Елена ЕЗЕРСКАЯ
НЕВОЗМОЖНОЕ СЧАСТЬЕ
Глава 1
Похищение
Проводив Андрея и Наташу в город, Мария Алексеевна Долгорукая впервые за последние дни вздохнула с облегчением. Она чувствовала, что между сыном и его невестой происходит что-то весьма небезопасное для их будущего брака. В ее разговорах с княжной стало больше недомолвок, да и Андрей ходил мрачный и раздражался по любому поводу. Наблюдая за молодыми, Долгорукая пыталась угадать причину их отчуждения, но, в конце концов, отнесла все на счет обычной предсвадебной нервности.
Разумеется, брак — дело серьезное и шаг ответственный. А ни ее рассудительный и педантичный Андрей, ни эмоциональная, но все же склонная к основательности в своих поступках, Наташа никоим образом не походили на людей, способных очертя голову броситься в семейную жизнь, как иные — в любовную авантюру. Их брак был продуман и продиктован здравым решением двух равноправных персон соединиться во славу их старинных родов и вместе с тем — по велению души и сердца.
Наташа нравилась княгине — она была принята при дворе, благородна по происхождению и обходительна в жизни. Долгорукая отмечала в будущей невестке характер, способный держать супруга и свои чувства в узде, и вполне искренне и страстно желала ей научиться направлять его на укрощение мужской строптивости и неразборчивости в телесных утехах и наслаждениях на стороне. Княгиня присматривалась к Наташе, и с каждым днем укреплялась ее уверенность в том, что брак сына окажется куда более счастливым и правильным, нежели ее собственный.
Она знала, что Андрей — далеко не ангел, но мечтала, чтобы в его женитьбе сбылись ее иллюзии о добродетельном семействе, как и положено но обычаям, все менее и менее чтимыми современными молодыми парами. Долгорукая была наслышана о свободе нравов, которая вслед за французскими романами проникла в головы юных. Она и сама время от времени листала какой-нибудь из них на досуге, но в жизни оставалась противницей всего этого вольнодумства.
В отличие от испорченной литературными сказками Лизой и тянувшейся за нею Соней Мария Алексеевна с большим уважением относилась к старым традициям, согласно которым жених долго добивался согласия родителей, а уже потом являлся своей невесте, с их разрешения и одобрения. Романтические игры непокорной молодежи и небрежение устоями — вот в чем видела Мария Алексеевна причину и своих собственных, семейных бед. Опасное увлечение свободомыслием проникло в ее дом, сбивая с пути истинного подрастающее поколение и затронув образ мыслей воспитанного в добрых старых традициях князя Петра.
Нельзя сказать, чтобы Мария Алексеевна была пуританского нрава. Она в юности любила пококетничать на балах и с удовольствием вела обычную для молодежных ристалищ переписку — черкала записочки для «голубиной почты», безобидно и с разрешения maman флиртуя с возможными кандидатами на ее руку и сердце. И, хотя настоящая любовь к Петру Михайловичу пришла к ней уже после замужества, это чувство оказалось страстным и даже яростным. Княгиня и мысли не допускала о неверности, оставалась преданной своему супругу и ждала от него того же самого.
Нечаянная интрига Петра с крепостной стала для нее подлым кинжальным ударом в самое сердце. Долгорукая знала о грубых нравах поместных дворян, но была воспитана в правилах здоровой моногамии. По молодости она слышала рассказы о гаремах, устраиваемых в имениях, и поклялась, что никогда не допустит подобного сраму в собственной семье. Ее муж — ее крепость, говаривала Долгорукая, и Петр поначалу без видимого сожаления посвятил себя молодой красавице-жене.
Конечно, это вызывало некоторое удивление у окружающих, снисходительно относившихся к забавам мужчин-дворян со своими крепостными, но Мария Алексеевна ни с кем делить Петра не собиралась — ни с какой-либо придворной мадмуазелькой, ни, тем более, с грязной крестьянкой. Княгиня была однолюбкой и полновластной хозяйкой супружеского ложа.
Предательство Петра потрясло ее больше, чем она сама могла этого ожидать. Наверное, ее состояние в тот момент вполне можно было назвать безумием, но, узнав причину частых отлучек мужа из дома, Долгорукая потеряла сон, аппетит, ей стал безразличен собственный маленький сын — ее первенец. Княгиня пыталась следить за супругом, но тому удавалось ускользать от нее, правда, недолго, ибо жизнь устроена так, что все тайное в ней рано или поздно становится явным.
И тогда месть стала ее главной заботой. На какое-то время она сделалась — что казалось невероятным даже ей самой — нежной и желанной мужу. Мария Алексеевна видела, как он разрывается между новым чувством и тягой к ней, и наслаждалась его муками. Княгиня ощутила сладость этого торжества, и восторг реванша придавал ей новые силы для борьбы с неожиданным врагом.
Она не знала Марфу, но ненавидела ее с таким жаром, что, чудилось, и сама могла сгореть в этой адской печи. Да, Мария Алексеевна вполне отчетливо осознавала дьявольскую природу своей ненависти, толкнувшую ее на убийство мужа, но своей смертью Петр искупил грех прелюбодеяния, а она была готова сколь угодно долго отмаливать свои прегрешения перед Господом. Ибо потом пришел час старого Корфа, потворствовавшего роману Петра с крепостной. Еще следовало подумать о детях и, прежде всего об Андрее, чтобы он в будущем не повторил ошибок своего папеньки. И — чтобы девочки выросли без романтических завихрений в голове…
Мария Алексеевна улыбнулась — княжна Репнина станет хорошей управой для Андрея, Соня… Соня пока еще слишком мала, чтобы противиться ее материнскому руководству, а вот Лиза… Конечно, она виновата перед дочерью — этот подлец Забалуев обвел ее вокруг пальца, как какую-нибудь деревенскую простушку. Она-то вообразила, что заручается поддержкой могущественного и богатого предводителя уездного дворянства, а вытянула карту-пустышку.
Но все же плохо было не это. Хуже, что Лиза оказалась не способной к верным решениям, и все ее поступки говорили только о том, что она выросла барышней нервозной и отравленной современными романтическими бреднями. Лиза не смогла повернуть брак с Забалуевым в свою пользу, впала в депрессию и, вместо того, чтобы договориться с ним, сделала их разрыв окончательно неизбежным и почти кровавым. Глупая, сентиментальная девчонка!
Кстати, а где она?
Долгорукая нахмурилась. Она вдруг вспомнила, что давно не видела Лизу. Княгиня позвонила в колокольчик и осведомилась у медленно и плавно вошедшей Татьяны, почему не показывается на глаза Елизавета Петровна.
— А я ее уж день второй не замечаю, — растерянно призналась Татьяна, бочковато переминаясь с ноги на ногу.
— То есть как — второй день? — ахнула Долгорукая. — Она что — не ночевала дома?!
— Утром я к ней поднималась, — кивнула Татьяна. — У барышни даже постель не разобрана.
Что?! — княгиня побледнела и бросила на Татьяну взгляд, не предвещавший ничего хорошего. — Так почему же ты только сейчас об этом говоришь? Ты о чем думаешь, дура? Мне, матери, в заботах о большом семействе было недосуг, а ты — ты к ней приставлена! Ты мне первым делом чуть что докладывать должна! А случись с нею беда — с кого спрос? У Лизы-то с головою и так не в порядке, а ты молчишь… Погоди у меня, если несчастье с ней какое — я с тебя с живой шкуру спущу, мерзавка! Беги на двор, зови Дмитрия, пусть ждет меня здесь. А я пока в ее комнату поднимусь, все сама посмотрю. Господи, и Андрюша, как назло, не вовремя уехал!..
Долгорукая стремительно прошла мимо отшатнувшейся от нее Татьяны и еще раз обожгла служанку колючим и ненавидящим взглядом.
Нет, это надо же! Дочери какой день дома нет, а она и не заметила! И все эта подлая Марфа — явилась со своими глупостями про пропавшего ублюдка и довела ее до мигрени. Долгорукая поморщилась. Стоило лишь чуть разволноваться, и тупая боль, тихо сидевшая у затылка, подползала к самым вискам и принималась стучаться, застилая глаза кровью и совершенно оглушая.
Рассказ Марфы о побочном ребенке Петра разорвал ее сердце. В какой-то момент княгине померещилось, что все вернулось на круги своя. Петр снова был дома, дети — рядом и устроены. Прошлое отступило, и стало легче дышать. Но явилась эта разлучница и поманила Петра за собой наивными сказками о таинственной спящей царевне! И вот со вчерашнего дня он сидит в своем кабинете и — Мария Алексеевна была в том уверена — думает о приблудной Насте, позабыв о законных детях и отвергая перед Богом венчанную жену.
Лишь ненадолго Марфа дала ей насладиться семейным покоем и вновь растревожила их дом, перепугав Петра и взбаламутив Лизу, которой в голову пришла такая глупость — вообразила себя брошенным отродьем никчемной крепостной! Лиза, доченька моя, деточка! Ты — моя, только моя, ты вернула мне Петра тогда, двадцать лет назад, и никому я тебя не отдам! И пусть эта сумасшедшая попробует — задушу, своими руками задушу стерву!..
Долгорукая решительно толкнула дверь в комнату Лизы и вздрогнула — сердце сразу же почуяло неладное. Было незаметно, чтобы Лиза куда-то собиралась, если решила замыслить побег или отправиться на розыски, подобные тому, когда она выслеживала Забалуева. Все выглядело так, словно она на минутку вышла из комнаты и не вернулась.
Да что же могло случиться? — княгиня пристально оглядывала каждый предмет каждую вещь. Она стояла неподвижно у порога и настороженно, по-звериному вдыхала воздух ноздрями, словно брала след. И, ничего не почувствовав, зарычала от горя — Лиза пропала! Точно пропала!
Мария Алексеевна заметалась по комнате дочери, выискивая хотя бы какую-нибудь деталь, что помогла бы ей понять все, объяснить произошедшее. Витая ручка ящичка, притаившаяся полукружьем под крышкой туалетного столика, не выдержала и отлетела. Замок оказался запертым, и княгиня несколько раз с силой дернула ручку, пытаясь выдвинуть ящик. Закрытый замок вывел Долгорукую из себя — секреты, опять эти секреты, из-за них все проблемы, все беды! Надо во что бы то ни стало узнать, что там! И Мария Алексеевна бросилась к двери.
Она пробежала по лестнице и по коридору и, в растрепанных чувствах ворвавшись на кухню, принялась выдвигать ящики столов в поисках ножа или чего-нибудь острого. Взгляд ее упал на маленький топорик для разделки мяса. Княгиня схватила его и кинулась обратно. Дмитрий, терпеливо ждавший хозяйку под дверью в гостиную, вжался в стену и торопливо перекрестился, когда Долгорукая с обезумевшим, горящим взглядом и с топориком в руке, пробежала мимо него наверх.
Разбить замок сразу ей не удалось — предназначенный для разделки нежных мясных частей топорик с трудом преодолевал сопротивление вековых колец красного дерева. И тогда княгиня с размаха разнесла край стола, где язычок замка входил в крышку. Дерево обиженно и глухо простонало — обнажилось рваное отверстие. Долгорукая вставила в него угол лезвия топорика и всем телом навалилась на топорище, как на рычаг. Ящик скрипнул и выпрыгнул из пазов. Мария Алексеевна отбросила топор и принялась рыться в бумагах и безделушках, оставленных Лизой на память по каким-то случаям.
Здесь был веер, купленный ею для первого бала. Еще — ожерелье из мелких морских раковин, привезенное Петром из Италии. Томик inquarto на французском — какая-то лирика и старинное гусиное перо — таким, думала Лиза, отец писал любовные послания матери до женитьбы. А вот образок — подарок от крепостной няньки, Долгорукая помнила, что разрешила Ефросинье повесить его на шею дочери. И какая-то в кожаном переплете книжица… Мария Алексеевна смутно припомнила, что Петр однажды заказал для Лизы в Петербурге блокнот для излияния душевных мыслей.
Дневник! — вздрогнула Долгорукая. Это был дневник Лизы! Княгиня глубоко вдохнула, словно собираясь прыгнуть в воду, и открыла его на том месте, где проходила шелковая сиреневая лента закладки. Потом она стала читать, и бледность покрыла ее лицо, точно восковая маска.
«…Сегодня ночью впервые я, кажется, была счастлива, но счастье подобно солнечному лучу в пасмурный день — светит коротко и слепит уже привыкшие к полумраку глаза. Владимир дал мне надежду и отнял ее — немедленно и безжалостно. Я поняла, как могла быть счастлива в любви, и чего лишил меня его приговор. Он был так трогательно нежен и ласков в постели, но все это предназначалось не мне! О другой он думал, чужое имя шептал во сне… И может ли быть большее потрясение, чем увидеть в глазах своего пылкого возлюбленного удивление, когда он поутру узнает в тебе тебя, а не ту, о которой мечтает в глубине своего холодного сердца! После этого умереть — не страшно, ибо худшее уже произошло…
Я не знаю, как мне жить дальше. Все кончено — иллюзий не осталось. Унижение любовью — о таком ли я думала, желая стать его верной женой и преданной матерью наших будущих детей? Я ждала счастья, а попала в объятия жестокого обольстителя, который воспользовался моей слабостью к нему и потом с легкостью предложил мне забыть все, что между нами случилось. Владимир, я любила тебя, я ненавижу тебя! Я сама себе противна, и несмываемым позором эта ночь останется в моей жизни и в моей душе…»
— Будь ты проклят, исчадие ада, отпрыск мерзкого рода! — простонала Долгорукая, захлопнув дневник Лизы. — И не думай, что это сойдет тебе с рук! Ты ответишь за все, как и твой отвратительный батюшка — сгоришь в аду, но прежде муки адовы пройдешь на Земле! Я клянусь — честью своей дочери клянусь, ты мне заплатишь, за все заплатишь, негодяй!
— Что случилось, Маша? — испуганно спросил князь Петр, глядя на жену.
Долгорукая вошла в его кабинет, бледная как смерть, она нетвердо стояла на ногах, и глаза ее лихорадочно блестели.
— Лиза пропала, — страшным голосом сказала Долгорукая. — Ее больше нет.
— Откуда такие мысли? — растерялся князь Петр.
Он встал и, хромая, подошел к жене, предлагая ей руку, чтобы поддержать. Мария Алексеевна покачнулась, но руки не приняла — она двигалась, словно в забытьи, и с отсутствующим видом смотрела по сторонам.
— Она умерла, — прошептала Долгорукая, — он довел ее до греха.
— О ком ты? Маша, да очнись же! — князь Петр взял жену за плечи и слегка встряхнул, желая привести ее в чувство.
— Оставь меня! — закричала она. — Ты — такой же, как и он! Это вы виноваты! Вы убили мою девочку!
— Маша, что ты такое говоришь?! — голос изменил князю — предательски дрогнул и захрипел.
— Ты, он! Вы все! — не унималась Долгорукая. — Ты предал ее, променяв на крепостную девку! И он — он тоже бросил ее ради крепостной актерки! Вы — гадкие, грязные, я ненавижу вас!
Князь Петр понял — у жены начиналась истерика, и иного способа остановить поток брани и оскорблений не было. Он резким движением повернул княгиню к себе и ударил по лицу. Ее голова дернулась, как тряпичная, и на мгновение Долгорукая потеряла сознание, упав ему на руки. С трудом подтянув тело жены до кресла, князь Петр усадил ее поудобнее и достал из ящичка стола пузырек с нашатырем. От его резкого аромата княгиня очнулась и открыла глаза.
— Наконец-то ты пришла в себя, — сдержанно улыбнулся ей князь Петр. — А теперь, дорогая, объясни, почему тебе пришла в голову такая бредовая мысль, будто Лиза лишила себя жизни.
— Он обманул ее, — тихо проговорила Долгорукая, — он был с ней и бросил ее.
— Кто? — нахмурился князь Петр.
Твой любимчик Корф! — зло воскликнула Долгорукая, окончательно приходя в себя. — Он соблазнил твою дочь и потом прогнал, как простую девку! Попользовался и вышвырнул на улицу, как ненужный хлам!
— Этого не может быть! Ты сошла сума!
— Нет, это ты, как идиот, защищаешь эту семейку негодяев и развратников!
— Да кто тебе сказал…
— Она сама! Я читала ее дневник! Корф обманул Лизу, и она больше не хочет жить! Ее надо найти, ее надо спасать! — Долгорукая попыталась подняться, но силы оставили ее.
— Если это правда, — сказал князь Петр, удерживая ее в кресле, — то я сам разберусь с бароном. Сейчас же поеду к нему и выясню все обстоятельства этого дела.
— Я поеду с тобой!
Нет, — покачал головой князь Петр. — Андрей оговорил с Корфом условия твоей свободы, и одно из главных — наше обещание, что впредь ты не ступишь на порог его дома ни при каких обстоятельствах. Он не желает больше видеть тебя…
— А я желаю! — перебила мужа Долгорукая. — Я хочу плюнуть ему в лицо, я его растерзаю!
— Маша! — прикрикнул на нее князь Петр, и под его взглядом Долгорукая осела и ушла в себя. — Возможно, это всего лишь недоразумение. Ты же знаешь — девичьи фантазии…
— Она ушла, — Долгорукая подняла на мужа глаза, полные слез. — Ее нет дома второй день. Никто не знает, где она.
— Ты говорила с Татьяной? — строго спросил князь Петр.
— Она ничего не знает и сама испугалась.
— Хорошо, покажи мне этот дневник. Я имею право знать, что произошло…
Прочитав последнюю запись, князь Петр велел Дмитрию запрягать карету и пошел переодеться. Когда он вернулся в кабинет, Долгорукая недобро усмехнулась — она давно не видела мужа одетым официально, при всех регалиях, так, будто он собирался ко двору.
— Я приказал Дмитрию снарядить поиск, — сухо сообщил жене князь Петр, — а после намерен заехать в уезд и подать заявление об исчезновении Лизы.
— После чего? — уточнила Долгорукая.
— После разговора с Владимиром. Он должен ответить мне на несколько вопросов. И, смею заверить тебя, разговор этот будет не из приятных…
— Куда это папенька отправился? — удивилась Соня, выглядывая из-за плеча Татьяны, не позволявшей ей выйти из гостиной в коридор. — И что за суета? Зачем Дмитрий мужиков собрал?
— Лизу искать будут, — хмуро ответила Татьяна. — Говорят, барышня опять сбежала.
— С чего ты взяла?
— Так Лизаветы Петровны, почитай, второй день нет.
— А когда ты ее в последний раз видела?
— Да я не видела ее после того, как та женщина приходила, — кивнула Татьяна, словно что-то припомнив.
— Какая женщина? — вздрогнула Соня.
— Красивая, в цветном платке. Ее еще Дмитрий за порог выгонял, а она все кричала, что никому свою Настю не отдаст.
— Господи! — воскликнула Соня. — Это она!
— О чем вы, барышня?
— Танечка, милая, — заволновалась Соня, — помоги! Мне надо срочно в имение Корфов попасть, князя Репнина предупредить. Лиза не ушла из дома — ее похитили!
— Да за что же?! — всплеснула руками Татьяна.
— Это я виновата, — путаясь, торопливо принялась объяснять Соня. — Эта женщина искала свою дочь, а Лиза вообразила, что она — она и есть. А я ей все рассказала, и она сюда пришла…
— Да погодите вы, Софья Петровна, — остановила ее Татьяна, — что-то я совсем запуталась — ее, она! Голова кругом идет. Давайте я Никиту позову, он на санях — мигом вас к Корфам домчит. Вы там все господам и объясните. Они умные, поди, разберутся.
— Хорошо, — кивнула Соня, успокоенная ее ласковым и тихим голосом, хотя на душе у нее скребли кошки.
Нет-нет, это не совпадение, думала она, когда Никита с веселым гиком подбодрил лошадку к бегу. Все сходилось — Лиза, возомнившая себя пропавшей Анастасией, эта женщина, приходившая искать свою дочь в их доме, и это странное исчезновение…
Соня была почти уверена — женщина увела Лизу, ведь она сама подтолкнула ее к этому, рассказав о сомнениях своей сестры. Именно она невольно стала причиной исчезновения Лизы, но сознание того, что вышло все случайно и не по злому умыслу, не принесло ей покоя…
Это утро не переставало изумлять его. Сейчас он возвращался с прогулки, которая должна была помочь ему развеяться после странного пробуждения, когда он с ужасом обнаружил в своей постели Ольгу Калиновскую. Конечно, такое с ним бывало — он мог не вспомнить имя своей случайной ночной спутницы, но не сам факт их связи! Это было уже слишком!
Владимир предположил в этом еще одну игру, затеянную неугомонной Ольгой, но доказать свою невиновность, равно, как и опровергнуть ее слова, было непросто. Голова гудела от тяжелого похмелья и безуспешной погони по лесу в пьяном угаре за неуловимым цыганом. Мысли и воспоминания путались, и, честно говоря, он даже стал сомневаться, не было ли все, случившееся вчера, обычным кошмаром, вызванным воздействием горячительного напитка, возлиянию которого он отдался с удовольствием и давно подзабытым пылом.
И поэтому, прогнав от себя надоедливую и бесцеремонную Ольгу, он решил проветриться быстрой ездой. Мерный, но ритмичный стук копыт да колкий морозный ветерок действительно взбодрили его, и Владимир очнулся, о чем свидетельствовало вновь возникшее раздражение на наивные претензии госпожи Калиновской — необоснованные и наглые. Теперь Корф был вполне уверен в их несостоятельности и знал, что более просто так поймать себя не даст.
И вот эта встреча на дороге! Да неужели дело настолько безотлагательное, что нельзя повременить еще пару минут и провести разговор в теплой гостиной за рюмочкой коньяка, от которого обязательно посвежеет в голове?! И потом — ему смертельно надоели Долгорукие. И хотя он был рад счастливому воскрешению князя, но даже в память об отце не желал продолжать это знакомство в прежних, близких связях. Столько всего произошло, что тяжесть утраты перевесила память о недавней крепкой дружбе их семей.
— Доброе утро, Петр Михайлович, — Корф спешился и еще раз почтительно поклонился князю. — Я чем-то могу вам помочь?
— Да, — холодно кивнул тот, не отвечая на приветствие Корфа, — вы должны немедленно разыскать мою дочь. И только ее возвращение живой и невредимой позволит мне изложить вам свои условия!
— Вашу дочь? Ваши условия? — удивился Корф. — Что это значит, Петр Михайлович?
— Лиза пропала, и советую вам не терять времени на напрасные препирательства. Верните ее домой, а что касается ваших объяснений, то я выслушаю их Позже.
— Объяснений? Да за кого вы меня принимаете, князь?! — воскликнул Корф, теряя терпение. Он ничего не понимал, и с каждой следующей фразой этого нелепого разговора его неведение только усиливалось. — Вы хотите сказать, что Лиза опять убежала?
— Вот именно, сударь! И причина ее исчезновения — вы!
— Господи Боже! Опять я?! Больше никогда не стану пить в трактире.
— Вы пытаетесь меня оскорбить?
— Нет, это вы пытаетесь выставить меня идиотом! Останавливаете на дороге и грозите объяснениями по поводу событий, о которых мне неведомо. Если вы просите меня о помощи в поисках Елизаветы Петровны — я вернусь в имение, встречусь с князем Репниным, и мы присоединимся к этим поискам.
— Князь Репнин? Да при чем здесь князь? "Не он виновен в оскорблении чести моей дочери.
— Вы, верно, шутите? — побледнел Корф.
— А вы станете утверждать, что Лиза не была в вашей спальной вместе с вами? И вы не отвергли ее после того, как провели с нею ночь? — казалось, князь Петр сейчас задохнется от апоплексического удара.
— Этого я, пожалуй, не стану отрицать, — кивнул Корф, — но…
— Я уже сказал вам, барон, что принимать ваши извинения буду лишь после того, как Лиза вернется домой…
— Извинения?
— И я не могу заверить вас, что они будут приняты.
— Да что же это такое?! — вскричал Корф.
— Научитесь отвечать за свои поступки, Владимир, — князь Петр гордо вскинул голову и высокомерно посмотрел на Корфа. — Надеюсь, ваш отец учил вас этому.
— Не смейте упоминать всуе имя батюшки!
— Не забывайте — мы были друзьями, а я нянчил вас, как родного сына.
— Не удивляюсь, что Лиза опять ушла из дома. Если вы так жестоки с сыном вашего друга, то представляю, как вы третируете своих собственных детей.
— Это похоже на вызов, — с угрозой произнес князь Петр.
Послушайте, Петр Михайлович, — Корф устало махнул рукой. Утро и впрямь не задалось. — Я понимаю, что в вас говорит тревога о вашей дочери. Я и сам беспокоюсь за нее. Если вы добивались этого, то вам удалось внушить мне опасения за ее жизнь. Я готов присоединиться к ее поискам и обещаю, что сделаю все возможное, чтобы найти Лизу. А пока, прошу вас, возвращайтесь домой и позвольте мне сдержать только что данное вам слово. Что же касается темы, которую вы невольно, я полагаю, затронули, не зная всех обстоятельств и действуя исключительно под давлением вполне понятных родительских волнений, то, если позволите, мы вернемся к этому позже. Когда утихнут все страсти, и вы сможете спокойно выслушать меня. И, я уверен, Елизавета Петровна присоединится к нашему разговору и сама разъяснит вам все.
Князь Петр хотел что-то сказать ему, но Корф не стал ждать, пока он решится ответить, и вскочил в седло. Бросив разгневанного Долгорукого на дороге, Владимир со злостью пришпорил коня. Корф торопился уехать, пока душившая его ярость не вырвалась наружу, превратившись в какой-либо резкий и страшный своими последствиями поступок.
Только этого еще не хватало! Оскорбленный отец и позор на его голову! Но Лиза-то какова — раскрыть тайну той злополучной ночи и преподнести ее в своем рассказе совсем в ином свете, представив его отвратительным негодяем, покусившимся на женскую честь! Владимир негодовал. Не он добивался Лизы, она сама пришла к нему. Лиза просила об утешении, а он — тогда еще стоявший на перепутье своих отношений с Анной — ответил ей с зыбкой надеждой на спасение в ее объятиях от разъедавшей его душу тоски и неразделенной любви.
Разумеется, брак — дело серьезное и шаг ответственный. А ни ее рассудительный и педантичный Андрей, ни эмоциональная, но все же склонная к основательности в своих поступках, Наташа никоим образом не походили на людей, способных очертя голову броситься в семейную жизнь, как иные — в любовную авантюру. Их брак был продуман и продиктован здравым решением двух равноправных персон соединиться во славу их старинных родов и вместе с тем — по велению души и сердца.
Наташа нравилась княгине — она была принята при дворе, благородна по происхождению и обходительна в жизни. Долгорукая отмечала в будущей невестке характер, способный держать супруга и свои чувства в узде, и вполне искренне и страстно желала ей научиться направлять его на укрощение мужской строптивости и неразборчивости в телесных утехах и наслаждениях на стороне. Княгиня присматривалась к Наташе, и с каждым днем укреплялась ее уверенность в том, что брак сына окажется куда более счастливым и правильным, нежели ее собственный.
Она знала, что Андрей — далеко не ангел, но мечтала, чтобы в его женитьбе сбылись ее иллюзии о добродетельном семействе, как и положено но обычаям, все менее и менее чтимыми современными молодыми парами. Долгорукая была наслышана о свободе нравов, которая вслед за французскими романами проникла в головы юных. Она и сама время от времени листала какой-нибудь из них на досуге, но в жизни оставалась противницей всего этого вольнодумства.
В отличие от испорченной литературными сказками Лизой и тянувшейся за нею Соней Мария Алексеевна с большим уважением относилась к старым традициям, согласно которым жених долго добивался согласия родителей, а уже потом являлся своей невесте, с их разрешения и одобрения. Романтические игры непокорной молодежи и небрежение устоями — вот в чем видела Мария Алексеевна причину и своих собственных, семейных бед. Опасное увлечение свободомыслием проникло в ее дом, сбивая с пути истинного подрастающее поколение и затронув образ мыслей воспитанного в добрых старых традициях князя Петра.
Нельзя сказать, чтобы Мария Алексеевна была пуританского нрава. Она в юности любила пококетничать на балах и с удовольствием вела обычную для молодежных ристалищ переписку — черкала записочки для «голубиной почты», безобидно и с разрешения maman флиртуя с возможными кандидатами на ее руку и сердце. И, хотя настоящая любовь к Петру Михайловичу пришла к ней уже после замужества, это чувство оказалось страстным и даже яростным. Княгиня и мысли не допускала о неверности, оставалась преданной своему супругу и ждала от него того же самого.
Нечаянная интрига Петра с крепостной стала для нее подлым кинжальным ударом в самое сердце. Долгорукая знала о грубых нравах поместных дворян, но была воспитана в правилах здоровой моногамии. По молодости она слышала рассказы о гаремах, устраиваемых в имениях, и поклялась, что никогда не допустит подобного сраму в собственной семье. Ее муж — ее крепость, говаривала Долгорукая, и Петр поначалу без видимого сожаления посвятил себя молодой красавице-жене.
Конечно, это вызывало некоторое удивление у окружающих, снисходительно относившихся к забавам мужчин-дворян со своими крепостными, но Мария Алексеевна ни с кем делить Петра не собиралась — ни с какой-либо придворной мадмуазелькой, ни, тем более, с грязной крестьянкой. Княгиня была однолюбкой и полновластной хозяйкой супружеского ложа.
Предательство Петра потрясло ее больше, чем она сама могла этого ожидать. Наверное, ее состояние в тот момент вполне можно было назвать безумием, но, узнав причину частых отлучек мужа из дома, Долгорукая потеряла сон, аппетит, ей стал безразличен собственный маленький сын — ее первенец. Княгиня пыталась следить за супругом, но тому удавалось ускользать от нее, правда, недолго, ибо жизнь устроена так, что все тайное в ней рано или поздно становится явным.
И тогда месть стала ее главной заботой. На какое-то время она сделалась — что казалось невероятным даже ей самой — нежной и желанной мужу. Мария Алексеевна видела, как он разрывается между новым чувством и тягой к ней, и наслаждалась его муками. Княгиня ощутила сладость этого торжества, и восторг реванша придавал ей новые силы для борьбы с неожиданным врагом.
Она не знала Марфу, но ненавидела ее с таким жаром, что, чудилось, и сама могла сгореть в этой адской печи. Да, Мария Алексеевна вполне отчетливо осознавала дьявольскую природу своей ненависти, толкнувшую ее на убийство мужа, но своей смертью Петр искупил грех прелюбодеяния, а она была готова сколь угодно долго отмаливать свои прегрешения перед Господом. Ибо потом пришел час старого Корфа, потворствовавшего роману Петра с крепостной. Еще следовало подумать о детях и, прежде всего об Андрее, чтобы он в будущем не повторил ошибок своего папеньки. И — чтобы девочки выросли без романтических завихрений в голове…
Мария Алексеевна улыбнулась — княжна Репнина станет хорошей управой для Андрея, Соня… Соня пока еще слишком мала, чтобы противиться ее материнскому руководству, а вот Лиза… Конечно, она виновата перед дочерью — этот подлец Забалуев обвел ее вокруг пальца, как какую-нибудь деревенскую простушку. Она-то вообразила, что заручается поддержкой могущественного и богатого предводителя уездного дворянства, а вытянула карту-пустышку.
Но все же плохо было не это. Хуже, что Лиза оказалась не способной к верным решениям, и все ее поступки говорили только о том, что она выросла барышней нервозной и отравленной современными романтическими бреднями. Лиза не смогла повернуть брак с Забалуевым в свою пользу, впала в депрессию и, вместо того, чтобы договориться с ним, сделала их разрыв окончательно неизбежным и почти кровавым. Глупая, сентиментальная девчонка!
Кстати, а где она?
Долгорукая нахмурилась. Она вдруг вспомнила, что давно не видела Лизу. Княгиня позвонила в колокольчик и осведомилась у медленно и плавно вошедшей Татьяны, почему не показывается на глаза Елизавета Петровна.
— А я ее уж день второй не замечаю, — растерянно призналась Татьяна, бочковато переминаясь с ноги на ногу.
— То есть как — второй день? — ахнула Долгорукая. — Она что — не ночевала дома?!
— Утром я к ней поднималась, — кивнула Татьяна. — У барышни даже постель не разобрана.
Что?! — княгиня побледнела и бросила на Татьяну взгляд, не предвещавший ничего хорошего. — Так почему же ты только сейчас об этом говоришь? Ты о чем думаешь, дура? Мне, матери, в заботах о большом семействе было недосуг, а ты — ты к ней приставлена! Ты мне первым делом чуть что докладывать должна! А случись с нею беда — с кого спрос? У Лизы-то с головою и так не в порядке, а ты молчишь… Погоди у меня, если несчастье с ней какое — я с тебя с живой шкуру спущу, мерзавка! Беги на двор, зови Дмитрия, пусть ждет меня здесь. А я пока в ее комнату поднимусь, все сама посмотрю. Господи, и Андрюша, как назло, не вовремя уехал!..
Долгорукая стремительно прошла мимо отшатнувшейся от нее Татьяны и еще раз обожгла служанку колючим и ненавидящим взглядом.
Нет, это надо же! Дочери какой день дома нет, а она и не заметила! И все эта подлая Марфа — явилась со своими глупостями про пропавшего ублюдка и довела ее до мигрени. Долгорукая поморщилась. Стоило лишь чуть разволноваться, и тупая боль, тихо сидевшая у затылка, подползала к самым вискам и принималась стучаться, застилая глаза кровью и совершенно оглушая.
Рассказ Марфы о побочном ребенке Петра разорвал ее сердце. В какой-то момент княгине померещилось, что все вернулось на круги своя. Петр снова был дома, дети — рядом и устроены. Прошлое отступило, и стало легче дышать. Но явилась эта разлучница и поманила Петра за собой наивными сказками о таинственной спящей царевне! И вот со вчерашнего дня он сидит в своем кабинете и — Мария Алексеевна была в том уверена — думает о приблудной Насте, позабыв о законных детях и отвергая перед Богом венчанную жену.
Лишь ненадолго Марфа дала ей насладиться семейным покоем и вновь растревожила их дом, перепугав Петра и взбаламутив Лизу, которой в голову пришла такая глупость — вообразила себя брошенным отродьем никчемной крепостной! Лиза, доченька моя, деточка! Ты — моя, только моя, ты вернула мне Петра тогда, двадцать лет назад, и никому я тебя не отдам! И пусть эта сумасшедшая попробует — задушу, своими руками задушу стерву!..
Долгорукая решительно толкнула дверь в комнату Лизы и вздрогнула — сердце сразу же почуяло неладное. Было незаметно, чтобы Лиза куда-то собиралась, если решила замыслить побег или отправиться на розыски, подобные тому, когда она выслеживала Забалуева. Все выглядело так, словно она на минутку вышла из комнаты и не вернулась.
Да что же могло случиться? — княгиня пристально оглядывала каждый предмет каждую вещь. Она стояла неподвижно у порога и настороженно, по-звериному вдыхала воздух ноздрями, словно брала след. И, ничего не почувствовав, зарычала от горя — Лиза пропала! Точно пропала!
Мария Алексеевна заметалась по комнате дочери, выискивая хотя бы какую-нибудь деталь, что помогла бы ей понять все, объяснить произошедшее. Витая ручка ящичка, притаившаяся полукружьем под крышкой туалетного столика, не выдержала и отлетела. Замок оказался запертым, и княгиня несколько раз с силой дернула ручку, пытаясь выдвинуть ящик. Закрытый замок вывел Долгорукую из себя — секреты, опять эти секреты, из-за них все проблемы, все беды! Надо во что бы то ни стало узнать, что там! И Мария Алексеевна бросилась к двери.
Она пробежала по лестнице и по коридору и, в растрепанных чувствах ворвавшись на кухню, принялась выдвигать ящики столов в поисках ножа или чего-нибудь острого. Взгляд ее упал на маленький топорик для разделки мяса. Княгиня схватила его и кинулась обратно. Дмитрий, терпеливо ждавший хозяйку под дверью в гостиную, вжался в стену и торопливо перекрестился, когда Долгорукая с обезумевшим, горящим взглядом и с топориком в руке, пробежала мимо него наверх.
Разбить замок сразу ей не удалось — предназначенный для разделки нежных мясных частей топорик с трудом преодолевал сопротивление вековых колец красного дерева. И тогда княгиня с размаха разнесла край стола, где язычок замка входил в крышку. Дерево обиженно и глухо простонало — обнажилось рваное отверстие. Долгорукая вставила в него угол лезвия топорика и всем телом навалилась на топорище, как на рычаг. Ящик скрипнул и выпрыгнул из пазов. Мария Алексеевна отбросила топор и принялась рыться в бумагах и безделушках, оставленных Лизой на память по каким-то случаям.
Здесь был веер, купленный ею для первого бала. Еще — ожерелье из мелких морских раковин, привезенное Петром из Италии. Томик inquarto на французском — какая-то лирика и старинное гусиное перо — таким, думала Лиза, отец писал любовные послания матери до женитьбы. А вот образок — подарок от крепостной няньки, Долгорукая помнила, что разрешила Ефросинье повесить его на шею дочери. И какая-то в кожаном переплете книжица… Мария Алексеевна смутно припомнила, что Петр однажды заказал для Лизы в Петербурге блокнот для излияния душевных мыслей.
Дневник! — вздрогнула Долгорукая. Это был дневник Лизы! Княгиня глубоко вдохнула, словно собираясь прыгнуть в воду, и открыла его на том месте, где проходила шелковая сиреневая лента закладки. Потом она стала читать, и бледность покрыла ее лицо, точно восковая маска.
«…Сегодня ночью впервые я, кажется, была счастлива, но счастье подобно солнечному лучу в пасмурный день — светит коротко и слепит уже привыкшие к полумраку глаза. Владимир дал мне надежду и отнял ее — немедленно и безжалостно. Я поняла, как могла быть счастлива в любви, и чего лишил меня его приговор. Он был так трогательно нежен и ласков в постели, но все это предназначалось не мне! О другой он думал, чужое имя шептал во сне… И может ли быть большее потрясение, чем увидеть в глазах своего пылкого возлюбленного удивление, когда он поутру узнает в тебе тебя, а не ту, о которой мечтает в глубине своего холодного сердца! После этого умереть — не страшно, ибо худшее уже произошло…
Я не знаю, как мне жить дальше. Все кончено — иллюзий не осталось. Унижение любовью — о таком ли я думала, желая стать его верной женой и преданной матерью наших будущих детей? Я ждала счастья, а попала в объятия жестокого обольстителя, который воспользовался моей слабостью к нему и потом с легкостью предложил мне забыть все, что между нами случилось. Владимир, я любила тебя, я ненавижу тебя! Я сама себе противна, и несмываемым позором эта ночь останется в моей жизни и в моей душе…»
— Будь ты проклят, исчадие ада, отпрыск мерзкого рода! — простонала Долгорукая, захлопнув дневник Лизы. — И не думай, что это сойдет тебе с рук! Ты ответишь за все, как и твой отвратительный батюшка — сгоришь в аду, но прежде муки адовы пройдешь на Земле! Я клянусь — честью своей дочери клянусь, ты мне заплатишь, за все заплатишь, негодяй!
— Что случилось, Маша? — испуганно спросил князь Петр, глядя на жену.
Долгорукая вошла в его кабинет, бледная как смерть, она нетвердо стояла на ногах, и глаза ее лихорадочно блестели.
— Лиза пропала, — страшным голосом сказала Долгорукая. — Ее больше нет.
— Откуда такие мысли? — растерялся князь Петр.
Он встал и, хромая, подошел к жене, предлагая ей руку, чтобы поддержать. Мария Алексеевна покачнулась, но руки не приняла — она двигалась, словно в забытьи, и с отсутствующим видом смотрела по сторонам.
— Она умерла, — прошептала Долгорукая, — он довел ее до греха.
— О ком ты? Маша, да очнись же! — князь Петр взял жену за плечи и слегка встряхнул, желая привести ее в чувство.
— Оставь меня! — закричала она. — Ты — такой же, как и он! Это вы виноваты! Вы убили мою девочку!
— Маша, что ты такое говоришь?! — голос изменил князю — предательски дрогнул и захрипел.
— Ты, он! Вы все! — не унималась Долгорукая. — Ты предал ее, променяв на крепостную девку! И он — он тоже бросил ее ради крепостной актерки! Вы — гадкие, грязные, я ненавижу вас!
Князь Петр понял — у жены начиналась истерика, и иного способа остановить поток брани и оскорблений не было. Он резким движением повернул княгиню к себе и ударил по лицу. Ее голова дернулась, как тряпичная, и на мгновение Долгорукая потеряла сознание, упав ему на руки. С трудом подтянув тело жены до кресла, князь Петр усадил ее поудобнее и достал из ящичка стола пузырек с нашатырем. От его резкого аромата княгиня очнулась и открыла глаза.
— Наконец-то ты пришла в себя, — сдержанно улыбнулся ей князь Петр. — А теперь, дорогая, объясни, почему тебе пришла в голову такая бредовая мысль, будто Лиза лишила себя жизни.
— Он обманул ее, — тихо проговорила Долгорукая, — он был с ней и бросил ее.
— Кто? — нахмурился князь Петр.
Твой любимчик Корф! — зло воскликнула Долгорукая, окончательно приходя в себя. — Он соблазнил твою дочь и потом прогнал, как простую девку! Попользовался и вышвырнул на улицу, как ненужный хлам!
— Этого не может быть! Ты сошла сума!
— Нет, это ты, как идиот, защищаешь эту семейку негодяев и развратников!
— Да кто тебе сказал…
— Она сама! Я читала ее дневник! Корф обманул Лизу, и она больше не хочет жить! Ее надо найти, ее надо спасать! — Долгорукая попыталась подняться, но силы оставили ее.
— Если это правда, — сказал князь Петр, удерживая ее в кресле, — то я сам разберусь с бароном. Сейчас же поеду к нему и выясню все обстоятельства этого дела.
— Я поеду с тобой!
Нет, — покачал головой князь Петр. — Андрей оговорил с Корфом условия твоей свободы, и одно из главных — наше обещание, что впредь ты не ступишь на порог его дома ни при каких обстоятельствах. Он не желает больше видеть тебя…
— А я желаю! — перебила мужа Долгорукая. — Я хочу плюнуть ему в лицо, я его растерзаю!
— Маша! — прикрикнул на нее князь Петр, и под его взглядом Долгорукая осела и ушла в себя. — Возможно, это всего лишь недоразумение. Ты же знаешь — девичьи фантазии…
— Она ушла, — Долгорукая подняла на мужа глаза, полные слез. — Ее нет дома второй день. Никто не знает, где она.
— Ты говорила с Татьяной? — строго спросил князь Петр.
— Она ничего не знает и сама испугалась.
— Хорошо, покажи мне этот дневник. Я имею право знать, что произошло…
Прочитав последнюю запись, князь Петр велел Дмитрию запрягать карету и пошел переодеться. Когда он вернулся в кабинет, Долгорукая недобро усмехнулась — она давно не видела мужа одетым официально, при всех регалиях, так, будто он собирался ко двору.
— Я приказал Дмитрию снарядить поиск, — сухо сообщил жене князь Петр, — а после намерен заехать в уезд и подать заявление об исчезновении Лизы.
— После чего? — уточнила Долгорукая.
— После разговора с Владимиром. Он должен ответить мне на несколько вопросов. И, смею заверить тебя, разговор этот будет не из приятных…
— Куда это папенька отправился? — удивилась Соня, выглядывая из-за плеча Татьяны, не позволявшей ей выйти из гостиной в коридор. — И что за суета? Зачем Дмитрий мужиков собрал?
— Лизу искать будут, — хмуро ответила Татьяна. — Говорят, барышня опять сбежала.
— С чего ты взяла?
— Так Лизаветы Петровны, почитай, второй день нет.
— А когда ты ее в последний раз видела?
— Да я не видела ее после того, как та женщина приходила, — кивнула Татьяна, словно что-то припомнив.
— Какая женщина? — вздрогнула Соня.
— Красивая, в цветном платке. Ее еще Дмитрий за порог выгонял, а она все кричала, что никому свою Настю не отдаст.
— Господи! — воскликнула Соня. — Это она!
— О чем вы, барышня?
— Танечка, милая, — заволновалась Соня, — помоги! Мне надо срочно в имение Корфов попасть, князя Репнина предупредить. Лиза не ушла из дома — ее похитили!
— Да за что же?! — всплеснула руками Татьяна.
— Это я виновата, — путаясь, торопливо принялась объяснять Соня. — Эта женщина искала свою дочь, а Лиза вообразила, что она — она и есть. А я ей все рассказала, и она сюда пришла…
— Да погодите вы, Софья Петровна, — остановила ее Татьяна, — что-то я совсем запуталась — ее, она! Голова кругом идет. Давайте я Никиту позову, он на санях — мигом вас к Корфам домчит. Вы там все господам и объясните. Они умные, поди, разберутся.
— Хорошо, — кивнула Соня, успокоенная ее ласковым и тихим голосом, хотя на душе у нее скребли кошки.
Нет-нет, это не совпадение, думала она, когда Никита с веселым гиком подбодрил лошадку к бегу. Все сходилось — Лиза, возомнившая себя пропавшей Анастасией, эта женщина, приходившая искать свою дочь в их доме, и это странное исчезновение…
Соня была почти уверена — женщина увела Лизу, ведь она сама подтолкнула ее к этому, рассказав о сомнениях своей сестры. Именно она невольно стала причиной исчезновения Лизы, но сознание того, что вышло все случайно и не по злому умыслу, не принесло ей покоя…
* * *
На повороте к имению Владимир нагнал карету Долгоруких и с седла поклонился прильнувшему к окну князю Петру, который немедленно подал кучеру сигнал остановиться и жестом дал понять Корфу, что просит его последовать его примеру. Владимир удивился, но вежливо кивнул в знак согласия.Это утро не переставало изумлять его. Сейчас он возвращался с прогулки, которая должна была помочь ему развеяться после странного пробуждения, когда он с ужасом обнаружил в своей постели Ольгу Калиновскую. Конечно, такое с ним бывало — он мог не вспомнить имя своей случайной ночной спутницы, но не сам факт их связи! Это было уже слишком!
Владимир предположил в этом еще одну игру, затеянную неугомонной Ольгой, но доказать свою невиновность, равно, как и опровергнуть ее слова, было непросто. Голова гудела от тяжелого похмелья и безуспешной погони по лесу в пьяном угаре за неуловимым цыганом. Мысли и воспоминания путались, и, честно говоря, он даже стал сомневаться, не было ли все, случившееся вчера, обычным кошмаром, вызванным воздействием горячительного напитка, возлиянию которого он отдался с удовольствием и давно подзабытым пылом.
И поэтому, прогнав от себя надоедливую и бесцеремонную Ольгу, он решил проветриться быстрой ездой. Мерный, но ритмичный стук копыт да колкий морозный ветерок действительно взбодрили его, и Владимир очнулся, о чем свидетельствовало вновь возникшее раздражение на наивные претензии госпожи Калиновской — необоснованные и наглые. Теперь Корф был вполне уверен в их несостоятельности и знал, что более просто так поймать себя не даст.
И вот эта встреча на дороге! Да неужели дело настолько безотлагательное, что нельзя повременить еще пару минут и провести разговор в теплой гостиной за рюмочкой коньяка, от которого обязательно посвежеет в голове?! И потом — ему смертельно надоели Долгорукие. И хотя он был рад счастливому воскрешению князя, но даже в память об отце не желал продолжать это знакомство в прежних, близких связях. Столько всего произошло, что тяжесть утраты перевесила память о недавней крепкой дружбе их семей.
— Доброе утро, Петр Михайлович, — Корф спешился и еще раз почтительно поклонился князю. — Я чем-то могу вам помочь?
— Да, — холодно кивнул тот, не отвечая на приветствие Корфа, — вы должны немедленно разыскать мою дочь. И только ее возвращение живой и невредимой позволит мне изложить вам свои условия!
— Вашу дочь? Ваши условия? — удивился Корф. — Что это значит, Петр Михайлович?
— Лиза пропала, и советую вам не терять времени на напрасные препирательства. Верните ее домой, а что касается ваших объяснений, то я выслушаю их Позже.
— Объяснений? Да за кого вы меня принимаете, князь?! — воскликнул Корф, теряя терпение. Он ничего не понимал, и с каждой следующей фразой этого нелепого разговора его неведение только усиливалось. — Вы хотите сказать, что Лиза опять убежала?
— Вот именно, сударь! И причина ее исчезновения — вы!
— Господи Боже! Опять я?! Больше никогда не стану пить в трактире.
— Вы пытаетесь меня оскорбить?
— Нет, это вы пытаетесь выставить меня идиотом! Останавливаете на дороге и грозите объяснениями по поводу событий, о которых мне неведомо. Если вы просите меня о помощи в поисках Елизаветы Петровны — я вернусь в имение, встречусь с князем Репниным, и мы присоединимся к этим поискам.
— Князь Репнин? Да при чем здесь князь? "Не он виновен в оскорблении чести моей дочери.
— Вы, верно, шутите? — побледнел Корф.
— А вы станете утверждать, что Лиза не была в вашей спальной вместе с вами? И вы не отвергли ее после того, как провели с нею ночь? — казалось, князь Петр сейчас задохнется от апоплексического удара.
— Этого я, пожалуй, не стану отрицать, — кивнул Корф, — но…
— Я уже сказал вам, барон, что принимать ваши извинения буду лишь после того, как Лиза вернется домой…
— Извинения?
— И я не могу заверить вас, что они будут приняты.
— Да что же это такое?! — вскричал Корф.
— Научитесь отвечать за свои поступки, Владимир, — князь Петр гордо вскинул голову и высокомерно посмотрел на Корфа. — Надеюсь, ваш отец учил вас этому.
— Не смейте упоминать всуе имя батюшки!
— Не забывайте — мы были друзьями, а я нянчил вас, как родного сына.
— Не удивляюсь, что Лиза опять ушла из дома. Если вы так жестоки с сыном вашего друга, то представляю, как вы третируете своих собственных детей.
— Это похоже на вызов, — с угрозой произнес князь Петр.
Послушайте, Петр Михайлович, — Корф устало махнул рукой. Утро и впрямь не задалось. — Я понимаю, что в вас говорит тревога о вашей дочери. Я и сам беспокоюсь за нее. Если вы добивались этого, то вам удалось внушить мне опасения за ее жизнь. Я готов присоединиться к ее поискам и обещаю, что сделаю все возможное, чтобы найти Лизу. А пока, прошу вас, возвращайтесь домой и позвольте мне сдержать только что данное вам слово. Что же касается темы, которую вы невольно, я полагаю, затронули, не зная всех обстоятельств и действуя исключительно под давлением вполне понятных родительских волнений, то, если позволите, мы вернемся к этому позже. Когда утихнут все страсти, и вы сможете спокойно выслушать меня. И, я уверен, Елизавета Петровна присоединится к нашему разговору и сама разъяснит вам все.
Князь Петр хотел что-то сказать ему, но Корф не стал ждать, пока он решится ответить, и вскочил в седло. Бросив разгневанного Долгорукого на дороге, Владимир со злостью пришпорил коня. Корф торопился уехать, пока душившая его ярость не вырвалась наружу, превратившись в какой-либо резкий и страшный своими последствиями поступок.
Только этого еще не хватало! Оскорбленный отец и позор на его голову! Но Лиза-то какова — раскрыть тайну той злополучной ночи и преподнести ее в своем рассказе совсем в ином свете, представив его отвратительным негодяем, покусившимся на женскую честь! Владимир негодовал. Не он добивался Лизы, она сама пришла к нему. Лиза просила об утешении, а он — тогда еще стоявший на перепутье своих отношений с Анной — ответил ей с зыбкой надеждой на спасение в ее объятиях от разъедавшей его душу тоски и неразделенной любви.