Страница:
Он застал Императора на выходе из Гатчинского дворца – Николай собрался на прогулку с женой и детьми. Владимир выждал удобный момент и преклонил колено перед Его Величеством, вызвав удивление царской семьи и явную досаду Николая. Дворянин, смиренно просивший о помощи в такой неподходящий момент, по всем правилам должен быть услышан и помилован.
Младшие дети Императора с интересом разглядывали коленопреклоненного Корфа, а девочки восторженно перешептывались – мужественный и благородный барон производил впечатление достойного, хотя и отчаявшегося человека. Ее Величество, узнав Корфа, нахмурилась, но, услышав, о чем идет речь, просительно взглянула на мужа. И Николай закусил губу – среди тех, кто окружал его в этот миг, не было ни одного, кто бы мог поддержать его или одобрить отказ, который уже крутился у Императора на языке.
– Но я не наказывал Репнина! – с раздражением произнес Николай. – Князю оказана честь вернуться в строй!
– Я не прошу вас нарушать этот строй, – убежденно произнес Корф. – Ваше величество, я нижайше умоляю вас позволить мне занять его место в действующей армии.
– Вам так недорога жизнь? – пожал плечами Николай.
– Мне дорого счастье друга и его любимой. Князь Репнин намерен жениться, и новое назначение лишает их возможности создать семью, – с почтением склонил голову барон.
– И я должен верить в искренность ваших слов? – с недоверием посмотрел на него Николай. – Вы, ничтоже сумняшеся, рисковали жизнью наследника престола, позволив какому-то цыгану ранить его, а сейчас пытаетесь убедить меня, что вас заботят здоровье и счастье князя Репнина! Лучше признайтесь честно: каковы истинные мотивы вашего поведения?
– Я движим только состраданием к судьбам близких мне людей, – гордо ответил Владимир. – И я не подвергал опасности Александра Николаевича, ибо в противном случае, он вряд ли остался жив и в прекрасном здравии. Единственное, что я не смог сделать – найти и наказать того, кто покушался на жизнь престолонаследника.
– Что ж, – миролюбиво кивнул Николай, – вы сами определили цену выкупа.
Арестуйте этого мерзавца, а я, так и быть, соглашусь заменить на вас князя Репнина.
– Я сделаю все, что в моих силах! – пообещал барон.
– Сделайте больше! – усмехнулся Николай и знаком велел ему встать.
Поклонившись Императору, садящемуся в карету, Корф отошел в сторону, дожидаясь, пока императорская чета с детьми уедет, а потом бросился к своему экипажу и – в путь!
Вернувшись в имение, он переоделся и, не давая себе ни минуты расслабления, отправился на поиски цыган. Как оказалось, табор все еще стоял в лесу близ границы его имения с забалуевским. Но стоянка эта была скорее вынужденной – табор находился под арестом на время разбирательства по поводу нападения на члена императорской фамилии. И Корфу пришлось дать взятку исправнику, осуществлявшему надзор за цыганами, чтобы получить разрешение на проезд.
Цыганский барон принял его с недовольством и поначалу разговаривал сухо.
– И даже не проси, барин, мы своих не выдаем, – покачал головой цыган в ответ на просьбу Владимира позволить ему увезти Червонного.
– Он подверг опасности табор и покушался на жизнь наследника престола! – убеждал его Корф.
– Никто не совершенен, – грустно улыбнулся барон.
– Но ты же должен понимать, – настаивал Владимир, – что жандармы не дадут тебе жизни. Я не уверен, что однажды за вами не приедут и не отправят по этапу в Сибирь. И тогда уж точно – прощай воля и забудь о свободе!
– Каждому – свое, – пожал плечами барон. – Противиться судьбе – все равно, что прыгать в бурную реку со связанными руками и ногами. Все равно потонешь.
– А как же справедливость? – не уступал Корф. – Ведь ты и сам знаешь, что Червонный виновен!
– И ты хочешь убедить меня в том, что предательством одного из нас я куплю себе и своим людям свободу, и мы сможем жить долго и счастливо, не оглядываясь в прошлое и честно глядя своим детям в глаза? Разве этому учит вас ваш Бог?
– Наш Бог говорит нам о том, что один человек может ответить за всех, если тем самым он спасет их жизни!
– У нас все решает честный поединок, – усмехнулся цыган. – Дуэль? – Владимир вздрогнул. Кажется, он догадался, как убедить барона принять его предложение. – Отлично! Я предлагаю тебе заключить соглашение.
Если вы не способны выдать Червонного, то убедите его принять мой вызов.
– Что это значит? – непонимающе нахмурился барон.
– Я вызываю Червонного на честный бой, – объяснил Корф. – Мы станем драться. Если победит он – ваша взяла, если победа останется за мной – вы не станете мешать мне арестовать его и препроводить в тюрьму.
– Однако... – протянул барон, с интересом взглянув на Корфа. – Я должен подумать. И понять, в чем тут подвох.
– Что еще я должен сделать, чтобы ты думал быстрее? – разгорячился Корф. – Посуди сам – все выгоды налицо, и нет никакого подвоха! Я обещаю, что полиция прекратит преследовать вас, едва виновный окажется за решеткой.
– Вы, господа, даете много обещаний, но редко выполняете их.
– О чем ты?
– Твой друг поклялся Раде, что накажет виновного в смерти ее брата, Седого.
– Увы, – развел руками Корф, – выполнение этого обещания целиком и полностью зависит от того, смогу ли я освободить князя Репнина от солдатчины. И не смотри на меня так – я говорю правду! Помоги мне, и князь поможет тебе и Раде!
– Хорошо, – после паузы, которая показалась Корфу вечностью, решил барон. – Вы будете драться. Но с условием – никаких пистолетов, только нож.
– Я согласен, – Владимир встал с примитивного сидения – узкого ковра, свернутого валиком и брошенного при входе в шатер напротив места, где на подушках возлежал куривший трубку барон.
По лицу Червонного, которого цыгане привели вскоре в круг, образованный кибитками, Корф понял: эта схватка – не на жизнь, а на смерть. Червонный метал в него взгляды, не предвещавшие ничего хорошего, и страшно скрежетал зубами. Оттолкнув плечом брата, одноглазого цыгана, удерживавшего его от преждевременного нападения на противника, Червонный заходил кругами у костра, по-звериному настороженно наблюдая, как Корф сбрасывает с себя шубу и сюртук и скатывает свободные рукава блузы. В руках Червонного холодно сверкал нож – кривой, с зазубринами у самой рукояти.
Корфу тоже дали нож, и Владимир несколько раз провел им резко в воздухе, очертив крест – нож оказался острым и рассек воздух со свистом. Убедившись, что противники готовы, цыгане отошли от горевшего в центре круга костра, но стена, которую они образовали, была плотной и живой. Она, казалось, дышала, и волнение толпы начало постепенно передаваться и горячему Червонному, который завибрировал и пошел на Корфа, выставив нож вперед.
Владимир вздохнул и помолился про себя, испросив у Господа прощения за все свои прегрешения и заранее – извинения у Михаила, если поединок закончится не в его пользу. И потом решительно двинулся навстречу Червонному...
– Похоже, вы сдержали обещание, – произнес Николай, читая переданное ему Корфом донесение от уездного Двугорского судьи о задержании опасного преступника цыгана по прозванию Червонный, коего заметили нападавшим несколько дней назад в трактире на дворянина, представившегося именем «князь Муранов», и нанесший ему незначительное телесное повреждение.
Николай с интересом взглянул на Владимира: тот был бледен, и лицо его носило следы отчаянной борьбы – волосы растрепаны, опасная ссадина на виске, подсыхающий кровью порез на щеке.
– Хорошо, – наконец, нарушил напряженное молчание Николай.
Он принимал Корфа в своем кабинете в Гатчине, куда прошел сразу после прогулки.
Император любил детей, но все же быстро утомлялся их неугомонным и часто надоедливым обществом и поэтому пользовался любой возможностью уединения, даже под видом государственных дел. Известию о приезде барона Владимира Корфа, настаивавшего на аудиенции, Николай не обрадовался – честно говоря, их утренний разговор он отнес на счет эскапад барона, известного своей невоздержанностью и эксцентричным нравом. Он думал: в лучшем случае, Корф действительно бросится выполнять обещанное и пропадет с концами. В худшем – станет жертвой цыган, и все решится само собой.
Триумфальное возвращение Корфа стало для Императора полной неожиданностью, и он впервые пожалел, что столь деятельный молодой человек и отличный воин вынудил его в свое время отказать ему в службе и чине. Наверное, ему стоило подумать о том, как привлечь барона к более важным делам, но сейчас это уже было невозможно – Корф настаивал на том, чтобы занять место князя Репнина в полку, отправлявшемся на Кавказ.
– Воля ваша, – кивнул Николай, отложив в сторону письмо судьи и еще раз пристально взглянув на Корфа, – вы отправитесь на Кавказ вместо Репнина. Я велю сейчас же издать об этом особое распоряжение. И мне, право, жаль, что вы, обладая такими военными навыками, не стремитесь к большему, чем сложить голову на поле боя. Мне представляется, что вы умеете правильно оценить противника и рассчитать свои силы, чтобы добиться победы. Вы могли быть полезны нам и здесь.
– Я – солдат, – покачал головой Корф. – И к мирным битвам не приспособлен. Я должен видеть и знать неприятеля в лицо, там, на поле боя, я способен искать обходные маневры, но применять свои навыки в дворцовых условиях – увольте, Ваше Величество. И доверьте мне укреплять славу русского оружия в честном бою.
– Вы сами это сказали, барон, – согласился Николай, отпуская его.
В приемной Корф, ожидавший распоряжения относительно Репнина – он лично хотел его тотчас привезти и вручить Михаилу, столкнулся с Александром. Наследник удивился, увидев его, и Владимир вынужден был рассказать ему обо всем.
– Но как же Анна? – растерялся Александр. – Мне показалось, вы решили соединить свои судьбы.
– Мне тоже так показалось, – отрешенно улыбнулся Корф. – Однако при ближайшем рассмотрении выяснились обстоятельства, воспрепятствовавшие нам... И мне остановиться на этом решении, как окончательном. Дальнейшее вам известно.
– Не понимаю! – горячо воскликнул Александр. – Мне думается, вы поторопились с выводами, барон.
– Вывод сделал не я, – признался Корф.
– Никогда не поверю, что вы не смогли победить... то есть убедить Анну, – покачал головой Александр.
– Я боец лишь на войне, а в домашних условиях атаковать неприятеля не обучен, – развел руками Корф.
– Полагаю, вы что-то не договариваете, – Александр с сомнением посмотрел на него, но барон не успел ответить – вышедший из кабинета Императора адъютант передал ему только что подписанный Николаем приказ об изменении места службы для князя Михаила Репнина. – Благодарю вас, – Корф кивнул офицеру, потом – наследнику и попрощался.
Он стремительно прошел по коридорам и, надев верхнюю одежду в вестибюле, поспешил на улицу.
Его конь, почувствовав настроение хозяина, мчал своего седока легко и целеустремленно. На повороте с главной аллеи дворца на дорогу, ведущую к тракту, рысак Владимира едва не пересекся с каретой, направлявшейся ко дворцу. На мгновение барону почудилось, что там, за стеклом в глубине кареты он увидел – нет, почувствовал – присутствие Анны, но тотчас отогнал от себя эту нелепую мысль и пришпорил коня.
До имения он добрался засветло, благо, что день уже набирал силу, оживляясь после долгой зимы, и бросился в столовую, откуда слышались голоса Лизы и Михаила. Они говорили о чем-то счастливом – непринужденно и спокойно, и от их мирной беседы у Владимира зашлось сердце. Он никогда не видел себя со стороны, а, вполне возможно, именно так выглядели их с Анной ужины в семейном духе. Но это было так давно – необратимо давно – и потому – нереально и болезненно.
Торжественно вручив Репнину послание Императора, Корф без объяснений удалился, ссылаясь на усталость. Репнин же, в радости не заподозривший ничего, предположил в перемене решения Николая участие наследника, что подтверждало и означенное в письме новое место назначения его службы – Репнину предписывалось снова вступить в должность адъютанта Александра. Лиза была всему этому несказанно счастлива, и влюбленные заторопились поехать в имение Долгоруких, чтобы обрадовать и Наташу...
В Петербурге первым делом Анна навестила Оболенского. Однако, едва войдя в кабинет князя в дирекции Императорских театров, она поняла – что-то случилось. Сергей Степанович принял ее вежливо, но сдержанно, как будто прежде они не были знакомы. Оболенский сухо осведомился о ее здоровье и самочувствии Владимира и с несвойственным ему прежде равнодушием задал стандартный вопрос о ее планах на будущее.
– Я вернулась, – растерянно напомнила ему Анна, – и готова приступить к репетициям, как мы и оговаривали.
– Не помню, чтобы с вами, мадемуазель Платонова, был подписан контракт, который составляется с особами изрядно в актерском деле одаренными, – Оболенский отвел взгляд в сторону и добавил, – впрочем, если вы согласитесь немного обождать в приемной, я попрошу моего помощника проверить все бумаги. Возможно, я что-то и перепутал.
– Не стоит, – тихо сказала Анна. – Полагаю, мне более не на что рассчитывать.
Она встала, и, стараясь держаться с достоинством, направилась к двери, все-таки надеясь, что еще мгновение – и Сергей Степанович остановит ее и скажет, что все это шутка, игра. И он по-прежнему восхищается ее талантом и мечтает в память о своем лучшем друге Иване Ивановиче, бароне Корфе, увидеть ее блистающей в первых ролях на императорской театральной сцене. Анна медленно шла к выходу, но ничего не изменилось – Оболенский прятал лицо, пристально и, похоже, без всякого смысла разглядывая лежавшие перед ним на столе документы. Он не окликнул и не позвал ее.
В карете Анна дала волю своим эмоциям и разрыдалась, испытанное ею унижение оказалось неожиданным и ужасным. Она чувствовала себя в роли мелкой просительницы, до которой, в сущности, никому нет никакого дела и от которой отмахивались, точно от назойливой мухи. Тон Оболенского был оскорбительным, и Анна уловила в словах и интонациях князя вынужденность лжи, что делало его поступок еще более безнравственным.
Когда они вернулись в особняк Корфов, и Никита, помогая Анне выйти из кареты и подавая руку, увидел ее разом осунувшееся лицо, в котором, казалось, не осталось ни кровинки, страшно перепугался и побежал налить ей коньяку – а то как бы голова не лопнула от напряжения. Анна хотела от напитка отказаться – от миндально-острого запаха все поплыло у нее перед глазами, но Никита убедил-таки ее сделать глоток, и вскоре ей действительно полегчало.
– А теперь рассказывай, что там у вас с его сиятельством произошло, – велел Никита.
– Сергей Степанович прогнал меня, – прошептала Анна. – Он сделал вид, что не существовало никаких договоренностей прежде, и обращался со мной, как с чужой, – без церемоний.
– Что ж ты теперь – одна и без средств к существованию? – вздрогнул Никита.
– Не беспокойся, – сквозь слезы улыбнулась Анна. – Я не пропаду.
– Послушай, – смутился Никита, – ты только скажи – я останусь с тобой, и мы начнем новую жизнь. Хочешь – здесь, хочешь – уедем в Москву.
– Если ты куда-то и поедешь, – прервала его Анна, – то назад в имение. И как можно скорее. Или ты забыл, что тебя там ждет Татьяна? Неужели ты сможешь ее обмануть, как когда-то сделал князь Андрей? Если так – то такого Никиту я знать не желаю.
– Значит, крепко тебя барон приворожил? – нахмурился тот. – Все из-за него сохнешь? А он – вон что, даже проводить тебя не захотел! И сейчас, поди, с кем-то там утешается!
– Уезжай, Никита, – прошептала Анна, – уезжай, пока не наговорил того, что и сам себе не простишь, и я не забуду.
– У князей научилась? Прогоняешь, чтобы глаза тебе не колол? – обиделся Никита. – Только тогда тебе и в зеркала-то смотреться не стоит. Все равно, как ни бросишь взгляд, все одно видеть будешь – немой укор и свою глухоту! – Да не терзай ты меня! – взмолилась Анна. – Почему вы не оставите меня все? Каждый на свою сторону тянет, про свое песни поет, а обо мне вы хотя бы раз подумали? Меня спросили – чего я хочу, о чем плачу, для чего живу? Нет, вам невдомек! Вам бы меня побыстрее окрутить и командовать!
– Зря ты так, Аня, – махнул рукой Никита. – Я для тебя как лучше желал, помощь предлагал.
– Не надобна мне твоя помощь! Сама справлюсь! Уходи! Уходи!..
Анна отвернулась к окну и долго стояла так, дожидаясь, когда Никита уйдет. Но едва она успокоилась, в коридоре снова послышались шаги, и Анна опять повернулась спиной к вошедшему, полагая, что это Никита.
– Чего тебе еще? – неласково спросила она через плечо.
– Письмо у меня к вам, барышня, – раздался от двери незнакомый голос.
Анна почувствовала, что краснеет, и медленно оглянулась.
– Вы ко мне? – она с удивлением разглядывала пожилого мужчину – по виду камердинера в богатом доме.
– Если вы сударыня Анна Платонова, актриса, – кивнул посыльный, – то к вам.
– Актриса? – горестно улыбнулась Анна. – Собиралась да не стала, но имя – мое. Что вы имеете мне передать?
– Его сиятельство князь Сергей Степанович Оболенский просил лично вручить вам это послание, – мужчина с поклоном передал Анне конверт.
– Отчего же с такой тайной? – удивилась Анна.
– Не могу знать, сударыня, – пожал плечами посыльный. – Позвольте мне удалиться. Счастливо оставаться...
Анна молча кивнула загадочному гонцу от Оболенского и, набравшись смелости, разрезала конверт ножичком.
«Милая Аннушка/ Понимаю, с каким тяжелым сердцем вы ушли сегодня от меня. Но, поверьте, мне, старику, было еще невыносимее подвергать вас обструкции, к коей меня принудили однозначно и весьма жестоко. Думаю, нет смысла объяснять вам, какие силы вмешались в вашу судьбу, но противостоять им ни я, ни вы не в силах. Не знаю, да и не хочу знать, чем не угодили вы сильным мира сего, но для меня, человека на государственной службе, словесные рекомендации персон, которые вам, наверное, известны не хуже меня, равносильны приказам, даже если они и не переданы на бумаге. Смею надеяться, что вы не приняли всерьез мои слова о недостаточности у вас сценического таланта. Вы по-прежнему являетесь для меня, равно как были и для Ивана Ивановича, бриллиантом, звездой, которую мне более всего хотелось бы видеть в созвездии Императорской сцены, но обстоятельства побуждают меня скрывать ото всех правду о вашем таланте. Поймите и простите меня – человек слаб, а я – тем более. Письмо это передаст вам надежный человек, который служит у меня всю жизнь и предан мне бесконечно. Я же не осмелился лично извиниться перед вами за устроенное в Дирекции представление, ибо, как известно, и стены имеют уши. Я отпускаю вас в никуда, но – с надеждой, что вы найдете себе временное пристанище, ибо временно все на этой Земле – и мы, и слуги царевы. Заклинаю, если вы столь же сердечно относитесь ко мне, насколько и я расположен к вам, – сожгите это письмо немедленно по прочтении. И подумайте о том, чтобы обрести не только высокопоставленных врагов, но и важных покровителей...»
Анна вздохнула – теперь все стало на свои места. Бедный, бедный Сергей Степанович! Да, ей дорого стоила эта встреча в Дирекции, но она-то пребывала в неведении, а каково было ему, доброму и искренне любящему театр человеку, убеждать свое лучшее приобретение в полной непригодности к сцене.
Анна догадалась, что за всей этой историей стоит граф Бенкендорф. Девушка понимала, что главной мишенью все же являлась не она сама, этот удар предназначался для Корфа.
Выполнив просьбу Оболенского и уничтожив письмо, Анна на минуту задумалась – что дальше? И вдруг вспомнила последние строчки догоравшего в камине послания князя – обрести важного покровителя... Конечно, как она сразу не подумала!.. Уезжая, Александр Николаевич обещал ей поддержку – к нему она и должна отправиться. Упасть в ноги – умолять за Владимира, чтобы прекратили преследовать его, и потом просить о помощи. Как друга, как умного и доброго человека, волею обстоятельств наделенного властью казнить или миловать...
– Уверен, вы преувеличиваете, – убежденно сказал Александр, выслушав Анну. Она, наняв экипаж, приехала в Гатчинский дворец и добилась разрешения встретиться с наследником. – Если кто-то и угрожает Владимиру, так это именно он сам. Удивляюсь, как вы разминулись с ним в дороге, – он только что уехал после аудиенции у государя. И знаете, зачем он приезжал? Барон убедил отца отправить его на Кавказ, заменив в полку князя Репнина.
– Боже! – побледнев, воскликнула Анна.
Значит, всадник, едва не подсекший их на повороте к дворцовой аллее, был Владимир, и он приезжал проситься на фронт.
– Увы! – развел руками Александр. – Владимир, в силу своей горячности, как всегда поторопился. Ему лучше бы всего-навсего прийти ко мне, и я бы сумел убедить Его Величество отозвать Репнина из действующей армии без столь красивой, но совершенно бесполезной жертвы.
– Но вы можете все изменить? – воскликнула Анна, и ее глаза наполнились слезами.
– А для чего? – Александр пристально посмотрел ей в лицо. – Прощаясь с бароном, я понял, что жизнь ему более не интересна. Он потерял вас, вы утратили к нему уважение и любовь... Разве я вправе обрекать человека на медленную смерть в забытьи и одиночестве, вместо того, чтобы с честью храбро сражаться и пасть смертью героя?
– Он так сказал? – прошептала Анна. – Совершенно верно, – кивнул наследник. – И я не в силах приказать ему жить. Вот если только он ошибается...
– Он ошибается, – вздохнула Анна. – Я люблю его.
– Тогда совсем другое дело! – улыбнулся Александр. – Обещаю, что тотчас отправлюсь к отцу и приложу все усилия, дабы вызволить нашего Чайльд-Гарольда из плена его меланхолии.
– Благодарю вас, ваше высочество, – Анна попыталась опуститься перед наследником на колени и поцеловать его руку, но Александр этому воспрепятствовал.
– Анна, что вы делаете? Неужели оттого, что сейчас мы не в вашем милом и уютном имении, мы оба изменились? – он лукаво подмигнул ей. – Поверьте, я все тот же князь Муранов и хочу чувствовать себя равным в обществе своих друзей. Да, кстати, а чем вы намерены заняться?
– К сожалению, я пока не определилась... – смутилась Анна.
– Отлично! Я договорюсь с матушкой – вас назначат учительницей пения к моим младшим сестрам и брату. Приступите к занятиям через денек-другой, а пока послушайтесь моего совета, возвращайтесь к барону и удержите его от авантюр.
Анна с благодарностью поклонилась Александру и поспешила уехать. Она велела нанятому кучеру везти ее срочно в Двугорское. Тот слегка и для фасона покрутился, но Анна пообещала ему приличное вознаграждение, и мужик от души махнул рукой – поехали!
Но при съезде на, тракт карету занесло – кучер вынужден был уклониться от встречной кареты и заехал в сугроб на обочине. Едва не сбившая их карета тоже остановилась, и из нее вышел низенький, плотного сложения господин дабы осведомиться о пострадавшем экипаже и его пассажирах.
– Андрей Платонович? – растерялась Анна, разглядев в господине Забалуева.
– Анна? Какими судьбами? – расплылся он в елейной улыбке. – Торопились домой? Ах, какая жалость! Впрочем, это моя вина. Позвольте я все исправлю.
– Что вы хотите этим сказать? – не поняла Анна.
– Я, конечно, ехал по весьма важным делам. И все же, чувствуя некоторую свою причастность к произошедшему, готов их временно отложить и доставить вас к барону. Ведь карета ваша, насколько я могу судить, нуждается в ремонте? – Забалуев направился к нанятому Анной кучеру и под предлогом осмотра повреждения прошелся с ним вокруг кареты и сунул в руку несколько крупных ассигнаций.
– Да уж, барышня, – кучер показался перед Анной, смущенно почесывая в затылке, – поломка-то посерьезней будет, чем я думал.
– Так что даже не рассуждайте; Аннушка, прошу вас ко мне! Домчим вмиг и по назначению! – Забалуев протянул ей руку, помогая сойти и пересесть в его карету.
И пока она устраивалась на сиденье, он незаметно достал из ящичка, стоявшего у окна на сиденье с его стороны, какую-то бутылочку и, вылив толику ее содержимого на платок, стремительным движением накрыл им лицо Анны.
Она ничего не успела понять – сладкий запах мгновенно заполнил пазухи носа, проник в горло, и сразу закружилась голова. Анна потеряла сознание и упала на сиденье. Забалуев тут же выбросил пропахший эфиром платок за окно, устроил Анну поудобнее, точно куклу прислонив к стене в углу салона кареты, и требовательно постучал несколько раз по крыше тростью:
– Двигай, черт, двигай!..
Глава 2
Младшие дети Императора с интересом разглядывали коленопреклоненного Корфа, а девочки восторженно перешептывались – мужественный и благородный барон производил впечатление достойного, хотя и отчаявшегося человека. Ее Величество, узнав Корфа, нахмурилась, но, услышав, о чем идет речь, просительно взглянула на мужа. И Николай закусил губу – среди тех, кто окружал его в этот миг, не было ни одного, кто бы мог поддержать его или одобрить отказ, который уже крутился у Императора на языке.
– Но я не наказывал Репнина! – с раздражением произнес Николай. – Князю оказана честь вернуться в строй!
– Я не прошу вас нарушать этот строй, – убежденно произнес Корф. – Ваше величество, я нижайше умоляю вас позволить мне занять его место в действующей армии.
– Вам так недорога жизнь? – пожал плечами Николай.
– Мне дорого счастье друга и его любимой. Князь Репнин намерен жениться, и новое назначение лишает их возможности создать семью, – с почтением склонил голову барон.
– И я должен верить в искренность ваших слов? – с недоверием посмотрел на него Николай. – Вы, ничтоже сумняшеся, рисковали жизнью наследника престола, позволив какому-то цыгану ранить его, а сейчас пытаетесь убедить меня, что вас заботят здоровье и счастье князя Репнина! Лучше признайтесь честно: каковы истинные мотивы вашего поведения?
– Я движим только состраданием к судьбам близких мне людей, – гордо ответил Владимир. – И я не подвергал опасности Александра Николаевича, ибо в противном случае, он вряд ли остался жив и в прекрасном здравии. Единственное, что я не смог сделать – найти и наказать того, кто покушался на жизнь престолонаследника.
– Что ж, – миролюбиво кивнул Николай, – вы сами определили цену выкупа.
Арестуйте этого мерзавца, а я, так и быть, соглашусь заменить на вас князя Репнина.
– Я сделаю все, что в моих силах! – пообещал барон.
– Сделайте больше! – усмехнулся Николай и знаком велел ему встать.
Поклонившись Императору, садящемуся в карету, Корф отошел в сторону, дожидаясь, пока императорская чета с детьми уедет, а потом бросился к своему экипажу и – в путь!
Вернувшись в имение, он переоделся и, не давая себе ни минуты расслабления, отправился на поиски цыган. Как оказалось, табор все еще стоял в лесу близ границы его имения с забалуевским. Но стоянка эта была скорее вынужденной – табор находился под арестом на время разбирательства по поводу нападения на члена императорской фамилии. И Корфу пришлось дать взятку исправнику, осуществлявшему надзор за цыганами, чтобы получить разрешение на проезд.
Цыганский барон принял его с недовольством и поначалу разговаривал сухо.
– И даже не проси, барин, мы своих не выдаем, – покачал головой цыган в ответ на просьбу Владимира позволить ему увезти Червонного.
– Он подверг опасности табор и покушался на жизнь наследника престола! – убеждал его Корф.
– Никто не совершенен, – грустно улыбнулся барон.
– Но ты же должен понимать, – настаивал Владимир, – что жандармы не дадут тебе жизни. Я не уверен, что однажды за вами не приедут и не отправят по этапу в Сибирь. И тогда уж точно – прощай воля и забудь о свободе!
– Каждому – свое, – пожал плечами барон. – Противиться судьбе – все равно, что прыгать в бурную реку со связанными руками и ногами. Все равно потонешь.
– А как же справедливость? – не уступал Корф. – Ведь ты и сам знаешь, что Червонный виновен!
– И ты хочешь убедить меня в том, что предательством одного из нас я куплю себе и своим людям свободу, и мы сможем жить долго и счастливо, не оглядываясь в прошлое и честно глядя своим детям в глаза? Разве этому учит вас ваш Бог?
– Наш Бог говорит нам о том, что один человек может ответить за всех, если тем самым он спасет их жизни!
– У нас все решает честный поединок, – усмехнулся цыган. – Дуэль? – Владимир вздрогнул. Кажется, он догадался, как убедить барона принять его предложение. – Отлично! Я предлагаю тебе заключить соглашение.
Если вы не способны выдать Червонного, то убедите его принять мой вызов.
– Что это значит? – непонимающе нахмурился барон.
– Я вызываю Червонного на честный бой, – объяснил Корф. – Мы станем драться. Если победит он – ваша взяла, если победа останется за мной – вы не станете мешать мне арестовать его и препроводить в тюрьму.
– Однако... – протянул барон, с интересом взглянув на Корфа. – Я должен подумать. И понять, в чем тут подвох.
– Что еще я должен сделать, чтобы ты думал быстрее? – разгорячился Корф. – Посуди сам – все выгоды налицо, и нет никакого подвоха! Я обещаю, что полиция прекратит преследовать вас, едва виновный окажется за решеткой.
– Вы, господа, даете много обещаний, но редко выполняете их.
– О чем ты?
– Твой друг поклялся Раде, что накажет виновного в смерти ее брата, Седого.
– Увы, – развел руками Корф, – выполнение этого обещания целиком и полностью зависит от того, смогу ли я освободить князя Репнина от солдатчины. И не смотри на меня так – я говорю правду! Помоги мне, и князь поможет тебе и Раде!
– Хорошо, – после паузы, которая показалась Корфу вечностью, решил барон. – Вы будете драться. Но с условием – никаких пистолетов, только нож.
– Я согласен, – Владимир встал с примитивного сидения – узкого ковра, свернутого валиком и брошенного при входе в шатер напротив места, где на подушках возлежал куривший трубку барон.
По лицу Червонного, которого цыгане привели вскоре в круг, образованный кибитками, Корф понял: эта схватка – не на жизнь, а на смерть. Червонный метал в него взгляды, не предвещавшие ничего хорошего, и страшно скрежетал зубами. Оттолкнув плечом брата, одноглазого цыгана, удерживавшего его от преждевременного нападения на противника, Червонный заходил кругами у костра, по-звериному настороженно наблюдая, как Корф сбрасывает с себя шубу и сюртук и скатывает свободные рукава блузы. В руках Червонного холодно сверкал нож – кривой, с зазубринами у самой рукояти.
Корфу тоже дали нож, и Владимир несколько раз провел им резко в воздухе, очертив крест – нож оказался острым и рассек воздух со свистом. Убедившись, что противники готовы, цыгане отошли от горевшего в центре круга костра, но стена, которую они образовали, была плотной и живой. Она, казалось, дышала, и волнение толпы начало постепенно передаваться и горячему Червонному, который завибрировал и пошел на Корфа, выставив нож вперед.
Владимир вздохнул и помолился про себя, испросив у Господа прощения за все свои прегрешения и заранее – извинения у Михаила, если поединок закончится не в его пользу. И потом решительно двинулся навстречу Червонному...
– Похоже, вы сдержали обещание, – произнес Николай, читая переданное ему Корфом донесение от уездного Двугорского судьи о задержании опасного преступника цыгана по прозванию Червонный, коего заметили нападавшим несколько дней назад в трактире на дворянина, представившегося именем «князь Муранов», и нанесший ему незначительное телесное повреждение.
Николай с интересом взглянул на Владимира: тот был бледен, и лицо его носило следы отчаянной борьбы – волосы растрепаны, опасная ссадина на виске, подсыхающий кровью порез на щеке.
– Хорошо, – наконец, нарушил напряженное молчание Николай.
Он принимал Корфа в своем кабинете в Гатчине, куда прошел сразу после прогулки.
Император любил детей, но все же быстро утомлялся их неугомонным и часто надоедливым обществом и поэтому пользовался любой возможностью уединения, даже под видом государственных дел. Известию о приезде барона Владимира Корфа, настаивавшего на аудиенции, Николай не обрадовался – честно говоря, их утренний разговор он отнес на счет эскапад барона, известного своей невоздержанностью и эксцентричным нравом. Он думал: в лучшем случае, Корф действительно бросится выполнять обещанное и пропадет с концами. В худшем – станет жертвой цыган, и все решится само собой.
Триумфальное возвращение Корфа стало для Императора полной неожиданностью, и он впервые пожалел, что столь деятельный молодой человек и отличный воин вынудил его в свое время отказать ему в службе и чине. Наверное, ему стоило подумать о том, как привлечь барона к более важным делам, но сейчас это уже было невозможно – Корф настаивал на том, чтобы занять место князя Репнина в полку, отправлявшемся на Кавказ.
– Воля ваша, – кивнул Николай, отложив в сторону письмо судьи и еще раз пристально взглянув на Корфа, – вы отправитесь на Кавказ вместо Репнина. Я велю сейчас же издать об этом особое распоряжение. И мне, право, жаль, что вы, обладая такими военными навыками, не стремитесь к большему, чем сложить голову на поле боя. Мне представляется, что вы умеете правильно оценить противника и рассчитать свои силы, чтобы добиться победы. Вы могли быть полезны нам и здесь.
– Я – солдат, – покачал головой Корф. – И к мирным битвам не приспособлен. Я должен видеть и знать неприятеля в лицо, там, на поле боя, я способен искать обходные маневры, но применять свои навыки в дворцовых условиях – увольте, Ваше Величество. И доверьте мне укреплять славу русского оружия в честном бою.
– Вы сами это сказали, барон, – согласился Николай, отпуская его.
В приемной Корф, ожидавший распоряжения относительно Репнина – он лично хотел его тотчас привезти и вручить Михаилу, столкнулся с Александром. Наследник удивился, увидев его, и Владимир вынужден был рассказать ему обо всем.
– Но как же Анна? – растерялся Александр. – Мне показалось, вы решили соединить свои судьбы.
– Мне тоже так показалось, – отрешенно улыбнулся Корф. – Однако при ближайшем рассмотрении выяснились обстоятельства, воспрепятствовавшие нам... И мне остановиться на этом решении, как окончательном. Дальнейшее вам известно.
– Не понимаю! – горячо воскликнул Александр. – Мне думается, вы поторопились с выводами, барон.
– Вывод сделал не я, – признался Корф.
– Никогда не поверю, что вы не смогли победить... то есть убедить Анну, – покачал головой Александр.
– Я боец лишь на войне, а в домашних условиях атаковать неприятеля не обучен, – развел руками Корф.
– Полагаю, вы что-то не договариваете, – Александр с сомнением посмотрел на него, но барон не успел ответить – вышедший из кабинета Императора адъютант передал ему только что подписанный Николаем приказ об изменении места службы для князя Михаила Репнина. – Благодарю вас, – Корф кивнул офицеру, потом – наследнику и попрощался.
Он стремительно прошел по коридорам и, надев верхнюю одежду в вестибюле, поспешил на улицу.
Его конь, почувствовав настроение хозяина, мчал своего седока легко и целеустремленно. На повороте с главной аллеи дворца на дорогу, ведущую к тракту, рысак Владимира едва не пересекся с каретой, направлявшейся ко дворцу. На мгновение барону почудилось, что там, за стеклом в глубине кареты он увидел – нет, почувствовал – присутствие Анны, но тотчас отогнал от себя эту нелепую мысль и пришпорил коня.
До имения он добрался засветло, благо, что день уже набирал силу, оживляясь после долгой зимы, и бросился в столовую, откуда слышались голоса Лизы и Михаила. Они говорили о чем-то счастливом – непринужденно и спокойно, и от их мирной беседы у Владимира зашлось сердце. Он никогда не видел себя со стороны, а, вполне возможно, именно так выглядели их с Анной ужины в семейном духе. Но это было так давно – необратимо давно – и потому – нереально и болезненно.
Торжественно вручив Репнину послание Императора, Корф без объяснений удалился, ссылаясь на усталость. Репнин же, в радости не заподозривший ничего, предположил в перемене решения Николая участие наследника, что подтверждало и означенное в письме новое место назначения его службы – Репнину предписывалось снова вступить в должность адъютанта Александра. Лиза была всему этому несказанно счастлива, и влюбленные заторопились поехать в имение Долгоруких, чтобы обрадовать и Наташу...
В Петербурге первым делом Анна навестила Оболенского. Однако, едва войдя в кабинет князя в дирекции Императорских театров, она поняла – что-то случилось. Сергей Степанович принял ее вежливо, но сдержанно, как будто прежде они не были знакомы. Оболенский сухо осведомился о ее здоровье и самочувствии Владимира и с несвойственным ему прежде равнодушием задал стандартный вопрос о ее планах на будущее.
– Я вернулась, – растерянно напомнила ему Анна, – и готова приступить к репетициям, как мы и оговаривали.
– Не помню, чтобы с вами, мадемуазель Платонова, был подписан контракт, который составляется с особами изрядно в актерском деле одаренными, – Оболенский отвел взгляд в сторону и добавил, – впрочем, если вы согласитесь немного обождать в приемной, я попрошу моего помощника проверить все бумаги. Возможно, я что-то и перепутал.
– Не стоит, – тихо сказала Анна. – Полагаю, мне более не на что рассчитывать.
Она встала, и, стараясь держаться с достоинством, направилась к двери, все-таки надеясь, что еще мгновение – и Сергей Степанович остановит ее и скажет, что все это шутка, игра. И он по-прежнему восхищается ее талантом и мечтает в память о своем лучшем друге Иване Ивановиче, бароне Корфе, увидеть ее блистающей в первых ролях на императорской театральной сцене. Анна медленно шла к выходу, но ничего не изменилось – Оболенский прятал лицо, пристально и, похоже, без всякого смысла разглядывая лежавшие перед ним на столе документы. Он не окликнул и не позвал ее.
В карете Анна дала волю своим эмоциям и разрыдалась, испытанное ею унижение оказалось неожиданным и ужасным. Она чувствовала себя в роли мелкой просительницы, до которой, в сущности, никому нет никакого дела и от которой отмахивались, точно от назойливой мухи. Тон Оболенского был оскорбительным, и Анна уловила в словах и интонациях князя вынужденность лжи, что делало его поступок еще более безнравственным.
Когда они вернулись в особняк Корфов, и Никита, помогая Анне выйти из кареты и подавая руку, увидел ее разом осунувшееся лицо, в котором, казалось, не осталось ни кровинки, страшно перепугался и побежал налить ей коньяку – а то как бы голова не лопнула от напряжения. Анна хотела от напитка отказаться – от миндально-острого запаха все поплыло у нее перед глазами, но Никита убедил-таки ее сделать глоток, и вскоре ей действительно полегчало.
– А теперь рассказывай, что там у вас с его сиятельством произошло, – велел Никита.
– Сергей Степанович прогнал меня, – прошептала Анна. – Он сделал вид, что не существовало никаких договоренностей прежде, и обращался со мной, как с чужой, – без церемоний.
– Что ж ты теперь – одна и без средств к существованию? – вздрогнул Никита.
– Не беспокойся, – сквозь слезы улыбнулась Анна. – Я не пропаду.
– Послушай, – смутился Никита, – ты только скажи – я останусь с тобой, и мы начнем новую жизнь. Хочешь – здесь, хочешь – уедем в Москву.
– Если ты куда-то и поедешь, – прервала его Анна, – то назад в имение. И как можно скорее. Или ты забыл, что тебя там ждет Татьяна? Неужели ты сможешь ее обмануть, как когда-то сделал князь Андрей? Если так – то такого Никиту я знать не желаю.
– Значит, крепко тебя барон приворожил? – нахмурился тот. – Все из-за него сохнешь? А он – вон что, даже проводить тебя не захотел! И сейчас, поди, с кем-то там утешается!
– Уезжай, Никита, – прошептала Анна, – уезжай, пока не наговорил того, что и сам себе не простишь, и я не забуду.
– У князей научилась? Прогоняешь, чтобы глаза тебе не колол? – обиделся Никита. – Только тогда тебе и в зеркала-то смотреться не стоит. Все равно, как ни бросишь взгляд, все одно видеть будешь – немой укор и свою глухоту! – Да не терзай ты меня! – взмолилась Анна. – Почему вы не оставите меня все? Каждый на свою сторону тянет, про свое песни поет, а обо мне вы хотя бы раз подумали? Меня спросили – чего я хочу, о чем плачу, для чего живу? Нет, вам невдомек! Вам бы меня побыстрее окрутить и командовать!
– Зря ты так, Аня, – махнул рукой Никита. – Я для тебя как лучше желал, помощь предлагал.
– Не надобна мне твоя помощь! Сама справлюсь! Уходи! Уходи!..
Анна отвернулась к окну и долго стояла так, дожидаясь, когда Никита уйдет. Но едва она успокоилась, в коридоре снова послышались шаги, и Анна опять повернулась спиной к вошедшему, полагая, что это Никита.
– Чего тебе еще? – неласково спросила она через плечо.
– Письмо у меня к вам, барышня, – раздался от двери незнакомый голос.
Анна почувствовала, что краснеет, и медленно оглянулась.
– Вы ко мне? – она с удивлением разглядывала пожилого мужчину – по виду камердинера в богатом доме.
– Если вы сударыня Анна Платонова, актриса, – кивнул посыльный, – то к вам.
– Актриса? – горестно улыбнулась Анна. – Собиралась да не стала, но имя – мое. Что вы имеете мне передать?
– Его сиятельство князь Сергей Степанович Оболенский просил лично вручить вам это послание, – мужчина с поклоном передал Анне конверт.
– Отчего же с такой тайной? – удивилась Анна.
– Не могу знать, сударыня, – пожал плечами посыльный. – Позвольте мне удалиться. Счастливо оставаться...
Анна молча кивнула загадочному гонцу от Оболенского и, набравшись смелости, разрезала конверт ножичком.
«Милая Аннушка/ Понимаю, с каким тяжелым сердцем вы ушли сегодня от меня. Но, поверьте, мне, старику, было еще невыносимее подвергать вас обструкции, к коей меня принудили однозначно и весьма жестоко. Думаю, нет смысла объяснять вам, какие силы вмешались в вашу судьбу, но противостоять им ни я, ни вы не в силах. Не знаю, да и не хочу знать, чем не угодили вы сильным мира сего, но для меня, человека на государственной службе, словесные рекомендации персон, которые вам, наверное, известны не хуже меня, равносильны приказам, даже если они и не переданы на бумаге. Смею надеяться, что вы не приняли всерьез мои слова о недостаточности у вас сценического таланта. Вы по-прежнему являетесь для меня, равно как были и для Ивана Ивановича, бриллиантом, звездой, которую мне более всего хотелось бы видеть в созвездии Императорской сцены, но обстоятельства побуждают меня скрывать ото всех правду о вашем таланте. Поймите и простите меня – человек слаб, а я – тем более. Письмо это передаст вам надежный человек, который служит у меня всю жизнь и предан мне бесконечно. Я же не осмелился лично извиниться перед вами за устроенное в Дирекции представление, ибо, как известно, и стены имеют уши. Я отпускаю вас в никуда, но – с надеждой, что вы найдете себе временное пристанище, ибо временно все на этой Земле – и мы, и слуги царевы. Заклинаю, если вы столь же сердечно относитесь ко мне, насколько и я расположен к вам, – сожгите это письмо немедленно по прочтении. И подумайте о том, чтобы обрести не только высокопоставленных врагов, но и важных покровителей...»
Анна вздохнула – теперь все стало на свои места. Бедный, бедный Сергей Степанович! Да, ей дорого стоила эта встреча в Дирекции, но она-то пребывала в неведении, а каково было ему, доброму и искренне любящему театр человеку, убеждать свое лучшее приобретение в полной непригодности к сцене.
Анна догадалась, что за всей этой историей стоит граф Бенкендорф. Девушка понимала, что главной мишенью все же являлась не она сама, этот удар предназначался для Корфа.
Выполнив просьбу Оболенского и уничтожив письмо, Анна на минуту задумалась – что дальше? И вдруг вспомнила последние строчки догоравшего в камине послания князя – обрести важного покровителя... Конечно, как она сразу не подумала!.. Уезжая, Александр Николаевич обещал ей поддержку – к нему она и должна отправиться. Упасть в ноги – умолять за Владимира, чтобы прекратили преследовать его, и потом просить о помощи. Как друга, как умного и доброго человека, волею обстоятельств наделенного властью казнить или миловать...
– Уверен, вы преувеличиваете, – убежденно сказал Александр, выслушав Анну. Она, наняв экипаж, приехала в Гатчинский дворец и добилась разрешения встретиться с наследником. – Если кто-то и угрожает Владимиру, так это именно он сам. Удивляюсь, как вы разминулись с ним в дороге, – он только что уехал после аудиенции у государя. И знаете, зачем он приезжал? Барон убедил отца отправить его на Кавказ, заменив в полку князя Репнина.
– Боже! – побледнев, воскликнула Анна.
Значит, всадник, едва не подсекший их на повороте к дворцовой аллее, был Владимир, и он приезжал проситься на фронт.
– Увы! – развел руками Александр. – Владимир, в силу своей горячности, как всегда поторопился. Ему лучше бы всего-навсего прийти ко мне, и я бы сумел убедить Его Величество отозвать Репнина из действующей армии без столь красивой, но совершенно бесполезной жертвы.
– Но вы можете все изменить? – воскликнула Анна, и ее глаза наполнились слезами.
– А для чего? – Александр пристально посмотрел ей в лицо. – Прощаясь с бароном, я понял, что жизнь ему более не интересна. Он потерял вас, вы утратили к нему уважение и любовь... Разве я вправе обрекать человека на медленную смерть в забытьи и одиночестве, вместо того, чтобы с честью храбро сражаться и пасть смертью героя?
– Он так сказал? – прошептала Анна. – Совершенно верно, – кивнул наследник. – И я не в силах приказать ему жить. Вот если только он ошибается...
– Он ошибается, – вздохнула Анна. – Я люблю его.
– Тогда совсем другое дело! – улыбнулся Александр. – Обещаю, что тотчас отправлюсь к отцу и приложу все усилия, дабы вызволить нашего Чайльд-Гарольда из плена его меланхолии.
– Благодарю вас, ваше высочество, – Анна попыталась опуститься перед наследником на колени и поцеловать его руку, но Александр этому воспрепятствовал.
– Анна, что вы делаете? Неужели оттого, что сейчас мы не в вашем милом и уютном имении, мы оба изменились? – он лукаво подмигнул ей. – Поверьте, я все тот же князь Муранов и хочу чувствовать себя равным в обществе своих друзей. Да, кстати, а чем вы намерены заняться?
– К сожалению, я пока не определилась... – смутилась Анна.
– Отлично! Я договорюсь с матушкой – вас назначат учительницей пения к моим младшим сестрам и брату. Приступите к занятиям через денек-другой, а пока послушайтесь моего совета, возвращайтесь к барону и удержите его от авантюр.
Анна с благодарностью поклонилась Александру и поспешила уехать. Она велела нанятому кучеру везти ее срочно в Двугорское. Тот слегка и для фасона покрутился, но Анна пообещала ему приличное вознаграждение, и мужик от души махнул рукой – поехали!
Но при съезде на, тракт карету занесло – кучер вынужден был уклониться от встречной кареты и заехал в сугроб на обочине. Едва не сбившая их карета тоже остановилась, и из нее вышел низенький, плотного сложения господин дабы осведомиться о пострадавшем экипаже и его пассажирах.
– Андрей Платонович? – растерялась Анна, разглядев в господине Забалуева.
– Анна? Какими судьбами? – расплылся он в елейной улыбке. – Торопились домой? Ах, какая жалость! Впрочем, это моя вина. Позвольте я все исправлю.
– Что вы хотите этим сказать? – не поняла Анна.
– Я, конечно, ехал по весьма важным делам. И все же, чувствуя некоторую свою причастность к произошедшему, готов их временно отложить и доставить вас к барону. Ведь карета ваша, насколько я могу судить, нуждается в ремонте? – Забалуев направился к нанятому Анной кучеру и под предлогом осмотра повреждения прошелся с ним вокруг кареты и сунул в руку несколько крупных ассигнаций.
– Да уж, барышня, – кучер показался перед Анной, смущенно почесывая в затылке, – поломка-то посерьезней будет, чем я думал.
– Так что даже не рассуждайте; Аннушка, прошу вас ко мне! Домчим вмиг и по назначению! – Забалуев протянул ей руку, помогая сойти и пересесть в его карету.
И пока она устраивалась на сиденье, он незаметно достал из ящичка, стоявшего у окна на сиденье с его стороны, какую-то бутылочку и, вылив толику ее содержимого на платок, стремительным движением накрыл им лицо Анны.
Она ничего не успела понять – сладкий запах мгновенно заполнил пазухи носа, проник в горло, и сразу закружилась голова. Анна потеряла сознание и упала на сиденье. Забалуев тут же выбросил пропахший эфиром платок за окно, устроил Анну поудобнее, точно куклу прислонив к стене в углу салона кареты, и требовательно постучал несколько раз по крыше тростью:
– Двигай, черт, двигай!..
Глава 2
Роковой выстрел
– Как мне вас понимать, уважаемый Александр Юрьевич? – побледнел князь Петр, выслушав витиеватую речь князя Репнина-старшего.
Родители Наташи и Михаила приехали вчера из-за границы, где Зинаида Гавриловна лечилась от легочной недостаточности, по обыкновению проводя зиму на теплом средиземноморском побережье. Репнины-старшие сразу привнесли в загородный дом Долгоруких атмосферу респектабельного салона, и Мария Алексеевна с удовольствием предалась приятной светской беседе – занятию подзабытому, но такому тонизирующему.
Родители Наташи и Михаила приехали вчера из-за границы, где Зинаида Гавриловна лечилась от легочной недостаточности, по обыкновению проводя зиму на теплом средиземноморском побережье. Репнины-старшие сразу привнесли в загородный дом Долгоруких атмосферу респектабельного салона, и Мария Алексеевна с удовольствием предалась приятной светской беседе – занятию подзабытому, но такому тонизирующему.