В один миг Монжёз вскочил с постели, вскрикнув:
– Я едва успею одеться к первому поезду!
– Поспеши, – ответил ему Поль, – а пока ты будешь одеваться, я пройдусь по саду.
Либуа не хотел стать невольным соучастником проказ маркизы. Он предоставил счастливой или несчастной звезде маркиза решить, найдет ли он письмо, спрятанное под томом стихотворений Ламартина.
Либуа счел маловероятным, что человек, который одевается и спешит к любовнице, задастся вопросом, не лучше ли начать день с чтения «Медитаций». Правда, на этом свете не раз случались самые странные и неожиданные вещи, и когда кто-либо пытался понять их причины, то не находили ничего, кроме следующего наивного объяснения: «Так Богу было угодно».
Тщетно пытаясь отыскать на дорожках аллей следы маркизы, которые были смыты дождем, Либуа с четверть часа проболтался перед цветником, потом, случайно повернув налево, попал в огород и увидел садовника Генёка. Художник, намереваясь узнать поближе нового знакомого, направился к гиганту, но, заметив на другом конце огорода собаку, вскрикнул:
– О! Нотариус!
Это слово мгновенно подействовало на садовника. Генёк быстро выпрямился, лицо его исказилось в свирепой гримасе, а кулаки сжались; он готов был, как тигр, броситься на свою добычу. Голосом, дрожащим от ярости, он крикнул:
– Нотариус? Где нотариус?
Вид его был так ужасен, что у Либуа невольно мороз пробежал по коже. «Этот зверь убьет человека в один момент и не заметит», – подумал он. Потом громко сказал, указывая пальцем на большую рыжую собаку, которую Монжёз прозвал Нотариусом.
– Вот же он!
Лишь чрезвычайным усилием воли Генёк справился со своим бешенством. Разговор был прерван Монжёзом, который, остановившись у забора, крикнул Полю:
– Я готов, пойдем!
Присоединившись к товарищу, Либуа с тревогой взглянул на него, но вскоре успокоился: лицо маркиза было счастливым, а это свидетельствовало о том, что у него не возникло потребности заняться чтением Ламартина. Чтобы прогнать последнее сомнение, Либуа спросил приятеля:
– Разве ты перед отъездом не заходишь проститься с госпожой Монжёз?
– Во-первых, – ответил муж, – в это время моя жена спит и будет недовольна, если ее разбудят. А во-вторых, у нас нет лишнего времени. Хорошо еще, что я приказал кучеру ждать нас у калитки в парке – так мы быстрее доберемся до вокзала.
– А, у той калитки, через которую не хотел идти доктор? – заметил Либуа.
– Именно, – подтвердил Монжёз, – ты увидишь, какой чудной этот доктор, ведь тропинка через лес свежая и тенистая, в сто раз лучше пыльной дороги под жгучими лучами солнца.
Пройдя несколько шагов, они вышли в лес, на тропинку, над которой деревья образовали свод, и Либуа в восхищении воскликнул:
– Это дорожка для влюбленных!
Но маркиз уже не обращал внимания на слова спутника. Ступив на тропку, он сделался молчалив и мрачен. «Не прочел ли он письмо?» – с тревогой подумал художник. Эта тревога перешла в изумление, когда он заметил, что Монжёз, миновав большое дерево, находившееся справа от него и возвышавшееся над кустами, начал бормотать сквозь зубы:
– Один, два, три, четыре…
Когда он дошел до одиннадцати, то вдруг остановился, уставился в землю и злобно проворчал:
– Дурак этот Легру!
Потом, презрительно засмеявшись, пошел дальше. Художник понял, что маркиз вспомнил о каком-нибудь розыгрыше Легру. Может быть, именно здесь состоялась та мистификация, мысль о которой приводила Монжёза в бешенство. Либуа, по-видимому, был близок к истине.
– Разве похож я на легковерного простофилю? – пробормотал Монжёз.
Художник решил выпытать у товарища подробности о проделке Легру. Когда они дошли до калитки, Либуа сказал:
– Не могу понять причину, которая заставила доктора отказаться от прогулки по этой тропинке, столь приятной в солнечный день.
– К тому же она ведет прямо к дому Морера, – заметил маркиз.
Дом, о котором говорил Монжёз, находился в ста метрах от калитки и представлял собой изящное двухэтажное здание. «Теперь уж доктор Морер далеко отсюда. Он в обществе маркизы», – подумал Либуа. Между тем маркиз продолжал:
– Вчера, отказываясь идти здесь, доктор был бледен как полотно.
С этими словами маркиз сел в экипаж, ожидавший у калитки, и Либуа поместился возле него.
– Пошел! – радостно крикнул Монжёз кучеру голосом школьника, вырвавшегося на свободу.
Выходя из экипажа возле железнодорожного вокзала, маркиз повернулся к приятелю:
– Кучер приедет за нами к тому же поезду, с которым мы отправились вчера, хорошо?
Либуа, вовсе не желавший стать свидетелем того момента, когда маркиз узнает, что его бросила жена, поспешил сказать:
– Завтра утром ты зайдешь за мной в мастерскую, мы пойдем к твоей красавице, а с вечерним поездом отправимся в Кланжи.
Маркизу ничего не оставалось, как согласиться. Либуа, улыбаясь, подумал: «Сегодня вечером, когда он сядет в вагон, я направлюсь к жилищу его любовницы».
Было семь часов утра, но он долго ходил по разным делам и пришел в свою мастерскую около полудня.
– Посмотрим, что там делается. – И художник взглянул в телескоп.
Приложив глаз к окуляру, он вдруг воскликнул:
– Что значит эта перемена в их привычках?
Сегодня стол был накрыт в уборной, и художник увидел любовников за завтраком. Маркиз весело хохотал. Наблюдения Поля прервал вошедший в комнату слуга.
– В мастерской какой-то господин желает вас видеть. Сударь, – жалобно произнес слуга, – примите его… Ему, видно, очень нужно поговорить с вами… У него такой серьезный вид, дело явно не терпит отлагательств. Вот доказательство: посмотрите, что он мне дал, чтобы я скорее доложил вам о нем! – И слуга, разжав пальцы, показал три золотых.
Не желая лишать слугу дохода, а главное, побуждаемый любопытством при виде столь внушительной суммы, художник спросил:
– Как выглядит этот человек?
– Довольно элегантный господин.
– Старый?
– Нет, статный красивый мужчина лет тридцати. Только он бледен, как мертвец. Точно с ним случилась страшная беда – так он взволнован.
– Хорошо, иду.
Когда Либуа вошел в мастерскую, он с трудом удержался, чтобы не вскрикнуть от удивления: посетителем оказался доктор Морер.
IX
– Я едва успею одеться к первому поезду!
– Поспеши, – ответил ему Поль, – а пока ты будешь одеваться, я пройдусь по саду.
Либуа не хотел стать невольным соучастником проказ маркизы. Он предоставил счастливой или несчастной звезде маркиза решить, найдет ли он письмо, спрятанное под томом стихотворений Ламартина.
Либуа счел маловероятным, что человек, который одевается и спешит к любовнице, задастся вопросом, не лучше ли начать день с чтения «Медитаций». Правда, на этом свете не раз случались самые странные и неожиданные вещи, и когда кто-либо пытался понять их причины, то не находили ничего, кроме следующего наивного объяснения: «Так Богу было угодно».
Тщетно пытаясь отыскать на дорожках аллей следы маркизы, которые были смыты дождем, Либуа с четверть часа проболтался перед цветником, потом, случайно повернув налево, попал в огород и увидел садовника Генёка. Художник, намереваясь узнать поближе нового знакомого, направился к гиганту, но, заметив на другом конце огорода собаку, вскрикнул:
– О! Нотариус!
Это слово мгновенно подействовало на садовника. Генёк быстро выпрямился, лицо его исказилось в свирепой гримасе, а кулаки сжались; он готов был, как тигр, броситься на свою добычу. Голосом, дрожащим от ярости, он крикнул:
– Нотариус? Где нотариус?
Вид его был так ужасен, что у Либуа невольно мороз пробежал по коже. «Этот зверь убьет человека в один момент и не заметит», – подумал он. Потом громко сказал, указывая пальцем на большую рыжую собаку, которую Монжёз прозвал Нотариусом.
– Вот же он!
Лишь чрезвычайным усилием воли Генёк справился со своим бешенством. Разговор был прерван Монжёзом, который, остановившись у забора, крикнул Полю:
– Я готов, пойдем!
Присоединившись к товарищу, Либуа с тревогой взглянул на него, но вскоре успокоился: лицо маркиза было счастливым, а это свидетельствовало о том, что у него не возникло потребности заняться чтением Ламартина. Чтобы прогнать последнее сомнение, Либуа спросил приятеля:
– Разве ты перед отъездом не заходишь проститься с госпожой Монжёз?
– Во-первых, – ответил муж, – в это время моя жена спит и будет недовольна, если ее разбудят. А во-вторых, у нас нет лишнего времени. Хорошо еще, что я приказал кучеру ждать нас у калитки в парке – так мы быстрее доберемся до вокзала.
– А, у той калитки, через которую не хотел идти доктор? – заметил Либуа.
– Именно, – подтвердил Монжёз, – ты увидишь, какой чудной этот доктор, ведь тропинка через лес свежая и тенистая, в сто раз лучше пыльной дороги под жгучими лучами солнца.
Пройдя несколько шагов, они вышли в лес, на тропинку, над которой деревья образовали свод, и Либуа в восхищении воскликнул:
– Это дорожка для влюбленных!
Но маркиз уже не обращал внимания на слова спутника. Ступив на тропку, он сделался молчалив и мрачен. «Не прочел ли он письмо?» – с тревогой подумал художник. Эта тревога перешла в изумление, когда он заметил, что Монжёз, миновав большое дерево, находившееся справа от него и возвышавшееся над кустами, начал бормотать сквозь зубы:
– Один, два, три, четыре…
Когда он дошел до одиннадцати, то вдруг остановился, уставился в землю и злобно проворчал:
– Дурак этот Легру!
Потом, презрительно засмеявшись, пошел дальше. Художник понял, что маркиз вспомнил о каком-нибудь розыгрыше Легру. Может быть, именно здесь состоялась та мистификация, мысль о которой приводила Монжёза в бешенство. Либуа, по-видимому, был близок к истине.
– Разве похож я на легковерного простофилю? – пробормотал Монжёз.
Художник решил выпытать у товарища подробности о проделке Легру. Когда они дошли до калитки, Либуа сказал:
– Не могу понять причину, которая заставила доктора отказаться от прогулки по этой тропинке, столь приятной в солнечный день.
– К тому же она ведет прямо к дому Морера, – заметил маркиз.
Дом, о котором говорил Монжёз, находился в ста метрах от калитки и представлял собой изящное двухэтажное здание. «Теперь уж доктор Морер далеко отсюда. Он в обществе маркизы», – подумал Либуа. Между тем маркиз продолжал:
– Вчера, отказываясь идти здесь, доктор был бледен как полотно.
С этими словами маркиз сел в экипаж, ожидавший у калитки, и Либуа поместился возле него.
– Пошел! – радостно крикнул Монжёз кучеру голосом школьника, вырвавшегося на свободу.
Выходя из экипажа возле железнодорожного вокзала, маркиз повернулся к приятелю:
– Кучер приедет за нами к тому же поезду, с которым мы отправились вчера, хорошо?
Либуа, вовсе не желавший стать свидетелем того момента, когда маркиз узнает, что его бросила жена, поспешил сказать:
– Завтра утром ты зайдешь за мной в мастерскую, мы пойдем к твоей красавице, а с вечерним поездом отправимся в Кланжи.
Маркизу ничего не оставалось, как согласиться. Либуа, улыбаясь, подумал: «Сегодня вечером, когда он сядет в вагон, я направлюсь к жилищу его любовницы».
Было семь часов утра, но он долго ходил по разным делам и пришел в свою мастерскую около полудня.
– Посмотрим, что там делается. – И художник взглянул в телескоп.
Приложив глаз к окуляру, он вдруг воскликнул:
– Что значит эта перемена в их привычках?
Сегодня стол был накрыт в уборной, и художник увидел любовников за завтраком. Маркиз весело хохотал. Наблюдения Поля прервал вошедший в комнату слуга.
– В мастерской какой-то господин желает вас видеть. Сударь, – жалобно произнес слуга, – примите его… Ему, видно, очень нужно поговорить с вами… У него такой серьезный вид, дело явно не терпит отлагательств. Вот доказательство: посмотрите, что он мне дал, чтобы я скорее доложил вам о нем! – И слуга, разжав пальцы, показал три золотых.
Не желая лишать слугу дохода, а главное, побуждаемый любопытством при виде столь внушительной суммы, художник спросил:
– Как выглядит этот человек?
– Довольно элегантный господин.
– Старый?
– Нет, статный красивый мужчина лет тридцати. Только он бледен, как мертвец. Точно с ним случилась страшная беда – так он взволнован.
– Хорошо, иду.
Когда Либуа вошел в мастерскую, он с трудом удержался, чтобы не вскрикнуть от удивления: посетителем оказался доктор Морер.
IX
Слуга сказал правду: гость был сильно взволнован. Нервная дрожь, которую он старался побороть, сотрясала все его тело, особенно дрожали губы. При виде Либуа он сделал усилие, чтобы овладеть собой.
«Разве маркиза бежала не с ним? – подумал Либуа. – И, явившись ко мне, не предполагает ли он, что предмет его страданий последовал за мной?»
Наконец Морер заговорил.
– Неужели вы меня не узнаете, господин Либуа?
– Отчего же, узнаю… Вы доктор Морер, которого я имел удовольствие встретить вчера в замке Кланжи, у господина Монжёза, моего друга. Еще сегодня утром маркиз говорил со мной о вас.
– В самом деле? – сказал доктор тоном человека, который хочет знать подробности, но боится спросить о них.
– Да, – продолжал художник, – когда мы отправлялись в Париж и выходили через маленькую калитку из парка, Монжёз показал мне ваш дом.
Это известие было, без сомнения, весьма важно для Морера, ибо он медленно, словно в нерешительности, спросил:
– Господин Монжёз обыкновенно ездит в Париж через день… он был здесь вчера… Какая-нибудь внезапная и важная причина заставила его изменить обычаю?
– Никакая другая, я полагаю, кроме желания ускорить дело о наследстве тестя.
Либуа заметил мелькнувший в глазах доктора луч радости.
– Так он был в хорошем расположении духа? – оживленно проговорил Морер.
– О да, он был весел… Если только не притворялся. Монжёз сегодня казался мне счастливым смертным, радующимся жизни, – подтвердил Поль, наблюдая за доктором.
«Я ошибся, – подумал он, – доктор пришел сюда не в поисках маркизы. Она действительно ушла к нему, она его любит. Он пришел лишь узнать, какое действие произвело на супруга чтение оставленного письма. Мореру предстоит теперь размотать весьма запутанный узел. Если маркиз был сегодня утром весел, значит, не прочел письмо – так, должно быть, рассуждает доктор. И, так как Морер, может быть, каким-то образом узнал, что после отъезда маркиза письма не было на том месте, куда положила его супруга, то он и недоумевает, куда оно подевалось».
Мудрено ли, что маркиза, измученная супружеской жизнью – а Либуа считал своего приятеля первостатейным дураком, – решилась на отчаянный поступок? Однако не вернули ли ее на путь истинный раскаяние или советы Морера? Может быть, последний предпочитал тайные отношения открыто признанной связи, полной скандалов и опасностей? Может быть, заблудшая овца согласилась возвратиться в овчарню? Да, но не поздно ли? Где письмо? Для них все было кончено, если супруг открыл и прочел послание…
Утром любовники должны были видеть через жалюзи, как маркиз садился в экипаж, ожидавший у калитки. Если он не изменил своих намерений, следовательно, ничто тому не препятствовало. Стало быть, он не читал письма. Маркиз был до того рассеян, что не нашел бы сахара в сахарнице, вот он и не заметил послания, лежавшего на мраморном столике. В таком случае после отъезда мужа в Париж Магдалина, раскаивающаяся или послушная воле своего любовника, возвратилась к супружескому очагу, и первой заботой ее было войти в спальню мужа и уничтожить письмо. Но письма не оказалось!
Может быть, Монжёз, поспешив с отъездом, положил письмо в карман, намереваясь прочесть по дороге. Распечатал ли он его в поезде? И вместо того, чтобы вернуться в негодовании домой и устроить бурную сцену, он решил подать жалобу на жену и приложить к ней письмо как свидетельство в прелюбодеянии? Адвокаты и судебные приставы всегда сочувствуют обманутым мужьям.
С такими мыслями, видимо, Морер и отправился в Париж, рассудив, что, обратившись к художнику, спутнику маркиза, он узнает, читал ли маркиз письмо по дороге. Оказалось, что нет, потому что, по словам Либуа, маркиз был весел.
Все это хорошо, но письмо исчезло. Не находится ли оно в портмоне Монжёза, который, расставшись с приятелем, мог прочесть его? Все вышесказанное в одну секунду пролетело в уме Либуа.
«Бедняга! – подумал он. – Нужно рассеять его горе». Однако, прежде чем он заговорил, у него мелькнуло воспоминание об одном факте, который ему хотелось разъяснить.
«Делать нечего, помучаю его, но заставлю его говорить», – подумал он и сказал вслух:
– Мне вспомнилось одно обстоятельство…
– Какое? – спросил доктор.
– Монжёз был весел… Но был момент, когда он вдруг помрачнел, и я слышал, как из его уст вырвалось проклятие.
Доктор, сильно встревоженный, спросил:
– В какой же момент это случилось?
– Когда мы шли по тропинке парка к маленькой калитке. В одном месте он вдруг остановился и…
Поль замолчал, пораженный увиденным: когда речь зашла о тропинке, Морер мгновенно побледнел. Крупные капли пота выступили у него на лбу. Художник неумышленно нанес ему двойной удар.
Сначала Либуа хотел выпытать у доктора причину ярости, овладевшей маркизом на тропинке между одиннадцатым и двенадцатым деревом, и в чем тут был виноват Легру. Однако художник решил проявить великодушие и не мучить доктора.
– Сегодня утром я и сам сыграл с маркизом маленькую шутку, о которой теперь очень сожалею.
– Вы сыграли с ним шутку? – повторил Морер.
– Да. Утром, войдя к нему в комнату, я заметил на ночном столике письмо. Я подумал, что оно может помешать ему поехать в Париж, и, чтобы он не задержал меня, знаете, что я себе позволил?
– Нет, скажите, пожалуйста, – промолвил Морер голосом, в котором звучала надежда.
– Я подумал, что не случится беды, если письмо будет прочитано двенадцатью или тринадцатью часами позднее. Поэтому я положил его под том стихотворений Ламартина, который лежал на столике с правой стороны камина.
При этих словах, означавших, что маркиза спасена, Морер чуть не задохнулся от радости.
– Простите, доктор, – произнес Либуа, – я вас не прогоняю, но скоро два часа, и молодая особа, которую я ожидаю, должна…
– Хорошо-хорошо! Я уступаю ей место, – воскликнул Морер, вне себя от радости.
Пожав художнику руку так крепко, что чуть не переломал ему пальцы, доктор бросился вон.
«Этот надолго в Париже не задержится! Он горит нетерпением возвратиться в Кланжи и забрать письмо», – подумал Либуа.
Довольный тем, что совершил доброе дело, он немедленно отправился к подзорной трубе, сгорая от любопытства, что же произошло за это время у маркиза с белокурой Венерой. Только он собрался приложить к трубе глаз, как вдруг остановился и покачал головой:
– Однако я так и не выяснил, почему доктор питает такое отвращение к тропинке и какую шутку сыграл Легру с маркизом…
Прильнув наконец к подзорной трубе, чтобы узнать, что поделывают влюбленные, Либуа испытал сильнейшее разочарование. Солнце светило в окна, а потому жалюзи были плотно закрыты.
– Значит, прощай, до завтра, – промолвил художник, за двенадцать дней хорошо изучивший привычки особы, за которой намеревался приударить.
«Любопытно посмотреть, с каким лицом встретит маркиза своего супруга, когда он вернется из Парижа», – подумал Либуа.
– Я хочу присутствовать при возвращении маркиза! – воскликнул Поль и стремглав бросился на вокзал.
В вагоне приятели вновь оказались вдвоем в купе, и Либуа спросил:
– А что госпожа Вервен? Ты говорил ей обо мне?
Маркиз сделал гримасу и ответил:
– Тебе не везет.
– Как! Меня отказываются принять?
– Нет, напротив. Госпожа Вервен будет очень рада твоему посещению, но придется подождать несколько дней. Хозяин дома внял наконец ее просьбам и нанял маляров обновить ее столовую.
– Пусть так! Отложим мой визит к госпоже Вервен, – согласился художник.
После минутного молчания он спросил:
– Вервен – ее настоящее имя?
Этот вопрос заставил Монжёза рассмеяться.
– Ты хочешь знать больше моего, – ответил он. – Готов пари держать, что она так же носит имя Вервен, как я Баланке. Но какое мне дело до ее имени и прошлого? Прелестная женщина меня обожает – мне достаточно и этого.
Уже сидя в экипаже, Либуа рассуждал: «Сказать ли маркизу о посещении Морера? Будь что будет! Рта не раскрою, не повидав доктора».
Садясь в экипаж, Монжёз обратился к кучеру со своими обычными вопросами:
– Не случилось ли в мое отсутствие чего-нибудь нового в замке, Жак?
– Доктор вернулся из своего путешествия. В ту минуту, когда я отправился за вами, он шел ко мне навстречу с госпожой маркизой. Она присоединилась к нему, когда навещала бедных.
– А! Маркиза навещала бедных?
– Да, сударь, госпожа отправилась сегодня так рано, что никто не видел, как она ушла.
Либуа слушал разговор с самым равнодушным видом. «Отлично, – думал он, – теперь, когда письмо уничтожено, любовники спокойно ждут врага».
– Пошел! – приказал Монжёз и тотчас же прибавил: – К маленькой калитке парка. Таким образом мы выиграем двадцать минут и избежим солнца и пыли.
Кучер поехал вдоль стены, окружавшей парк. Только друзья тронулись в путь, как послышался шум в кустах и крики. В ту же минуту большая рыжая собака по кличке Нотариус выскочила на тропинку и исчезла по другую сторону чащи. В зубах она несла добычу. Вслед за беглецом появились Генёк с вилами и повар с ножом в руках.
– Нотариус опять что-то стащил? – воскликнул маркиз.
– Да, господин маркиз. Только я повернулся спиной, как он проскользнул в кухню и украл у меня великолепный кусок филе! – пожаловался повар.
– Ах так! – вспылил Монжёз. – На этот раз я обрекаю его на смерть, и ты, Генёк, должен убить этого неисправимого вора.
Тут, осененный какой-то внезапной мыслью, маркиз ударил себя по лбу и, засмеявшись, сказал:
– Вот идея! Ты видишь это место, это маленькое возвышение под дубом? Здесь ты и похоронишь Нотариуса… Именно здесь! Слышишь? Понял ты меня?
– Понял, господин, – отозвался садовник.
– Таким образом, болван Легру будет почти прав, – проворчал маркиз сквозь зубы.
Покинув тропинку, друзья увидели маркизу и доктора, сидевших на скамье.
– Непродолжительным было путешествие доктора, – заметил Монжёз, ускоряя шаг, чтобы присоединиться к жене.
– Может быть, у него больше нет причин уезжать, – пробормотал художник.
Увидев мужа, госпожа Монжёз поднялась с места и пошла ему навстречу. Она приближалась легкой походкой, с улыбкой на устах. За ней следовал Морер с лицом менее угрюмым и взором более ясным, чем накануне.
«Вот люди, которым я вернул душевное спокойствие», – подумал Либуа, вспомнив о письме, которое он помог им вернуть.
Подойдя к мужу, маркиза обвила его шею руками и, приблизив его лицо к своим губам, запечатлела на нем короткий поцелуй, сопровождая его словами:
– Как ты съездил, Робер?
– Отлично, Лоретта, – ответил супруг, восхищенный этим нежным объятием.
Столь ласковая встреча сильно отличалась от ледяного приема, оказанного мужу накануне, и Либуа заключил, что раскаяние пробудило в этой женщине некоторую нежность к его бедному товарищу. Но нежные объятия должны были лишь отвлечь внимание Монжёза. Пока маркиз наслаждался лаской, доктор, наклонившись к уху Либуа, быстро шепнул ему:
– Мы не нашли письма.
– Под томом Ламартина, – прошептал художник.
– Ничего под ним нет.
Когда Монжёз высвободился из объятий, доктор находился уже в двух шагах от художника, пораженного неожиданным сообщением.
«Если они не нашли письма, то каким присутствием духа надо обладать, чтобы спокойно ждать возвращения маркиза! Неужели Монжёз нашел и прочитал письмо? В таком случае он готовит им жестокий сюрприз! Он может похвастаться, что надул меня, хитрец! Я, черт возьми, и не подозревал, что ему известно о проделке жены».
Следует согласиться с тем, что смелым людям улыбается счастье, ибо госпожа Монжёз, пытливо вглядываясь в веселое лицо мужа, спро– сила:
«Разве маркиза бежала не с ним? – подумал Либуа. – И, явившись ко мне, не предполагает ли он, что предмет его страданий последовал за мной?»
Наконец Морер заговорил.
– Неужели вы меня не узнаете, господин Либуа?
– Отчего же, узнаю… Вы доктор Морер, которого я имел удовольствие встретить вчера в замке Кланжи, у господина Монжёза, моего друга. Еще сегодня утром маркиз говорил со мной о вас.
– В самом деле? – сказал доктор тоном человека, который хочет знать подробности, но боится спросить о них.
– Да, – продолжал художник, – когда мы отправлялись в Париж и выходили через маленькую калитку из парка, Монжёз показал мне ваш дом.
Это известие было, без сомнения, весьма важно для Морера, ибо он медленно, словно в нерешительности, спросил:
– Господин Монжёз обыкновенно ездит в Париж через день… он был здесь вчера… Какая-нибудь внезапная и важная причина заставила его изменить обычаю?
– Никакая другая, я полагаю, кроме желания ускорить дело о наследстве тестя.
Либуа заметил мелькнувший в глазах доктора луч радости.
– Так он был в хорошем расположении духа? – оживленно проговорил Морер.
– О да, он был весел… Если только не притворялся. Монжёз сегодня казался мне счастливым смертным, радующимся жизни, – подтвердил Поль, наблюдая за доктором.
«Я ошибся, – подумал он, – доктор пришел сюда не в поисках маркизы. Она действительно ушла к нему, она его любит. Он пришел лишь узнать, какое действие произвело на супруга чтение оставленного письма. Мореру предстоит теперь размотать весьма запутанный узел. Если маркиз был сегодня утром весел, значит, не прочел письмо – так, должно быть, рассуждает доктор. И, так как Морер, может быть, каким-то образом узнал, что после отъезда маркиза письма не было на том месте, куда положила его супруга, то он и недоумевает, куда оно подевалось».
Мудрено ли, что маркиза, измученная супружеской жизнью – а Либуа считал своего приятеля первостатейным дураком, – решилась на отчаянный поступок? Однако не вернули ли ее на путь истинный раскаяние или советы Морера? Может быть, последний предпочитал тайные отношения открыто признанной связи, полной скандалов и опасностей? Может быть, заблудшая овца согласилась возвратиться в овчарню? Да, но не поздно ли? Где письмо? Для них все было кончено, если супруг открыл и прочел послание…
Утром любовники должны были видеть через жалюзи, как маркиз садился в экипаж, ожидавший у калитки. Если он не изменил своих намерений, следовательно, ничто тому не препятствовало. Стало быть, он не читал письма. Маркиз был до того рассеян, что не нашел бы сахара в сахарнице, вот он и не заметил послания, лежавшего на мраморном столике. В таком случае после отъезда мужа в Париж Магдалина, раскаивающаяся или послушная воле своего любовника, возвратилась к супружескому очагу, и первой заботой ее было войти в спальню мужа и уничтожить письмо. Но письма не оказалось!
Может быть, Монжёз, поспешив с отъездом, положил письмо в карман, намереваясь прочесть по дороге. Распечатал ли он его в поезде? И вместо того, чтобы вернуться в негодовании домой и устроить бурную сцену, он решил подать жалобу на жену и приложить к ней письмо как свидетельство в прелюбодеянии? Адвокаты и судебные приставы всегда сочувствуют обманутым мужьям.
С такими мыслями, видимо, Морер и отправился в Париж, рассудив, что, обратившись к художнику, спутнику маркиза, он узнает, читал ли маркиз письмо по дороге. Оказалось, что нет, потому что, по словам Либуа, маркиз был весел.
Все это хорошо, но письмо исчезло. Не находится ли оно в портмоне Монжёза, который, расставшись с приятелем, мог прочесть его? Все вышесказанное в одну секунду пролетело в уме Либуа.
«Бедняга! – подумал он. – Нужно рассеять его горе». Однако, прежде чем он заговорил, у него мелькнуло воспоминание об одном факте, который ему хотелось разъяснить.
«Делать нечего, помучаю его, но заставлю его говорить», – подумал он и сказал вслух:
– Мне вспомнилось одно обстоятельство…
– Какое? – спросил доктор.
– Монжёз был весел… Но был момент, когда он вдруг помрачнел, и я слышал, как из его уст вырвалось проклятие.
Доктор, сильно встревоженный, спросил:
– В какой же момент это случилось?
– Когда мы шли по тропинке парка к маленькой калитке. В одном месте он вдруг остановился и…
Поль замолчал, пораженный увиденным: когда речь зашла о тропинке, Морер мгновенно побледнел. Крупные капли пота выступили у него на лбу. Художник неумышленно нанес ему двойной удар.
Сначала Либуа хотел выпытать у доктора причину ярости, овладевшей маркизом на тропинке между одиннадцатым и двенадцатым деревом, и в чем тут был виноват Легру. Однако художник решил проявить великодушие и не мучить доктора.
– Сегодня утром я и сам сыграл с маркизом маленькую шутку, о которой теперь очень сожалею.
– Вы сыграли с ним шутку? – повторил Морер.
– Да. Утром, войдя к нему в комнату, я заметил на ночном столике письмо. Я подумал, что оно может помешать ему поехать в Париж, и, чтобы он не задержал меня, знаете, что я себе позволил?
– Нет, скажите, пожалуйста, – промолвил Морер голосом, в котором звучала надежда.
– Я подумал, что не случится беды, если письмо будет прочитано двенадцатью или тринадцатью часами позднее. Поэтому я положил его под том стихотворений Ламартина, который лежал на столике с правой стороны камина.
При этих словах, означавших, что маркиза спасена, Морер чуть не задохнулся от радости.
– Простите, доктор, – произнес Либуа, – я вас не прогоняю, но скоро два часа, и молодая особа, которую я ожидаю, должна…
– Хорошо-хорошо! Я уступаю ей место, – воскликнул Морер, вне себя от радости.
Пожав художнику руку так крепко, что чуть не переломал ему пальцы, доктор бросился вон.
«Этот надолго в Париже не задержится! Он горит нетерпением возвратиться в Кланжи и забрать письмо», – подумал Либуа.
Довольный тем, что совершил доброе дело, он немедленно отправился к подзорной трубе, сгорая от любопытства, что же произошло за это время у маркиза с белокурой Венерой. Только он собрался приложить к трубе глаз, как вдруг остановился и покачал головой:
– Однако я так и не выяснил, почему доктор питает такое отвращение к тропинке и какую шутку сыграл Легру с маркизом…
Прильнув наконец к подзорной трубе, чтобы узнать, что поделывают влюбленные, Либуа испытал сильнейшее разочарование. Солнце светило в окна, а потому жалюзи были плотно закрыты.
– Значит, прощай, до завтра, – промолвил художник, за двенадцать дней хорошо изучивший привычки особы, за которой намеревался приударить.
«Любопытно посмотреть, с каким лицом встретит маркиза своего супруга, когда он вернется из Парижа», – подумал Либуа.
– Я хочу присутствовать при возвращении маркиза! – воскликнул Поль и стремглав бросился на вокзал.
В вагоне приятели вновь оказались вдвоем в купе, и Либуа спросил:
– А что госпожа Вервен? Ты говорил ей обо мне?
Маркиз сделал гримасу и ответил:
– Тебе не везет.
– Как! Меня отказываются принять?
– Нет, напротив. Госпожа Вервен будет очень рада твоему посещению, но придется подождать несколько дней. Хозяин дома внял наконец ее просьбам и нанял маляров обновить ее столовую.
– Пусть так! Отложим мой визит к госпоже Вервен, – согласился художник.
После минутного молчания он спросил:
– Вервен – ее настоящее имя?
Этот вопрос заставил Монжёза рассмеяться.
– Ты хочешь знать больше моего, – ответил он. – Готов пари держать, что она так же носит имя Вервен, как я Баланке. Но какое мне дело до ее имени и прошлого? Прелестная женщина меня обожает – мне достаточно и этого.
Уже сидя в экипаже, Либуа рассуждал: «Сказать ли маркизу о посещении Морера? Будь что будет! Рта не раскрою, не повидав доктора».
Садясь в экипаж, Монжёз обратился к кучеру со своими обычными вопросами:
– Не случилось ли в мое отсутствие чего-нибудь нового в замке, Жак?
– Доктор вернулся из своего путешествия. В ту минуту, когда я отправился за вами, он шел ко мне навстречу с госпожой маркизой. Она присоединилась к нему, когда навещала бедных.
– А! Маркиза навещала бедных?
– Да, сударь, госпожа отправилась сегодня так рано, что никто не видел, как она ушла.
Либуа слушал разговор с самым равнодушным видом. «Отлично, – думал он, – теперь, когда письмо уничтожено, любовники спокойно ждут врага».
– Пошел! – приказал Монжёз и тотчас же прибавил: – К маленькой калитке парка. Таким образом мы выиграем двадцать минут и избежим солнца и пыли.
Кучер поехал вдоль стены, окружавшей парк. Только друзья тронулись в путь, как послышался шум в кустах и крики. В ту же минуту большая рыжая собака по кличке Нотариус выскочила на тропинку и исчезла по другую сторону чащи. В зубах она несла добычу. Вслед за беглецом появились Генёк с вилами и повар с ножом в руках.
– Нотариус опять что-то стащил? – воскликнул маркиз.
– Да, господин маркиз. Только я повернулся спиной, как он проскользнул в кухню и украл у меня великолепный кусок филе! – пожаловался повар.
– Ах так! – вспылил Монжёз. – На этот раз я обрекаю его на смерть, и ты, Генёк, должен убить этого неисправимого вора.
Тут, осененный какой-то внезапной мыслью, маркиз ударил себя по лбу и, засмеявшись, сказал:
– Вот идея! Ты видишь это место, это маленькое возвышение под дубом? Здесь ты и похоронишь Нотариуса… Именно здесь! Слышишь? Понял ты меня?
– Понял, господин, – отозвался садовник.
– Таким образом, болван Легру будет почти прав, – проворчал маркиз сквозь зубы.
Покинув тропинку, друзья увидели маркизу и доктора, сидевших на скамье.
– Непродолжительным было путешествие доктора, – заметил Монжёз, ускоряя шаг, чтобы присоединиться к жене.
– Может быть, у него больше нет причин уезжать, – пробормотал художник.
Увидев мужа, госпожа Монжёз поднялась с места и пошла ему навстречу. Она приближалась легкой походкой, с улыбкой на устах. За ней следовал Морер с лицом менее угрюмым и взором более ясным, чем накануне.
«Вот люди, которым я вернул душевное спокойствие», – подумал Либуа, вспомнив о письме, которое он помог им вернуть.
Подойдя к мужу, маркиза обвила его шею руками и, приблизив его лицо к своим губам, запечатлела на нем короткий поцелуй, сопровождая его словами:
– Как ты съездил, Робер?
– Отлично, Лоретта, – ответил супруг, восхищенный этим нежным объятием.
Столь ласковая встреча сильно отличалась от ледяного приема, оказанного мужу накануне, и Либуа заключил, что раскаяние пробудило в этой женщине некоторую нежность к его бедному товарищу. Но нежные объятия должны были лишь отвлечь внимание Монжёза. Пока маркиз наслаждался лаской, доктор, наклонившись к уху Либуа, быстро шепнул ему:
– Мы не нашли письма.
– Под томом Ламартина, – прошептал художник.
– Ничего под ним нет.
Когда Монжёз высвободился из объятий, доктор находился уже в двух шагах от художника, пораженного неожиданным сообщением.
«Если они не нашли письма, то каким присутствием духа надо обладать, чтобы спокойно ждать возвращения маркиза! Неужели Монжёз нашел и прочитал письмо? В таком случае он готовит им жестокий сюрприз! Он может похвастаться, что надул меня, хитрец! Я, черт возьми, и не подозревал, что ему известно о проделке жены».
Следует согласиться с тем, что смелым людям улыбается счастье, ибо госпожа Монжёз, пытливо вглядываясь в веселое лицо мужа, спро– сила:
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента