Фармер Филип Хосе. Человек на задворках

   --Думаю, что теперь я вполне способна идти с вами,-произнесла она.-- Но завтракать мне не хочется.
   --Я уже поел,-- сказал он.-- Пошли. По часам на бензозаправке сейчас полодиннадцатого. Мой участок уже наверняка почистили. Другие тряпичники всегда промышляют на моей территории, когда думают, что я остаюсь дома. Но помяни мое слово, каждый раз, как они видят тень, они с перепугу из штанов выскакивают, потому как боятся, что Старина схватит их вот этой одной здоровой рукой, да и выдавит им все кишки и переломает ребра.
   Засмеявшись таким хриплым и нечеловеческим смехом, что, казалось, он исходит от какого-нибудь пещерного тролля, обитающего где-то в глубинах его внутренностей, Пейли открыл холодильник и достал еще одну банку пива.
   --Мне, чтоб начать работать, надо беспременно пропустить в себя еще пивка, не говоря уж о том, что придется малость его уделить той упрямой потаскухе Фордиане, будь она неладна.
   Выйдя на улицу, они увидели Элкинса, который брел, спотыкаясь, по направлению к уборной, а затем упал головой вперед прямо в открытую дверь. Он лежал на полу без движения, наружу торчали только его ноги. Встревоженная Дороти хотела было подойти к нему, но Пейли покачал головой.
   --Он взрослый парень и сможет сам о себе позаботиться. А нам надо подзаправить Фордиану -- и в путь.
   Фордиана оказалась потрепанным и заржавленным грузовичком-пикапом. Она стояла за окном спальни Пейли, так что он мог выглянуть из окна в любое время ночи и удостовериться, что никто не ворует с нее детали, а то и весь грузовичок.
   --Не то, чтоб я сильно о ней беспокоился,-- проворчал Старина. Выпив четырьмя громадными глотками три четверти кварты, он снял крышку с радиатора и вылил в него остаток пива.
   --Она знает, что никто другой ее пивом не угостит, так что, думаю, если кто-то из тех ворюг, что живут на свалке или в хибарах за поворотом дороги, попытаются стянуть что-нибудь с моей машины, она загудит и застреляет, и начнет разбрасывать вокруг себя всякие железки и брызгать маслом, так чтобы ее Старина проснулся и содрал с чертяки-вора его чертову шкуру. А может, и нет. Она женского племени. А доверять ихнему чертову племени никак нельзя.
   Вылив в радиатор последнюю каплю, он взревел:
   --Давай! Попробуй-ка теперь не завестись! Ты отобрала у меня славное пиво, иди найди такое еще! Будешь стрелять, как Старина мигом выбьет из тебя дурь кувалдой!
   С широко открытыми глазами, но молча, Дороти взобралась на изодранное до дыр переднее сиденье рядом с Пейли. Стартер застрекотал, и мотор зачихал.
   --Если не будешь работать, о пиве забудь! -- крикнул Пейли.
   Последовал грохот, шипение, треск, бух-бух-буханье, лязг шестеренок, зверский и торжествующий оскал Старины, и они затряслись по глубоким рытвинам и ухабам.
   --Старина знает, как обращаться со всеми этими потаскухами -хоть из плоти, хоть из железа, хоть на двух ногах, хоть на четырех, а то и на колесах. Я потею пивом и страстью и обещаю дать им пинка в выхлопную трубу, если они не будут вести себя приотлично, и это возбуждает их всех. Я так чертовски уродлив, что их тошнит от меня. Но как только они унюхивают такую мою странную, диковинную вонь -- и им конец, так и валятся к моим здоровенным волосатым ногам. И так было с нами всегда, с мужчинами Пейли, и с женщинами _Гъяги_. Вот почему их мужчины боятся нас, и вот почему мы попали в такую жуткую передрягу.
   Дороти безмолвствовала, и Пейли, как только грузовичок протарахтел через свалку и выехал на 24-е шоссе США, тоже замолчал. Он, казалось, замкнулся в себе, стараясь не привлекать к себе внимания. Грузовичку понадобилось всего три минуты, чтобы добраться от их лачуги до городских окраин, и все это время Пейли вытирал потеющую ладонь о свою синюю рубаху рабочего.
   Но он не пытался снять напряжение ругательствами. Вместо них он бормотал набор бессмысленных, как казалось Дороти, рифм.
   --Ини, мини, майни, ми. Мне, Дружище, помоги. Хула, буда, тини, уини, протарань их, прокляни их, помоги мне пройти. Их преграду, мне пройти-идти-идти.
   И только когда они углубились на милю в город Онабак и свернули с 24-го в переулок, он расслабился.
   --Фюйть! Что за пытка, а я ведь занимаюсь этим уже несколько лет, с тех пор как мне стукнуло шестнадцать. Сегодня, кажись, хуже, чем всегда. Может, потому что со мной ты. Мужчинам _Гъяги_ не нравится, если видят со мной одну из их женщин, особенно такую милашку, как ты.
   Неожиданно он улыбнулся и принялся распевать песню о том, что его усыпали с головы до ног "фиалками душистыми, душистее всех роз на свете". Он пел и другие песни, некоторые из которых заставляли Дороти краснеть, хотя в то же время они хихикала. Когда они пересекали улицу, чтобы попасть из одного переулка в другой, он перестал петь, оборвав себя на полуслове, и возобновил пение лишь на другой стороне.
   Подъезжая к западному кварталу, Пейли сбросил скорость грузовичка до предела, и его маленькие голубые глазки принялись внимательно ощупывать груды отбросов и мусорные ящики позади домов. Вскоре он остановил грузовичок и спустился вниз, чтобы осмотреть находку.
   --Дружище В Небесной Выси, для начала просто здорово! Глянь! -- несколько старых колосников от угольной топки. И куча кокса, и пивные бутылки -- за все это можно получить деньжата. Слезай, Дороти. Если тебе охота знать, как мы, тряпичники, зарабатываем себе на жизнь, надо влезть в нашу шкуру и попотеть с нами и почертыхаться. А если тебе попадутся какие-нибудь шляпы, непременно скажи мне.
   Дороти улыбнулась, но, спустившись из кабины грузовичка на землю, поморщилась.
   --В чем дело?
   --Голова болит.
   --На солнце все как рукой снимет. Вот гляди, как мы собираем. Задняя часть кузова поделена досками на пять секций. Вот эта секция здесь -- для железа и дерева. Эта -- для бумаги. Эта -для картона. За картон дают дороже. Эта -- для тряпья. Эта -для бутылок. Мы их продаем по залоговой цене и недурно наживаемся при этом. Если ты найдешь какие-нибудь интересные книги или журналы, клади их на сиденье. А я уж потом разберусь, оставить их себе или выкинуть в макулатуру.
   Работа спорилась, и вскоре грузовичок уже катил дальше. Не проехав и квартала, им пришлось осадить его у другой кучи, куда их подзывала женщина. Своей худобой та напоминала засохший листок дерева, гонимый ветрами времени. Она с трудом приковыляла с заднего крыльца большого трехэтажного дома с перекошенными оконными рамами, дверьми и куполообразными скатами крыши по углам. Дрожащим голосом она объяснила, что является вдовой состоятельного адвоката, умершего пятнадцать лет назад. Она только вчера решила избавиться от его коллекции юридической литературы. Все книги аккуратно упакованы в картонные ящики, не очень большие, так что их совсем не трудно нести.
   Даже, добавила она, и взгляд ее выцветших, водянистых глаз неуловимо переместился с Пейли на Дороти, даже бедному однорукому мужчине и молодой девушке.
   Старина снял шляпу и поклонился.
   --Будьте уверены, мэм, моя дочь и я были бы только рады выручить вас с уборкой дома.
   --Ваша дочь? -- проскрипела старуха.
   --Она, ясно, вовсе не похожа на меня,-- ответил он.-- Ничего удивительного. Она -- моя приемная дочь. Бедняжка осиротела, еще когда пачкала пеленки. Ее отец был моим лучшим другом. Он погиб, спасая мою жизнь. Он лежал на моих руках и умирал, и он умолял меня позаботиться о ней как о собственной дочери. И я сдержал обещание своему умиравшему другу, да упокоится душа его в мире. И пусть я -- бедный тряпичник, мэм, я все делал, чтобы воспитать ее порядочной, богобоязненной и послушной девочкой.
   Дороти пришлось забежать за грузовичок, где она зажала рукой рот и корчилась, претерпевая муки в попытках сдержать рвущийся низ нее смех. Когда она овладела собой, старая леди говорила Пейли, что она проводит его туда, где находятся книги. Потом она заковыляла к крыльцу.
   Однако Старина вместо того, чтобы проследовать за ней через весь двор, остановился у ограды, которая отделяла переулок от заднего двора. Он повернулся и бросил на Дороти взгляд, выражавший крайнее отчаяние.
   --Что случилось? -- спросила она.-- Почему вы так сильно потеете? И дрожите? И вы такой бледный.
   --Ты будешь смеяться, если я скажу тебе, а я не хочу, чтобы надо мной смеялись.
   --Скажите мне. Я не буду смеяться.
   Он закрыл глаза и стал бормотать:
   --Ничего, в уме лишь все. Ничего, все хорошо.-- Открыв глаза, он отряхнулся, словно пес, только что вышедший из воды.
   --Я могу это сделать. У меня хватит пороху. Все те книжки стоят уйму денег на пиво, и я их провороню, если не спущусь в самое нутро преисподней и не достану их оттуда. Дружище В Небесной Выси, дай мне бесстрашие торговца козлятиной в Палестине и выдержку тамошнего торговца свининой. Ты же знаешь, Старина никогда не праздновал труса. Это на меня действуют злые чары Ненастоящих Людей. Ну давай же, пойдем, пойдем, пойдем!
   И с силой вобрав в себя воздух, он шагнул через ворота. Опустив голову в подвал, где стояла, уставясь на него, старая леди.
   Не дойдя четырех шагов до входа в подвал, он снова остановился. Из-за угла дома выскочил маленький черный спаниель и принялся его облаивать.
   Старина внезапно поднял голову, одновременно вывернув ее и склонив к плечу, скосил глаза и оглушительно, с прицелом на собаку, чихнул.
   Взвизгнув, спаниель удрал за угол, и Пейли стал спускаться вниз по ступенькам, которые вели в прохладный сумрак подвального помещения, и, не переставая, бормотал: "Вот так налагаются злые чары на этих чертовых собак".
   Когда они сложили в кузов грузовичка все книги, он снял свою фетровую шляпу и снова поклонился.
   --Мэм, моя дочь и я -- мы оба, так сказать,-- благодарим вас от всего сердца, а сердца у нас хоть и бедные, но смиренные, за эту коллекцию книг, что вы нам подарили. А если у вас когда-нибудь отыщется еще что-то, что вам не нужно, а вдобавок понадобится крепкая спина и пусть слабое, но желание вынести это из дома... тогда, пожалуйста, не забывайте, что мы бываем в этом переулке каждый понедельник перед великим постом и каждую рыбную пятницу примерно в то время, когда солнце перекатится по небу на три четверти. Если только не будет дождя, потому как Дружище В Небесной Выси плачет под хмельком над нами, несчастными смертными, какие мы дураки.
   Он снова надел шляпу, и оба, забравшись в кабину, отправились на фыркающем и пыхтящем грузовичке дальше. Они останавливались еще у нескольких многообещающих куч, пока Пейли не объявил, что грузовичок забит под завязку. Ему не терпелось отметить такое событие. Может, они остановятся за Кабачком Майка и пропустят этак парочку кварт. Дороти ответила, что она, пожалуй, смогла бы справиться с выпивкой, но только если ей дадут виски. А пиво ей как-то не на пользу.
   --У меня есть деньжата,-- пророкотал Старина, медленно расстегивая неуклюжими пальцами карман рубашки и вытаскивая из него пачку потрепанных, рваных банкнот. Руль он на это время выпустил, но колеса грузовичка послушно катились прямо по выбитым колеям переулка.
   --Ты принесла мне счастье, так что Старина сегодня будет морить деньгами, я хочу сказать, сорить, кха, кха, кха!
   Он остановил Фордиану позади небольшого кабачка, который располагался неподалеку. У Дороти никто ничего не спрашивал, когда она, взяв протянутые им два доллара, вошла в здание. Она вскоре вернулась с консервным ножом, двумя квартами пива и полпинтой "V.O".
   --Я добавила немного своих денег. Терпеть не могу дешевого виски.
   Они пили, усевшись на подножку грузовичка, и Старина болтал не переставая. Немного погодя он уже рассказывал ей о тех временах, когда Настоящие Люди, Пейли, жили в Европе и Азии по соседству с мохнатыми мамонтами и пещерным львом.
   --Мы поклонялись Старому Дружищу В Небесной Выси, который говорит то, что говорит гром, и живет на востоке на самой высокой горе в мире. Мы хоронили своих мертвых лицом к востоку, чтобы они смогли увидеть Старого Дружищу, когда тот придет за ними и возьмет их с собой, чтобы те жили вместе с ним на горе.
   И жили мы так не тужили много-много лет. А затем с востока пришли эти Ненастоящие Люди, которые поклонялись матери, с их длинными прямыми ногами и длинными прямыми шеями, плоскими лицами и ужас до чего противными круглыми головами, с их луками и стрелами. Они утверждали, будто являются сынами Матери-Земли, а она--самая что ни на есть девственница. А мы им на это: правда в том, что у вороны схватило живот и она села на пень, а когда слетела с него, то под жарким солнцем они и вылупились.
   --Ну так вот, поначалу какое-то время мы разбивали их в пух и прах, потому как были сильнее. Даже наши женщины, и те не ударяли лицом в грязь: одна могла разорвать на куски самого сильного из их мужчин. Но у них, однако, были луки со стрелами, и они беспрерывно убивали нас одного за другим, и теснили нас, и теснили, а мы все пятились и пятились, пока не уперлись задом в океан.
   --Потом однажды одному нашему вождю пришла в голову замечательная идея. "Почему бы и нам не изготовить луки и стрелы?" -- спросил он, и мы там и сделали. Но оттого, что руки наши были слишком велики и неуклюжи, мы делали луки и стреляли из них с большим трудом, хотя мы и могли натягивать тетиву потуже, чем у них. Так что мы продолжали бежать из наших славных охотничьих угодий.
   --В нашу пользу было, пожалуй, одно: мы здорово удивляли женщин Ненастоящий своим запахом. И не то что мы так уж приятно благоухаем. Мы воняем, как свинья, которая на куче навоза занимается любовью с козлом. Но почему-то у женщин Ненастоящих все поперепуталось в их химии -- так вы, кажись, называете это,-- потому как стоило им унюхать нас, как все они просто прыгали от возбуждения и таскались за нами ну прямо по пятам. Если б нас оставили с ними одних, мы бы донжуанили направо и налево и живо вытеснили бы Ненастоящих с лица земли. Мы бы так перемешали их и свою кровь, что нас через какое-то время было бы не отличить. Особливо если ребятенки пойдут в своих папаш по обличью. Кровь-то Пейли куда как сильнее.
   --Ясно, что при таком раскладе от войн между нами было никуда не деться. Особливо, когда наш король, Старина Король Пейли, втюрился в дочку короля Ненастоящих, Короля Зеленого Юнца, и украл ее.
   --Боже ж ты мой, ты б посмотрела, что тогда началось! Все как засуетились! И то сказать, дочка Зеленого Юнца с ума сходила по Старине Королю Пейли. Именно она подала тому замечательную идею призвать всех здоровых Пейли, кто еще остался, и сколотить из них одну большую армию. Сложить, так сказать, все яйца в одну корзину. Страшновато рисковать всем, что есть, но мысль показалась нам совсем неплохой. На Операцию По Резне Ненастоящих одной большой толпой вышли все, способные нести дубину. И всей сворой мы набрасывались на каждый городишко этих матерепоклонников, который попадался нам по дороге. И крушили там все подряд. И жарили человеческие сердца, и ели их. А иногда закусывали и женскими, да и детскими тоже.
   --А потом подходим мы вдруг к огромному полю. А на нем -армия этих Ненастоящих Людей, который собрал Король Зеленый Юнец. Числом их поболе нашего, но мы чувствуем себя способными справиться с целым миром. Особливо из-за того, что магическая сила _Гъяги_ лежит в их женщинах, потому как они поклоняются богине, Старушке Матери-Земле. А в наших руках из главная жрица, дочка Зеленого Юнца:
   --У нас же вся наша сила собрана в шляпе Старины Короля Пейли -- его волшебном наголовнике. Каждый из Пейли верил, что сила человека и его душа заключены в наголовнике Короля.
   --В ночь перед великим сражением располагаемся мы на отдых. А на рассвете слышим душераздирающий крик, который пробудил бы мертвых. Даже сейчас, пятьдесят тысяч лет спустя, от того крика нас, Пейли, пробирает дрожь. То кричит и ревет Король Пейли. Спрашиваем его, почему. А он отвечает нам, что эта бессовестная маленькая подлая тварь стащила у него наголовник и сбежала с ним в лагерь своего отца.
   --Мы тут, ясное дело, становимся совсем слабыми в коленках, как пиво без градусов. Наше мужество -- в руках наших врагов. Но мы все же выходит на битву, а впереди -- наши колдуны, трясут и гремят своими бутылочными тыквами, вертят своими трещотками и молятся. И тут появляются шаманы _Гъяги_ и делают то же самое. Кроме одного: они вкладывают в свои труды всю душу, потому как насадили на острие копья наголовник Старины Короля.
   --Да еще собаки к тому же. _Гъяга_ впервые пускает их в ход за все время, пока воюет. А собаки никогда не жаловали нас -- так же, как и мы их.
   --А потом мы врезаемся друг в друга. Бах! Бух! Трах! Хлоп! Бап! У-у-уррру-у-у-у! И они разюбивают нас в пух и прах, колошматят нас почем зря. И мы уже никогда не становимся такими, как раньше, с нами навсегда покончено. Они заполучили наголовник Старины Короля, а с ним и нашу магическую силу, потому как все мы вкладывали в ту шляпу все наше, Пейли, существо, всю душу.
   --Наш Пейли, дух и наше могущество стали пленниками, потому как в плену был наголовник. И жизнь стала для нас, Пейли, тяжелой ношей. Те, кого не убили и не съели, были рады обосноваться где-нибудь на мусорных кучах победивших Ненастоящих и находить себе пропитание вместе с курами. Иногда им не удавалось и этого.
   --Но мы знали, что наголовник Старины Короля где-то спрятан, и мы создали тайное общество, и поклялись не дать угаснуть его имени, и отыскать наголовник, даже если его поиски займут целую вечность. В общем-то, так оно почти и выходит, сколько уж времени прошло.
   --Но хотя мы были обречены жить в барачьих поселках и чураться улиц, и рыться в переулках по кучам отбросов, мы никогда не переставали надеяться. Со временем к нам переселились некоторые из обнищавших людей _Гъяги_. И у нас, и у них были дети. Вскоре большая часть нас исчезла, смешавшись кровью с низшим классом _Гъяги_. Но род Пейли был всегда: он старался сохранить свою кровь чистой. Больше сделать никто не может, а?
   Старина пристально посмотрел на Дороти.
   --И что ты думаешь об этом?
   --Ну,-- слабым голосом произнесла она,-- ни о чем подобном я никогда не слышала.
   --Господи всемогущий! -- фыркнул он.-- Я тебе преподнес историю подлиннее сна шлюшки, историю более чем пятидесяти тысяч лет, секретный рассказ о давным-давно погибшей расе. И все, что ты можешь сказать -- это то, что ты ни о чем подобном никогда не слыхала.
   Наклонившись к ней, он сжал ей бедро своей огромной ладонью.
   --Не вздрагивай! -- свирепо произнес он.-- И не отворачивайся от меня. Понятно, что я воняю и что оскорбляю ваши нежные чертовы ноздри и расстраиваю ваши чертовы нежные кишочки. Но что такое минута, в которой ты нюхаешь меня по сравнению с целой жизнью, в которой мой нос забит всем этим смердящим дерьмом со всего мира, а рот заполнен тем, что ты и не выговорила бы, если б твой рот был полон этого? Что скажешь на это, а?
   --Уберите, пожалуйста, с меня свою руку,-- холодно проговорила она.
   --Я вовсе не хотел чего-то такого, ясное дело. Я увлекся и позабыл свое место в обществе.
   --Нет, вы послушайте,-- сказала она серьезно.-- Это совсем ничего общего не имеет с вашим так называемым социальным положением. Я никому не позволяю вольности по отношению к своему телу. Может, я смехотворно старомодная, но мне хочется чего-то большего, чем просто чувственность. Я хочу любви, а...
   --Да ладно, я все понял.
   Дороти встала.
   --Я живу неподалеку, всего в квартале отсюда,-- сказала она.-Пойду-ка я домой, пожалуй. У меня от виски разболелась голова.
   --Ну да,-- прорычал он.-- Ты уверена, что это от виски, а не от меня?
   Она спокойно посмотрела на него.
   --Сейчас я пойду, но завтра утром мы встретимся. Я ответила на ваш вопрос?
   --Сойдет,-- проворчал он.-- До встречи. Может быть.
   Она стремительно пошла прочь.
   На следующее утро, сразу как рассвело, заспанная Дороти остановила машину у лачуги Пейли. Дома была одна Дина. Гамми ушла на реку удить рыбу, а Старина сидел в уборной. Дороти воспользовалась возможностью поговорить с Диной и нашла ее, как и предполагала, высокообразованной женщиной. Однако несмотря на свое учтивое поведение, та умалчивала о своем происхождении. Дороти, стараясь поддержать беседу, упомянула в разговоре о том, что звонила своему бывшему профессору антропологии и спросила его, какова вероятность того, что Старина может оказаться самым настоящим неандертальцем. Только тогда Дина отбросила свою сдержанность и с нетерпением спросила о мнении профессора на этот счет.
   --Ну, он просто посмеялся,-- ответила Дороти.-- Он сказал мне, что это совершенно невозможно, чтобы столь маленькая группа, даже группа кровных родственников, изолированная в горах, смогла бы сохранить свою культурную и генетическую самобытность в течение пятидесяти тысяч лет.
   --Я поспорила с ним. Я сказал ему, что Старина настойчиво утверждает, будто он и его род обитали в деревне Пейли, что в Пиренейских горах, до тех пор, пока их не обнаружили солдаты Наполеона и не попытались завербовать их. Они тогда бежали в Америку, после недолгого пребывания в Англии. А во время Гражданской войны их группа разделилась, вытесненная с Великих Туманных гор. Сам он, насколько ему известно, последний из чистокровных, а Гамми -- наполовину или на четверть неандерталка.
   --Профессор уверил меня, что Гамми и Старина являются случаями эндокринной дисфункции, акромегалии*. Что они могут иметь внешнее сходство с неандертальским человеком, но антрополог способен сразу определить разницу. А когда я немного рассердилась и спросила его, не занимает ли он ненаучную и предвзятую позицию, он стал довольно раздражительным. Наш разговор закончился несколько сухо.
   *Акромегалия характеризуется чрезмерным, непропорциональным ростом конечностей и костей лица.
   --Но тем же вечером я зашла у университетскую библиотеку и прочитала все, что касается отличий Homo Neanderthalensis** от Homo Sapiens***.
   **Человек неандертальский (лат.).
   ***Человек разумный (лат.).
   --Можно подумать, что ты и в самом деле поверила в несерьезную сказочку Старины, выдуманную им самим,-- заметила Дина.
   --Профессор учил меня строить свои убеждения только на фактах и никогда не говорить, что что-то невозможно,-- ответила Дороти.-- Если он забыл, чему учил, то я -- нет.
   --Что ж, Старина умеет убеждать,-- сказала Дина.-- Он и дьяволу ухитрится продать арфу и нимб.
   Старина, одетый лишь в джинсы, вошел в лачугу. Дороти впервые увидела его грудь обнаженной -- огромную, покрытую почти таким же густым ковром золотисто-рыжих волос, как у орангутанга. Однако ее внимание привлекла не столько грудь, сколько его обнаженные ступни. Да, большие пальцы ног далеко отстояли от остальных, и он был явно склонен к хождению на наружной стороне стоп.
   Да и рука его казалась неестественно короткой, несоразмерной его туловищу.
   Старина пробурчал ей приветствие и был пока немногословен. Но после того, как он, потея, чертыхаясь и распевая всю дорогу по улицам Онабака, благополучно прибыл в переулки западного квартала, Старина расслабился. Возможно, ему помогло то, что они нашли огромную груду бумаг и тряпья.
   --Ну что ж, мы идем на работу, так не вздумай увиливать сходу. Прыгай, Дороти! Без труда не наживешь добра!
   Погрузив свою находку в кузов грузовичка, они двинулись в путь.
   --Как тебе такая жизнь, без раздоров и капризов? Хорошо, а? Тебе нравятся переулки, а?
   Дороти кивнула.
   --В детстве мне переулки больше нравились, чем улицы. И в них до сих пор еще что-то осталось для меня от их прежнего очарования. В них мне было интереснее играть, в таких красивых и уютных. И деревья, и кусты, и ограды склонялись к тебе и иногда касались тебя, словно у них были руки и им нравилось ощупывать твое лицо и выяснять, бывал ли ты здесь прежде. И они узнавали тебя. Было такое чувство, будто некая общая тайна связывает тебя с переулками и с теми предметами, что там находились. А вот улицы... что ж, улицы всегда были одними и теми же, на них всегда приходилось быть начеку, чтобы тебя не переехали машины, а в окнах домов вечно торчали чьи-то лица и смотрели глаза, суя свои носы не в свое дело -- если можно так выразиться, что у глаз бывали носы.
   Издав радостный возглас, Старина шлепнул себя по ноге с такой силой, что будь она ногой Дороти, та непременно бы сломалась.
   --Ты, должно быть, одна из Пейли. Мы же одинаково чувствуем! Нам не разрешают болтаться по улицам, так мы создали себе из наших переулков маленькие королевства. Слушай, а ты, когда переходишь из одного переулка в другой и пересекаешь улицу, потеешь?
   Он положил ей на колено руку. Она посмотрела на руку, но промолчала, и он не убрал ее. Грузовичок в это время самостоятельно продвигался вперед, катясь своими колесами по выбитым колеям переулка.
   --Да нет, со мной такого никогда не бывает.
   --Да? Вообще-то конечно, когда ты была маленькой, то не была такой уродливой, чтобы избегать улиц. А я даже в переулках и то не чувствовал себя очень уж счастливым. И все из-за этих чертовых собак! Вечно они гавкали на меня и кусали. А раз такое дело, то пришлось мне постоянно таскать с собой большую палку и дубасить тех тварей, что приставали ко мне, да так, чтобы кишки вон. Но скоро я обнаружил, что мне достаточно всего лишь посмотреть на них особым образом. Й-и-их, как они неслись от меня, подтявкивая! Не хуже, чем тот дряхлый черных спаниель вчера. Почему? Да потому что им известно, что я вычихиваю на них злых духов. Вот тогда-то до меня стало доходить, что я -- не человек. Мой старик, конечно, рассказывал мне об этом -- еще тогда, когда я только учился говорить.
   --По мере того, как я рос, я с каждым днем ощущал, что чары _Гъяги_ становились все сильнее. На улицах я ловил на себе их все более гнусные взгляды. А когда шел по переулкам, то чувствовал, будто здесь _самое мое место_. Наконец настал такой день, когда при переходе улицы у меня стали потеть руки и холодеть ноги, стало сохнуть во рту и было тяжело дышать. И все потому, что я стал взрослым Пейли, а проклятие _Гъяги_ становится тем сильнее, чем больше волос вырастает на твоей груди.