Фармер Филип Хосе. Дочь капитана

   В ту же секунду профессиональный интерес в нем слегка посторонился, уступая дорогу интересу личному.
   --Кто такой Пит Клакстон? -- поинтересовался он. И снова удивился. оказывается, существование этого парня и то, что он для нее значил, взволновали его.
   --Второй помощник, штурман. Он старше меня, но он славный, очень славный.
   Голерс подождал, пока не понял, что она больше ничего не собирается рассказывать. Казалось, Дебора Эверлейк раскаивается, что слишком много наговорила ему. Закусив губу, она безучастно глядела куда-то поверх его плеча. И как часто случается с людьми, голубизна глаз которых очень бледна, от этой бледности ее глаза казались пустыми, больше похожими на глаза животного или восковой модели, чем на человеческие. Он отвел взгляд. Пустота ее глаз не нравилась ему, потому что она лишала Дебору ее красоты. У людей с такими светлыми глазами видимость пустоты в них была общим недостатком. Возможно, именно поэтому он предпочитал темноглазых женщин.
   Чувствуя неловкость, он встал.
   --Я сейчас вернусь,-- сказал он.
   Она продолжала молча и безучастно смотреть в стену. Повернувшись, он открыл дверь. И едва не натолкнулся на капитана, устремившегося в дверной проем. Голерс остановился, чтобы пропустить его. Эверлейк, казалось, даже не заметил его. Он шел так, будто дверь открылась под воздействием фотоэлемента.
   Голерс посмотрел на неестественно застывшее лицо и удалился. Одного капитанского вида было довольно, чтобы заболела и здоровая девушка.
   Дверь позади него закрылась.
   --Рода,-- спросил он,-- ты...
   Он запнулся. Дверь в каюту была закрыта, но даже она не смогла заглушить пронзительный крик, рвущийся изнутри.
   Худая, но сильная рука Располда помешала Марку Голерсу ворваться в каюту.
   --Полагаю, он сообщил ей,-- сказал Располд, невесело осклабившись.
   --Что сообщил? -- спросил Голерс, хотя в тот же миг перед ним яркой вспышкой блеснула истина и он уже заранее знал, что скажет ему детектив.
   --Его дочь не знала, что исчезнувшим был Пит Клакстон.
   Голерс выругался.
   --Вот скотина! -- произнес он.-- Неужели он не мог сообщить ей поосторожнее?
   --Мне показалось, что он спешил,-- ответил Располд.-- Я спросил у него, рассказал ли он ей, и он ответил мне, что нет. Тогда я сказал, что сообщу ей сам, но не успел я объяснить ему, что сделаю это при первом же удобном случае, как он поспешил к ней. А я -- за ним, так как наперед знал, что он затевает.
   --Что ты собираешься делать?
   Располд пожал широченными плечами.
   --Не знаю. Понимаешь, он признался, что был последним, кто видел Клакстона живым. А через час Клакстон исчез. Но разве этим что докажешь!
   Голерс спросил себя, а известно ли лейтенанту, что Клакстон находился в каюте девушки, когда у той случился припадок. но стоило ему только об этом подумать, как Располд сообщил:
   --Эверлейк утверждает, что они трое разговаривали в ее каюте, когда у нее начались судороги. Он послал Клакстона за помощью. Больше он его не видел.
   --Слушай,-- произнес Голерс,а ведь до меня только что дошло. Где врач "Короля эльфов"?
   Располд криво усмехнулся.
   --Утонул во время праздника на Мелвилле,-- ответил он.
   Голерс повернулся к Роде.
   --Как сейчас уровень сахара?
   --Около 120 миллиграммов, доктор.
   --Быстро поднимается. Будем постоянно наблюдать за ней. Смотри, чтобы сахар не поднимался слишком высоко или снова не стал падать. Жаль, что у нас нет пенетрометра, чтобы вести поминутный подсчет. Ты ведь, Гарри, наверняка не позволишь, чтобы ее увезли с корабля, а?
   Гарази с сожалением покачал головой.
   --Пока ты не докажешь, что причиной ее болезни не является чужеродное тело, она останется здесь. А также все, кто есть на этом судне.
   --Включая тебя?
   --Включая меня. Такова наша работа. тебе это известно, Марк.
   --Расследование, что я веду, отнюдь не закончено,-- добавил Располд.-- Я бы хотел получить разрешение от начальства использовать большую "пилюлю правды". Немного этого снадобья, именуемого "каларошель", совсем не помешало бы. Но пока, должен признать, у меня нет законных оснований прибегать к подавлению свободной воли.
   --Ты мог бы попросить подозреваемых добровольно пойти на это.
   --Поосторожнее,-- фыркнул Располд.-- Я даже не имею права употреблять слово "подозреваемый"! Меня ведь могут и к суду привлечь. А если ты хоть на секунду подумал, что я от капитана чего-то дождусь, кроме его презрительной улыбки, то здесь ты, друг, глубоко ошибаешься. В поисках спасательной лодки я тут прочесал все вдоль и поперек и набрел на потрясающую информацию. Это отпечатки пальцев каждого человека на борту данного корабля, и кое-каких отпечатков нет!
   Марк недоуменно посмотрел на него.
   --В картотеке любого экипажа имеются отпечатки пальцев каждого его члена, а также пассажиров. Проверка не заняла много времени.
   Голерс вернулся в каюту. Интуиция подсказывала ему, что девушка поплакала достаточно и сейчас самое время отвлечь ее от горестных мыслей. Как правило, врачи придерживались общепринятой практики: дать пациенту выплакаться до конца, чтобы слезы смыли его психическую травму. но сейчас Голерс чувствовал, что оставлять ее и дальше с отцом не к добру.
   Кроме того, ему хотелось быть рядом с ней -- по причинам не только профессиональным. За то короткое время, что он видел ее, он ощутил в себе нечто большее, чем просто интерес.
   Капитан сидел на краю постели и очень тихо разговаривал с дочерью. Та лежала к нему спиной, свернувшись в клубок и уткнувшись лицом в ладони. Ее плечи сотрясались от рыданий.
   Эверлейк поднял глаза на вошедшего. Голерс решительно произнес:
   --Это известие, возможно, оказалось для нее своего рода шоком, особенно в ее состоянии. Было бы лучше сказать ей об этом как-то помягче.
   Эверлейк встал и свирепо уставился на него.
   --Вы превышаете свои врачебные полномочия, Голерс.
   --Ничуть. Моя работа в том и заключается, чтобы беречь здоровье своих пациентов, а также штопать в нем прорехи, если оно прохудилось. на этот счет есть одна старая, но верная поговорка: "Легче болезнь предупредить..."
   Он сел на место капитана и, потянувшись к девушке, привлек ее к себе. Она порывисто повернулась к нему и, всхлипывая, позволила ему заключить себя в объятия. Однако стоило ему обнять ее, и слова куда-то исчезли. Вместо них он довольствовался лишь тем, что гладил ее длинные золотистые волосы или вытирал слезы. И хотя от присутствия капитана, тихо стоявшего позади, у него на затылке шевелились волосы, он продолжал держать ее в своих объятиях. Она все еще плакала. Он незаметно нащупал ее пульс и отметил, что он отбивает 120 ударов. Лицо ее снова покрылось бледностью, и девушку зазнобило.
   Он наконец отстранил ее от себя и заставил лечь. Эверлейк стоял молчаливо и недвижно, не сводя глаз с дочери, и лицо его было бесстрастно, словно высеченное из бронзы.
   --Если бы я знал, как все обернется, я бы не впустил вас сюда,-- произнес Голерс.-- Ей от этого только хуже. А поэтому, если не возражаете, я бы попросил вас выйти. Мне нужно работать.
   Эверлейк не шелохнулся. Двигались только его губы.
   --Я капитан "Короля эльфов". На его борту мне никто не указывает, что мне можно делать и что нельзя.
   --Данное судно сейчас не в космосе,-- возразил Голерс.-- Оно находится в доке. Согласно предписанию 30, насколько мне помнится,-- а память, думаю, меня не подводит,-- врач в таких случаях имеет право не считаться с мнением командира. Даже когда корабль в полете, полномочия врача в делах медицинского характера выше полномочий капитана, если, конечно, принимаемое врачом решение не угрожает безопасности других на борту этого корабля.
   Белая фигура не двигалась, будто все законы мира не могли обратить ее на путь, на который она не желала вступать. Потом застывшие, жесткие линии неожиданно дрогнули, и капитан покинул каюту.
   Марк Голерс с облегчением вздохнул. Он ведь понятия не имел, сработает или нет его обращение к закону. В глубине души он верил, что сработает, так как люди, подобные Эверлейку, относились к власти с уважением. Они пользовались ею сами, и им бы не хотелось ею пренебрегать, когда ее использовали против них. Это значило бы рубить сук, на котором они сидят.
   Голерс, поджав губы, снова погладил Дебби по волосам и направился к двери за Родой. Та подняла руку со сложенными вместе большим и указательным пальцами, показывая, что общий клинический анализ не выявил наличия чужеродных тел, а потом вручила его перфокарту, чтобы тот удостоверился. Он вышел из каюты и сообщил Гарази о результате анализа. Тот очень обрадовался приятному известию.
   --Жена говорит, что если из-за этой работы мне никогда не удается поесть вовремя, то я должен бросить такую работу,-сказал инспектор.-- А мне нравится Луна. Я намного лучше чувствую себя здесь, чем на Земле. Тут полегче, на этой старушке.
   --Пф! -- фыркнул Голерс.-- А я собираюсь убраться отсюда как можно скорее.
   Он посмотрел вглубь коридора.
   --А где капитан?
   --Да его Располд подцепил и уволок куда-то. Уж не знаю, с какой целью. Слушай, док, а что если я уговорю шефа О'Брайена подписать твой рапорт? Чиновников из здравоохранения тоже придется ублажать. А тогда я смогу снять карантин, и все отправятся по домам. Да и кроме того, Саксуэллу здорово не понравится, если слишком долго держать птичку на насесте. А уж у компании, если там захотят, найдутся способы, как сделать жизнь таможенного инспектора невыносимой.
   Гарри потер бровь.
   --Вот дьявол, слишком многих мне приходится ублажать! Капитана, экипаж, ребят из здравоохранения, Саксуэлла и последнюю, но не менее важную персону: свою жену! И как это я до сих пор не плюнул на все и не вернулся на Божью Планету!
   Голерс, рассмеявшись, удержался от замечания, что это заявление противоречит высказанному им за минуту до этого.
   --Что касается меня, то карантин можно снять. Но кое-кто не отпустит тебя. То есть Располд. Он еще не закончил свое предварительное расследование.
   Гарри дернул себя за волосы и пошел к выходу из холла. Голерс и Ту вернулись в каюту. Рода, толкая перед собой мехлаб, протиснула его мимо кровати на середину каюты -- туда, где было свободное место. Она включила комнатный термостат и после этого раздела девушку.
   Тап обратила на них большие, покрасневшие от слез глаза.
   --Не бойтесь,-- сказал ей Марк.-- Попробуем полечить вас. Будет немножко неприятно, но вам станет лучше. Если не лечиться, то болезнь может годами таиться внутри, пока не вспыхнет неожиданно и не уложит вас в больницу.
   Он избегал слова "психика". Оно до сих пор пугало пациентов, даже в этот, казалось бы, просвещенный век.
   Рода взяла еще одну пробу крови. Голерс, прикрепив энцефалограф к голове больной, отвел проводок ей за голову и вниз по стене так, чтобы девушка не оборвала его случайно рукой.
   --Не впускайте сюда отца, чтобы он не увидел меня раздетой,-попросила она.
   Он пообещал не впускать. Одновременно он взял себе не заметку: не забыть навести справки об особенностях культа, к которому она принадлежала. Подобная стыдливость встречалась лишь у психически больных. Девушка не казалась психотиком; дело было скорее в своеобразной психологической обработке, которой она подверглась на Мелвилле.
   Рода защелкнула магнитный замок на двери. Голерс тем временем прикрепил к Дебби два плоских маленьких диска: один над сердцем, другой -- на животе. От них к мехлабу также тянулись провода.
   --Этот записывает удары вашего сердца, а вот этот -- работу мышц.
   --Что вы собираетесь делать? -- спросила она, несколько встревожившись. Перестав плакать, она наблюдала за их приготовлениями.
   Голерс взял шприц, поданный ему Родой.
   --В нем десять кубиков асефина и десять -- глюкозы,-- пояснил он.-- Я собираюсь ввести это вам внутримышечно, в руку. Укол вскоре окажет воздействие на нервную систему -- на психосоматическом уровне. Действие препарата высвободит -или, вернее, должно высвободить -- все реакции на недавние события. Оно открывает шлюзы для накопившихся страстей, которые, может, исчерпали бы себя через годы, а то и никогда. Более того, высвобождение, хоть оно, возможно, и покажется вам неоправданно бурным, пойдет вам только на пользу. После того, как довольно... гм, бурные движения затихнут, вы почувствуете себя несравненно лучше. И вам не придется беспокоиться о затаенной печали, отравляющей вас на долгие годы вперед.
   --А что если я откажусь от этого укола? -- произнесла она. Голос ее дрожал.
   --Я не буду принуждать вас, мисс Эверлейк. Это дело добровольное. Но я не обманываю вас, когда говорю, что вам станет значительно лучше. Правда, асефин обычной практике малоизвестен. Но он пять лет проходил проверку в лабораторных условиях и три года -- в больничных. Я применял его на нескольких пациентах. И он всегда действовал так, как ему и положено.
   Она закрыла глаза и протянула руку.
   --Хорошо, доктор, _вам_ я верю.
   Он выжал до конца поршень шприца и произнес:
   --Не сдерживайте себя, полностью раскрепоститесь. Предоставьте своему организму полную свободу. Если вам захочется говорить, говорите. Вы можете услышать от себя такое, чего вам ни под каким видом не хотелось бы, чтобы это слышала хоть одна живая душа, даже вы сами. Но пусть вас не беспокоит наше присутствие. Ничто из того, что вы скажете, не выйдет из этих стен. И наше отношение к вам не изменится.
   Ее широко раскрытые глаза расширились еще больше.
   --Почему вы мне не сказали, что укол подействует на меня так?
   --Потому что тогда почти никто не согласился бы на него. Люди боятся, что их подсознание выплеснется наружу. Они страшатся выставлять напоказ всю свою подноготную. Возможно, они считают себя злыми, плохими и поэтому не хотят, чтобы кто-то узнал об этом. Такая позиция просто нелепа. Нет ни одного человека, кто был бы стопроцентным ангелом или дьяволом. Все мы несем на себе печать Земли. И ничего дурного в том нет, если человек достаточно искренен, чтобы признать это. В противном случае, то, чему мы отказываемся дать выход, может причинить нам вред -- как телу, так и душе.
   Он взял другой шприц, держа его иголкой вверх.
   --Вот смотрите! Это антидот. Если я вколю его вам, асефин нейтрализуется. Одно ваше слово, и вы получите этот укол. Но о здоровье тогда забудьте. Возможно, вы этого и хотите. Возможно, вы предпочитаете иметь в себе психическую бомбу замедленного действия, часовой механизм которой отсчитывает внутри вас секунды, и надеяться, что она, может, никогда не взорвется. Если так, то вы -- вершительница своего благополучия -- или злополучия, если так можно выразиться.
   Заметив, что девушка закусила в нерешительности губу, он добавил:
   --Поверьте мне, Дебби, вы скажете не больше, чем говорят хорошо воспитанные женщины на операционных столах. С той лишь разницей, что вы будете не под наркозом. Вы будете понимать все, что говорите. При вашем заболевании это имеет огромное значение. Вы очиститесь от вредных последствий недавних переживаний. Больше того, одно ваше слово -- и я в ту же секунду вколю вам антидот.
   Девушка заметалась по подушке, словно в поисках помощи. И так как она по-прежнему молчала, Голерс шагнул к ней и приготовился сделать укол антидота.
   Она перестала метаться и заговорила:
   --Нет! Я согласна. Не надо этого укола!
   --Спасибо, Дебби.-- Он повернулся, чтобы положить шприц, и поймал на себе укоризненный взгляд Роды. Он пожал плечами. По правде говоря, он и в самом деле вел себя не совсем этично. Если бы он строго следовал принципам врачебной этики, он в подробностях сообщил бы девушке, что может ее ожидать. Однако он рассказал ей, что от укола раскрепостится, причем самым неожиданным образом. Этого, как подсказывал ему опыт, было вполне достаточно. Многим из тех, кому необходим асефин, он сказал бы не больше. Эта девушка нуждается в препарате. И он, без всякого принуждения со своей стороны, собирается ввести ей требуемое лекарство. Если надо слегка подстраховаться, он подстрахуется. Пока он находился в холле, то прочитал историю болезни девушки, которую Рода достала для него -- как нечто само собой разумеющееся -- из корабельной картотеки. Более ранних записей о заболевании там не было, но зато отмечалось -- и это был немаловажный факт,-- что у нее здоровое сердце. Оно могло перенести и недавний загадочный припадок, и мощное, но краткое воздействие асефина.
   И вот сейчас, с иголкой наготове, он стоял у махлаба так, чтобы следить за циферблатами и за пациенткой одновременно. Долго ждать ему не пришлось. Не прошло и трех минут, как асефин, с примесью, помимо прочих, ионов кальция, начал свою работу.
   По обнаженному телу пробежала дрожь и утихла. Девушка беспокойно посмотрела на него. Он улыбнулся. Она сделала слабую попытку улыбнуться в ответ. На нее обрушилась следующая волна дрожи и стерла с лица улыбку, как волнующееся море разрушает на берегу песчаные замки. Волна откатилась, дав ей передышку более короткую, чем первая. Затем новая волна, и тело затрясло еще яростнее.
   --Не напрягайтесь,-- произнес он.-- Отдайтесь этому полностью. Представьте, будто вы -- на доске для серфинга и скользите на гребне волны.
   "И не позволяй ей,-- прошептал он про себя,-- сбросить тебя, чтобы ты погружалась все глубже и глубже в бездну и утонула... Ушла вниз, где так тихо и спокойно и такая чудесная густая зелень, где ты в безмятежности колышешься и больше не ведаешь о суете земной жизни".
   В этом таилась опасность. Она могла не пожелать прислушаться к тому, что говорили ей мышцы и язык. Она могла отступить в уголок своего сознания, в какую-нибудь глубокую, темную нишу, где никто, и она сама в том числе, не сумеет отыскать ее.
   Вот почему он так внимательно следил за циферблатами. Если их показания слишком близко подберутся к минусовому участку, ему придется вколоть ей антидот. Без промедления. В противном случае она может впасть в оцепенение и остаться в таком состоянии, не воспринимая голосов извне и прикосновений рук. Затем ее могут перевести в какой-нибудь земной санаторий, где, надо надеяться, с ней будут обращаться как должно при ее состоянии. не исключено, что там ее приведут в более или менее прежний вид, а, может, даже полностью вылечат. Возможно также, что из этого транса, подобного смерти, она не выйдет и останется недвижимой, пока кто-нибудь не перевернет ее или по-другому не согнет ей руки или ноги. Она останется недвижимой внешне, а потом наступит день, когда прекратят всякое движение и внутренние органы.
   В этом заключалась опасность. И все же он рискнул, потому что верил в себя, потому что обладал чувством меры; имелся еще и последний, но самый сильный довод -- из-за ее отца. Он боялся, что если "Король эльфов" улетит с ней до того, как она пройдет курс радикального лечения, то можно считать, что девушка пропала. Пропала для собственного здоровья и -- что не менее важно, как ему пришлось признаться себе -- для него самого.
   И сейчас, когда он смотрел на нее не только как врач, он заметил начало нового мускульного движения. Это была пульсация в животе, которая, подобно кругам по воде от брошенного камня, вскоре охватила все тело. Пульсирующая волна распространялась, не встречая сопротивления, так как девушка лежала расслабившись, положив руки на голову и слегка согнув ноги в коленях. Он не знал, чем было вызвано это мускульное напряжение: страхом или перед новыми приступами дрожи или тем, что она все еще стыдилась своей наготы.
   Это не имело значения. В следующий миг девушку скрутили судороги, да так, что стрелка прибора ракетой метнулась к минусовому участку. Ее бедра стали вращаться и в то же время их будто что-то выталкивало вверх. Ее лицо подергивалось, словно от боли, в голова металась по подушке из стороны в сторону.
   Он увидел достаточно, чтобы понять, что происходит. Он дал знак Роде, чтобы та набросила на девушку одеяло. Он не хотел стеснять ее дольше, чем требовалось.
   --Вы не должны бороться с собой, Дебби,-- сказал он.-- Своим сопротивлением вы просто измучаете себя, сожжете дотла асефин и помешаете его действию. Не противьтесь.
   --А что, по-вашему, я делаю? -- выдохнула она.
   --Вы считаете, что не противитесь, но это не так. Расслабьтесь и действуйте заодно с тем, что в вас происходит. Не обращайте на нас внимания. Мы вам не судьи.
   --Я постараюсь.
   Но стрелка и не думала смещаться к плюсу.
   --Дебби, я отвернусь от вас и буду следить только за циферблатами и ничем больше. Идет?
   Она кивнула, и врач повернулся к ней спиной. Мгновением позже он услышал слабый вскрик, потом еще и еще. Позади раздались звуки ударов по кровати. В то же время стрелка, дрогнув, двинулась по дуге обратно -- в ту часть циферблата, куда он и хотел. Улыбнувшись, он удвоил внимание. Первая фаза окончилась. Стрелка качнется обратно к минусу, будет еще одна схватка, и если девушка вновь победит, она заставит стрелку снова подняться к победоносной половине циферблата.
   Так все и произошло. Некоторое время она лежала спокойно и тяжело дышала, иногда постанывала. Затем, в ответ на его настойчивые просьбы поддаться рвущемуся наружу чувству, она стала плакать навзрыд -- так, как никогда прежде. Он слушал молча, иногда вставляя слово-другое, напоминая ей о человеке, который исчез. Всякий раз, когда его вознаграждали новым взрывом горя, он улыбался. Он выжмет из нее этот эпизод, как он сделал с предыдущим. Дело лишь в том, что хотя он и догадывался о сути последнего события и мотиве, стоящем за ним, он не мог то же самое сказать о первом. Основное его следствие было очевидно, но являлось ли сутью эпизода разочарование или душевная травма, он не знал. Что бы там ни было, он ревновал к человеку, который оказался причиной этого разочарования или потрясения.
   Немного устало он дал Роде дальнейшие указания и принялся обследовать Дебби: не ушиблась ли та. Во время обследования она лежала с закрытыми глазами, словно не хотела встретиться с ним взглядом. Он ласково похлопал ее по плечу и спросил, сможет ли она заснуть без снотворного.
   --До чего странно,-- проговорила она слабым голосом.-- После всего, что со мной сегодня приключилось, удивительно, как это я еще не сошла с ума. Но я чувствую себя отдохнувшей, свободной от всякого напряжения, будто тот асефин, или как вы его называете, пошел мне на пользу. Думаю, что сумею заснуть. И без всяких кошмаров.
   --Не лекарство принесло вам пользу,-- сказал он.-- Вы сами сделали это. Препарат лишь помог выплеснуть то, что нуждалось в выходе.
   Он натянул на нее одеяло по самый подбородок.
   --Я пришлю сюда сиделку подежурить, пока вы не проснетесь. Идет?
   Она сонно улыбнулась.
   --Меня никто не разбудит?
   --Никто.
   Даже твой отец, капитан, поклялся он про себя.
   --Спокойной ночи.
   Он тихо закрыл за собой дверь каюты и, сжав кулаки в карманах куртки, пошел по коридору к радиорубке. По дороге он встретил Располда.
   В темной глубине черных глаз детектива метались искорки. Его нос картошкой растягивался и морщился, словно сжимаемый невидимой рукой.
   --Эй, Марк, представляешь? С радара на N 5 только что передали нам, что поймали на своих экранах сигнал движущегося объекта размером со спасательную шлюпку "Короля эльфов". Объект падал в атмосферу Земли. Падение зафиксировали два часа назад -- как раз в то время, когда мы пришли к выводу, что Клакстон, похоже, исчез.    Напрягшись, Голерс вперил в детектива бесстрастный взгляд.
   --И?
   --Он так стремительно вошел в воздушную оболочку, что вспыхнул, как метеорит. Что не сгорело, то упало в Тихий океан.
   Доктор Марк Голерс стоял на станции Звездной корпорации Саксуэлла. Рядом с ним были два больших чемодана -- все, что ему позволят пронести на борт "Короля эльфов". Рода Ту стояла невдалеке, прощаясь с подружками. Марк лениво наблюдал за ними и прислушивался к обрывкам разговора, которые весьма забавляли его. Как раз сейчас одна из подружек Роды рассказывала той, как подцепить мужчину на Дикой Глуши после приземления. Совет был хорош, несмотря на то, что подруга сама до сих пор не сумела поймать в свои сети хоть какого представителя мужского пола.
   --Ну конечно, дорогая, что до меня, так я бы предпочла остаться и попытать счастья здесь, в цивилизованном мире. Ведь всегда есть возможность получить разрешение на двоеженство и, хотя некоторые девушки отказываются играть вторую скрипку, по мне мак это совсем неплохо, потому что никогда не знаешь, когда твоему супружнику взбредет на ум сделать тебя номером один, а потом...
   Подошел Располд и отвлек его от разговоров.
   --Слушай, Марк,-- сказал он, не утруждая себя вступлением,-мое заявление о переводе отклонили. Так что я не лечу на "Короле Эльфов". Хочу попросить тебя -- в виде одолжения нам обоим и человечеству вообще -- следить!
   --Следить за чем?
   --Сам знаешь, за чем. Марк, каюта Дебби Эверлейк -- не единственное место на "Короле эльфов", которое сомнительно попахивает. Я не я, если все это не требует тщательного расследования. Но я бессилен убедить сове начальство открыть дело. Они говорят, что я не могу представить им ни одного мало-мальски убедительного доказательства, чтобы оправдать применение каларошеля. По их мнению, Клакстон совершил самоубийство в минуту помешательства. Мне посоветовали забыть об этом деле. Я не могу, поэтому и прошу тебя не спускать глаз в Эверлейков.
   --Мне это не составит труда.
   --Ты думаешь о Дебби. Спору нет, она красива или будет красивой, если нарастит на свои нежные косточки немного мяса. Но как ей это удастся с таким отцом, который испепеляет ее каждым своим взглядом?