Вуниер стрельнул глазами в сторону кровати и уставился на Джима.
- Ну, мне пора, - сказал он. И с деланной небрежностью добавил: - Ты уж сам займи своего гостя. - А потом убрался из комнаты очень быстро
Джим громко засмеялся, как только решил, что Вуниер его не услышит. То, что он будто бы видел, Джим позаимствовал из романа Филипа Уайли название он позабыл, - но не знал, правда ли Вуниер поверил, что под кроватью что-то есть, или просто испугался, что на Джима "накатило".
Через минуту, однако, настроение Джима сделалось какимто полосатым и черным, и красным. Точно фазы тока. Депрессия, перемежающаяся со злостью. Психологи говорят, что депрессия - это злость, направленная против себя самого. Как же можно тогда за одну минуту испытать обе эти напасти - словно выключателем щелкают туда-сюда? Пожалуй, он и правда вот-вот сбрендит.
МАНИАКАЛЬНОЕ СОСТОЯНИЕ ВЫЗЫВАЕТ СИЛЬНУЮ ДЕПРЕССИЮ.
Надо будет прилепить это в туалете. Он докажет им, что их чертов неуловимый Алый Буквовщик - не единственный, кто способен нанести удар из тьмы.
У него даже своей одежды нет. И денег нет. Отними у мужчины или женщины все имущество и деньги - и вот перед тобой человек, лишенный всякого мужества и всякой женственности. Это уже и не человек. Если он только не индийский факир и не йог, не часть общества, в котором такие люди считаются святыми. В этом мире человека делают одежда и деньги здесь только король может ходить голым, оставаясь человеком.
У него нет ничего.
Все так же сидя на стуле и глядя в ничто, на ничто, глядящееся в зеркало, Джим почувствовал, что чернота уходит. Она сменилась красным, красным, захлестнувшим каждую клеточку тела и мозга.
Но у человека, который испытывает гнев, кое-что уже есть. Гнев - это позитивная величина, даже если ведет к негативным действиям. В одном стихотворении, которое он читал когда-то давно, говорилось - как же? Джим не помнил наизусть... Ярость сделает свое там, где разум бессилен.
Джилмен Шервуд, один из больных, просунул голову в дверь.
- Эй, Гримсон! Через десять минут групповая терапия!
Джим кивнул и встал со стула.
Он знал теперь, кого выберет. Кем станет.
Это будет Рыжий Орк, властитель-злодей, самый опасный враг Кикахи. Подлый и свирепый сукин сын. Всех лягает в зад, потому что у самого задница красная.
ГЛАВА 4
3 октября 1979 г, Хэллоуин (Канун дня всех святых)
Что-то разбудило Джима еще до того, как зазвонил будильник. Мутными со сна глазами он посмотрел вверх. Трещины на потолке медленно складывались в карту хаоса. Или это начальный набросок какого-нибудь зверя или загадочного символа? Новые трещины ответвились от старых с тех пор, как он вечером лег спать.
Звон будильника заставил его подскочить. Дзыынь! Проснись и пой! Подымайся, ленивец! Двигай! Двигай! В атаку, вперед!
Утреннее солнце светило сквозь тонкие желтые занавески, и видно было, как из трещин сыплется белая пыль.
Земля под домом шевельнулась и тряхнула его кровать. Прямо под ним, в давно заброшенных горных выработках под Бельмонт-Сити, что-то сдвинулось или осыпалось, и дом Гримсонов еще чуть-чуть просел или покосился.
Три месяца назад за четыре квартала от их дома два соседних здания провалились во внезапно открывшуюся яму два фута глубиной. Теперь они стояли, прислонясь друг к другу, а веранды с них и спереди и сзади сорвало. Раньше между ними было шесть футов расстояния, а теперь их втиснуло в дыру рядом, и они торчали, точно две очень большие и очень твердые свечки у великана в заднице.
Толчок, происшедший минуту назад, выдернул Джима, словно форель на крючке, из кошмара. Но Джим стонал и скулил во сне не потому, что увидел какое-то чудовище. Это был черный на черном сон, где ничего, совсем ничего, не происходило.
Джим приказал себе поднять свои усталые кости с постели. "С песней на устах". Угу. С песней вроде "Хмурого воскресенья". Только сегодня-то среда, день всех душ.
Комната была очень мала. Семь больших плакатов были пришпилены к выцветшим обоям с красными розами на светло-зеленом фоне и к обратной стороне двери. Самый большой изображал Кейта Муна, великого и недавно сошедшего с ума барабанщика группы "Ху". А самый яркий представлял пятерых членов "Хот Вотер Эскимос", местной рок-группы. "План" Диллард блюет в саксофон; Вероника Паппас, "Поющая дырка", кажет микрофон из-под кожаной мини-юбки; Боб Пеллегрино, "Птичкина кака", производит мастурбацию барабанной палочке; Стив Ларсен, "Козел", взвалил на горб гитару; Сэм Вайзак, "Ветряк", брякает по клавишам. Над этой мерзкой компашкой висела дюжина коровьих колокольчиков, вместе напоминающих НЛО в полете. Вблизи и при ярком свете можно было разглядеть тонкие проволочки, прикрепляющие их к потолку.
Джим в рваной зеленой пижамной куртке, красных пижамных штанах и черных носках вылез из постели и открыл дверь. Точно, она открывается туже, чем вчера. Джим прошел налево по темному холлу. Тускло-зеленый ковер на полу совсем протерся. В тесной ванной Джим зажег свет. Взглянув в зеркало, он поморщился. Под кожей назревал третий прыщ. Рыжие усики еще немного подросли со вчерашнего дня. В уик-энд придется побриться. Тупое лезвие (отец их хранит, потому что новые слишком дорого стоят) поцарапает его, сдерет корочку со свежевыдавленных прыщей, и из них пойдет кровь.
Джим помочился в раковину. Так он помогал своему отцу, Эрику Гримсону. Эрик всегда разорялся, что, если часто спускать воду, слишком много надо платить по счету. А еще это была маленькая, хоть и тайная месть Джима их домашнему тирану, в каждой бочке затычке.
Стоя над раковиной, Джим изучал себя в зеркале. Большие синие глаза у него от обоих родителей: и от норвежца-отца, и от венгерки-матери. Рыжеватыми волосами, длинной челюстью и выступающим подбородком наделил его Эрик Гримсон. Маленькие уши, длинный прямой нос и слегка восточный разрез глаз - это дары матери, Евы Наги-Гримсон. Рост шесть футов и полдюйма - это от отца. Джиму надо подрасти еще на три дюйма, чтобы сравняться с виновником своих дней. Старик у него жилистый и узкоплечий, но Джиму широкие плечи достались с материнской стороны. Братья у матери хоть и малы ростом, зато крепкие и мускулистые.
Боже ж ты мой! Избавиться бы от проклятых прыщей - и он был бы очень даже ничего. Мог бы даже добиться какого-то успеха у Шейлы Хелсгетс, у самой красивой девочки в Бельмонтской Центральной средней школе, предмета его воздыханий. Джим все собирался посмотреть в словаре, что в точности означает "предмет воздыханий". Джим понимал это выражение так, что любовь у него безответная, что он для нее значит не больше, чем для спутника на орбите задевающий его радарный луч.
Единственные слова, с которыми она когда-либо обращалась к нему, была просьба держаться от нее с подветренной стороны. Это обидело Джима, но не настолько, чтобы он перестал ее любить. Он стал мыться два раза в неделю серьезная жертва с его стороны, если учесть, как мало у него времени на разные пустяки.
Уж эти прыщи! И зачем только Бог, если он есть, проклял ими подростков?
Поплескав водой на лицо и на пенис и вытерев их полотенцем, которым по идее вытирается только отец, Джим направился на кухню. Несмотря на темноту в холле, на ковре была заметна белая пыль от штукатурки. Придя на кухню, Джим увидел новые трещины на позеленевшем потолке. На газовой плите и покрывающей стол клеенке тоже лежал тонкий слой белой пыли.
- Скоро провалимся в дыру, - пробурчал он. - Прямиком в Китай. Или в ад.
Он торопливо принялся готовить себе завтрак. Открыл дверцу сорокалетнего холодильника, в котором охлаждающая спираль напоминала марсианскую сторожевую башню, и достал из него банку майонеза, польскую колбасу, польский консервированный перец, такой острый, что на выходе обжигает задний проход, половинку почерневшего банана, увядший салат и холодный хлеб. Закрыть дверцу он забыл. Пока закипала вода на чашку растворимого кофе, Джим нарезал колбасу и банан и состряпал себе сандвич.
Он включил радио, купленное отцом его отца в день появления на рынке первых транзисторных приемников. Старый ламповый "Дженерал Электрик" пылился на битком набитом чердаке вместе с кипами старых газет и журналов, поломанными игрушками, поношенной одеждой, битой посудой, ржавыми столовыми приборами, облысевшими подметальными щетками и перегоревшим пылесосом "Гувер" выпуска 1942 года.
Эрик и Ева Гримсон не в силах были расстаться ни с чем, кроме пищевых отходов, да и те не всегда выбрасывали. Лишиться своего добра для них все равно что отдать кусок собственного мяса. Большинство людей оставляет прошлое позади. Его родители громоздили его у себя над головой.
Джим откусил большой кусок сандвича, сопроводив его куском польского перца. С огнем во рту и слезящимися глазами он выключил газ и вылил кипяток в чашку. Пока он размешивал кофе, ВИЭК, единственная рок-станция в Бельмонт-Сити, врубилась на конце сообщения о погоде. А потом запустила шестнадцатый номер местного недельного хит-парада. "Твоя рука - не то, что надо мне!" Первая песня "Хот Вотер Эскимос", которую Джим слышал по радио. Ей же суждено было стать и последней.
Наливая в стакан холодную воду из-под крана, он услышал рычание, исходившее не из радио. Приемник умолк. Пару секунд было тихо, только вода бежала. Потом за спиной у Джима снова раздался рык.
- Черт! Сто раз говорил, чтобы оно у тебя не орало! Ей-Богу, я выкину это проклятое радио в окошко! И закрой этот поганый холодильник!
Голос был тихий, но густой, и принадлежал отцу, его законному властелину. В детстве этот голос наводил на Джима страх и трепет - ребенку казалось, что он нечеловеческий. Джиму и до сих пор так казалось.
Однако были ведь и моменты, когда он любил этот голос, смеялся, слыша его. Вот это и путало отношение Джима к отцу. Но сейчас всякая путаница отсутствовала.
Джим выпрямился, закрыл кран и отпил из стакана, медленно оборачиваясь. Эрик Гримсон был высокий, краснолицый, красноглазый, с набрякшими веками, мордастый и пузатый. Лопнувшие сосуды на его носу и щеках напомнили Джиму о трещинах на потолке.
Иисус, Мария, Иосиф!
Опять конфликт поколений, как выражается школьный психолог. Опять сцепляться рогами с этим говнюком, как выразился про себя Джим.
Папаша сел, поставил локти на стол и упер подбородок в ладони. Какой-то миг казалось, что он сейчас заплачет. Потом он стукнул ладонями по столу, аж сахарница подскочила. Он жег Джима взглядом, но руки у него тряслись, когда он зажигал спичку и закуривал.
- Ты нарочно сделал громко, так ведь? Чтобы не дать мне спать. Богу известно, и вам с матерью тоже известно, как мне нужен сон. Но разве ж ты дашь поспать? И почему! Из чистой вредности, из подлого чувства противоречия, которое у тебя от матери, вот почему! Сказано тебе - закрой холодильник! Ах ты... змей! Змей зловредный, вот ты кто!
Он опять хватил рукой по столу. Облако пивного перегара, идущее от него, заставило Джима сморщиться.
- Больше я твоих пакостей терпеть не стану! Богом клянусь, выкину это поганое радио в окошко! И тебя следом!
- Давай выкидывай! - сказал Джим. - Не больно меня это колышет!
Он не боялся, что отец поймает его на слове. Как бы ни был зол Эрик Гримсон, он не станет уничтожать ничего, что стоит денег. Эрик поднялся со стула.
- Пошел вон! - заорал он. - Вон, вон, вон! Чтоб я не видел тут твою паскудную рожу, выродок патлатый! Катись, или я погоню тебя до самой школы пинками в зад! Катись сию минуту!
Старик нарывается, чтобы я его ударил, подумал Джим. Тогда он переломает сыну пару костей, пустит ему кровь из носу, двинет его в живот, пнет в мошонку, врежет по почкам.
Сделает как раз то, что и он хотел проделать со своим стариком - и проделает когда-нибудь.
- Ладно! - заорал Джим в ответ. - Ухожу, забулдыга, нищеброд, пожизненный кандидат на пособие, паразит, лодырь, неудачник! А холодильник сам закрывай.
Бетономешалочный голос Эрика стал еще ниже, но громче. Лицо у него побагровело, рот широко открылся, обнажив кривые, желтые от табака зубы. Глаза выкатились, точно два кровавых сгустка.
- Ты как с отцом разговариваешь? Ты, паршивый хиппи, вонючий... вонючий...
- Розовый комми, - подсказал Джим, пробираясь мимо отца лицом к нему. Сын приготовился в случае чего дать сдачи, но его пробирала дрожь.
- Вот-вот! В самую точку! - проревел отец. Но Джим уже бежал через холл. У самой двери в свою спальню он увидел, как открылась дверь в дальнем конце коридора. Из узкой щелки вырвался мерцающий свет и сильный запах ладана. Выглянула мать. Она, как обычно, молится и перебирает четки, стоя на коленях перед статуэтками в своей комнате. Она прекрасно слышит, как они ругаются, но вместо того, чтобы выйти и заступиться за сына, прячется за дверью и ждет, когда воцарится мир и покой, хотя бы относительный.
- Скажи Богу, пусть вставит себе! - крикнул Джим. Мать ахнула и скрылась, медленно и бесшумно притворив за собой дверь. Вот такая у него мать. Медленная и беззвучная, тихая и кроткая. И проку от нее не больше чем от тени, на которую она смахивает. Она так долго жила среди призраков, что сама стала призраком.
ГЛАВА 5
Джим, уже одетый и со школьной сумкой в руке, выскочил из дома. На пороге, изрыгая оскорбления и угрозы, стоял отец. Нет, он не собирался преследовать сына за пределами своей территории, на которой чувствовал себя в безопасности. Здесь, у себя, он царь, бог и воинский начальник. Хотя его земля на самом-то деле не его, а банковская, если уж соблюдать точность. А если туннели и шахты под домом будут все так же оседать, она скоро станет просто мать-сырой землей.
Небо было ясное, и солнце обещало прогреть воздух градусов до семидесяти с лишним. Отличный денек для Хэллоуина, хотя по радио и сказали, что попозже соберутся тучи.
Это только внешне. Вокруг Джима громыхал гром, точно сердитый людоед швырял на своей кухне горшки и сковородки. Черные тучи неслись по его персональному небу, предвещая, что дальше будет еще хуже.
Эрик Гримсон продолжал кричать и тогда, когда сын отошел на квартал от дома. Пара соседей высунули головы за дверь посмотреть, что за гвалт. Джим летел вперед, размахивая сумкой, где лежали пять учебников, в которые он накануне вечером и не заглядывал, карандаши, шариковая ручка и две тетрадки, в которых Джим в основном пытался писать стихи. Еще там лежали три потрепанные и грязные книжки в бумажных обложках: "Нова-Экспресс", "Венера в раковине" [Роман Ф.Ж.Фармера (Примеч. ред.)] и "Древний Египет".
Мать не успела приготовить Джиму завтрак. Ну и ладно. Все равно желудок жжет, точно кулак, в котором зажата раскаленная докрасна колючая проволока.
Чересчур много, чересчур долго,
Когда же Большой Взрыв разнесет его в клочья?
Он уже грядет, он уже грядет.
В тетрадке было последнее стихотворение Джима, "Ледники и новые звезды".
Гори, гори, гори, гори!
Ничто не покажет, как я накален.
Слова - лишь тени; ярость - вот суть.
Дядя Сэм мой огонь прихлопнет,
Дядя Сэм - ползущий ледник,
В нем пять миль высоты, он горы
Состругивает под гребенку.
Ледник хочет, чтоб все было плоско,
Он хочет всякий огонь загасить.
Папа с мамой - ледовые горы,
Идут на меня охладить мой огонь.
Гигантский айсберг Белого дома,
Тролли из ФБР,
Бесы из ЦРУ,
Оборотни-легавые окружают меня.
Морозильник тюрьмы мой огонь заморозит.
Ахав преследует Моби Дика,
[Герой романа Г. Мелвилла "Моби Дик", капитан, преследующий
легендарного белого кита. (Примеч. пер.)]
Белого, как здоровенный член,
Ахав срывает маску с Бога,
Он - снаряд, готовый взорваться,
Но он только свечка по сравнению со мной.
Эру за эрой, век за веком
Старый диспетчер Время при деле,
Экспресс "Солнце" знай себе шпарит
К станции под названием Новая,
Взрывает, сжигает, испепеляет,
Усеет Плутон осколками Марса,
Ледник отдаст мой застывший труп,
Ледник, как и все кругом, загорится,
Застывший труп снова вспыхнет огнем.
Праведный огонь не загасишь.
Гори, гори, гори, гори!
Здесь было сказано все, однако не совсем все.
Вот почему кино, живопись и рок - особенно рок - иногда лучше слов. Они высказывают то, чего нельзя высказать. Лучше, чем слова.
Улица вокруг Джима на миг заколебалась. Стала мерцающей и зыбкой, как мираж в пустыне. Потом остыла и сделалась опять незыблемой. Корнплантер-стрит стала такой же прочной, как пару секунд назад. И такой же убогой. В семи кварталах от Джима над крышами маячили черные гигантские трубы и верхние этажи сталепрокатного завода Хелсгетса. Гиганты были мертвы, ведь из них не валил больше черный вонючий дым. Джим помнил их живыми, хотя это было давным-давно, точно в прошлом веке.
Дешевая заграничная сталь задушила металлургию района. С той поры так казалось Джиму - и начались несчастья его родителей, а стало быть, и его несчастья. Плавильные печи, извергая на город грязь и отраву, извергали также и благосостояние. А вместе с чистым воздухом пришли бедность, отчаяние, ярость и насилие. Хотя горожане могли теперь рассмотреть дом в двух кварталах от себя, своего будущего они разглядеть не могли и как будто не очень к этому стремились.
Эта улица и весь город были настоящей "Улицей Отчаяния", о которой поет Боб Дилан.
Джим вез по растрескавшемуся тротуару свои грязные, потертые ботинки. Он шел мимо двухэтажных бунгало, построенных сразу после войны. Перед некоторыми из них были палисадники; заборчики кое-где были выкрашены белой краской и не так давно подправлены. Внутри загородок были кое-где красивые газоны. А там, где травы было мало или вовсе не было, стояли на кирпичах старые машины или разобранные мотоциклы.
Утреннее солнце сияло на безоблачном синем небе. Но Джиму давно уже казалось, что свет в Бельмонт-Сити не такой, как везде. Здесь он был особенно резким и в то же время точно песок. Как может солнечный свет в чистой атмосфере напоминать песок? А вот поди ж ты. Джим не помнил, с каких пор ему стало так казаться. Вроде бы с тех, как у него начали расти волосы на лобке. Бздынь! И вот Он, необоримый Он. Бздынь! Он встает и раздувается, как рассерженная кобра, ни с того ни с сего - был бы хоть малейший намек на секс. Что угодно - фильмы, фото, реклама, шальные мысли, возникающие в уме образы - пробуждает Его к жизни, точно колдунья при помощи волшебной палочки. Бздынь! А вот и Он, хочешь красней, хочешь нет.
Тогда-то дневной свет в Бельмонт-Сити и стал резким и песчаным.
Или нет?
А может, это началось, когда Джима посетило первое "видение". Или когда на нем впервые появились "стигматы" [Психопатическая реакция, при которой у фанатично верующих появляются раны на тех же местах, что у распятого Христа. (Примеч. пер.)]
За полквартала впереди по Корнплантер-стрит Джим увидел своего закадычного дружка, Сэма Вайзака (Ветряка). Сэм стоял у белого штакетника в своем палисаднике. Джим прибавил шагу. Только дед, Рагнар Гримсон, норвежский моряк и механик по локомотивам, да Сэм Вайзак любили Джима по-настоящему. Все они были точно камертоны, настроенные в унисон. Но дед уже пять лет как умер (может, это тогда свет стал резким и песчаным), и теперь только Джим и Сэм звучали на одинаковой частоте.
Сэм был ростом шесть футов и очень тощий. Его худая и заостренная физия могла бы послужить моделью для Койота из мультика "Догонялки". У Сэма был в точности такой же голодный и отчаявшийся вид, но в близко посаженных, темнокарих глазах не наблюдалось, как у Койота, неугасимой искорки надежды. Блестящие черные волосы стояли на голове шапкой, почти как "африканское солнце".
- Какие люди! - закричал Сэм, завидев Джима. Голос у него был пронзительный и плаксивый. Он проделал танцевальную дорожку, сопроводив ее пением первых шести строк из одного стихотворения Джима. Джим считал, что стих хороший, но "Хот Вотер Эскимос" отвергли его как "не совсем рок". Первая строчка в нем - это фраза, которую сибирские шаманы произносят во время магических обрядов, слова, превращающие хаотические силовые линии в могущественные орудия добра или зла.
Целиком песня звучала так:
АТА МАТУМА M'MATA!
Ты в проблемах, как в дерьме?
Зови сибирского шамана.
Он гарантирует результат,
Он поет, как пел в каменном веке:
АТА МАТУМА M'MATA!
Нужны магические предметы,
У Неймана Маркуса их не купишь.
Перо ангела, зуб Дракулы,
Малярия белого мишки,
Сдержанное слово политикана,
Вопль капитана Крюка у писсуара,
Сера из уха доктора Спока,
Зрительский рейтинг феи Динь-Динь,
[Капитан и фея Динь-Динь - персонажи сказки Дж Барри "Питер Пэн"
Доктор Спок - персонаж популярного научно-фантастического телесериала
"Звездный путь" (Примеч. ред.)]
Сок томатный с резусом минус,
Джека-Потрошителя нежные чувства,
Игольное ушко, где богач застрянет,
Пупки наших предков Адама и Евы,
Виза со штампом самого Сатаны.
Смешай все это, как Бетти Крокер,
Кипящее варево остуди.
Когда остынет и взвоет в голос,
Выпей его, выпей его!
АТА МАТУМА M'MATA!
- Не помогает заклинание, Сэм, - сказал Джим. - Я в полном провале. И злой, как собака, прямо фитиль в заднице.
Миссис Вайзак смотрела на него в окно. Она была большая, с грудями, как у Матушки-Земли - настоящая могучая Мать. Это она заправляла всем в семье, не то что мать Джима. Мистер Вайзак, и сам не слабак, был тенью своей жены. Она повернется - и он повернется. Она скажет - он кивнет.
Миссис Вайзак глядела как-то странно. Может, она хотела бы, чтобы Джим тоже был ее сыном? Ее бы воля - она бы завела по меньшей мере шестерых, целый род, плодоносила бы, как дерево. Но после первого же ребенка, Сэма, ей удалили матку. Мистер Вайзак, будучи в безжалостном настроении, что случалось с ним часто, говорил, что Сэм отравил ей утробу.
А может, она так странно смотрит, потому что думает, что у Сэма друг со странностями? Не всякая мать захочет, чтобы с ее сыном водился мальчик, у которого бывали какие-то видения и появлялись стигматы.
Мать Джима - дело другое. Сначала ей думалось, что Джим - новый святой Франциск, из-за нездешних вещей, которые он видел, и его необъяснимых кровотечений. Но когда Джим подрос, она перестала мечтать о его канонизации. Теперь она спрашивала себя, уж не совокупилась ли она с дьяволом во сне и не от этого ли родился Джим. Вслух она об этом никогда не говорила, зато отец говорил. И Джим был уверен, что отец повторяет ее слова. Правда, папаша и сам мог выдумать. Если он мучил сына не весь день напролет, так только потому, что у него были другие дела. Например, выпивка и игра.
Джим помахал миссис Вайзак рукой. Она отпрянула, словно испугалась, но тут же вернулась к окну и помахала в ответ. Поскольку она никого не боится - вот бы и его мать была такой, - то, наверное, думала о нем что-нибудь плохое. И ей стало стыдно. Или он слишком чувствительный и слишком много о себе понимает? Так говорили ему и отец, и куратор в школе.
Джим и Сэм пошли своей дорогой. Сэм мотнул головой, и его афрошевелюра качнулась, словно плюмаж на шлеме троянского воина.
- Ну? - проныл он Джиму в ухо.
- Чего ну?
- Господи Иисусе, ты говоришь, что в полном провале, и мы целый квартал прошли, а от тебя ни слова! Чего стряслось-то? Все та же история? Ты и твой старик?
- Угу. Извини. Я задумался, ушел в себя. Как-нибудь уйду и не вернусь. А зачем? Вот тебе моя жалкая и печальная повесть.
Сэм слушал его, вставляя временами только: "Офонареть, парень! Офонареть!" Когда Джим закончил, Сэм сказал:
- Вот гадство, да? Ну что тут сделаешь? Да ничего - таков закон предков. Погоди, вот будет тебе восемнадцать, тогда сможешь послать своего старика к такой-то матери.
- Если мы до того не поубиваем друг друга.
- Ага. Конец фильма! Продолжения не последует. Злишься? Слушай, мы с мамашей утром поругались, прямо как ты с отцом. Только у матери тема одна - музыка. "Я работала так, что задница отваливалась, - говорит она, - ради того, чтобы ты мог учиться музыке, и теперь ты умеешь играть на фортепиано и на гитаре. Но я не для того втыкалась продавщицей в бакалейном, сидела с детьми и Бог знает чем еще занималась, каждый пенни считала, чтоб ты стал рок-музыкантом. А теперь еще вырядишься, как панк, будешь точно пьяный головорез-краснокожий и опозоришь меня с отцом, наших друзей и отца Кохановского! Святители небесные, дева Мария, помогите мне! Я-то хотела, чтобы ты играл классику, Шопена и Моцарта, чтобы я могла тобой гордиться! Погляди на себя!" Ну и прочее. Все то же дерьмо. Я и ляпнул то, чего не следовало - но у меня уж тогда прямо в глазах помутилось.
Сэм описал несколько кругов обеими руками, в одной из которых был мешочек с завтраком. Ветряк заработал.
- "Задница, говоришь, отваливалась? - говорю я ей. - А это что, верблюд?" - И показываю на ее мощную казенную часть. Прости мне, Боже, я ведь люблю мать, хоть она и проедает мне плешь. В общем, пришлось спасаться бегством. Она швыряла в меня посуду и гонялась за мной с метлой. Я пронесся по всему дому и вылетел на задний двор, а она знай вопит, а старик ржет как сумасшедший, прямо по полу катается - рад, что досталось еще кому-то, кроме него.
Джима обидело, что Сэма не очень трогают его проблемы с отцом. А Джим-то ему открылся, ища всем существом поддержки, понимания и совета. Вот тебе и друг, ближе которого нет. Игнорирует абсолютно не терпящий отлагательства кризис своего друга и говорит о собственных трудностях Джим и так о них слышит слишком часто.
ГЛАВА 6
Они свернули с Корнплантер-стрит на Питтс-авеню. По ней еще шесть кварталов до Бельмонтской Центральной средней школы. Мимо них проносились машины со школьниками. Никто из машин не помахал двум пешеходам и не окликнул их, хотя все их знали. Джим чувствовал себя отверженным, прокаженным, хотя единственная его кожная болезнь - это прыщи. От этого его настроение сделалось еще чернее, его гнев еще краснее.
- Ну, мне пора, - сказал он. И с деланной небрежностью добавил: - Ты уж сам займи своего гостя. - А потом убрался из комнаты очень быстро
Джим громко засмеялся, как только решил, что Вуниер его не услышит. То, что он будто бы видел, Джим позаимствовал из романа Филипа Уайли название он позабыл, - но не знал, правда ли Вуниер поверил, что под кроватью что-то есть, или просто испугался, что на Джима "накатило".
Через минуту, однако, настроение Джима сделалось какимто полосатым и черным, и красным. Точно фазы тока. Депрессия, перемежающаяся со злостью. Психологи говорят, что депрессия - это злость, направленная против себя самого. Как же можно тогда за одну минуту испытать обе эти напасти - словно выключателем щелкают туда-сюда? Пожалуй, он и правда вот-вот сбрендит.
МАНИАКАЛЬНОЕ СОСТОЯНИЕ ВЫЗЫВАЕТ СИЛЬНУЮ ДЕПРЕССИЮ.
Надо будет прилепить это в туалете. Он докажет им, что их чертов неуловимый Алый Буквовщик - не единственный, кто способен нанести удар из тьмы.
У него даже своей одежды нет. И денег нет. Отними у мужчины или женщины все имущество и деньги - и вот перед тобой человек, лишенный всякого мужества и всякой женственности. Это уже и не человек. Если он только не индийский факир и не йог, не часть общества, в котором такие люди считаются святыми. В этом мире человека делают одежда и деньги здесь только король может ходить голым, оставаясь человеком.
У него нет ничего.
Все так же сидя на стуле и глядя в ничто, на ничто, глядящееся в зеркало, Джим почувствовал, что чернота уходит. Она сменилась красным, красным, захлестнувшим каждую клеточку тела и мозга.
Но у человека, который испытывает гнев, кое-что уже есть. Гнев - это позитивная величина, даже если ведет к негативным действиям. В одном стихотворении, которое он читал когда-то давно, говорилось - как же? Джим не помнил наизусть... Ярость сделает свое там, где разум бессилен.
Джилмен Шервуд, один из больных, просунул голову в дверь.
- Эй, Гримсон! Через десять минут групповая терапия!
Джим кивнул и встал со стула.
Он знал теперь, кого выберет. Кем станет.
Это будет Рыжий Орк, властитель-злодей, самый опасный враг Кикахи. Подлый и свирепый сукин сын. Всех лягает в зад, потому что у самого задница красная.
ГЛАВА 4
3 октября 1979 г, Хэллоуин (Канун дня всех святых)
Что-то разбудило Джима еще до того, как зазвонил будильник. Мутными со сна глазами он посмотрел вверх. Трещины на потолке медленно складывались в карту хаоса. Или это начальный набросок какого-нибудь зверя или загадочного символа? Новые трещины ответвились от старых с тех пор, как он вечером лег спать.
Звон будильника заставил его подскочить. Дзыынь! Проснись и пой! Подымайся, ленивец! Двигай! Двигай! В атаку, вперед!
Утреннее солнце светило сквозь тонкие желтые занавески, и видно было, как из трещин сыплется белая пыль.
Земля под домом шевельнулась и тряхнула его кровать. Прямо под ним, в давно заброшенных горных выработках под Бельмонт-Сити, что-то сдвинулось или осыпалось, и дом Гримсонов еще чуть-чуть просел или покосился.
Три месяца назад за четыре квартала от их дома два соседних здания провалились во внезапно открывшуюся яму два фута глубиной. Теперь они стояли, прислонясь друг к другу, а веранды с них и спереди и сзади сорвало. Раньше между ними было шесть футов расстояния, а теперь их втиснуло в дыру рядом, и они торчали, точно две очень большие и очень твердые свечки у великана в заднице.
Толчок, происшедший минуту назад, выдернул Джима, словно форель на крючке, из кошмара. Но Джим стонал и скулил во сне не потому, что увидел какое-то чудовище. Это был черный на черном сон, где ничего, совсем ничего, не происходило.
Джим приказал себе поднять свои усталые кости с постели. "С песней на устах". Угу. С песней вроде "Хмурого воскресенья". Только сегодня-то среда, день всех душ.
Комната была очень мала. Семь больших плакатов были пришпилены к выцветшим обоям с красными розами на светло-зеленом фоне и к обратной стороне двери. Самый большой изображал Кейта Муна, великого и недавно сошедшего с ума барабанщика группы "Ху". А самый яркий представлял пятерых членов "Хот Вотер Эскимос", местной рок-группы. "План" Диллард блюет в саксофон; Вероника Паппас, "Поющая дырка", кажет микрофон из-под кожаной мини-юбки; Боб Пеллегрино, "Птичкина кака", производит мастурбацию барабанной палочке; Стив Ларсен, "Козел", взвалил на горб гитару; Сэм Вайзак, "Ветряк", брякает по клавишам. Над этой мерзкой компашкой висела дюжина коровьих колокольчиков, вместе напоминающих НЛО в полете. Вблизи и при ярком свете можно было разглядеть тонкие проволочки, прикрепляющие их к потолку.
Джим в рваной зеленой пижамной куртке, красных пижамных штанах и черных носках вылез из постели и открыл дверь. Точно, она открывается туже, чем вчера. Джим прошел налево по темному холлу. Тускло-зеленый ковер на полу совсем протерся. В тесной ванной Джим зажег свет. Взглянув в зеркало, он поморщился. Под кожей назревал третий прыщ. Рыжие усики еще немного подросли со вчерашнего дня. В уик-энд придется побриться. Тупое лезвие (отец их хранит, потому что новые слишком дорого стоят) поцарапает его, сдерет корочку со свежевыдавленных прыщей, и из них пойдет кровь.
Джим помочился в раковину. Так он помогал своему отцу, Эрику Гримсону. Эрик всегда разорялся, что, если часто спускать воду, слишком много надо платить по счету. А еще это была маленькая, хоть и тайная месть Джима их домашнему тирану, в каждой бочке затычке.
Стоя над раковиной, Джим изучал себя в зеркале. Большие синие глаза у него от обоих родителей: и от норвежца-отца, и от венгерки-матери. Рыжеватыми волосами, длинной челюстью и выступающим подбородком наделил его Эрик Гримсон. Маленькие уши, длинный прямой нос и слегка восточный разрез глаз - это дары матери, Евы Наги-Гримсон. Рост шесть футов и полдюйма - это от отца. Джиму надо подрасти еще на три дюйма, чтобы сравняться с виновником своих дней. Старик у него жилистый и узкоплечий, но Джиму широкие плечи достались с материнской стороны. Братья у матери хоть и малы ростом, зато крепкие и мускулистые.
Боже ж ты мой! Избавиться бы от проклятых прыщей - и он был бы очень даже ничего. Мог бы даже добиться какого-то успеха у Шейлы Хелсгетс, у самой красивой девочки в Бельмонтской Центральной средней школе, предмета его воздыханий. Джим все собирался посмотреть в словаре, что в точности означает "предмет воздыханий". Джим понимал это выражение так, что любовь у него безответная, что он для нее значит не больше, чем для спутника на орбите задевающий его радарный луч.
Единственные слова, с которыми она когда-либо обращалась к нему, была просьба держаться от нее с подветренной стороны. Это обидело Джима, но не настолько, чтобы он перестал ее любить. Он стал мыться два раза в неделю серьезная жертва с его стороны, если учесть, как мало у него времени на разные пустяки.
Уж эти прыщи! И зачем только Бог, если он есть, проклял ими подростков?
Поплескав водой на лицо и на пенис и вытерев их полотенцем, которым по идее вытирается только отец, Джим направился на кухню. Несмотря на темноту в холле, на ковре была заметна белая пыль от штукатурки. Придя на кухню, Джим увидел новые трещины на позеленевшем потолке. На газовой плите и покрывающей стол клеенке тоже лежал тонкий слой белой пыли.
- Скоро провалимся в дыру, - пробурчал он. - Прямиком в Китай. Или в ад.
Он торопливо принялся готовить себе завтрак. Открыл дверцу сорокалетнего холодильника, в котором охлаждающая спираль напоминала марсианскую сторожевую башню, и достал из него банку майонеза, польскую колбасу, польский консервированный перец, такой острый, что на выходе обжигает задний проход, половинку почерневшего банана, увядший салат и холодный хлеб. Закрыть дверцу он забыл. Пока закипала вода на чашку растворимого кофе, Джим нарезал колбасу и банан и состряпал себе сандвич.
Он включил радио, купленное отцом его отца в день появления на рынке первых транзисторных приемников. Старый ламповый "Дженерал Электрик" пылился на битком набитом чердаке вместе с кипами старых газет и журналов, поломанными игрушками, поношенной одеждой, битой посудой, ржавыми столовыми приборами, облысевшими подметальными щетками и перегоревшим пылесосом "Гувер" выпуска 1942 года.
Эрик и Ева Гримсон не в силах были расстаться ни с чем, кроме пищевых отходов, да и те не всегда выбрасывали. Лишиться своего добра для них все равно что отдать кусок собственного мяса. Большинство людей оставляет прошлое позади. Его родители громоздили его у себя над головой.
Джим откусил большой кусок сандвича, сопроводив его куском польского перца. С огнем во рту и слезящимися глазами он выключил газ и вылил кипяток в чашку. Пока он размешивал кофе, ВИЭК, единственная рок-станция в Бельмонт-Сити, врубилась на конце сообщения о погоде. А потом запустила шестнадцатый номер местного недельного хит-парада. "Твоя рука - не то, что надо мне!" Первая песня "Хот Вотер Эскимос", которую Джим слышал по радио. Ей же суждено было стать и последней.
Наливая в стакан холодную воду из-под крана, он услышал рычание, исходившее не из радио. Приемник умолк. Пару секунд было тихо, только вода бежала. Потом за спиной у Джима снова раздался рык.
- Черт! Сто раз говорил, чтобы оно у тебя не орало! Ей-Богу, я выкину это проклятое радио в окошко! И закрой этот поганый холодильник!
Голос был тихий, но густой, и принадлежал отцу, его законному властелину. В детстве этот голос наводил на Джима страх и трепет - ребенку казалось, что он нечеловеческий. Джиму и до сих пор так казалось.
Однако были ведь и моменты, когда он любил этот голос, смеялся, слыша его. Вот это и путало отношение Джима к отцу. Но сейчас всякая путаница отсутствовала.
Джим выпрямился, закрыл кран и отпил из стакана, медленно оборачиваясь. Эрик Гримсон был высокий, краснолицый, красноглазый, с набрякшими веками, мордастый и пузатый. Лопнувшие сосуды на его носу и щеках напомнили Джиму о трещинах на потолке.
Иисус, Мария, Иосиф!
Опять конфликт поколений, как выражается школьный психолог. Опять сцепляться рогами с этим говнюком, как выразился про себя Джим.
Папаша сел, поставил локти на стол и упер подбородок в ладони. Какой-то миг казалось, что он сейчас заплачет. Потом он стукнул ладонями по столу, аж сахарница подскочила. Он жег Джима взглядом, но руки у него тряслись, когда он зажигал спичку и закуривал.
- Ты нарочно сделал громко, так ведь? Чтобы не дать мне спать. Богу известно, и вам с матерью тоже известно, как мне нужен сон. Но разве ж ты дашь поспать? И почему! Из чистой вредности, из подлого чувства противоречия, которое у тебя от матери, вот почему! Сказано тебе - закрой холодильник! Ах ты... змей! Змей зловредный, вот ты кто!
Он опять хватил рукой по столу. Облако пивного перегара, идущее от него, заставило Джима сморщиться.
- Больше я твоих пакостей терпеть не стану! Богом клянусь, выкину это поганое радио в окошко! И тебя следом!
- Давай выкидывай! - сказал Джим. - Не больно меня это колышет!
Он не боялся, что отец поймает его на слове. Как бы ни был зол Эрик Гримсон, он не станет уничтожать ничего, что стоит денег. Эрик поднялся со стула.
- Пошел вон! - заорал он. - Вон, вон, вон! Чтоб я не видел тут твою паскудную рожу, выродок патлатый! Катись, или я погоню тебя до самой школы пинками в зад! Катись сию минуту!
Старик нарывается, чтобы я его ударил, подумал Джим. Тогда он переломает сыну пару костей, пустит ему кровь из носу, двинет его в живот, пнет в мошонку, врежет по почкам.
Сделает как раз то, что и он хотел проделать со своим стариком - и проделает когда-нибудь.
- Ладно! - заорал Джим в ответ. - Ухожу, забулдыга, нищеброд, пожизненный кандидат на пособие, паразит, лодырь, неудачник! А холодильник сам закрывай.
Бетономешалочный голос Эрика стал еще ниже, но громче. Лицо у него побагровело, рот широко открылся, обнажив кривые, желтые от табака зубы. Глаза выкатились, точно два кровавых сгустка.
- Ты как с отцом разговариваешь? Ты, паршивый хиппи, вонючий... вонючий...
- Розовый комми, - подсказал Джим, пробираясь мимо отца лицом к нему. Сын приготовился в случае чего дать сдачи, но его пробирала дрожь.
- Вот-вот! В самую точку! - проревел отец. Но Джим уже бежал через холл. У самой двери в свою спальню он увидел, как открылась дверь в дальнем конце коридора. Из узкой щелки вырвался мерцающий свет и сильный запах ладана. Выглянула мать. Она, как обычно, молится и перебирает четки, стоя на коленях перед статуэтками в своей комнате. Она прекрасно слышит, как они ругаются, но вместо того, чтобы выйти и заступиться за сына, прячется за дверью и ждет, когда воцарится мир и покой, хотя бы относительный.
- Скажи Богу, пусть вставит себе! - крикнул Джим. Мать ахнула и скрылась, медленно и бесшумно притворив за собой дверь. Вот такая у него мать. Медленная и беззвучная, тихая и кроткая. И проку от нее не больше чем от тени, на которую она смахивает. Она так долго жила среди призраков, что сама стала призраком.
ГЛАВА 5
Джим, уже одетый и со школьной сумкой в руке, выскочил из дома. На пороге, изрыгая оскорбления и угрозы, стоял отец. Нет, он не собирался преследовать сына за пределами своей территории, на которой чувствовал себя в безопасности. Здесь, у себя, он царь, бог и воинский начальник. Хотя его земля на самом-то деле не его, а банковская, если уж соблюдать точность. А если туннели и шахты под домом будут все так же оседать, она скоро станет просто мать-сырой землей.
Небо было ясное, и солнце обещало прогреть воздух градусов до семидесяти с лишним. Отличный денек для Хэллоуина, хотя по радио и сказали, что попозже соберутся тучи.
Это только внешне. Вокруг Джима громыхал гром, точно сердитый людоед швырял на своей кухне горшки и сковородки. Черные тучи неслись по его персональному небу, предвещая, что дальше будет еще хуже.
Эрик Гримсон продолжал кричать и тогда, когда сын отошел на квартал от дома. Пара соседей высунули головы за дверь посмотреть, что за гвалт. Джим летел вперед, размахивая сумкой, где лежали пять учебников, в которые он накануне вечером и не заглядывал, карандаши, шариковая ручка и две тетрадки, в которых Джим в основном пытался писать стихи. Еще там лежали три потрепанные и грязные книжки в бумажных обложках: "Нова-Экспресс", "Венера в раковине" [Роман Ф.Ж.Фармера (Примеч. ред.)] и "Древний Египет".
Мать не успела приготовить Джиму завтрак. Ну и ладно. Все равно желудок жжет, точно кулак, в котором зажата раскаленная докрасна колючая проволока.
Чересчур много, чересчур долго,
Когда же Большой Взрыв разнесет его в клочья?
Он уже грядет, он уже грядет.
В тетрадке было последнее стихотворение Джима, "Ледники и новые звезды".
Гори, гори, гори, гори!
Ничто не покажет, как я накален.
Слова - лишь тени; ярость - вот суть.
Дядя Сэм мой огонь прихлопнет,
Дядя Сэм - ползущий ледник,
В нем пять миль высоты, он горы
Состругивает под гребенку.
Ледник хочет, чтоб все было плоско,
Он хочет всякий огонь загасить.
Папа с мамой - ледовые горы,
Идут на меня охладить мой огонь.
Гигантский айсберг Белого дома,
Тролли из ФБР,
Бесы из ЦРУ,
Оборотни-легавые окружают меня.
Морозильник тюрьмы мой огонь заморозит.
Ахав преследует Моби Дика,
[Герой романа Г. Мелвилла "Моби Дик", капитан, преследующий
легендарного белого кита. (Примеч. пер.)]
Белого, как здоровенный член,
Ахав срывает маску с Бога,
Он - снаряд, готовый взорваться,
Но он только свечка по сравнению со мной.
Эру за эрой, век за веком
Старый диспетчер Время при деле,
Экспресс "Солнце" знай себе шпарит
К станции под названием Новая,
Взрывает, сжигает, испепеляет,
Усеет Плутон осколками Марса,
Ледник отдаст мой застывший труп,
Ледник, как и все кругом, загорится,
Застывший труп снова вспыхнет огнем.
Праведный огонь не загасишь.
Гори, гори, гори, гори!
Здесь было сказано все, однако не совсем все.
Вот почему кино, живопись и рок - особенно рок - иногда лучше слов. Они высказывают то, чего нельзя высказать. Лучше, чем слова.
Улица вокруг Джима на миг заколебалась. Стала мерцающей и зыбкой, как мираж в пустыне. Потом остыла и сделалась опять незыблемой. Корнплантер-стрит стала такой же прочной, как пару секунд назад. И такой же убогой. В семи кварталах от Джима над крышами маячили черные гигантские трубы и верхние этажи сталепрокатного завода Хелсгетса. Гиганты были мертвы, ведь из них не валил больше черный вонючий дым. Джим помнил их живыми, хотя это было давным-давно, точно в прошлом веке.
Дешевая заграничная сталь задушила металлургию района. С той поры так казалось Джиму - и начались несчастья его родителей, а стало быть, и его несчастья. Плавильные печи, извергая на город грязь и отраву, извергали также и благосостояние. А вместе с чистым воздухом пришли бедность, отчаяние, ярость и насилие. Хотя горожане могли теперь рассмотреть дом в двух кварталах от себя, своего будущего они разглядеть не могли и как будто не очень к этому стремились.
Эта улица и весь город были настоящей "Улицей Отчаяния", о которой поет Боб Дилан.
Джим вез по растрескавшемуся тротуару свои грязные, потертые ботинки. Он шел мимо двухэтажных бунгало, построенных сразу после войны. Перед некоторыми из них были палисадники; заборчики кое-где были выкрашены белой краской и не так давно подправлены. Внутри загородок были кое-где красивые газоны. А там, где травы было мало или вовсе не было, стояли на кирпичах старые машины или разобранные мотоциклы.
Утреннее солнце сияло на безоблачном синем небе. Но Джиму давно уже казалось, что свет в Бельмонт-Сити не такой, как везде. Здесь он был особенно резким и в то же время точно песок. Как может солнечный свет в чистой атмосфере напоминать песок? А вот поди ж ты. Джим не помнил, с каких пор ему стало так казаться. Вроде бы с тех, как у него начали расти волосы на лобке. Бздынь! И вот Он, необоримый Он. Бздынь! Он встает и раздувается, как рассерженная кобра, ни с того ни с сего - был бы хоть малейший намек на секс. Что угодно - фильмы, фото, реклама, шальные мысли, возникающие в уме образы - пробуждает Его к жизни, точно колдунья при помощи волшебной палочки. Бздынь! А вот и Он, хочешь красней, хочешь нет.
Тогда-то дневной свет в Бельмонт-Сити и стал резким и песчаным.
Или нет?
А может, это началось, когда Джима посетило первое "видение". Или когда на нем впервые появились "стигматы" [Психопатическая реакция, при которой у фанатично верующих появляются раны на тех же местах, что у распятого Христа. (Примеч. пер.)]
За полквартала впереди по Корнплантер-стрит Джим увидел своего закадычного дружка, Сэма Вайзака (Ветряка). Сэм стоял у белого штакетника в своем палисаднике. Джим прибавил шагу. Только дед, Рагнар Гримсон, норвежский моряк и механик по локомотивам, да Сэм Вайзак любили Джима по-настоящему. Все они были точно камертоны, настроенные в унисон. Но дед уже пять лет как умер (может, это тогда свет стал резким и песчаным), и теперь только Джим и Сэм звучали на одинаковой частоте.
Сэм был ростом шесть футов и очень тощий. Его худая и заостренная физия могла бы послужить моделью для Койота из мультика "Догонялки". У Сэма был в точности такой же голодный и отчаявшийся вид, но в близко посаженных, темнокарих глазах не наблюдалось, как у Койота, неугасимой искорки надежды. Блестящие черные волосы стояли на голове шапкой, почти как "африканское солнце".
- Какие люди! - закричал Сэм, завидев Джима. Голос у него был пронзительный и плаксивый. Он проделал танцевальную дорожку, сопроводив ее пением первых шести строк из одного стихотворения Джима. Джим считал, что стих хороший, но "Хот Вотер Эскимос" отвергли его как "не совсем рок". Первая строчка в нем - это фраза, которую сибирские шаманы произносят во время магических обрядов, слова, превращающие хаотические силовые линии в могущественные орудия добра или зла.
Целиком песня звучала так:
АТА МАТУМА M'MATA!
Ты в проблемах, как в дерьме?
Зови сибирского шамана.
Он гарантирует результат,
Он поет, как пел в каменном веке:
АТА МАТУМА M'MATA!
Нужны магические предметы,
У Неймана Маркуса их не купишь.
Перо ангела, зуб Дракулы,
Малярия белого мишки,
Сдержанное слово политикана,
Вопль капитана Крюка у писсуара,
Сера из уха доктора Спока,
Зрительский рейтинг феи Динь-Динь,
[Капитан и фея Динь-Динь - персонажи сказки Дж Барри "Питер Пэн"
Доктор Спок - персонаж популярного научно-фантастического телесериала
"Звездный путь" (Примеч. ред.)]
Сок томатный с резусом минус,
Джека-Потрошителя нежные чувства,
Игольное ушко, где богач застрянет,
Пупки наших предков Адама и Евы,
Виза со штампом самого Сатаны.
Смешай все это, как Бетти Крокер,
Кипящее варево остуди.
Когда остынет и взвоет в голос,
Выпей его, выпей его!
АТА МАТУМА M'MATA!
- Не помогает заклинание, Сэм, - сказал Джим. - Я в полном провале. И злой, как собака, прямо фитиль в заднице.
Миссис Вайзак смотрела на него в окно. Она была большая, с грудями, как у Матушки-Земли - настоящая могучая Мать. Это она заправляла всем в семье, не то что мать Джима. Мистер Вайзак, и сам не слабак, был тенью своей жены. Она повернется - и он повернется. Она скажет - он кивнет.
Миссис Вайзак глядела как-то странно. Может, она хотела бы, чтобы Джим тоже был ее сыном? Ее бы воля - она бы завела по меньшей мере шестерых, целый род, плодоносила бы, как дерево. Но после первого же ребенка, Сэма, ей удалили матку. Мистер Вайзак, будучи в безжалостном настроении, что случалось с ним часто, говорил, что Сэм отравил ей утробу.
А может, она так странно смотрит, потому что думает, что у Сэма друг со странностями? Не всякая мать захочет, чтобы с ее сыном водился мальчик, у которого бывали какие-то видения и появлялись стигматы.
Мать Джима - дело другое. Сначала ей думалось, что Джим - новый святой Франциск, из-за нездешних вещей, которые он видел, и его необъяснимых кровотечений. Но когда Джим подрос, она перестала мечтать о его канонизации. Теперь она спрашивала себя, уж не совокупилась ли она с дьяволом во сне и не от этого ли родился Джим. Вслух она об этом никогда не говорила, зато отец говорил. И Джим был уверен, что отец повторяет ее слова. Правда, папаша и сам мог выдумать. Если он мучил сына не весь день напролет, так только потому, что у него были другие дела. Например, выпивка и игра.
Джим помахал миссис Вайзак рукой. Она отпрянула, словно испугалась, но тут же вернулась к окну и помахала в ответ. Поскольку она никого не боится - вот бы и его мать была такой, - то, наверное, думала о нем что-нибудь плохое. И ей стало стыдно. Или он слишком чувствительный и слишком много о себе понимает? Так говорили ему и отец, и куратор в школе.
Джим и Сэм пошли своей дорогой. Сэм мотнул головой, и его афрошевелюра качнулась, словно плюмаж на шлеме троянского воина.
- Ну? - проныл он Джиму в ухо.
- Чего ну?
- Господи Иисусе, ты говоришь, что в полном провале, и мы целый квартал прошли, а от тебя ни слова! Чего стряслось-то? Все та же история? Ты и твой старик?
- Угу. Извини. Я задумался, ушел в себя. Как-нибудь уйду и не вернусь. А зачем? Вот тебе моя жалкая и печальная повесть.
Сэм слушал его, вставляя временами только: "Офонареть, парень! Офонареть!" Когда Джим закончил, Сэм сказал:
- Вот гадство, да? Ну что тут сделаешь? Да ничего - таков закон предков. Погоди, вот будет тебе восемнадцать, тогда сможешь послать своего старика к такой-то матери.
- Если мы до того не поубиваем друг друга.
- Ага. Конец фильма! Продолжения не последует. Злишься? Слушай, мы с мамашей утром поругались, прямо как ты с отцом. Только у матери тема одна - музыка. "Я работала так, что задница отваливалась, - говорит она, - ради того, чтобы ты мог учиться музыке, и теперь ты умеешь играть на фортепиано и на гитаре. Но я не для того втыкалась продавщицей в бакалейном, сидела с детьми и Бог знает чем еще занималась, каждый пенни считала, чтоб ты стал рок-музыкантом. А теперь еще вырядишься, как панк, будешь точно пьяный головорез-краснокожий и опозоришь меня с отцом, наших друзей и отца Кохановского! Святители небесные, дева Мария, помогите мне! Я-то хотела, чтобы ты играл классику, Шопена и Моцарта, чтобы я могла тобой гордиться! Погляди на себя!" Ну и прочее. Все то же дерьмо. Я и ляпнул то, чего не следовало - но у меня уж тогда прямо в глазах помутилось.
Сэм описал несколько кругов обеими руками, в одной из которых был мешочек с завтраком. Ветряк заработал.
- "Задница, говоришь, отваливалась? - говорю я ей. - А это что, верблюд?" - И показываю на ее мощную казенную часть. Прости мне, Боже, я ведь люблю мать, хоть она и проедает мне плешь. В общем, пришлось спасаться бегством. Она швыряла в меня посуду и гонялась за мной с метлой. Я пронесся по всему дому и вылетел на задний двор, а она знай вопит, а старик ржет как сумасшедший, прямо по полу катается - рад, что досталось еще кому-то, кроме него.
Джима обидело, что Сэма не очень трогают его проблемы с отцом. А Джим-то ему открылся, ища всем существом поддержки, понимания и совета. Вот тебе и друг, ближе которого нет. Игнорирует абсолютно не терпящий отлагательства кризис своего друга и говорит о собственных трудностях Джим и так о них слышит слишком часто.
ГЛАВА 6
Они свернули с Корнплантер-стрит на Питтс-авеню. По ней еще шесть кварталов до Бельмонтской Центральной средней школы. Мимо них проносились машины со школьниками. Никто из машин не помахал двум пешеходам и не окликнул их, хотя все их знали. Джим чувствовал себя отверженным, прокаженным, хотя единственная его кожная болезнь - это прыщи. От этого его настроение сделалось еще чернее, его гнев еще краснее.