Страница:
лет брака?"
Я призналась, что так.
Беверли покачала своей золотистой головой. "Тогда тебе надо лучше
держаться за него", сказала она мне.
Или не сказала? Что именно она мне сказала? Я так много раз думала над
этим разговором, что больше совсем его не помню.
***
По контрасту, следующий отрезок времени был абсолютно ясным. Беверли
сказала, что устала и пошла улечься в свою палатку. Я нашла мужчин играющими
в бридж, по очереди переходя в зрители. Я встряла в игру, потому что Расселу
не нравились его карты и он думал, что сменит удачу, если между партиями
кто-то займет пустующее место. Поэтому играли я и Уилмет против Эдди с
Расселом, а Мерион и Арчер курили поблизости и смотрели. За стеной палатки
смеялись наши носильщики.
Мне больше нравилось бы в команде с Эдди, но Рассел сказал, что бридж
слишком опасная игра, когда мужья в партнерстве с женами и когда под руками
так много доступного оружия. Он, конечно, шутил, но по его лицу вы бы этого
не сказали.
Пока мы играли, Рассел рассказывал о шимпанзе и о том, как они проводят
свою жизнь. В те дни еще никто не наблюдал их вблизи, так что все это были
только догадки. Вызванные предположениями, что гориллы могут оказаться
весьма схожи. Существует естественный порядок вещей, говорил Рассел, и можно
прийти к нему с помощью размышлений - это простой дарвинизм.
Я не считала, что с помощью размышлений можно понять пауков, и я не
купилась на то, что можно понять шимпанзе. Поэтому я не прислушивалась. Я
следила за картами, но время от времени выхватывала слово. Самцы там, самцы
здесь. Бла-бла-бла, доминирование. Выживание наиболее приспособленных,
бла-бла-бла. Естественный отбор, окровавленные когти и зубы природы.
Бла-бла-бла. Потом начался спор, следует ли из простого дарвинизма, что надо
ожидать социального устройства из моногамных брачных пар, или же все самцы
должны иметь гаремы. Есть доводы в пользу любого из этих устройств, но меня
не интересовал ни один из этих доводов.
Уилмет зашел с червей и вскоре мы выложили трех. Я упомянула то, как
Беверли мне сказала, что ее фотография будет висеть в музее Луисвилла, если
она убьет обезьяну. "Это не совсем мое решение", сказал Арчер. "Однако, да,
частью моего плана является получение фотографий. И интервью. Возможно - в
журналах, определенно - в музее. Все намерение в том, чтобы об этом
заговорили люди." И это вызвало дискуссию, будет ли лучше, в целях спасения
жизни горилл, если Беверли убьет одну, или это должна сделать я. Была общая
тревога, что вид Беверли в пробковом шлеме может неким образом возбуждать, в
то время как если это буду я, то это будет по меньшей мере не так
привлекательно. Если Арчер действительно желает удержать людей от охоты на
горилл, то, согласились мужчины, именно я его женщина. Конечно, все было
высказано не так грубо, но суть была именно такова.
Уилмет проиграл трюк, который надеялся довести до тонкости. Мы начали
выкладывать карты, и я вдруг увидела, что он открылся лишь с четырьмя
червями, что хотя и было вполне достаточно, у него были и туз, и король,
все-таки было безрассудно делать. Я и до сих пор так думаю.
"Я ожидал большей поддержки", сказал он мне, "если мы играем вдвоем",
словно это была моя ошибка.
"Кто выше, тот и сильней", ответила я поговоркой, а потом вдруг
расплакалась, потому что он был такой малорослый, что говорить такое было
страшной глупостью. Мой плач захватил меня врасплох больше, чем когда бы то
ни было, и самое удивительное, что я, похоже, совсем не прочь была
поплакать. Я встала из-за стола и удалилась. Я расслышала, как Эдди
извиняется за меня, словно это я открылась с четырьмя червями. "Смена образа
жизни", услышала я, как он говорит. Было похоже, словно Эдди знал, что со
мной случиться, еще до того, как узнала я сама.
Было так не похоже на него - извиняться за меня. В тот момент я
ненавидела его со всеми вместе. Я пошла в нашу палатку и прихватила немного
воды и свою винтовку. Никто из нас не уходил в джунгли в одиночку, так что
никто и вообразить не мог, что я это сделаю.
***
Небо начало заволакиваться тучами и вскоре погода стала прохладнее.
Отчетливой тропы, чтобы ей следовать, не было, только следы антилоп.
Конечно, я заблудилась. У меня была мысль делать каждый возможный поворот
направо, а потом вернуться той же дорогой, однако план не соответствовал ни
ландшафту, ни достижению желательного конца. У меня был свисток, но я
достаточно разозлилась, чтобы воспользоваться им. Я рассчитывала, что Эдди в
конце концов найдет меня, как он всегда находил.
Мне верится, что я ходила больше четырех часов. Дважды шел дождь,
усиливая все запахи зелени джунглей. Временами пробивалось солнце и мхи с
листьями покрывались серебристыми каплями воды. Я увидела след кошки, что
заставило меня снять винтовку с предохранителя, а потом часто ненадолго
снова включать его, когда путь проходил под корнями или под дуплистыми
деревьями. Тропинка была неустойчивой и иногда выскальзывала из-под меня.
Однажды я попала рукой в паутину. Она куполом была натянута на шаре,
замысловатая и очень красивого бледно-желтого цвета. Я никогда не
притрагивалась к такому прочному шелку. Паук был большим и черным с желтыми
пятнами на нижней части ног и, судя по трупикам, он переносил свои жертвы в
центр паутины, прежде чем их запутывать. Я могла бы принести его с собой, но
не в чем было его держать. Казалось предательством к Эдди оставить такого
паука, но это несколько выравнивало наш счет по очкам.
Следующее, во что я угодила рукой, был казавшийся мягким лист. Я
отдернула руку, полную колючек.
Хотя обратная дорога в лагерь очевидно шла под гору, я начала
подниматься. Я думала найти хорошее vista, увидеть горы и сориентироваться.
Теперь мой гнев немного улегся и в результате я еще больше страдала от
ходьбы вверх-вниз. Снова начался дождь и я высмотрела защищенное сверху
местечко, чтобы сесть и полечить ноющую руку. Мне следовало быть замерзшей и
напуганной, но я не чувствовала ни того, ни другого. Боль в руке потихонечку
стихала. Джунгли были красивы, а звук дождя убаюкивал. Я помню, что
пожелала, чтобы я принадлежала этому месту, чтобы я жила здесь. Потом жар
навалился на меня с такой силой, что у меня пропали всякие желания.
Какой-то шум вывел меня из этого состояния - треск в бамбуке.
Обернувшись я заметила шевеление листьев и спину чего-то напоминавшего
громадного черного медведя. Гориллы ходят странным способом - на задних
лапах, опираясь на суставы пальцев, но руки у них такие длинные, что они
едва сгибают спину. Ясно я видела только мгновение, а потом создание ушло.
Но я все еще ее его слышала и решила увидеть его снова.
Я понимала, что у меня никогда не будет другого шанса, даже если мы и
увидим гориллу позднее, мужчины меня оттеснят. Я все еще была в сильном
жару. Рубашка моя промокла от пота и дождя, брюки тоже, и когда бы я ни
сгибала колени, они хрустели. Поэтому я сняла все, оставшись только в носках
и ботинках. Я оставила остальную свою одежду сложенной на месте, где сидела,
взяла винтовку и направилась в бамбук.
Обогнула скалу, пролезла под поваленным стволом, перебралась через
корень, и за каким-то деревом открылся самый приятный луг из всех, что
надеялась увидеть. Там были три гориллы, один самец, две самки. Это мог быть
гарем. Это могла быть семья - отец, мать и дочь. Вышло солнце. Одна самка
расчесывала другую, обе щурились на солнышке. Самец сидел на клочке земли,
поросшей дикой морковью, выдергивал ее и ел без особого рвения. Я видела его
профиль и седину в шкуре. Он слегка подрагивал пальцами, как человек,
слушающий музыку. Там были цветы - розовые и белые - концентрическими
кругами, там где когда-то были лужи, а теперь не было. Одинокое дерево. Я
стояла и смотрела довольно долгое время.
Потом я подняла ствол своей винтовки. Это движение повернуло глаза
самца на меня. Он встал. Он был крупнее, чем я могла когда-либо вообразить.
На обветренной коже его лица я увидела изумление, любопытство, осторожность.
И что-то еще вдобавок. Что-то такое человеческое, что заставило меня ощущать
себя голой старухой. Я могла бы застрелить его просто за это, но я понимала,
что это будет неправильно - убивать его всего лишь за то, что он более
человекоподобен, чем я ожидала. Он заколотил себя в грудь ритмическими
ударами, заставив женщин взглянут на себя. Он показал мне зубы. Потом он
повернулся и повел своих женщин прочь.
Я следила за всем этим через прицел своей винтовки. Я могла бы попасть
в него несколько раз - спасти этих женщин, освободить этих женщин. Но я не
видела, что они хотят освободиться, а Эдди говорил мне никогда не стрелять в
гневе. Гориллы ушли с луга. Потом я замерзла и пошла за своей одеждой.
Рассел обогнал меня в этом. Он стоял с двумя нашими проводниками, глядя
вниз на аккуратно сложенные брюки. Совсем легко - дойти до них, поднять
брюки, стряхнуть с них муравьев и надеть. Он повернулся спиной, пока я
одевалась, и не смог вымолвить ни слова. Я была еще в большем смущении.
"Эдди, должно быть, неистовствует", сказала я, чтобы преодолеть неловкое
молчание.
"Да мы все совершенно вне себя. Вы обнаружили хоть какие-то ее следы?"
Вот так я и узнала, что исчезла Беверли.
***
Мы оказались ближе к лагерю, чем я страшилась, но все же дальше, чем я
надеялась. Пока мы шли, я по возможности точно передавала Расселу свой
последний разговор с Беверли. Я, очевидно, оказалась последней, кто видел
ее. Игра в карты прервалась вскоре после моего ухода и мужчины разошлись
каждый сам по себе. Пару часов спустя Мерион начал разыскивать Беверли,
которой больше не было в ее палатке. Поначалу никто особо не встревожился,
но теперь забеспокоились все.
Мне пришлось повторять все что она сказала снова и снова и отвечать на
все расспросы, хотя в этом не было ничего полезного, и вскоре я начала
чувствовать, словно сама придумала каждое слово. Арчер попросил наших
проводников осмотреть землю вокруг пруда и вокруг ее палатки. Предполагаю, к
него в голове крутились какие-то ковбойские сцены, о дикаре, который сможет
прочесть сломанную веточку, отпечаток ступни, кусочек меха, и сложить все
это вместе. Наши проводники осмотрели все с величайшей серьезностью, но не
нашли ничего. Мы искали, звали, делали сигнальные выстрелы до тех пор, пока
нас не накрыла ночь.
"Ее забрали гориллы", говорил нам Мерион. "Именно, как я говорил." Я
пыталась прочесть по его лицу в красных отблесках костра, но ничего не
прочитала. По тону его голоса тоже.
"Никаких следов", повторял наш главный проводник. "Никаких знаков."
Тем вечером наш повар отказался готовить обед. Местные много толковали
между собой, но говорили очень тихо. С нами они разговаривали как можно
меньше. Арчер потребовал объяснения, но не добился ничего, кроме уверток и
уклонений.
"Они напуганы", сказал Эдди, однако я этого не видела.
Ночь была еще более резкой, чем предыдущая, а Беверли не была для нее
правильно одета. Утром носильщики пришли к Арчеру сказать, что они
возвращаются. Никакие меры уговорить их, пригрозить или подкупить, не
изменили их намерений. Мы можем уйти с ними или остаться, как выберем; было
очевидно, что им на это наплевать. Мне, конечно, не дали выбора, кроме как
быть отосланной обратно в миссию с остальным оборудованием, кроме того, что
мужчины оставили при себе.
В Луленге один из носильщиков попытался поговорить со мной. Он не знал
английского и я не поняла ни слова, если не считать имени Беверли. Я сказала
ему, чтобы он подождал, пока я пойду и найду одного из отцов-настоятелей для
перевода, но он то ли не понял, то ли отказался. Когда мы вернулись, он уже
ушел и я его никогда больше не видела.
Мужчины оставались на горе Микено еще восемь дней, но обнаружили только
браслет.
***
Из-за того, что я женщина, я не была там для тех частей истории,
которые вы больше всего хотите услышать. Ждать и ничего не знать было, с
моей точки зрения, так же тяжело или еще тяжелее, чем заниматься поисками,
однако из ожидания занимательного рассказа не сделаешь. Что-то случилось с
Беверли, но я не могу рассказать вам что. Что-то произошло на горе после
того, как я ее покинула, что-то, что вернуло мне Эдди таким изменившимся в
душе, что я едва его узнала, но меня там не было, чтобы увидеть самой, что
же это было. Эдди и я немедленно покинули Африку, причем не в компании
других мужчин нашего отряда. Мы даже не упаковали всех своих пауков.
В течении многих последующих месяцев я хотела поговорить о Беверли,
сложив вместе ту возможность и эту, и остановиться на чем-то, с чем я могла
бы жить. Эту необходимость я сильнее всего ощущала по ночам. Но Эдди не мог
слышать ее имя. Он глубоко ушел в себя и редко выглядывал наружу. Он
перестал спать и время от времени плакал, и эти вещи пытался по возможности
лучше скрыть от меня. Я пробовала заговорить с ним об этом, я пыталась быть
терпеливой и любящей, я старалась быть доброй. Я потерпела неудачу во всем.
Прошел год-другой и он начал снова становиться похожим на себя, но
никогда не стал собой полностью Мой полный, истинный Эдди так никогда и не
вернулся из джунглей.
Потом однажды за завтраком, когда ничего специально этого не вызвало,
он рассказал мне, что там произошла резня. Что после того, как я покинула
Луленгу, мужчины провели несколько дней охотясь и убивая горилл. Он совсем
не описывал мне это, однако картинка ярко и ужасно вспрыгнула в моем
сознании - моя маленькая семейная группа, лежащая в собственной крови на
райском лугу.
Сорок с лишним, сказал Эдди. Вероятно, больше. За несколько дней.
Детенышей тоже. Они даже не привезли тела; казалось неправильным заниматься
коллекционированием, когда исчезла Беверли. Они убивали горилл, словно это
были коровы.
Эдди был в своем старом твидовом халате, седые волосы висели
непричесанными клоками, он плакал над своей яичницей. Я молчала, но он
заткнул уши руками на случай, если я заговорю. Он весь трясся от плача,
голова дрожала на шее. "Это было похоже на убийство", говорил он. "В
точности, как убийство."
Я убрала его руки с головы и крепко их держала. "Думаю, в основном это
делал Мерион."
"Нет", ответил он. "В основном это делал я."
***
Поначалу, рассказал мне Эдди, Мерион был уверен, что Беверли забрали
гориллы. Но позднее он начал комментировать странное поведение носильщиков.
Как они не хотели говорить с нами, но перешептывались между собой. Как они
слишком быстро удалились. "Я испугался", говорил мне Эдди. "Так расстроился
по поводу Беверли, а потом ужасно испугался. Рассел и Мерион были в таком
гневе, что я просто чуял его носом. Я подумал, что в любой момент один из
них может сказать что-то, что потом не замолчишь, что дойдет до бельгийцев.
И тогда я больше не смогу это остановить. Поэтому я продолжал придерживаться
версии горилл. Я продолжал настраивать нас против них. Я продолжал
поддерживать наш гнев, пока мы не убили их столько и все были так
пристыжены, что возврата уже не было и обвинить кого-то другого было уже
нельзя."
Я все еще не вполне понимала. "Ты думаешь, что один из носильщиков убил
Беверли?" Эта возможность мне тоже приходила в голову, я признаю.
"Нет", ответил Эдди. "Такова моя точка зрения. Но ты же видела, как к
черным относились там, в Луленге. Ты видела и цепи, и побои. Я не мог
позволить, чтобы подозрение пало на них." Голос его был такой сдавленный,
что я едва могла различить слова. "Мне нужно, чтобы ты сказала мне, что я
поступил правильно."
И я так и сказала ему. Я сказала, что он самый лучший человек из тех,
кого я знаю. "Благодарю тебя", сказал он. И с этим он стряхнул мои руки,
вытер глаза и покинул стол.
Той ночью я снова попыталась поговорить с ним. Я попыталась сказать,
что нет ничего, что он мог бы сделать, и что я не смогла бы простить. "Ты
всегда так милостива ко мне", ответил он. И в следующий раз, когда я подняла
эту тему: "Если ты меня любишь, мы больше никогда не будем об этом
говорить."
***
Эдди умер три года спустя, и ни единого слова на эту тему не было
проронено между нами. Под конец, если быть честной, я предполагаю, что
обнаружила это молчание весьма непростительным. А его смерть еще более
таковой. Я никогда не любила быть в одиночестве.
Как с каждым днем я все более определенно в нем нахожусь; это
отрицательное благословение долгой жизни. Только я и осталась сейчас, первая
белая женщина, увидевшая диких горилл, и та самая, которая не видела больше
ничего - ни цепей, ни побоев, ни резни. Я не могу не тревожиться об этом
снова и снова теперь, когда я знаю, что Арчер умер, и только я осталась,
чтобы рассказать все это, хотя как ни рассказывай облегчения это не
принесет.
Так как глаза мои испортились, дважды в неделю ко мне приходит девушка
почитать. В течении долгого времени я не хотела иметь ничего общего с
гориллами, но теперь я попросила ее поискать статьи о том, как мы в конце
концов начали по-настоящему смотреть, как они живут. Думают все же, что у
них, кажется есть и гаремы, но самки время от времени ускользают к тому,
кого больше желают.
А на что я больше всего обращаю внимание в этих статьях, это не
обезьяны. Мое внимание вместо этого привлекают те молодые женщины, которые
жили в джунглях с шимпанзе, орангутангами или большими горными гориллами. Те
женщины, которые свободно выбрали это - Гудолл, Голдика, Фосси. И я думаю
про себя, как нет ничего нового под солнцем, и может быть все те женщины,
которых гориллы уводили в тех старых историях, может они свободно выбрали
это.
Когда я устаю и слишком много думаю над этим, последние слова Беверли
возвращаются ко мне. В основном я сразу выкидываю их из своей головы, и
думаю о чем-то другом. Кто запомнил, что она сказала? Кто знает, что она
имела в виду?
Но случаются и другие времена, когда я позволяю этим мыслям войти.
Поворачиваю их так и эдак. И тогда они становятся не угрозой, как я их
первоначально услышала, но приглашением. По таким дням я притворяюсь, что
она все еще там, в джунглях, окунает в ручей свои ноги, есть дикую морковку
и ждет меня. Я притворяюсь, что присоединюсь к ней, когда пожелаю, и так
скоро, как мне понравится.
Конец.
Я призналась, что так.
Беверли покачала своей золотистой головой. "Тогда тебе надо лучше
держаться за него", сказала она мне.
Или не сказала? Что именно она мне сказала? Я так много раз думала над
этим разговором, что больше совсем его не помню.
***
По контрасту, следующий отрезок времени был абсолютно ясным. Беверли
сказала, что устала и пошла улечься в свою палатку. Я нашла мужчин играющими
в бридж, по очереди переходя в зрители. Я встряла в игру, потому что Расселу
не нравились его карты и он думал, что сменит удачу, если между партиями
кто-то займет пустующее место. Поэтому играли я и Уилмет против Эдди с
Расселом, а Мерион и Арчер курили поблизости и смотрели. За стеной палатки
смеялись наши носильщики.
Мне больше нравилось бы в команде с Эдди, но Рассел сказал, что бридж
слишком опасная игра, когда мужья в партнерстве с женами и когда под руками
так много доступного оружия. Он, конечно, шутил, но по его лицу вы бы этого
не сказали.
Пока мы играли, Рассел рассказывал о шимпанзе и о том, как они проводят
свою жизнь. В те дни еще никто не наблюдал их вблизи, так что все это были
только догадки. Вызванные предположениями, что гориллы могут оказаться
весьма схожи. Существует естественный порядок вещей, говорил Рассел, и можно
прийти к нему с помощью размышлений - это простой дарвинизм.
Я не считала, что с помощью размышлений можно понять пауков, и я не
купилась на то, что можно понять шимпанзе. Поэтому я не прислушивалась. Я
следила за картами, но время от времени выхватывала слово. Самцы там, самцы
здесь. Бла-бла-бла, доминирование. Выживание наиболее приспособленных,
бла-бла-бла. Естественный отбор, окровавленные когти и зубы природы.
Бла-бла-бла. Потом начался спор, следует ли из простого дарвинизма, что надо
ожидать социального устройства из моногамных брачных пар, или же все самцы
должны иметь гаремы. Есть доводы в пользу любого из этих устройств, но меня
не интересовал ни один из этих доводов.
Уилмет зашел с червей и вскоре мы выложили трех. Я упомянула то, как
Беверли мне сказала, что ее фотография будет висеть в музее Луисвилла, если
она убьет обезьяну. "Это не совсем мое решение", сказал Арчер. "Однако, да,
частью моего плана является получение фотографий. И интервью. Возможно - в
журналах, определенно - в музее. Все намерение в том, чтобы об этом
заговорили люди." И это вызвало дискуссию, будет ли лучше, в целях спасения
жизни горилл, если Беверли убьет одну, или это должна сделать я. Была общая
тревога, что вид Беверли в пробковом шлеме может неким образом возбуждать, в
то время как если это буду я, то это будет по меньшей мере не так
привлекательно. Если Арчер действительно желает удержать людей от охоты на
горилл, то, согласились мужчины, именно я его женщина. Конечно, все было
высказано не так грубо, но суть была именно такова.
Уилмет проиграл трюк, который надеялся довести до тонкости. Мы начали
выкладывать карты, и я вдруг увидела, что он открылся лишь с четырьмя
червями, что хотя и было вполне достаточно, у него были и туз, и король,
все-таки было безрассудно делать. Я и до сих пор так думаю.
"Я ожидал большей поддержки", сказал он мне, "если мы играем вдвоем",
словно это была моя ошибка.
"Кто выше, тот и сильней", ответила я поговоркой, а потом вдруг
расплакалась, потому что он был такой малорослый, что говорить такое было
страшной глупостью. Мой плач захватил меня врасплох больше, чем когда бы то
ни было, и самое удивительное, что я, похоже, совсем не прочь была
поплакать. Я встала из-за стола и удалилась. Я расслышала, как Эдди
извиняется за меня, словно это я открылась с четырьмя червями. "Смена образа
жизни", услышала я, как он говорит. Было похоже, словно Эдди знал, что со
мной случиться, еще до того, как узнала я сама.
Было так не похоже на него - извиняться за меня. В тот момент я
ненавидела его со всеми вместе. Я пошла в нашу палатку и прихватила немного
воды и свою винтовку. Никто из нас не уходил в джунгли в одиночку, так что
никто и вообразить не мог, что я это сделаю.
***
Небо начало заволакиваться тучами и вскоре погода стала прохладнее.
Отчетливой тропы, чтобы ей следовать, не было, только следы антилоп.
Конечно, я заблудилась. У меня была мысль делать каждый возможный поворот
направо, а потом вернуться той же дорогой, однако план не соответствовал ни
ландшафту, ни достижению желательного конца. У меня был свисток, но я
достаточно разозлилась, чтобы воспользоваться им. Я рассчитывала, что Эдди в
конце концов найдет меня, как он всегда находил.
Мне верится, что я ходила больше четырех часов. Дважды шел дождь,
усиливая все запахи зелени джунглей. Временами пробивалось солнце и мхи с
листьями покрывались серебристыми каплями воды. Я увидела след кошки, что
заставило меня снять винтовку с предохранителя, а потом часто ненадолго
снова включать его, когда путь проходил под корнями или под дуплистыми
деревьями. Тропинка была неустойчивой и иногда выскальзывала из-под меня.
Однажды я попала рукой в паутину. Она куполом была натянута на шаре,
замысловатая и очень красивого бледно-желтого цвета. Я никогда не
притрагивалась к такому прочному шелку. Паук был большим и черным с желтыми
пятнами на нижней части ног и, судя по трупикам, он переносил свои жертвы в
центр паутины, прежде чем их запутывать. Я могла бы принести его с собой, но
не в чем было его держать. Казалось предательством к Эдди оставить такого
паука, но это несколько выравнивало наш счет по очкам.
Следующее, во что я угодила рукой, был казавшийся мягким лист. Я
отдернула руку, полную колючек.
Хотя обратная дорога в лагерь очевидно шла под гору, я начала
подниматься. Я думала найти хорошее vista, увидеть горы и сориентироваться.
Теперь мой гнев немного улегся и в результате я еще больше страдала от
ходьбы вверх-вниз. Снова начался дождь и я высмотрела защищенное сверху
местечко, чтобы сесть и полечить ноющую руку. Мне следовало быть замерзшей и
напуганной, но я не чувствовала ни того, ни другого. Боль в руке потихонечку
стихала. Джунгли были красивы, а звук дождя убаюкивал. Я помню, что
пожелала, чтобы я принадлежала этому месту, чтобы я жила здесь. Потом жар
навалился на меня с такой силой, что у меня пропали всякие желания.
Какой-то шум вывел меня из этого состояния - треск в бамбуке.
Обернувшись я заметила шевеление листьев и спину чего-то напоминавшего
громадного черного медведя. Гориллы ходят странным способом - на задних
лапах, опираясь на суставы пальцев, но руки у них такие длинные, что они
едва сгибают спину. Ясно я видела только мгновение, а потом создание ушло.
Но я все еще ее его слышала и решила увидеть его снова.
Я понимала, что у меня никогда не будет другого шанса, даже если мы и
увидим гориллу позднее, мужчины меня оттеснят. Я все еще была в сильном
жару. Рубашка моя промокла от пота и дождя, брюки тоже, и когда бы я ни
сгибала колени, они хрустели. Поэтому я сняла все, оставшись только в носках
и ботинках. Я оставила остальную свою одежду сложенной на месте, где сидела,
взяла винтовку и направилась в бамбук.
Обогнула скалу, пролезла под поваленным стволом, перебралась через
корень, и за каким-то деревом открылся самый приятный луг из всех, что
надеялась увидеть. Там были три гориллы, один самец, две самки. Это мог быть
гарем. Это могла быть семья - отец, мать и дочь. Вышло солнце. Одна самка
расчесывала другую, обе щурились на солнышке. Самец сидел на клочке земли,
поросшей дикой морковью, выдергивал ее и ел без особого рвения. Я видела его
профиль и седину в шкуре. Он слегка подрагивал пальцами, как человек,
слушающий музыку. Там были цветы - розовые и белые - концентрическими
кругами, там где когда-то были лужи, а теперь не было. Одинокое дерево. Я
стояла и смотрела довольно долгое время.
Потом я подняла ствол своей винтовки. Это движение повернуло глаза
самца на меня. Он встал. Он был крупнее, чем я могла когда-либо вообразить.
На обветренной коже его лица я увидела изумление, любопытство, осторожность.
И что-то еще вдобавок. Что-то такое человеческое, что заставило меня ощущать
себя голой старухой. Я могла бы застрелить его просто за это, но я понимала,
что это будет неправильно - убивать его всего лишь за то, что он более
человекоподобен, чем я ожидала. Он заколотил себя в грудь ритмическими
ударами, заставив женщин взглянут на себя. Он показал мне зубы. Потом он
повернулся и повел своих женщин прочь.
Я следила за всем этим через прицел своей винтовки. Я могла бы попасть
в него несколько раз - спасти этих женщин, освободить этих женщин. Но я не
видела, что они хотят освободиться, а Эдди говорил мне никогда не стрелять в
гневе. Гориллы ушли с луга. Потом я замерзла и пошла за своей одеждой.
Рассел обогнал меня в этом. Он стоял с двумя нашими проводниками, глядя
вниз на аккуратно сложенные брюки. Совсем легко - дойти до них, поднять
брюки, стряхнуть с них муравьев и надеть. Он повернулся спиной, пока я
одевалась, и не смог вымолвить ни слова. Я была еще в большем смущении.
"Эдди, должно быть, неистовствует", сказала я, чтобы преодолеть неловкое
молчание.
"Да мы все совершенно вне себя. Вы обнаружили хоть какие-то ее следы?"
Вот так я и узнала, что исчезла Беверли.
***
Мы оказались ближе к лагерю, чем я страшилась, но все же дальше, чем я
надеялась. Пока мы шли, я по возможности точно передавала Расселу свой
последний разговор с Беверли. Я, очевидно, оказалась последней, кто видел
ее. Игра в карты прервалась вскоре после моего ухода и мужчины разошлись
каждый сам по себе. Пару часов спустя Мерион начал разыскивать Беверли,
которой больше не было в ее палатке. Поначалу никто особо не встревожился,
но теперь забеспокоились все.
Мне пришлось повторять все что она сказала снова и снова и отвечать на
все расспросы, хотя в этом не было ничего полезного, и вскоре я начала
чувствовать, словно сама придумала каждое слово. Арчер попросил наших
проводников осмотреть землю вокруг пруда и вокруг ее палатки. Предполагаю, к
него в голове крутились какие-то ковбойские сцены, о дикаре, который сможет
прочесть сломанную веточку, отпечаток ступни, кусочек меха, и сложить все
это вместе. Наши проводники осмотрели все с величайшей серьезностью, но не
нашли ничего. Мы искали, звали, делали сигнальные выстрелы до тех пор, пока
нас не накрыла ночь.
"Ее забрали гориллы", говорил нам Мерион. "Именно, как я говорил." Я
пыталась прочесть по его лицу в красных отблесках костра, но ничего не
прочитала. По тону его голоса тоже.
"Никаких следов", повторял наш главный проводник. "Никаких знаков."
Тем вечером наш повар отказался готовить обед. Местные много толковали
между собой, но говорили очень тихо. С нами они разговаривали как можно
меньше. Арчер потребовал объяснения, но не добился ничего, кроме уверток и
уклонений.
"Они напуганы", сказал Эдди, однако я этого не видела.
Ночь была еще более резкой, чем предыдущая, а Беверли не была для нее
правильно одета. Утром носильщики пришли к Арчеру сказать, что они
возвращаются. Никакие меры уговорить их, пригрозить или подкупить, не
изменили их намерений. Мы можем уйти с ними или остаться, как выберем; было
очевидно, что им на это наплевать. Мне, конечно, не дали выбора, кроме как
быть отосланной обратно в миссию с остальным оборудованием, кроме того, что
мужчины оставили при себе.
В Луленге один из носильщиков попытался поговорить со мной. Он не знал
английского и я не поняла ни слова, если не считать имени Беверли. Я сказала
ему, чтобы он подождал, пока я пойду и найду одного из отцов-настоятелей для
перевода, но он то ли не понял, то ли отказался. Когда мы вернулись, он уже
ушел и я его никогда больше не видела.
Мужчины оставались на горе Микено еще восемь дней, но обнаружили только
браслет.
***
Из-за того, что я женщина, я не была там для тех частей истории,
которые вы больше всего хотите услышать. Ждать и ничего не знать было, с
моей точки зрения, так же тяжело или еще тяжелее, чем заниматься поисками,
однако из ожидания занимательного рассказа не сделаешь. Что-то случилось с
Беверли, но я не могу рассказать вам что. Что-то произошло на горе после
того, как я ее покинула, что-то, что вернуло мне Эдди таким изменившимся в
душе, что я едва его узнала, но меня там не было, чтобы увидеть самой, что
же это было. Эдди и я немедленно покинули Африку, причем не в компании
других мужчин нашего отряда. Мы даже не упаковали всех своих пауков.
В течении многих последующих месяцев я хотела поговорить о Беверли,
сложив вместе ту возможность и эту, и остановиться на чем-то, с чем я могла
бы жить. Эту необходимость я сильнее всего ощущала по ночам. Но Эдди не мог
слышать ее имя. Он глубоко ушел в себя и редко выглядывал наружу. Он
перестал спать и время от времени плакал, и эти вещи пытался по возможности
лучше скрыть от меня. Я пробовала заговорить с ним об этом, я пыталась быть
терпеливой и любящей, я старалась быть доброй. Я потерпела неудачу во всем.
Прошел год-другой и он начал снова становиться похожим на себя, но
никогда не стал собой полностью Мой полный, истинный Эдди так никогда и не
вернулся из джунглей.
Потом однажды за завтраком, когда ничего специально этого не вызвало,
он рассказал мне, что там произошла резня. Что после того, как я покинула
Луленгу, мужчины провели несколько дней охотясь и убивая горилл. Он совсем
не описывал мне это, однако картинка ярко и ужасно вспрыгнула в моем
сознании - моя маленькая семейная группа, лежащая в собственной крови на
райском лугу.
Сорок с лишним, сказал Эдди. Вероятно, больше. За несколько дней.
Детенышей тоже. Они даже не привезли тела; казалось неправильным заниматься
коллекционированием, когда исчезла Беверли. Они убивали горилл, словно это
были коровы.
Эдди был в своем старом твидовом халате, седые волосы висели
непричесанными клоками, он плакал над своей яичницей. Я молчала, но он
заткнул уши руками на случай, если я заговорю. Он весь трясся от плача,
голова дрожала на шее. "Это было похоже на убийство", говорил он. "В
точности, как убийство."
Я убрала его руки с головы и крепко их держала. "Думаю, в основном это
делал Мерион."
"Нет", ответил он. "В основном это делал я."
***
Поначалу, рассказал мне Эдди, Мерион был уверен, что Беверли забрали
гориллы. Но позднее он начал комментировать странное поведение носильщиков.
Как они не хотели говорить с нами, но перешептывались между собой. Как они
слишком быстро удалились. "Я испугался", говорил мне Эдди. "Так расстроился
по поводу Беверли, а потом ужасно испугался. Рассел и Мерион были в таком
гневе, что я просто чуял его носом. Я подумал, что в любой момент один из
них может сказать что-то, что потом не замолчишь, что дойдет до бельгийцев.
И тогда я больше не смогу это остановить. Поэтому я продолжал придерживаться
версии горилл. Я продолжал настраивать нас против них. Я продолжал
поддерживать наш гнев, пока мы не убили их столько и все были так
пристыжены, что возврата уже не было и обвинить кого-то другого было уже
нельзя."
Я все еще не вполне понимала. "Ты думаешь, что один из носильщиков убил
Беверли?" Эта возможность мне тоже приходила в голову, я признаю.
"Нет", ответил Эдди. "Такова моя точка зрения. Но ты же видела, как к
черным относились там, в Луленге. Ты видела и цепи, и побои. Я не мог
позволить, чтобы подозрение пало на них." Голос его был такой сдавленный,
что я едва могла различить слова. "Мне нужно, чтобы ты сказала мне, что я
поступил правильно."
И я так и сказала ему. Я сказала, что он самый лучший человек из тех,
кого я знаю. "Благодарю тебя", сказал он. И с этим он стряхнул мои руки,
вытер глаза и покинул стол.
Той ночью я снова попыталась поговорить с ним. Я попыталась сказать,
что нет ничего, что он мог бы сделать, и что я не смогла бы простить. "Ты
всегда так милостива ко мне", ответил он. И в следующий раз, когда я подняла
эту тему: "Если ты меня любишь, мы больше никогда не будем об этом
говорить."
***
Эдди умер три года спустя, и ни единого слова на эту тему не было
проронено между нами. Под конец, если быть честной, я предполагаю, что
обнаружила это молчание весьма непростительным. А его смерть еще более
таковой. Я никогда не любила быть в одиночестве.
Как с каждым днем я все более определенно в нем нахожусь; это
отрицательное благословение долгой жизни. Только я и осталась сейчас, первая
белая женщина, увидевшая диких горилл, и та самая, которая не видела больше
ничего - ни цепей, ни побоев, ни резни. Я не могу не тревожиться об этом
снова и снова теперь, когда я знаю, что Арчер умер, и только я осталась,
чтобы рассказать все это, хотя как ни рассказывай облегчения это не
принесет.
Так как глаза мои испортились, дважды в неделю ко мне приходит девушка
почитать. В течении долгого времени я не хотела иметь ничего общего с
гориллами, но теперь я попросила ее поискать статьи о том, как мы в конце
концов начали по-настоящему смотреть, как они живут. Думают все же, что у
них, кажется есть и гаремы, но самки время от времени ускользают к тому,
кого больше желают.
А на что я больше всего обращаю внимание в этих статьях, это не
обезьяны. Мое внимание вместо этого привлекают те молодые женщины, которые
жили в джунглях с шимпанзе, орангутангами или большими горными гориллами. Те
женщины, которые свободно выбрали это - Гудолл, Голдика, Фосси. И я думаю
про себя, как нет ничего нового под солнцем, и может быть все те женщины,
которых гориллы уводили в тех старых историях, может они свободно выбрали
это.
Когда я устаю и слишком много думаю над этим, последние слова Беверли
возвращаются ко мне. В основном я сразу выкидываю их из своей головы, и
думаю о чем-то другом. Кто запомнил, что она сказала? Кто знает, что она
имела в виду?
Но случаются и другие времена, когда я позволяю этим мыслям войти.
Поворачиваю их так и эдак. И тогда они становятся не угрозой, как я их
первоначально услышала, но приглашением. По таким дням я притворяюсь, что
она все еще там, в джунглях, окунает в ручей свои ноги, есть дикую морковку
и ждет меня. Я притворяюсь, что присоединюсь к ней, когда пожелаю, и так
скоро, как мне понравится.
Конец.