Федоров Алексей. Оракул Петербургский (Книга 2)

   Скульптурную группу "Хлеб" можно было воспринимать, как апофеоз лесбийской страсти. Левая партнерша с наглым, чисто мужским, блядским выражением глаз. А правая паскудница скромно прятала очи, как бы демонстрируя готовность выполнять роль сексуальной послушницы. Хлеб же обе проказницы взметнули себе на плечи, готовя его в качестве постилки под голову. Но, говоря по чести, хлеб здесь вообще не при чем, мясо в таких делах намного полезнее. По ходу комментария, Муза рассказала подруге старый медицинский анекдотец - надо же было расширять фольклорный ареал Сабрины. К врачу Щеглову явилась пациентка с жалобой на мужа - увядает дескать мужчина не по дням, а по часам! Скучно жить с ним стало. Врач уточняет: чем кормите страдальца? Жена отвечает: "Утром - картофельный кисель, в обед - картошка в мундирах, на ужин - картофельные аладушки". "Ну!.. - скорбно потянул Щегол. - От крахмала только воротнички стоят, но не пенис"! Приговор был простым, но категоричным: "Мужика необходимо кормить мясом"!
   Муза листала иллюстрации скульптурного творчества корифеев советских изящных искусств и все больше и больше убеждалась в справедливости другой сергеевской гипотезы: на чистые русские фамилии плохо наслаивается татарская лексика, проще говоря, - матершина не рифмуется с такими фамилиями, как Федоров, Иванов, Сергеев, Петров и так далее. А вот с фамилиями и именами иноверцев рифма уживается охотнее. К примеру: "Шуняк мудак, Калабутин - жопутин" и так далее. Бывают и другие параллели: "Атаян - интриган, Какан - хулиган" и так далее.
   - Сабринок, ты же понимаешь, - продолжала Муза, отчаянно жестикулируя и сверкая своими глазастыми агатами, - что Сергеев не был бы Сергеевым, если бы на последок не подарил аспирантам, народу свой какой-нибудь легендарный стих, выходящий, безусловно, за рамки приличия. И вот аудитория затаила дыхание в ожидании восторга пошлости. В аудитории вершилась комедия на типичный, пьяный, российский манер: вещал профессор, воспринимали аспиранты - будущие столпы отечественной науки. Аудитория была полностью медицинская, а значит искушенная и развращенная. Занятия же в аспирантуре при клинических кафедрах, вообще, расковывают медика до бесконечности, границы которой не определяются даже математически. Я попробую привести тебе по памяти, так называемый, Сонет вульгарно-эпический.
   День обычный:
   Там решается проблема,
   субботний, осенний
   но любви грозит измена!
   вслед грядет воскресенье.
   Исписал твой Сашка
   Зарумянились щеки
   ни одну бумажку.
   у моей, волоокой!
   С головой ушел в науку,
   Кровь призывно бурлит,
   полюбил немую суку.
   бодро сердце стучит.
   Боже, милый, помоги:
   Мысли властно и смело
   от науки отврати,
   будоражат все тело.
   сбей с занудного пути.
   От желаний мирских,
   Лысый, милый дуралей,
   ожиданий людских
   возвращайся поскорей
   наливается грудь
   в лоно влажное любви,
   и уже не вздохнуть.
   где мы вместе, визави,
   Не унять червячок,
   наслаждались, как могли.
   занемел мозжечок.
   Нет предела совершенству!
   Похоть бродит меж ног
   Горе - глупому лишенцу!
   и нудит бугорок.
   Мы разгоним тучу-скуку,
   Эстроген не уснет
   но применим не науку:
   увлекает, зовет!
   отдадим дань мазохизму,
   Только суженый твой
   и восточному садизму.
   не спешит на покой:
   Завершим все остракизмом
   за компьютером он
   компульсивным, ксенофобным!
   постигает закон.
   В общем, милый, приходи
   У них камерный процесс,
   и "прибор" с собой возьми!
   а, точнее, то - инцест!
   Все ко мне ведут пути!
   - Сабринок, твой благоверный был, безусловно, артистом - ему, почти как воздух, требовались аплодисменты, особенно тогда, когда он пребывал в нетрезвом состоянии. Он их и получил с перебором на той лекции. Подозреваю, что и от раскованных поклонниц, "не знающих ни страха, ни упрека", у него не было отбоя: "Ничто жизненное нам не чуждо"! Но затем Сергеев был вызван в ректорат института, где его и ознакомили с творчеством администраторов-моралистов. Как не хлопай глазами, не мычи междометия, но пришлось "растлителю молодых душ" расписаться в приказе о вынесении строгого выговора за нарушение педагогической этики.
   - Вот, так-то, Сабринок, - продолжала зловредная Муза, - бичевали твоего анархиста, актера-неудачника. Так стоит ли, милая, удивляться каким-то там подтвержденным или неподтвержденным половым связям великого комика-трагика. Любой театр мира с радостью распахнул бы перед ним двери своих грим-уборных!, но вот решились бы они выпустить его на сцену - вопрос сложный.
   На этой пафосной ноте Муза остановилась, - пора было контролировать результаты отвлекающей и рациональной психотерапии. Требовалось включение маленьких тестов. Муза улавливала положительные изменения у подруги: не было слез на кончике носа, исчезли нотки дребезжащего негодования в голосе, взгляд помягчел и погрустнел, выдавил из себя категоричность. Но еще рано было праздновать полную победу. Это подтвердил следующий вопрос Сабрины:
   - Музочка, в унисон тебе подам голос: роясь в архиве Сергеева все время натыкаюсь на свидетельства блудливости. Вот, хотя бы следующий стишок:
   Волшебница Рая
   И имя заветное Рая
   на Первое Мая
   тащило от края,
   явилась подарком
   в объятия Рая.
   посланцем из Рая
   Но, псом завывая,
   Стесняясь, немея,
   старуха с косою
   ты, дивная фея,
   металась, стеная,
   одежду снимая,
   у кромки постели,
   себя оголяя,
   над похотью Рая,
   чудесные песни
   когда мы в круженье
   Орфея вдыхала.
   весеннего Мая,
   Освоившись скоро,
   себя не жалея,
   меня ободряла,
   Ласкала и мордой
   про все забывая,
   Греху отдавались
   к груди прижимала.
   у края манящего Рая!
   - Музочка, пойми меня правильно - он не должен был, не имел никакого права писать такие стихи другой женщине. Эти стихи только для меня, если он, конечно, не врал, говоря мне о своей любви!
   Муза задумалась: необходимо было выкручиваться. Этот поэт-повеса наследил словом предостаточно и ушел с миром не весть куда, но спасать-то придется мать его наследника. Муза поняла, что без обходных и отвлекающих маневров не обойтись:
   - Ты знаешь, Сабринок, как-то Сергеев говорил, что даже грамотность россиянина есть свидетельство чистоты генофонда. Но если у него весомым является иная языковая загрузка, подкрепленная, естественно, генетически, то такой человек хуже воспринимает и усваивает грамматику русского языка. Язык, говорил он, - это тоже тест. Русский язык особый, его можно использовать, как диагностикум на специфический вариант умственной отсталости или педагогической запущенности. Ты не спеши воспринимать стихи Сергеева душой эмоциональной женщины, ты попробуй вникнуть в них, как филолог и генетик одновременно.
   Расчухивая Сабрину, Муза обратила к ней свой лечебный вопрос:
   - Ты, полагаю, лучше меня можешь уловить фальшь или справедливость литературных предпочтений?
   Муза не дождалась от подруги членораздельного ответа - уж слишком нова для пострадавшей была тема. Но не было раздражения в реакции Сабрины, а было здоровое любопытство - это безусловный клинический прогресс, радовавший Музу. Одно было ясно, что Сабрина все же желает пока вести разговор ближе к теме, то есть к Раисе, промелькнувшей в одном из стихотворений Сергеева. Муза на ходу перестроилась, продолжив спасительный диалог несколько в другом ракурсе:
   - Сабринок, согласись, что всегда возникают большие хлопоты у женщин с мужиками и стихами, потому что то и другое просто плавит отзывчивую женскую душу. Когда же эти явления объединяются, то пиши - пропал! История жизни Пушкина - лихой пример. Но тот закончил только лицей - среднее учебное заведение. Сергеев-то был доктором медицинских наук, а это означает циник, развратник и человек, слишком много знающий о строение и функциях всех интересных женских органов. Я вспоминаю, как утомительно и тщательно он классифицировал женскую грудь. Он же закончил Педиатрический медицинский институт и всегда с гордостью заявлял, что это единственный в мире вуз сугубо специального профиля. Выхаживание, вскармливание новорожденных у педиатров - это камень преткновения, песнь песней! Их тогда муштровал академик Александр Федорович Тур - авторитетнейший специалист в этой области. Кстати, Тур числился чуть ли не девственником, старым холостяком. Но были особы (к примеру, одна директриса образцово-показательного комбината ясли-сад - чего уж такое "образцовое" она демонстрировала академику?), которые входили к нему в кабинет, открывая дверь ногой. Причем, могли ворваться во время кафедрального заседания, клинического разбора. И "девственник", как послушный муж, прерывал совещание и оставался наедине с гневливой Валькирией. Так что, Сабринок, мужики все одним миром мазаны. А в Педиатрическом таких уникумов, на которых пробы негде ставить, было предостаточно! Врачи, вообще, - главная ударная сила в решение демографических проблем. А если бы им приплачивать за "подвиги", - мы бы быстро Китай догнали по росту населения. И о чем только правительство страны думает? - совершенно не умеют правильно распоряжаться капиталами нации!
   - Однако мы отвлеклись! - продолжала Муза, несколько остыв. - Так, еще будучи студиозусом, Сергеев холил в себе некий сексуально-профессиональный пунктик - обожествление женской груди. Я никогда не предполагала, что сиськи можно классифицировать столь подробно: высокая, средняя, низкая грудь и так далее, всего не упомню. Больше всего у них, у педиатров, ценилась цилиндрическая женская грудь, якобы, как утверждал А.Ф.Тур, имеющая максимальную производительность молока. Они там, в институте, все это научно проверяли и обосновывали - представляешь, чем развлекались ученые со студентками! Одно удовольствие учиться в таком вузе, даже без стипендии - в долг! Кстати, ты посмотри, Сабрина, у меня только сейчас глаза открылись: повышенную стипендию, видимо, девочкам за "цилиндричность" и назначали? И решал все, конечно, декан. Тогда деканом института был Сергей Сергеевич Быстров с кафедры судебной медицины - ему, бесстыднику, и карты в руки!
   - Помнится, - продолжала Муза, словно бы с легонькой издевкой, Сергеев как-то рассказывал, то ли анекдот, то ли быль, про пожар, случившийся в студенческом общежитии. Дежурил от преподавателей там в тот вечер доцент с кафедры оперативной хирургии Ольхирович. По описанию, польский еврей, конечно, - стройный, поджарый, удивительно работоспособный (по отзывам сердобольных студенток). Во время пожара Ольхирович оказался в эпицентре событий и с ним случилось потрясение, шок с амнезией защитного свойства, даже с транзиторной деменцией средней степени выраженности. На совещании у ректора ему пришлось докладывать о событиях, но он еще не отошел от потрясения полностью. Рассказ был примерно следующим: "Практически все время я находился в палате номер восемь, у старосты общежития - Валечки Новобоковой. Там ночевали еще восемь студенток. Выпили по чашечке кофе, кто-то выключил свет, и я трахнул (тогда этот термин только входил в моду и даже ученые к нему относились уважительно) первую подвернувшуюся"! У ректора (а тогда властвовала строгая и неподкупная Кайтарьянц Галя Абгаровна - второй профессор с той же кафедры) отомкнулся рот, но сказать она ничего не успела - ее перебил Ольхирович продолжением воспоминаний: "Потом выпили еще по чашечке кофе, потушили свет, и я трахнул следующую... - сам за очередью я не следил, все у нас было на полном доверии"! Кайтарьянц перебила - "Ближе к делу, Ольхирович"!.. "Так я стараюсь подробнее,.. Вы же просили о пожаре, тщательно, точно". Остановить его, естественно, уже было невозможно - он вошел в боевое пике. "Помнится, опять выпили по чашечке кофе, потушили свет.... И вдруг - крики в коридоре, кругом - Горим!.. Пожар!.. Пожар!.. И вот тут, честно говоря, я уже не помню - трахнул я еще кого-нибудь или все обошлось как-то само собой"?! Все участники совещания каталось со смеху по столу и по полу! Кайтарьянц потупила взор - за ней тоже числился знойный роман с новым деканом Комардулиным, которого она притащила за собой с Алтая, где раньше работала проректором местного института. Разбор событий пришлось проводить с помощью других свидетелей - более сохранных, как говорят психиатры.
   Муза насладилась эффектом повествования - Сабрина опупевала все более и более. А Муза, почмокав сочными губами, продолжала:
   - Я сейчас не касаюсь эстетической стороны дела. Но весь разговор к тому, что Сергеев очень просто мог ринуться в стихосложение по поводу "волшебницы Раи" только из-за ее груди, приковавшей своими достоинствами внимание эскулапа. Естественно, что для полного (анатомического) ознакомления с объектом внимания, было необходимо и раздевание. Сергеев же не мальчик - понимал корректирующие возможности заграничного бюстгальтера надо было обязательно его снять для обеспечения чистоты эксперимента. Ты, Сабринок, вникни в пассажи - "одежду снимала, себя оголяла"! Чувствуешь пафос исследователя? А дальше идут поэтические фантазии. Вопрос: где он столкнулся с такой грудью?
   Муза задумчиво нараспев потянула:
   - Против "цилиндрической" он, конечно, не устоял бы! Он и на мою-то "вызывающе-еврейскую" (его термин!) постоянно косился. Меня от таких взглядов даже клонило в забытье, в дурман какой-то - временами прилечь хотелось! Он же, как ты понимаешь, владел гипнозом. Но это так, разговор между делом, к главной теме отношение не имеет.
   Между тем, у Сабрины глаза продолжали расширяться: еще капелька откровений - и окажется, что они с Музой "молочные сестры"! Муза же, скромно потупившись, продолжала:
   - В близком окружении помню только одну Раису - у нас в больничной бухгалтерии. Да, пожалуй, ее грудь могла впечатлить ищущего откровений мужчину. Был какой-то шорох вокруг той финансистки и нашего поднадзорного. Что-то часто она ему не доплачивала, то переплачивала, вызывала к себе для уточнения и тому подобные брызги шампанского!
   Муза тщательно следила за динамикой внимания Сабрины - было ясно, что значение Раи в жизни Сергеева удалось несколько снизить, но надо бы стереть этот штамп полностью. Муза продолжала ковать железо, пока оно горячо:
   - Сабринок, ты вспомни, может быть я ошибаюсь, но мне кажется, что Раиса переводится с древнегреческого, как "легкая", "готовая". Святая мученица с таким именем погибла в далекие времена - "усечена мечем" дикими властителями-язычниками. Отмечается это скорбное событие по церковному календарю пятого сентября. Очень может быть, что Сергеев, как человек глубоко религиозный, православный, не мог пройти мимо легкой и готовой к "мученичеству", особенно, если все пришлось на пятое сентября. Особая дата, нет сомнений, влечет "поэтическую морду" к сосцам цилиндрических сисек.
   Муза, естественно, из альтруистических соображений, воспитывала сейчас в Сабрине легкость и свободу в психологических оценках мужской греховности - того требовали законы психотерапии реактивных состояний. Она предлагала множественные подходы:
   - Сабринок, возможны и другие варианты: имя на букву "Р" в послужном списки кобеля было еще не отработана с запасом прочности. Я как-то подслушала беседы Сергеева с Михаилом: оказывается и такой светлый список ведется каждым мужчиной. Правда, с развитием атеросклероза сосудов головного мозга, память подводит, и мужики начинают повторяться застревают на втором, третьем... кругах. Бог им судья!
   - Сабринок, ты не волнуйся, - разгадала она смысл смятения подруги, список тот не обязательно должен состоять из всех букв алфавита, видимо, просто подошла избирательная очередь для "манящей буквы". Чего же нам с тобою беситься.
   Муза перехватила момент, когда у Сабрины глаза от последних заявлений полезли на лоб. Ясно: работу "на понижение" нужно заканчивать, иначе добьешься парадоксального эффекта терапии. Но трудно было увлеченному эскулапу отказаться от еще одного боевого разворота над целью:
   - Смутно, но припоминаю, - продолжала Муза с подковыркой, - Сергеев как-то называл Михаилу объект нового почитания - "Рая-альпинистка". Может быть, именно той Рае посвящено стихотворение. Вспомни: "тащило от края", "у кромки постели", "у края... - для Рая". Символика, пожалуй, альпинистская чудятся горы, пропасти,.. их края!
   - Самое поразительное, Сабринок, что Сергеев мог городить научный либо поэтический огород часами, а заканчивал все очень простым и универсальным тезисом. Он утверждал, что в каждом из нас сидит Авель и Каин - добрый или злой, добродетель или убийца. Именно к таким свойствам привязана логика Божеского наказания, называемого в просторечие судьбой. В зависимости от степени присутствия того, или иного компонента и реализуется программа жизни каждого человека. В масштабах целого этноса все преобразуется в исторические катаклизмы - в столкновение народов, в результате которых очередной раз перекраивается карта мира.
   Муза вперила почти гипнотизирующий взгляд в глаза Сабрины и повлекла к завершению свой трудный сеанс психотерапии: требовался точный, но мягкий, изящный маневр, способный удержать, закрепить эффект релаксации, то есть расслабления, отдыха, возрождения положительных эмоций. Такое состояние, по мнению Музы, уже наступало. Психотерапевт двинулась вперед на мягких лапах!
   - Сабринок, честно говоря, все эти научные гипотезы и утопические построения на меня нагоняют скуку. Я больше ценила в твоем благоверном лирическую струнку. Он все же умел нагнать истому чистых переживаний. Вот тебе пример, красивая моя, дорогая моя подруга, утомленная материнством, родами, пустяшными, ненужными переживаниями. Не стоит застревать на неожиданно свалившихся на тебя откровениях недавних "сокамерниц". Их наветы - заказные, субъективные, идущие от самолюбивого отчаянья. Давай-ка вспомним нежное стихотворение, словно написанное для сегодняшнего дня, для нас с тобой (Осенний город):
   Осень
   Улицы
   клонит головы деревьям,
   слякотью пухнут липкой,
   Плечо
   Солнце
   подставив ласковым поверьям.
   сдернуло с лица улыбку.
   Озеро
   Мосты
   гладит дождя суетливую рябь,
   связали разлет берегов,
   Думает
   Прижали
   тихо заснуть, отойти, остывать.
   реку, бросив томное - Ох!
   Птицы
   Холод
   сгрудились в шумные стаи,
   сгустил домов панораму,
   Жиры
   Небо
   летом про запас нагуляли.
   вбито в свинцовую раму.
   Зима
   Кошки
   готовится рисовать нимбы,
   умерили любовный пыл,
   Лету
   Восторг
   прошлому поем гимны.
   мартовский давно остыл.
   Надолго
   Люди
   притих парк городской,
   утратили беспечный лоск,
   Аллеи
   Души
   заплыли мокрой тоской.
   таят лениво, как воск.
   Моторы
   Пришла
   вторят трамвайному звону,
   покаянных молитв пора,
   Город
   Спеши
   салютует истерикой стону.
   искупить грехи до утра!
   Сабрина не помнила как закрыла глаза и тихо заснула. Все матери поют своим детям колыбельные песни. Теперь Муза стала для Сабрины дорогой, заботливой матерью-наставницей. Не новым был и прием суггестии, примененный Музой. Она посмотрела на подругу и почему-то вспомнила из классики: "Вотще, нет ни пищи ему, ни отрады - теснят его грозно немые громады". Может быть, то были ассоциации, применимые к сегодняшней жизни большинства граждан большой и бестолковой страны, где правители не умеют выполнять свою главную миссию - заботиться о своем народе! Сколько же еще "громад" выставит на пути Сабрины ее новая Родина.
   6.2
   Муза делала все для того, чтобы Сабрина могла больше отдыхать, спать, хорошо питаться. Она подавляла любые попытки подруги потрудиться на хозяйственной ниве: решительно выгоняла ее из кухни во время приготовления пищи, полностью отстранила от стирки белья, запретила шляться по рынку и продуктовым магазинам. Сабрина, по мнению строгого надзирателя, должна была сосредоточиться на личной гигиене, сцеживании молока, массаже грудных желез, кормлении ребенка грудью и разговора с ним на испанском языке. Последнее было наиболее жестким требованием. Муза считала, что именно с молоком матери должна входить в малыша "языковая подготовка". По ее представлениям, из Володи необходимо воспитать цивилизованного мужчину, а для этого, кроме всего, чем с ним займутся в соответствующем возрасте умные мужчины-педагоги, он должен овладеть иностранными языками - испанским, английским, французским, немецким. А русский язык в него втиснет сама жизнь!
   Музе только не всегда удавалось сопровождать Сабрину на прогулках с ребенком, хотя она просто балдела от возможности покатать Володю в колясочке на глазах у всего человечества. Тогда Муза преображалась: она вышагивала по "парадному плацу" также гордо, как красные курсанты перед мавзолеем дедушки Ленина на Красной площади. Тогда ее грация был данью материнству, счастливому детству, чисто женской природе эмоций, переплетенных с особым чувством долга.
   Однажды, Сабрина вырулила с колясочкой в любимое место прогулок - сад с озерцом, что на Садовой улице. На втором развороте вокруг озерца она прозрела: так это же был тот сад, парк, сквер, как хотите, о котором писал Сергеев (стихотворение "Осенний город"). Здесь, именно в этих аллеях, он, родимый, выгуливал какую-то свою очередную телку. Словно, не в бровь, а прямо в глаз, навстречу двигалась еще одна дива с колясочкой - это была Татьяна. Та самая, с которой отлежали шесть долгих дней в Снегиревском родильном доме. Узнали друг друга, приветливо поздоровались и пошли рядом, отмеряя бессчетные круги по аллеям. Татьяна, оказывается, жила у Демидова мостика и часто приходила сюда в сквер погулять с ребенком. Сабрина не напирала с вопросами, но у Татьяны, видимо, был час откровений, и она кололась даже без подначки, даже не спотыкаясь на камушках.
   Сабрина узнала, что этот садик ей памятен по многим причинам, замешан в том был правым боком и Сергеев. Но эту тему Татьяна тактично не стала развивать. Однако какая женщина откажется пройти спокойно мимо возможности слегка уколоть соперницу в больное место - и Сабрина свое получила. Татьяна размягчилась настолько, что поведала свои сокровенные тайны: ее муж был инженером, заурядной личностью, рано скатившейся в алкоголизм, отсюда многие ее несчастья. По этой причине она уже трижды разводилась с ним, но не было иного выбора, потому снова сходилась. Женщина, как известно, легко переходит только "из постели в постель", а одной ей жить на свете очень трудно. Ее тайна от мужа - сергеевский ребенок. Она всеми силами старается сберечь малыша от дурного влияния мужа-алкоголика, который, вообще-то, к детям довольно равнодушен, а потому не мешает матери единовластно заниматься их воспитанием. Сабрина попросила в следующее гуляние привести старшего малыша - звали его Димой.
   - Интересно, какое будущее ждет наших детей? - вымолвила задумчиво Сабрина.
   Татьяна подхватила непростые рассуждения:
   - Необходимо сделать все, чтобы они жили лучше нас, интереснее нас, были счастливее!
   Разворачивая колясочки у ворот сквера, что обозначают выход на Садовую, вдалеке, с противоположной стороны сквера, от Фонтанки, заметили еще одну мать, катящую колясочку. Пошли навстречу и скоро узнали Катю другую бывшую соседку по палате. Радость была искренней: видимо, существует материнская солидарность - особое братство, точнее, сестренство. Теперь уже тройка экипажей медленно и величаво двигалась по широким аллеям. Была заметна похожесть личиков детей -Сабрины и Кати - и отличие мордашки ребенка Татьяны. Но Татьяна перемалывала в душе свою уверенность и гордость, крепила ее и окрыляла: "да, и у нее есть свидетельство близости с любимым человеком; просто малыш прихворнул и она не взяла его сегодня на прогулку". Все доказательства будут обязательно представлены своим конкуренткам.
   Какой все же сложный душевный расклад у женщин-матерей! И питается он от сосцов нескольких коров-кормилиц. Сабрина уяснила для себя это быстро. Она вдруг со всей отчетливостью поняла, что нет у нее преимуществ перед этими женщинами. Все они равны перед Богом! Равны по званию - самому высокому и почетному на свете. Зовется оно - Женщина-Мать!
   Но вдруг, словно, предупреждение о великой тайне плотского в одухотворенном материнстве, всплыло в памяти Сабрины стихотворное посвящение Сергеева. В нем патетика женских фантазий приземлялась мгновенно на иную, видимую ясными глазами и мужским умом, высоту. Сабрина рискнула прочитать своим новым подругам "Сомнения и откровения". Хотелось проверить женскую реакцию, будет ли она солидарна чувствам Сабрины, сидят ли в каждой былые ощущения достаточно глубоко!
   Созвездие Сосцов
   нога, рука, живот,
   немею от восторга.
   манящий поворот
   А дальше - мудрецов
   красивой головы.
   заветная мечта:
   Влюбленные глаза
   долина наваждений,
   ночная бирюза
   волшебных откровений,
   терпи же егоза
   вершина побуждений,
   волшебный наш дуэт.
   блеск Райского венца.
   Хоть я и не атлет,
   Зачем же долго ждать,
   но бодрый наш обет
   не лучше ли опять
   затянем до утра!
   ворота открывать
   Господи!
   для тайного лица,
   Помилуй наши души,
   забавы начинать
   наветов не слушай!
   с владельцем яйца,
   Надо ли стесняться,
   причем ни одного,
   дурить - остепеняться.
   а целых двух,
   Сам призывал: