Полина Федорова
Восхитительный куш

1

   На Руси Голицыных столько, что при желании ими можно вымостить всю Тверскую. Они и в Сенате, и в Синоде, и в министрах, и при Дворе, а приедешь в какой-нибудь Урюпинск, так и там непременно отыщется таковой. Но не поэтому не любил армейский майор Иван Федорович Тауберг Голицыных, а потому, что к сему славному роду принадлежал заносчивый шалопай и бонвиван Антон Голицын, предпочитавший, чтобы его называли Антуаном. И произошел у Тауберга необычный occasion, наделавший шуму на всю Москву, да что Москву! — пожалуй, на всю Россию…
   5 октября 1815 года на квартире Василия Семеновича Огонь-Догановского, что на Большой Дмитровке, шла крупная игра. В большой гостиной играли в банк. Метал, конечно, Василий Семенович, игрок по призванию, а потому чрезвычайно везучий и могущий в один присест выиграть тысяч сто, а то и более. А в одной из малых гостиных резались в штосе князь Антон Николаевич Голицын и находившийся в отпуску по ранению майор Иван Федорович Тауберг, из обрусевших остзейских немцев. Князь, следуя последней щегольской моде, был облачен в фиолетовый фрак с бархатным воротником, из-под которого выглядывали аж два жилета — бархатный цветом а la Valliere, с золотыми цветочками, и белый, пикейный. Напротив него в зеленом с красным мундире Вологодского Конного полка расположился Тауберг, прозванный друзьями Тевтоном за скандинавскую белокурость, мощную стать крестоносца и потрясающую невозмутимость. Восемь пустых бутылок шампанского «Вдова Клико» указывали на то, что сии господа в крепком подпитии и что играют они весьма продолжительное время. А что игра идет крупная — о том свидетельствовала толпа зрителей вокруг них и кипа крупных ассигнаций возле армейского майора.
   Голицын подрезал нетвердой рукой колоду, откинулся в креслах и вонзил взор в Ивана Федоровича. Как-никак, на кону стояло имение, подаренное его предку еще великим князем Алексеем Михайловичем. Тауберг, усмехнувшись, перевернул колоду и стал медленно открывать свои карты. Вот показалась масть — трефы, а вот и…
   — Плие, — выдохнула толпа вокруг игроков Голицын, смигнув, уставился на карты. Так и есть: две девятки. Антон Николаевич испустил тихий стон и закрыл ладонями лицо.
   Позвольте расписочку на именьице, князь, — с издевкой в голосе произнес Тауберг. Его обычно свинцового цвета глаза лучились голубизной, и случалось сие лишь в двух случаях: когда ярко светило солнце и когда Иван Федорович был во хмелю.
   Голицын отнял руки от лица и зло посмотрел на майора.
   — Извольте.
   Перо и чернила стояли на отдельном столике. Кто-то услужливо подал их князю.
   — Я напишу расписку, а потом мы продолжим. Не так ли? — спросил Голицын, берясь за перо.
   Тауберг неопределенно пожал плечами, налил себе полный бокал шампанского и выпил его одним махом. Глаза его приобрели совершенно прозрачный голубой цвет.
   — Извольте, майор, — подал князь Таубергу расписку. — Итак, кто банкует?
   — Никто, — спокойно ответил Иван Федорович. — Я не желаю более играть.
   — Но вы должны дать мне возможность отыграться.
   — Я вам ничего не должен, — сухо примолвил Тауберг.
   — И все же я настаиваю…
   — Да на здоровье.
   — Ваш ответ граничите оскорблением, майор Вы не на полковой вечеринке. Я ставлю на кон сто тысяч.
   — У вас нет при себе денег, князь, а в долг я не играю.
   За ломберным столом повисла тяжелая тишина. Князь Голицын хмурил черные брови и прожигал Тауберга взглядом. Иван Федорович, напротив, смотрел на Голицына безмятежно, и на губах его играла легкая насмешливая улыбка.
   — Хорошо, майор, — произнес наконец князь, скрипнув зубами. — Есть у меня для вас один куш…

2

   Проживал майор Тауберг в собственном доме на Малой Ордынке, что в Пятницкой части Земляного города, перешедшем к нему по наследству от покойной матушки. Усадебка была небольшой: одноэтажный деревянный дом в пять окон по фасаду с неизменным мезонином, крохотный яблоневый сад, цветочная клумба, флигелек — вот, собственно, и все. Чудом уцелев после нашествия наполеоновского, скромная обитель сия была весьма дорога сердцу Ивана Федоровича. Все здесь было обустроено по его желанию и разумению. И небольшая зальца-гостиная, более похожая на диванную, и кабинет с солидным бюро красного дерева и коваными подставками для многочисленных курительных трубок. И библиотека с потрепанными томами Плутарха, Вергилия, Вольтера — увлечениями наивного отрочества и шаловливой юности. От немногочисленной прислуги требовал Иван Федорович только одного — чистоты и порядка, ибо каждая вещь в доме имела свое собственное, раз и навсегда установленное место.
   Возможно, более всего Иван Тауберг любил этот дом за то, что он не менялся. Совсем рядом, за окнами, гремела война, пылала первопрестольная, но, когда Иван ступил на его крыльцо спустя год после освобождения Москвы, родные пенаты встретили его ласковым печным теплом, уютом старого вольтеровского кресла, привычным скрипом дверей и стоном ступенек. А в зеркалах с потускневшей амальгамой затаились, как в памяти, отражения прошлой жизни. Дом остался все тем же — островком неизменности и покоя в океане повергнутого в пучину войн и раздоров безумного мира.
   Но сегодня безумие мира ворвалось и в эту тихую гавань. Иван не мог, да и не хотел понимать, что происходит вокруг. Тяжелыми шагами он спустился по лестнице и направился в кабинет, везде натыкаясь на следы чьего-то враждебного присутствия. Сундуки, коробки, горластые девки и визгливые болонки уже порядочно ему осточертели. Вот сейчас он соберется с силами, прочистит стопочкой мозги и вышвырнет весь этот бедлам из своего дома, а потом завалится спать до завтрашнего утра. Составив сей нехитрый план будущей кампании, Тауберг решительно направился в кабинет, где в заветном шкафчике красного дерева стояло несколько штофов с наливкой.
   Но, ступив за порог кабинета, он почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо. Это был не его кабинет, это был будуар парижской кокотки! В нос ударил аромат пряных духов, вызвав приступ тошноты. Везде, где только глаз хватало, были разбросаны предметы дамского туалета: кружевные платочки, тяжелые восточные шали, шляпки и веера, а в подставке для трубок красовался зонтик-омбрелька цвета слоновой кости. На столе — его столе! — грудой были навалены флаконы из хрусталя и фарфора разных размеров и цветов, по центру же совершенно бесстыдно задрав носочек расположилась бархатная туфелька, расшитая жемчужинами.
   В остолбенении уставившись на сию метаморфозу, Тауберг не сразу обратил внимание на ширму, которая перегородила кабинет почти надвое. Из-за ширмы раздался шорох, полотнища ее вздрогнули, и Ивану показалось, что изящные восточные аисты, вышитые на ней, высокомерно покосились в его сторону, будто удивляясь, что надо этому увальню в их изысканном мирке.
   — Что за дьяволь!.. — как раненый медведь взревел Тауберг, шагнув вперед и потянув на себя створку ширмы. И тут, о ужас! он почувствовал, что его нога зацепилась за что-то, и он стремительно начал терять равновесие. С грохотом упала ширма, а сам он стал заваливаться вперед, в ужасе зажмурив глаза. «Это происходит не со мной, со мной не может этого происходить…» — мелькнуло в голове Ивана, прежде чем его руки уцепились за что-то гибкое и скользящее, а лицо уютно уткнулось в мягкое и теплое. Сердце пропустило удар, даже в голове перестали стучать маленькие молоточки, их плавно сменил звенящий гул в ушах.
   Прелестно, господин Тауберг, — прозвучал совсем рядом грудной женский голос. — Я, безусловно, надеялась на теплый прием, но вы превзошли все мои ожидания. Однако полагаю, для первых минут нашей встречи столь тесное знакомство несколько излишне.
   Оцепенение стало покидать Ивана. Он открыл один глаз, и взору его предстала соблазнительная женская грудь, едва прикрытая легким утренним матине. Губы майора ощутили ее шелковистость и упругость. Свят, свят, свят! Иван как ошпаренный отскочил в сторону и постарался гневно взглянуть на незнакомку. Получалось плохо, очень уж хороша была чертовка. Лет двадцати пяти, высокая, стройная, с зелеными, как весенняя трава, глазами, буйной копной золотых волос, коротко подстриженных по последней парижской моде, с ярким, пухлым ртом, в уголках которого таится призыв и обещание.
   — Кто вы такая, мадам, и что делаете в моем кабинете? — выровняв дыхание, уже холодно и спокойно постарался спросить Тауберг.
   — К чему разыгрывать недоумение, Иван Федорович. Вы ведь меня ожидали, не правда ли? — Незнакомка приподняла тонкую бровь. — Или вы всех дам удостаиваете такими пылкими приветствиями?
   — Я не удостаивал… я… споткнулся… Приношу свои извинения… — беспомощно пробормотал Иван.
   — Споткнулись? Может быть, о свою совесть? Ах, как неловко!
   — Что за вздор! — Тауберг пошарил взглядом по потертому персидскому ковру и нашел виновницу своего падения — туфельку, родную сестренку той, что торжественно возлежала на его столе. — О туфельку! Я споткнулся о вашу туфлю! Могу я, в конце концов, узнать кто вы такая?
   — Вам это должно быть хорошо известно. Я — княгиня Голицына Александра Аркадьевна.
   В кабинете повисло напряженное молчание. Тауберг почувствовал мелкую нервную дрожь. Во что он влип? Иван шагнул к заветному шкафчику, налил бокал анисовой и единым махом выплеснул ее в рот.
   Александра Аркадьевна, княгиня Голицына… А ведь я вчера у Огонь-Догановского резался в штосе с этим шаматоном князем Антуаном. Холодный пот мгновенно пробил Тауберга. Он вспомнил все…

3

   — …есть у меня для вас один куш.
   — Неужели? И какой же? — с усмешкой поинтересовался Тауберг.
   — Я ставлю на кон… свою жену.
   Говорок зрителей за спинами игроков как по команде смолк. Наступила звенящая тишина. Невозмутимый Тауберг молчал, разглядывая Голицына с некоторым интересом. Немец в нем протестовал и требовал немедленно покинуть игорный стол и вообще сию квартиру, где люди ставят на куш своих жен, а русский горячим шепотом советовал согласиться — там-де, посмотрим, что будет. Бог, дескать, не выдаст, а свинья не съест.
   — Соглашайся, Тевтон, — нарушил тишину знакомый голос.
   Тауберг повернул голову и увидел в толпе зевак пробиравшегося к нему князя Волховского.
   — Ты так полагаешь?
   — Да тут и думать нечего, — энтузиастически заявил Волховской. — Чего ты теряешь? А тут такая женщина — мечта поэта! Чудо как хороша. Уверяю тебя — не пожалеешь.
   Весть о том, что князь Антуан поставил на кон свою красавицу-жену, распространилась по дому мгновенно. Вокруг стола с сидящими напротив Таубергом и Голицыным собрались уже не полтора десятка зевак, но целая толпа зрителей. И гудела она, будто растревоженный улей. Польщенный всеобщим вниманием, Антуан приободрился и произнес:
   — Итак, господин майор, я повторяю свое предложение: моя жена против всего, что вы у меня выиграли.
   Тауберг хмыкнул и после недолгого молчания коротко бросил:
   — Согласен.
   Принесли две новые колоды карт. Перемешав свою, Тауберг вынул из колоды даму и положил рубашкой кверху.
   — Прошу, — протянул свою колоду Ивану Голицын.
   Тауберг снял колоду банкомета, и игра пошла.
   У князя Антуана уже заметно дрожали руки. Тауберг казался внешне спокойным, но по капельке пота, стекавшей по его виску, можно было определить, что и ему все это дается не просто. «Может, зря я ему посоветовал согласиться?» — заметив эту капельку, засомневался Волховской. Вообще, флигель-адъютант князь Борис Сергеевич Волховской не часто утруждал себя сомнениями, прекрасно понимая, что сделанного или сказанного уже не воротишь, а стало быть, нечего о том и сожалеть. Но, глядя на кипу ассигнаций возле локтя Тауберга и расписку на имение, он искренне пожалел о сказанном. Жалко будет, если беспоместный Иван все это проиграет.
   На этот раз Иван выбирал карту очень долго. Сомневался между девяткой и королем. Все же выбрал короля. И правильно сделал, ибо Голицын открыл девятку пик.
   Князь Антуан велел принести вина. Сделал хороший глоток прямо из горлышка! Отпил из своего бокала и Тауберг.
   — Ваше слово, — будто сквозь вату, услышал он нервический голос князя.
   На этот раз Иван сомневался между восьмеркой и дамой. Выбрал даму бубен, положил и уставился ясными, кристально чистыми глазами на Голицына.
   Дрожащими руками, обливаясь потом так, что от него едва ли не шел пар, Голицын открыл свою — восьмерка! У Тауберга при мысли о том, что он мог выбрать такую же карту, дернулась щека. Теперь его очередь! Только бы повезло. Что же крупье так тянет, ну же! Ну! Дама! Все! Голицын как-то по-детски пискнул, обмяк и уронил голову на зеленое сукно стола.
   — Ваша дама убита! — хрипло произнес Тауберг и перевел взгляд на ликующего Волховского.
   Что было потом, Боже, что потом было! Толпа ахала, стонала, топала ногами. Ивана поздравляли, хлопали по плечу, а какой-то седой генерал с осыпанным бриллиантами орденом святого апостола Андрея Первозванного слезно молил его уступить последний куш за триста тысяч рублей. На князя Антуана старались не смотреть и обходили его стороной: неудача — болезнь заразительная, даже если просто находиться рядом.
   — Ну, ты и везунок, Тевтон. Баловень Фортуны! — хлопнул Ивана по плечу Волховской, и крепкий Тауберг пошатнулся. Он был пьян вином и успехом; пьяными были руки, ноги, голова, и лишь невероятной голубизны глаза смотрели трезво и ясно.
   — Айда к цыганам! — предложил Волховской. — Обмоем твой выигрыш. Ты ведь сегодня выиграл целое состояние и в придачу чужую жену.
   — П-пожалуй, — благосклонно согласился Тауберг.

4

   — Мадам, покорнейше прошу извинить, но это была просто глупая шутка… — начал было Иван.
   — Шутка? Ах, милостивый государь, вам пришло в голову пошутить? Вот так просто и незатейливо?! За карточным столом? И какую же развязку вашей шутке вы приуготовили? — гневно воскликнула княгиня, приходя в раздражение.
   — Мадам, еще раз примите мои извинения, — как будто не замечая ее гнева, холодно произнес Тауберг. — Я полагаю, вы зря побеспокоили себя столь скоропалительным переездом. Это недоразумение. Вы беспрепятственно можете вернуться к своему мужу, лично у меня к нему нет никаких претензий.
   — А у меня, сударь, претензии имеются! Вы выставили меня на посмешище света, превратили в забавную, бездушную игрушку, приз для победителя в глупом споре мужских самолюбий! — Глаза княгини метали холодные зеленые молнии, и, если бы эти молнии были настоящие, от Ивана Федоровича к сему моменту осталась бы только маленькая кучка серого пепла. — А я живой человек! Я — столбовая дворянка! И вы, походя, ради развлечения погубили мою репутацию!
   — Вряд ли я заслуживаю столь гневных филиппик, мадам. Скорее обратите их против вашего супруга, это была его инициатива, меня может извинить азарт игры… ну и толика шампанского. Еще раз покорнейше прошу простить меня и вернуться к вашему супругу.
   — И не надейтесь! Скандал уже распространился по всей Москве! Вы можете понять это вашей тупой башкой?!
   Тауберг, услышав оскорбление, приподнял пшеничную бровь, лицо его приобрело замкнутое и высокомерное выражение. Неужели об этой разъяренной фурии так восторженно отзывался Волховской, как он там сказал — «мечта поэта»? Скорее кошмарное сновидение, которое все длится и длится, и нет никакой возможности выскользнуть из его холодных и липких глубин.
   — А вы объясняйтесь внятнее, мадам. Что, собственно, вам от меня-то потребно? Я предложил вам вернуться к мужу, — внутренне закипая, ответил Тауберг и вдруг неожиданно закончил: — Так как вы мне не надобны.
   Он сделал паузу, окинул княгиню оценивающим взглядом от золотых кудрей на голове до изящных ножек в расшитых турецких башмачках, чуть презрительно дернул уголком рта и лениво повторил:
   — Да. Не надобны…
   Вспыхнув, княгиня стремительно бросилась к столу, схватила хрустальный флакон и запустила им в Тауберга. «Мне все это снится», — мелькнуло в его голове в тот миг, когда рядом просвистел сей галантерейный снаряд. Послышался звон разбитого хрусталя, и в нос ударила удушающая волна аромата Кельнской воды. В наступившей тишине Иван уловил чей-то торопливый шепот за дверью, собачье повизгивание, осторожную возню.
   — Вы устроили отличное представление для дворни, милостивая государыня, им даже в балаган идти не надо, — не скрывая иронии, сказал он.
   — Вот что, Иван Федорович, — неожиданно спокойно и ровно ответила она, — поребячились, и будет. Я поставлена в такое положение, что иного выхода, как переезд в ваш дом, не вижу. Надо ли напоминать, что карточный долг — долг чести? А посему вы его и примите. От денег с именьицем, судя по всему, отказываться не собираетесь?
   — Но, Александра… Аркадьевна, почему бы вам все же не вернуться к мужу? — вновь выдвинул Тауберг уже поднадоевшее даже ему предложение.
   — Это невозможно, — сухо ответила княгиня.
   — А ежели в деревню? — оживился вдруг Тауберг. — По-моему, прекрасная мысль! Спустя некоторое время скандал забудется, и вы сможете вернуться в свет.
   — Вы сами себе не верите, — устало вздохнула княгиня. — Если я сейчас начну прятаться, то уж точно не смогу жить в свете и потеряю уважение последних друзей. Вы мою репутацию погубили, вам ее и восстанавливать.
   — Это каким же образом? — с ехидцей по-» интересовался Тауберг.
   — Да что вы — дитя малое? — опять начала раздражаться княгиня.
   — Это вы ведете себя как капризная отроковица. Что не предложу, все не по вас. Каких еще предложений вы от меня ждете? Руки и сердца? — и похолодел, увидев, как дрогнуло лицо княгини.
   — Возможно. Хотя, после князя, — она манерно вздохнула, — простой армейский майор не слишком блестящая партия. Да-с… И состояние у вас, как я вижу, небольшое…
   — Один момент, дорогая, — ощетинился Иван, уязвленный сим неделикатным намеком, — я еще не сделал предложения — это раз. И не собираюсь совершать подобной глупости — это два. Так что, рановато вы оценку моего состояния взялись производить.
   — А приметесь артачиться — так все узнают, что вы меня соблазнили. Это три, — с язвительной улыбкой закончила княгиня. — Мне, дорогой, — передразнила она его, — терять нечего.
   — Что?! — похолодел Тауберг.
   Княгиня Голицына уже без усмешки решительно взглянула в глаза Ивана.
   .. — Вы сломали мою жизнь, и я, если понадобится, сломаю вашу.
   Чувствуя, что бешенство вот-вот накроет его с головой, Иван резко развернулся и направился к двери, бросив через плечо:
   — Чтобы к вечеру — духу вашего здесь не было!
   Вслед ему донеслось насмешливое:
   — И не подумаю. Да, кстати, впредь стучитесь, когда будете входить в мой будуар!
   Иван грохнул дверью так, что задребезжали окна, шарахнулись в разные стороны испуганные девки и почти привычно-обреченно наступил на истошно завизжавшую Матильду.

5

   Стычка с Иваном Федоровичем взбодрила княгиню, как бокал шампанского. Прикосновение его рук и губ как будто растопили ледяную корку, сковывавшую ее душу и тело вот уже долгих три года. Во время разговора с Таубергом она невольно ловила себя на желании взорвать холодную невозмутимость этого человека, прижаться к нему разгоряченным телом, ощутить его силу и мощь. Как глупо! Александра вздохнула, направилась к большому дивану, обитому мягким сафьяном, и уютно устроилась на нем. Что ж, можно поздравить себя с вполне удачным началом ответного демарша, придуманного в ответ на то унижение, что заставил ее пережить Голицын.
   Сегодня на рассвете к ней в спальню ввалился изрядно подвыпивший Антуан в каком-то непривычном для него помятом виде и бесцеремонно разбудил ее.
   — Мадам, я требую немедленного разговора. Нам надо объясниться, — надменно заявил он, горой возвышаясь у ее постели и покачиваясь с носка на пятку. Огонек свечи в маленьком подсвечнике нервно трепетал в его руках, грозя устроить пожар.
   — Не рановато ли, друг любезный? — поинтересовалась Александра, с трудом отходя ото сна. — Убирайтесь из моей спальни и проспитесь.
   — Дело не требует отлагательства, дражайшая моя супруга. Вы, надеюсь, еще не забыли, что покуда являетесь таковой?
   Она ненавидела этот высокомерный, саркастический тон, впрочем, она плохо переносила и его самого.
   — К моему несчастию, забыть это не в моих силах, — пробормотала она, вставая с постели и накидывая на плечи большую турецкую шаль. — Говорите поскорее и избавьте меня от вашего присутствия.
   Забрав из его неверных рук свечу, Александра подошла к туалетному столику, поставила на него подсвечник и опустилась в кресло.
   Князь Голицын несколько нервно начал расхаживать по спальне.
   — Мадам, наша жизнь супружеская как-то не сложилась… Нет, начнем иначе. — Он чуть помедлил, взглянул на жену, глаза его приобрели оттенок горячего шоколада. — Как вы все же прекрасны, mon amour, особенно сейчас, с этими растрепанными кудрями и припухшими губами, которые так и напрашиваются на поцелуй.
   Он шагнул к Александре и склонился над ней.
   — Прошу не забываться, Антон Николаевич, — холодным, как сибирский мороз, голосом ответила княгиня, — иначе ваши карточные долги и расходы на содержанок будете выплачивать сами. Напомнить вам о нашем договоре?
   Князь резко выпрямился.
   — Вот-вот, ma cher, об этом и речь. — Он опять чуть замялся.
   — Да говорите же, в конце концов, — раздраженно воскликнула княгиня. — Очередной проигрыш? Сколько?
   Позвольте все по порядку. — Он вновь начал свое кружение по комнате. — Нынче вечером играл я с неким майором Таубергом.
   Человек он грубый, мало обремененный политесом…
   Что же вы с ним сели за игорный стол?
   Да бес попутал, хотелось ему трепку хорошую задать.
   — Так что?
   — Проиграл я этому саврасу крупные деньги, да к тому же имение мое родовое в Тульской губернии… и вас.
   — Что проиграли? — не поняла Александра. — Деньги? Какая безделица! Именьице родовое похуже будет, только я название такое в первый раз слышу. Что за такой Ивас странный? И прекратите метаться по комнате, у меня от вас голова кружится.
   Антуан обреченно вздохнул и рухнул на стул.
   — Как бестолковы порой бывают даже умные женщины. Не имение Ивас, а проиграл я вас, — медленно и раздельно произнес он, — простите за сей каламбур. И должен уступить вас Таубергу. Этого требует моя честь.
   Александре показалось, что у ног ее разверзлась бездонная пропасть, и стремительный ледяной вихрь неудержимо влечет ее к краю бездны. Она побледнела, как полотно, сжала похолодевшие руки и неотрывно смотрела и смотрела на этого красивого мужчину, которого Рок сделал орудием ее мук и страданий.
   — Вы проиграли… меня! Меня!!! — тихим голосом, в котором уже начал подниматься гнев, произнесла княгиня. — Мерзавец! Monstre! — сорвалась она на крик.
   — Мадам, не устраивайте истерик, — хладнокровно заявил Антуан, — мне, право, жаль, но дело сделано. Теперь ваша судьба в руках у простого майоришки. — Он вдруг нервно хихикнул. — Забавно… Как-то он ею распорядится?..
   — Вон! — Княгиня вскочила с кресла и бросилась к Антуану, пытаясь вцепиться коготками в его самодовольное красивое лицо.
   — Остыньте, Александрии. — Князь схватил ее за запястья и крепко прижал к своему телу. — Полагаю, что даже такой чурбан, как Тауберг, понимает деликатность ситуации и сведет все, пожалуй, к шутке. Мы с вами посетим его после полудня вместе. Ах, какая будет сцена! И перестаньте трепыхаться, — сквозь зубы проговорил он, — иначе вам все же придется сегодня оказаться со мной в постели. Напоследок.
   Александра застыла и, резко толкнув его в грудь, в один миг оказалась на другом конце комнаты.
   — Убирайтесь! Оставьте меня! — с болью в голосе выкрикнула она.
   Антуан пожал плечами.
   — Как пожелаете, ma cher.
   Он непринужденно и, как всегда, изящно поклонился и вышел из спальни, плотно прикрыв за собой дверь. Вслед ему неслись приглушенные рыдания.

6

   Надежда, что перед ним вообще когда-нибудь откроется дверь двадцать восьмого нумера, таяла, как снег в апреле. Ну что, спит он еще, что ли? Тауберг, собираясь уже уходить, бухнул по двери кулаком, и вдруг она отворилась. В дверном проеме показалась фигура князя Волховского в распахнутом шлафроке, и довольный голос произнес:
   — Ну что стоишь истуканом, заходи.
   Тауберг переступил через пустые бутылки, прошел в гостиную и плюхнулся в глубокое кресло.
   — Благодарствую за твой вчерашний советец, — с большой язвой в голосе произнес Иван.
   — Ну что ты, не стоит, — усмехнулся Волховской. — Дать дельный совет доброму товарищу — просто дружеская обязанность.
   Ну-ну, — с безграничным сарказмом буркнул Тауберг. — А входит в дружескую обязанность приютить доброго товарища, когда тому негде жить?
   — Как это? — не понял Борис.
   — Твоими молитвами, — снова съязвил Тауберг. — Приехала эта, как ты ее назвал, «мечта поэта», привезла с собой целый эскадрон горничных и оккупировала весь мой дом. Из кабинета сделала будуар, в который, видишь ли, чтобы мне зайти, надобно стучать и спрашивать разрешения. Моего там и угла не осталось…
   — Княгиня Голицына уже съехала от мужа? — вскинул брови Волховской. — К тебе? Боже, какая женщина! — восхищенно воскликнул князь. — Нет, друг мой Иван Федорович, тебе положительно повезло! Жить в одном доме с такой красавицей, умницей…