Страница:
Помолившись, монахи сноровисто разобрали оружие и повалили на стены.
Английские паровые фрегаты "Бриск" и "Миранда" подошли к монастырю на пушечный выстрел и стали сигналить флагами, пытаясь начать переговоры. В ответ русские артиллеристы послали трехфунтовое ядро. Тогда англичане начали бомбардировку монастыря. Тут вступила в бой батарея, скрытно поставленная русскими канонирами на морском берегу. Она нанесла повреждения одному фрегату. Тот сразу отошел мористее и остановился на ремонт.
На другой день на остров прибыл парламентер с ультиматумом. Он требовал сдачи в плен всей военной команды и полного разоружения. Предложение, конечно, было отвергнуто. Тогда корабли открыли стрельбу. Палило семьдесят пушек.
Более девяти часов град бомб и ядер сыпался на старые стены. Из-за дыма нельзя было рассмотреть даже ближайшие дома. Море и озеро кипели от взрывов. Пудовые и двухпудовые гранаты рвались у соборов. Но жертв и больших повреждений не было. Со стен и батареи на берегу храбрые артиллеристы метко били по вражеским кораблям.
Так ничего и не добившись, фрегаты отошли к Заяцкому острову, разорили здесь поселок и покинули Белое море.
Через год англичане снова подошли к Соловецким островам. На берегу, там, где сейчас в память об этих днях лежит "переговорный камень", английский офицер вел переговоры с монастырским настоятелем. Но они окончились безуспешно. Русский Север и его часовой - Соловецкий монастырь так и остались неприступными для захватчиков.
...Миша Русин был впечатлительным человеком. Он лазал по монастырю и молчал. О чем он думал? Что чувствовал? Может, ему в голову приходили те же мысли, что и мне? Мы разглядывали щербатую кирпичную кладку, бродили меж старых могил, по стершимся каменным плитам спускались в подвалы... "Отечество вырастает из своей истории", - вспоминались вдохновенные слова известного историка академика В. О. Ключевского. Мы, люди, тоже вырастаем из нее. Но мы можем забыть об этом, а история не забывает нас, тайными связями продолжая непрестранно воздействовать на сердце. Мы несем историю в себе, и она соединяет нас с бесконечной вереницей предков и их дел.
Говорят, что камни молчат. Не верю! У камней такой же богатый язык, как у немых. В этом языке есть и оттенки чувств, и блеск мыслей.
Ржавое кольцо, вмурованное в стену, уже сточилось от времени. Но чтобы его выломать, надо разобрать кладку. Какой цели служило оно в полутемной келье? Зачем понадобилось строителям вкладывать в цепкий известковый раствор длинный стержень кольца, да так, что никакой силе не вырвать его?
И тут пришла догадка. Да ведь это кольцо держало цепь. А к цепи был прикован человек!
Не только воином и хранителем древних икон и рукописей, проводником письменности и культуры был Соловецкий монастырь. Он был и страшной тюрьмой, не уступавшей Петропавловской крепости и Шлиссельбургу. В сырых и холодных каменных мешках с единственным зарешеченным окошком содержались самые опасные для царя и духовенства узники.
По жестокости режима Соловки не имели себе равных. Тех, кто попадал сюда, можно было сразу вычеркивать из списков живых. Об узниках не знали родственники, никто не видел их слез, не слышал их стонов, жалоб, проклятий. Многих бросали в подвалы со скованными руками и ногами, с вырванными языком и ноздрями, иных еще приковывали цепью к стене. В тюрьме Соловков, кишащей крысами, мучились сотни людей. Они не видели солнца, теряли счет годам. Если арестанты других тюрем еще надеялись на прощение, на соловецких заключенных оно не распространялось. Сюда ссылали на бессрочную каторгу, и приговоры пестрели выражениями: "Послать до кончины живота его", "Быть ему в вечных трудах до смерти", "Быть навсегда в тягчайшие труды скованным" и т. д. Грамотных арестантов непременно лишали бумаг, перьев, книг.
На главном дворе кремля у стены Петропавловского собора мы натолкнулись на могилу Петра Андреевича Толстого. Как попал сюда ближайший и деятельный сотрудник Петра I, сенатор и первый русский посол в Турции, президент Коммерц-коллегии и бессменный управляющий Тайной канцелярии, которая сама калечила людей и ссылала в те же Соловки, следователь по делу царевича Алексея, подписавший наследнику смертный приговор? Предчувствуя близкую кончину вдовы-императрицы Екатерины I, Толстой стал "вымышлять злые способы" лишить престола Петра Алексеевича, двенадцатилетнего сына царевича Алексея, и выбрать императора "по своей воле". Но всесильный Ментиков с князьями Долгорукими одержали верх в придворной сваре и посадили Петра II на престол. Толстой был лишен власти и богатств, сослан на Соловки. Здесь и пришла смерть.
Вскоре соловецкая тюрьма приняла и одного из противников Толстого - князя Василия Лукича Долгорукого. Всесильный временщик Бирон, фаворит Анны Иоанновны, сначала заточил его в Соловецкий монастырь, а потом для большего спокойствия решил казнить. Долгорукого вызвали в Новгород и там отсекли ему голову.
Здесь же, в Соловках, сидел последний кошевой Запорожской Сечи Петр Кальнишевский. Задумав навсегда покончить с запорожской вольницей, Екатерина II в 1775 году приказала уничтожить Сечь, а атамана по ложному доносу упрятала в Соловецкий монастырь. Шестнадцать лет провел кошевой в каменном мешке Белой ("Головленковой") башни, девять лет просидел в другой камере. Новый император Александр I даровал ему прощение. Кошевому исполнилось ровно сто десять лет. Он вышел на свободу совершенно слепым. Не надеясь больше увидеть родную Украину, Кальнишевский попросил оставить его в монастыре. Через два года он умер.
В "острожной" тюрьме позднее томились декабристы, для которых была даже написана специальная инструкция, составленная зловещим палачом декабристов комендантом Петропавловской крепости генералом Сукиным. Сидели здесь народовольцы и другие революционеры. Лишь в 1903 году, просуществовав три с половиной столетия, соловецкая монастырская тюрьма была ликвидирована...
...Мы вышли из подвалов на свежий воздух. Здесь, в этом соловецком слепке былого, мало что изменилось с тех пор, как по двору ходили люди в малиновых кафтанах стрельцов, коричневых монашеских сермягах, черных домотканых ризах. Та же мебель в кельях и залах, тот же двор и кусты под окнами... Дух прошлого продолжал жить в этих стенах. Меж громадных плит у главных монастырских строений пробивалась трава, цвел клевер. Из леса доносился крепкий смолистый запах. Спокойно, глубоко и ровно дышало море. В нишах соборов шумно возились дикие голуби.
Первого строителя Соловков звали Трифон. История не оставила ни его портрета, ни описания внешности. Но вот душу его мы, пожалуй, почувствовать смогли. Он творил в жестокое, темное время, но как он чувствовал природу лес, камни, цвет неба, шум моря!.. Трифон сказочно вписал свое буйное создание в дикий пейзаж Соловецких островов. Такое мог сделать только оптимист, который, несмотря ни на что, воспринимал жизнь как праздник.
Как во всяком талантливом человеке, в нем жила склонность к размаху. Он смело вытянул крепостные стены вдоль берега, а с двух сторон на суше сжал оборонительные сооружения до предела. Почему? Зачем? Сухопутный враг, считал Трифон, опаснее для защитников, чем морской. Поэтому он и поставил башни близко друг к другу, на расстоянии ружейного выстрела.
А еще, наверное, по-русски добр, душевно щедр был этот Трифон. Архитекторы средневековья старались делать крепости как можно более устрашающими. Материал для строительства они выбирали темный, могильный. Стрельчатые башни, узкие бойницы, голые, как череп, утесы покатых стен внушали страх и трепет. Даже сейчас возникает какое-то смутное беспокойство, когда смотришь на башню Гедимина в Нарве. А вот Соловецкая крепость тревоги не вызывает, особенно если видишь ее в теплый солнечный день.
Последователи Трифона увенчивали гладкие плоскости церковных стен крутыми кровлями, килевидными кокошниками, что еще более подчеркивало устремленность сооружения ввысь, к небу.
...Уже вечерело, пора было устраивать ночлег. Мы пошли к пристани, где стоял наш "Бурелом". Молчаливый Мишаня еще раз оглянулся на Соловецкий кремль и вдруг проговорил:
- Здесь русский дух, здесь Русью пахнет...
На газовой плитке мы приготовили из суповых пакетиков еду, поужинали. В каюте было так же светло, как и днем. Мы занавесили иллюминаторы и легли спать, намереваясь пораньше встать и пойти в соловецкие леса пешком.
ЗЕРКАЛЬНЫЙ БЛЕСК ОЗЕР
Мрачная, пепельно-сизая берендеева чаща. Кинжальный свет солнца. Чернота теней. Густой мир красок, запахов, звуков окружал нас. Попискивали серые крошки-полевочки, им вторили синички, бойко верещали кедровки. Под ногами шуршали ящерицы. Высоко подбрасывая задние лапки, разбегались бурундуки. Каждый клочок пространства был заполнен жизнью. Неутомимо трудились муравьи, ползали какие-то совсем мелкие букашки и хлопотливо орудовали в прелой земле. Старые сосны с кряжистыми ветвями стояли в обнимку и прикрывали небо. Вершак-ветер трепал их макушки. Сосны досадливо шумели, поскрипывая закостенелыми суставами. Светленькие соседки-осины шикали на великанов, как будто успокаивали их. Только флегматичные ели безмолвствовали. Они росли в тени и не лезли вверх к свету и ветру. Ели были так густы, что походили на шалаши. Их семена уже созрели, но шишки не отваливались, как это бывает у сосны, а рассыпались, вытряхнув наземь смолистые семечки. Около пихты подрастал молодняк, будто нарочно посаженный в один ряд. Семена пихты развиваются не просто в земле, а на разлагающемся валежнике, когда-то упавшем и теперь сгнившем стволе. Вот и вытянулись молодые пихточки ровной линейкой. Умершее дерево дало им живительные соки.
Мы молча шли по тайге, очарованные ее великолепием. Ярко-оранжевая морошка горела в мягких, пушистых мхах. Маслянисто поблескивала черника величиной с сибирскую ранетку. Алели брусника и клюква. Тут же росли плотные, породистые грибы, не тронутые червоточиной. Все это можно брать без труда, как это делали раньше монахи, у которых ломились подвалы от разных варений, солений и маринадов.
К полудню мы наткнулись на речку. Ее пересекала дорога с каменным мостиком. Далеко на взгорке белела часовенка. Здесь поддувал ветер и не так сильно донимали комары. Сквозь густую поросль орешника проглядывало зеркальное озеро.
Речка, как и мост с дорогой, была сотворена человеческими руками. Раньше на Соловецких островах рек не было. Приспосабливая для жизни дикие земли, монахи прокладывали каналы, соединяя многочисленные озера в единую систему. Мы продирались сквозь настоящую тайгу, натыкались на речки, которые еле различались в чаще, и не верилось, что их когда-то прокладывали человеческие руки. Вряд ли древние строители знали, что своим трудом они начинали великий экологический эксперимент на Руси, создавая в озерах постоянный ток воды, предотвращая зарастание и заболачивание. Вода, перемещаясь из озера в озеро, попадала в конечный резервуар - знаменитое Святое озеро у стен монастыря, которое, по словам того же Досифея, "содержит воду отменно чистую, на вкус легкую и здоровую".
Энергию воды монахи использовали для работы мельницы, лесопилки, крупорушки, сукноваляльной машины и даже механизированной прачечной. Существовала и "судоходная" система каналов, которую строили "обетники", люди, которые давали обет проработать бесплатно на монастырь в течение какого-то времени. По этим каналам ходили груженые большие лодки. Они перевозили сено, лес, строительные материалы. А во время длинных соловецких зим по каналам проходил идеально ровный "зимник". Существовала даже "пароходная навигация": на лодье был установлен паровой двигатель с высокой трубой.
Мы добрались до хутора Горки, где был ботанический сад. Его разбили 150 лет назад, и это чудо, сотворенное людьми, сохранялось из поколения в поколение. Здесь росли те же овощи и яблони, что и в черноземных областях России и на Украине.
На лодочной станции, работающей круглосуточно, Мишаня взял лодку у такого же, как он сам, белокурого северянина, попробовал весла на крепость, вставил в уключины.
- Весла на каналах берегите! - предупредил лодочник.
Раньше по откосам канала были раскорчеваны пни. Сейчас леса поглотили откосы, вплотную подступили к воде. Не мудрено было весла и поломать.
Мы поплыли. Лодка скользила по глади, тревожа отражение курчавой лесной стены. Радугой вспыхивали и гасли солнечные блики. Тишина расплывалась вокруг - глубокая, спокойная, безмятежная. Вспомнился Аксаков, удивительно точно описавший состояние спокойной и чуть грустной души: "Природа вступит в вечные права свои. Вместе с прохладным, благовонным, свободным, освежительным воздухом вдохнете вы в себя безмятежность мысли, кротость чувства, снисхождение к другим и даже к самому себе".
Лес над каналами смыкался верхушками. Весла упирались то в один, то в другой берег. В темной воде можно было разглядеть хорошо пригнанные валуны по бокам и светлое песчаное дно. Озера чередовались с последовательностью станций метро. По берегам росли высокие травы, в седых мхах полно было грибов и ягод. На легкой воде лежали желтые и белые кувшинки. Они сопровождали нас почти до Красного озера с его неожиданно высокими берегами. За ними виднелась Секирная гора с белокаменной церковкой - соловецким маяком. По другую сторону Секирной горы блестело море.
В той части моря, у поселка Реболда, трудились добытчики ламинарии, или, попросту, морской капусты, какая продается в рыбных магазинах. У Соловецких островов ее великое множество. В Японии ламинария - национальное блюдо. Там она так же незаменима, как у нас картошка. Кроме того, она обладает целебными свойствами. Не случайно у японцев бывает мало сердечно-сосудистых заболеваний.
Работа добытчиков требует сноровки, опыта, недюжинной силы. В отлив от берега отгребают карбасы. Стоя на корме, широко расставив ноги, люди в оранжевых непромокаемых робах спускают в воду длинные шесты с перекладиной, шуруют ими в глубине, наматывают на них траву, дергают что есть силы, отрывая от дна.
Вдали тралят морскую гладь "доры". По бокам у доры две металлические "кошки", похожие на огромных пауков. Время от времени люди сбрасывают "кошки", скребут ими по дну, по зарослям ламинарии, вытаскивают и вываливают в карбасы густо-коричневые вороха.
На берегу разбиты "плантации" - несколько зарытых в землю столбов, между ними натянута колючая проволока. Сезонники перетаскивают сюда траву из карбасов, широкими ножами обрубают "корни", освобождают от гальки и разного морского сора, развешивают на проволоке трехметровые "листья", складывая их вдвое и втрое. Потом скрипучие листы, похожие на выстиранное белье в морозный день, складывают на большие деревянные щиты, прикрывают брезентом, чтобы не сдуло ветром. Мелкую ламинарию просто вилами разбрасывают по земле, ворошат, давая подсохнуть нижнему слою. Затем на механических или самодельных прессах делают тюки и готовят к отправке в Архангельский водорослевый комбинат.
Этот комбинат возник еще в восемнадцатом году на месте маленького йодового завода. Это было первое предприятие, перерабатывающее беломорские водоросли. В 1938 году поставили новое оборудование, завод значительно расширили. Теперь комбинат выдает стране крайне необходимую продукцию - альгинат натрия, маннит и агар.
Когда идет ламинария, получают альгинат, важный краситель тканей, компонент при обогащении руд, раствор, уменьшающий при бурении вязкость самых липких глин. Идет альгинат и в пищевую промышленность, где используется при выпечке хлеба и кондитерских изделий. В медицине его применяют как кровоостанавливающее средство.
Маннит - это превосходное сырье для производства олифы и смол.
Из кустистой водоросли анфельции бежевых, фиолетовых, темно-синих тонов, которую на берег выбрасывают осенние штормы, получают дефицитную продукцию агар. Это малайское слово означает "желе", "желатин". Малайцы первыми научились делать "желе" из морских водорослей. Пастилу, мармелад, мягкие конфеты, мороженое, консервированное молоко, сыры, мыло, целлофан невозможно приготовить без агара. Есть у этого вещества и другие достоинства. Он придает блеск тканям, глянец - бумаге, входит в состав антикоррозийных покрытий.
Добыча недалеко от берегов примитивными приспособлениями - лишь начало. Наверно, придет день, когда изобретут подводные косилки и с морских пастбищ начнут собирать богатые урожаи. А пока... Пока под комариный звон, исколотыми о проволоку руками, под солнцем и светом, переполнившим здешний мир, добывается эта морская трава и в консервах, тканях, конфетах, аптечных коробочках идет к людям.
На этом закончилось наше путешествие на Соловецкие острова. Оно было недолгим. Стала портиться погода, и Миша Русин заторопился домой, боясь опоздать на работу. Но был, как сказал поэт, "чуден миг". Этот миг - древние стены с крепостными башнями и царственными соборами, дремучие леса, полные векового достоинства, зеркальные озера среди яркого разнотравья под тихим северным небом - уже не забыть никогда.
Английские паровые фрегаты "Бриск" и "Миранда" подошли к монастырю на пушечный выстрел и стали сигналить флагами, пытаясь начать переговоры. В ответ русские артиллеристы послали трехфунтовое ядро. Тогда англичане начали бомбардировку монастыря. Тут вступила в бой батарея, скрытно поставленная русскими канонирами на морском берегу. Она нанесла повреждения одному фрегату. Тот сразу отошел мористее и остановился на ремонт.
На другой день на остров прибыл парламентер с ультиматумом. Он требовал сдачи в плен всей военной команды и полного разоружения. Предложение, конечно, было отвергнуто. Тогда корабли открыли стрельбу. Палило семьдесят пушек.
Более девяти часов град бомб и ядер сыпался на старые стены. Из-за дыма нельзя было рассмотреть даже ближайшие дома. Море и озеро кипели от взрывов. Пудовые и двухпудовые гранаты рвались у соборов. Но жертв и больших повреждений не было. Со стен и батареи на берегу храбрые артиллеристы метко били по вражеским кораблям.
Так ничего и не добившись, фрегаты отошли к Заяцкому острову, разорили здесь поселок и покинули Белое море.
Через год англичане снова подошли к Соловецким островам. На берегу, там, где сейчас в память об этих днях лежит "переговорный камень", английский офицер вел переговоры с монастырским настоятелем. Но они окончились безуспешно. Русский Север и его часовой - Соловецкий монастырь так и остались неприступными для захватчиков.
...Миша Русин был впечатлительным человеком. Он лазал по монастырю и молчал. О чем он думал? Что чувствовал? Может, ему в голову приходили те же мысли, что и мне? Мы разглядывали щербатую кирпичную кладку, бродили меж старых могил, по стершимся каменным плитам спускались в подвалы... "Отечество вырастает из своей истории", - вспоминались вдохновенные слова известного историка академика В. О. Ключевского. Мы, люди, тоже вырастаем из нее. Но мы можем забыть об этом, а история не забывает нас, тайными связями продолжая непрестранно воздействовать на сердце. Мы несем историю в себе, и она соединяет нас с бесконечной вереницей предков и их дел.
Говорят, что камни молчат. Не верю! У камней такой же богатый язык, как у немых. В этом языке есть и оттенки чувств, и блеск мыслей.
Ржавое кольцо, вмурованное в стену, уже сточилось от времени. Но чтобы его выломать, надо разобрать кладку. Какой цели служило оно в полутемной келье? Зачем понадобилось строителям вкладывать в цепкий известковый раствор длинный стержень кольца, да так, что никакой силе не вырвать его?
И тут пришла догадка. Да ведь это кольцо держало цепь. А к цепи был прикован человек!
Не только воином и хранителем древних икон и рукописей, проводником письменности и культуры был Соловецкий монастырь. Он был и страшной тюрьмой, не уступавшей Петропавловской крепости и Шлиссельбургу. В сырых и холодных каменных мешках с единственным зарешеченным окошком содержались самые опасные для царя и духовенства узники.
По жестокости режима Соловки не имели себе равных. Тех, кто попадал сюда, можно было сразу вычеркивать из списков живых. Об узниках не знали родственники, никто не видел их слез, не слышал их стонов, жалоб, проклятий. Многих бросали в подвалы со скованными руками и ногами, с вырванными языком и ноздрями, иных еще приковывали цепью к стене. В тюрьме Соловков, кишащей крысами, мучились сотни людей. Они не видели солнца, теряли счет годам. Если арестанты других тюрем еще надеялись на прощение, на соловецких заключенных оно не распространялось. Сюда ссылали на бессрочную каторгу, и приговоры пестрели выражениями: "Послать до кончины живота его", "Быть ему в вечных трудах до смерти", "Быть навсегда в тягчайшие труды скованным" и т. д. Грамотных арестантов непременно лишали бумаг, перьев, книг.
На главном дворе кремля у стены Петропавловского собора мы натолкнулись на могилу Петра Андреевича Толстого. Как попал сюда ближайший и деятельный сотрудник Петра I, сенатор и первый русский посол в Турции, президент Коммерц-коллегии и бессменный управляющий Тайной канцелярии, которая сама калечила людей и ссылала в те же Соловки, следователь по делу царевича Алексея, подписавший наследнику смертный приговор? Предчувствуя близкую кончину вдовы-императрицы Екатерины I, Толстой стал "вымышлять злые способы" лишить престола Петра Алексеевича, двенадцатилетнего сына царевича Алексея, и выбрать императора "по своей воле". Но всесильный Ментиков с князьями Долгорукими одержали верх в придворной сваре и посадили Петра II на престол. Толстой был лишен власти и богатств, сослан на Соловки. Здесь и пришла смерть.
Вскоре соловецкая тюрьма приняла и одного из противников Толстого - князя Василия Лукича Долгорукого. Всесильный временщик Бирон, фаворит Анны Иоанновны, сначала заточил его в Соловецкий монастырь, а потом для большего спокойствия решил казнить. Долгорукого вызвали в Новгород и там отсекли ему голову.
Здесь же, в Соловках, сидел последний кошевой Запорожской Сечи Петр Кальнишевский. Задумав навсегда покончить с запорожской вольницей, Екатерина II в 1775 году приказала уничтожить Сечь, а атамана по ложному доносу упрятала в Соловецкий монастырь. Шестнадцать лет провел кошевой в каменном мешке Белой ("Головленковой") башни, девять лет просидел в другой камере. Новый император Александр I даровал ему прощение. Кошевому исполнилось ровно сто десять лет. Он вышел на свободу совершенно слепым. Не надеясь больше увидеть родную Украину, Кальнишевский попросил оставить его в монастыре. Через два года он умер.
В "острожной" тюрьме позднее томились декабристы, для которых была даже написана специальная инструкция, составленная зловещим палачом декабристов комендантом Петропавловской крепости генералом Сукиным. Сидели здесь народовольцы и другие революционеры. Лишь в 1903 году, просуществовав три с половиной столетия, соловецкая монастырская тюрьма была ликвидирована...
...Мы вышли из подвалов на свежий воздух. Здесь, в этом соловецком слепке былого, мало что изменилось с тех пор, как по двору ходили люди в малиновых кафтанах стрельцов, коричневых монашеских сермягах, черных домотканых ризах. Та же мебель в кельях и залах, тот же двор и кусты под окнами... Дух прошлого продолжал жить в этих стенах. Меж громадных плит у главных монастырских строений пробивалась трава, цвел клевер. Из леса доносился крепкий смолистый запах. Спокойно, глубоко и ровно дышало море. В нишах соборов шумно возились дикие голуби.
Первого строителя Соловков звали Трифон. История не оставила ни его портрета, ни описания внешности. Но вот душу его мы, пожалуй, почувствовать смогли. Он творил в жестокое, темное время, но как он чувствовал природу лес, камни, цвет неба, шум моря!.. Трифон сказочно вписал свое буйное создание в дикий пейзаж Соловецких островов. Такое мог сделать только оптимист, который, несмотря ни на что, воспринимал жизнь как праздник.
Как во всяком талантливом человеке, в нем жила склонность к размаху. Он смело вытянул крепостные стены вдоль берега, а с двух сторон на суше сжал оборонительные сооружения до предела. Почему? Зачем? Сухопутный враг, считал Трифон, опаснее для защитников, чем морской. Поэтому он и поставил башни близко друг к другу, на расстоянии ружейного выстрела.
А еще, наверное, по-русски добр, душевно щедр был этот Трифон. Архитекторы средневековья старались делать крепости как можно более устрашающими. Материал для строительства они выбирали темный, могильный. Стрельчатые башни, узкие бойницы, голые, как череп, утесы покатых стен внушали страх и трепет. Даже сейчас возникает какое-то смутное беспокойство, когда смотришь на башню Гедимина в Нарве. А вот Соловецкая крепость тревоги не вызывает, особенно если видишь ее в теплый солнечный день.
Последователи Трифона увенчивали гладкие плоскости церковных стен крутыми кровлями, килевидными кокошниками, что еще более подчеркивало устремленность сооружения ввысь, к небу.
...Уже вечерело, пора было устраивать ночлег. Мы пошли к пристани, где стоял наш "Бурелом". Молчаливый Мишаня еще раз оглянулся на Соловецкий кремль и вдруг проговорил:
- Здесь русский дух, здесь Русью пахнет...
На газовой плитке мы приготовили из суповых пакетиков еду, поужинали. В каюте было так же светло, как и днем. Мы занавесили иллюминаторы и легли спать, намереваясь пораньше встать и пойти в соловецкие леса пешком.
ЗЕРКАЛЬНЫЙ БЛЕСК ОЗЕР
Мрачная, пепельно-сизая берендеева чаща. Кинжальный свет солнца. Чернота теней. Густой мир красок, запахов, звуков окружал нас. Попискивали серые крошки-полевочки, им вторили синички, бойко верещали кедровки. Под ногами шуршали ящерицы. Высоко подбрасывая задние лапки, разбегались бурундуки. Каждый клочок пространства был заполнен жизнью. Неутомимо трудились муравьи, ползали какие-то совсем мелкие букашки и хлопотливо орудовали в прелой земле. Старые сосны с кряжистыми ветвями стояли в обнимку и прикрывали небо. Вершак-ветер трепал их макушки. Сосны досадливо шумели, поскрипывая закостенелыми суставами. Светленькие соседки-осины шикали на великанов, как будто успокаивали их. Только флегматичные ели безмолвствовали. Они росли в тени и не лезли вверх к свету и ветру. Ели были так густы, что походили на шалаши. Их семена уже созрели, но шишки не отваливались, как это бывает у сосны, а рассыпались, вытряхнув наземь смолистые семечки. Около пихты подрастал молодняк, будто нарочно посаженный в один ряд. Семена пихты развиваются не просто в земле, а на разлагающемся валежнике, когда-то упавшем и теперь сгнившем стволе. Вот и вытянулись молодые пихточки ровной линейкой. Умершее дерево дало им живительные соки.
Мы молча шли по тайге, очарованные ее великолепием. Ярко-оранжевая морошка горела в мягких, пушистых мхах. Маслянисто поблескивала черника величиной с сибирскую ранетку. Алели брусника и клюква. Тут же росли плотные, породистые грибы, не тронутые червоточиной. Все это можно брать без труда, как это делали раньше монахи, у которых ломились подвалы от разных варений, солений и маринадов.
К полудню мы наткнулись на речку. Ее пересекала дорога с каменным мостиком. Далеко на взгорке белела часовенка. Здесь поддувал ветер и не так сильно донимали комары. Сквозь густую поросль орешника проглядывало зеркальное озеро.
Речка, как и мост с дорогой, была сотворена человеческими руками. Раньше на Соловецких островах рек не было. Приспосабливая для жизни дикие земли, монахи прокладывали каналы, соединяя многочисленные озера в единую систему. Мы продирались сквозь настоящую тайгу, натыкались на речки, которые еле различались в чаще, и не верилось, что их когда-то прокладывали человеческие руки. Вряд ли древние строители знали, что своим трудом они начинали великий экологический эксперимент на Руси, создавая в озерах постоянный ток воды, предотвращая зарастание и заболачивание. Вода, перемещаясь из озера в озеро, попадала в конечный резервуар - знаменитое Святое озеро у стен монастыря, которое, по словам того же Досифея, "содержит воду отменно чистую, на вкус легкую и здоровую".
Энергию воды монахи использовали для работы мельницы, лесопилки, крупорушки, сукноваляльной машины и даже механизированной прачечной. Существовала и "судоходная" система каналов, которую строили "обетники", люди, которые давали обет проработать бесплатно на монастырь в течение какого-то времени. По этим каналам ходили груженые большие лодки. Они перевозили сено, лес, строительные материалы. А во время длинных соловецких зим по каналам проходил идеально ровный "зимник". Существовала даже "пароходная навигация": на лодье был установлен паровой двигатель с высокой трубой.
Мы добрались до хутора Горки, где был ботанический сад. Его разбили 150 лет назад, и это чудо, сотворенное людьми, сохранялось из поколения в поколение. Здесь росли те же овощи и яблони, что и в черноземных областях России и на Украине.
На лодочной станции, работающей круглосуточно, Мишаня взял лодку у такого же, как он сам, белокурого северянина, попробовал весла на крепость, вставил в уключины.
- Весла на каналах берегите! - предупредил лодочник.
Раньше по откосам канала были раскорчеваны пни. Сейчас леса поглотили откосы, вплотную подступили к воде. Не мудрено было весла и поломать.
Мы поплыли. Лодка скользила по глади, тревожа отражение курчавой лесной стены. Радугой вспыхивали и гасли солнечные блики. Тишина расплывалась вокруг - глубокая, спокойная, безмятежная. Вспомнился Аксаков, удивительно точно описавший состояние спокойной и чуть грустной души: "Природа вступит в вечные права свои. Вместе с прохладным, благовонным, свободным, освежительным воздухом вдохнете вы в себя безмятежность мысли, кротость чувства, снисхождение к другим и даже к самому себе".
Лес над каналами смыкался верхушками. Весла упирались то в один, то в другой берег. В темной воде можно было разглядеть хорошо пригнанные валуны по бокам и светлое песчаное дно. Озера чередовались с последовательностью станций метро. По берегам росли высокие травы, в седых мхах полно было грибов и ягод. На легкой воде лежали желтые и белые кувшинки. Они сопровождали нас почти до Красного озера с его неожиданно высокими берегами. За ними виднелась Секирная гора с белокаменной церковкой - соловецким маяком. По другую сторону Секирной горы блестело море.
В той части моря, у поселка Реболда, трудились добытчики ламинарии, или, попросту, морской капусты, какая продается в рыбных магазинах. У Соловецких островов ее великое множество. В Японии ламинария - национальное блюдо. Там она так же незаменима, как у нас картошка. Кроме того, она обладает целебными свойствами. Не случайно у японцев бывает мало сердечно-сосудистых заболеваний.
Работа добытчиков требует сноровки, опыта, недюжинной силы. В отлив от берега отгребают карбасы. Стоя на корме, широко расставив ноги, люди в оранжевых непромокаемых робах спускают в воду длинные шесты с перекладиной, шуруют ими в глубине, наматывают на них траву, дергают что есть силы, отрывая от дна.
Вдали тралят морскую гладь "доры". По бокам у доры две металлические "кошки", похожие на огромных пауков. Время от времени люди сбрасывают "кошки", скребут ими по дну, по зарослям ламинарии, вытаскивают и вываливают в карбасы густо-коричневые вороха.
На берегу разбиты "плантации" - несколько зарытых в землю столбов, между ними натянута колючая проволока. Сезонники перетаскивают сюда траву из карбасов, широкими ножами обрубают "корни", освобождают от гальки и разного морского сора, развешивают на проволоке трехметровые "листья", складывая их вдвое и втрое. Потом скрипучие листы, похожие на выстиранное белье в морозный день, складывают на большие деревянные щиты, прикрывают брезентом, чтобы не сдуло ветром. Мелкую ламинарию просто вилами разбрасывают по земле, ворошат, давая подсохнуть нижнему слою. Затем на механических или самодельных прессах делают тюки и готовят к отправке в Архангельский водорослевый комбинат.
Этот комбинат возник еще в восемнадцатом году на месте маленького йодового завода. Это было первое предприятие, перерабатывающее беломорские водоросли. В 1938 году поставили новое оборудование, завод значительно расширили. Теперь комбинат выдает стране крайне необходимую продукцию - альгинат натрия, маннит и агар.
Когда идет ламинария, получают альгинат, важный краситель тканей, компонент при обогащении руд, раствор, уменьшающий при бурении вязкость самых липких глин. Идет альгинат и в пищевую промышленность, где используется при выпечке хлеба и кондитерских изделий. В медицине его применяют как кровоостанавливающее средство.
Маннит - это превосходное сырье для производства олифы и смол.
Из кустистой водоросли анфельции бежевых, фиолетовых, темно-синих тонов, которую на берег выбрасывают осенние штормы, получают дефицитную продукцию агар. Это малайское слово означает "желе", "желатин". Малайцы первыми научились делать "желе" из морских водорослей. Пастилу, мармелад, мягкие конфеты, мороженое, консервированное молоко, сыры, мыло, целлофан невозможно приготовить без агара. Есть у этого вещества и другие достоинства. Он придает блеск тканям, глянец - бумаге, входит в состав антикоррозийных покрытий.
Добыча недалеко от берегов примитивными приспособлениями - лишь начало. Наверно, придет день, когда изобретут подводные косилки и с морских пастбищ начнут собирать богатые урожаи. А пока... Пока под комариный звон, исколотыми о проволоку руками, под солнцем и светом, переполнившим здешний мир, добывается эта морская трава и в консервах, тканях, конфетах, аптечных коробочках идет к людям.
На этом закончилось наше путешествие на Соловецкие острова. Оно было недолгим. Стала портиться погода, и Миша Русин заторопился домой, боясь опоздать на работу. Но был, как сказал поэт, "чуден миг". Этот миг - древние стены с крепостными башнями и царственными соборами, дремучие леса, полные векового достоинства, зеркальные озера среди яркого разнотравья под тихим северным небом - уже не забыть никогда.