Страница:
Описать весь круг общения невозможно, но особо хотелось бы отметить близость с Давидом Ойстрахом, Эмилем Гилельсом, Леонидом Коганом. Я помню рассказы мужа о поездках на дачу к Свиридову для знакомства с его новыми сочинениями, о том волнении, с которым он слушал произведения великого композитора, – вокальный цикл «Отчалившая Русь», романсы на стихи Аветика Исаакяна и Александра Блока.
Сблизился Кухарский и с Дмитрием Шостаковичем, когда они в одно время лечились в Кургане у доктора Илизарова, человека редкого таланта, дружба с которым продолжалась очень долго.
Кухарский был человеком образованным, мыслящим, думающим. Другое дело, что в нем «сидел», конечно, советский менталитет и его мысли искренне совпадали с решениями партии. Он был за Сталина, да, это так.
Екатерина Алексеевна Фурцева ценила Василия Феодосьевича, доверяла ему, поручала проведение ответственных мероприятий, например, фестиваля во Франции, зная его высокую порядочность и тактичность в общении с людьми. Они часто беседовали о делах, о жизни. Хочу отметить, что Кухарский был человеком вспыльчивым и достаточно часто не соглашался с министром. Обычно после такого разговора Фурцева утром сама приходила к нему в кабинет, и они «мирились», долго и мирно разговаривали. Фурцева беспокоилась о его здоровье: предлагала поехать в Англию или в Германию, заказать там протез. В Советском Союзе их делали не очень хорошо, он жаловался на постоянную боль, но от заграничных поездок по этому поводу отказывался: это стоило довольно дорого, а делать протез за счет министерства Василий Феодосьевич не хотел. Так и мучился до конца.
Конечно, Фурцева была добрым человеком. Вернее, нет, она была умным человеком, а умный человек бывает добрым просто по необходимости. Но при этом она могла быть вздорной. Приведу пример. Однажды мы с мужем пошли в гости. Через некоторое время туда кто-то позвонил. (Я всегда оставляла детям телефон дома, куда иду.) Хозяйка сказала, что моего мужа спрашивает какая-то женщина. Я думаю: «Что же это такое? Какая-то женщина звонит моему мужу?! В гости!» Сама подошла к телефону. «Это Екатерина Алексеевна. Что же ты делаешь? Зачем таскаешь мужа по гостям?! Он человек больной, ему нельзя перенапрягаться!» Я с возмущением: «Екатерина Алексеевна, вы пользуетесь тем, что я не могу вам ответить. Он что, обещал быть на работе? Так он сейчас приедет». Фурцева приказным тоном: «Да, пусть сейчас же приезжает!» Мы срочно нашли машину, и муж примчался в министерство. Невозмутимая Екатерина Алексеевна спокойно ему говорит: «Я не понимаю, почему Нами так разволновалась? Что случилось?» Оказалось, никаких рабочих вопросов у Фурцевой в тот вечер не было.
– А что стало с вашим мужем после смерти Фурцевой? Он остался на своей должности?
– Когда Екатерина Алексеевна умерла, он очень переживал. Через несколько дней из ЦК пришел приказ о назначении Кухарского исполняющим обязанности министра культуры СССР. В этой ипостаси он пребывал три месяца, а потом стал замом по музыкальным вопросам у Демичева, нового министра культуры СССР.
Умер Василий Феодосьевич в 1995 году.
– Эта мемуарная справка о вашем муже, человеке высокой культуры, образованности, проясняет возможности Фурцевой в выполнении своих министерских функций. Кухарский, по-видимому, был не просто ее замом, а настоящим помощником, правой рукой, который помогал Екатерине Алексеевне принимать верные решения. В отличие от своей начальницы он был «специалистом», как она сама любила говорить. Ведь ее сделали министром культуры в одночасье. Для нее это было все равно что не умеющего плавать человека столкнули с лодки в бурную реку. Но Фурцева не утонула, не сдалась. Хотя в «минуту роковую» пыталась уйти из жизни. Не видно ли в этой драматической истории вины Никиты Хрущева, который, в сущности, предал ее, отдававшую все свои силы государственному поприщу?
«Что вы хотите – климакс…»
Схватка за гуманитариев
«За одного битого сколько небитых дают?»
«На лесоповал их всех…»
Сблизился Кухарский и с Дмитрием Шостаковичем, когда они в одно время лечились в Кургане у доктора Илизарова, человека редкого таланта, дружба с которым продолжалась очень долго.
Кухарский был человеком образованным, мыслящим, думающим. Другое дело, что в нем «сидел», конечно, советский менталитет и его мысли искренне совпадали с решениями партии. Он был за Сталина, да, это так.
Екатерина Алексеевна Фурцева ценила Василия Феодосьевича, доверяла ему, поручала проведение ответственных мероприятий, например, фестиваля во Франции, зная его высокую порядочность и тактичность в общении с людьми. Они часто беседовали о делах, о жизни. Хочу отметить, что Кухарский был человеком вспыльчивым и достаточно часто не соглашался с министром. Обычно после такого разговора Фурцева утром сама приходила к нему в кабинет, и они «мирились», долго и мирно разговаривали. Фурцева беспокоилась о его здоровье: предлагала поехать в Англию или в Германию, заказать там протез. В Советском Союзе их делали не очень хорошо, он жаловался на постоянную боль, но от заграничных поездок по этому поводу отказывался: это стоило довольно дорого, а делать протез за счет министерства Василий Феодосьевич не хотел. Так и мучился до конца.
Конечно, Фурцева была добрым человеком. Вернее, нет, она была умным человеком, а умный человек бывает добрым просто по необходимости. Но при этом она могла быть вздорной. Приведу пример. Однажды мы с мужем пошли в гости. Через некоторое время туда кто-то позвонил. (Я всегда оставляла детям телефон дома, куда иду.) Хозяйка сказала, что моего мужа спрашивает какая-то женщина. Я думаю: «Что же это такое? Какая-то женщина звонит моему мужу?! В гости!» Сама подошла к телефону. «Это Екатерина Алексеевна. Что же ты делаешь? Зачем таскаешь мужа по гостям?! Он человек больной, ему нельзя перенапрягаться!» Я с возмущением: «Екатерина Алексеевна, вы пользуетесь тем, что я не могу вам ответить. Он что, обещал быть на работе? Так он сейчас приедет». Фурцева приказным тоном: «Да, пусть сейчас же приезжает!» Мы срочно нашли машину, и муж примчался в министерство. Невозмутимая Екатерина Алексеевна спокойно ему говорит: «Я не понимаю, почему Нами так разволновалась? Что случилось?» Оказалось, никаких рабочих вопросов у Фурцевой в тот вечер не было.
– А что стало с вашим мужем после смерти Фурцевой? Он остался на своей должности?
– Когда Екатерина Алексеевна умерла, он очень переживал. Через несколько дней из ЦК пришел приказ о назначении Кухарского исполняющим обязанности министра культуры СССР. В этой ипостаси он пребывал три месяца, а потом стал замом по музыкальным вопросам у Демичева, нового министра культуры СССР.
Умер Василий Феодосьевич в 1995 году.
– Эта мемуарная справка о вашем муже, человеке высокой культуры, образованности, проясняет возможности Фурцевой в выполнении своих министерских функций. Кухарский, по-видимому, был не просто ее замом, а настоящим помощником, правой рукой, который помогал Екатерине Алексеевне принимать верные решения. В отличие от своей начальницы он был «специалистом», как она сама любила говорить. Ведь ее сделали министром культуры в одночасье. Для нее это было все равно что не умеющего плавать человека столкнули с лодки в бурную реку. Но Фурцева не утонула, не сдалась. Хотя в «минуту роковую» пыталась уйти из жизни. Не видно ли в этой драматической истории вины Никиты Хрущева, который, в сущности, предал ее, отдававшую все свои силы государственному поприщу?
«Что вы хотите – климакс…»
– Вершины опасны тем, что падать с них больнее. Фурцева занимала должность секретаря ЦК КПСС. Сначала немилость Хрущева пала на Жукова. Ведь Хрущев видел силу маршала, а маршал – его слабость. Такое трудно забыть и невозможно простить. А потому «Жуков не оправдал оказанного доверия и оказался политическим деятелем, склонным к авантюризму». Так предали маршала, а вскоре он был снят с поста министра обороны.
Очевидное влияние получили люди, не желавшие видеть рядом с собой таких сильных политических соперников, как Фурцева и Жуков. Они понимали, что это люди поступка, что они могут высказать свое мнение. В результате, избавившись от тех, кто был ему предан, Хрущев остался с теми, кто в дальнейшем предал его.
Возможно, начиная демократические преобразования, Хрущев еще не был к ним готов. Когда же они стали активно развиваться, он испугался их масштабов и стал активно избавляться от тех, кто настаивал на дальнейшем проведении реформ.
Пришло время избавиться от Аристова, который вместе с Фурцевой боролся за Хрущева, когда его хотели сместить с поста первого секретаря ЦК. Потом взялись за Игнатова. Работая в соседних кабинетах, Фурцева и Игнатов часто встречались, обсуждали острые политические вопросы. Оказалось, что их разговоры прослушивали, а о результатах докладывали Хрущеву.
Потом пришло время расстаться и с Фурцевой. На ХХII съезде партии ничего не предвещало начала конца: Фурцева – член Президиума ЦК, ей, как всегда, предоставляют слово. Но, продолжая поддерживать Хрущева и его политику, она не знала, что ее судьба уже решена: в новом списке Президиума ЦК ее не оказалось. Когда огласили список (уже без ее имени), она наверняка испытала шок. Шок не оттого, что было сделано, а как! Скрытое предательство поразило ее в самое сердце, она не могла сдержаться и покинула съезд. Вслед Хрущев только поморщился и бросил: «Дамские капризы! Что вы хотите – климакс!»
Последней каплей, возможно, стал следующий эпизод. Она сидела в своем кабинете вместе с деятелями кино. Во время заседания, молча, ни у кого ничего не спросив, в кабинет вошел человек в полувоенном френче, отключил внутренний телефон связи и «правительственную вертушку», взял два аппарата и вышел.
Фурцева в состоянии сильнейшего шока села в машину, приехала на дачу и разрезала вены. Ее вовремя обнаружили, доставили в больницу и чудом спасли. Я помню, тогда Анастас Иванович, повторяя слова Хрущева, сказал: «У Екатерины Алексеевны климакс, поэтому она так себя повела…»
– Попытка покончить с собой – признак тяжелого психического состояния. Может быть, ей вообще были свойственны экзальтированные поступки?
– Я считаю так: человек, привыкший к власти, не может без нее существовать. И вдруг его убирают с пьедестала. Не все могут такое перенести. Кухарского, например, никто никогда не снимал, он сам решил уйти из министерства, потому что уже не мог работать с Демичевым… Но вскоре у Василия Феодосьевича началась активная депрессия, он тяжело заболел. Георгий Свиридов мне как-то сказал: «Что Вася так мучается? Он же не кожу снял с себя, а только пиджак». Творческому человеку, музыканту, свободному от постоянных служебных обязанностей, во-первых, и от определенных властных полномочий, во-вторых, понять такое трудно. Но муж чувствовал себя так, будто с него и впрямь содрали кожу.
Ситуация с Фурцевой намного тяжелее… Она была потрясена больше не от того, что ее сняли с работы, а от того, что ее предали люди, которых она еще вчера считала своими соратниками, даже друзьями. Полагаю, что это не был вздорный поступок слабой женщины: Екатерина Алексеевна виделась сильным человеком и, как показывает вся ее жизнь, в переломные моменты умела быть решительной и жесткой, не пасовать перед трудностями. Она дорожила человеческими отношениями и не могла пережить предательство.
После трагического происшествия в подъезде на лестничной клетке постоянно дежурили двое в штатском. В привилегированном доме жили Налбандян, Лисициан, Андровская, Епишев, Плятт, Аджубей. Вроде бы все были друг с другом в очень хороших отношениях, здоровались, справлялись о домочадцах, но… О здоровье Екатерины Алексеевны у ее близких никто не справлялся, разве что Лисицианы. Больше того, завидев ее родных, жильцы сторонились, делали вид, что не знакомы. Муж Фурцевой объяснял своей дочери Маргарите, что такой демонстративный протест мог закончиться для Фурцевой арестом. Но закончился… «ссылкой» в Министерство культуры.
Очевидное влияние получили люди, не желавшие видеть рядом с собой таких сильных политических соперников, как Фурцева и Жуков. Они понимали, что это люди поступка, что они могут высказать свое мнение. В результате, избавившись от тех, кто был ему предан, Хрущев остался с теми, кто в дальнейшем предал его.
Возможно, начиная демократические преобразования, Хрущев еще не был к ним готов. Когда же они стали активно развиваться, он испугался их масштабов и стал активно избавляться от тех, кто настаивал на дальнейшем проведении реформ.
Пришло время избавиться от Аристова, который вместе с Фурцевой боролся за Хрущева, когда его хотели сместить с поста первого секретаря ЦК. Потом взялись за Игнатова. Работая в соседних кабинетах, Фурцева и Игнатов часто встречались, обсуждали острые политические вопросы. Оказалось, что их разговоры прослушивали, а о результатах докладывали Хрущеву.
Потом пришло время расстаться и с Фурцевой. На ХХII съезде партии ничего не предвещало начала конца: Фурцева – член Президиума ЦК, ей, как всегда, предоставляют слово. Но, продолжая поддерживать Хрущева и его политику, она не знала, что ее судьба уже решена: в новом списке Президиума ЦК ее не оказалось. Когда огласили список (уже без ее имени), она наверняка испытала шок. Шок не оттого, что было сделано, а как! Скрытое предательство поразило ее в самое сердце, она не могла сдержаться и покинула съезд. Вслед Хрущев только поморщился и бросил: «Дамские капризы! Что вы хотите – климакс!»
Последней каплей, возможно, стал следующий эпизод. Она сидела в своем кабинете вместе с деятелями кино. Во время заседания, молча, ни у кого ничего не спросив, в кабинет вошел человек в полувоенном френче, отключил внутренний телефон связи и «правительственную вертушку», взял два аппарата и вышел.
Фурцева в состоянии сильнейшего шока села в машину, приехала на дачу и разрезала вены. Ее вовремя обнаружили, доставили в больницу и чудом спасли. Я помню, тогда Анастас Иванович, повторяя слова Хрущева, сказал: «У Екатерины Алексеевны климакс, поэтому она так себя повела…»
– Попытка покончить с собой – признак тяжелого психического состояния. Может быть, ей вообще были свойственны экзальтированные поступки?
– Я считаю так: человек, привыкший к власти, не может без нее существовать. И вдруг его убирают с пьедестала. Не все могут такое перенести. Кухарского, например, никто никогда не снимал, он сам решил уйти из министерства, потому что уже не мог работать с Демичевым… Но вскоре у Василия Феодосьевича началась активная депрессия, он тяжело заболел. Георгий Свиридов мне как-то сказал: «Что Вася так мучается? Он же не кожу снял с себя, а только пиджак». Творческому человеку, музыканту, свободному от постоянных служебных обязанностей, во-первых, и от определенных властных полномочий, во-вторых, понять такое трудно. Но муж чувствовал себя так, будто с него и впрямь содрали кожу.
Ситуация с Фурцевой намного тяжелее… Она была потрясена больше не от того, что ее сняли с работы, а от того, что ее предали люди, которых она еще вчера считала своими соратниками, даже друзьями. Полагаю, что это не был вздорный поступок слабой женщины: Екатерина Алексеевна виделась сильным человеком и, как показывает вся ее жизнь, в переломные моменты умела быть решительной и жесткой, не пасовать перед трудностями. Она дорожила человеческими отношениями и не могла пережить предательство.
После трагического происшествия в подъезде на лестничной клетке постоянно дежурили двое в штатском. В привилегированном доме жили Налбандян, Лисициан, Андровская, Епишев, Плятт, Аджубей. Вроде бы все были друг с другом в очень хороших отношениях, здоровались, справлялись о домочадцах, но… О здоровье Екатерины Алексеевны у ее близких никто не справлялся, разве что Лисицианы. Больше того, завидев ее родных, жильцы сторонились, делали вид, что не знакомы. Муж Фурцевой объяснял своей дочери Маргарите, что такой демонстративный протест мог закончиться для Фурцевой арестом. Но закончился… «ссылкой» в Министерство культуры.
Схватка за гуманитариев
Министерство культуры располагалось на улице Куйбышева. Можно предположить, что поначалу Фурцева там чувствовала себя неуютно, только этого не показывала. Я представляю, как, придя впервые на работу, она обошла кабинеты, как звук ее высоких и тонких каблучков раздавался в разных концах здания. Представляясь своим новым сотрудникам, приветливо улыбалась.
С начала 60-х годов в стране собирались проводить реформу высшего образования. Фурцева была в курсе этой проблемы, так как раньше занималась ею в секретариате ЦК. Так называемых гуманитариев планировалось перевести на заочное обучение. Идею поддерживал и президент Академии наук Несмеянов. С его подачи Хрущев отдал распоряжение о переводе Института истории искусств Академии наук в ведение Министерства культуры с названием «Институт искусствознания». Учреждение возглавлял Игорь Грабарь, в руководстве состояли видные ученые – Виктор Лазарев, Михаил Алпатов, Дмитрий Сарабьянов…
Так вот в первый же день работы Фурцевой в должности министра культуры должна была состояться коллегия на тему заочного образования гуманитариев. Мне об этом рассказывала Лидия Григорьевна Ильина, тогда заместитель начальника Управления учебных заведений. Она первой выступала на коллегии. Тема заочного обучения в творческих вузах волновала многих – Московскую консерваторию, художественный институт имени Сурикова, театральные ВУЗы. Над выступлением Ильиной работали долго и серьезно. Лидия Григорьевна начала читать доклад, но вдруг Фурцева неожиданно ее остановила: «Проблема требует серьезной доработки. Заседание окончено». Сотрудники министерства в недоумении: что произошло? То ли новый министр снимет с работы Ильину, то ли предстоят иные перемены? Никто не понимал, в чем дело. Екатерину Алексеевну в министерстве знали мало, она пришла из ЦК с тремя своими помощниками.
На другой день Фурцева вызвала Ильину и сказала, что, прослушав ее доклад и посоветовавшись с некоторыми деятелями искусств, пришла к выводу: в творческом образовании заочного метода быть не может. «Подумайте, как это сделать, чтобы на имя Косыгина пришло письмо не от министерства, а от кого-либо из уважаемых музыкальных педагогов». Остановились на кандидатуре Елены Фабиановны Гнесиной. Директор лучшего музыкального училища из династии музыкантов пользовалась всеобщим уважением. Косыгин, как было известно в среде музыкальных чиновников, знал ее лично.
Ильина отправилась на переговоры к Елене Фабиановне. Та, выслушав, согласилась направить письмо Косыгину от своего имени, изложив собственную точку зрения. Ответ пришел с резолюцией Косыгина: «Сохранить существующую систему образования в творческих вузах».
Полагаю, Фурцева, придя на то совещание, уже была знакома с мнением по этому вопросу известных театральных деятелей, режиссеров Алексея Попова, Марии Кнебель, Юрия Завадского и других, которые прислали ей следующее письмо:
«Глубокоуважаемая Екатерина Алексеевна!
Мы, режиссеры, отдавшие театру и делу воспитания молодой смены по 30–40 лет творческого труда, чрезвычайно встревожены появившимися в последнее время проектами постановлений Министерства культуры по вопросам воспитания советской режиссуры, методики преподавания, сроков воспитания, которые в основе своей, по нашему мнению, пытаются свести на нет завоевания русской советской школы искусства режиссуры… Завоевания советского театра признаны всем миром. Обоснованы они рядом достижений крупнейших режиссеров: Ленского, Станиславского, Немировича-Данченко, Марджанова, Курбасова, Вахтангова, Синельникова и плеядой их учеников, в свою очередь воспитавших сотни советских режиссеров, возглавляющих крупнейшие театры Союза.
…Все это стало возможным благодаря тому, что гении советского театра Станиславский и Немирович-Данченко были не только режиссерами, но и создателями науки об искусстве режиссера и актера. Этим гордится СССР, и это поражает приезжающих к нам зарубежных деятелей театра. Всевозможными проектами, исходящими от чиновников министерства, ставится под удар воспитание режиссеров.
…Глубокоуважаемая Екатерина Алексеевна! Завтра появятся десятки и сотни театров, работающих вообще без режиссера. Чиновник передал власть в руки администратора-директора. Невежде-чиновнику легче командовать администратором, нежели находить способы выращивания и укрепления авторитета режиссера.
Если Вы, глубокоуважаемая Екатерина Алексеевна, пожелаете, вызовите нас, подписавших это письмо, к себе, и мы в течение часа с документами в руках убедим Вас, что поход против высшего режиссерского образования – есть дело преступное по своему невежеству».
Надо отдать должное Фурцевой: делая свои первые шаги в роли министра культуры, она столкнулась с серьезной проблемой и приняла верное решение. Просьба крупнейших театральных деятелей была не только услышана, но и удовлетворена. Благодаря Фурцевой сохранилось качество высшего режиссерского образования, которое всегда отличало отечественный театр.
Этот ее шаг продемонстрировал интеллигенции, что теперь за культуру отвечает не равнодушный чиновник-бюрократ, а человек живой, деятельный, заинтересованный.
Впрочем, интеллигенция не спешила раскрывать Екатерине Алексеевне свои объятия: часть ее, не забыв участия Фурцевой в борьбе с Пастернаком и «вейсманистами», встретила назначение настороженно. Другие же – Константин Симонов, Виктор Розов, Олег Ефремов, Афанасий Салынский – связывали с ее именем надежды на прекращение смуты в министерстве.
С начала 60-х годов в стране собирались проводить реформу высшего образования. Фурцева была в курсе этой проблемы, так как раньше занималась ею в секретариате ЦК. Так называемых гуманитариев планировалось перевести на заочное обучение. Идею поддерживал и президент Академии наук Несмеянов. С его подачи Хрущев отдал распоряжение о переводе Института истории искусств Академии наук в ведение Министерства культуры с названием «Институт искусствознания». Учреждение возглавлял Игорь Грабарь, в руководстве состояли видные ученые – Виктор Лазарев, Михаил Алпатов, Дмитрий Сарабьянов…
Так вот в первый же день работы Фурцевой в должности министра культуры должна была состояться коллегия на тему заочного образования гуманитариев. Мне об этом рассказывала Лидия Григорьевна Ильина, тогда заместитель начальника Управления учебных заведений. Она первой выступала на коллегии. Тема заочного обучения в творческих вузах волновала многих – Московскую консерваторию, художественный институт имени Сурикова, театральные ВУЗы. Над выступлением Ильиной работали долго и серьезно. Лидия Григорьевна начала читать доклад, но вдруг Фурцева неожиданно ее остановила: «Проблема требует серьезной доработки. Заседание окончено». Сотрудники министерства в недоумении: что произошло? То ли новый министр снимет с работы Ильину, то ли предстоят иные перемены? Никто не понимал, в чем дело. Екатерину Алексеевну в министерстве знали мало, она пришла из ЦК с тремя своими помощниками.
На другой день Фурцева вызвала Ильину и сказала, что, прослушав ее доклад и посоветовавшись с некоторыми деятелями искусств, пришла к выводу: в творческом образовании заочного метода быть не может. «Подумайте, как это сделать, чтобы на имя Косыгина пришло письмо не от министерства, а от кого-либо из уважаемых музыкальных педагогов». Остановились на кандидатуре Елены Фабиановны Гнесиной. Директор лучшего музыкального училища из династии музыкантов пользовалась всеобщим уважением. Косыгин, как было известно в среде музыкальных чиновников, знал ее лично.
Ильина отправилась на переговоры к Елене Фабиановне. Та, выслушав, согласилась направить письмо Косыгину от своего имени, изложив собственную точку зрения. Ответ пришел с резолюцией Косыгина: «Сохранить существующую систему образования в творческих вузах».
Полагаю, Фурцева, придя на то совещание, уже была знакома с мнением по этому вопросу известных театральных деятелей, режиссеров Алексея Попова, Марии Кнебель, Юрия Завадского и других, которые прислали ей следующее письмо:
«Глубокоуважаемая Екатерина Алексеевна!
Мы, режиссеры, отдавшие театру и делу воспитания молодой смены по 30–40 лет творческого труда, чрезвычайно встревожены появившимися в последнее время проектами постановлений Министерства культуры по вопросам воспитания советской режиссуры, методики преподавания, сроков воспитания, которые в основе своей, по нашему мнению, пытаются свести на нет завоевания русской советской школы искусства режиссуры… Завоевания советского театра признаны всем миром. Обоснованы они рядом достижений крупнейших режиссеров: Ленского, Станиславского, Немировича-Данченко, Марджанова, Курбасова, Вахтангова, Синельникова и плеядой их учеников, в свою очередь воспитавших сотни советских режиссеров, возглавляющих крупнейшие театры Союза.
…Все это стало возможным благодаря тому, что гении советского театра Станиславский и Немирович-Данченко были не только режиссерами, но и создателями науки об искусстве режиссера и актера. Этим гордится СССР, и это поражает приезжающих к нам зарубежных деятелей театра. Всевозможными проектами, исходящими от чиновников министерства, ставится под удар воспитание режиссеров.
…Глубокоуважаемая Екатерина Алексеевна! Завтра появятся десятки и сотни театров, работающих вообще без режиссера. Чиновник передал власть в руки администратора-директора. Невежде-чиновнику легче командовать администратором, нежели находить способы выращивания и укрепления авторитета режиссера.
Если Вы, глубокоуважаемая Екатерина Алексеевна, пожелаете, вызовите нас, подписавших это письмо, к себе, и мы в течение часа с документами в руках убедим Вас, что поход против высшего режиссерского образования – есть дело преступное по своему невежеству».
Надо отдать должное Фурцевой: делая свои первые шаги в роли министра культуры, она столкнулась с серьезной проблемой и приняла верное решение. Просьба крупнейших театральных деятелей была не только услышана, но и удовлетворена. Благодаря Фурцевой сохранилось качество высшего режиссерского образования, которое всегда отличало отечественный театр.
Этот ее шаг продемонстрировал интеллигенции, что теперь за культуру отвечает не равнодушный чиновник-бюрократ, а человек живой, деятельный, заинтересованный.
Впрочем, интеллигенция не спешила раскрывать Екатерине Алексеевне свои объятия: часть ее, не забыв участия Фурцевой в борьбе с Пастернаком и «вейсманистами», встретила назначение настороженно. Другие же – Константин Симонов, Виктор Розов, Олег Ефремов, Афанасий Салынский – связывали с ее именем надежды на прекращение смуты в министерстве.
«За одного битого сколько небитых дают?»
Весьма любопытно свидетельство театрального критика Бориса Поюровского, касающееся характера, натуры Фурцевой, только что назначенной министром культуры. Поюровский написал статью для газеты «Советская культура» о состоянии театральной жизни в городе Харькове. Мнение его было довольно унылым: всюду пустые кресла, ощущение безнадежности. Статья имела громовой резонанс. В редакции газет, ВТО, Союз журналистов СССР, Министерство культуры стали поступать коллективные письма. Автора обвиняли во всех смертных грехах – пьянстве, сожительстве с артистками балета и тому подобное… Иные подписи были неразборчивыми, но это как бы мелочь. В Харьков выехало несколько комиссий, одна авторитетнее другой. Пришли к выводу, что положение с театрами на Украине и в самом деле скверное.
Поюровский думал, что все обойдется, но вдруг ему звонят от главного редактора «Советской культуры» и сообщают, что надо прибыть к трем часам на совещание к министру.
Когда приглашенные вошли в кабинет, Екатерина Алексеевна заканчивала подписывать какие-то бумаги. Затем встала из-за стола, подошла к приглашенным и каждому протянула руку.
– Прошу садиться. В чем суть вопроса? – обратилась Фурцева к своему помощнику.
– Имеется жалоба по поводу необъективной позиции критика Поюровского, который систематически, тенденциозно, в неуважительном тоне пишет об известных мастерах украинской сцены. И есть поручение Никиты Сергеевича – разобраться и наказать.
Положение театрального критика казалось аховым, если дело дошло до самого Хрущева.
– Ну что же, разберемся и накажем, – строго заявила Фурцева. – Кто будет говорить первым?
И тут произошло неожиданное – потенциальные оппоненты не только не опровергли содержание статьи, но нарисовали куда более ужасающую картину: дескать, к исходу сезона театральные залы вконец опустели.
– И все-таки я хотела бы услышать: есть ли в статье какие-то неточности, передержки, искажения фактов? – спросила Фурцева.
– Есть, – сказал один оппонент. – В статье написано, что на спектакле «Всеми забытый» зрители едва заполнили четверть партера, а по кассовой рапортичке значится, что в тот день было продано всего 12 билетов.
– Выходит, Поюровский еще и приукрасил действительность? – не без издевки спросила Фурцева. – Но, может быть, все остальные, как и он, попали в театр по контрамарке?
– Автор статьи критикует известного актера Леся Сердюка за исполнение роли Владимира Ильича Ленина. А местная газета отзывается об этой работе исключительно похвально, – вставил кто-то.
– Ну и что же? У каждого может быть свое мнение, – ответила Екатерина Алексеевна.
…Поюровскому было не по себе. Атака велась массированная, под разными углами. И что значит категорическое требование Хрущева – наказать? «Виновник» понял смысл поручения сверху – негодяя казнить! Чтобы другим было неповадно. Выслушав прения сторон, Екатерина Алексеевна небрежным жестом поправила прическу и, глядя куда-то в сторону, переспросила помощника:
– Как там сказано – разобраться и наказать? Тогда подготовьте, пожалуйста, письма в соответствующие организации с просьбой незамедлительно принять экстренные меры к виновным в создавшейся ситуации с театрами на Украине.
Поюровский не верил своим ушам, сидящий рядом его коллега сиял от радости.
– Виновник здесь? – словно опомнившись, громко спросила Фурцева.
Поюровский, как провинившийся школьник, поднялся с места.
– Сидите, сидите, – улыбаясь, сказала Екатерина Алексеевна. – Представляю, сколько вы натерпелись. Ну, ничего-ничего, за одного битого сколько небитых дают? Желаю всем успеха.
Фурцева встала из-за стола, давая понять, что разговор окончен.
Поюровский думал, что все обойдется, но вдруг ему звонят от главного редактора «Советской культуры» и сообщают, что надо прибыть к трем часам на совещание к министру.
Когда приглашенные вошли в кабинет, Екатерина Алексеевна заканчивала подписывать какие-то бумаги. Затем встала из-за стола, подошла к приглашенным и каждому протянула руку.
– Прошу садиться. В чем суть вопроса? – обратилась Фурцева к своему помощнику.
– Имеется жалоба по поводу необъективной позиции критика Поюровского, который систематически, тенденциозно, в неуважительном тоне пишет об известных мастерах украинской сцены. И есть поручение Никиты Сергеевича – разобраться и наказать.
Положение театрального критика казалось аховым, если дело дошло до самого Хрущева.
– Ну что же, разберемся и накажем, – строго заявила Фурцева. – Кто будет говорить первым?
И тут произошло неожиданное – потенциальные оппоненты не только не опровергли содержание статьи, но нарисовали куда более ужасающую картину: дескать, к исходу сезона театральные залы вконец опустели.
– И все-таки я хотела бы услышать: есть ли в статье какие-то неточности, передержки, искажения фактов? – спросила Фурцева.
– Есть, – сказал один оппонент. – В статье написано, что на спектакле «Всеми забытый» зрители едва заполнили четверть партера, а по кассовой рапортичке значится, что в тот день было продано всего 12 билетов.
– Выходит, Поюровский еще и приукрасил действительность? – не без издевки спросила Фурцева. – Но, может быть, все остальные, как и он, попали в театр по контрамарке?
– Автор статьи критикует известного актера Леся Сердюка за исполнение роли Владимира Ильича Ленина. А местная газета отзывается об этой работе исключительно похвально, – вставил кто-то.
– Ну и что же? У каждого может быть свое мнение, – ответила Екатерина Алексеевна.
…Поюровскому было не по себе. Атака велась массированная, под разными углами. И что значит категорическое требование Хрущева – наказать? «Виновник» понял смысл поручения сверху – негодяя казнить! Чтобы другим было неповадно. Выслушав прения сторон, Екатерина Алексеевна небрежным жестом поправила прическу и, глядя куда-то в сторону, переспросила помощника:
– Как там сказано – разобраться и наказать? Тогда подготовьте, пожалуйста, письма в соответствующие организации с просьбой незамедлительно принять экстренные меры к виновным в создавшейся ситуации с театрами на Украине.
Поюровский не верил своим ушам, сидящий рядом его коллега сиял от радости.
– Виновник здесь? – словно опомнившись, громко спросила Фурцева.
Поюровский, как провинившийся школьник, поднялся с места.
– Сидите, сидите, – улыбаясь, сказала Екатерина Алексеевна. – Представляю, сколько вы натерпелись. Ну, ничего-ничего, за одного битого сколько небитых дают? Желаю всем успеха.
Фурцева встала из-за стола, давая понять, что разговор окончен.
«На лесоповал их всех…»
– Вы знаете, Нами, ситуация с чиновниками-бюрократами хрущевских времен напоминает положение с чиновниками эпохи Путина – Медведева. Даже бывший посол нашей страны во Франции, ныне министр культуры Авдеев, вроде бы человек при своем деле, но и он далеко не всех устраивает. Безусловно, равнодушных и непрофессиональных руководителей, хозяев высоких кабинетов, а нынче еще и машин с мигалками должно быть как можно меньше. Но как это сделать? Не так давно ушел из жизни Андрей Вознесенский. В огромном количестве статей-некрологов вспоминали тот разгон, который устроил молодому поэту Никита Хрущев на встрече с интеллигенцией в Кремле в марте 63-го года. До этого в декабре 62-го случилось «кровоизлияние в МОСХ», как говорили остряки того времени, то есть скандал, устроенный Хрущевым в Манеже на выставке, посвященной 30-летию Московского отделения Союза художников.
Свидетельствует искусствовед Нина Молева:
«…Ночь на 1 декабря 1962 года. Залито светом здание Манежа. Распахнуты двери главного входа. Огромный, гудящий толпой улей. Никаких пропусков. Никаких вопросов. Одна из уборщиц: «Новые картины? На втором этаже»…
Несколько очень пологих маршей. Вместительный предбанник перед большим центральным залом. По сторонам двери в подсобки. Студийцы в зале. В подсобке побольше расставляет скульптуры Э. Неизвестный, в маленькой – три его приятеля. Разбросанные прямо на полу – экспозиционный прием – и приставленные к стенам абстрактные графические композиции…
На поставленных посередине зала стульях для будущих зрителей член ЦК Д.А.Поликарпов. Чуть растерянный. Будто оглушенный. На лестнице встреча с Е.А.Фурцевой, несмотря на ночной час, министр решила сама посмотреть новые залы. Шумная свита. Игриво-возбужденный голос. Шутка о полуночниках. О горе и Магомете: «Почему сами никогда ко мне не приходили?» Смех…
…Третий час ночи. Во дворе Белютину, организатору и куратору выставки, пришлось пропустить черную «Волгу»: куда-то спешно уезжал помощник Хрущева по вопросам культуры, маленький незаметный человечек в очках.
…10 часов утра 2 декабря. За несколько минут последний обход помещений начальником личной охраны. Вместе с перезвоном курантов кортеж машин. Хрущев. Серое лицо. Равнодушный взгляд. В дверях, нехотя: «Ну, где у вас тут праведники, где грешники – показывайте». Протокольно выверенный маршрут – вдоль левой стены. На расстоянии почтительное окружение: Кириленко, Косыгин, Полянский, Андропов, Демичев, Ильичев, Шелепин. Кроме них – первый секретарь МГК Егорычев, комсомольский вождь Павлов, министр культуры Фурцева, главные редакторы центральных газет. На первых ролях – Суслов и Серов. Здесь же секретари Союза художников. Первая задержка у картин, первое объяснение, и голос одного Серова вперебивку с почти неслышным шепотком Суслова…
Заранее составленный список имен, заранее намеченные картины – опытный «экскурсовод» вел назубок выученную экскурсию. Хрущев сразу же взрывается, не выбирая выражений для проявления своих эмоций:
…«Какашки в горшке моего внука» – о «Натюрморте с картошкой» Фалька. «Говно», «дерьмо» – о картинах, отступавших от фотографического принципа. «Педерасты несчастные» – о художниках, нарушивших догмы соцреализма. Брань то затихала, то вспыхивала с новой силой. Экскурсия по первому этажу затягивалась. Прошло больше трех часов с начала осмотра… Премьер направляется к лестнице. Теперь Серов растворяется среди свиты, бразды правления перешли в руки одного Суслова…
В воздухе застыло напряжение. Чему-то предстояло произойти… И произошло… Чужаки, инаковидящие, инакочувствующие и инакомыслящие. Шелепин с Павловым: «На лесоповал их всех…». И заключение премьера: «Я как Председатель Совета Министров заявляю: советскому народу не нужно такое искусство! Да, я ликвидировал культ, но в области культуры полностью разделяю позицию Сталина. Так что имеется в виду – его аппарат цел и находится наготове». Премьер направился к выходу».
– Думаю, Фурцевой было нелегко сохранять равновесие: поддерживать дружеские отношения с творческой интеллигенцией и оставаться верной той самой Системе, о которой мы с вами говорим.
Мне видится, что наша героиня в декабре 62-го года на выставке молодых московских художников получила настоящее боевое крещение. Недаром искусствоведы, культурологи считают тот разгром в Манеже началом нового этапа активного вмешательства партийного руководства в культурные процессы. С одной стороны, еще шла «оттепель», казалось, что художникам позволено больше, чем раньше, но нет, та декабрьская ночь 62-го года разрушила иллюзии тех, кто поверил в перемены.
– Да, в воспоминаниях и газетных отчетах сохранились подробности произошедшего в Манеже. Даже сегодня, когда читаешь их, становится стыдно за наших властьпредержащих.
Я согласна с тем, что Екатерине Алексеевне «руководилось» нелегко: с одной стороны, она должна была соответствовать должности советского министра периода «развитого социализма», с усердием выполнять все задания партии в тот период, когда партия взяла направление на «зажим» интеллигенции, и особенно творческой, с другой – будучи неравнодушным человеком, она старалась понять представителей разных течений в искусстве, в том числе в искусстве начала XX века, современной живописи, вызывавшей возмущение, раздражение многих.
Сама она, конечно, предпочитала реализм – авангардные формы ее просто пугали. Так, в 1966 году Екатерина Алексеевна пыталась запретить в ЦДРИ выставку художника Александра Тышлера. Его картины с известной долей гротеска и сюрреализма (например, на картине «Фашизм» он изобразил фантастического льва, ощетинившегося множеством клинков) были далеки от традиций соцреализма. Но художник Иогансон сказал ей: «Вы напрасно так шумите, напрасно, потому что Тышлер – очень хороший художник, он совсем не формалист!» Фурцева поверила авторитету народного художника СССР и успокоилась. Выставка состоялась.
Зато когда она узнала, что знаменитая «Джоконда» покидает Лувр и отправляется на выставку в Японию, сделала все, чтобы ее смогли увидеть в Москве. Необходимо было позаботиться о безопасности картины, для этого требовались особая рама и пуленепробиваемое стекло. Фурцева дружила с космонавтами, а потому обратилась к ним за помощью. За семь дней и ночей изготовили специальное пуленепробиваемое стекло и раму. Так «Джоконда» оказалась в Москве, что стало грандиозным культурным событием.
Екатерина Алексеевна была достаточно умной женщиной, чтобы впитывать интересные идеи и предложения. А потом со страстью, горячо их «пробивала». Например, как-то однажды Ойстрах обмолвился о международных музыкальных конкурсах, которые проводятся в некоторых западных странах: «Как жаль, что у нас таких нет». И вскоре подобные конкурсы стали в Советском Союзе традицией. Именно в годы «правления» Екатерины Алексеевны стали проводиться Международный конкурс имени Чайковского (Ван Клиберн до сих пор с благодарностью вспоминает Екатерину Алексеевну, которая вместе с Эмилем Гилельсом отстояла его победу) и Международный конкурс артистов балета, жюри которого возглавляла такая мировая величина, как Алисия Алонсо.
– Эти факты подтверждают самобытность Фурцевой, ее талант воспринимать жизнь в самых разных ее проявлениях.
– Верно. Не случайно с ней подружились яркие личности Надя Леже и Анна Сорина. Ведь если бы она была серой женщиной среднего ума, то вряд ли к ней потянулись бы европейски образованные дамы. Анна Сорина, к примеру, состояла какое-то время министром культуры при дворе князя Монако.
Свидетельствует искусствовед Нина Молева:
«…Ночь на 1 декабря 1962 года. Залито светом здание Манежа. Распахнуты двери главного входа. Огромный, гудящий толпой улей. Никаких пропусков. Никаких вопросов. Одна из уборщиц: «Новые картины? На втором этаже»…
Несколько очень пологих маршей. Вместительный предбанник перед большим центральным залом. По сторонам двери в подсобки. Студийцы в зале. В подсобке побольше расставляет скульптуры Э. Неизвестный, в маленькой – три его приятеля. Разбросанные прямо на полу – экспозиционный прием – и приставленные к стенам абстрактные графические композиции…
На поставленных посередине зала стульях для будущих зрителей член ЦК Д.А.Поликарпов. Чуть растерянный. Будто оглушенный. На лестнице встреча с Е.А.Фурцевой, несмотря на ночной час, министр решила сама посмотреть новые залы. Шумная свита. Игриво-возбужденный голос. Шутка о полуночниках. О горе и Магомете: «Почему сами никогда ко мне не приходили?» Смех…
…Третий час ночи. Во дворе Белютину, организатору и куратору выставки, пришлось пропустить черную «Волгу»: куда-то спешно уезжал помощник Хрущева по вопросам культуры, маленький незаметный человечек в очках.
…10 часов утра 2 декабря. За несколько минут последний обход помещений начальником личной охраны. Вместе с перезвоном курантов кортеж машин. Хрущев. Серое лицо. Равнодушный взгляд. В дверях, нехотя: «Ну, где у вас тут праведники, где грешники – показывайте». Протокольно выверенный маршрут – вдоль левой стены. На расстоянии почтительное окружение: Кириленко, Косыгин, Полянский, Андропов, Демичев, Ильичев, Шелепин. Кроме них – первый секретарь МГК Егорычев, комсомольский вождь Павлов, министр культуры Фурцева, главные редакторы центральных газет. На первых ролях – Суслов и Серов. Здесь же секретари Союза художников. Первая задержка у картин, первое объяснение, и голос одного Серова вперебивку с почти неслышным шепотком Суслова…
Заранее составленный список имен, заранее намеченные картины – опытный «экскурсовод» вел назубок выученную экскурсию. Хрущев сразу же взрывается, не выбирая выражений для проявления своих эмоций:
…«Какашки в горшке моего внука» – о «Натюрморте с картошкой» Фалька. «Говно», «дерьмо» – о картинах, отступавших от фотографического принципа. «Педерасты несчастные» – о художниках, нарушивших догмы соцреализма. Брань то затихала, то вспыхивала с новой силой. Экскурсия по первому этажу затягивалась. Прошло больше трех часов с начала осмотра… Премьер направляется к лестнице. Теперь Серов растворяется среди свиты, бразды правления перешли в руки одного Суслова…
В воздухе застыло напряжение. Чему-то предстояло произойти… И произошло… Чужаки, инаковидящие, инакочувствующие и инакомыслящие. Шелепин с Павловым: «На лесоповал их всех…». И заключение премьера: «Я как Председатель Совета Министров заявляю: советскому народу не нужно такое искусство! Да, я ликвидировал культ, но в области культуры полностью разделяю позицию Сталина. Так что имеется в виду – его аппарат цел и находится наготове». Премьер направился к выходу».
– Думаю, Фурцевой было нелегко сохранять равновесие: поддерживать дружеские отношения с творческой интеллигенцией и оставаться верной той самой Системе, о которой мы с вами говорим.
Мне видится, что наша героиня в декабре 62-го года на выставке молодых московских художников получила настоящее боевое крещение. Недаром искусствоведы, культурологи считают тот разгром в Манеже началом нового этапа активного вмешательства партийного руководства в культурные процессы. С одной стороны, еще шла «оттепель», казалось, что художникам позволено больше, чем раньше, но нет, та декабрьская ночь 62-го года разрушила иллюзии тех, кто поверил в перемены.
– Да, в воспоминаниях и газетных отчетах сохранились подробности произошедшего в Манеже. Даже сегодня, когда читаешь их, становится стыдно за наших властьпредержащих.
Я согласна с тем, что Екатерине Алексеевне «руководилось» нелегко: с одной стороны, она должна была соответствовать должности советского министра периода «развитого социализма», с усердием выполнять все задания партии в тот период, когда партия взяла направление на «зажим» интеллигенции, и особенно творческой, с другой – будучи неравнодушным человеком, она старалась понять представителей разных течений в искусстве, в том числе в искусстве начала XX века, современной живописи, вызывавшей возмущение, раздражение многих.
Сама она, конечно, предпочитала реализм – авангардные формы ее просто пугали. Так, в 1966 году Екатерина Алексеевна пыталась запретить в ЦДРИ выставку художника Александра Тышлера. Его картины с известной долей гротеска и сюрреализма (например, на картине «Фашизм» он изобразил фантастического льва, ощетинившегося множеством клинков) были далеки от традиций соцреализма. Но художник Иогансон сказал ей: «Вы напрасно так шумите, напрасно, потому что Тышлер – очень хороший художник, он совсем не формалист!» Фурцева поверила авторитету народного художника СССР и успокоилась. Выставка состоялась.
Зато когда она узнала, что знаменитая «Джоконда» покидает Лувр и отправляется на выставку в Японию, сделала все, чтобы ее смогли увидеть в Москве. Необходимо было позаботиться о безопасности картины, для этого требовались особая рама и пуленепробиваемое стекло. Фурцева дружила с космонавтами, а потому обратилась к ним за помощью. За семь дней и ночей изготовили специальное пуленепробиваемое стекло и раму. Так «Джоконда» оказалась в Москве, что стало грандиозным культурным событием.
Екатерина Алексеевна была достаточно умной женщиной, чтобы впитывать интересные идеи и предложения. А потом со страстью, горячо их «пробивала». Например, как-то однажды Ойстрах обмолвился о международных музыкальных конкурсах, которые проводятся в некоторых западных странах: «Как жаль, что у нас таких нет». И вскоре подобные конкурсы стали в Советском Союзе традицией. Именно в годы «правления» Екатерины Алексеевны стали проводиться Международный конкурс имени Чайковского (Ван Клиберн до сих пор с благодарностью вспоминает Екатерину Алексеевну, которая вместе с Эмилем Гилельсом отстояла его победу) и Международный конкурс артистов балета, жюри которого возглавляла такая мировая величина, как Алисия Алонсо.
– Эти факты подтверждают самобытность Фурцевой, ее талант воспринимать жизнь в самых разных ее проявлениях.
– Верно. Не случайно с ней подружились яркие личности Надя Леже и Анна Сорина. Ведь если бы она была серой женщиной среднего ума, то вряд ли к ней потянулись бы европейски образованные дамы. Анна Сорина, к примеру, состояла какое-то время министром культуры при дворе князя Монако.