В этот день в Бресте была получена следующая депеша от генерала А. фон Арца: «Близ Вены крупные промышленные округа начали забастовку. Движение распространилось вплоть до окрестностей Мюрццушлаг. В качестве предлога этого движения называется сокращение мучного пайка, однако, как мне кажется, причина кроется в политических обстоятельствах, так как рабочие непременно хотят заключения мира… Поводом для всего движения служит неспокойный и медленный ход Брестских переговоров… Последствия этого движения для полевой армии и для всего хода войны могут быть самыми неблагоприятными. Находясь под впечатлением развивающегося здесь рабочего движения, я прошу… оказать максимальное влияние на редактирование отчетов о Брестских переговорах с учетом этих отношений»[281].
Обычно сдержанный Кюльман по получении телеграммы Арца отметил: «Граф Чернин выглядит весьма озабоченным из-за внутреннего положения в Австрии. Он повторно со всей серьезностью и настойчивостью указал на то, что внутренние австрийские дела не перенесут разрыва Брестских переговоров. В этом случае он, сражаясь до последней минуты на нашей стороне, будет вынужден в самое последнее мгновение перед отъездом русских вступить с ними в сепаратные переговоры и подписать даже самое ничтожное соглашение. Позиция [германского] верховного главнокомандования и последние предложения относительно урегулирования польских границ… а также наше поведение в вопросе о хлебе, создали в Австрии впечатление, что в Германии решено совершенно не обращать внимания на ее [Австрии] желания и потребности. В связи с тем, что местные большевики должны быть точно осведомлены окольным путем через «Интернационал» о внутреннем положении Австрии, такое положение создает почти непреодолимые препятствия для переговоров»[282].
В то же время Чернин утверждал, что, хотя дебют Троцкого на брест-литовских переговорах 29 декабря 1917 г. (11 января 1918 г.) был «в большой, рассчитанной на всю Европу и в своем роде действительно красивой» речью, по существу Троцкий «уступил по всем пунктам»[283]. Так ли это было на самом деле? Текст речи не дает никаких оснований для такого вывода. По всей видимости, поводом для суждения Чернина было заявление Троцкого о том, что российская делегация, до перерыва заседаний требовавшая переноса переговоров в Стокгольм, приняла предъявленный ей ультиматум о продолжении переговоров в Брест-Литовске. Однако это согласие было сделано в такой форме, которая лишь подчеркивала прежнюю ориентацию на «революционное» затягивание переговоров. В таком же, в основе своей конфронтационном, духе были выдержаны и эта первая речь Троцкого, и все следующие выступления[284].
Троцкий заявил, в частности, что он не принимает протеста генерала Гофмана по поводу большевистской агитации среди германских солдат, так как условия переговоров «не ограничивают свободы печати и свободы слова ни одной из договаривающихся сторон», что он не видит повода для протеста против того, что власти Четверного союза распространяют среди русских солдат и военнопленных германские издания, «проникнутые духом крайней тенденциозности и капиталистическими воззрениями». Троцкий заявил: «Мы остаемся здесь, в Брест-Литовске, чтобы не оставить не исчерпанной ни одной возможности в борьбе за мир народов. Как ни необычно поведение делегаций Четверного союза в вопросе о месте переговоров, мы, делегаты русской революции, считаем своим долгом перед народами и армиями всех стран сделать новое усилие, чтобы здесь, в главной квартире Восточного фронта, узнать ясно и точно, возможен ли сейчас мир с четырьмя объединенными державами без насилий над поляками, литовцами, латышами, эстонцами, армянами и др[угими] народами, которым русская революция, с своей стороны, обеспечивает полное право на самоопределение, без всяких ограничений и без всяких задних мыслей».
Однако в игре стран Четверного союза неожиданно появилась крупная козырная карта: выдвинув лозунг самоопределения народов, большевики создали препятствие, о которое споткнулась столь блистательно начатая брестская политика. Этим камнем преткновения стала независимая Украина, «единственное спасение», как назвал ее Чернин.
30 декабря (12 января) Троцкий выступил с несколькими речами на заседании образованной на переговорах политической комиссии по вопросам, связанным с национальным самоопределением ряда территорий, которые вызвали крайне неоднозначное отношение вначале непосредственно на переговорах, а затем и в исторических произведениях. Дело в том, что, стремясь продемонстрировать последовательность политики советского правительства в национально-территориальном вопросе, он предложил пригласить на переговоры представителей Польши, Курляндии и Литвы, чтобы они смогли высказать свое отношение как к самим переговорам, так и к намечаемому отделению их от России под германским покровительством. Глава советской делегации согласился даже на официальное участие в переговорах еще представителей Украины[285]. Граф Чернин счел эту «доходящую до резкости» речь Троцкого тактической ошибкой. У Чернина сложилось впечатление, что Троцкий охотно «взял бы обратно то, что он сказал», но вместо этого он «попросил прервать заседание на 24 часа», так как должен был обсудить с другими членами советской делегации «вновь создавшееся положение». После перерыва Троцкий сообщил, что советская делегация согласна на приглашение представителей окраинных областей, если ей будет предоставлено право отбора лиц. Это, в свою очередь, было отвергнуто немцами и австрийцами, как требование, не соответствовавшее дипломатической практике[286].
Хотя большевики и провозгласили лозунг самоопределения наций вплоть до образования самостоятельных государств, отделение Украины явно не входило в их планы. Как автор концепции перманентной революции, Троцкий выступал не за отделение от России национальных территорий, а за объединение их под лозунгом создания социалистических Соединенных Штатов Европы. Однако на Украине к осени 1917 г. созрело мощное национально-освободительное движение, во главе которого стояли национальные партии, в основном тяготевшие к умеренно-социалистическим установкам. Украинская Центральная рада была образована в Киеве еще в марте 1917 г. и в первый период своей деятельности рассматривалась как общественная организация и координационный орган, но затем превратилась в фактический парламент, провозгласивший создание Украинской народной республики (УНР). Это не устраивало Ленина с Троцким не только потому, что Украина отделилась от России, но и вследствие того, что во главе УНР встали «реформисты», причем «националистической ориентации».
Для перехвата инициативы и власти в Украине в декабре 1917 г. в Харькове большевики созвали Всеукраинский съезд Советов, провозгласивший Советскую республику. Большевистски настроенные части начали наступление на Киев (который был взят накануне Нового года по ст. ст.). Центральная рада эвакуировалась в Житомир. На протяжении двух месяцев, когда развивался конфликт с Центральной радой, Троцкий, как нарком иностранных дел, прилагал все усилия, чтобы под видом признания права на самоопределение Украины подготовить ее аннексию. 4 декабря Раде было направлено послание Совнаркома, написанное Троцким и Лениным[287]. Формально признавая УНР независимым государством, они в то же время обвиняли Раду в проведении «двусмысленной буржуазной политики», выражавшейся, в частности, в непризнании советской власти на Украине! Это поистине анекдотическое обвинение, означавшее сочетание формального признания с требованием капитуляции перед украинскими большевиками, дополнялось другими, столь же нелепыми: украинским властям предъявлялись претензии, что они разоружают советские войска, поддерживают белогвардейские заговоры, отзывают с фронтов украинские части в пределы республики. В конце концов советское правительство предъявило Раде ультиматум, невыполнение которого оно считало равносильным «состоянию открытой войны против Советской власти в России и на Украине»[288].
Рада дала немедленный ответ, обещая уладить конфликт миром при условии невмешательства Совнаркома в дела УНР; согласия России на украинизацию ряда воинских частей и вывода их с других фронтов в пределы Украины; участия правительства Украинской республики в переговорах, связанных с заключением мира[289]. Учитывая слабость и нестабильность собственного правительства, Троцкий с согласия Ленина пошел на уступки, ответив, что «действительным предметом конфликта является только поддержка Радой буржуазной кадетско-калединской контрреволюции»[290]. Отказ от таковой означал бы возможность достижения соглашения с Радой[291]. В результате в Брест на переговоры прибыла украинская делегация. Но уступки Троцкого были лишь маскировкой подготовлявшегося большевиками наступления на Киев.
Немцы не сразу оценили те громадные преимущества, которые дала им самостоятельная украинская делегация. Первые германские дипломатические сообщения об украинцах в Бресте были сдержанными. МИД предостерегал германскую делегацию от «кокетничанья» с украинцами, так как это могло негативно сказаться на германской политике в отношении Польши, где антиукраинские настроения были достаточно сильны и где Германия должна была исходить прежде всего из интересов своего союзника, Австро-Венгрии. Гофман вообще считал, что «выяснение отношений с украинцами является внутренним делом русских»[292]. «Что касается роли украинцев в мирных переговорах, – сообщалось в германской телеграмме от 8 (21) декабря, – то, если это не вызовет раздражения у русских, с нашей стороны не будет возражений против того, чтобы рассматривать их как представителей равной русским самостоятельной власти». Когда же «украинцы нашли общий язык с Калединым и другими противниками большевиков», германские дипломаты с тревогой указали им, что «из-за этого в опасность попадают не только теперешние переговоры и заключение мира, но и дело будущей реализации украинской самостоятельности», поскольку сомнительно, что кто-либо кроме большевиков «признает самостоятельность Украины» (сами немцы готовы были пойти на это лишь с согласия советского правительства)[293].
Изменение германской позиции в отношении независимой Украины было вызвано прежде всего угрозой Чернина подписать с Россией сепаратный мир без Германии. «Австрийский сепаратный мир был бы, по-моему, началом конца для нас, – писал Кюльман. – Надежда победить оставленную в изоляции Германию побудит Антанту драться до последней капли крови»[294]. Военные придерживались иного мнения: с военной точки зрения, комментировал Людендорф сообщение о намерениях Чернина, такой сепаратный мир не имел бы для Германии никакого значения. Но поскольку Австро-Венгрия исходила теперь из собственных, а не союзнических интересов, Германия снимала с себя обязанность исходить из интересов Австро-Венгрии. Людендорф поэтому предложил начать сепаратные переговоры с Украиной, чтобы «в скором времени заключить с нею мир», даже если за этот мир, в ущерб интересам Австро-Венгрии и Польши, Украине придется передать ряд территорий, в том числе Холмскую область (принадлежащую Польше) и Восточную Галицию (принадлежащую Австро-Венгрии).
Ознакомившись с предложением Людендорфа, германское правительство пришло к выводу, что для Германии «более важным с точки зрения военных интересов является скорейшее заключение договора с Украиной, а не удовлетворение австро-польских желаний», поскольку «вопрос о Восточной Галиции касается только Австрии и Украины» и в нем немцам «не надо поддерживать ни одну из партий»[295]. 1 января по н. ст. Людендорф телеграфировал Гофману в Брест исходные условия для переговоров с украинцами: независимость Румынии; согласие «идти навстречу желаниям украинцев, если они касаются Австро-Венгрии и Польши»; согласие украинцев признать действующее уже соглашение о перемирии с Россией и присоединение к этому соглашению. В заключение Людендорф рекомендовал Гофману «провести предварительные обсуждения с украинской делегацией и идти ей навстречу по любому поводу»[296].
Идею сепаратных переговоров с украинцами энергично поддержал германский император[297], и, хотя 3 января по н. ст. выяснилось, что прибывшая в Брест украинская делегация[298] не имеет полномочий на подписание соглашений, на следующий день неофициальные переговоры начались[299]. Украинская делегация указала, что относится безразлично к месту ведения переговоров; что уполномочена вести сепаратные переговоры от имени независимой Украинской республики; претендует на северную часть Бессарабии и южную половину Холмской губернии; не настаивает на открытости переговоров и принимает принцип обоюдного невмешательства во внутренние дела[300]. «Украинцы сильно отличаются от русских делегатов, – записал Чернин в дневнике. – Они гораздо меньше революционны, обнаруживают гораздо больше интереса к собственной стране и меньше интереса к социализму. Они, собственно, не заботятся о России, а исключительно об Украине»[301].
Перед украинской делегацией стояли конкретные задачи. Она хотела использовать признание самостоятельности Украины немцами и австрийцами, заручиться согласием советской делегации на участие украинцев в переговорах как представителей независимого государства и после этого начать предъявлять к обеим сторонам территориальные претензии. Германии же и Австро-Венгрии важно было вбить клин между украинской и советской делегациями и, используя противоречия двух сторон, подписать сепаратный мир хотя бы с одной Украиной[302]. 6 января по н. ст. на формальном заседании представителей Украины и Четверного союза украинцы объявили о провозглашении Радой независимости Украины и о том, что Украина не признает над собою власти СНК. Вместе с тем украинская делегация указала, что Украина согласится лишь на такой мирный договор, под которым будет стоять подпись ее полномочных представителей (а не членов советского правительства), причем готова подписать с Четверным союзом сепаратный мир даже в том случае, если от подписания мира откажется Россия[303].
9 января по н. ст. состоялось первое после перерыва пленарное заседание. Констатировав, что установленный десятидневный срок для присоединения держав Антанты к мирным переговорам давно прошел, Кюльман предложил советской делегации подписать сепаратный мир, а Чернин, от имени Четверного союза, согласился в принципе с тем, чтобы акт подписания договора проходил не в Брест-Литовске, а в каком-то другом месте, определенном позже. На пленарном заседании 10 января по н. ст. Германия и Австро-Венгрия признали самостоятельность прибывшей в Брест украинской делегации и поставили в повестку дня заседаний делегаций вопрос о независимости Украины. Троцкий в этом вопросе согласился с немцами и австрийцами, указав, что «при полном соблюдении принципиального признания права каждой нации на самоопределение, вплоть до полного отделения», советская делегация «не видит никаких препятствий для участия украинской делегации в мирных переговорах» и признает представительство украинцев[304].
Считается, что Троцкий допустил ошибку, так как это признание автоматически поставило вне закона прибывшую в Брест-Литовск делегацию украинских большевиков[305]. Однако не следует думать, что решение Троцкого было скоропалительным. Троцкий пробовал «столковаться» с представителями Украины «об их вхождении в общую делегацию» России[306], дабы потом заменить одних украинских делегатов – сторонников Рады, на других – сторонников большевиков. Переговоры между Троцким и украинской делегацией продолжались весь день 26 декабря (8 января)[307]. Не ясно, о чем именно стороны договорились, но 28 декабря (10 января) Троцкий от имени советской делегации выступил с заявлением, которое нельзя было трактовать иначе, как признание независимой Украины во главе с правительством Рады.
Позже советская историография (от сталинских до брежневских времен) квалифицировала согласие Троцкого на участие в переговорах украинской делегации во главе с членом Партии украинских социалистов-революционеров Всеволодом Александровичем Голубовичем как предательство[308]. При этом, как отмечает историк А.В. Панцов, авторы соответствующих работ никогда не ставили вопроса, почему это «предательское поведение» не вызвало возражений ни со стороны других членов советской делегации, ни со стороны ЦК большевистской партии и советского правительства[309]. На деле же отношение Троцкого к участию делегации Центральной рады в переговорах было явным тактическим маневром, а в более широкой исторической перспективе – лицемерием, вообще свойственным национальной политике большевиков на всем протяжении их деятельности. С одной стороны, Троцкий зачитал следующую декларацию: «Заслушав оглашенную украинской делегацией ноту Генерального секретариата Украинской Народной Республики, российская делегация в полном соответствии с признанием за каждой нацией права на самоопределение вплоть до полного отделения заявляет, что, с своей стороны, не имеет никаких возражений против участия украинской делегации в мирных переговорах». С другой стороны, глава советской делегации тут же подчеркивал, что процесс национального самоопределения Украины не завершен, намекая тем самым, что полномочия украинской делегации признаются временно, лишь до победы большевиков на Украине, ибо только тогда, мол, завершится национально-государственное становление Украины[310].
Делегация Голубовича занимала на переговорах более или менее самостоятельную позицию, прибывшие же в Брест представители Всеукраинского ЦИКа В.М. Шахрай и Е.Г. Медведев послушно выполняли волю Москвы в лице наркома Иностранных дел[311]. Конфликт по украинскому вопросу все более разрастался и нагнетался. В конце концов Троцкий объявил правительство Центральной рады контрреволюционным, буржуазным правительством, а делегация Рады, в свою очередь, и не без основания, называла харьковских представителей марионетками, находившимися на службе Москвы. В дневнике О. Чернина запечатлена сцена, которую он наблюдал во время одного из наиболее острых выступлений Голубовича против советского правительства: «Троцкий был в столь подавленном состоянии, что вызывал сожаление. Совершенно бледный, с широко раскрытыми глазами, он нервно что-то рисовал на… бумаге. Крупные капли пота текли с его лица. Он, по-видимому, глубоко ощущал унижение от оскорблений, наносимых ему его согражданами в присутствии врагов»[312].
На утреннем заседании 12 января по н. ст. советская сторона и страны Четверного союза еще раз, теперь уже официально, подтвердили признание полномочий украинской делегации вести переговоры и заключать соглашения[313]. Однако в тот же день ЦИК Советов Украины, спешно образованный большевиками Украины в Харькове, послал председателя ЦИКа Е.Г. Медведева[314], народного секретаря по военным делам В.М. Шахрая[315] и народного секретаря по просвещению В.П. Затонского[316] на конференцию в Брест как полномочную делегацию Украины[317]. Но когда новые делегаты попытались получить право голоса на переговорах, Кюльман указал Троцкому, что тот не сообщил ранее о наличии еще одной делегации, претендующей на роль представителей украинского народа[318]. Тогда 2(15) января нарком направил украинской делегации ноту, в которой говорилось, что «дело идет о жизненных интересах трудящихся масс России и Украины» и «мы не только публично снимаем с себя всякую ответственность за ваши переговоры, но и непосредственно обращаемся к Украинскому Центральному Исполнительному Комитету в Харькове с приглашением принять все меры к тому, чтобы интересы Украинской Народной Республики были достаточно ограждены от беспринципной и предательской закулисной игры делегации Генерального Секретариата»[319].
Обычно сдержанный Кюльман по получении телеграммы Арца отметил: «Граф Чернин выглядит весьма озабоченным из-за внутреннего положения в Австрии. Он повторно со всей серьезностью и настойчивостью указал на то, что внутренние австрийские дела не перенесут разрыва Брестских переговоров. В этом случае он, сражаясь до последней минуты на нашей стороне, будет вынужден в самое последнее мгновение перед отъездом русских вступить с ними в сепаратные переговоры и подписать даже самое ничтожное соглашение. Позиция [германского] верховного главнокомандования и последние предложения относительно урегулирования польских границ… а также наше поведение в вопросе о хлебе, создали в Австрии впечатление, что в Германии решено совершенно не обращать внимания на ее [Австрии] желания и потребности. В связи с тем, что местные большевики должны быть точно осведомлены окольным путем через «Интернационал» о внутреннем положении Австрии, такое положение создает почти непреодолимые препятствия для переговоров»[282].
В то же время Чернин утверждал, что, хотя дебют Троцкого на брест-литовских переговорах 29 декабря 1917 г. (11 января 1918 г.) был «в большой, рассчитанной на всю Европу и в своем роде действительно красивой» речью, по существу Троцкий «уступил по всем пунктам»[283]. Так ли это было на самом деле? Текст речи не дает никаких оснований для такого вывода. По всей видимости, поводом для суждения Чернина было заявление Троцкого о том, что российская делегация, до перерыва заседаний требовавшая переноса переговоров в Стокгольм, приняла предъявленный ей ультиматум о продолжении переговоров в Брест-Литовске. Однако это согласие было сделано в такой форме, которая лишь подчеркивала прежнюю ориентацию на «революционное» затягивание переговоров. В таком же, в основе своей конфронтационном, духе были выдержаны и эта первая речь Троцкого, и все следующие выступления[284].
Троцкий заявил, в частности, что он не принимает протеста генерала Гофмана по поводу большевистской агитации среди германских солдат, так как условия переговоров «не ограничивают свободы печати и свободы слова ни одной из договаривающихся сторон», что он не видит повода для протеста против того, что власти Четверного союза распространяют среди русских солдат и военнопленных германские издания, «проникнутые духом крайней тенденциозности и капиталистическими воззрениями». Троцкий заявил: «Мы остаемся здесь, в Брест-Литовске, чтобы не оставить не исчерпанной ни одной возможности в борьбе за мир народов. Как ни необычно поведение делегаций Четверного союза в вопросе о месте переговоров, мы, делегаты русской революции, считаем своим долгом перед народами и армиями всех стран сделать новое усилие, чтобы здесь, в главной квартире Восточного фронта, узнать ясно и точно, возможен ли сейчас мир с четырьмя объединенными державами без насилий над поляками, литовцами, латышами, эстонцами, армянами и др[угими] народами, которым русская революция, с своей стороны, обеспечивает полное право на самоопределение, без всяких ограничений и без всяких задних мыслей».
Однако в игре стран Четверного союза неожиданно появилась крупная козырная карта: выдвинув лозунг самоопределения народов, большевики создали препятствие, о которое споткнулась столь блистательно начатая брестская политика. Этим камнем преткновения стала независимая Украина, «единственное спасение», как назвал ее Чернин.
30 декабря (12 января) Троцкий выступил с несколькими речами на заседании образованной на переговорах политической комиссии по вопросам, связанным с национальным самоопределением ряда территорий, которые вызвали крайне неоднозначное отношение вначале непосредственно на переговорах, а затем и в исторических произведениях. Дело в том, что, стремясь продемонстрировать последовательность политики советского правительства в национально-территориальном вопросе, он предложил пригласить на переговоры представителей Польши, Курляндии и Литвы, чтобы они смогли высказать свое отношение как к самим переговорам, так и к намечаемому отделению их от России под германским покровительством. Глава советской делегации согласился даже на официальное участие в переговорах еще представителей Украины[285]. Граф Чернин счел эту «доходящую до резкости» речь Троцкого тактической ошибкой. У Чернина сложилось впечатление, что Троцкий охотно «взял бы обратно то, что он сказал», но вместо этого он «попросил прервать заседание на 24 часа», так как должен был обсудить с другими членами советской делегации «вновь создавшееся положение». После перерыва Троцкий сообщил, что советская делегация согласна на приглашение представителей окраинных областей, если ей будет предоставлено право отбора лиц. Это, в свою очередь, было отвергнуто немцами и австрийцами, как требование, не соответствовавшее дипломатической практике[286].
Хотя большевики и провозгласили лозунг самоопределения наций вплоть до образования самостоятельных государств, отделение Украины явно не входило в их планы. Как автор концепции перманентной революции, Троцкий выступал не за отделение от России национальных территорий, а за объединение их под лозунгом создания социалистических Соединенных Штатов Европы. Однако на Украине к осени 1917 г. созрело мощное национально-освободительное движение, во главе которого стояли национальные партии, в основном тяготевшие к умеренно-социалистическим установкам. Украинская Центральная рада была образована в Киеве еще в марте 1917 г. и в первый период своей деятельности рассматривалась как общественная организация и координационный орган, но затем превратилась в фактический парламент, провозгласивший создание Украинской народной республики (УНР). Это не устраивало Ленина с Троцким не только потому, что Украина отделилась от России, но и вследствие того, что во главе УНР встали «реформисты», причем «националистической ориентации».
Для перехвата инициативы и власти в Украине в декабре 1917 г. в Харькове большевики созвали Всеукраинский съезд Советов, провозгласивший Советскую республику. Большевистски настроенные части начали наступление на Киев (который был взят накануне Нового года по ст. ст.). Центральная рада эвакуировалась в Житомир. На протяжении двух месяцев, когда развивался конфликт с Центральной радой, Троцкий, как нарком иностранных дел, прилагал все усилия, чтобы под видом признания права на самоопределение Украины подготовить ее аннексию. 4 декабря Раде было направлено послание Совнаркома, написанное Троцким и Лениным[287]. Формально признавая УНР независимым государством, они в то же время обвиняли Раду в проведении «двусмысленной буржуазной политики», выражавшейся, в частности, в непризнании советской власти на Украине! Это поистине анекдотическое обвинение, означавшее сочетание формального признания с требованием капитуляции перед украинскими большевиками, дополнялось другими, столь же нелепыми: украинским властям предъявлялись претензии, что они разоружают советские войска, поддерживают белогвардейские заговоры, отзывают с фронтов украинские части в пределы республики. В конце концов советское правительство предъявило Раде ультиматум, невыполнение которого оно считало равносильным «состоянию открытой войны против Советской власти в России и на Украине»[288].
Рада дала немедленный ответ, обещая уладить конфликт миром при условии невмешательства Совнаркома в дела УНР; согласия России на украинизацию ряда воинских частей и вывода их с других фронтов в пределы Украины; участия правительства Украинской республики в переговорах, связанных с заключением мира[289]. Учитывая слабость и нестабильность собственного правительства, Троцкий с согласия Ленина пошел на уступки, ответив, что «действительным предметом конфликта является только поддержка Радой буржуазной кадетско-калединской контрреволюции»[290]. Отказ от таковой означал бы возможность достижения соглашения с Радой[291]. В результате в Брест на переговоры прибыла украинская делегация. Но уступки Троцкого были лишь маскировкой подготовлявшегося большевиками наступления на Киев.
Немцы не сразу оценили те громадные преимущества, которые дала им самостоятельная украинская делегация. Первые германские дипломатические сообщения об украинцах в Бресте были сдержанными. МИД предостерегал германскую делегацию от «кокетничанья» с украинцами, так как это могло негативно сказаться на германской политике в отношении Польши, где антиукраинские настроения были достаточно сильны и где Германия должна была исходить прежде всего из интересов своего союзника, Австро-Венгрии. Гофман вообще считал, что «выяснение отношений с украинцами является внутренним делом русских»[292]. «Что касается роли украинцев в мирных переговорах, – сообщалось в германской телеграмме от 8 (21) декабря, – то, если это не вызовет раздражения у русских, с нашей стороны не будет возражений против того, чтобы рассматривать их как представителей равной русским самостоятельной власти». Когда же «украинцы нашли общий язык с Калединым и другими противниками большевиков», германские дипломаты с тревогой указали им, что «из-за этого в опасность попадают не только теперешние переговоры и заключение мира, но и дело будущей реализации украинской самостоятельности», поскольку сомнительно, что кто-либо кроме большевиков «признает самостоятельность Украины» (сами немцы готовы были пойти на это лишь с согласия советского правительства)[293].
Изменение германской позиции в отношении независимой Украины было вызвано прежде всего угрозой Чернина подписать с Россией сепаратный мир без Германии. «Австрийский сепаратный мир был бы, по-моему, началом конца для нас, – писал Кюльман. – Надежда победить оставленную в изоляции Германию побудит Антанту драться до последней капли крови»[294]. Военные придерживались иного мнения: с военной точки зрения, комментировал Людендорф сообщение о намерениях Чернина, такой сепаратный мир не имел бы для Германии никакого значения. Но поскольку Австро-Венгрия исходила теперь из собственных, а не союзнических интересов, Германия снимала с себя обязанность исходить из интересов Австро-Венгрии. Людендорф поэтому предложил начать сепаратные переговоры с Украиной, чтобы «в скором времени заключить с нею мир», даже если за этот мир, в ущерб интересам Австро-Венгрии и Польши, Украине придется передать ряд территорий, в том числе Холмскую область (принадлежащую Польше) и Восточную Галицию (принадлежащую Австро-Венгрии).
Ознакомившись с предложением Людендорфа, германское правительство пришло к выводу, что для Германии «более важным с точки зрения военных интересов является скорейшее заключение договора с Украиной, а не удовлетворение австро-польских желаний», поскольку «вопрос о Восточной Галиции касается только Австрии и Украины» и в нем немцам «не надо поддерживать ни одну из партий»[295]. 1 января по н. ст. Людендорф телеграфировал Гофману в Брест исходные условия для переговоров с украинцами: независимость Румынии; согласие «идти навстречу желаниям украинцев, если они касаются Австро-Венгрии и Польши»; согласие украинцев признать действующее уже соглашение о перемирии с Россией и присоединение к этому соглашению. В заключение Людендорф рекомендовал Гофману «провести предварительные обсуждения с украинской делегацией и идти ей навстречу по любому поводу»[296].
Идею сепаратных переговоров с украинцами энергично поддержал германский император[297], и, хотя 3 января по н. ст. выяснилось, что прибывшая в Брест украинская делегация[298] не имеет полномочий на подписание соглашений, на следующий день неофициальные переговоры начались[299]. Украинская делегация указала, что относится безразлично к месту ведения переговоров; что уполномочена вести сепаратные переговоры от имени независимой Украинской республики; претендует на северную часть Бессарабии и южную половину Холмской губернии; не настаивает на открытости переговоров и принимает принцип обоюдного невмешательства во внутренние дела[300]. «Украинцы сильно отличаются от русских делегатов, – записал Чернин в дневнике. – Они гораздо меньше революционны, обнаруживают гораздо больше интереса к собственной стране и меньше интереса к социализму. Они, собственно, не заботятся о России, а исключительно об Украине»[301].
Перед украинской делегацией стояли конкретные задачи. Она хотела использовать признание самостоятельности Украины немцами и австрийцами, заручиться согласием советской делегации на участие украинцев в переговорах как представителей независимого государства и после этого начать предъявлять к обеим сторонам территориальные претензии. Германии же и Австро-Венгрии важно было вбить клин между украинской и советской делегациями и, используя противоречия двух сторон, подписать сепаратный мир хотя бы с одной Украиной[302]. 6 января по н. ст. на формальном заседании представителей Украины и Четверного союза украинцы объявили о провозглашении Радой независимости Украины и о том, что Украина не признает над собою власти СНК. Вместе с тем украинская делегация указала, что Украина согласится лишь на такой мирный договор, под которым будет стоять подпись ее полномочных представителей (а не членов советского правительства), причем готова подписать с Четверным союзом сепаратный мир даже в том случае, если от подписания мира откажется Россия[303].
9 января по н. ст. состоялось первое после перерыва пленарное заседание. Констатировав, что установленный десятидневный срок для присоединения держав Антанты к мирным переговорам давно прошел, Кюльман предложил советской делегации подписать сепаратный мир, а Чернин, от имени Четверного союза, согласился в принципе с тем, чтобы акт подписания договора проходил не в Брест-Литовске, а в каком-то другом месте, определенном позже. На пленарном заседании 10 января по н. ст. Германия и Австро-Венгрия признали самостоятельность прибывшей в Брест украинской делегации и поставили в повестку дня заседаний делегаций вопрос о независимости Украины. Троцкий в этом вопросе согласился с немцами и австрийцами, указав, что «при полном соблюдении принципиального признания права каждой нации на самоопределение, вплоть до полного отделения», советская делегация «не видит никаких препятствий для участия украинской делегации в мирных переговорах» и признает представительство украинцев[304].
Считается, что Троцкий допустил ошибку, так как это признание автоматически поставило вне закона прибывшую в Брест-Литовск делегацию украинских большевиков[305]. Однако не следует думать, что решение Троцкого было скоропалительным. Троцкий пробовал «столковаться» с представителями Украины «об их вхождении в общую делегацию» России[306], дабы потом заменить одних украинских делегатов – сторонников Рады, на других – сторонников большевиков. Переговоры между Троцким и украинской делегацией продолжались весь день 26 декабря (8 января)[307]. Не ясно, о чем именно стороны договорились, но 28 декабря (10 января) Троцкий от имени советской делегации выступил с заявлением, которое нельзя было трактовать иначе, как признание независимой Украины во главе с правительством Рады.
Позже советская историография (от сталинских до брежневских времен) квалифицировала согласие Троцкого на участие в переговорах украинской делегации во главе с членом Партии украинских социалистов-революционеров Всеволодом Александровичем Голубовичем как предательство[308]. При этом, как отмечает историк А.В. Панцов, авторы соответствующих работ никогда не ставили вопроса, почему это «предательское поведение» не вызвало возражений ни со стороны других членов советской делегации, ни со стороны ЦК большевистской партии и советского правительства[309]. На деле же отношение Троцкого к участию делегации Центральной рады в переговорах было явным тактическим маневром, а в более широкой исторической перспективе – лицемерием, вообще свойственным национальной политике большевиков на всем протяжении их деятельности. С одной стороны, Троцкий зачитал следующую декларацию: «Заслушав оглашенную украинской делегацией ноту Генерального секретариата Украинской Народной Республики, российская делегация в полном соответствии с признанием за каждой нацией права на самоопределение вплоть до полного отделения заявляет, что, с своей стороны, не имеет никаких возражений против участия украинской делегации в мирных переговорах». С другой стороны, глава советской делегации тут же подчеркивал, что процесс национального самоопределения Украины не завершен, намекая тем самым, что полномочия украинской делегации признаются временно, лишь до победы большевиков на Украине, ибо только тогда, мол, завершится национально-государственное становление Украины[310].
Делегация Голубовича занимала на переговорах более или менее самостоятельную позицию, прибывшие же в Брест представители Всеукраинского ЦИКа В.М. Шахрай и Е.Г. Медведев послушно выполняли волю Москвы в лице наркома Иностранных дел[311]. Конфликт по украинскому вопросу все более разрастался и нагнетался. В конце концов Троцкий объявил правительство Центральной рады контрреволюционным, буржуазным правительством, а делегация Рады, в свою очередь, и не без основания, называла харьковских представителей марионетками, находившимися на службе Москвы. В дневнике О. Чернина запечатлена сцена, которую он наблюдал во время одного из наиболее острых выступлений Голубовича против советского правительства: «Троцкий был в столь подавленном состоянии, что вызывал сожаление. Совершенно бледный, с широко раскрытыми глазами, он нервно что-то рисовал на… бумаге. Крупные капли пота текли с его лица. Он, по-видимому, глубоко ощущал унижение от оскорблений, наносимых ему его согражданами в присутствии врагов»[312].
На утреннем заседании 12 января по н. ст. советская сторона и страны Четверного союза еще раз, теперь уже официально, подтвердили признание полномочий украинской делегации вести переговоры и заключать соглашения[313]. Однако в тот же день ЦИК Советов Украины, спешно образованный большевиками Украины в Харькове, послал председателя ЦИКа Е.Г. Медведева[314], народного секретаря по военным делам В.М. Шахрая[315] и народного секретаря по просвещению В.П. Затонского[316] на конференцию в Брест как полномочную делегацию Украины[317]. Но когда новые делегаты попытались получить право голоса на переговорах, Кюльман указал Троцкому, что тот не сообщил ранее о наличии еще одной делегации, претендующей на роль представителей украинского народа[318]. Тогда 2(15) января нарком направил украинской делегации ноту, в которой говорилось, что «дело идет о жизненных интересах трудящихся масс России и Украины» и «мы не только публично снимаем с себя всякую ответственность за ваши переговоры, но и непосредственно обращаемся к Украинскому Центральному Исполнительному Комитету в Харькове с приглашением принять все меры к тому, чтобы интересы Украинской Народной Республики были достаточно ограждены от беспринципной и предательской закулисной игры делегации Генерального Секретариата»[319].