Ирен согласилась:
– Хорошо бы… Ну… и что теперь?
– Не знаю пока, но позвоню, когда будут новости.
Повесив трубку, Тотт вновь села за стол.
– Ирен так расстроилась, даже говорить не могла.
Руби предложила:
– Надо бы нам составить список всех, кого обзвонить. Норме сейчас не до того.
– Правильно, дел у нее будет невпроворот, так хоть одной заботой меньше. Наверное, Дина с Джерри приедут из Калифорнии?
– Хотелось бы с ними повидаться, но… жаль, что повод такой грустный, – ответила Руби.
– А когда похороны, как думаешь?
– Завтра-послезавтра, наверное.
– До чего я устала от похорон, сил нет!
Руби, которая была постарше Тотт, вздохнула:
– Вот доживешь до моих лет, и станет все равно – что свадьба, что крестины, что похороны. С годами ко всему привыкаешь.
– Как бы не так, – возразила Тотт. – Не дай бог к такому привыкнуть. – Потом глянула из окна кухни на голубое небо с пушистыми облачками и сказала: – А погодка-то славная!
Ирен Гуднайт
Вверх на лифте
Вербена Уилер разносит весть
– Хорошо бы… Ну… и что теперь?
– Не знаю пока, но позвоню, когда будут новости.
Повесив трубку, Тотт вновь села за стол.
– Ирен так расстроилась, даже говорить не могла.
Руби предложила:
– Надо бы нам составить список всех, кого обзвонить. Норме сейчас не до того.
– Правильно, дел у нее будет невпроворот, так хоть одной заботой меньше. Наверное, Дина с Джерри приедут из Калифорнии?
– Хотелось бы с ними повидаться, но… жаль, что повод такой грустный, – ответила Руби.
– А когда похороны, как думаешь?
– Завтра-послезавтра, наверное.
– До чего я устала от похорон, сил нет!
Руби, которая была постарше Тотт, вздохнула:
– Вот доживешь до моих лет, и станет все равно – что свадьба, что крестины, что похороны. С годами ко всему привыкаешь.
– Как бы не так, – возразила Тотт. – Не дай бог к такому привыкнуть. – Потом глянула из окна кухни на голубое небо с пушистыми облачками и сказала: – А погодка-то славная!
Ирен Гуднайт
11:20
Ирен положила трубку, и ей стало дурно. Она взглянула на букетик желтых нарциссов в банке из-под варенья, что принесла ей на днях Элнер. Жгучая боль пронзила ее при мысли, что скоро Пасха, а Элнер до нее не дожила. Ирен каждый год на Пасху водила своих детей, а потом и внуков, к Элнер – искать во дворе пасхальные яйца. Каждый год Элнер исправно красила сотни две яиц, прятала по всему двору и созывала на их поиски всех соседских ребятишек. А Бесси и Ада Гуднайт, пятилетние внучки-двойняшки Ирен, как-то нашли даже золотое яичко. Что ж делать-то в этом году без Элнер – и родителям, и детям? Что станет с Клубом Заходящего Солнца? Как же она, Ирен, без Элнер? Ирен помнила Элнер с самого детства, когда та еще держала на заднем дворе цыплят. Мать посылала ее к миссис Шимфизл за яйцами, и та всегда давала девочке в придачу кулек инжира. Как-то раз Элнер сказала: «Передай маме, что мои куры несут яйца с двойными желтками, так что глядите в оба», и впрямь, пять яиц из дюжины оказались с двойными желтками.
Для маленькой Ирен Элнер была всего лишь «яичной тетушкой», но с годами они все больше времени проводили вместе, и Элнер стала для нее просто «мисс Элнер». В запасе у мисс Элнер всегда находились забавные истории, по большей части о ней самой. Ирен вспомнила рассказ о том, как Элнер, переехав с фермы, в лютую метель встречала свое первое Рождество в городе. Пока она ждала мужа Нормы – тот должен был отвезти ее на праздничный ужин, – рядом с ее домом остановился зеленый автомобиль. Элнер, в уверенности, что это Мэкки, выбежала из дома и забралась на переднее сиденье. А в машине ехал совершенно чужой человек, искал Третью улицу, – и вдруг к нему вломилась толстая старушенция и плюхнулась рядом! Бедняга так перепугался, что чуть не разбил машину. Ирен и Элнер хохотали до слез. Сколько их было в запасе у Элнер, глупых и смешных историй… вроде той, например, как она оставила на ночном столике перламутровую пуговицу, а муж Уилл принял ее за таблетку аспирина и проглотил. Элнер так и не сказала ему правду.
Какая бы тоска ни мучила Ирен, Элнер всегда умела ее развеселить. Грустно будет теперь ходить мимо ее старого дома на Первой Северной авеню, ведь больше не выйдет она на крыльцо, не помашет рукой. Но так уж невесело устроена жизнь: был человек или вещь, и вдруг раз – и нет. Еще вчера сидела Элнер на крылечке, а теперь остались лишь пустые качели, пустое кресло, еще один пустой дом, ждущий новых жильцов, которые все начнут сначала. Интересно, грустят ли дома по прежним хозяевам, скучает ли по ним мебель? Знает ли стул, что на нем сидит кто-то другой? А кровать? Ирен вздохнула. «Смерть… что такое смерть?» Если б знать…
Ирен положила трубку, и ей стало дурно. Она взглянула на букетик желтых нарциссов в банке из-под варенья, что принесла ей на днях Элнер. Жгучая боль пронзила ее при мысли, что скоро Пасха, а Элнер до нее не дожила. Ирен каждый год на Пасху водила своих детей, а потом и внуков, к Элнер – искать во дворе пасхальные яйца. Каждый год Элнер исправно красила сотни две яиц, прятала по всему двору и созывала на их поиски всех соседских ребятишек. А Бесси и Ада Гуднайт, пятилетние внучки-двойняшки Ирен, как-то нашли даже золотое яичко. Что ж делать-то в этом году без Элнер – и родителям, и детям? Что станет с Клубом Заходящего Солнца? Как же она, Ирен, без Элнер? Ирен помнила Элнер с самого детства, когда та еще держала на заднем дворе цыплят. Мать посылала ее к миссис Шимфизл за яйцами, и та всегда давала девочке в придачу кулек инжира. Как-то раз Элнер сказала: «Передай маме, что мои куры несут яйца с двойными желтками, так что глядите в оба», и впрямь, пять яиц из дюжины оказались с двойными желтками.
Для маленькой Ирен Элнер была всего лишь «яичной тетушкой», но с годами они все больше времени проводили вместе, и Элнер стала для нее просто «мисс Элнер». В запасе у мисс Элнер всегда находились забавные истории, по большей части о ней самой. Ирен вспомнила рассказ о том, как Элнер, переехав с фермы, в лютую метель встречала свое первое Рождество в городе. Пока она ждала мужа Нормы – тот должен был отвезти ее на праздничный ужин, – рядом с ее домом остановился зеленый автомобиль. Элнер, в уверенности, что это Мэкки, выбежала из дома и забралась на переднее сиденье. А в машине ехал совершенно чужой человек, искал Третью улицу, – и вдруг к нему вломилась толстая старушенция и плюхнулась рядом! Бедняга так перепугался, что чуть не разбил машину. Ирен и Элнер хохотали до слез. Сколько их было в запасе у Элнер, глупых и смешных историй… вроде той, например, как она оставила на ночном столике перламутровую пуговицу, а муж Уилл принял ее за таблетку аспирина и проглотил. Элнер так и не сказала ему правду.
Какая бы тоска ни мучила Ирен, Элнер всегда умела ее развеселить. Грустно будет теперь ходить мимо ее старого дома на Первой Северной авеню, ведь больше не выйдет она на крыльцо, не помашет рукой. Но так уж невесело устроена жизнь: был человек или вещь, и вдруг раз – и нет. Еще вчера сидела Элнер на крылечке, а теперь остались лишь пустые качели, пустое кресло, еще один пустой дом, ждущий новых жильцов, которые все начнут сначала. Интересно, грустят ли дома по прежним хозяевам, скучает ли по ним мебель? Знает ли стул, что на нем сидит кто-то другой? А кровать? Ирен вздохнула. «Смерть… что такое смерть?» Если б знать…
Вверх на лифте
Элнер думала: ну когда лифт остановится и меня выпустят? В жизни не ездила на таком дурацком лифте! Он не просто поднимался, а раскачивался туда-сюда, кружился, ходил ходуном. А когда наконец остановился и открылись двери, Элнер не узнала ничего вокруг. Все было новое, чужое. «Неужто я улетела из больницы?» – ужаснулась Элнер. В самом деле, здание не сравнить с больницей: такое красивое, незнакомое. Уж не занесло ли ее на другой конец города, прямиком в здание суда? «Ну вот, заблудилась все-таки», – пробормотала себе под нос Элнер, шагая по коридору в надежде увидеть хоть кого-нибудь и узнать дорогу в больницу.
– Э-эй! – крикнула она. – Есть тут кто-нибудь?
Шла она, шла, и вдруг навстречу ей выбежала хорошенькая голубоглазая блондинка в черных туфлях для чечетки и белом страусовом боа.
– Эй! – окликнула блондинку Элнер.
Незнакомка с улыбкой отозвалась:
– Здравствуйте, как дела? – И упорхнула прочь, не успела Элнер спросить дорогу.
Когда блондинка скрылась из виду, Элнер пришло в голову: да она же вылитая Джинджер Роджерс! Любимую актрису Элнер узнала бы из тысячи, а у Дикси Кахилл, хозяйки местной школы танцев, где училась Линда, в студии висел ее большой портрет. Но если подумать хорошенько, никакая это не Джинджер Роджерс, при всем сходстве. Что ей могло понадобиться в Канзас-Сити, штат Миссури? Чушь какая-то… Но постойте, ведь Джинджер Роджерс родом из Миссури! Даже если это не она, то наверняка ее родственница.
Элнер шла и шла, любуясь беломраморными стенами и полами. Норму бы сюда, думала она, ей бы пришлось по вкусу. Такая чистота, что хоть с пола ешь, – совсем как нравится племяннице (правда, какой смысл в том, чтобы есть с пола, для Элнер всегда было загадкой). Немного спустя Элнер различила в глубине коридора крохотную точку, пошла навстречу, и – о чудо! – это оказался человек за письменным столом перед дверью.
– Здравствуйте! – приветливо произнесла Элнер.
– Здравствуй, здравствуй! – послышалось в ответ.
Дойдя до конца коридора и разглядев, кто перед ней, Элнер остолбенела от изумления. Да это же не кто иной, как ее младшая сестрица, мать Нормы, Ида! Живая, настоящая, вся разодетая – в лисьих мехах, в сережках, а на шее жемчуг в несколько рядов.
– Ида? – ахнула Элнер. – Ты ли это?
– Я, кто же еще. – Ида брезгливо поморщилась при виде старого клетчатого халата.
Элнер обомлела.
– Силы небесные!.. Как тебя занесло в Канзас-Сити? Мы думали, ты умерла. Господи, милая моя, мы тебе и похороны устроили, и все такое прочее!
– Знаю, – кивнула Ида.
– Но… кого же мы похоронили, если ты здесь?
Ида состроила свою излюбленную недовольную гримаску.
– Меня, разумеется, – вздохнула она. – Кстати, если помнишь, перед смертью я просила Норму не приглашать Тотт Вутен делать мне прическу. Я и телефон своего парикмахера ей оставила, и деньги вперед заплатила, – и что же Норма? Стоило мне умереть, она первым делом вызвала Тотт Вутен меня причесать!
«Боже милостивый!» – изумилась Элнер. Они с Нормой тогда решили, что Ида все равно никогда не узнает, но просчитались.
– Да ладно тебе, Ида, – попыталась оправдаться Элнер. – По мне, так вышло очень даже неплохо.
– Как же! – фыркнула Ида. – Я в жизни не делала пробор слева. А она меня выставила всем на посмешище с пробором не на ту сторону, да еще и с толстенным слоем румян. Ни дать ни взять клоун на арене цирка!
Если у Элнер и оставались сомнения, вправду ли перед ней ее сестра, то теперь они развеялись. Кто еще может так зудеть, кроме Иды?
– Полно себя изводить, Ида, – сказала она. – У Нормы не было выхода. Тотт – наша подруга, она пришла в похоронное бюро со своими инструментами. Для тебя ведь старалась. У Нормы не хватило духу обидеть ее отказом.
Иду никогда и никому не удавалось разжалобить.
– По-моему, последняя воля умершего важней любых обид.
Элнер вздохнула:
– Так и есть, но согласись, похороны удались на славу. Народу пришло больше сотни, все твои друзья из клуба садоводов…
– Тем более нужно было хорошо выглядеть. Надо было мне самой зайти к Неве в похоронное бюро и объяснить, что к чему.
– Что ж, дорогая, я так рада, что мы снова свиделись! – попробовала сменить тему Элнер.
Ида улыбнулась натянуто, все еще в обиде за испорченную прическу.
– Я тоже рада, Элнер. – И добавила: – А тебя здорово разнесло, как я погляжу.
– Есть немножко… годы берут свое.
– Пожалуй. Герта к старости тоже расплылась.
Элнер окинула взглядом беломраморный коридор.
– Ида, не пойму, что творится. Раз ты жива, что тебе стоило вернуться домой?
– Да умерла я, умерла. Здесь теперь мой дом, – сказала Ида, теребя жемчужное ожерелье.
– Где же мы? – Элнер вновь огляделась по сторонам. – И что я здесь делаю? Мне нужно в больницу, ты меня совсем запутала.
Ида хитро взглянула на Элнер.
– Ну же! Если я умерла, а ты меня видишь, – как по-твоему, к чему бы это?
Пришел черед Элнер обижаться.
– Откуда мне знать? Я с лестницы свалилась и туго соображаю, мне сейчас привиделась Джинджер Роджерс… а теперь ты говоришь, что умерла, а я тебя вижу как живую. Мне, похоже, совсем отшибло мозги – ничего не могу понять.
– Думай, Элнер, – велела Ида. – Я… И Джинджер Роджерс…
Элнер собралась с мыслями. Джинджер Роджерс давным-давно умерла, и Ида тоже; мало того, каждое Идино слово слышно без слухового аппарата! Что-то не так… И тут Элнер осенило:
– Неужто и я умерла?
– В точку!
– Я мертвая?
– Мертвее не бывает, дорогуша.
– Кошмар!.. Меня похоронили?
– Нет еще, ты всего пару минут как умерла.
– Боже мой! Неужели правда?
– Да. Между прочим, ты чуть-чуть разминулась с Эрнестом Кунитцем[2], он вчера сюда попал.
– Эрнест Кунитц? Тот, что играл на тубе в программе Соседки Дороти?
– Он самый.
Голова у Элнер пошла кругом.
– Мне бы присесть и подумать хорошенько. – Элнер опустилась в красное кожаное кресло у двери.
Ида внезапно всполошилась:
– Ты очень расстроена, дорогая?
Глянув на сестру, Элнер покачала головой:
– Скорее удивлена.
– Как и все мы. Знаешь, что смерти не миновать, да только не веришь, что и сам умрешь.
– Я-то не сомневалась, что умру, – сказала Элнер. – Просто не думала, что так неожиданно. Хорошо, если духовку и кофейник успела выключить.
– Всем нам есть о чем жалеть, так? – многозначительно заметила Ида.
Через минуту, придя в себя и смирившись с непоправимым, Элнер подняла глаза на сестру.
– Бедняжка Норма: сначала ты, теперь я.
Ида кивнула:
– «День у каждого бывает, когда дождь не затихает»[3], как говорится.
– Верно… Надеюсь, моя смерть ее не сломит. Я ведь уже старая – значит, не такая уж это неожиданность, да?
– Совсем не то что моя смерть, всего в пятьдесят девять. Как гром среди ясного неба. Я ведь была в отличной форме, не сочти за хвастовство.
Элнер снова вздохнула:
– Лишь бы с Сонни все было хорошо. Правда, Мэкки обещал о нем позаботиться, а коты вряд ли скучают по хозяевам, им главное кормежка. – Элнер опустила глаза и продолжала: – Знаешь, Ида, странное дело: я ни капельки не чувствую, что умерла, а ты?
– Тоже. Я совсем не того ожидала. Только что была жива – и умерла, а разницы никакой. Роды и те куда больнее, уж ты мне поверь.
– Да, мне было ничуточки не больно. Честно говоря, я давно себя так хорошо не чувствовала. Правое колено раньше ныло, хотя я Норме ни слова не говорила, чтобы не потащила на операцию, а сейчас ни капельки не болит. – Элнер пошевелила ногой. – Ну и что теперь? Я со всеми увижусь?
– Точно не знаю, меня всего лишь попросили тебя встретить и проводить сюда.
– Спасибо тебе большое, Ида. Когда видишь родное лицо, уже не так страшно, правда?
– Да, – согласилась Ида. – Ни за что не угадаешь, кто меня здесь встретил, когда я умерла.
– Кто?
– Миссис Герберт Чокли.
– Кто это?
– Бывший президент Женского Клуба Америки.
– А-а… наверное, тебя это порадовало.
Ида встала, открыла верхний ящик стола и принялась в нем рыться, не переставая говорить:
– Кстати, меня так срочно вызвали – что же с тобой случилось, сердечный приступ?
Элнер подумала.
– Не знаю точно, то ли осы до смерти закусали, то ли упала с дерева и разбилась. Я-то надеялась умереть в своей постели, да, видно, не судьба.
– Сердечный приступ, не иначе, – отозвалась Ида. – И папа умер от инфаркта, и Герта. У меня-то сердце было здоровое, но ведь ты старше меня и умерла скоропостижно… а я – нет. Врач говорил, у меня редкое заболевание крови, им страдали потомки королевских династий Германии.
«Опять она за свое! – подумала Элнер. – Двадцать два года как в могиле, а спеси не убавилось». Ида умерла в семьдесят лет от лейкемии, но ей всегда хотелось чем-то выделяться из толпы. Всю жизнь. Отец их – простой фермер, но послушать Иду, так он был барон, потомок Габсбургов, с родовым поместьем. А выйдя замуж за Герберта Дженкинса, Ида еще пуще задрала нос. Элнер приходилось то и дело напоминать ей, кто она и откуда, но теперь уже поздно. Раз уж и могила Иду не исправила, то это навечно.
Ида долго рылась в ящике, чем-то звякая. Наконец достала ключ: «Вот!» Затем развернулась и пошла отпирать тяжелые двойные двери. А когда все было готово, позвала Элнер.
– Ну, пойдем.
Элнер двинулась было следом – и вдруг застыла как вкопанная.
– Постой! Это ведь рай? Я не угожу в ад?
– Не угодишь, – заверила Ида.
У Элнер отлегло от сердца. Поразмыслив, она решила, что если даже Иду взяли в рай, то надежда есть у всякого. Оставался еще один вопрос.
– И что теперь?
Ида изумленно воззрилась на сестру:
– Как – что, Элнер? Встретишься с Создателем. Я и веду тебя, глупая, на встречу с Создателем.
– Да ты что! – ахнула Элнер. – А я-то… в старом халате с дырявыми карманами, и губы не подкрашены.
– Теперь на своей шкуре испытаешь, каково было мне.
– Могу представить…
– Готова?
– Думаю, да. Иначе меня бы здесь не было, так ведь?
– Верно. А теперь скажи, ты о многом жалеешь?
– То есть?
– О том, что хотела сделать, но не успела.
Элнер, подумав, отвечала:
– Я так и не побывала в «Долливуде» [4]… Жаль, не посчастливилось туда попасть, зато я была в парке «Мир Диснея», значит, жаловаться не на что. А ты?
Ида вздохнула.
– Я мечтала съездить в Лондон, побродить по дворцовым садам, выпить чаю с королевской семьей, но, увы, не довелось.
С этими словами Ида торжественно распахнула двери, отступила на шаг и сказала: «Опля!»
– Э-эй! – крикнула она. – Есть тут кто-нибудь?
Шла она, шла, и вдруг навстречу ей выбежала хорошенькая голубоглазая блондинка в черных туфлях для чечетки и белом страусовом боа.
– Эй! – окликнула блондинку Элнер.
Незнакомка с улыбкой отозвалась:
– Здравствуйте, как дела? – И упорхнула прочь, не успела Элнер спросить дорогу.
Когда блондинка скрылась из виду, Элнер пришло в голову: да она же вылитая Джинджер Роджерс! Любимую актрису Элнер узнала бы из тысячи, а у Дикси Кахилл, хозяйки местной школы танцев, где училась Линда, в студии висел ее большой портрет. Но если подумать хорошенько, никакая это не Джинджер Роджерс, при всем сходстве. Что ей могло понадобиться в Канзас-Сити, штат Миссури? Чушь какая-то… Но постойте, ведь Джинджер Роджерс родом из Миссури! Даже если это не она, то наверняка ее родственница.
Элнер шла и шла, любуясь беломраморными стенами и полами. Норму бы сюда, думала она, ей бы пришлось по вкусу. Такая чистота, что хоть с пола ешь, – совсем как нравится племяннице (правда, какой смысл в том, чтобы есть с пола, для Элнер всегда было загадкой). Немного спустя Элнер различила в глубине коридора крохотную точку, пошла навстречу, и – о чудо! – это оказался человек за письменным столом перед дверью.
– Здравствуйте! – приветливо произнесла Элнер.
– Здравствуй, здравствуй! – послышалось в ответ.
Дойдя до конца коридора и разглядев, кто перед ней, Элнер остолбенела от изумления. Да это же не кто иной, как ее младшая сестрица, мать Нормы, Ида! Живая, настоящая, вся разодетая – в лисьих мехах, в сережках, а на шее жемчуг в несколько рядов.
– Ида? – ахнула Элнер. – Ты ли это?
– Я, кто же еще. – Ида брезгливо поморщилась при виде старого клетчатого халата.
Элнер обомлела.
– Силы небесные!.. Как тебя занесло в Канзас-Сити? Мы думали, ты умерла. Господи, милая моя, мы тебе и похороны устроили, и все такое прочее!
– Знаю, – кивнула Ида.
– Но… кого же мы похоронили, если ты здесь?
Ида состроила свою излюбленную недовольную гримаску.
– Меня, разумеется, – вздохнула она. – Кстати, если помнишь, перед смертью я просила Норму не приглашать Тотт Вутен делать мне прическу. Я и телефон своего парикмахера ей оставила, и деньги вперед заплатила, – и что же Норма? Стоило мне умереть, она первым делом вызвала Тотт Вутен меня причесать!
«Боже милостивый!» – изумилась Элнер. Они с Нормой тогда решили, что Ида все равно никогда не узнает, но просчитались.
– Да ладно тебе, Ида, – попыталась оправдаться Элнер. – По мне, так вышло очень даже неплохо.
– Как же! – фыркнула Ида. – Я в жизни не делала пробор слева. А она меня выставила всем на посмешище с пробором не на ту сторону, да еще и с толстенным слоем румян. Ни дать ни взять клоун на арене цирка!
Если у Элнер и оставались сомнения, вправду ли перед ней ее сестра, то теперь они развеялись. Кто еще может так зудеть, кроме Иды?
– Полно себя изводить, Ида, – сказала она. – У Нормы не было выхода. Тотт – наша подруга, она пришла в похоронное бюро со своими инструментами. Для тебя ведь старалась. У Нормы не хватило духу обидеть ее отказом.
Иду никогда и никому не удавалось разжалобить.
– По-моему, последняя воля умершего важней любых обид.
Элнер вздохнула:
– Так и есть, но согласись, похороны удались на славу. Народу пришло больше сотни, все твои друзья из клуба садоводов…
– Тем более нужно было хорошо выглядеть. Надо было мне самой зайти к Неве в похоронное бюро и объяснить, что к чему.
– Что ж, дорогая, я так рада, что мы снова свиделись! – попробовала сменить тему Элнер.
Ида улыбнулась натянуто, все еще в обиде за испорченную прическу.
– Я тоже рада, Элнер. – И добавила: – А тебя здорово разнесло, как я погляжу.
– Есть немножко… годы берут свое.
– Пожалуй. Герта к старости тоже расплылась.
Элнер окинула взглядом беломраморный коридор.
– Ида, не пойму, что творится. Раз ты жива, что тебе стоило вернуться домой?
– Да умерла я, умерла. Здесь теперь мой дом, – сказала Ида, теребя жемчужное ожерелье.
– Где же мы? – Элнер вновь огляделась по сторонам. – И что я здесь делаю? Мне нужно в больницу, ты меня совсем запутала.
Ида хитро взглянула на Элнер.
– Ну же! Если я умерла, а ты меня видишь, – как по-твоему, к чему бы это?
Пришел черед Элнер обижаться.
– Откуда мне знать? Я с лестницы свалилась и туго соображаю, мне сейчас привиделась Джинджер Роджерс… а теперь ты говоришь, что умерла, а я тебя вижу как живую. Мне, похоже, совсем отшибло мозги – ничего не могу понять.
– Думай, Элнер, – велела Ида. – Я… И Джинджер Роджерс…
Элнер собралась с мыслями. Джинджер Роджерс давным-давно умерла, и Ида тоже; мало того, каждое Идино слово слышно без слухового аппарата! Что-то не так… И тут Элнер осенило:
– Неужто и я умерла?
– В точку!
– Я мертвая?
– Мертвее не бывает, дорогуша.
– Кошмар!.. Меня похоронили?
– Нет еще, ты всего пару минут как умерла.
– Боже мой! Неужели правда?
– Да. Между прочим, ты чуть-чуть разминулась с Эрнестом Кунитцем[2], он вчера сюда попал.
– Эрнест Кунитц? Тот, что играл на тубе в программе Соседки Дороти?
– Он самый.
Голова у Элнер пошла кругом.
– Мне бы присесть и подумать хорошенько. – Элнер опустилась в красное кожаное кресло у двери.
Ида внезапно всполошилась:
– Ты очень расстроена, дорогая?
Глянув на сестру, Элнер покачала головой:
– Скорее удивлена.
– Как и все мы. Знаешь, что смерти не миновать, да только не веришь, что и сам умрешь.
– Я-то не сомневалась, что умру, – сказала Элнер. – Просто не думала, что так неожиданно. Хорошо, если духовку и кофейник успела выключить.
– Всем нам есть о чем жалеть, так? – многозначительно заметила Ида.
Через минуту, придя в себя и смирившись с непоправимым, Элнер подняла глаза на сестру.
– Бедняжка Норма: сначала ты, теперь я.
Ида кивнула:
– «День у каждого бывает, когда дождь не затихает»[3], как говорится.
– Верно… Надеюсь, моя смерть ее не сломит. Я ведь уже старая – значит, не такая уж это неожиданность, да?
– Совсем не то что моя смерть, всего в пятьдесят девять. Как гром среди ясного неба. Я ведь была в отличной форме, не сочти за хвастовство.
Элнер снова вздохнула:
– Лишь бы с Сонни все было хорошо. Правда, Мэкки обещал о нем позаботиться, а коты вряд ли скучают по хозяевам, им главное кормежка. – Элнер опустила глаза и продолжала: – Знаешь, Ида, странное дело: я ни капельки не чувствую, что умерла, а ты?
– Тоже. Я совсем не того ожидала. Только что была жива – и умерла, а разницы никакой. Роды и те куда больнее, уж ты мне поверь.
– Да, мне было ничуточки не больно. Честно говоря, я давно себя так хорошо не чувствовала. Правое колено раньше ныло, хотя я Норме ни слова не говорила, чтобы не потащила на операцию, а сейчас ни капельки не болит. – Элнер пошевелила ногой. – Ну и что теперь? Я со всеми увижусь?
– Точно не знаю, меня всего лишь попросили тебя встретить и проводить сюда.
– Спасибо тебе большое, Ида. Когда видишь родное лицо, уже не так страшно, правда?
– Да, – согласилась Ида. – Ни за что не угадаешь, кто меня здесь встретил, когда я умерла.
– Кто?
– Миссис Герберт Чокли.
– Кто это?
– Бывший президент Женского Клуба Америки.
– А-а… наверное, тебя это порадовало.
Ида встала, открыла верхний ящик стола и принялась в нем рыться, не переставая говорить:
– Кстати, меня так срочно вызвали – что же с тобой случилось, сердечный приступ?
Элнер подумала.
– Не знаю точно, то ли осы до смерти закусали, то ли упала с дерева и разбилась. Я-то надеялась умереть в своей постели, да, видно, не судьба.
– Сердечный приступ, не иначе, – отозвалась Ида. – И папа умер от инфаркта, и Герта. У меня-то сердце было здоровое, но ведь ты старше меня и умерла скоропостижно… а я – нет. Врач говорил, у меня редкое заболевание крови, им страдали потомки королевских династий Германии.
«Опять она за свое! – подумала Элнер. – Двадцать два года как в могиле, а спеси не убавилось». Ида умерла в семьдесят лет от лейкемии, но ей всегда хотелось чем-то выделяться из толпы. Всю жизнь. Отец их – простой фермер, но послушать Иду, так он был барон, потомок Габсбургов, с родовым поместьем. А выйдя замуж за Герберта Дженкинса, Ида еще пуще задрала нос. Элнер приходилось то и дело напоминать ей, кто она и откуда, но теперь уже поздно. Раз уж и могила Иду не исправила, то это навечно.
Ида долго рылась в ящике, чем-то звякая. Наконец достала ключ: «Вот!» Затем развернулась и пошла отпирать тяжелые двойные двери. А когда все было готово, позвала Элнер.
– Ну, пойдем.
Элнер двинулась было следом – и вдруг застыла как вкопанная.
– Постой! Это ведь рай? Я не угожу в ад?
– Не угодишь, – заверила Ида.
У Элнер отлегло от сердца. Поразмыслив, она решила, что если даже Иду взяли в рай, то надежда есть у всякого. Оставался еще один вопрос.
– И что теперь?
Ида изумленно воззрилась на сестру:
– Как – что, Элнер? Встретишься с Создателем. Я и веду тебя, глупая, на встречу с Создателем.
– Да ты что! – ахнула Элнер. – А я-то… в старом халате с дырявыми карманами, и губы не подкрашены.
– Теперь на своей шкуре испытаешь, каково было мне.
– Могу представить…
– Готова?
– Думаю, да. Иначе меня бы здесь не было, так ведь?
– Верно. А теперь скажи, ты о многом жалеешь?
– То есть?
– О том, что хотела сделать, но не успела.
Элнер, подумав, отвечала:
– Я так и не побывала в «Долливуде» [4]… Жаль, не посчастливилось туда попасть, зато я была в парке «Мир Диснея», значит, жаловаться не на что. А ты?
Ида вздохнула.
– Я мечтала съездить в Лондон, побродить по дворцовым садам, выпить чаю с королевской семьей, но, увы, не довелось.
С этими словами Ида торжественно распахнула двери, отступила на шаг и сказала: «Опля!»
Вербена Уилер разносит весть
11:25
В химчистке «Голубая лента» Вербена Уилер, вконец расстроенная звонком мужа, кинулась обзванивать всех подряд, чтобы сообщить о смерти Элнер. Первым делом она набрала номер Кэти Колверт в редакции, но там было занято. Позвонила Лютеру Григзу, другу Элнер, – никто не отвечал. Вновь попыталась дозвониться до Кэти, опять занято. Вербена лихорадочно перебирала в памяти, кому бы еще позвонить, и набрала номер любимой радиопередачи Элнер. Нужно им сказать непременно.
За много лет утренний «Вестник фермера» на местном радио, который вели Бад и Джей, мало-помалу превратился в программу для жителей пригородов: утренние новости, прогноз погоды и вести с дорог. Ферм на пятьдесят миль вокруг осталось немного, но Элнер хранила верность любимой передаче и частенько туда звонила. Бад и Джей были от нее без ума. С тех пор как они придумали конкурс «Вопрос дня», Элнер всегда в нем участвовала, и ответы ее порой становились гвоздем программы. Если правильного ответа не давал никто, Элнер все равно отправляли приз. В числе спонсоров передачи была фирма «ПЕТКО», и Элнер не раз выигрывала корм для Сонни.
Бад, который вел еще и программу «Обмен-Продажа» с одиннадцати до двенадцати, ответил на звонок Вербены во время рекламной паузы. Через пару минут он объявил в эфире: – Друзья, только что поступил очень печальный звонок из Элмвуд-Спрингс, и мы с глубокой скорбью сообщаем, что сегодня утром не стало нашего доброго друга, Элнер Шимфизл. Она была прекрасным человеком и одной из наших любимых участниц, и нам будет очень ее не хватать… Мы пока не знаем, когда похороны, но как только станет известно, сразу объявим. Так, что у нас дальше? Ровена Снайт из Сентралии меняет мужской портфель с инициалами «Б. С.» на старые номера журнала «Ремесла для всех» или на дамские часы. А сейчас – несколько слов от клиники мануальной терапии Валери Жирар.
Понемногу до него дошел смысл услышанного. В горле пересохло, в животе заныло. Не ехать бы сейчас в Сиэтл, а свернуть на ближайшую автостоянку, накуриться травы, выхлестать ящик пива и забыться – но ведь он дал мисс Элнер слово не пить и не курить. И овощи в кузове испортятся. Да и ради мисс Элнер нужно продолжать путь. Когда Лютер брал ссуду на грузовик, мисс Элнер поручилась за него, чтобы у Лютера была приличная работа… Ради нее одной он вернулся за руль, тронулся с места и прибавил скорость.
И до самого поворота на Канзас-Сити лишь мысль об обещании, данном мисс Элнер, поддерживала его. Но как жить дальше? Ведь он потерял самого лучшего друга.
– Эй… малыш… иди-ка сюда на минутку.
Лютер притормозил, покосился на нее и вспомнил: эта старуха на днях подсунула ему вместо конфеты какую-то гадость.
– Иди сюда, дружок, – вновь позвала она.
– Не пойду, – отрезал Лютер. – Кто вы мне – мама, что ли? С чего мне вас слушаться?
– А я для тебя кое-что припасла.
– Не надо мне ваших конфет, от них блевать тянет. – Лютер скривился.
– Это не конфета, а подарок. Не поднимешься – не получишь.
– Что за подарок?
– Не скажу, но тебе понравится. Гляди, пожалеешь, если не возьмешь.
Лютер прищурился: что у нее на уме? Доброта его всегда настораживала. Он швырялся камнями в ее мерзкого кота – вдруг она хочет подманить его и отколотить? В общем, надо быть начеку.
Лютер крикнул в ответ:
– Врете вы все, нет у вас никакого подарка!
– А вот и есть.
– Какой?
– Секрет. Подойдешь – узнаешь.
– Где взяли?
– В магазине.
– В каком?
– Не скажу, но купила специально для тебя. Отдать другому мальчику?
– Плевать. Хотите – отдавайте.
– Дело твое. Нужен тебе подарок – иди сюда, а не нужен – ну и ладно. – И с этими словами Элнер исчезла за дверью.
Лютер сел на бордюр возле дома Уилеров и стал ломать голову: что же все-таки на уме у старухи? В тот день он к Элнер не пошел, но спустя несколько дней она увидела из окна, как он слоняется взад-вперед, поднимая ботинками пыль. Интересно, скоро ли он решится? Еще дня через три, когда Элнер вышла за газетой, во дворе ее поджидал Лютер.
– Не отдали еще никому ваш чертов подарок?
– Может, и не отдала, а что?
– Да так, интересно.
– Не отдала, но будешь грубить – не получишь. А попросишь вежливо – отдам.
Вернувшись в дом, Элнер притаилась в ожидании. Минут через десять в дверь тихонько постучали, и Элнер едва удержалась от смеха. Она бессовестно подкупила восьмилетнего мальчугана и сделала это с умыслом, но плох тот взрослый, что не может обхитрить ребенка. Да и подарок она приготовила замечательный. Пару недель назад Элнер подсунула мальчику слабительную конфету, но тотчас же раскаялась и день за днем молила Бога о прощении.
Запустив бедняге Сонни камнем в голову, Лютер едва не убил его. Элнер страшно разозлилась и мечтала отомстить, но потом ей стало стыдно и захотелось загладить вину. Она преподнесла мальчику большого бумажного змея, купленного в спортивном магазине, и они вдвоем часами запускали его в полях у нее за домом. На вопрос Мэкки, почему она выбрала змея, а не что-нибудь другое, Элнер ответила: «Видишь ли, Мэкки, парнишка вечно смотрел под ноги – пусть теперь глянет в небо!» С тех пор Лютер забегал к Элнер чуть не каждый день. До нее ни от кого не получал он подарков, ни от кого из близких не видел добра. Отец его пил не просыхая, ни на одной работе долго не задерживался и вечно попрекал мать Лютера, что если б не женился на ней беременной, то стал бы знаменитым гонщиком, как его кумир Джонсон-младший. Когда Лютеру было семь лет, мать его, устав от побоев, сбежала с первым встречным, а через полгода разбилась на машине. Стоит ли удивляться, что Лютер швырялся камнями в кого ни попадя.
И чем дальше, тем становилось хуже. Когда Лютеру было тринадцать, пьяный отец вышвырнул его из дома среди ночи. Лютер спрятался у Элнер; отец стал ломиться к ней в дверь, та погнала его прочь метлой. Наутро, сидя у Элнер за столом, Лютер в отчаянии жаловался:
– Никому я не нужен. Пойду домой, достану у отца ружье и отстрелю себе башку. К черту все, что с меня взять? Ничего у меня нет и никогда не будет.
Дав ему выговориться, Элнер сказала:
– Делай как знаешь, Лютер, только не ной, будто у тебя нет ничего, – это неправда.
– Что? Ни черта у меня нет.
– Вот ты и ошибся. У тебя есть то, чего нет ни у кого на свете.
– Папаша-ублюдок?
– Нет, дружок мой.
– А что же?
– Сейчас покажу. – Открыв ящик буфета, Элнер достала листок бумаги и штемпельную подушку. – Дай-ка руку, – велела она. И приложила большой палец Лютера к штемпельной подушке, а потом – к листку. – Взгляни: твой отпечаток пальца – один такой на свете. Другого такого никогда не было и не будет.
Лютер уставился на листок.
– И что?
– А вот что. Ты один на свете, и родился не зря. Я вот, к примеру, ни за что не стану себя убивать: мне интересно, что со мной будет дальше. И еще, – добавила Элнер, подливая Лютеру кофе, – не вздумай сегодня стреляться – сперва помоги мне достать с чердака елочные игрушки и украсить дом.
Лютер остался у Элнер на Рождество и частенько приходил к ней пожить, пока не закончил школу.
Он и школу вряд ли закончил бы, если б не Элнер, – отставал по всем предметам, кроме труда. Как-то раз Элнер спросила:
– Можно взглянуть на твои отметки?
Никому прежде не было дела до его отметок, и ради мисс Элнер ему захотелось подтянуться в учебе.
И пусть выше тройки с минусом Лютер оценок не получал, зато хотя бы перестал сбегать с занятий. На уроке труда он смастерил для мисс Элнер скворечник – не ахти, конечно, но мисс Элнер повесила его прямо перед домом, у всех на виду, и вся светилась, хвалясь подарком Лютера.
В школе Лютер был на два класса младше Линды Уоррен, внучатой племянницы Элнер. Линда – мало того что красавица с чистой кожей и белозубой улыбкой, так еще и круглая отличница, массовик-затейник, староста класса – встречалась только с парнями из футбольной команды. А Лютер – мало того что последний двоечник, так еще и с выбитым зубом, и самый прыщавый в школе (по крайней мере, так ему казалось). Согласно неписаной школьной табели о рангах, Линда и ее чистенькая, приличная компания вовсе не замечали бы Лютера, но он дружил с тетей Элнер, и Линда, встречая его в школьном коридоре, всегда улыбалась: «Привет, Лютер!» – на зависть всем его непутевым дружкам. Если с тобой здоровается в коридоре школьная знаменитость вроде Линды, в школу ходить не так противно. Лютеру даже стали назначать свидания девчонки из числа «серых мышек» – думали, что он родня Линде. Втайне он и сам стал считать себя ее родственником, а когда Дуэйн Вутен отпустил в ее адрес грязную шуточку, Лютер налетел на него с кулаками и разбил ему нос.
В химчистке «Голубая лента» Вербена Уилер, вконец расстроенная звонком мужа, кинулась обзванивать всех подряд, чтобы сообщить о смерти Элнер. Первым делом она набрала номер Кэти Колверт в редакции, но там было занято. Позвонила Лютеру Григзу, другу Элнер, – никто не отвечал. Вновь попыталась дозвониться до Кэти, опять занято. Вербена лихорадочно перебирала в памяти, кому бы еще позвонить, и набрала номер любимой радиопередачи Элнер. Нужно им сказать непременно.
За много лет утренний «Вестник фермера» на местном радио, который вели Бад и Джей, мало-помалу превратился в программу для жителей пригородов: утренние новости, прогноз погоды и вести с дорог. Ферм на пятьдесят миль вокруг осталось немного, но Элнер хранила верность любимой передаче и частенько туда звонила. Бад и Джей были от нее без ума. С тех пор как они придумали конкурс «Вопрос дня», Элнер всегда в нем участвовала, и ответы ее порой становились гвоздем программы. Если правильного ответа не давал никто, Элнер все равно отправляли приз. В числе спонсоров передачи была фирма «ПЕТКО», и Элнер не раз выигрывала корм для Сонни.
Бад, который вел еще и программу «Обмен-Продажа» с одиннадцати до двенадцати, ответил на звонок Вербены во время рекламной паузы. Через пару минут он объявил в эфире: – Друзья, только что поступил очень печальный звонок из Элмвуд-Спрингс, и мы с глубокой скорбью сообщаем, что сегодня утром не стало нашего доброго друга, Элнер Шимфизл. Она была прекрасным человеком и одной из наших любимых участниц, и нам будет очень ее не хватать… Мы пока не знаем, когда похороны, но как только станет известно, сразу объявим. Так, что у нас дальше? Ровена Снайт из Сентралии меняет мужской портфель с инициалами «Б. С.» на старые номера журнала «Ремесла для всех» или на дамские часы. А сейчас – несколько слов от клиники мануальной терапии Валери Жирар.
* * *
Лютер Григз, в белой футболке и кепке, вел грузовик в Сиэтл, в шестидневный маршрут. Перекусывая соленым арахисом с колой, он услыхал по радио печальную весть, тут же съехал на обочину, выпрыгнул из кабины и застыл как громом пораженный. Казалось бы, старушка за восемьдесят – не самый подходящий друг для Лютера, но ближе мисс Элнер у него никого на свете не было. Еще накануне вечером они обсуждали, не сойтись ли Лютеру вновь с прежней подружкой, – на его вкус, кожа да кости, но Элнер посоветовала к ней вернуться.Понемногу до него дошел смысл услышанного. В горле пересохло, в животе заныло. Не ехать бы сейчас в Сиэтл, а свернуть на ближайшую автостоянку, накуриться травы, выхлестать ящик пива и забыться – но ведь он дал мисс Элнер слово не пить и не курить. И овощи в кузове испортятся. Да и ради мисс Элнер нужно продолжать путь. Когда Лютер брал ссуду на грузовик, мисс Элнер поручилась за него, чтобы у Лютера была приличная работа… Ради нее одной он вернулся за руль, тронулся с места и прибавил скорость.
И до самого поворота на Канзас-Сити лишь мысль об обещании, данном мисс Элнер, поддерживала его. Но как жить дальше? Ведь он потерял самого лучшего друга.
* * *
Лютер Григз, здоровяк-дальнобойщик под два метра ростом, и Элнер Шимфизл подружились при весьма любопытных обстоятельствах. Двадцать восемь лет назад восьмилетний Лютер скакал мимо дома Элнер, а та вышла на крыльцо и окликнула ласково:– Эй… малыш… иди-ка сюда на минутку.
Лютер притормозил, покосился на нее и вспомнил: эта старуха на днях подсунула ему вместо конфеты какую-то гадость.
– Иди сюда, дружок, – вновь позвала она.
– Не пойду, – отрезал Лютер. – Кто вы мне – мама, что ли? С чего мне вас слушаться?
– А я для тебя кое-что припасла.
– Не надо мне ваших конфет, от них блевать тянет. – Лютер скривился.
– Это не конфета, а подарок. Не поднимешься – не получишь.
– Что за подарок?
– Не скажу, но тебе понравится. Гляди, пожалеешь, если не возьмешь.
Лютер прищурился: что у нее на уме? Доброта его всегда настораживала. Он швырялся камнями в ее мерзкого кота – вдруг она хочет подманить его и отколотить? В общем, надо быть начеку.
Лютер крикнул в ответ:
– Врете вы все, нет у вас никакого подарка!
– А вот и есть.
– Какой?
– Секрет. Подойдешь – узнаешь.
– Где взяли?
– В магазине.
– В каком?
– Не скажу, но купила специально для тебя. Отдать другому мальчику?
– Плевать. Хотите – отдавайте.
– Дело твое. Нужен тебе подарок – иди сюда, а не нужен – ну и ладно. – И с этими словами Элнер исчезла за дверью.
Лютер сел на бордюр возле дома Уилеров и стал ломать голову: что же все-таки на уме у старухи? В тот день он к Элнер не пошел, но спустя несколько дней она увидела из окна, как он слоняется взад-вперед, поднимая ботинками пыль. Интересно, скоро ли он решится? Еще дня через три, когда Элнер вышла за газетой, во дворе ее поджидал Лютер.
– Не отдали еще никому ваш чертов подарок?
– Может, и не отдала, а что?
– Да так, интересно.
– Не отдала, но будешь грубить – не получишь. А попросишь вежливо – отдам.
Вернувшись в дом, Элнер притаилась в ожидании. Минут через десять в дверь тихонько постучали, и Элнер едва удержалась от смеха. Она бессовестно подкупила восьмилетнего мальчугана и сделала это с умыслом, но плох тот взрослый, что не может обхитрить ребенка. Да и подарок она приготовила замечательный. Пару недель назад Элнер подсунула мальчику слабительную конфету, но тотчас же раскаялась и день за днем молила Бога о прощении.
Запустив бедняге Сонни камнем в голову, Лютер едва не убил его. Элнер страшно разозлилась и мечтала отомстить, но потом ей стало стыдно и захотелось загладить вину. Она преподнесла мальчику большого бумажного змея, купленного в спортивном магазине, и они вдвоем часами запускали его в полях у нее за домом. На вопрос Мэкки, почему она выбрала змея, а не что-нибудь другое, Элнер ответила: «Видишь ли, Мэкки, парнишка вечно смотрел под ноги – пусть теперь глянет в небо!» С тех пор Лютер забегал к Элнер чуть не каждый день. До нее ни от кого не получал он подарков, ни от кого из близких не видел добра. Отец его пил не просыхая, ни на одной работе долго не задерживался и вечно попрекал мать Лютера, что если б не женился на ней беременной, то стал бы знаменитым гонщиком, как его кумир Джонсон-младший. Когда Лютеру было семь лет, мать его, устав от побоев, сбежала с первым встречным, а через полгода разбилась на машине. Стоит ли удивляться, что Лютер швырялся камнями в кого ни попадя.
И чем дальше, тем становилось хуже. Когда Лютеру было тринадцать, пьяный отец вышвырнул его из дома среди ночи. Лютер спрятался у Элнер; отец стал ломиться к ней в дверь, та погнала его прочь метлой. Наутро, сидя у Элнер за столом, Лютер в отчаянии жаловался:
– Никому я не нужен. Пойду домой, достану у отца ружье и отстрелю себе башку. К черту все, что с меня взять? Ничего у меня нет и никогда не будет.
Дав ему выговориться, Элнер сказала:
– Делай как знаешь, Лютер, только не ной, будто у тебя нет ничего, – это неправда.
– Что? Ни черта у меня нет.
– Вот ты и ошибся. У тебя есть то, чего нет ни у кого на свете.
– Папаша-ублюдок?
– Нет, дружок мой.
– А что же?
– Сейчас покажу. – Открыв ящик буфета, Элнер достала листок бумаги и штемпельную подушку. – Дай-ка руку, – велела она. И приложила большой палец Лютера к штемпельной подушке, а потом – к листку. – Взгляни: твой отпечаток пальца – один такой на свете. Другого такого никогда не было и не будет.
Лютер уставился на листок.
– И что?
– А вот что. Ты один на свете, и родился не зря. Я вот, к примеру, ни за что не стану себя убивать: мне интересно, что со мной будет дальше. И еще, – добавила Элнер, подливая Лютеру кофе, – не вздумай сегодня стреляться – сперва помоги мне достать с чердака елочные игрушки и украсить дом.
Лютер остался у Элнер на Рождество и частенько приходил к ней пожить, пока не закончил школу.
Он и школу вряд ли закончил бы, если б не Элнер, – отставал по всем предметам, кроме труда. Как-то раз Элнер спросила:
– Можно взглянуть на твои отметки?
Никому прежде не было дела до его отметок, и ради мисс Элнер ему захотелось подтянуться в учебе.
И пусть выше тройки с минусом Лютер оценок не получал, зато хотя бы перестал сбегать с занятий. На уроке труда он смастерил для мисс Элнер скворечник – не ахти, конечно, но мисс Элнер повесила его прямо перед домом, у всех на виду, и вся светилась, хвалясь подарком Лютера.
В школе Лютер был на два класса младше Линды Уоррен, внучатой племянницы Элнер. Линда – мало того что красавица с чистой кожей и белозубой улыбкой, так еще и круглая отличница, массовик-затейник, староста класса – встречалась только с парнями из футбольной команды. А Лютер – мало того что последний двоечник, так еще и с выбитым зубом, и самый прыщавый в школе (по крайней мере, так ему казалось). Согласно неписаной школьной табели о рангах, Линда и ее чистенькая, приличная компания вовсе не замечали бы Лютера, но он дружил с тетей Элнер, и Линда, встречая его в школьном коридоре, всегда улыбалась: «Привет, Лютер!» – на зависть всем его непутевым дружкам. Если с тобой здоровается в коридоре школьная знаменитость вроде Линды, в школу ходить не так противно. Лютеру даже стали назначать свидания девчонки из числа «серых мышек» – думали, что он родня Линде. Втайне он и сам стал считать себя ее родственником, а когда Дуэйн Вутен отпустил в ее адрес грязную шуточку, Лютер налетел на него с кулаками и разбил ему нос.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента