Страница:
— Ну вот, как я и говорил Иджи, перед вами мистер Сеймор Пегий, большой, как сама жизнь, и мертвый, как все мертвецы.
Культяшка спросил, можно ли ему сделать фотографию.
— Валяй.
Культяшка принялся щелкать аппаратом со всех точек, пока Грэди предавался воспоминаниям о тех временах, когда он работал охранником в тюрьме «Килби» в Этморе, штат Алабама.
Пегги держала наготове вторую кассету с пленкой, преисполненная чувства ответственности. Она спросила у Грэди, доводилось ли ему видеть настоящих убийц.
— Ну, разумеется, сколько раз! Двое даже работали у нас с Глэдис в доме, когда мы жили в Этморе.
— Два настоящих убийцы в вашем доме? — не поверила Пегги. Грэди удивился:
— Конечно. А почему бы и нет? Многие лучшие люди страны — убийцы. — Он сдвинул со лба фуражку и с большим чувством сказал: — За вора я бы и ломаного гроша не дал. Вор до конца своих дней остается вором. Убийство же совершают один раз в жизни, особенно если это делает женщина. Такое преступление не повторяется.
Культяшка щелкал уже вторую пленку, а Грэди все разглагольствовал перед потрясенной Пегги.
— Нет, я против убийц ничего не имею. Большинство из них — люди хорошие, как правило, тихие.
Культяшка перебил его:
— А вы хоть раз видели, как сажают на электрический стул?
Грэди засмеялся:
— Немного, всего раз триста. На это, я вам доложу, стоит посмотреть. Перед тем как повести их к Большой Желтой Маме, их бреют, и голова становится как бильярдный шар, а на теле не оставляют ни одного волоска — голые, как новорожденные. Потом мочат губку в холодной соленой воде и подкладывают под шлем. Это чтоб электричество сразу сработало. Последнего из тех, кого я видел, поджарить удалось только с седьмой попытки. Весь Этмор злился, потому что из-за этого вырубился свет во всем городе, и люди не могли дослушать передачу по радио. Врачу пришлось воткнуть иглу в сердце этого ниггера, чтобы удостовериться, что он помер… — Грэди поглядел на часы: — Какого черта они копаются? Пойду-ка посмотрю, как там дела, — и ушел, оставив их около ящика.
Культяшка решил не терять времени даром:
— Помоги-ка мне сдвинуть крышку, я хочу сфотографировать его лицо.
Пегги в ужасе отшатнулась:
— Ты что, нельзя, это же покойник! Смерть надо уважать.
— А вот и не надо, он ведь преступник, а это совсем другое дело. Отойди, если не хочешь смотреть.
Культяшка пыхтел, пытаясь сдвинуть крышку, а Пегги, отойдя к телеграфному столбу, сказала:
— Ох и влетит же тебе!
Наконец его попытки увенчались успехом. Культяшка заглянул в ящик, постоял молча и сказал:
— Иди сюда.
— Нет, я боюсь.
— Да иди же! Все равно ничего не видно, он под простыней.
Пегги подошла и опасливо взглянула на тело, оно действительно было закрыто.
Культяшка в приливе отчаянной храбрости бодро сказал:
— Придется тебе помочь мне. Отодвинь с его головы простыню, а я сделаю снимок.
— Ну уж нет, Культяшка, я не хочу на него смотреть.
Признаться, Культяшке и самому не очень-то хотелось смотреть на лицо мистера Пегого, но он решил заполучить фотографию во что бы то ни стало. И тогда Культяшка придумал, как сделать, чтобы им обоим не пришлось смотреть на покойника. Он протянул Пегги фотоаппарат.
— На, направь его на то место, где должна быть голова, и закрой глаза, а я сосчитаю до трех, сдерну простыню, ты щелкнешь, я снова его накрою, и ты ничего не увидишь. Ну давай, а! Пожалуйста! Грэди вот-вот вернется.
— Нет, я боюсь.
— Ну я очень тебя прошу. Ведь ты единственный человек в городе, кому я сказал.
Пегги сдалась:
— Ладно, только не вздумай трогать простыню, пока я не закрою глаза. Обещай мне это, Культяшка Тредгуд!
Культяшка поклялся бойскаутской клятвой.
— Ну, теперь давай действуй.
Пегги направила дрожащий в руках фотоаппарат на покрытую простыней голову.
— Ты готова?
— Да.
— Так. Теперь закрой глаза и на счет «три» нажимай кнопку и не смотри, пока я не разрешу.
Пегги зажмурилась. Культяшка тоже. Он осторожно приподнял простыню и сказал:
— Раз, два, три, давай!
Пегги щелкнула, но тут сзади подошел Грэди и со всей силы рявкнул:
— Это что же вы творите, мелюзга?
Оба подскочили, открыли глаза и уставились прямо в лицо мистеру Пегому, ещё тепленькому после посещения Большой Желтой Мамы.
Пегги испустила вопль, уронила аппарат в гроб и бросилась в одну сторону, а Культяшка, визжа как девчонка, — в другую.
А мистер Пегий лежал очень спокойный, покрытый горелой корочкой, широко распахнув глаза и рот, и, останься у него на голове хоть один волосок, он наверняка стоял бы дыбом и указывал строго вверх, в небо.
Весь этот день Пегги пролежала в постели под грудой одеял, с неотступно маячившей перед глазами физиономией мистера Пегого, а Культяшка забился в стенной шкаф в своей комнате. Его била дрожь, и он был уверен, что до конца своих дней не сможет забыть лицо этого человека.
Грэди зашел в кафе около шести вечера и принес фотоаппарат.
— Вы не поверите, — сказал он со смехом после того, как поведал об утренних приключениях, — но они сломали нос бедному покойнику!
Руфь была в ужасе. Смоки уставился на свою чашку с кофе, едва сдерживая смех, а Иджи, которая в тот момент готовила виноградный напиток для своего друга Осии Смита, ожидавшего у черного хода, так хохотала, что вылила на себя весь стакан.
В детстве Фрэнк Беннет обожал мать, и это вызывало отвращение у его отца. Отец, чем-то похожий на буйвола, любил развлекаться, сшибая Фрэнка со стула или пиная с таким расчетом, чтобы тот пересчитал головой ступени. Мать была для мальчика единственным источником теплоты и нежности, и он любил её всем сердцем.
Однажды он пораньше вернулся из школы, сказавшись больным, и увидел мать и брата своего отца на кухонном полу. За пять секунд вся его любовь обернулась ненавистью. Он закричал и выбежал из дому. И эти пять секунд врезались в его память на всю жизнь.
В тридцать четыре Фрэнк был тщеславным и пустым человекам. Его черные ботинки, начищенные самым лучшим кремом, всегда сверкали, волосы были всегда аккуратно причесаны, одежда выглядела безукоризненно, и был он одним из тех немногих представителей мужского пола, кто каждую неделю делает маникюр в парикмахерской.
Он, можно сказать, был денди, черноволосым красавцем с серо — голубыми глазами, и хотя один был стеклянный, второй излучал такой же холод, и отличить настоящий от искусственного было почти невозможным.
Но главное, этот человек всегда получал то, что хотел, а хотел он Руфь Джемисон. Он перепробовал уже почти всех доступных девушек в округе, включая и даже предпочитая негритянок, которых брал силой, пока их держали его дружки. Овладев девушкой, он терял к ней всякий интерес. Одна блондинка, которая теперь жила где-то на городской окраине, родила девочку, как две капли воды похожую на Фрэнка, но, после того как он подбил женщине глаз и угрожал ребенку, она перестала предъявлять ему какие-либо претензии. Понятное дело, его не интересовали использованные женщины. Особенно если ими пользовался он сам.
Однако в городе его знали как простого, доброго парня, и он решил, что ему необходим сын, который будет носить фамилию Беннет — фамилию, никому ничего не говорившую, кроме того, что её владельцу принадлежит большое поместье к югу от города.
Руфь была молодая, красивая, разумеется, невинная, и ей с матерью нужно было как-то жить. Что могло быть лучше? Руфь была польщена — а как же иначе! Разве он не был одним из самых подходящих кандидатов на роль мужа? Разве не ухаживал за ней как истинный джентльмен, очаровав её мать?
Руфь пришла к выводу, что этот красивый молодой человек любит её, значит, и она тоже должна любить его — и, наверно, уже любит.
Но кто же мог предположить, что за этими блестящими ботинками и костюмами-тройками таилась злоба, все эти годы копившаяся в его душе…
Разумеется, в городе никого не стали оповещать, все прошло по — тихому. В последний вечер холостяцкой жизни Фрэнк повез своих друзей в лачугу на окраине, где их поджидали три шлюхи, снятые на ночь. По дороге они зашли в бар. На свою беду туда же забрел и старый бродяга. Он сидел у стойки и смотрел на молодых ребят, веселившихся в конце зала. Фрэнк, который всегда выбирал для своих забав чужаков, решил подшутить над ним. Он подошел к старику и хлопнул его по спине:
— Слышь, старикан, если угадаешь, какой глаз у меня стеклянный, поставлю тебе стаканчик.
Дружки его засмеялись, но старик, взглянув на него, уверенно сказал:
— Левый.
Приятели загудели, а Фрэнк, хотя и был разочарован, все же засмеялся и бросил на стойку полдоллара. Подождав, пока компания удалится, бармен обратился к старику:
— Что вам подать, мистер?
— Виски.
Он налил бродяге стакан и спросил:
— Послушайте, дружище, а как это вам сразу удалось узнать, что стеклянный глаз у него левый?
Старик допил виски и буркнул:
— Очень просто. Только в левом я заметал каплю человеческого сострадания.
Иджи уже исполнилось девятнадцать. Все эти два с половиной года она каждый месяц приезжала в Валдосту, чтобы посмотреть, как Руфь идет в церковь или возвращается оттуда. Ей просто хотелось убедиться, что с ней все в порядке, и Руфь ничего не знала о её визитах.
В одно прекрасное воскресенье, совершенно неожиданно для себя, Иджи остановила машину возле дома Руфи, подошла к парадной двери и постучала. До последнего момента она не думала, что решится на это.
Мать Руфи, хрупкая, болезненная женщина, подошла, улыбаясь, к москитной сетке:
— Вы к кому?
— А Руфь дома?
— Она наверху.
— Будьте добры, скажите, что к ней приехала повидаться заклинательница пчел из Алабамы.
— Кто?
— Ну, скажите, что здесь её подруга из Алабамы.
— Может быть, вы зайдете?
— Нет, спасибо. Я лучше здесь подожду.
Мать Руфи подошла к лестнице и крикнула:
— Руфь, там к тебе какая-то пчелиная девушка приехала.
— Что?
— Тебя ждут на крыльце.
Спустившись, Руфь замерла от удивления. Иджи старалась держаться непринужденно, хотя ладони у неё были мокрые, а уши горели. Она быстро заговорила:
— Слушай, я не хотела тебя беспокоить. Ты, наверно, очень счастлива и все такое… То есть я в этом, конечно, уверена, просто я хочу, чтобы ты знала, что я тебя не ненавижу, и никогда у меня к тебе не было ненависти. И я хочу, чтобы ты вернулась. Я уже не ребенок и вряд ли когда-нибудь стану другой. Я до сих пор люблю тебя и всегда буду любить, и мне наплевать, кто что скажет.
Фрэнк крикнул из спальни:
— Кто там еще?
Иджи, пятясь, спускалась по ступеням крыльца.
— Я просто хочу, чтобы ты знала это. Все, я ушла.
Руфь, не проронив ни звука, смотрела, как она села в машину и уехала.
Дня не проходило, чтобы она не думала об Иджи.
На крыльцо вышел Фрэнк.
— Кто это был?
Руфь провожала глазами машину, превратившуюся в черное пятнышко на желтой дороге.
— Одна моя старая подруга, — сказала она и вошла в дом.
6 апреля 1986 г.
Миссис Тредгуд заговорила, как только Эвелин ступила на порог:
— Ой, милочка, наша Веста Эдкок совсем сбрендила. Сегодня часа в четыре она ворвалась к нам в комнату, схватила маленький стеклянный башмачок, в котором миссис Отис держит шпильки, и сказала: «Господь говорил: если глаз твой согрешил, вырви его!» — затем вышвырнула башмачок в окно вместе со шпильками и всем остальным и ушла.
Миссис Отис так расстроилась, ужас просто. А потом пришла эта маленькая негритяночка, сестра Джинин, принесла башмачок миссис Отис и велела ей не огорчаться, мол, сегодня миссис Эдкок целый день ходит по комнатам и выбрасывает из окон всякие мелочи, — наверно, она окончательно рехнулась, и не стоит обращать на неё внимания. Да… глупый клоп — плоский лоб.
Знаете, мне ещё повезло, что у меня мозги в порядке, а то тут такого насмотришься. Я живу себе, изо дня в день переползаю, копошусь, как могу, а что ещё делать-то.
Эвелин протянула ей коробку вишен в шоколаде.
— Вот спасибо, милочка, как это славно!
Какое-то время старушка молча ела конфеты, вероятно обдумывая очередной вопрос.
— А как вы считаете, эти клопы на самом деле такие плосколобые, или это люди придумали?
Эвелин сказала, что не знает.
— А мне довелось убедиться, что клопы — симпатичнейшие существа, разве не так?
— Что — не так?
— Разве клопы — не симпатичные?
— Я не уверена, что повидала достаточно клопов, чтобы судить о том, симпатичные они или нет.
— Ну а я повидала. Мы с Альбертом могли разглядывать их часами. У Клео на столе стояла огромная лупа, и мы, бывало, наловим кузнечиков, стрекоз, сороконожек, жуков, травяных клопов, букашек всяких, посадим их в банку и наблюдаем. У них такие прелестные маленькие рожицы, и ведут они себя презабавно. А как наглядимся, отпускаем в сад, пусть летят и ползут по своим делам.
Однажды Клео поймал нам шмеля. Ну до чего чудное создание! Иджи любила пчел, а я больше всего любила божьих коровок. Счастливая коровка! А знаете, у всех букашек разные характеры. Паук — он такой нервный и сердитый, головка у него крохотная. И ещё мне всегда нравились богомолы. Очень религиозное насекомое!
Я никогда не смогла бы убить жучка. По-моему, это невозможно, после того как познакомишься с ними поближе. Мне кажется, они тоже умеют думать, как мы. Конечно, и вреда от них предостаточно. Всю мою калину вокруг дома объели. И кусты жасмина изгрызены, все в каких-то шишках. Норрис сказал, что хочет пойти их опрыскать, но у меня духу не хватило позволить ему. Я вам вот что скажу, у микроба нет ни единого шанса уцелеть в «Розовой террасе». Ему, бедняге, пришлось бы очень постараться, чтобы остаться в живых. Знаете, как здесь говорят? «Мало выглядеть чистым, надо быть чистым!» Порой мне кажется, что я живу в целлофановой упаковке, как сандвичи, которые когда-то продавали в поездах.
Что касается меня, то я с превеликим удовольствием вернусь домой, к моим мерзким приятелям букашкам. Даже муравья не прогоню. Знаете, милочка, это хорошо, что я стою на пути туда, а не сюда… «В доме Отца Моего обителей много, и я готов уйти…»[25]
Единственное, о чем прошу Тебя, Господи, убери линолеум с пола, прежде чем я туда попаду.
Когда Веста Эдкок была молодой, кто-то попросил её говорить погромче, и с тех пор она об этом не забывала. Голос её мог пробить кирпичные стены и был слышен за несколько кварталов.
Клео Тредгуд как-то заметил, что Эрлу Эдкоку, должно быть, досадно оплачивать телефонные счета Весты, когда она может просто открыть окно, повернуться к дому, куда ей нужно позвонить, и крикнуть.
Принимая это во внимание, а также учитывая тот факт, что Веста сама назначила себя президентом клуба «Я лучше всех», поступок Эрла никого не удивил.
Эрл Эдкок был тихим, приличным человеком. Он всегда все делал правильно и был одним из тех не воспетых героев, которые женятся только потому, что не хотят причинить боль влюбленной в них девушке. В покорном молчании Эрл наблюдал, как Веста вместе со своей будущей свекровью суетятся, готовясь к свадьбе и медовому месяцу, и приводят в порядок их будущий дом.
После того как родился их первенец, Эрл-младший, — мягкий, пухлый малыш с каштановыми кудряшками, который отчаянно вопил, стоило отцу приблизиться к его колыбельке, — Эрл понял, что совершил ошибку. И все же он поступил мужественно и очень по—джентельменски: остался с женой и вырастил сына, который, живя с ним в одном доме и имея одну с ним кровь, оставался для него совершенно чужим человеком.
Эрл отвечал более чем за две сотни рабочих на железной дороге, заслужил большое уважение и прекрасно знал свое дело. Он храбро воевал в Первую мировую и убил двух немцев, но в собственном доме к нему относились как к ещё одному ребенку Весты, причем далеко не самому любимому.
— Вытирай ноги! Не садись на этот стул!
— Не смей курить в моем доме! Убирайся на крыльцо!
— Не вздумай тащить сюда эту мерзкую рыбу. Сначала почисти её на заднем дворе!
— Или ты выгонишь этих собак, или я забираю ребенка и ухожу!
— Боже мой, и о чем ты только думаешь! Вы, мужики, просто стадо скотов!
Она выбирала ему одежду, она выбирала ему друзей, она набрасывалась на него, как дикая кошка, когда он пару раз пытался шлепнуть Эрла-младшего, и наконец он сдался.
Так уж получилось, что все эти годы Эрл носил строгий синий костюм, мясо ел ножом и вилкой, ходил в церковь, был мужем и отцом, и ни слова не сказал наперекор Весте. Но теперь Эрл-младший вырос, а железнодорожная компания уволила мистера Эдкока, подарив ему золотые часы и назначив хорошую пенсию, которую он тут же перевел на имя жены. После чего, так же тихо, как и жил, он уехал из города, оставив только записку:
18 октября 19 40 г.
Поздравляем Культяшку Тредгуда. Он завоевал первый приз в школьном конкурсе за сочинение «Что такое лимская фасоль?»
Второй приз получил Вернон Хэдли за сочинение под названием «Опыты с мылом».
У Иджи на стойке в кафе стоит большой кувшин с сухой лимской фасолью, и тот, кто отгадает, сколько в этом кувшине фасолин, получит приз.
Фотография мистера Пегого получилась не так хорошо, как ожидали, точнее, от мистера Пегого осталось расплывчатое, мутное пятно. Руфь велела всем передать, что высохшую голову она выкинула, потому что при виде её посетителей, пытавшихся поесть, начинало мутить. Она сказала, что все равно это была просто резиновая игрушка, которую Иджи купила в магазине фокусов в Бирмингеме. Кстати, моя дражайшая половина Уилбур сказал, что нас кто-то пригласил на ужин, но он не может вспомнить, кто именно. Уважаемый приглашавший, большая просьба: пожалуйста, позвоните мне, и мы с большим удовольствием примем ваше приглашение.
Дот Уимс
Р. S. Опал ещё раз попросила не кормить её кошку Бутс.
С тех пор как Иджи видела Руфь в последний раз, прошло уже два года, но она постоянно наведывалась в Валдосту по средам, когда Фрэнк Беннет приезжал в город, чтобы сходить в парикмахерскую. Обычно Фрэнк садился в кресло к мастеру, а Иджи наблюдала за ним из аптеки Пакеттов через дорогу.
Ох, как же ей хотелось услышать, что он там говорит, ну да ладно, спасибо, хоть поглядеть можно. Он был единственной ниточкой, связывающей её с Руфью, и пока она смотрела на Фрэнка, ей казалось, что Руфь где-то неподалеку.
В ту среду миссис Пакетт, маленькая, хрупкая старушка в очках с черной оправой, занималась своими обычными делами: сновала по аптеке, расставляя товар по местам. Она делала это так старательно, будто от этого зависел мировой порядок. Иджи сидела за стойкой, уставившись в окно, и наблюдала за парикмахерской.
— А этот Фрэнк Беннет, я смотрю, большой любитель поболтать, правда? Славный малый.
Миссис Пакетт стояла спиной к Иджи на нижней ступеньке стремянки, расставляя бутылочки с кремом от веснушек.
— Для кого-то, может, и славный.
Иджи послышались в её голосе странные нотки.
— В каком смысле?
— Я говорю, что кому-то он, может, и кажется славным, вот и все. — Она спустилась с лестницы.
— Но вы так не думаете?
— Какая разница, что я думаю.
— Вы считаете, он не слишком славный, да?
— Разве я сказала, что так считаю? Наверно, все-таки достаточно славный.
Теперь миссис Пакетт возилась у стойки с флаконами пилюль от печени. Иджи встала и подошла к ней.
— Что вы имеете в виду? Вы что-то знаете о нем? Может, он все—таки не такой уж и славный?
— Да нет, он всегда довольно вежливый, — сдержанно сказала старушка, расставляя пузырьки. — Просто я не люблю мужчин, которые бьют своих жен.
У Иджи похолодело в животе.
— Что вы имеете в виду?
— Только то, что сказала.
— Откуда вы знаете?
Миссис Пакетт подравняла тюбики с зубной пастой.
— Оттуда, что мистеру Пакетту приходилось ездить к ним и лечить бедняжку — и не раз, скажу я вам. Фрэнк и синяк ей ставил под глазом, и с лестницы спускал, а однажды сломал ей руку. А сама она преподает в воскресной школе, и я не встречала человека приятней и добрее. — Она принялась за баночки с мазями. — А все пьянство… Из-за него мужчины совсем разум теряют и ведут себя так, как никогда бы не стали на трезвую голову. Вот мы с мистером Пакеттом спиртного сроду в рот не берем…
Но Иджи, не дослушав, выскочила за дверь. Парикмахер припудривал Франку шею душистой пудрой, когда Иджи ворвалась в зал. Ее душил гнев. Она нацелила палец Фрэнку в лицо.
— Слушай ты, трепло бородавчатое, ублюдок кривой! Если ты ещё раз ударишь Руфь, я тебя убью! Слышишь, тварь! Клянусь, я вырву твое поганое сердце! Ты меня понял, задница ты вонючая?
И с этими словами она в бешенстве смахнула все, что стояло на столике у парикмахера. Дюжины бутылочек с шампунями, освежителем и маслом для волос, лосьонами для бритья, коробочки с пудрой — все полетело на пол. Прежде чем кто-либо понял, что произошло, Иджи уже сидела в машине и мчалась прочь из города.
Парикмахер стоял, открыв рот. Все произошло слишком быстро. Он посмотрел на Фрэнка в зеркало и сказал:
— Чокнутый какой-то мальчишка.
Добравшись до лагеря рыбаков «Фургонное колесо», Иджи обо всем рассказала Еве и долго вопила, задыхаясь от гнева, что сейчас поедет обратно и как пить дать прикончит его. Ева спокойно выслушала её.
— Ага, езжай, только неизвестно, кто кого прикончит. В общем, так, дорогуша… Ты не имеешь никакого права вмешиваться в их личные отношения, это тебе не в игрушки играть. Где двое живут, там третьему не место.
Бедная Иджи металась по комнате:
— Ну почему она с ним живет? Она что, ненормальная?
— Не твоего ума дело. Тебе, дорогуша, нужно забыть обо всем этом, и как можно скорее. Она взрослая женщина и поступает так, как считает нужным. Извини, конечно, но ты, милая моя, ещё ребенок, и если этот мужик действительно такой изверг, как ты говоришь, то тебе несдобровать.
— Да плевать я хотела! Я убью этого сукиного сына, обязательно убью, вот увидишь.
Ева налила Иджи второй стакан.
— Никого ты не убьешь и никогда больше туда не поедешь. Обещаешь мне?
Иджи пообещала. Но обе знали, что обещание она не выполнит.
27 апреля 1986 г.
Сегодня миссис Тредгуд была особенно довольна, потому что на картонной тарелке у неё лежал жареный цыпленок и салат из капусты, моркови и лука, а Эвелин в эту самую минуту спускалась в приемную, чтобы принести ей стакан виноградного сока.
— Ох, благодарю вас, милочка! Эдак вы меня окончательно разбалуете, такие вкусности каждую неделю привозите! Я тут разговаривала с миссис Отис и сказала ей, что Эвелин не могла бы ко мне лучше относиться, будь она даже моей дочерью. Я вам так благодарна — ведь у меня никогда не было дочки. А ваша свекровь любит вкусно поесть?
— Совсем нет. Я принесла ей кусок цыпленка, но она отказалась. Ей и Эду все равно, что есть, лишь бы голодными не остаться. Представляете?
Миссис Тредгуд сказала, что даже представить такого не может.
Эвелин перевела разговор:
— Значит, Руфь уехала из Полустанка и отправилась в Валдосту, чтобы выйти замуж?
— Правильно. Ох, Иджи чуть не померла тогда, такой это был для неё удар.
— Я знаю, вы уже говорили. Я хотела спросить, когда Руфь вернулась в Полустанок?
Эвелин уселась на стуле поудобнее, чтобы есть цыпленка и слушать.
— Ох, милочка, я прекрасно помню тот день, когда пришло письмо. Должно быть, это был двадцать восьмой или двадцать девятый год… Или тридцатый?.. Ладно, не важно. Я была с Сипси на кухне, и тут прибежала мама с письмом в руке. Она распахнула дверь и закричала Большому Джорджу, который чем-то занимался в саду с Джаспером и Артисом: «Джордж, срочно беги разыщи Иджи, ей пришло письмо от Руфи!» Джордж и побежал. Через час Иджи вошла в кухню. Мама в это время лущила горох и, не говоря ни слова, указала ей на лежавшее на столе письмо. Иджи вскрыла конверт, но вот что забавно: это было вовсе не письмо. Это оказалась страница, вырванная из Библии короля Якова[26] — Книга Руфи, 1:16-20.
Культяшка спросил, можно ли ему сделать фотографию.
— Валяй.
Культяшка принялся щелкать аппаратом со всех точек, пока Грэди предавался воспоминаниям о тех временах, когда он работал охранником в тюрьме «Килби» в Этморе, штат Алабама.
Пегги держала наготове вторую кассету с пленкой, преисполненная чувства ответственности. Она спросила у Грэди, доводилось ли ему видеть настоящих убийц.
— Ну, разумеется, сколько раз! Двое даже работали у нас с Глэдис в доме, когда мы жили в Этморе.
— Два настоящих убийцы в вашем доме? — не поверила Пегги. Грэди удивился:
— Конечно. А почему бы и нет? Многие лучшие люди страны — убийцы. — Он сдвинул со лба фуражку и с большим чувством сказал: — За вора я бы и ломаного гроша не дал. Вор до конца своих дней остается вором. Убийство же совершают один раз в жизни, особенно если это делает женщина. Такое преступление не повторяется.
Культяшка щелкал уже вторую пленку, а Грэди все разглагольствовал перед потрясенной Пегги.
— Нет, я против убийц ничего не имею. Большинство из них — люди хорошие, как правило, тихие.
Культяшка перебил его:
— А вы хоть раз видели, как сажают на электрический стул?
Грэди засмеялся:
— Немного, всего раз триста. На это, я вам доложу, стоит посмотреть. Перед тем как повести их к Большой Желтой Маме, их бреют, и голова становится как бильярдный шар, а на теле не оставляют ни одного волоска — голые, как новорожденные. Потом мочат губку в холодной соленой воде и подкладывают под шлем. Это чтоб электричество сразу сработало. Последнего из тех, кого я видел, поджарить удалось только с седьмой попытки. Весь Этмор злился, потому что из-за этого вырубился свет во всем городе, и люди не могли дослушать передачу по радио. Врачу пришлось воткнуть иглу в сердце этого ниггера, чтобы удостовериться, что он помер… — Грэди поглядел на часы: — Какого черта они копаются? Пойду-ка посмотрю, как там дела, — и ушел, оставив их около ящика.
Культяшка решил не терять времени даром:
— Помоги-ка мне сдвинуть крышку, я хочу сфотографировать его лицо.
Пегги в ужасе отшатнулась:
— Ты что, нельзя, это же покойник! Смерть надо уважать.
— А вот и не надо, он ведь преступник, а это совсем другое дело. Отойди, если не хочешь смотреть.
Культяшка пыхтел, пытаясь сдвинуть крышку, а Пегги, отойдя к телеграфному столбу, сказала:
— Ох и влетит же тебе!
Наконец его попытки увенчались успехом. Культяшка заглянул в ящик, постоял молча и сказал:
— Иди сюда.
— Нет, я боюсь.
— Да иди же! Все равно ничего не видно, он под простыней.
Пегги подошла и опасливо взглянула на тело, оно действительно было закрыто.
Культяшка в приливе отчаянной храбрости бодро сказал:
— Придется тебе помочь мне. Отодвинь с его головы простыню, а я сделаю снимок.
— Ну уж нет, Культяшка, я не хочу на него смотреть.
Признаться, Культяшке и самому не очень-то хотелось смотреть на лицо мистера Пегого, но он решил заполучить фотографию во что бы то ни стало. И тогда Культяшка придумал, как сделать, чтобы им обоим не пришлось смотреть на покойника. Он протянул Пегги фотоаппарат.
— На, направь его на то место, где должна быть голова, и закрой глаза, а я сосчитаю до трех, сдерну простыню, ты щелкнешь, я снова его накрою, и ты ничего не увидишь. Ну давай, а! Пожалуйста! Грэди вот-вот вернется.
— Нет, я боюсь.
— Ну я очень тебя прошу. Ведь ты единственный человек в городе, кому я сказал.
Пегги сдалась:
— Ладно, только не вздумай трогать простыню, пока я не закрою глаза. Обещай мне это, Культяшка Тредгуд!
Культяшка поклялся бойскаутской клятвой.
— Ну, теперь давай действуй.
Пегги направила дрожащий в руках фотоаппарат на покрытую простыней голову.
— Ты готова?
— Да.
— Так. Теперь закрой глаза и на счет «три» нажимай кнопку и не смотри, пока я не разрешу.
Пегги зажмурилась. Культяшка тоже. Он осторожно приподнял простыню и сказал:
— Раз, два, три, давай!
Пегги щелкнула, но тут сзади подошел Грэди и со всей силы рявкнул:
— Это что же вы творите, мелюзга?
Оба подскочили, открыли глаза и уставились прямо в лицо мистеру Пегому, ещё тепленькому после посещения Большой Желтой Мамы.
Пегги испустила вопль, уронила аппарат в гроб и бросилась в одну сторону, а Культяшка, визжа как девчонка, — в другую.
А мистер Пегий лежал очень спокойный, покрытый горелой корочкой, широко распахнув глаза и рот, и, останься у него на голове хоть один волосок, он наверняка стоял бы дыбом и указывал строго вверх, в небо.
Весь этот день Пегги пролежала в постели под грудой одеял, с неотступно маячившей перед глазами физиономией мистера Пегого, а Культяшка забился в стенной шкаф в своей комнате. Его била дрожь, и он был уверен, что до конца своих дней не сможет забыть лицо этого человека.
Грэди зашел в кафе около шести вечера и принес фотоаппарат.
— Вы не поверите, — сказал он со смехом после того, как поведал об утренних приключениях, — но они сломали нос бедному покойнику!
Руфь была в ужасе. Смоки уставился на свою чашку с кофе, едва сдерживая смех, а Иджи, которая в тот момент готовила виноградный напиток для своего друга Осии Смита, ожидавшего у черного хода, так хохотала, что вылила на себя весь стакан.
ВАЛДОСТА, ШТАТ ДЖОРДЖИЯ
30 сентября 1924 г.В детстве Фрэнк Беннет обожал мать, и это вызывало отвращение у его отца. Отец, чем-то похожий на буйвола, любил развлекаться, сшибая Фрэнка со стула или пиная с таким расчетом, чтобы тот пересчитал головой ступени. Мать была для мальчика единственным источником теплоты и нежности, и он любил её всем сердцем.
Однажды он пораньше вернулся из школы, сказавшись больным, и увидел мать и брата своего отца на кухонном полу. За пять секунд вся его любовь обернулась ненавистью. Он закричал и выбежал из дому. И эти пять секунд врезались в его память на всю жизнь.
В тридцать четыре Фрэнк был тщеславным и пустым человекам. Его черные ботинки, начищенные самым лучшим кремом, всегда сверкали, волосы были всегда аккуратно причесаны, одежда выглядела безукоризненно, и был он одним из тех немногих представителей мужского пола, кто каждую неделю делает маникюр в парикмахерской.
Он, можно сказать, был денди, черноволосым красавцем с серо — голубыми глазами, и хотя один был стеклянный, второй излучал такой же холод, и отличить настоящий от искусственного было почти невозможным.
Но главное, этот человек всегда получал то, что хотел, а хотел он Руфь Джемисон. Он перепробовал уже почти всех доступных девушек в округе, включая и даже предпочитая негритянок, которых брал силой, пока их держали его дружки. Овладев девушкой, он терял к ней всякий интерес. Одна блондинка, которая теперь жила где-то на городской окраине, родила девочку, как две капли воды похожую на Фрэнка, но, после того как он подбил женщине глаз и угрожал ребенку, она перестала предъявлять ему какие-либо претензии. Понятное дело, его не интересовали использованные женщины. Особенно если ими пользовался он сам.
Однако в городе его знали как простого, доброго парня, и он решил, что ему необходим сын, который будет носить фамилию Беннет — фамилию, никому ничего не говорившую, кроме того, что её владельцу принадлежит большое поместье к югу от города.
Руфь была молодая, красивая, разумеется, невинная, и ей с матерью нужно было как-то жить. Что могло быть лучше? Руфь была польщена — а как же иначе! Разве он не был одним из самых подходящих кандидатов на роль мужа? Разве не ухаживал за ней как истинный джентльмен, очаровав её мать?
Руфь пришла к выводу, что этот красивый молодой человек любит её, значит, и она тоже должна любить его — и, наверно, уже любит.
Но кто же мог предположить, что за этими блестящими ботинками и костюмами-тройками таилась злоба, все эти годы копившаяся в его душе…
Разумеется, в городе никого не стали оповещать, все прошло по — тихому. В последний вечер холостяцкой жизни Фрэнк повез своих друзей в лачугу на окраине, где их поджидали три шлюхи, снятые на ночь. По дороге они зашли в бар. На свою беду туда же забрел и старый бродяга. Он сидел у стойки и смотрел на молодых ребят, веселившихся в конце зала. Фрэнк, который всегда выбирал для своих забав чужаков, решил подшутить над ним. Он подошел к старику и хлопнул его по спине:
— Слышь, старикан, если угадаешь, какой глаз у меня стеклянный, поставлю тебе стаканчик.
Дружки его засмеялись, но старик, взглянув на него, уверенно сказал:
— Левый.
Приятели загудели, а Фрэнк, хотя и был разочарован, все же засмеялся и бросил на стойку полдоллара. Подождав, пока компания удалится, бармен обратился к старику:
— Что вам подать, мистер?
— Виски.
Он налил бродяге стакан и спросил:
— Послушайте, дружище, а как это вам сразу удалось узнать, что стеклянный глаз у него левый?
Старик допил виски и буркнул:
— Очень просто. Только в левом я заметал каплю человеческого сострадания.
ВАЛДОСТА, ШТАТ ДЖОРДЖИЯ
28 апреля 1926 г.Иджи уже исполнилось девятнадцать. Все эти два с половиной года она каждый месяц приезжала в Валдосту, чтобы посмотреть, как Руфь идет в церковь или возвращается оттуда. Ей просто хотелось убедиться, что с ней все в порядке, и Руфь ничего не знала о её визитах.
В одно прекрасное воскресенье, совершенно неожиданно для себя, Иджи остановила машину возле дома Руфи, подошла к парадной двери и постучала. До последнего момента она не думала, что решится на это.
Мать Руфи, хрупкая, болезненная женщина, подошла, улыбаясь, к москитной сетке:
— Вы к кому?
— А Руфь дома?
— Она наверху.
— Будьте добры, скажите, что к ней приехала повидаться заклинательница пчел из Алабамы.
— Кто?
— Ну, скажите, что здесь её подруга из Алабамы.
— Может быть, вы зайдете?
— Нет, спасибо. Я лучше здесь подожду.
Мать Руфи подошла к лестнице и крикнула:
— Руфь, там к тебе какая-то пчелиная девушка приехала.
— Что?
— Тебя ждут на крыльце.
Спустившись, Руфь замерла от удивления. Иджи старалась держаться непринужденно, хотя ладони у неё были мокрые, а уши горели. Она быстро заговорила:
— Слушай, я не хотела тебя беспокоить. Ты, наверно, очень счастлива и все такое… То есть я в этом, конечно, уверена, просто я хочу, чтобы ты знала, что я тебя не ненавижу, и никогда у меня к тебе не было ненависти. И я хочу, чтобы ты вернулась. Я уже не ребенок и вряд ли когда-нибудь стану другой. Я до сих пор люблю тебя и всегда буду любить, и мне наплевать, кто что скажет.
Фрэнк крикнул из спальни:
— Кто там еще?
Иджи, пятясь, спускалась по ступеням крыльца.
— Я просто хочу, чтобы ты знала это. Все, я ушла.
Руфь, не проронив ни звука, смотрела, как она села в машину и уехала.
Дня не проходило, чтобы она не думала об Иджи.
На крыльцо вышел Фрэнк.
— Кто это был?
Руфь провожала глазами машину, превратившуюся в черное пятнышко на желтой дороге.
— Одна моя старая подруга, — сказала она и вошла в дом.
ПРИЮТ ДЛЯ ПРЕСТАРЕЛЫХ «РОЗОВАЯ ТЕРРАСА»
Старое шоссе Монтгомери, Бирмингем, штат Алабама6 апреля 1986 г.
Миссис Тредгуд заговорила, как только Эвелин ступила на порог:
— Ой, милочка, наша Веста Эдкок совсем сбрендила. Сегодня часа в четыре она ворвалась к нам в комнату, схватила маленький стеклянный башмачок, в котором миссис Отис держит шпильки, и сказала: «Господь говорил: если глаз твой согрешил, вырви его!» — затем вышвырнула башмачок в окно вместе со шпильками и всем остальным и ушла.
Миссис Отис так расстроилась, ужас просто. А потом пришла эта маленькая негритяночка, сестра Джинин, принесла башмачок миссис Отис и велела ей не огорчаться, мол, сегодня миссис Эдкок целый день ходит по комнатам и выбрасывает из окон всякие мелочи, — наверно, она окончательно рехнулась, и не стоит обращать на неё внимания. Да… глупый клоп — плоский лоб.
Знаете, мне ещё повезло, что у меня мозги в порядке, а то тут такого насмотришься. Я живу себе, изо дня в день переползаю, копошусь, как могу, а что ещё делать-то.
Эвелин протянула ей коробку вишен в шоколаде.
— Вот спасибо, милочка, как это славно!
Какое-то время старушка молча ела конфеты, вероятно обдумывая очередной вопрос.
— А как вы считаете, эти клопы на самом деле такие плосколобые, или это люди придумали?
Эвелин сказала, что не знает.
— А мне довелось убедиться, что клопы — симпатичнейшие существа, разве не так?
— Что — не так?
— Разве клопы — не симпатичные?
— Я не уверена, что повидала достаточно клопов, чтобы судить о том, симпатичные они или нет.
— Ну а я повидала. Мы с Альбертом могли разглядывать их часами. У Клео на столе стояла огромная лупа, и мы, бывало, наловим кузнечиков, стрекоз, сороконожек, жуков, травяных клопов, букашек всяких, посадим их в банку и наблюдаем. У них такие прелестные маленькие рожицы, и ведут они себя презабавно. А как наглядимся, отпускаем в сад, пусть летят и ползут по своим делам.
Однажды Клео поймал нам шмеля. Ну до чего чудное создание! Иджи любила пчел, а я больше всего любила божьих коровок. Счастливая коровка! А знаете, у всех букашек разные характеры. Паук — он такой нервный и сердитый, головка у него крохотная. И ещё мне всегда нравились богомолы. Очень религиозное насекомое!
Я никогда не смогла бы убить жучка. По-моему, это невозможно, после того как познакомишься с ними поближе. Мне кажется, они тоже умеют думать, как мы. Конечно, и вреда от них предостаточно. Всю мою калину вокруг дома объели. И кусты жасмина изгрызены, все в каких-то шишках. Норрис сказал, что хочет пойти их опрыскать, но у меня духу не хватило позволить ему. Я вам вот что скажу, у микроба нет ни единого шанса уцелеть в «Розовой террасе». Ему, бедняге, пришлось бы очень постараться, чтобы остаться в живых. Знаете, как здесь говорят? «Мало выглядеть чистым, надо быть чистым!» Порой мне кажется, что я живу в целлофановой упаковке, как сандвичи, которые когда-то продавали в поездах.
Что касается меня, то я с превеликим удовольствием вернусь домой, к моим мерзким приятелям букашкам. Даже муравья не прогоню. Знаете, милочка, это хорошо, что я стою на пути туда, а не сюда… «В доме Отца Моего обителей много, и я готов уйти…»[25]
Единственное, о чем прошу Тебя, Господи, убери линолеум с пола, прежде чем я туда попаду.
ПОЛУСТАНОК, ШТАТ АЛАБАМА
17 октября 1940 г.Когда Веста Эдкок была молодой, кто-то попросил её говорить погромче, и с тех пор она об этом не забывала. Голос её мог пробить кирпичные стены и был слышен за несколько кварталов.
Клео Тредгуд как-то заметил, что Эрлу Эдкоку, должно быть, досадно оплачивать телефонные счета Весты, когда она может просто открыть окно, повернуться к дому, куда ей нужно позвонить, и крикнуть.
Принимая это во внимание, а также учитывая тот факт, что Веста сама назначила себя президентом клуба «Я лучше всех», поступок Эрла никого не удивил.
Эрл Эдкок был тихим, приличным человеком. Он всегда все делал правильно и был одним из тех не воспетых героев, которые женятся только потому, что не хотят причинить боль влюбленной в них девушке. В покорном молчании Эрл наблюдал, как Веста вместе со своей будущей свекровью суетятся, готовясь к свадьбе и медовому месяцу, и приводят в порядок их будущий дом.
После того как родился их первенец, Эрл-младший, — мягкий, пухлый малыш с каштановыми кудряшками, который отчаянно вопил, стоило отцу приблизиться к его колыбельке, — Эрл понял, что совершил ошибку. И все же он поступил мужественно и очень по—джентельменски: остался с женой и вырастил сына, который, живя с ним в одном доме и имея одну с ним кровь, оставался для него совершенно чужим человеком.
Эрл отвечал более чем за две сотни рабочих на железной дороге, заслужил большое уважение и прекрасно знал свое дело. Он храбро воевал в Первую мировую и убил двух немцев, но в собственном доме к нему относились как к ещё одному ребенку Весты, причем далеко не самому любимому.
— Вытирай ноги! Не садись на этот стул!
— Не смей курить в моем доме! Убирайся на крыльцо!
— Не вздумай тащить сюда эту мерзкую рыбу. Сначала почисти её на заднем дворе!
— Или ты выгонишь этих собак, или я забираю ребенка и ухожу!
— Боже мой, и о чем ты только думаешь! Вы, мужики, просто стадо скотов!
Она выбирала ему одежду, она выбирала ему друзей, она набрасывалась на него, как дикая кошка, когда он пару раз пытался шлепнуть Эрла-младшего, и наконец он сдался.
Так уж получилось, что все эти годы Эрл носил строгий синий костюм, мясо ел ножом и вилкой, ходил в церковь, был мужем и отцом, и ни слова не сказал наперекор Весте. Но теперь Эрл-младший вырос, а железнодорожная компания уволила мистера Эдкока, подарив ему золотые часы и назначив хорошую пенсию, которую он тут же перевел на имя жены. После чего, так же тихо, как и жил, он уехал из города, оставив только записку:
"Все, с меня хватит. Если ты не веришь, что я ухожу, просто считай дни с тех пор, как я исчез. И когда ты слышишь, что твой телефон молчит, знай, что это я не звоню тебе.Веста залепила пощечину удивленному Эрлу-младшему и на неделю слегла в постель с холодным компрессом на голове, в то время как весь город тайно поздравлял Эрла. И если бы каждое доброе пожелание стоило десять долларов, он стал бы настоящим богачом.
Прощай, старушка, и удачи тебе.
Твой Эрл Эдкок.
Р. S. Я не глухой".
ЕЖЕНЕДЕЛЬНИК МИССИС УИМС
«Бюллетень Полустанка»18 октября 19 40 г.
ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ ЖЕНАМ
Опять наступила осень, и моя дражайшая половина Уилбур грызет удила, не в силах дождаться охоты. Он чистит ружья, дурачится с гончими и по ночам тоскливо воет на луну. Посему приготовьтесь надолго распрощаться со своими мужчинами. В опасности всё, что движется! Помните прошлый год, когда Джек Баттс прострелил дно своей лодки? Иджи ещё говорила, что, пока они опускались на дно озера, у них над головой пронеслись десять стай уток.Поздравляем Культяшку Тредгуда. Он завоевал первый приз в школьном конкурсе за сочинение «Что такое лимская фасоль?»
Второй приз получил Вернон Хэдли за сочинение под названием «Опыты с мылом».
У Иджи на стойке в кафе стоит большой кувшин с сухой лимской фасолью, и тот, кто отгадает, сколько в этом кувшине фасолин, получит приз.
Фотография мистера Пегого получилась не так хорошо, как ожидали, точнее, от мистера Пегого осталось расплывчатое, мутное пятно. Руфь велела всем передать, что высохшую голову она выкинула, потому что при виде её посетителей, пытавшихся поесть, начинало мутить. Она сказала, что все равно это была просто резиновая игрушка, которую Иджи купила в магазине фокусов в Бирмингеме. Кстати, моя дражайшая половина Уилбур сказал, что нас кто-то пригласил на ужин, но он не может вспомнить, кто именно. Уважаемый приглашавший, большая просьба: пожалуйста, позвоните мне, и мы с большим удовольствием примем ваше приглашение.
Дот Уимс
Р. S. Опал ещё раз попросила не кормить её кошку Бутс.
ВАЛДОСТА, ШТАТ ДЖОРДЖИЯ
4 августа 1928 г.С тех пор как Иджи видела Руфь в последний раз, прошло уже два года, но она постоянно наведывалась в Валдосту по средам, когда Фрэнк Беннет приезжал в город, чтобы сходить в парикмахерскую. Обычно Фрэнк садился в кресло к мастеру, а Иджи наблюдала за ним из аптеки Пакеттов через дорогу.
Ох, как же ей хотелось услышать, что он там говорит, ну да ладно, спасибо, хоть поглядеть можно. Он был единственной ниточкой, связывающей её с Руфью, и пока она смотрела на Фрэнка, ей казалось, что Руфь где-то неподалеку.
В ту среду миссис Пакетт, маленькая, хрупкая старушка в очках с черной оправой, занималась своими обычными делами: сновала по аптеке, расставляя товар по местам. Она делала это так старательно, будто от этого зависел мировой порядок. Иджи сидела за стойкой, уставившись в окно, и наблюдала за парикмахерской.
— А этот Фрэнк Беннет, я смотрю, большой любитель поболтать, правда? Славный малый.
Миссис Пакетт стояла спиной к Иджи на нижней ступеньке стремянки, расставляя бутылочки с кремом от веснушек.
— Для кого-то, может, и славный.
Иджи послышались в её голосе странные нотки.
— В каком смысле?
— Я говорю, что кому-то он, может, и кажется славным, вот и все. — Она спустилась с лестницы.
— Но вы так не думаете?
— Какая разница, что я думаю.
— Вы считаете, он не слишком славный, да?
— Разве я сказала, что так считаю? Наверно, все-таки достаточно славный.
Теперь миссис Пакетт возилась у стойки с флаконами пилюль от печени. Иджи встала и подошла к ней.
— Что вы имеете в виду? Вы что-то знаете о нем? Может, он все—таки не такой уж и славный?
— Да нет, он всегда довольно вежливый, — сдержанно сказала старушка, расставляя пузырьки. — Просто я не люблю мужчин, которые бьют своих жен.
У Иджи похолодело в животе.
— Что вы имеете в виду?
— Только то, что сказала.
— Откуда вы знаете?
Миссис Пакетт подравняла тюбики с зубной пастой.
— Оттуда, что мистеру Пакетту приходилось ездить к ним и лечить бедняжку — и не раз, скажу я вам. Фрэнк и синяк ей ставил под глазом, и с лестницы спускал, а однажды сломал ей руку. А сама она преподает в воскресной школе, и я не встречала человека приятней и добрее. — Она принялась за баночки с мазями. — А все пьянство… Из-за него мужчины совсем разум теряют и ведут себя так, как никогда бы не стали на трезвую голову. Вот мы с мистером Пакеттом спиртного сроду в рот не берем…
Но Иджи, не дослушав, выскочила за дверь. Парикмахер припудривал Франку шею душистой пудрой, когда Иджи ворвалась в зал. Ее душил гнев. Она нацелила палец Фрэнку в лицо.
— Слушай ты, трепло бородавчатое, ублюдок кривой! Если ты ещё раз ударишь Руфь, я тебя убью! Слышишь, тварь! Клянусь, я вырву твое поганое сердце! Ты меня понял, задница ты вонючая?
И с этими словами она в бешенстве смахнула все, что стояло на столике у парикмахера. Дюжины бутылочек с шампунями, освежителем и маслом для волос, лосьонами для бритья, коробочки с пудрой — все полетело на пол. Прежде чем кто-либо понял, что произошло, Иджи уже сидела в машине и мчалась прочь из города.
Парикмахер стоял, открыв рот. Все произошло слишком быстро. Он посмотрел на Фрэнка в зеркало и сказал:
— Чокнутый какой-то мальчишка.
Добравшись до лагеря рыбаков «Фургонное колесо», Иджи обо всем рассказала Еве и долго вопила, задыхаясь от гнева, что сейчас поедет обратно и как пить дать прикончит его. Ева спокойно выслушала её.
— Ага, езжай, только неизвестно, кто кого прикончит. В общем, так, дорогуша… Ты не имеешь никакого права вмешиваться в их личные отношения, это тебе не в игрушки играть. Где двое живут, там третьему не место.
Бедная Иджи металась по комнате:
— Ну почему она с ним живет? Она что, ненормальная?
— Не твоего ума дело. Тебе, дорогуша, нужно забыть обо всем этом, и как можно скорее. Она взрослая женщина и поступает так, как считает нужным. Извини, конечно, но ты, милая моя, ещё ребенок, и если этот мужик действительно такой изверг, как ты говоришь, то тебе несдобровать.
— Да плевать я хотела! Я убью этого сукиного сына, обязательно убью, вот увидишь.
Ева налила Иджи второй стакан.
— Никого ты не убьешь и никогда больше туда не поедешь. Обещаешь мне?
Иджи пообещала. Но обе знали, что обещание она не выполнит.
ПРИЮТ ДЛЯ ПРЕСТАРЕЛЫХ «РОЗОВАЯ ТЕРРАСА»
Старое шоссе Монтгомери, Бирмингем, штат Алабама27 апреля 1986 г.
Сегодня миссис Тредгуд была особенно довольна, потому что на картонной тарелке у неё лежал жареный цыпленок и салат из капусты, моркови и лука, а Эвелин в эту самую минуту спускалась в приемную, чтобы принести ей стакан виноградного сока.
— Ох, благодарю вас, милочка! Эдак вы меня окончательно разбалуете, такие вкусности каждую неделю привозите! Я тут разговаривала с миссис Отис и сказала ей, что Эвелин не могла бы ко мне лучше относиться, будь она даже моей дочерью. Я вам так благодарна — ведь у меня никогда не было дочки. А ваша свекровь любит вкусно поесть?
— Совсем нет. Я принесла ей кусок цыпленка, но она отказалась. Ей и Эду все равно, что есть, лишь бы голодными не остаться. Представляете?
Миссис Тредгуд сказала, что даже представить такого не может.
Эвелин перевела разговор:
— Значит, Руфь уехала из Полустанка и отправилась в Валдосту, чтобы выйти замуж?
— Правильно. Ох, Иджи чуть не померла тогда, такой это был для неё удар.
— Я знаю, вы уже говорили. Я хотела спросить, когда Руфь вернулась в Полустанок?
Эвелин уселась на стуле поудобнее, чтобы есть цыпленка и слушать.
— Ох, милочка, я прекрасно помню тот день, когда пришло письмо. Должно быть, это был двадцать восьмой или двадцать девятый год… Или тридцатый?.. Ладно, не важно. Я была с Сипси на кухне, и тут прибежала мама с письмом в руке. Она распахнула дверь и закричала Большому Джорджу, который чем-то занимался в саду с Джаспером и Артисом: «Джордж, срочно беги разыщи Иджи, ей пришло письмо от Руфи!» Джордж и побежал. Через час Иджи вошла в кухню. Мама в это время лущила горох и, не говоря ни слова, указала ей на лежавшее на столе письмо. Иджи вскрыла конверт, но вот что забавно: это было вовсе не письмо. Это оказалась страница, вырванная из Библии короля Якова[26] — Книга Руфи, 1:16-20.