Фердинанд Фингер. Просто жизнь

Моих защита прав американских «биль»:
Права на пенсию, плюс медицинская страховка,
Работу, социальную защиту и автомобиль.
 
 
Родился в бедности, в том сталинском остроге,
И прожил, как и все, я сорок два в СССР.
А здесь отец духовный одолжил мне тыщу,
И через месяц я имел, о чем мечтать не смел.
 
 
Скажу я откровенно, на права я сдал не сразу,
С инструктором проехался всего лишь раз,
А что случилось, до сих пор не понимаю,
И что за приключенье, расскажу сейчас.
 
 
Наш «Кадиллак» был полным автоматом,
Как у троллейбуса, от тормоза педаль и газ,
Ну, я и газанул и повернул, а что он выпал из машины,
Мне кажется, он помнит и сейчас.
 
 
Бежал он долго вслед за кадиллаком,
Какой-то палкой без конца вослед ему махал,
Я почему-то думаю – кричал вслед комплименты,
По крайней мере, русского я мата не слыхал.
 
 
А вскоре перед нашим домиком-сараем,
В котором жили мы, стояли сразу три —
Красавец – «Кадиллак», красавец-«Ягуар» для сына,
И новенькая «Мазда» для моей жены.
 
 
Мой сын в десятый класс «Хай Скул»
Пошел учиться, и как-то сразу в школе преуспел,
И приглашенье в Принстон получил продолжить обученье,
Мы удивлялись, как «пострел на все поспел».
 
 
Прошло три года – неожиданно беда пришла.
Наш сын с плохой компанией мог подружиться,
Немножечко вначале алкоголь, потом трава,
Мы поняли, что можем скоро с сыном распроститься.
 
 
Собрались радикально все вопросы разрешить.
У немцев не без основанья паспорта оформить,
Билеты на Германию купить – все позабыть,
Все нажитое за три года бросить.
 
 
Признаюсь, растерялся я, душа упала.
А перегрузка в пятьдесят превысила все «джи» «G»,
Опять мне в сорок пять все начинать сначала,
Не многовато это для одной души?
 
 
В Америке все, что купил, уж не продать,
Но ты ведь не богач, все бросить можно,
Я снова тягловая лошадь в сорок пять,
Ни бросить, ни продать меня уж невозможно.
 
 
А Бог велик – звонок нас разбудил,
Звонок был из Германии, из города Ганновер,
И Херман Хайнеманн, которого на Искии лечил,
Вдруг захотел лечение продлить – вот это номер.
 
 
Как говорят, «господние пути неисповедимы»,
Земля ведь держится на трех китах,
Синьор Зампери, Альдо Брокиери не проплыли мимо,
А третьего представить мы могли, но только лишь в мечтах.
 
 
Не надо ныть, не говорить нам «Ах!»,
С нуля немецкий немцу изучать потрясно,
К тому же, собираясь, зеркало разбили в пух и прах,
И оказалось, что разбили мы напрасно.
 
 
Хотя на этот раз мы были поумней.
Тряпье не покупали – позабыли,
И самолет на этот раз летел потяжелей,
Пятнадцать тысяч долларов, три языка мы увозили.
 
 
Мы прилетели в Лондон, ждал другой нас самолет.
Такая маленькая старенькая кроха,
И вот когда он разбежался и пошел на взлет,
Все поняли, сейчас нам будет плохо.
 
 
Он еле-еле оторвал свой нос от полосы,
На сотню метров, как колун, взлетел едва ли.
Две стюардессы к пассажирам тихо подошли,
Багаж немедленно тащить на «нос» нам приказали.
 
 
Он стал вдруг оседать на старенький свой хвост,
Турбины с визгом страшным скрежетали,
Вибрация пронзила всех и вся насквозь,
И пассажиры к Господу губами зашептали.
 
 
И вытянул он все же, «сукин сын», оставил жить,
Благодаря полтыще с лишком килограммов,
Которые успели к «носу» подтащить,
Но всех спасла, конечно, «наша пара чемоданов».
 

Жизнь VII часть

 
И вот Берлин – таможня: «Что у вас с собой?
Наркотики, оружье, денежки на проживанье?»
Предъявлен паспорт «нансенса» – вперед, огонь!
«Ауфвидерзеен», «гуд бай», таможня, до свиданья.
 
 
Мы тут же в визовый отдел летим,
И по-английски сразу там растолковали:
В Америку мы возвращаться не хотим,
И чтоб немедленно нас немцами признали.
 
 
А немцы – радостный и юморной народ,
Такой же, как и мы, все понимали,
В тюремной камере, вместо отеля – все наоборот,
А утром на анализ кровь, мочу сдавали.
 
 
Затем нам сообщили, что с анализами все «о кей»,
По пачке сигарет и по конфетке дали,
И попросили в сборный лагерь поскорей,
Затем, чтоб в этом лагере мы документы сдали.
 
 
Опять на самолет, на этот раз – в Ганновер,
Теперь нам лагерь «Фридланд» надо поискать,
На электричку, и вперед за новой жизнью,
А от Ганновера поездка где-то восемьдесят пять.
 
 
Идем – дорожки длинные, то здесь, то там бараки,
И чем-то от Освенцима попахивает там,
А после всей свободы, что в Америке видали,
Смиряться с рабской ситуацией придется нам.
 
 
Здесь толпы всяческих людей шныряют по дорожкам,
На лицах омут, а в глазах один дурман.
Из казахстанских немцев, немцев из Поволжья,
А в головах коровы, овцы, баранье – сплошной туман.
 
 
Но, как глава семьи, решение я принял быстро,
Сдать документы – сверхзвуковую скорость обогнать.
В Ганновер к Херману – немедленно отсюда.
Скорей обратно на свободу удирать.
 
 
Вот встретились – объятья, чай и кофе,
О предстоящей жизни надо все прознать,
В отельчике мы сняли комнатушку,
И удивительных событий стали ждать.
 
 
А в восемьдесят первом – страшный кризис разразился,
Жилья в Ганновере не прибавлять.
Три пятьдесят в апреле доллар стоил,
И я, давай накопленные денежки менять.
 
 
Прошли деньки, и в замечательном районе
Квартиру солнечную сняли, просто благодать,
Прекрасную в кредит купили мебель,
И зажили, как Боги, ну ни дать, ни взять.
 
 
Затем я приступил к лечению Хермана,
а случай необычный.
И доставлял меня к нему наш маленький автомобиль.
Все повторилось, случай ведь возможный,
Меня он снова в жизни подхватил.
 
 
С фамилией моей, да с опытом, с руками,
Скажу я искренне – мне очень повезло,
Чисто немецкая фамилия – я Фингер и почти ариец,
А что на треть еврей – так это ничего.
 
 
И через много лет я точно понял,
Работай честно, прилагай талант к мечте,
Теперь я знаю, несмотря на все невзгоды,
Могу достать работу даже на Луне.
 
 
Прошло шесть месяцев со дня приезда,
Квартира, мебель новая, автомобиль – плати.
А деньги, на которые живем, так быстро тают.
Казалось, скажем мы Германии последнее «прости».
 
 
Хоть пациенты были, мне нельзя по-черному работать,
Обязаны быть признаны – поставлены «на социал»,
Ассоциированы в обществе должны мы быть официально.
И если этого не будет, то Германию во сне видал.
 
 
Поехали во Фридланд, я был неизвестностью измучен,
Хромой к нам вышел немец, вежлив, не отнять,
И, что еврейка ваша мать, мне разъяснил с улыбкой,
Сказал, что, как своих ушей,
немецких паспортов нам не видать.
 
 
А все те люди, что бродили раньше по дорожкам,
Давно уж признаны, даны им медицина, социал,
Вот тут я не на шутку испугался, бедный,
Решил, что окончательно от поезда отстал.
 
 
Мне кажется, что хромоногий —
русский немец – полицаем был,
Что мать моя еврейка – так пришлась ему по нраву,
И тот отказ признать меня я абсолютно заслужил,
Наверно, занимался выдачей евреев на расправу.
 
 
Теперь о сыне – ведь в Германии почти немым он был.
Рассказ о нем забросил я немножко,
И если он немецкого не знал, а это – будущего не добыл,
Хотя английский, итальянский,
русский – их не выбросишь в окошко.
 
 
Напомню, при немецкой дисциплине
Он все диктанты по-немецки должен был писать,
И в лучшей школе под названьем «Бисмарк Шуле»
Он безнадежно и отчаянно стал отставать.
 
 
О Господи, как судорожно мы искали выход,
Чтоб сыну нашему хорошее образованье получить,
И набрели на «Отто Бенеке» – образовательную школу,
Немецкий облегченный для начала стал он там учить.
 
 
Но находилась эта школа ведь совсем не близко,
В Германии на юг пять сотен надо отпахать,
Задачка выпала на нас, и не совсем простая,
Как нам три года сына под контролем удержать.
 
 
Но, слава Богу, ни наркотиков, ни дури,
В то время по Германии почти и не сыскать,
Случаются, я думаю, банальные студенческие пьянки,
Но лучше ты у Пушкина спроси, нам их не избежать.
 

   Ганновер. Домам 300–400 лет. Весна 1985 года.

 
Мне, как отцу, а маме – вдвое тяжелей,
Как тяжело впервые в жизни с сыном расставаться,
Одним, совсем одним три года ждать,
Ведь на чужбине нам одним придется пробиваться.
 
 
А время шло и шло – я с Херманом работал,
И времени в Германии практически не замечал,
Старался Херман, чтобы я побольше заработал,
И неустанно новых пациентов для меня искал.
 
 
А через год, когда была истрачена последняя копейка,
Немецкая бюрократия вдруг решила паспорта нам дать.
Когда, куда изъяли из меня и выкинули треть еврея?
И немцами чистейшими решили нас признать.
 
 
Мы – немцы, я и сын, и русская моя жена,
Господние пути и вправду неисповедимы.
Ведь верно говорят, что по отцу и сыну честь,
Тяжелый путь прошли, добились своего —
остались невредимы.
 
 
И так в Ганновере мы стали жить, работать.
Немецкий чистый, небольшой, опрятный городок.
Полмиллиона обитателей, прекрасные музеи,
Нидерсаксонский повсеместно слышишь говорок.
 
 
Красивейшие церкви, зелень и покой,
Не перечесть там магазинов с модною одеждой,
Дома, как новенькие – возраст триста, больше лет,
Трудись и радуйся – ты можешь жить с надеждой.
 
 
По середине города огромнейшее озеро «Машзее».
Там карпы весом в килограммы плавают на дне,
Кругом цветы, гаштеты, где покушать.
Ганноверцев лица веселы и радостны везде.
 
 
Районы целые красуются средневековыми домами.
Здесь немцы создали упорнейшим трудом уют,
Простой лопатою «Машзее» выкопано на два метра,
И лебеди и белые, и черные нашли на нем приют.
 
 
Тогда – в году сорок четвертом, сорок пятом —
Союзные войска бомбежками прошлись везде.
Практически был уничтожен весь Ганновер,
Одно-два целых здания, а остальные – все в золе.
 

   Уголок Ганновера.

 
Каким-то чудом в центре уцелели знаменитые часы.
Их имя «Кропке» – там свиданья назначались,
Веками за веками в верности влюбленные клялись,
Наверное, затем в ближайшей церкви и венчались.
 
 
Хочу две несовместных вещи привести в сравненье —
Нью-Йорк ведь, в принципе, картины из Дали,
Немецкий город дышит Ренуаром,
Но все, конечно, точно видится вблизи.
 
 
Ну почему я вспомнил о Нью-Йорке,
А потому, Высоцкий вдруг приехал к нам,
Я выбежал к его машине – дверь открылась,
С сиденья выпал он к моим ногам.
 
 
Но быстренько две молодые профурсетки
Его обратно вдвинули в салон – «япона мать!»
Ведь завтра перед тысячами эмигрантов
Коронный свой концерт в Нью-Йорке должен он давать.
 
 
А так мне не хотелось ехать в тот, чужой мне, город,
Но спас мою семью огромный «Кадиллак»,
И после страшной пьяни – тысячам Володя выдал,
С ресниц у баб ручьями тушь стекала, только так.
 
 
Потряс Высоцкий всех до основанья,
Те песни пел, которые в СССР не пел.
Здесь были все свои, и гений все нюансы,
Всю нелюбовь к советской власти передать сумел.
_________________________________________
А время шло, каким-то образом прошли три года.
Немецкий был в кармане, все, привет.
Сын аттестаты разослал, куда им было надо,
И получил два предложения в университет.
 
 
Из лучшего мы лучшее решали выбрать,
И, постепенно к выводу пришли потом,
Здесь штучною работой надо пробиваться,
И посоветовали стать зубным врачом.
 
 
Полдела сделано, и в высшую ганноверскую школу
Георгий поступил, с ученьем не было проблем.
Пять лет прошло, диплом врача получен.
Два года практики у частного врача пришлось пройти затем.
 
 
За это время поднимался лестницей образованья,
Прибавил к званию врача он докторский диплом,
А аттестаты доктора мед. Дента гордо
Сюрпризом столь приятным притащил к нам в дом.
 
 
Однажды вечером, когда работал практикантом,
Пришел: «Мне помогите, антикварный шкафчик я купил»
Ну, мы пошли тащить, и в обморок упали:
От «Мерса» шестисотого он нам ключи вручил.
 
 
Из практикантской нищенской зарплаты
Он в банке взял, наверное, немаленький кредит,
По-видимому, оценив о нем заботу нашу.
Не испугался, что в огромные долги влетит.
 
 
А это был автомобиль в те времена особой касты,
В таких ведь ездило правительство и канцлер Коль.
Описывать его не буду, пусть опишет новый русский,
Теперь мы, работяги, тоже будем ездить, нам позволь.
 
 
По осени ходили за опятами чудесною порою,
Вокруг Ганновера из бука все леса.
Деревья снизу до верху покрыты шубою грибною,
И нам не верилось, что могут быть такие чудеса.
 
 
А рыбку половить хотелось, но не удавалось,
Ведь немец хоть педант, по-моему, он просто прохиндей,
Чтоб рыбку половить, ты должен год учиться,
Крючок как вставить, вынуть, можно насмешить людей.
 

Жизнь VIII часть

 
Прошло тринадцать лет Работали и потихонечку старели.
Осенним ветром, как с деревьев, сдуло с нас года.
И старость тигром подкралась, мне шестьдесят минуло,
Пришла пора с Германией прощаться навсегда.
 
 
Но эти годы зря мы не теряли – денежки копили.
Я понимал, без этого добра на старости пропал.
И по возможности на купленном автобусе-автомобиле
С женой я в разных странах побывал.
 
 
Присматривался, сравнивал, смотрел и выбирал.
На будущую жизнь основу подбивая,
На маленькую пенсию достойно мы не проживем,
Интуитивно я искал чего-то, сам не зная.
 
 
Чтобы спокойно доживать на старости года,
Должны мы были съемную квартиру бросить,
На накопления должны приобрести дешевое жилье,
А жизнь в Германии уютно-дорогую позабыть, забросить.
 

Швеция

 
А где найти такую нам, в какой стране,
Жилье где в этом мире «дешево – сердито»?
Среди пяти пропутешествованных стран,
Нашли одну, которая довольно знаменита.
 
 
Живет в ней восемь миллионов человек,
Две трети все в лесах и изумительных озерах,
Похолоднее, чем в Италии, здесь не растет имбирь,
А белые грибы растут там прямо на дорогах.
 
 
Тройку веков назад случилось – русаки
Ей пару раз по морде надавали,
Но эти времена от нас так сильно далеки,
Что шведы с той поры об этом и не вспоминали.
 
 
В стране так ровненько, спокойненько живут,
Простые шведы, работяги и миллионеры.
По праздникам все вместе песенки поют,
А при домах оград-заборов нет, по-моему, с начала нашей эры.
 
 
А Густав – Швеции хозяин и король,
В простецком гараже весь в ржавчине машины починяет,
Как Петр Первый в Петербурге сваи забивал,
О званьях их двоих никто вокруг как бы не знает.
 
 
Народец шведский властью хорошо обучен,
Чтоб выпить, в специальный магазин, придешь ты,
Хотя, быть может, к этому ты не приучен,
Сперва талончик, в очереди полчаса, терпи.
 
 
Питанье в Швеции в сравнении с Германией дороговато,
Зато участков и домов – лопатою греби!
Дешевле в три, а может быть, в четыре раза,
Чем в странах остальных, где побывали мы.
 
 
«Ищите и обрящете» – закон библейской жизни,
Ему неутомимо следовали мы.
Четыре раза в Швецию мы приезжали,
И то, что нужно нам, мы, наконец, нашли.
 
 
Чудесный бунгало, одетый деревом и белым кирпичом.
Внутри все в дереве – огромная терраса.
Две тысячи квадратных метров нашенской земли,
Цена такая, что не оскудеет наша касса.
 
 
Внутри все в дереве, по девяносто метров есть на брата,
Участок-огород, ты из ручья насосом воду подавай,
Кусты рододендронов и благоухающей сирени.
Нам на двоих – не жизнь, а вожделенный рай.
 
 
А стоит все – цена обычной однокомнатной квартиры.
Сто двадцать тысяч марок – бунгало была цена.
К тому моменту семьдесят мы накопили,
А пятьдесят судьба к покупке той недодала.
 
 
Но унывать не стали мы, обратно – на Ганновер,
К друзьям, что вылечены были мной в прошедшие года,
Мы посетили пятерых, нам одолжили по десятке.
Ограниченья времени на долг, расписок
не везли с собой тогда.
 
 
Теперь довольны мы, имеем то, о чем мечтали,
Свой дом и сауна в уютнейшем саду стоят,
Сын помогал – долги мы не спеша друзьям отдали,
Теперь в саду работать можем целый день подряд.
 

   Природа Швеции

 
При доме при своем нам жизнь дешевле вдвое,
Рыбалке настоящей, ловле лаксов время подошло
Забот намного меньше, удовольствий втрое больше,
От жизни нам не надо больше ничего.
 

* * *

 
Час пятый бьет, тихонечко встаю,
Я не тревожу сон моей любимой.
Для ловли рыбы снасти достаю,
Иду на озеро дорогою недлинной.
 
 
Луга, туман, сейчас такая рань,
Вот воркованье, клекот голубиный,
Роса рассыпалась бриллиантами в цветах,
В природе мне звучит романс старинный.
 
 
На взгорках, глядь, в пробившейся траве,
Уж сотни крокусов ковром цветистым
Ласкают глаз в пастельной красоте
И выглядят раскинутым ковром персидским.
 
 
Смесь красок взволновала кровь,
Уж на востоке постепенно небо рдеет,
Светает, пчелы скоро полетят,
Туман пробит лучами, небо голубеет.
 
 
Необъяснимый гул кругом стоит,
От корня вверх в деревьях соки выбивает,
Миллиарды почек лопаются вдруг,
И радость жизни всюду проникает.
 
 
Деревья нежной веткою уходят в синеву,
Все ждут, когда душа их листьями проснется,
И после долгой спячки – вот теперь,
Тепла и солнца от природы не дождется.
 
 
Как будто бы деревьев голубая кровь
Во мне проснулась и не отпускает,
Я словно ласковым весны объятьем весь согрет,
И небо нежной синевой меня ласкает.
 
 
А запахи – о них как рассказать здесь мне.
Они везде – и от сырой земли, остатков снега,
В листе опрелом жухлом по весне,
И от всего охватывает душу нега.
 

   Наш дом в Швеции.

 
Ну, вот и озеро агатом вставлено в леса,
Вокруг они стоят в обратном отраженье,
Вода, как зеркало, таинственно блестит,
Такая тишина, как будто нет движенья.
 
 
Природа Швеции наполнена такою тишиной,
Здесь «суеты сует» ты не дождешься,
Орлана шурш крылами слышится порой,
Внезапно в тишину врывается рев лося.
 
 
У озера, наполненного тихой глубиной,
Ты тихо сядешь, размотаешь снасти,
Закинешь удочку на тридцать метров вдаль,
И жди, когда рыбацкое с небес получишь счастье.
 
 
Вот здесь-то и сожмется сердце рыбака,
Ты на провис натянешь голубую леску
И вдруг – толчок, она дрожит и тянет от тебя,
И удочка согнулася почти напополам – ой, будет треску!
 
 
Катушку судорожно вдруг закрутишь ты,
И вдруг там, в метрах тридцати, вода взорвется,
Огромной розово-сиреневой, упругою змеей
Перед тобой огромный лаке взовьется.
 
 
Такой теперь устроит цирк тебе,
С такой неимоверною упругой силой,
Он будет жизнь свою теперь спасать,
А ты его держать и крепко, милый.
 
 
Прыжок наверх, затем стрелою вниз,
Держи его в натяге и не думай оплошать,
Цирк начался, почти неповторимый,
Не выдержишь, себя ты будешь проклинать.
 
 
Минут через пятнадцать ты его подтянешь
После отчаянной, мучительной борьбы,
И десять килограмм к своим ногам притянешь,
Измучены вы оба были – он и ты.
 
 
А осенью грибы и ягоды – малина и черника,
Грибами белыми ты можешь поиграть в футбол!
Малина ведрами, черника – хоть машиной,
И все-таки я недостаточно примеров здесь привел.
 

   Вот такую коробку белых в урожайный год мы собрали с женой за два часа.

Жизнь IX часть

 
Через двенадцать лет пришлось оставить шведский рай.
Причина этого весьма проста и прозаична,
Судьбу не выберешь, такая дама выберет тебя сама,
А уж в какую сторону пойдет с тобой, тебе не безразлично.
 
 
И дама подсказала нам, что «Вы от сына вдалеке,
Уже по семьдесят обоим, даже боле.
Вы в одиночестве в далекой северной стране,
И что не долго вам осталось погулять на воле.
 
 
А что случись, к вам сын не сможет быстро прискакать,
В галопе резвом он коня загонит в пену,
Все продавайте, не жалейте ни о чем,
Поближе к сыну – уезжайте в Вену».
 
 
Что мы и сделали – все быстренько распродали,
Сменяли «шило мы на мыло» без навара.
Решили в Австрию мы переехать навсегда,
Там бросить якорь у последнего причала.
 
 
С природой Швеции мы не были на «Вы»,
А вот для шведов эмигранты не в престиже,
Природа Швеции близка, как милая сестра,
Но иностранцы шведам так нужны,
«как в финской бане пассатижи».
 

Австрия

 
Есть в Австрии волшебный чудный край,
Каринтией спокон веков он назывался.
Мне кажется, Господь такой имеет рай,
Благословлением его тот край остался.
 
 
Каринтскому народу абсолютно все равно,
Ты белый, черный в крапинку иль в сетку,
Национальности здесь все равны,
За это итальянцы и каринтцы не посадят в клетку.
 
 
Каринтия – долина, окруженная горами,
Пронизанная солнцем, проникающим везде.
Все создано людей упорными трудами,
Не сыщешь лучше ты для жизни на Земле.
 
 
Балкон той половины дома, что мы сняли,
Он дарит глазу твоему простор такой,
На сорок километров утопает в далях,
А на сто видишь ты его перед собой.
 
 
Здесь цепи горные, покрытые блестящим снегом,
Мне отражаются и в розовом, и голубом,
И ястреба внизу свободное паренье
С ним разделить мне хочется вдвоем.
 
 
А с задней дома стороны в оконце
Поля, пропаханные в черноземной красоте,
А где не вспахано, там бродят овцы,
Мелькая спинами в прокошенной траве.
 
 
На север двести, ты – в Германии, мой друг,
На юг проедешь двести – на гондоле покатайся.
А на востоке через пятьдесят – в Триесте вдруг,
Музеи посети и красотою наслаждайся.
 
 
Балконы в двадцать, тридцать метров, все в геранях,
Цветут невиданною красотою в горной высоте.
Вода по каузам к колесам мельничным вбегая,
Стремится вниз в ручей, бегущий в тесноте.
 
 
Форель в ручьях таинственно блистает,
Боками в черных, красных точках в глубине,
И солнца луч, пронзая воду, освещает тайны,
Сокрытые водой в неописуемой голубизне.
 
 
Озера с тростником вокруг здесь в логах повсеместно,
И дарят отдых и покой моей душе,
И таинством своим, и неба отраженьем
Царят цирцеями в волшебной красоте.
 
 
Раскинуты привольно горнолыжные курорты,
Стекает слалом с гор таким изящным поворотом тел,
И взметным снегом искрят снежные дорожки,
Ах! Побывать на этом склоне как бы я хотел!
 
 
Как жаль, что мы с женой уже не молодые,
И нам грозят такие спуски переломами костей,
Назад лет тридцать нипочем была такая горка,
И удивили б мы сегодняшних нуворишей.
 
 
И вот на этих замечательных курортах
Теперь вдруг появились русские нувориши.
Толстенной пачкой по пятьсот расплачиваются из кармана.
Наверно, важно это для бамбуковой души.
 

   Каринтия, 2008

 
Какие здесь леса, какие ели высотой,
С останкинской сравнимы только башней.
Лукошки наполняются грибною красотой,
Домой придешь с добычею незряшной.
 
 
Среди брусничных листьев темноты,
Вдруг красный цвет – он подосиновиком назовется.
Тут бледная поганка с белым обнялась,
Опятами весь мокрый жухлый пень взорвется.
 
 
Лисичек желтым цветом вдруг покроется трава,
Груздей тарелочками вогнутыми обернется,
Кругом кустов малиновых душисто-красные цвета,
И пара лисьих нор всегда найдется.
 
 
Принес грибы – укропчик, уксус,
перец и лаврушку раздобудь!
И приготовь грибочки в чудном маринаде,
Графинчик с ледяною водочкой не позабудь,
И будет пребывать душа твоя в божественной отраде.
 
 
Невдалеке от дома чудо-озеро лежит,
Сапфиром темно-голубым в зелено-изумрудовой оправе,
Там в тихой глубине зеркальный карп, и линь, и сом,
Поймаешь их, но не во сне, поймаешь в настоящей яви.
 
 
Прислушайся и посиди тихонечко на бережку,
Услышишь, где-то там вода всплеснется.
А это щука крупная схватила карпа поперек,
И он теперь от щучьей пасти, ну, никак не увернется.
 
 
С куста на куст перелетают, с краснотала в краснотал.
Десятками такие маленькие неизвестные мне птички,
Но я не орнитолог, не могу их всех назвать,
И много там, что называются синички.
 
 
Природы насмотрелся, так в Италию езжай поесть-попить,
Садись в машину – через шестьдесят —
граница, ты в Тарвизио приедешь
Там много магазинов модных посетишь,
Из ресторана ты голодным не уедешь.
 
 
Ну вот, закончилось повествование мое,
И описанье многотрудной жизни нашей.
Наш якорь брошен, до свидания, «адью»!
И все-таки я не желаю повторения такого в жизни вашей.
 

P.S. Чудеса

 
Хотя могу продолжить я повествование мое,
И рассказать о чудесах, произошедших в нашей жизни,
Которые произошли с моей семьей потом,
За тридцать два после прощания с Отчизной.
 
 
А всех их двадцать, этих вот чудес,
Молитвою горячей, обращенной к Богу,
Была нам помощь послана с небес,
С их помощью мы одолели трудную дорогу.
 
 
Начнем: я в девяносто третьем посетил