– Вон отсюда! – прогремел Утер. – Вон отсюда навсегда, и ты, и твои гномы! Отныне в Совете нет для вас места!
Бран кипел от ярости. Но рыцари стояли непроходимой стеной между Утером и гномами, и стена эта была столь высока и массивна, что Бран даже не мог видеть короля. На краткий миг его глаза встретились с глазами Мерлина, все еще лежавшего на полу с растерянным видом, с наливающимся на скуле кровоподтеком.
– Мое мнение такое же, – проговорил Бран. – А впрочем, здесь и нет никакого Совета… Я вижу здесь лишь сборище людей и трусов.
Он плюнул на землю, после чего гномы все как один повернулись и толпой вышли из зала Совета.
Как только они покинули зал, Утер, пошатываясь, занял свое место, не дожидаясь, пока к нему подойдут коннетабль или королева.
– Я оставляю меч Экскалибур у себя, – сказал он отрывисто. – И если кто-либо посмеет мне помешать, на него падет гнев Пендрагона.
Эльфы, более бледные чем обычно, глухо зароптали, выражая свое неудовольствие, но тут же умолкли, как только король поднял на них свой потемневший взор.
– Государь, но это невозможно, – сказал наконец Гвидион.
– В самом деле?
Утер показал ему свою окровавленную ладонь, и все увидели лужицу крови, которая натекла с нее на бронзовый стол.
– Никто не имеет права вносить в Совет оружие, кроме рыцарей. Это закон, и ты о нем знаешь, и он о нем знал! Однако все вы видели, что он совершил! Теперь скажи, можно ли после этого доверять гномам!
Старый друид сгорбился под гневными выкриками короля и отвел глаза от изрезанной руки, которую тот протянул к нему. Но все же возразил:
– На этой земле не будет мира, пока гномам не будет возвращен их талисман. Никто не может пойти против воли богов.
– Каких богов? – перебил Илльтуд. – Единственный Бог, о котором здесь говорят, – это Господь Наш, и Его воля – воля короля!
Гвидион пристально посмотрел на аббата, потом покачал головой и, не говоря ни слова, вышел из зала в сопровождении принца Дориана.
– Отлично! – воскликнул Утер, как только они переступили порог. – Уходите и вы тоже! Скажите вашей королеве, что мы будем в одиночку противостоять нашествию монстров, во имя великой славы Божьей! Эта земля – человеческая, вы слышите меня? Эта земля принадлежит людям навеки!
Эти слова еще долго отдавались эхом в коридоре, где замирали удаляющиеся шаги эльфов. Утер повернулся, ища глазами Мерлина, но мужчина-ребенок незаметно исчез, по своему всегдашнему обыкновению. Утер почувствовал уколы совести.
Как и сказал Бран, в зале Совета остались только люди; молчаливо собравшиеся вокруг стола мужчины и королева, охваченные самыми разными мыслями, потерянные или возбужденные, но потрясенные сценой, развернувшейся на их глазах. И тогда Илльтуд, который лишь один в разгаре этих событий оставался сидеть, встал, неторопливо подошел к Двери, закрыл ее перед носом герольда и вернулся на свое место.
– На колени, братья мои, потому что только что воля Божья была выражена устами короля.
Он опустился на колени первым, склонил свой выбритый кружком затылок перед Утером и соединил руки. Вслед за ним так же поступила королева. Затем рыцари, один за другим, встали на колени, громыхая металлом доспехов и скрестив руки в кольчужных перчатках на рукоятях своих мечей.
Несколько мгновений Утер смотрел на коленопреклоненных пред ним людей. От железных великанов исходил немой призыв, надежда, как если бы все хотели убедиться, что пережитое ими только что было не результатом гнева и гордыни, а выражением божественной воли, как о том говорил аббат.
Они были не глупцы – а просто люди, с такой волей к вере, что были готовы поверить во все – в него, в Илльтуда, в Бога и даже в самих себя – почему нет? Утер почувствовал, как его тронула эта горячность, даже больше, чем ярость Брана или обескураживающий уход эльфов. Итак, люди не стремились ни к чему другому, кроме как быть людьми… Сражаться в одиночку. Победить в одиночку. Не склонять головы ни перед кем, лишь пред единственным Богом, и не делить ничего и никогда… Мечты Пендрагона вдруг показались ему бесконечно отличающимися от тех, что он носил в глубине себя, от того, о чем все они думали…
Утер прикрыл глаза, наслаждаясь этим мгновением сопричастности, усмирившей его гнев и смывшей страх, подобно очищающей берег волне. Он инстинктивно поискал меч на боку, но увидев, что оружия при нем нет, взял со стола Экскалибур и вытащил золотой меч из ножен со звонким лязгом металла, от которого у всех по коже пробежали мурашки. Затем, как и остальные, он преклонил колени и положил руки на рукоять Священного Меча.
– Братья мои, не забудьте это мгновение, – еле слышно проговорил Илльтуд. – Двенадцать рыцарей, словно двенадцать апостолов Господа Нашего, свидетели на все времена воли Бога. Дадим же клятву пред Богом, королем и королевой всегда быть достойными этой воли. Пусть братство, собравшееся вокруг этого стола, станет орудием Бога через слух и зрение.[11] Снимите шлемы, господа, чтобы никто не забыл ваших лиц.
Все повиновались. Первым был Адрагай Темноволосый, следом за ним его брат Мадок Черный, прозванные так за цвет своих длинных волос, за ними – Ульфин, Нут, Уриен, который впоследствии станет королем, Канет де Керк, Ду и все остальные… И перед лицом рыцарей с обнаженными головами, перед лицом короля, стоявшего, как и они, на коленях, и королевы, белизна парчового платья которой излучала собственное сияние, Илльтуд произнес клятву рыцарства.
– Знайте, что вначале, как свидетельствует Писание, никто не отваживался сесть на коня, если до этого не был рыцарем. Оружие, которое никто не может носить, не будучи рыцарем, не дается им без основания.
Щит, который он выставляет перед собой для обороны, означает, что, как и щит, ставящийся между рыцарем и ударами меча, сам рыцарь должен поставить себя перед Святой Церковью, перед лицом всех злоумышленников, будь то разбойники или безбожники.
Кольчуга, покрывающая тело рыцаря и защищающая его со всех сторон, означает, что так же точно и Святая Церковь должна быть огорожена и окружена неусыпной бдительностью рыцаря.
Шлем, который носит рыцарь на голове, более, чем любое другое снаряжение, виден прежде всего, и он учит нас, что таким же образом рыцарь должен появляться впереди прочих людей для истребления тех, кто задумает навредить Святой Церкви и нанести ей ущерб.
Копье, которое благодаря своей длине наносит удар прежде, чем враг подберется к рыцарю, учит нас вот чему: как страх при виде копья с негнущимся древком и разящим железным наконечником обращает в бегство безоружного мошенника, так же и рыцарь должен быть достаточно гордым, чтобы распространять этот страх и дальше, дабы никакой разбойник или нечестивец не посмел приблизиться к Святой Церкви.
Меч, который рыцарь носит на поясе, имеет обоюдоострое лезвие, и этому есть причина. Меч из всех видов оружия является самым почетным и самым высоким, потому что им можно пользоваться тремя способами. Можно нанести колющий удар и убить острием. Можно рубить по обе стороны, и слева, и справа. Обоюдоострое лезвие меча означает, что рыцарь должен быть служителем Господа Нашего и слугой своего народа. Одна из разящих граней должна быть направлена против врагов Господа Нашего; другая должна справедливо судить тех, кто является разрушителем человеческого сообщества. А острие имеет другую природу. Острие означает подчинение, так как все люди обязаны подчиняться рыцарю. И очень правильно, что острие символизирует подчинение, потому что оно направляется вперед. А ничто не заставит идти вперед так упорно, как подчинение воле собственного сердца. Таково значение меча.
Конь, наконец, на котором восседает рыцарь и который несет его по его необходимости, символизирует народ, потому что народ должен нести рыцаря во всех его надобностях и именно на народе должен восседать рыцарь. Потому что тот, кто сидит на коне, управляет им с помощью шпор и направляет его по своей воле; и таким же способом рыцарь должен управлять народом по своей воле, справедливым подчинением, потому что народ есть и должен находиться под ним. Таким образом, вы можете знать, что рыцарь должен быть господином народа и воином Бога.[12]
Вот так, перед столом со Священным Камнем Фал и мечом Экскалибуром в руках короля, двенадцать рыцарей принесли в первый раз свою клятву Круглого Стола.
V
Бран кипел от ярости. Но рыцари стояли непроходимой стеной между Утером и гномами, и стена эта была столь высока и массивна, что Бран даже не мог видеть короля. На краткий миг его глаза встретились с глазами Мерлина, все еще лежавшего на полу с растерянным видом, с наливающимся на скуле кровоподтеком.
– Мое мнение такое же, – проговорил Бран. – А впрочем, здесь и нет никакого Совета… Я вижу здесь лишь сборище людей и трусов.
Он плюнул на землю, после чего гномы все как один повернулись и толпой вышли из зала Совета.
Как только они покинули зал, Утер, пошатываясь, занял свое место, не дожидаясь, пока к нему подойдут коннетабль или королева.
– Я оставляю меч Экскалибур у себя, – сказал он отрывисто. – И если кто-либо посмеет мне помешать, на него падет гнев Пендрагона.
Эльфы, более бледные чем обычно, глухо зароптали, выражая свое неудовольствие, но тут же умолкли, как только король поднял на них свой потемневший взор.
– Государь, но это невозможно, – сказал наконец Гвидион.
– В самом деле?
Утер показал ему свою окровавленную ладонь, и все увидели лужицу крови, которая натекла с нее на бронзовый стол.
– Никто не имеет права вносить в Совет оружие, кроме рыцарей. Это закон, и ты о нем знаешь, и он о нем знал! Однако все вы видели, что он совершил! Теперь скажи, можно ли после этого доверять гномам!
Старый друид сгорбился под гневными выкриками короля и отвел глаза от изрезанной руки, которую тот протянул к нему. Но все же возразил:
– На этой земле не будет мира, пока гномам не будет возвращен их талисман. Никто не может пойти против воли богов.
– Каких богов? – перебил Илльтуд. – Единственный Бог, о котором здесь говорят, – это Господь Наш, и Его воля – воля короля!
Гвидион пристально посмотрел на аббата, потом покачал головой и, не говоря ни слова, вышел из зала в сопровождении принца Дориана.
– Отлично! – воскликнул Утер, как только они переступили порог. – Уходите и вы тоже! Скажите вашей королеве, что мы будем в одиночку противостоять нашествию монстров, во имя великой славы Божьей! Эта земля – человеческая, вы слышите меня? Эта земля принадлежит людям навеки!
Эти слова еще долго отдавались эхом в коридоре, где замирали удаляющиеся шаги эльфов. Утер повернулся, ища глазами Мерлина, но мужчина-ребенок незаметно исчез, по своему всегдашнему обыкновению. Утер почувствовал уколы совести.
Как и сказал Бран, в зале Совета остались только люди; молчаливо собравшиеся вокруг стола мужчины и королева, охваченные самыми разными мыслями, потерянные или возбужденные, но потрясенные сценой, развернувшейся на их глазах. И тогда Илльтуд, который лишь один в разгаре этих событий оставался сидеть, встал, неторопливо подошел к Двери, закрыл ее перед носом герольда и вернулся на свое место.
– На колени, братья мои, потому что только что воля Божья была выражена устами короля.
Он опустился на колени первым, склонил свой выбритый кружком затылок перед Утером и соединил руки. Вслед за ним так же поступила королева. Затем рыцари, один за другим, встали на колени, громыхая металлом доспехов и скрестив руки в кольчужных перчатках на рукоятях своих мечей.
Несколько мгновений Утер смотрел на коленопреклоненных пред ним людей. От железных великанов исходил немой призыв, надежда, как если бы все хотели убедиться, что пережитое ими только что было не результатом гнева и гордыни, а выражением божественной воли, как о том говорил аббат.
Они были не глупцы – а просто люди, с такой волей к вере, что были готовы поверить во все – в него, в Илльтуда, в Бога и даже в самих себя – почему нет? Утер почувствовал, как его тронула эта горячность, даже больше, чем ярость Брана или обескураживающий уход эльфов. Итак, люди не стремились ни к чему другому, кроме как быть людьми… Сражаться в одиночку. Победить в одиночку. Не склонять головы ни перед кем, лишь пред единственным Богом, и не делить ничего и никогда… Мечты Пендрагона вдруг показались ему бесконечно отличающимися от тех, что он носил в глубине себя, от того, о чем все они думали…
Утер прикрыл глаза, наслаждаясь этим мгновением сопричастности, усмирившей его гнев и смывшей страх, подобно очищающей берег волне. Он инстинктивно поискал меч на боку, но увидев, что оружия при нем нет, взял со стола Экскалибур и вытащил золотой меч из ножен со звонким лязгом металла, от которого у всех по коже пробежали мурашки. Затем, как и остальные, он преклонил колени и положил руки на рукоять Священного Меча.
– Братья мои, не забудьте это мгновение, – еле слышно проговорил Илльтуд. – Двенадцать рыцарей, словно двенадцать апостолов Господа Нашего, свидетели на все времена воли Бога. Дадим же клятву пред Богом, королем и королевой всегда быть достойными этой воли. Пусть братство, собравшееся вокруг этого стола, станет орудием Бога через слух и зрение.[11] Снимите шлемы, господа, чтобы никто не забыл ваших лиц.
Все повиновались. Первым был Адрагай Темноволосый, следом за ним его брат Мадок Черный, прозванные так за цвет своих длинных волос, за ними – Ульфин, Нут, Уриен, который впоследствии станет королем, Канет де Керк, Ду и все остальные… И перед лицом рыцарей с обнаженными головами, перед лицом короля, стоявшего, как и они, на коленях, и королевы, белизна парчового платья которой излучала собственное сияние, Илльтуд произнес клятву рыцарства.
– Знайте, что вначале, как свидетельствует Писание, никто не отваживался сесть на коня, если до этого не был рыцарем. Оружие, которое никто не может носить, не будучи рыцарем, не дается им без основания.
Щит, который он выставляет перед собой для обороны, означает, что, как и щит, ставящийся между рыцарем и ударами меча, сам рыцарь должен поставить себя перед Святой Церковью, перед лицом всех злоумышленников, будь то разбойники или безбожники.
Кольчуга, покрывающая тело рыцаря и защищающая его со всех сторон, означает, что так же точно и Святая Церковь должна быть огорожена и окружена неусыпной бдительностью рыцаря.
Шлем, который носит рыцарь на голове, более, чем любое другое снаряжение, виден прежде всего, и он учит нас, что таким же образом рыцарь должен появляться впереди прочих людей для истребления тех, кто задумает навредить Святой Церкви и нанести ей ущерб.
Копье, которое благодаря своей длине наносит удар прежде, чем враг подберется к рыцарю, учит нас вот чему: как страх при виде копья с негнущимся древком и разящим железным наконечником обращает в бегство безоружного мошенника, так же и рыцарь должен быть достаточно гордым, чтобы распространять этот страх и дальше, дабы никакой разбойник или нечестивец не посмел приблизиться к Святой Церкви.
Меч, который рыцарь носит на поясе, имеет обоюдоострое лезвие, и этому есть причина. Меч из всех видов оружия является самым почетным и самым высоким, потому что им можно пользоваться тремя способами. Можно нанести колющий удар и убить острием. Можно рубить по обе стороны, и слева, и справа. Обоюдоострое лезвие меча означает, что рыцарь должен быть служителем Господа Нашего и слугой своего народа. Одна из разящих граней должна быть направлена против врагов Господа Нашего; другая должна справедливо судить тех, кто является разрушителем человеческого сообщества. А острие имеет другую природу. Острие означает подчинение, так как все люди обязаны подчиняться рыцарю. И очень правильно, что острие символизирует подчинение, потому что оно направляется вперед. А ничто не заставит идти вперед так упорно, как подчинение воле собственного сердца. Таково значение меча.
Конь, наконец, на котором восседает рыцарь и который несет его по его необходимости, символизирует народ, потому что народ должен нести рыцаря во всех его надобностях и именно на народе должен восседать рыцарь. Потому что тот, кто сидит на коне, управляет им с помощью шпор и направляет его по своей воле; и таким же способом рыцарь должен управлять народом по своей воле, справедливым подчинением, потому что народ есть и должен находиться под ним. Таким образом, вы можете знать, что рыцарь должен быть господином народа и воином Бога.[12]
Вот так, перед столом со Священным Камнем Фал и мечом Экскалибуром в руках короля, двенадцать рыцарей принесли в первый раз свою клятву Круглого Стола.
V
ДОЖДЬ И ОГОНЬ
Луговые травы напитались дождевой водой, дороги размыло. С тех пор как войско покинуло Лот, оно продвигалось по жидкой грязи, в которой лошади утопали по брюхо. Из-за этого все рыцари были вынуждены спешиться, укрепив свои доспехи и снаряжение на седлах вьючных лошадей,[13] оставив на себе под защищавшими от дождя накидками лишь кольчуги. Так они и шагали, угрюмые и промокшие до нитки, посреди своих людей. Рано утром они достигли земель Соргаллей, не встретив ни одной живой души. Это был дикий край, не возделываемый земледельцами, где перемежались лесистые холмы и стиснутые ими долины, – необозримая страна, ограниченная с юга огромным лесом, и сильно отличающаяся от необъятной равнины, протянувшейся у границ Лота. Страна-западня, где невозможно развернуть сражение и должным образом рассчитать свой путь, и это обстоятельство крайне раздражало герцога Кармелидскою.
Однако Лео де Гран родился на войне, и никто не мог догадаться, какие мысли его одолевают, глядя на него, массивного как скала, с развевающимися волосами и густой темной бородой, обрамляющей выразительное лицо, горделиво восседающего на коне в своей боевой кольчуге и со щитом, украшенным гербом дома Кармелидов в виде стоящего на задних лапах черного льва, с высунутым языком, на белом фоне.
Еще будучи юным щитоносцем, он сражался в Десятилетней войне, когда Утер еще даже не родился. Война, затем победа, когда Свободные народы людей, гномов и эльфов отбросили Безымянного и его ужасные легионы за Границы. Но перспектива выйти снова против них поднимала со дна его души кошмарные видения. Яд страха проникал в его кровь, как и в кровь всех тех, кто сражался с монстрами. Людям было не под силу вынести некоторые вещи. Невыразимые вещи, ужасающие видения, омерзительное зловоние и свирепый вой, от которых они теряли разум, а сердца их навек ожесточались. Со временем они научились спать всю ночь без сновидений, но забыть это они не могли. Лео де Гран вот уже двадцать лет бежал от этого ужаса, который сейчас поднимался в нем, словно лихорадка.
После смерти отца Лео де Гран унаследовал титул, герцогство Кармелид, замок Кароэз и всю ответственность за свой клан. Если бы кто-то осмелился спросить его об этом, он без тени сомнения уверял бы, что один занимался воспитанием своей юной сестры Игрейны, потому что он сам в это верил. В действительности же Игрейну воспитывали незаметный монах брат Блейз и служанки дворца, пока старший брат носился по равнинам в бесконечных и бесполезных кавалерийских набегах, развевая по ветру свой стяг с черным львом Кармелидов. Даже собственная жена видела его лишь изредка.
Лео де Гран сражался против гномов, против серых болотных эльфов и против войска Горлуа, но никогда прежде не испытывал того подспудного дурного предчувствия, какое ныне сжимало его сердце. Но он и помыслить не мог о том, чтобы поделиться с кем-нибудь этим ощущением леденящего ужаса или отказаться от командования армией. Утер потерял слишком много крови, чтобы встать во главе своих войск, и эта честь перешла к нему по праву как к коннетаблю королевства.
Лео де Гран встряхнулся от дождя, пришпорил своего коня и пустил его легкой рысью. У Утера даже не было сил выйти проводить их. Возможно, его рана загноилась. Возможно, лезвие кинжала гнома было отравлено – поди знай, что на уме у этих мрачных пожирателей камней… Как бы то ни было, у него начался жар, и некоторые увидели в этом действие проклятия. Едва способный держаться прямо, король только и смог, что призвать вассалов с их дружинами к оружию под свои знамена и поставить герцога во главе королевского войска, перед тем, как погрузиться в беспамятство. Его приказы не были такими четкими, как того хотелось бы Лео де Грану, но король был больше не в состоянии уточнить свои опасения. Надо было идти в земли Соргаллей, навстречу герцогине Хеллед, затем продвигаться к Черным Границам… Это была разведывательная экспедиция, но во главе настоящей армии, объединяющей цвет вооруженных сил королевства. Должно быть, Утер отчасти поверил рассказу того варвара, Фрейра…
По такому невозможному ландшафту войско вот уже много часов шло, опасно растянувшись по узкой и скользкой гряде, образующей дорогу. Кармелид пробовал посылать группы лучников и пехотинцев на холмы по сторонам от дороги, но люди быстро выбивались из сил, прокладывая путь по поросшим елями возвышенностям, с которых струились дождевые потоки, и от этого пришлось отказаться.
Так или иначе, но они пока не ушли далеко. Возможно, к полудню они достигнут первого ангарда[14] герцогства Соргаллей и наконец-то получат новости от герцогини Хеллед и войск, отправленных к Границам.
Лео де Гран дрожал. Его плащ и сапоги до самых колен намокли от дождя, вода текла у него по спине при каждом шаге, волосы и борода были пропитаны влагой. Сырость проникала всюду, включая звенья его кольчуги и ее кожаную подкладку. Да к тому же он был голоден, питаясь вот уже третий день одним окороком и черным хлебом, не имея возможности подкрепиться чем-нибудь горячим. Как и каждый из его людей, он чувствовал себя изнуренным усталостью, больным, терзаемым лихорадкой, в отвратительном настроении. То, что они шли уже три дня, не было самым страшным, но дух войска стремительно падал, и отнюдь не дождь был тому виной. Возможно ли, чтобы все испытывали страх?
Вдруг до него донеслись крики и радостные восклицания. Рыцарь в кожаном плаще с изображенным на нем гербом Эрбинов – золотой дракон в голубом небе – скакал по направлению к ним, подавая какие-то знаки. Кармелид узнал его и заулыбался. Это был юный Жоффруа, один из тех, кто принял участие в турнире Лота, – как давно это было!
– Ну что? – закричал герцог. – Что там такое?
– Ангард, мессир! Ангард показался!
– Черт подери! Это самая лучшая новость за весь день!
Коннетабль пришпорил коня и в сопровождении рыцаря пустился легким галопом вдоль колонны пеших воинов. За поворотом дороги они увидели малый форт на расстоянии менее чем в половину лье,[15] возвышающийся над дорогой с высоты распаханного пригорка. Это был всего лишь первый форпост, построенный из бревен, обмазанных глиной. Убежищем служила большая квадратная башня, сложенная из камней, – но, по крайней мере, там можно будет поспать и съесть чего-нибудь горячего. В течение нескольких минут новость донеслась до арьергарда, вдохнув в доведенных до изнеможения людей искру надежды. Воины ускорили шаг, и по колонне загудели разговоры, но командиры и не думали их пресекать. Лео де Гран в сопровождении Жоффруа д'Эрбина доскакали до разведчиков, скрытно шедших впереди колонны. Они так и обогнали бы их, не заметив, если бы один из них, лохматый верзила с такими жесткими от грязи волосами, что они напоминали иглы ежа, вдруг не возник чуть ли не из-под копыт лошадей и не остановил их. Остальные лазутчики прятались в канаве у дороги, внимательно наблюдая за фортом.
– Ну что там? – бросил герцог.
«Еж» приложил палец к губам и показал глазами на ангард.
– Дыма нет, – сказал он. – Штандарта нет. И никакого движения…
Тотчас же воодушевление Лео де Грана сошло на нет, а сердце учащенно забилось. Люди позади них приближались неорганизованной и беспечной массой. Он жестом послал назад шевалье д'Эрбина, затем спешился и притаился среди разведчиков. Все они были из лесного народа – такие же молчаливые, как эльфы, и такие же вонючие, как медведи, одетые в такие лохмотья, что на них не позарились бы даже нищие. У них были лишь деревянные щиты, но сами они были обвешаны разнообразным оружием: луками, ножами, топорами… Наверное, от одного их вида барышни во дворце попадали бы в обморок. Но здесь они были на своем месте и отлично знали свое дело.
Не отрывая глаз от форпоста, Лео де Гран краем уха услышал, как молодой Жоффруа д'Эрбин энергичным приказом остановил колонну и прекратил в ней всякие разговоры. В самом деле, ангард не подавал ни малейших признаков жизни. Ведь прежде всего это был наблюдательный пункт, и движение такого войска по дороге не могло бы остаться незамеченным. Почему же никто не появляется? Укрепления выглядели нетронутыми – очевидно, что никакого нападения и штурма не было. Может быть, ангард был покинут… Донесшийся до него лязг оружия огромного войска вывел его из задумчивости.
– Что происходит, мессир герцог?
Лео де Гран Кармелидский бросил взгляд в сторону, узнав среди тысяч голосов хриплый голос старого Мейлира де Трибюи. Он также был на турнире, но в отличие от Жоффруа, который в свои пятнадцать лет выглядел молодым петушком, Мейлир был стреляным воробьем, и коннетабль чувствовал себя рядом с ним более уверенно.
– Возьми десять рыцарей, – сказал он, указывая подбородком на ангард. – И десять лучников для прикрытия – никогда не знаешь, чего можно ждать…
Барон прищурился, чтобы получше разглядеть таинственный форпост, затем резко выпрямился и, пустив коня рысью, отъехал. Несколько мгновений спустя дорожная грязь зачавкала под копытами возглавляемого им отряда.
На этой пересеченной местности из-за оврагов видно было очень недалеко, но Кармелид успел заметить, как всадники сошли с дороги, чтобы укрыться в лощине. И вот уже лучники выстроились в линию, а рыцари проворно застегнули шлемы и железные латы и пришпорили своих коней. Конечно, это поле битвы не было самым лучшим, однако они были готовы – мало ли что… Один из людей лесного племени потянул его за рукав, и он тоже сошел со склона, вздымавшегося над дорогой, чтобы укрыться в густом лесу.
Дождь прекратился. Жалкий лучик солнца осветил промокшую листву и кусты. Прямо перед собой, буквально под носом, он заметил спелые ягоды ежевики и начал их срывать. Поскольку стальная кольчуга, закрывающая ноги, причиняла ему боль при сгибании коленей, он уселся поудобнее, набрав полную пригоршню черных ягод, и стал смотреть, как отряд Мейлира неторопливой рысью продвигался по узкой тропке, ведущей к форту. Они пропали из виду на долгие минуты. Войско хранило молчание, но все равно не было слышно ничего – ни шума, ни криков. Затем передовой отряд появился и трижды взмахнул ярко-красным флажком, как было условлено.
Вся армия пришла в движение. Облака немного рассеялись, и яркое солнце отразилось в лужах на дороге. Однако сердце каждого воина с каждым шагом сжималось все сильнее. При приближении к ангарду стали заметны следы сражения, все более очевидные, все более многочисленные. Вонзившиеся в землю стрелы, почерневшие балки, выломанные ворота, толстые доски которых были разбиты в щепки, кровь на бревнах внешней ограды… Но ни единого тела, ни одного выжившего, даже ни одного ворона в небе, готового поживиться человеческими останками…
Кармелид пустился в галоп и вскоре ворвался в ангард. Ни скотины во дворе, ни одной собаки, ни курицы – ничего. Лишь тишина, все более пугающая. Лю-Аи Мейлира с оружием в руках обыскивали каждый уголок, но напрасно. Никого там больше не было. Ни оружия, ни охапки сена, ни какой-либо еды. Форт был отныне лишь пустой скорлупкой, полностью выпотрошенной, обескровленной и бездушной…
– Ничего нет, мессир герцог, – сказал подошедший Мейлир де Трибюи. – Никогда такого не видел…
Лео де Гран кивнул. Он посмотрел на север, и старый рыцарь угадал его мысли.
– Люди Соргалля должны быть в четырех-пяти лье, не больше, – сказал он. – Два-три часа верхом… Для пехоты – в два раза дольше. Можем добраться туда до наступления ночи.
Герцог снова кивнул. Нужны были сведения.
– Поезжай. Возьми разведчиков и всю кавалерию. Я остаюсь с войском, мы догоним вас к вечеру.
Мейлир широко раскрыл глаза и что-то недовольно проворчал в бороду, но Лео де Гран прервал его нетерпеливым жестом, пока он не высказал свои замечания. Как все рыцари, Мейлир не мог допустить, чтобы армия лишилась кавалерии, и, вероятно, считал, что герцог слишком рискует. Однако пересеченная местность герцогства Соргаллей была очень неподходящей для передвижения верхом, и их единственным козырем, в глазах коннетабля, была лишь скорость.
– Вперед, – сказал он снова. – И береги себя.
Утер не приходил в сознание три дня. Рана была хотя и не смертельной, но весьма серьезной. Лекари, толпящиеся у его изголовья, лишь демонстрировали свое бессилие. Впрочем, король не выглядел страдающим, дыхание его было ровным, он спокойно лежал в своей постели под присмотром королевы и брата Блейза, его исповедника, призванного своими молитвами отгонять дьявола.
Глубокой ночью, когда зажгли вторые после заутрени свечи,[16] король пошевелился. Игрейна заснула, Блейз сам клевал носом, оба были утомлены долгими часами бодрствования. Утер застонал, резко повернувшись и замахав руками, словно отгонял невидимого врага, и от его стона королева и монах мгновенно проснулись. Он почти полностью сбросил простыни, Все его тело было в поту и конвульсивно вздрагивало. Его веки часто моргали, а приоткрытые губы, казалось, силились что-то произнести. Королева бросилась к нему, пытаясь усмирить его непроизвольные и беспорядочные метания.
– Брат Блейз, помогите мне! – закричала она.
– Надо воды, – пробормотал спросонья старый монах. – Надо ослабить жар…
Вдруг жестокая судорога выгнула тело Утера дугой, такая резкая и мощная, что Игрейну отбросило на пол. В тот же миг он закричал, и во всем дворце отозвался эхом его безумный вопль.
– Феотан беорн гебедда!
– Что он сказал?
– Я… я не знаю.
Но Блейз побелел как полотно, и Игрейна поняла, он лжет.
– Я хочу знать, что он сказал.
– Это священный язык эльфов… Я думаю, что это во сне. Нет… Это более, чем сон. Я думаю, что он снова в ней… Я думаю, он снова стал Пендрагоном.
Тенями среди теней, бегущими в потемках подлеска через густую поросль и валежник, словно стадо оленей, эльфы стекались к опушке Броселианда. У большинства из них были луки и длинные заостренные кинжалы из оленьих рогов, к которым лесной народ имел особое расположение. Некоторые были вооружены рогатинами, а иные бежали с пустыми руками, подгоняемые общим чувством спешки, одним и тем же немым, бессознательным призывом, разбудившим их среди ночи, а теперь гнавшим вперед с бьющимся сердцем.
Лес был в огне. Деревья корчились в пламени, стонали от корней до самых крон и душераздирающе молили о помощи треском своей коры.
Ллиэн бежала, как и все, едва не задыхаясь, и уже заметила зловещее зарево, разрывающее ночь. Как и ее соплеменники, она слышала жалобные голоса деревьев, как и они, она бросилась спасать лес и, не задумываясь, покинула свой остров, своих подруг и дочь. Как и они, она чувствовала себя готовой убивать, готовой умереть, лишь бы защитить Элианд. Но ужас от этого надругательства породил в ней что-то другое, помимо ненависти или страха. Какая-то новая, несоизмеримая сила заструилась в ее жилах, заставляя трепетать от сознания собственного могущества. Все эльфы видели в темноте, но Ллиэн видела не только сквозь потемки: она видела сверх них, видела все внутри, под охваченной огнем корой и вплоть до самой последней жилки съеживавшихся на углях листьев. Она угадывала кипение растительных соков и сгорание колючих кустарников. Когтистую руку и пылающий факел, жуткие оскаленные усмешки поджигателей, их черное оружие, сверкающее в языках пламени. Она видела липкий яд, стекающий с их клинков и обтрепанных штандартов, видела волков и темные доспехи войска, растянувшегося по краю леса и со смехом взирающего на пожар. Все эльфы бежали быстро, но она неслась подобно ветру, сминая колючие заросли, даже не чувствуя, как они царапают кожу, бежала без всякого усилия, даже не участив дыхания.
В нескольких туазах от кромки леса она наткнулась на распростертое тело гоблина, запутавшегося ногами в колючих кустах и с разбитым о корень дуба затылком. Иногда деревья могут защитить себя сами…
Она первой добежала до опушки Броселианда, пересекла линию огня, топча угли, и выскочила из пламени, как богиня, возникшая из преисподней, размахивая своим длинным кинжалом. Одним ударом, даже не останавливаясь, на бегу, она снесла голову гоблину, обагрив себя его черной кровью. Ее одежды загорелись, но она ничего не чувствовала. Темные фигуры монстров, освещенные факелами и красными отблесками пожара, кружили вокруг нее с яростными криками, и ее клинок разил подобно серебряной молнии их ряды, но ни одному из них не удалось даже коснуться ее.
Однако Лео де Гран родился на войне, и никто не мог догадаться, какие мысли его одолевают, глядя на него, массивного как скала, с развевающимися волосами и густой темной бородой, обрамляющей выразительное лицо, горделиво восседающего на коне в своей боевой кольчуге и со щитом, украшенным гербом дома Кармелидов в виде стоящего на задних лапах черного льва, с высунутым языком, на белом фоне.
Еще будучи юным щитоносцем, он сражался в Десятилетней войне, когда Утер еще даже не родился. Война, затем победа, когда Свободные народы людей, гномов и эльфов отбросили Безымянного и его ужасные легионы за Границы. Но перспектива выйти снова против них поднимала со дна его души кошмарные видения. Яд страха проникал в его кровь, как и в кровь всех тех, кто сражался с монстрами. Людям было не под силу вынести некоторые вещи. Невыразимые вещи, ужасающие видения, омерзительное зловоние и свирепый вой, от которых они теряли разум, а сердца их навек ожесточались. Со временем они научились спать всю ночь без сновидений, но забыть это они не могли. Лео де Гран вот уже двадцать лет бежал от этого ужаса, который сейчас поднимался в нем, словно лихорадка.
После смерти отца Лео де Гран унаследовал титул, герцогство Кармелид, замок Кароэз и всю ответственность за свой клан. Если бы кто-то осмелился спросить его об этом, он без тени сомнения уверял бы, что один занимался воспитанием своей юной сестры Игрейны, потому что он сам в это верил. В действительности же Игрейну воспитывали незаметный монах брат Блейз и служанки дворца, пока старший брат носился по равнинам в бесконечных и бесполезных кавалерийских набегах, развевая по ветру свой стяг с черным львом Кармелидов. Даже собственная жена видела его лишь изредка.
Лео де Гран сражался против гномов, против серых болотных эльфов и против войска Горлуа, но никогда прежде не испытывал того подспудного дурного предчувствия, какое ныне сжимало его сердце. Но он и помыслить не мог о том, чтобы поделиться с кем-нибудь этим ощущением леденящего ужаса или отказаться от командования армией. Утер потерял слишком много крови, чтобы встать во главе своих войск, и эта честь перешла к нему по праву как к коннетаблю королевства.
Лео де Гран встряхнулся от дождя, пришпорил своего коня и пустил его легкой рысью. У Утера даже не было сил выйти проводить их. Возможно, его рана загноилась. Возможно, лезвие кинжала гнома было отравлено – поди знай, что на уме у этих мрачных пожирателей камней… Как бы то ни было, у него начался жар, и некоторые увидели в этом действие проклятия. Едва способный держаться прямо, король только и смог, что призвать вассалов с их дружинами к оружию под свои знамена и поставить герцога во главе королевского войска, перед тем, как погрузиться в беспамятство. Его приказы не были такими четкими, как того хотелось бы Лео де Грану, но король был больше не в состоянии уточнить свои опасения. Надо было идти в земли Соргаллей, навстречу герцогине Хеллед, затем продвигаться к Черным Границам… Это была разведывательная экспедиция, но во главе настоящей армии, объединяющей цвет вооруженных сил королевства. Должно быть, Утер отчасти поверил рассказу того варвара, Фрейра…
По такому невозможному ландшафту войско вот уже много часов шло, опасно растянувшись по узкой и скользкой гряде, образующей дорогу. Кармелид пробовал посылать группы лучников и пехотинцев на холмы по сторонам от дороги, но люди быстро выбивались из сил, прокладывая путь по поросшим елями возвышенностям, с которых струились дождевые потоки, и от этого пришлось отказаться.
Так или иначе, но они пока не ушли далеко. Возможно, к полудню они достигнут первого ангарда[14] герцогства Соргаллей и наконец-то получат новости от герцогини Хеллед и войск, отправленных к Границам.
Лео де Гран дрожал. Его плащ и сапоги до самых колен намокли от дождя, вода текла у него по спине при каждом шаге, волосы и борода были пропитаны влагой. Сырость проникала всюду, включая звенья его кольчуги и ее кожаную подкладку. Да к тому же он был голоден, питаясь вот уже третий день одним окороком и черным хлебом, не имея возможности подкрепиться чем-нибудь горячим. Как и каждый из его людей, он чувствовал себя изнуренным усталостью, больным, терзаемым лихорадкой, в отвратительном настроении. То, что они шли уже три дня, не было самым страшным, но дух войска стремительно падал, и отнюдь не дождь был тому виной. Возможно ли, чтобы все испытывали страх?
Вдруг до него донеслись крики и радостные восклицания. Рыцарь в кожаном плаще с изображенным на нем гербом Эрбинов – золотой дракон в голубом небе – скакал по направлению к ним, подавая какие-то знаки. Кармелид узнал его и заулыбался. Это был юный Жоффруа, один из тех, кто принял участие в турнире Лота, – как давно это было!
– Ну что? – закричал герцог. – Что там такое?
– Ангард, мессир! Ангард показался!
– Черт подери! Это самая лучшая новость за весь день!
Коннетабль пришпорил коня и в сопровождении рыцаря пустился легким галопом вдоль колонны пеших воинов. За поворотом дороги они увидели малый форт на расстоянии менее чем в половину лье,[15] возвышающийся над дорогой с высоты распаханного пригорка. Это был всего лишь первый форпост, построенный из бревен, обмазанных глиной. Убежищем служила большая квадратная башня, сложенная из камней, – но, по крайней мере, там можно будет поспать и съесть чего-нибудь горячего. В течение нескольких минут новость донеслась до арьергарда, вдохнув в доведенных до изнеможения людей искру надежды. Воины ускорили шаг, и по колонне загудели разговоры, но командиры и не думали их пресекать. Лео де Гран в сопровождении Жоффруа д'Эрбина доскакали до разведчиков, скрытно шедших впереди колонны. Они так и обогнали бы их, не заметив, если бы один из них, лохматый верзила с такими жесткими от грязи волосами, что они напоминали иглы ежа, вдруг не возник чуть ли не из-под копыт лошадей и не остановил их. Остальные лазутчики прятались в канаве у дороги, внимательно наблюдая за фортом.
– Ну что там? – бросил герцог.
«Еж» приложил палец к губам и показал глазами на ангард.
– Дыма нет, – сказал он. – Штандарта нет. И никакого движения…
Тотчас же воодушевление Лео де Грана сошло на нет, а сердце учащенно забилось. Люди позади них приближались неорганизованной и беспечной массой. Он жестом послал назад шевалье д'Эрбина, затем спешился и притаился среди разведчиков. Все они были из лесного народа – такие же молчаливые, как эльфы, и такие же вонючие, как медведи, одетые в такие лохмотья, что на них не позарились бы даже нищие. У них были лишь деревянные щиты, но сами они были обвешаны разнообразным оружием: луками, ножами, топорами… Наверное, от одного их вида барышни во дворце попадали бы в обморок. Но здесь они были на своем месте и отлично знали свое дело.
Не отрывая глаз от форпоста, Лео де Гран краем уха услышал, как молодой Жоффруа д'Эрбин энергичным приказом остановил колонну и прекратил в ней всякие разговоры. В самом деле, ангард не подавал ни малейших признаков жизни. Ведь прежде всего это был наблюдательный пункт, и движение такого войска по дороге не могло бы остаться незамеченным. Почему же никто не появляется? Укрепления выглядели нетронутыми – очевидно, что никакого нападения и штурма не было. Может быть, ангард был покинут… Донесшийся до него лязг оружия огромного войска вывел его из задумчивости.
– Что происходит, мессир герцог?
Лео де Гран Кармелидский бросил взгляд в сторону, узнав среди тысяч голосов хриплый голос старого Мейлира де Трибюи. Он также был на турнире, но в отличие от Жоффруа, который в свои пятнадцать лет выглядел молодым петушком, Мейлир был стреляным воробьем, и коннетабль чувствовал себя рядом с ним более уверенно.
– Возьми десять рыцарей, – сказал он, указывая подбородком на ангард. – И десять лучников для прикрытия – никогда не знаешь, чего можно ждать…
Барон прищурился, чтобы получше разглядеть таинственный форпост, затем резко выпрямился и, пустив коня рысью, отъехал. Несколько мгновений спустя дорожная грязь зачавкала под копытами возглавляемого им отряда.
На этой пересеченной местности из-за оврагов видно было очень недалеко, но Кармелид успел заметить, как всадники сошли с дороги, чтобы укрыться в лощине. И вот уже лучники выстроились в линию, а рыцари проворно застегнули шлемы и железные латы и пришпорили своих коней. Конечно, это поле битвы не было самым лучшим, однако они были готовы – мало ли что… Один из людей лесного племени потянул его за рукав, и он тоже сошел со склона, вздымавшегося над дорогой, чтобы укрыться в густом лесу.
Дождь прекратился. Жалкий лучик солнца осветил промокшую листву и кусты. Прямо перед собой, буквально под носом, он заметил спелые ягоды ежевики и начал их срывать. Поскольку стальная кольчуга, закрывающая ноги, причиняла ему боль при сгибании коленей, он уселся поудобнее, набрав полную пригоршню черных ягод, и стал смотреть, как отряд Мейлира неторопливой рысью продвигался по узкой тропке, ведущей к форту. Они пропали из виду на долгие минуты. Войско хранило молчание, но все равно не было слышно ничего – ни шума, ни криков. Затем передовой отряд появился и трижды взмахнул ярко-красным флажком, как было условлено.
Вся армия пришла в движение. Облака немного рассеялись, и яркое солнце отразилось в лужах на дороге. Однако сердце каждого воина с каждым шагом сжималось все сильнее. При приближении к ангарду стали заметны следы сражения, все более очевидные, все более многочисленные. Вонзившиеся в землю стрелы, почерневшие балки, выломанные ворота, толстые доски которых были разбиты в щепки, кровь на бревнах внешней ограды… Но ни единого тела, ни одного выжившего, даже ни одного ворона в небе, готового поживиться человеческими останками…
Кармелид пустился в галоп и вскоре ворвался в ангард. Ни скотины во дворе, ни одной собаки, ни курицы – ничего. Лишь тишина, все более пугающая. Лю-Аи Мейлира с оружием в руках обыскивали каждый уголок, но напрасно. Никого там больше не было. Ни оружия, ни охапки сена, ни какой-либо еды. Форт был отныне лишь пустой скорлупкой, полностью выпотрошенной, обескровленной и бездушной…
– Ничего нет, мессир герцог, – сказал подошедший Мейлир де Трибюи. – Никогда такого не видел…
Лео де Гран кивнул. Он посмотрел на север, и старый рыцарь угадал его мысли.
– Люди Соргалля должны быть в четырех-пяти лье, не больше, – сказал он. – Два-три часа верхом… Для пехоты – в два раза дольше. Можем добраться туда до наступления ночи.
Герцог снова кивнул. Нужны были сведения.
– Поезжай. Возьми разведчиков и всю кавалерию. Я остаюсь с войском, мы догоним вас к вечеру.
Мейлир широко раскрыл глаза и что-то недовольно проворчал в бороду, но Лео де Гран прервал его нетерпеливым жестом, пока он не высказал свои замечания. Как все рыцари, Мейлир не мог допустить, чтобы армия лишилась кавалерии, и, вероятно, считал, что герцог слишком рискует. Однако пересеченная местность герцогства Соргаллей была очень неподходящей для передвижения верхом, и их единственным козырем, в глазах коннетабля, была лишь скорость.
– Вперед, – сказал он снова. – И береги себя.
Утер не приходил в сознание три дня. Рана была хотя и не смертельной, но весьма серьезной. Лекари, толпящиеся у его изголовья, лишь демонстрировали свое бессилие. Впрочем, король не выглядел страдающим, дыхание его было ровным, он спокойно лежал в своей постели под присмотром королевы и брата Блейза, его исповедника, призванного своими молитвами отгонять дьявола.
Глубокой ночью, когда зажгли вторые после заутрени свечи,[16] король пошевелился. Игрейна заснула, Блейз сам клевал носом, оба были утомлены долгими часами бодрствования. Утер застонал, резко повернувшись и замахав руками, словно отгонял невидимого врага, и от его стона королева и монах мгновенно проснулись. Он почти полностью сбросил простыни, Все его тело было в поту и конвульсивно вздрагивало. Его веки часто моргали, а приоткрытые губы, казалось, силились что-то произнести. Королева бросилась к нему, пытаясь усмирить его непроизвольные и беспорядочные метания.
– Брат Блейз, помогите мне! – закричала она.
– Надо воды, – пробормотал спросонья старый монах. – Надо ослабить жар…
Вдруг жестокая судорога выгнула тело Утера дугой, такая резкая и мощная, что Игрейну отбросило на пол. В тот же миг он закричал, и во всем дворце отозвался эхом его безумный вопль.
– Феотан беорн гебедда!
– Что он сказал?
– Я… я не знаю.
Но Блейз побелел как полотно, и Игрейна поняла, он лжет.
– Я хочу знать, что он сказал.
– Это священный язык эльфов… Я думаю, что это во сне. Нет… Это более, чем сон. Я думаю, что он снова в ней… Я думаю, он снова стал Пендрагоном.
Тенями среди теней, бегущими в потемках подлеска через густую поросль и валежник, словно стадо оленей, эльфы стекались к опушке Броселианда. У большинства из них были луки и длинные заостренные кинжалы из оленьих рогов, к которым лесной народ имел особое расположение. Некоторые были вооружены рогатинами, а иные бежали с пустыми руками, подгоняемые общим чувством спешки, одним и тем же немым, бессознательным призывом, разбудившим их среди ночи, а теперь гнавшим вперед с бьющимся сердцем.
Лес был в огне. Деревья корчились в пламени, стонали от корней до самых крон и душераздирающе молили о помощи треском своей коры.
Ллиэн бежала, как и все, едва не задыхаясь, и уже заметила зловещее зарево, разрывающее ночь. Как и ее соплеменники, она слышала жалобные голоса деревьев, как и они, она бросилась спасать лес и, не задумываясь, покинула свой остров, своих подруг и дочь. Как и они, она чувствовала себя готовой убивать, готовой умереть, лишь бы защитить Элианд. Но ужас от этого надругательства породил в ней что-то другое, помимо ненависти или страха. Какая-то новая, несоизмеримая сила заструилась в ее жилах, заставляя трепетать от сознания собственного могущества. Все эльфы видели в темноте, но Ллиэн видела не только сквозь потемки: она видела сверх них, видела все внутри, под охваченной огнем корой и вплоть до самой последней жилки съеживавшихся на углях листьев. Она угадывала кипение растительных соков и сгорание колючих кустарников. Когтистую руку и пылающий факел, жуткие оскаленные усмешки поджигателей, их черное оружие, сверкающее в языках пламени. Она видела липкий яд, стекающий с их клинков и обтрепанных штандартов, видела волков и темные доспехи войска, растянувшегося по краю леса и со смехом взирающего на пожар. Все эльфы бежали быстро, но она неслась подобно ветру, сминая колючие заросли, даже не чувствуя, как они царапают кожу, бежала без всякого усилия, даже не участив дыхания.
В нескольких туазах от кромки леса она наткнулась на распростертое тело гоблина, запутавшегося ногами в колючих кустах и с разбитым о корень дуба затылком. Иногда деревья могут защитить себя сами…
Она первой добежала до опушки Броселианда, пересекла линию огня, топча угли, и выскочила из пламени, как богиня, возникшая из преисподней, размахивая своим длинным кинжалом. Одним ударом, даже не останавливаясь, на бегу, она снесла голову гоблину, обагрив себя его черной кровью. Ее одежды загорелись, но она ничего не чувствовала. Темные фигуры монстров, освещенные факелами и красными отблесками пожара, кружили вокруг нее с яростными криками, и ее клинок разил подобно серебряной молнии их ряды, но ни одному из них не удалось даже коснуться ее.