Страница:
Светало, и город постепенно пробуждался ото сна. Торговцы, слуги, разносчики спешили по своим делам, наводняли рыночную площадь и прилегающие к ней улочки. Ночные шумы Ковент-Гардена исчезали вместе с предрассветной мглой, уступали место бойким крикам торговцев, стуку колес колымаг, на которых окрестные крестьяне привозили на рынок всяческую снедь. Телега с тремя несчастными связанными девушками громыхала по улице. Прохожие злорадно скалились, глядя на них, и кидали комья грязи и гнилые овощи в осужденных. Уличные мальчишки бежали следом и горланили непристойные песни.
Джулиана в это время представляла себе, что бы ее ожидало, если бы ее обвинили в убийстве собственного мужа… Она увидела себя привязанной к позорному столбу перед лицом ликующей толпы и даже почувствовала тугую петлю на шее и запах разгорающихся поленьев, сложенных у ее ног. Переживая весь этот воображаемый кошмар, она плохо воспринимала действительность, поэтому все ужасы пути до Брайдвела прошли мимо нее и не оставили глубокого следа в ее душе.
Кучер Джон заснул на козлах графского экипажа. Он решил немного вздремнуть, а когда проснулся, было уже совсем светло. Проклиная самого себя, он спрыгнул на землю и, часто моргая, осмотрелся вокруг. Джон еще не до конца отошел ото сна: в ногах была тяжесть, в голове туман. Но сердце в его груди колотилось от страха. Бросив на произвол судьбы лошадей, Джон побежал через площадь, расталкивая торговцев, раскладывающих на прилавках товар. Он помнил, в каком направлении ушла леди Эджкомб, но вот куда именно она отправилась? Он растерянно крутил головой по сторонам, как будто надеялся заметить ее в такой толпе. Что-то подсказывало ему: случилась беда. Надо же было заснуть, черт бы побрал этот эль! Граф снимет с него голову и выкинет на улицу подыхать с голоду.
— Что-нибудь потерял, приятель? — поинтересовался торговец, разгружавший телегу с капустой.
— Женщину, — пробормотал кучер, не переставая оглядываться. — Я потерял одну женщину.
— Потерять женщину в Ковент-Гардене проще простого, — ухмыльнулся торговец. — Не отчаивайся, приятель, потерял одну — найдешь другую.
Кучер Джон даже не попытался объяснить этому парню, что произошло. Честно говоря, он и сам плохо понимал, что стряслось. Он смертельно боялся, что виконтессу похитили — какая еще судьба может ожидать благородную леди в этом вертепе? Угораздило же его заснуть! Сейчас она, наверное, в каком-нибудь отвратительном логове терпит надругательства подонков. О Господи!
— А ты слышал, что произошло сегодня ночью у мамаши Коксэдж? — спросил у него торговец, бросив разгрузку и достав из кармана дешевую трубку, которую тут же набил и закурил.
Кучер слушал его вполуха. Он судорожно пытался сообразить, что же делать дальше, куда бежать, у кого просить помощи.
— Констебли загребли целую компанию великосветских шлюх, — лениво попыхивая трубочкой, сообщил торговец. — Эти девицы устроили настоящее побоище, по крайней мере так говорит сама мамаша Коксэдж. Что-то не верится мне в это. Не иначе у нее был на них зуб. Эта Коксэдж на весь Ковент-Гарден известна своим склочным характером.
Слова торговца понемногу стали доходить до сознания Джона. Он вдруг вспомнил, как мельком увидел в толпе чью-то рыжеволосую голову. Теперь это воспоминание прочно связалось с тем, что сообщил ему торговец, и перед внутренним взором Джона отчетливо предстала картина происшедшего.
— Постой, постой, что ты сказал?
— Их повели к судье Филдингу, но… — Торговец осекся.
Джон круто развернулся и бросился бежать к экипажу.
Он вскарабкался на козлы, схватил кнут и опустил его на спины лошадей с разудалым посвистом. Экипаж рванулся с места, задел прилавок зеленщика и опрокинул его. Джона не остановило это досадное недоразумение: не обращая внимания на поток грязных ругательств, который обрушил на его голову владелец прилавка, он хлестал лошадей что было сил. Толпа в ужасе разбегалась перед обезумевшими лошадьми, какая-то женщина в последний момент успела вытащить из-под копыт своего карапуза. Маленькая собачонка, невесть как очутившаяся между колесами повозки, чудом осталась цела и еще долго лежала в пыли, перепуганная насмерть.
Напротив дома судьи на Боу-стрит Джон остановил взмыленных лошадей, слез с козел и тяжело переступая ватными от страха ногами, взошел на крыльцо и постучал. Лакей сперва не захотел говорить с Джоном, но, заметив графские гербы на дверцах экипажа, стал вежливым и предупредительным. Он сообщил ему, что действительно с час назад к сэру Филдингу привели целую компанию шлюх, арестованных в Ковент-Гардене. Трех из них приговорили к заключению в Брайдвеле, остальных заставили заплатить штраф и отпустили с Богом. Одна из осужденных была высокая, зеленоглазая и рыжеволосая. Лакей напряг свою память и добавил, что на ней было дорогое темно-зеленое платье.
Кучер поблагодарил лакея и вернулся к экипажу. Сомнений быть не могло! Леди Эджкомб приняли за шлюху и упекли в тюрьму. Бред какой-то! Но другого объяснения внезапному исчезновению виконтессы не нашлось.
Джон развернул экипаж к Албермарль-стрит, голова у него шла кругом. К его переживаниям примешивались странные слухи, которые ходили среди домашней прислуги графа Редмайна, по поводу того, что виконтесса Эджкомб появилась у них в доме каким-то загадочным образом. Их свадьба с виконтом тоже была какой-то странной: бракосочетание состоялось тайно. К тому же вызывал недоумение тот факт, что спальня виконтессы находилась по соседству со спальней графа, а ее супруг жил на другой половине дома, пока кузен не выгнал его вон.
Впрочем, Джон понимал, что, какие бы домыслы он ни строил, отвечать перед графом за пропажу виконтессы ему придется по всей строгости. С этими грустными мыслями он подъехал к конюшням, передал поводья конюху и вошел в дом через заднее крыльцо.
В доме было тихо, как обычно бывало по утрам. Господа еще спали, слуги же, бесшумно передвигаясь по толстым коврам, скребли, чистили, убирали, полировали мебель — словом, готовились к пробуждению хозяев. С кухни доносились аппетитные запахи поджаренного бекона и пудинга, звон кастрюль, столового серебра. Кучер Джон понимал, что, если он хочет получить аудиенцию у графа, для начала ему придется выложить все начистоту Кэтлету. И пока Кэтлет на выслушает его и не сочтет дело достаточно важным, чтобы беспокоить его светлость, увидеться с графом Джон не сможет.
Он опасливо приблизился к Кэтлету, царственно восседающему в столовой и потягивающему эль из высокой кружки. Его недремлющее око следило за тем, как мальчишка-буфетчик протирает хрустальные фужеры. Перед Кэтлетом стоял прибор с дымящимся завтраком, и у Джона вдруг подвело живот — со вчерашнего дня у него маковой росинки во рту не было. Однако о том, чтобы попросить лакея принести прибор и для него, и речи быть не могло — простой кучер не вправе трапезничать за одним столом со столь высокопоставленной фигурой, как старший лакей.
— А, Джон! Что это ты явился ни свет ни заря? — поинтересовался Кэтлет, разрезая острым ножом ароматный кусочек бекона.
— Я хотел бы поговорить с вами с глазу на глаз, господин Кэтлет, — смущенно теребя шляпу в руках, ответил Джон.
— Что? Прямо во время завтрака?
— Дело очень срочное, мистер Кэтлет. Оно касается леди Эджкомб и его светлости.
Кэтлет немедленно поднялся и поманил Джона пальцем.
— Пойдем-ка ко мне в комнату. Эй, парень, отнеси мой завтрак на кухню. Пусть поставят на плиту, чтобы не остыл, — приказал он буфетчику. — Если бекон будет хоть чуточку холоднее, чем сейчас, я надену его тебе на голову.
Вытирая рот салфеткой, Кэтлет направился к себе, за ним семенил перепуганный кучер.
— Так в чем дело? — спросил Кэтлет, когда они оказались вдвоем в комнате.
Кучер принялся обстоятельно излагать историю исчезновения леди Эджкомб, когда же он дошел до ее ареста, Кэтлет раскрыл рот от удивления.
— Значит, ее приняли за шлюху? — недоверчиво переспросил лакей. — Что-то я сомневаюсь.
— Говорю вам, так оно и есть. Это произошло случайно. Она пошла в таверну за своим веером, ну а там завязалась какая-то драка. Она подвернулась под руку констеблям, вот ее и арестовали.
— Сэр Джон Филдинг никогда не осмелился бы отправить в тюрьму виконтессу Эджкомб, — рассудительно заметил Кэтлет. — Стало быть, она не назвала своего настоящего имени.
— Да, похоже на то. Но почему?
— Это не нашего с тобой ума дело. Нужно немедленно рассказать все его светлости. Он вернулся домой совсем недавно и вряд ли успел заснуть.
Кучер покорно последовал за Кэтлетом на господскую половину. Они поднялись вверх по лестнице. Служанка, которая натирала лестничные перила, удивленно посмотрела на них, но тут же опустила глаза, когда Кэтлет схватил ее за ухо.
— Тебе что, больше делать нечего, кроме как пялиться по сторонам?
— Да, сэр… мистер Кэтлет… нет, сэр, — испуганно пробормотала девушка.
Они подошли к двери графской спальни.
— Подожди здесь, — прошептал Кэтлет и, открыв дверь, шагнул в темноту. Шторы на окнах были задернуты, балдахин над кроватью опущен. Кэтлет решительно распахнул легкую, прозрачную ткань и громко кашлянул.
Граф, похоже, спал крепко, закинув руку за голову, его лицо было спокойно, на губах застыла мягкая улыбка.
Кэтлет еще раз кашлянул, когда же это не возымело никакого действия, он подошел к окну и раздвинул шторы. В спальню хлынули потоки солнечного света.
— Какого черта… — пробормотал Тарквин и открыл глаза.
— Прошу прощения, ваша светлость, но у меня чрезвычайно срочное дело. — Кэтлет подошел к кровати и почтительно поклонился.
Тарквин приподнялся на локте и, щурясь от света, спросил:
— А почему меня будишь ты, а не камердинер?
— Я подумал, ваша светлость, что чем меньше людей будет посвящено в это дело, тем лучше.
Тарквин резко выпрямился, сон как рукой сняло. Он бросил взгляд на шкаф, скрывающий потайную дверцу. Джулиана! Когда он заходил к ней вечером, она еще не вернулась из гостей, но он не придал этому никакого значения — ужин мог затянуться. Он не волновался за нее, поскольку Джулиана выехала из дома в сопровождении достойнейшей и почтеннейшей леди Боуэн в его собственном экипаже.
— Говори.
— За дверью ждет кучер Джон, ваша светлость. Пусть он сам вам все расскажет, — с поклоном ответил Кэтлет.
— Позови его.
Дрожа всем телом и спотыкаясь на каждом шагу, кучер Джон подошел к кровати графа. Он сжимал в руках свою шляпу, а на его щеках появился лихорадочный румянец, когда он начал выкладывать графу, что произошло этой ночью с ним и с леди Эджкомб. Тарквин слушал молча и абсолютно бесстрастно, его лицо словно окаменело, на лбу залегла глубокая суровая складка.
Когда кучер закончил свой рассказ и замолчал, потупив взор, граф вскочил с кровати и сказал:
— Я разберусь с тобой позже. А сейчас убирайся.
Кучер беззвучно выскользнул за дверь. Кэтлет потянулся к шнурку колокольчика:
— Вам, наверное, понадобится камердинер, ваша светлость.
— Нет, — остановил его Тарквин. — Я прекрасно могу одеться сам. Пусть немедленно закладывают коляску. — С этими словами он бросился к шкафу и достал оттуда бриджи и чистую сорочку.
Кэтлет поклонился и вышел. Тарквин даже не заметил этого, погруженный в свои думы. Как он ни старался, но не мог придумать никакого логичного объяснения тому затруднительному положению, в котором оказалась Джулиана. Но, с другой стороны, как показывает опыт, ей вовсе не нужны какие-то особенные причины, чтобы влипнуть в историю. Тарквин был уверен, что Джордж Ридж здесь ни при чем — вряд ли он решится открыто бросить вызов графу после их недавнего разговора. Скорее это было похоже на месть Люсьена, но ему не под силу задумать и претворить в жизнь такой сложный, хитроумный план. Люсьен всегда действует, повинуясь внезапному внутреннему порыву — длительная и продуктивная умственная работа никогда еще ему не удавалась. Но что же тогда, черт побери, потянуло Джулиану среди ночи в Ковент-Гарден, несмотря на все его строгие запреты и предостережения, несмотря на ее собственный плачевный опыт?
Желание досадить ему? Глупая шалость? Отказ признать его правоту и стремление настоять на своем любой ценой? Нет, здесь что-то другое. Джулиане вовсе не свойственно ребячество… вспыльчивость, опрометчивость — да; но вместе с тем она на редкость взрослая для своих лет — вероятно, самостоятельность является результатом обделенного родительской любовью детства. Наверное, ее втянули в какое-нибудь безумное предприятие вроде поездки в Маршалси. Похоже, здесь не обошлось без влияния девиц госпожи Деннисон.
Распихивая по карманам пачки банкнот, Тарквин подумал, что не помешало бы оставить ее в Брайдвеле на несколько деньков. Пусть посидит там и подумает, что дружба с проститутками может привести и к более трагическим последствиям.
На самом деле Тарквин в гораздо большей степени испугался за Джулиану, чем злился на нее. От мысли, что ее могут оскорбить или испугать до смерти, его бросало в дрожь. Никогда прежде он не ощущал ее боль, ее страх, как свои собственные, — ему казалось, что Джулиана стала частью его самого. Чертовщина какая-то! Тарквин выскочил за дверь и бросился к лестнице.
— Доброе утро, Тарквин. Куда это ты собрался в такую рань? — через приоткрытую дверь библиотеки окликнул его, Квентин, когда граф пробегал через холл.
— Джулиана ухитрилась сделать так, что ее посадили в Брайдвел, — на ходу бросил граф. — Делать нечего, придется ее вызволять. Хотя, видит Бог, мне уже так надоели ее выходки, что я готов оставить ее там навсегда.
— Господи, как же это могло случиться? — изумленно пробормотал Квентин.
— Понятия не имею. Эта девчонка решила свести меня с ума. Клянусь, если удастся ее благополучно вернуть домой, я посажу ее на цепь!
— Я поеду с тобой.
— В этом нет необходимости. Я и один могу привезти ее.
— Конечно, — ответил Квентин, выходя вместе с братом на крыльцо. — Но тебе может понадобиться моральная поддержка. Кто знает, что тебя ожидает в Брайдвеле!
Тарквин бросил на него встревоженный взгляд, и с минуту братья молча смотрели друг на друга. Каждый знал, что тревога Квентина отнюдь не беспочвенна. Потом граф вскочил в коляску и взял в руки поводья. Квентин последовал за ним.
Квентин видел, что с Тарквином творится нечто странное. Он заглянул ему в лицо и не обнаружил в нем и намека на взволнованность. Но внешнее спокойствие скрывало под собой бурю противоречивых эмоций, которые раздирали душу Тарквина на части. В последнее время Квентин замечал, что нежная снисходительность, с которой Тарквин относился к Джулиане, стала перерастать в более глубокое и сильное чувство.
Тарквин погонял лошадей, стараясь не думать о Джулиане. Его воображение рисовало самые страшные картины, на какие было, способно. Ведь она такая прямолинейная, упрямая, несговорчивая, что с легкостью может вывести из себя тюремщиков. А они владеют жестокими, но безотказными методами, позволяющими сломить гордый человеческий дух.
Глава 25
Джулиана в это время представляла себе, что бы ее ожидало, если бы ее обвинили в убийстве собственного мужа… Она увидела себя привязанной к позорному столбу перед лицом ликующей толпы и даже почувствовала тугую петлю на шее и запах разгорающихся поленьев, сложенных у ее ног. Переживая весь этот воображаемый кошмар, она плохо воспринимала действительность, поэтому все ужасы пути до Брайдвела прошли мимо нее и не оставили глубокого следа в ее душе.
Кучер Джон заснул на козлах графского экипажа. Он решил немного вздремнуть, а когда проснулся, было уже совсем светло. Проклиная самого себя, он спрыгнул на землю и, часто моргая, осмотрелся вокруг. Джон еще не до конца отошел ото сна: в ногах была тяжесть, в голове туман. Но сердце в его груди колотилось от страха. Бросив на произвол судьбы лошадей, Джон побежал через площадь, расталкивая торговцев, раскладывающих на прилавках товар. Он помнил, в каком направлении ушла леди Эджкомб, но вот куда именно она отправилась? Он растерянно крутил головой по сторонам, как будто надеялся заметить ее в такой толпе. Что-то подсказывало ему: случилась беда. Надо же было заснуть, черт бы побрал этот эль! Граф снимет с него голову и выкинет на улицу подыхать с голоду.
— Что-нибудь потерял, приятель? — поинтересовался торговец, разгружавший телегу с капустой.
— Женщину, — пробормотал кучер, не переставая оглядываться. — Я потерял одну женщину.
— Потерять женщину в Ковент-Гардене проще простого, — ухмыльнулся торговец. — Не отчаивайся, приятель, потерял одну — найдешь другую.
Кучер Джон даже не попытался объяснить этому парню, что произошло. Честно говоря, он и сам плохо понимал, что стряслось. Он смертельно боялся, что виконтессу похитили — какая еще судьба может ожидать благородную леди в этом вертепе? Угораздило же его заснуть! Сейчас она, наверное, в каком-нибудь отвратительном логове терпит надругательства подонков. О Господи!
— А ты слышал, что произошло сегодня ночью у мамаши Коксэдж? — спросил у него торговец, бросив разгрузку и достав из кармана дешевую трубку, которую тут же набил и закурил.
Кучер слушал его вполуха. Он судорожно пытался сообразить, что же делать дальше, куда бежать, у кого просить помощи.
— Констебли загребли целую компанию великосветских шлюх, — лениво попыхивая трубочкой, сообщил торговец. — Эти девицы устроили настоящее побоище, по крайней мере так говорит сама мамаша Коксэдж. Что-то не верится мне в это. Не иначе у нее был на них зуб. Эта Коксэдж на весь Ковент-Гарден известна своим склочным характером.
Слова торговца понемногу стали доходить до сознания Джона. Он вдруг вспомнил, как мельком увидел в толпе чью-то рыжеволосую голову. Теперь это воспоминание прочно связалось с тем, что сообщил ему торговец, и перед внутренним взором Джона отчетливо предстала картина происшедшего.
— Постой, постой, что ты сказал?
— Их повели к судье Филдингу, но… — Торговец осекся.
Джон круто развернулся и бросился бежать к экипажу.
Он вскарабкался на козлы, схватил кнут и опустил его на спины лошадей с разудалым посвистом. Экипаж рванулся с места, задел прилавок зеленщика и опрокинул его. Джона не остановило это досадное недоразумение: не обращая внимания на поток грязных ругательств, который обрушил на его голову владелец прилавка, он хлестал лошадей что было сил. Толпа в ужасе разбегалась перед обезумевшими лошадьми, какая-то женщина в последний момент успела вытащить из-под копыт своего карапуза. Маленькая собачонка, невесть как очутившаяся между колесами повозки, чудом осталась цела и еще долго лежала в пыли, перепуганная насмерть.
Напротив дома судьи на Боу-стрит Джон остановил взмыленных лошадей, слез с козел и тяжело переступая ватными от страха ногами, взошел на крыльцо и постучал. Лакей сперва не захотел говорить с Джоном, но, заметив графские гербы на дверцах экипажа, стал вежливым и предупредительным. Он сообщил ему, что действительно с час назад к сэру Филдингу привели целую компанию шлюх, арестованных в Ковент-Гардене. Трех из них приговорили к заключению в Брайдвеле, остальных заставили заплатить штраф и отпустили с Богом. Одна из осужденных была высокая, зеленоглазая и рыжеволосая. Лакей напряг свою память и добавил, что на ней было дорогое темно-зеленое платье.
Кучер поблагодарил лакея и вернулся к экипажу. Сомнений быть не могло! Леди Эджкомб приняли за шлюху и упекли в тюрьму. Бред какой-то! Но другого объяснения внезапному исчезновению виконтессы не нашлось.
Джон развернул экипаж к Албермарль-стрит, голова у него шла кругом. К его переживаниям примешивались странные слухи, которые ходили среди домашней прислуги графа Редмайна, по поводу того, что виконтесса Эджкомб появилась у них в доме каким-то загадочным образом. Их свадьба с виконтом тоже была какой-то странной: бракосочетание состоялось тайно. К тому же вызывал недоумение тот факт, что спальня виконтессы находилась по соседству со спальней графа, а ее супруг жил на другой половине дома, пока кузен не выгнал его вон.
Впрочем, Джон понимал, что, какие бы домыслы он ни строил, отвечать перед графом за пропажу виконтессы ему придется по всей строгости. С этими грустными мыслями он подъехал к конюшням, передал поводья конюху и вошел в дом через заднее крыльцо.
В доме было тихо, как обычно бывало по утрам. Господа еще спали, слуги же, бесшумно передвигаясь по толстым коврам, скребли, чистили, убирали, полировали мебель — словом, готовились к пробуждению хозяев. С кухни доносились аппетитные запахи поджаренного бекона и пудинга, звон кастрюль, столового серебра. Кучер Джон понимал, что, если он хочет получить аудиенцию у графа, для начала ему придется выложить все начистоту Кэтлету. И пока Кэтлет на выслушает его и не сочтет дело достаточно важным, чтобы беспокоить его светлость, увидеться с графом Джон не сможет.
Он опасливо приблизился к Кэтлету, царственно восседающему в столовой и потягивающему эль из высокой кружки. Его недремлющее око следило за тем, как мальчишка-буфетчик протирает хрустальные фужеры. Перед Кэтлетом стоял прибор с дымящимся завтраком, и у Джона вдруг подвело живот — со вчерашнего дня у него маковой росинки во рту не было. Однако о том, чтобы попросить лакея принести прибор и для него, и речи быть не могло — простой кучер не вправе трапезничать за одним столом со столь высокопоставленной фигурой, как старший лакей.
— А, Джон! Что это ты явился ни свет ни заря? — поинтересовался Кэтлет, разрезая острым ножом ароматный кусочек бекона.
— Я хотел бы поговорить с вами с глазу на глаз, господин Кэтлет, — смущенно теребя шляпу в руках, ответил Джон.
— Что? Прямо во время завтрака?
— Дело очень срочное, мистер Кэтлет. Оно касается леди Эджкомб и его светлости.
Кэтлет немедленно поднялся и поманил Джона пальцем.
— Пойдем-ка ко мне в комнату. Эй, парень, отнеси мой завтрак на кухню. Пусть поставят на плиту, чтобы не остыл, — приказал он буфетчику. — Если бекон будет хоть чуточку холоднее, чем сейчас, я надену его тебе на голову.
Вытирая рот салфеткой, Кэтлет направился к себе, за ним семенил перепуганный кучер.
— Так в чем дело? — спросил Кэтлет, когда они оказались вдвоем в комнате.
Кучер принялся обстоятельно излагать историю исчезновения леди Эджкомб, когда же он дошел до ее ареста, Кэтлет раскрыл рот от удивления.
— Значит, ее приняли за шлюху? — недоверчиво переспросил лакей. — Что-то я сомневаюсь.
— Говорю вам, так оно и есть. Это произошло случайно. Она пошла в таверну за своим веером, ну а там завязалась какая-то драка. Она подвернулась под руку констеблям, вот ее и арестовали.
— Сэр Джон Филдинг никогда не осмелился бы отправить в тюрьму виконтессу Эджкомб, — рассудительно заметил Кэтлет. — Стало быть, она не назвала своего настоящего имени.
— Да, похоже на то. Но почему?
— Это не нашего с тобой ума дело. Нужно немедленно рассказать все его светлости. Он вернулся домой совсем недавно и вряд ли успел заснуть.
Кучер покорно последовал за Кэтлетом на господскую половину. Они поднялись вверх по лестнице. Служанка, которая натирала лестничные перила, удивленно посмотрела на них, но тут же опустила глаза, когда Кэтлет схватил ее за ухо.
— Тебе что, больше делать нечего, кроме как пялиться по сторонам?
— Да, сэр… мистер Кэтлет… нет, сэр, — испуганно пробормотала девушка.
Они подошли к двери графской спальни.
— Подожди здесь, — прошептал Кэтлет и, открыв дверь, шагнул в темноту. Шторы на окнах были задернуты, балдахин над кроватью опущен. Кэтлет решительно распахнул легкую, прозрачную ткань и громко кашлянул.
Граф, похоже, спал крепко, закинув руку за голову, его лицо было спокойно, на губах застыла мягкая улыбка.
Кэтлет еще раз кашлянул, когда же это не возымело никакого действия, он подошел к окну и раздвинул шторы. В спальню хлынули потоки солнечного света.
— Какого черта… — пробормотал Тарквин и открыл глаза.
— Прошу прощения, ваша светлость, но у меня чрезвычайно срочное дело. — Кэтлет подошел к кровати и почтительно поклонился.
Тарквин приподнялся на локте и, щурясь от света, спросил:
— А почему меня будишь ты, а не камердинер?
— Я подумал, ваша светлость, что чем меньше людей будет посвящено в это дело, тем лучше.
Тарквин резко выпрямился, сон как рукой сняло. Он бросил взгляд на шкаф, скрывающий потайную дверцу. Джулиана! Когда он заходил к ней вечером, она еще не вернулась из гостей, но он не придал этому никакого значения — ужин мог затянуться. Он не волновался за нее, поскольку Джулиана выехала из дома в сопровождении достойнейшей и почтеннейшей леди Боуэн в его собственном экипаже.
— Говори.
— За дверью ждет кучер Джон, ваша светлость. Пусть он сам вам все расскажет, — с поклоном ответил Кэтлет.
— Позови его.
Дрожа всем телом и спотыкаясь на каждом шагу, кучер Джон подошел к кровати графа. Он сжимал в руках свою шляпу, а на его щеках появился лихорадочный румянец, когда он начал выкладывать графу, что произошло этой ночью с ним и с леди Эджкомб. Тарквин слушал молча и абсолютно бесстрастно, его лицо словно окаменело, на лбу залегла глубокая суровая складка.
Когда кучер закончил свой рассказ и замолчал, потупив взор, граф вскочил с кровати и сказал:
— Я разберусь с тобой позже. А сейчас убирайся.
Кучер беззвучно выскользнул за дверь. Кэтлет потянулся к шнурку колокольчика:
— Вам, наверное, понадобится камердинер, ваша светлость.
— Нет, — остановил его Тарквин. — Я прекрасно могу одеться сам. Пусть немедленно закладывают коляску. — С этими словами он бросился к шкафу и достал оттуда бриджи и чистую сорочку.
Кэтлет поклонился и вышел. Тарквин даже не заметил этого, погруженный в свои думы. Как он ни старался, но не мог придумать никакого логичного объяснения тому затруднительному положению, в котором оказалась Джулиана. Но, с другой стороны, как показывает опыт, ей вовсе не нужны какие-то особенные причины, чтобы влипнуть в историю. Тарквин был уверен, что Джордж Ридж здесь ни при чем — вряд ли он решится открыто бросить вызов графу после их недавнего разговора. Скорее это было похоже на месть Люсьена, но ему не под силу задумать и претворить в жизнь такой сложный, хитроумный план. Люсьен всегда действует, повинуясь внезапному внутреннему порыву — длительная и продуктивная умственная работа никогда еще ему не удавалась. Но что же тогда, черт побери, потянуло Джулиану среди ночи в Ковент-Гарден, несмотря на все его строгие запреты и предостережения, несмотря на ее собственный плачевный опыт?
Желание досадить ему? Глупая шалость? Отказ признать его правоту и стремление настоять на своем любой ценой? Нет, здесь что-то другое. Джулиане вовсе не свойственно ребячество… вспыльчивость, опрометчивость — да; но вместе с тем она на редкость взрослая для своих лет — вероятно, самостоятельность является результатом обделенного родительской любовью детства. Наверное, ее втянули в какое-нибудь безумное предприятие вроде поездки в Маршалси. Похоже, здесь не обошлось без влияния девиц госпожи Деннисон.
Распихивая по карманам пачки банкнот, Тарквин подумал, что не помешало бы оставить ее в Брайдвеле на несколько деньков. Пусть посидит там и подумает, что дружба с проститутками может привести и к более трагическим последствиям.
На самом деле Тарквин в гораздо большей степени испугался за Джулиану, чем злился на нее. От мысли, что ее могут оскорбить или испугать до смерти, его бросало в дрожь. Никогда прежде он не ощущал ее боль, ее страх, как свои собственные, — ему казалось, что Джулиана стала частью его самого. Чертовщина какая-то! Тарквин выскочил за дверь и бросился к лестнице.
— Доброе утро, Тарквин. Куда это ты собрался в такую рань? — через приоткрытую дверь библиотеки окликнул его, Квентин, когда граф пробегал через холл.
— Джулиана ухитрилась сделать так, что ее посадили в Брайдвел, — на ходу бросил граф. — Делать нечего, придется ее вызволять. Хотя, видит Бог, мне уже так надоели ее выходки, что я готов оставить ее там навсегда.
— Господи, как же это могло случиться? — изумленно пробормотал Квентин.
— Понятия не имею. Эта девчонка решила свести меня с ума. Клянусь, если удастся ее благополучно вернуть домой, я посажу ее на цепь!
— Я поеду с тобой.
— В этом нет необходимости. Я и один могу привезти ее.
— Конечно, — ответил Квентин, выходя вместе с братом на крыльцо. — Но тебе может понадобиться моральная поддержка. Кто знает, что тебя ожидает в Брайдвеле!
Тарквин бросил на него встревоженный взгляд, и с минуту братья молча смотрели друг на друга. Каждый знал, что тревога Квентина отнюдь не беспочвенна. Потом граф вскочил в коляску и взял в руки поводья. Квентин последовал за ним.
Квентин видел, что с Тарквином творится нечто странное. Он заглянул ему в лицо и не обнаружил в нем и намека на взволнованность. Но внешнее спокойствие скрывало под собой бурю противоречивых эмоций, которые раздирали душу Тарквина на части. В последнее время Квентин замечал, что нежная снисходительность, с которой Тарквин относился к Джулиане, стала перерастать в более глубокое и сильное чувство.
Тарквин погонял лошадей, стараясь не думать о Джулиане. Его воображение рисовало самые страшные картины, на какие было, способно. Ведь она такая прямолинейная, упрямая, несговорчивая, что с легкостью может вывести из себя тюремщиков. А они владеют жестокими, но безотказными методами, позволяющими сломить гордый человеческий дух.
Глава 25
Джулиана получила грубый толчок в спину и, споткнувшись о порог, упала на пол длинной и узкой камеры. Тяжелая железная дверь с грохотом захлопнулась за ней. Всего пару минут назад телега, на которой их везли, въехала в маленький зловонный внутренний дворик тюрьмы. Служители помогли девушкам спуститься на землю и потащили в низкую, грязную хибару. Розамунд запуталась в оборванном подоле и, не удержавшись на ногах, упала на колени. Один из тюремщиков хладнокровно ударил ее и, осыпая проклятиями, заставил подняться. Розамунд горько зарыдала и, размазывая слезы по лицу, поплелась дальше.
И вот теперь они все трое со связанными руками стояли посреди камеры под враждебными и любопытными взглядами женщин, обступивших их плотным кольцом и живо обсуждающих одежду и манеры новеньких. Кирпичные стены камеры позеленели от времени и постоянной сырости и покрылись отвратительным скользким налетом. Воздух был затхлым. Единственным источником света в камере оставалось крохотное, подслеповатое окошко под самым потолком, сквозь которое не пролез бы и ребенок.
Заключенные по большей части были одеты лишь в полуистлевшие нижние юбки, драные чулки и башмаки на грубой деревянной подошве. В камере стояло несколько огромных чурбанов, возле которых были сложены вязанки пеньки и деревянные молотки. Джулиана в ужасе заметила, что некоторые женщины были закованы в кандалы, которые глухо позвякивали по каменному полу при ходьбе. Этот звук зловещим эхом отзывался в ушах девушек. Розамунд застонала и, зашатавшись, оперлась о плечо Лили.
— А вы, похоже, здесь в первый раз, а? — ухмыльнулась женщина с разбитым носом, отложила молоток и подошла к ним поближе. Ее руки были содраны до крови от ежедневного непосильного труда. Джулиана задалась вопросом, за какое преступление эта женщина поплатилась своим изуродованным, расплющенным носом. В глазах у женщины засверкала недружелюбная, ехидная насмешка, когда она потянулась к муслиновой накидке Розамунд.
— Ишь ты, какая нарядная! Небось немалых денег стоит эта штуковина, а?
— Оставь ее в покое, — сквозь стиснутые зубы процедила Джулиана.
Женщина угрожающе прищурила глаза и сорвала с Розамунд накидку.
— Сначала я заберу ее одежду, а потом дойдет очередь и до тебя. Вот только закончу со своей работой! И ты прикуси язычок, если не хочешь, чтобы тебя раздели догола. Мы здесь и не таких обламывали. Верно, подружки?
Ее поддержал дружный хор голосов. Казалось, и без того плотное кольцо сжалось еще сильнее, хотя никто из заключенных не сделал к ним и шагу. Джулиана инстинктивно бросилась за помощью к тюремщику, который как раз в эту минуту вошел в камеру. Он лишь рассмеялся, увидев растерянное лицо Джулианы:
— Не советую тебе перечить Мэгги, а то и охнуть не успеешь, как она выцарапает тебе глаза. Она в этой камере старшая. А что у вас здесь происходит, днем ли, ночью ли, меня не касается. — Он обошел камеру и, вернувшись к двери, грозно приказал: — Принимайтесь-ка за работу, бездельницы. И вас троих это тоже касается. Вон свободные чурбаны. — Он указал им на пустующие рабочие места.
Мэгги злобно ухмылялась, подбоченясь, и наблюдала, как тюремщик достал из корзины три охапки пеньки и швырнул их на пол под ноги Джулиане. Потом она подошла к Розамунд и, взглянув на ее тонкие, дрожащие руки, сказала:
— Ничего, ничего, к этому быстро привыкают. — Она взяла ее руку, перевернула ладонью вверх и для сравнения показала свою — мозолистую и всю в ссадинах. — Бьюсь об заклад, не пройдет и часа, как твои ладошки превратятся к кровавое месиво и будут так болеть, что ты не сможешь держать молоток. — Она хихикнула и обвела взглядом остальных женщин, которые оторвались от работы, чтобы посмотреть, как поведут себя новенькие.
— Тот, кто откажется работать, будет отправлен к позорному столбу, — объявил тюремщик.
Розамунд дрожала от страха и рыдала в голос, плохо понимая, о чем говорит надзиратель, а Джулиана и Лили посмотрели туда, куда он указывал. Здесь же, в камере, имелось орудие пыток: два металлических кольца были вбиты в кирпичную кладку на такой высоте, чтобы закованная жертва едва касалась носками пола и при этом испытывала жесточайшие муки и боль. Над этим сооружением красовалась табличка: «Лучше работать, чем висеть здесь».
Джулиана подняла молоток и, сильно размахнувшись, опустила его на вязанку пеньки. Молоток оказался неожиданно тяжелым, однако ее удар не произвел никакого эффекта. Между тем следовало молотить до тех пор, пока сердцевина стеблей не размягчится и не отделится от толстой волокнистой коры. После третьего удара у Джулианы заныли руки, на ладонях выступили кровавые мозоли, а пенька какой была, такой и осталась. Джулиана взглянула на Розамунд, которая, не видя ничего от застилающих глаза слез, еле-еле тюкала молотком по чурбану. Лили, поджав губы и побледнев от напряжения, сильно замахивалась молотком и с какой-то удивительной ожесточенностью опускала его на чурбан, словно вымещая душившую ее злобу на целый мир. Джулиана с ужасом подумала, что Лили очень скоро выдохнется, не сможет продолжать работать и подвергнется страшному наказанию.
Джулиана снова перевела взгляд на чурбан Розамунд, потом потихоньку сгребла свою, наполовину измочаленную охапку пеньки и поменяла ее на нетронутую долю подруги. Лили одобрительно кивнула и прошептала:
— Правильно. Нам надо как-то поддержать ее.
— Эй, вы, хватит болтать! — крикнул тюремщик. — К полудню вы должны сделать по шесть охапок, иначе висеть вам на дыбе.
Глубокое отчаяние охватило Джулиану. Она не видела никакого пути к спасению. Обратиться за помощью было не к кому. Они втроем оказались заключенными в этой отвратительной, грязной дыре, были полностью оторваны от внешнего мира. Неужели никто не ищет ее? Ведь должен же был кучер встревожиться и пуститься на поиски! Не могут же все забыть о ней, бросить на произвол судьбы!
А почему, собственно, кто-то должен спасать ее? Какое она имеет право рассчитывать на это? Ведь для того, чтобы добиться ее освобождения, граф неминуемо должен будет публично признать свою связь со шлюхой.
Правда, его может сподвигнуть на такой шаг желание сохранить свою собственность, в которую были вложены немалые деньги. Джулиана яростно замахала молотком, не обращая внимания на страшную боль, пронзившую ладони, и на капли крови, от которых рукоятка молотка вскоре стала скользкой и липкой. Неистовая злоба, вдруг охватившая ее, как ни странно, пошла ей на пользу, поскольку вытеснила глубокое отчаяние, которое Джулиана справедливо расценивала как первый шаг к собственной погибели.
Они с Лили должны сделать за полдня по шесть вязанок и, кроме того, помочь Розамунд, чтобы спасти ее от дыбы или, того хуже, от наказания плетьми. В этом аду, населенном отбросами общества, слабый неминуемо погибнет. Джулиана инстинктивно чувствовала, что до тех пор, пока она будет сохранять физические силы и не допустит, чтобы пораженческие настроения сломили ее волю, она сможет противостоять и грубым тюремщикам, и отвратительной, распущенной Мэгги. Лили тоже, судя по всему, не так легко одолеть. А вот Розамунд ни за что не выстоит. Она уже пала духом, и они с Лили не вправе допустить, чтобы это стало поводом для издевательств и унизительных насмешек опустившихся шлюх.
Сэр Джон встретил знатных посетителей на пороге гостиной с нескрываемым удивлением.
— Вы говорите, что леди Эджкомб находится среди шлюх, которых я отправил в Брайдвел? Уверяю вас, вы ошибаетесь! — воскликнул судья, узнав причину визита в свой дом графа Редмайна.
— Нет, к сожалению, я не ошибаюсь, — настаивал Тарквин, сурово поджав губы и невозмутимо глядя на судью. — Вспомните: рыжие волосы, зеленые глаза, высокая.
— Да, я хорошо ее помню. Держалась крайне вызывающе. Я еще тогда подумал, что она совсем не похожа на проститутку. Но почему же виконтесса скрыла свое настоящее имя? И как получилось, что она оказалась…
— Простите, что я вмешиваюсь, — перебил его Квентин и выступил вперед. — Джулиана всегда сочувственно относилась к судьбам уличных женщин и искренне старалась им помочь. — Квентин сдержанно кашлянул. — Если ты помнишь, Тарквин, она приняла горячее участие в спасении Люси из долговой тюрьмы. Она настояла на том, чтобы мы оставили ее у себя в доме до полного выздоровления. Ее душа необыкновенно чутка и сострадательна к чужому горю, болезни, несчастью.
— Пожалуй, чересчур чутка и сострадательна, — язвительно заметил Тарквин.
— Простите, я не вполне вас понял, милорд, — обратился сэр Джон к Квентину. — Сама суть дела как-то ускользнула от меня. Какое же все-таки отношение может иметь леди Эджкомб к проституткам из Ковент-Гардена?
— Видите ли, виконтессу остро волнуют проблемы социального неравенства, — сухо пояснил Квентин.
— Она что же, увлечена идеей реформаторства? — поинтересовался судья, отхлебнув из позолоченной чашки горячий кофе.
— Ну что вы, сэр Джон. Джулиана на редкость здравомыслящий и практичный человек.
— Согласен, но не тогда, когда речь идет о ее собственном благополучии, — мрачно отозвался Тарквин.
— Если леди Эджкомб вмешалась в тайные делишки миссис Митчел и мадам Коксэдж, неудивительно, что эти фурии так взбеленились, — сказал сэр Джон. — Что же виконт так плохо следит за своей супругой?
— Уверяю вас, сэр Джон, отныне он будет держать ее в ежовых рукавицах, — пообещал Тарквин и, отставив чашку, резко поднялся. — Не соблаговолите ли выдать нам ордер на освобождение виконтессы, милостивый государь? Нам не хотелось бы дольше отрывать вас от важных государственных дел.
— Да, конечно, ваша светлость. — Судья подозвал секретаря, невзрачного юношу в сером камзоле, который очень внимательно прислушивался к беседе судьи с посетителями. — Хэнсон, составь бумагу о немедленном освобождении леди Эджкомб.
— Позволю себе напомнить, ваша честь, что леди Эджкомб изволила назваться Джулианой Бересфорд, — с поклоном сказал секретарь. — Именно под таким именем она значится в протоколе.
— Готов поклясться, что она скрыла свое имя и положение, чтобы не бросать тень на тебя, — шепнул Квентин брату.
И вот теперь они все трое со связанными руками стояли посреди камеры под враждебными и любопытными взглядами женщин, обступивших их плотным кольцом и живо обсуждающих одежду и манеры новеньких. Кирпичные стены камеры позеленели от времени и постоянной сырости и покрылись отвратительным скользким налетом. Воздух был затхлым. Единственным источником света в камере оставалось крохотное, подслеповатое окошко под самым потолком, сквозь которое не пролез бы и ребенок.
Заключенные по большей части были одеты лишь в полуистлевшие нижние юбки, драные чулки и башмаки на грубой деревянной подошве. В камере стояло несколько огромных чурбанов, возле которых были сложены вязанки пеньки и деревянные молотки. Джулиана в ужасе заметила, что некоторые женщины были закованы в кандалы, которые глухо позвякивали по каменному полу при ходьбе. Этот звук зловещим эхом отзывался в ушах девушек. Розамунд застонала и, зашатавшись, оперлась о плечо Лили.
— А вы, похоже, здесь в первый раз, а? — ухмыльнулась женщина с разбитым носом, отложила молоток и подошла к ним поближе. Ее руки были содраны до крови от ежедневного непосильного труда. Джулиана задалась вопросом, за какое преступление эта женщина поплатилась своим изуродованным, расплющенным носом. В глазах у женщины засверкала недружелюбная, ехидная насмешка, когда она потянулась к муслиновой накидке Розамунд.
— Ишь ты, какая нарядная! Небось немалых денег стоит эта штуковина, а?
— Оставь ее в покое, — сквозь стиснутые зубы процедила Джулиана.
Женщина угрожающе прищурила глаза и сорвала с Розамунд накидку.
— Сначала я заберу ее одежду, а потом дойдет очередь и до тебя. Вот только закончу со своей работой! И ты прикуси язычок, если не хочешь, чтобы тебя раздели догола. Мы здесь и не таких обламывали. Верно, подружки?
Ее поддержал дружный хор голосов. Казалось, и без того плотное кольцо сжалось еще сильнее, хотя никто из заключенных не сделал к ним и шагу. Джулиана инстинктивно бросилась за помощью к тюремщику, который как раз в эту минуту вошел в камеру. Он лишь рассмеялся, увидев растерянное лицо Джулианы:
— Не советую тебе перечить Мэгги, а то и охнуть не успеешь, как она выцарапает тебе глаза. Она в этой камере старшая. А что у вас здесь происходит, днем ли, ночью ли, меня не касается. — Он обошел камеру и, вернувшись к двери, грозно приказал: — Принимайтесь-ка за работу, бездельницы. И вас троих это тоже касается. Вон свободные чурбаны. — Он указал им на пустующие рабочие места.
Мэгги злобно ухмылялась, подбоченясь, и наблюдала, как тюремщик достал из корзины три охапки пеньки и швырнул их на пол под ноги Джулиане. Потом она подошла к Розамунд и, взглянув на ее тонкие, дрожащие руки, сказала:
— Ничего, ничего, к этому быстро привыкают. — Она взяла ее руку, перевернула ладонью вверх и для сравнения показала свою — мозолистую и всю в ссадинах. — Бьюсь об заклад, не пройдет и часа, как твои ладошки превратятся к кровавое месиво и будут так болеть, что ты не сможешь держать молоток. — Она хихикнула и обвела взглядом остальных женщин, которые оторвались от работы, чтобы посмотреть, как поведут себя новенькие.
— Тот, кто откажется работать, будет отправлен к позорному столбу, — объявил тюремщик.
Розамунд дрожала от страха и рыдала в голос, плохо понимая, о чем говорит надзиратель, а Джулиана и Лили посмотрели туда, куда он указывал. Здесь же, в камере, имелось орудие пыток: два металлических кольца были вбиты в кирпичную кладку на такой высоте, чтобы закованная жертва едва касалась носками пола и при этом испытывала жесточайшие муки и боль. Над этим сооружением красовалась табличка: «Лучше работать, чем висеть здесь».
Джулиана подняла молоток и, сильно размахнувшись, опустила его на вязанку пеньки. Молоток оказался неожиданно тяжелым, однако ее удар не произвел никакого эффекта. Между тем следовало молотить до тех пор, пока сердцевина стеблей не размягчится и не отделится от толстой волокнистой коры. После третьего удара у Джулианы заныли руки, на ладонях выступили кровавые мозоли, а пенька какой была, такой и осталась. Джулиана взглянула на Розамунд, которая, не видя ничего от застилающих глаза слез, еле-еле тюкала молотком по чурбану. Лили, поджав губы и побледнев от напряжения, сильно замахивалась молотком и с какой-то удивительной ожесточенностью опускала его на чурбан, словно вымещая душившую ее злобу на целый мир. Джулиана с ужасом подумала, что Лили очень скоро выдохнется, не сможет продолжать работать и подвергнется страшному наказанию.
Джулиана снова перевела взгляд на чурбан Розамунд, потом потихоньку сгребла свою, наполовину измочаленную охапку пеньки и поменяла ее на нетронутую долю подруги. Лили одобрительно кивнула и прошептала:
— Правильно. Нам надо как-то поддержать ее.
— Эй, вы, хватит болтать! — крикнул тюремщик. — К полудню вы должны сделать по шесть охапок, иначе висеть вам на дыбе.
Глубокое отчаяние охватило Джулиану. Она не видела никакого пути к спасению. Обратиться за помощью было не к кому. Они втроем оказались заключенными в этой отвратительной, грязной дыре, были полностью оторваны от внешнего мира. Неужели никто не ищет ее? Ведь должен же был кучер встревожиться и пуститься на поиски! Не могут же все забыть о ней, бросить на произвол судьбы!
А почему, собственно, кто-то должен спасать ее? Какое она имеет право рассчитывать на это? Ведь для того, чтобы добиться ее освобождения, граф неминуемо должен будет публично признать свою связь со шлюхой.
Правда, его может сподвигнуть на такой шаг желание сохранить свою собственность, в которую были вложены немалые деньги. Джулиана яростно замахала молотком, не обращая внимания на страшную боль, пронзившую ладони, и на капли крови, от которых рукоятка молотка вскоре стала скользкой и липкой. Неистовая злоба, вдруг охватившая ее, как ни странно, пошла ей на пользу, поскольку вытеснила глубокое отчаяние, которое Джулиана справедливо расценивала как первый шаг к собственной погибели.
Они с Лили должны сделать за полдня по шесть вязанок и, кроме того, помочь Розамунд, чтобы спасти ее от дыбы или, того хуже, от наказания плетьми. В этом аду, населенном отбросами общества, слабый неминуемо погибнет. Джулиана инстинктивно чувствовала, что до тех пор, пока она будет сохранять физические силы и не допустит, чтобы пораженческие настроения сломили ее волю, она сможет противостоять и грубым тюремщикам, и отвратительной, распущенной Мэгги. Лили тоже, судя по всему, не так легко одолеть. А вот Розамунд ни за что не выстоит. Она уже пала духом, и они с Лили не вправе допустить, чтобы это стало поводом для издевательств и унизительных насмешек опустившихся шлюх.
Сэр Джон встретил знатных посетителей на пороге гостиной с нескрываемым удивлением.
— Вы говорите, что леди Эджкомб находится среди шлюх, которых я отправил в Брайдвел? Уверяю вас, вы ошибаетесь! — воскликнул судья, узнав причину визита в свой дом графа Редмайна.
— Нет, к сожалению, я не ошибаюсь, — настаивал Тарквин, сурово поджав губы и невозмутимо глядя на судью. — Вспомните: рыжие волосы, зеленые глаза, высокая.
— Да, я хорошо ее помню. Держалась крайне вызывающе. Я еще тогда подумал, что она совсем не похожа на проститутку. Но почему же виконтесса скрыла свое настоящее имя? И как получилось, что она оказалась…
— Простите, что я вмешиваюсь, — перебил его Квентин и выступил вперед. — Джулиана всегда сочувственно относилась к судьбам уличных женщин и искренне старалась им помочь. — Квентин сдержанно кашлянул. — Если ты помнишь, Тарквин, она приняла горячее участие в спасении Люси из долговой тюрьмы. Она настояла на том, чтобы мы оставили ее у себя в доме до полного выздоровления. Ее душа необыкновенно чутка и сострадательна к чужому горю, болезни, несчастью.
— Пожалуй, чересчур чутка и сострадательна, — язвительно заметил Тарквин.
— Простите, я не вполне вас понял, милорд, — обратился сэр Джон к Квентину. — Сама суть дела как-то ускользнула от меня. Какое же все-таки отношение может иметь леди Эджкомб к проституткам из Ковент-Гардена?
— Видите ли, виконтессу остро волнуют проблемы социального неравенства, — сухо пояснил Квентин.
— Она что же, увлечена идеей реформаторства? — поинтересовался судья, отхлебнув из позолоченной чашки горячий кофе.
— Ну что вы, сэр Джон. Джулиана на редкость здравомыслящий и практичный человек.
— Согласен, но не тогда, когда речь идет о ее собственном благополучии, — мрачно отозвался Тарквин.
— Если леди Эджкомб вмешалась в тайные делишки миссис Митчел и мадам Коксэдж, неудивительно, что эти фурии так взбеленились, — сказал сэр Джон. — Что же виконт так плохо следит за своей супругой?
— Уверяю вас, сэр Джон, отныне он будет держать ее в ежовых рукавицах, — пообещал Тарквин и, отставив чашку, резко поднялся. — Не соблаговолите ли выдать нам ордер на освобождение виконтессы, милостивый государь? Нам не хотелось бы дольше отрывать вас от важных государственных дел.
— Да, конечно, ваша светлость. — Судья подозвал секретаря, невзрачного юношу в сером камзоле, который очень внимательно прислушивался к беседе судьи с посетителями. — Хэнсон, составь бумагу о немедленном освобождении леди Эджкомб.
— Позволю себе напомнить, ваша честь, что леди Эджкомб изволила назваться Джулианой Бересфорд, — с поклоном сказал секретарь. — Именно под таким именем она значится в протоколе.
— Готов поклясться, что она скрыла свое имя и положение, чтобы не бросать тень на тебя, — шепнул Квентин брату.