Фидлер Аркадий. Ориноко

   Последствия этого маскарада оказались совершенно неожиданными. Друзья смотрели на меня словно на какое-то божество, и даже у строптивой обычно Ласаны глаза потемнели от волнения и стали невыразимо прекрасными. Во мне шевельнулось что-то похожее на тщеславие, но, устыдившись, я тут же подавил это чувство и обратился к Манаури:
   — Послушай, вождь! Торжество — это хорошо, но нет ли здесь какого-нибудь подвоха?
   — Нет, — заверили меня Манаури и Арнак. — Можешь нам верить!
   Тем временем мы подплыли к селению. На поляне, отвоеванной у зарослей, стояло на высоких сваях десятка два хижин, а точнее — шалашей под крышами, но в основном без стен. Жилища были разбросаны там и сям, в отдалении друг от друга. Посередине поляны у самой воды возвышался, опять-таки на сваях, обширный помост шагов сто в ширину и такой же длины. На нем разместилось несколько хижин, но одна подле другой и притом более просторных и внушительных, чем разбросанные по соседству. С трех сторон они окружали незастроенное пространство, образуя на помосте площадку, обращенную к реке.
   На этой площадке под обширным навесом из пальмовых листьев нас ожидал вождь Екуана в окружении двух десятков старейшин племени, вооруженных луками, копьями, палицами и щитами. Вождь, индеец на редкость тучный, восседал на богато украшенном резьбой табурете, все же остальные вокруг стояли.
   Поблизости пустовали еще три табурета, предназначенные, как видно, для нас — гостей.
   Тела всех встречавших нас были богато раскрашены и увешаны ожерельями, лентами и бусами из клыков диких зверей и ярких плодов. Но только у одного Екуаны на голове красовался роскошный головной убор из орлиных перьев, и я сделал вывод, что это символ высшей власти, а значит, и аравак Фуюди, тоже украшенный перьями, почитался равным вождю.
   Как меня предупредили, церемония требовала, чтобы Екуана встречал, нас сидя и лишь потом, когда мы совсем приблизимся, встал и обратился к нам со словами приветствия. Меж тем вождь, то ли пораженный, то ли ослепленный нашим видом, не выдержал. Едва мы взошли по ступеням на помост, он, несмотря на свою тучность, проворно вскочил с места и чуть не бегом бросился к нам.
   Речь его, переведенная на аравакский Фуюди, к счастью, не была длинной, но зато отличалась крайней сердечностью. Столь же почтительно ответствовал ему Манаури.
   Под навесом рядом с табуретами стояло несколько громадных глиняных кувшинов, каждый из которых вмещал в себя добрых двести кварт и был наполнен мутной желтоватой жидкостью. Едва Екуана, Манаури и я уселись, как из этих кувшинов стали тыквами черпать я подносить нам напиток. Он оказался кисловатым, с резким запахом, но отнюдь не противным на вкус и содержал немного алкоголя.
   — Это кашири, — шепнул мне Арнак, — напиток из асаи. Не пей слишком много!
   В это время раздался ритмичный бой нескольких барабанов, и на помост трусцой мелкими шажками взбежали два ряда мужчин и женщин. Приплясывая в такт довольно монотонной мелодии, они закружились, сопровождая танец плавными движениями рук. Лица их сохраняли при этом серьезность и сосредоточенность. В кругу танцующих в маске какого-то жуткого чудища извивался человек, выполнявший что-то похожее на роль предводителя. При этом он исполнял танец на свой мадер и метался как одержимый, изображая в пляске не то охоту, не то бой.
   — Это шаман! — шепнул мне Арнак.
   Екуана был необычным индейцем и отличался не только необыкновенной тучностью, но и крайне веселым нравом. Он непрестанно расточал воем улыбки и особенно вам, гостям, сыпал веселыми шутками, то и дело подливал кашири. Тыквы с напитком переходили по кругу На рук в руки, и, хотя пил я все меньше, а под конец и вовсе лишь пригублял, меня, отвыкшего от алкоголя, все-таки разморило и бросило в жар. В чудовищной духоте тропического дня пот лил ручьями, и не только с меня — со всех.
   В какой-то миг в припадке возбуждения и подъема я дерзко сбросил с себя шкуру ягуара, швырнул ее на помост и со злостью прихлопнул каблуком. Я полагал, это вызовет возмущение, но нет. Напротив, Екуана воспринял этот жест с восторгом, как проявление превосходства моего могущества над силой ягуара, и, захлопав в ладоши, воскликнул:
   — Белый Ягуар! Наш брат Белый Ягуар!
   Поощренный, я стащил с себя капитанский мундир и тоже с маху швырнул его на шкуру ягуара. Индейцы расценили это как презрение по отношению к испанцам и выразили свой восторг кликами:
   — Гроза испанцев! Победитель испанцев!
   Тем временем песни и пляски на помосте не прекращались ни на. минуту, и всеобщее возбуждение заметно росло. Мало-помалу страстный накал празднества стал передаваться и мне.
   Вдруг прямо передо мной, словно из сказки, возникла огромная фантастическая птица — белый аист с черным поднятым кверху клювом. С минуту он изумленно всматривался в меня — вероятно, я казался ему столь же странным чудищем, как и он мне, — а потом с невозмутимым спокойствием он принялся заглатывать печеную рыбу, разложенную передо мной на широких пальмовых листьях. Его со смехом отгоняли, но он снова с угрюмым упорством возвращался назад и хватал все, что попадалось ему на глаза. Затем к нему присоединились десятка два ручных обезьян и, подозрительно косясь на диковинное существо с белой кожей, стали торопливо опустошать запасы сладких плодов. Вообще разных птиц и всякой четвероногой живности вертелось под ногами у людей великое множество.

МУРАВЬИНЫЙ СУД

   Внезапно все барабаны, кроме одного, смолкли. К сваям, торчавшим из помоста, прикрепили сетки-гамаки. К двум из них подвели новобрачных: юношу в возрасте примерно нашего Вагуры и значительно более юную девушку. Ей можно было дать лет тринадцать, но довольно развитая грудь говорила за то, что это уже не ребенок.
   Одетые как и большинство присутствующих — он в набедренной повязке, она в фартучке, прикрывающем лоно, то есть почти голые, они легли в гамаки, висевшие рядом. Шаман, снявший к этому времени с головы маску и оказавшийся довольно старым, хотя и резвым еще человеком, с безумным взглядом стал исполнять вокруг неподвижно лежавшей пары какой-то ритуальный танец, выкрикивая над ними заклятья и потрясая двумя небольшими плотно закрытыми корзинками. Хотя все, не только мужчины, но и женщины и даже дети, были в состоянии заметного опьянения, на помосте воцарялась мертвая тишина.
   Я заметил, что Екуана, отец юноши, от волнения почти совсем протрезвел.
   В какое-то миг шаман подскочил ко мне и в знак уважения к гостю позволил заглянуть в одну из корзинок, открыв на мгновение крышку: внутри копошились десятки тысяч свирепых муравьев. Затем среди всеобщего напряженного молчания шаман поставил одну корзинку на голую грудь юноши, а вторую — на грудь девушки. Муравьиный суд начался.
   — В корзинках есть маленькие отверстия, — стал объяснять мне Фуюди, — муравьи не могут сквозь них убежать, но могут кусать, О-ей, уже начали!
   По лицам несчастных заметно было, что муравьи и впрямь не теряли времени даром. Пот ручьями лил с тел обоих, и они от боли кусали губы, хотя и старались делать это незаметно.
   — Они должны терпеть спокойно и стойко, — продолжал объяснять Фуюди.
   — Если они пошевелятся от боли, а еще хуже — застонут, тогда — конец.
   — Какой конец? — не понял я.
   — Они не смогут жениться и навлекут на себя великий позор!
   Шаман же не знал пощады. Он поминутно встряхивал корзинки, доводя муравьев до неистовства, и каждый раз при этом переставлял корзинки с одной части тела истязуемых на другую. Барабан тем временем все наращивал темп своего глухого аккомпанемента, а зрители с безжалостным вниманием все напряженнее следили за юными страдальцами.
   Торжественный обряд достиг апогея, когда шаман открыл корзинки и содержимое их высыпал на тела новобрачных. Муравьев было такое множество, что местами они облепили кожу сплошным черным шевелящимся покровом. Жестоко кусая, они мгновенно расползались по телам, и не оставалось уже ни одного живого места, куда бы они не вгрызались, испуская свой жгучий яд.
   Юные страдальцы держались стойко и ни разу даже не вздрогнули. Юноше муравьев досталось больше, и порой мне казалось, он вот-вот лишится чувств. Свирепые насекомые тучами заползали на лица, и мученикам приходилось смежать веки, чтобы уберечь глаза. Но, несмотря ни на что, они переносили боль мужественно, и лишь у юной индианки из-под сомкнутых век ручейками текли слезы. Но и она не издала ни звука и не шевельнулась.
   Какое-то время спустя муравьи стали сползать с тел и разбегаться в разные стороны. Шаман признал, что новобрачные выдержали испытание. Но тогда несколько буйных юнцов громогласно возмутились: «Нет, она не выдержала испытания — у нее лились из глаз слезы, значит, они не могут жениться!» Другие же выступили в защиту молодоженов. Поднялся шум, разразилась ссора. И только благодаря присутствию гостей дело не дошло до драки. Большинство варраулов, хотя и не без помощи тычков и подзатыльников, довольно быстро одержали верх над смутьянами и усмирили завистников. На помосте вдруг воцарились мир и согласие. Молодожены избежали беды.
   По окончании муравьиного суда веселье и попойка возобновились с еще большей, чем прежде, силой — как-никак теперь праздновалось что-то вроде свадьбы. Для нас, гостей, и для старейшин развесили гамаки, предложив в них улечься. Один из них занял я и, надо признаться, чувствовал себя в нем весьма удобно и покойно. По кругу снова пошло кашири, правда, я лишь делал вид, что пью. Зато многие из моих спутников изрядно упились. К счастью, Арнак, Вагура и Ласана почти совсем не пили и следили за другими. Тем не менее кое-кого из наших, упившихся до беспамятства, пришлось отправить на шхуну проспаться.
   Манаури, чувствуя себя на седьмом небе, не уклонялся от лишнего глотка. Захмелев и лежа рядом со мной, он через Фуюди о чем-то оживленно беседовал с Екуаной. Как видно, они делились между собой важными тайнами, ибо Екуана теперь реже разражался смехом, часто морщил лоб, то и дело бросая в мою сторону полные благосклонности взгляды. Наконец он вылез из гамака и, придвинув табурет, сел подле меня.
   — Анау, великий вождь, о мудрый Белый Ягуар! — нараспев заговорил он, размахивая надо мной руками, что, вероятно, выражало его доброжелательность ко мне. — Ты умный и могучий вождь!
   — Перехвалишь ты меня, Екуана, — рассмеялся я. — Манаури, наверное, наговорил тебе обо мне всяких небылиц.
   — Небылиц? — повторил вождь, хитро прищурившись. — Белый Ягуар, я вижу, к тому же еще и скромный вождь. А у кого много-много огненных зубов, которые — бум, бум, бум! — и убивают всех врагов?
   Екуана с почтением указал на серебряный пистолет, который я, забираясь в гамак, положил подле себя.
   — Такие зубы у меня есть, это правда! — согласился я, смеясь.
   — А кто научил своих друзей, — продолжал вождь все тем же льстивым тоном, — кусать огненными зубами? Белый Ягуар научил!
   — И это правда! — охотно согласился я. — Но взгляни вокруг. Мои огненные зубы умеют больно кусать, но твой кашири, хотя всего лишь напиток, оказался сильнее. — И я выразительно посмотрел в сторону нескольких захмелевших араваков.
   Все окружающие нас разразились смехом, а Екуана с притворным огорчением признал, что такова уж натура индейцев — все они неисправимые пьянчуги.
   Стремясь перевести беседу на темы более важные, я спросил Екуану, что известно ему об англичанах, живущих якобы в устье реки Эссекибо, куда мне хотелось бы со временем попасть. Но вождь уклонился от вопроса и не мог или не хотел сказать ничего, кроме того, что где-то на юге действительно живут англичане и они намного лучше, чем голландцы, но голландцев значительно больше.
   — О-о-о! Голландцы! — Екуана передернулся, будто вспомнил о чем-то крайне неприятном.
   — Неужели они настолько вам досадили? — заинтересовался я.
   — Еще как! И даже не они, а их наемники — ловцы рабов…
   Но тут Екуана словно спохватился и прикусил язык.
   — Ты, Белый Ягуар, — спустя минуту вновь обратился он ко мне просительным тоном, — плыви на запад, к реке Итамаке, а не на юг. У нас, варраулов, и у араваков тебя встретят с открытым сердцем и с радостью, ибо ты прибыл в тяжелую для нас минуту, и мы очень, очень тебе рады. У нас ты найдешь верных друзей.
   — О какой тяжелой минуте ты говоришь?
   Екуана опять уклонился от ответа, сделав вид, будто не расслышал вопроса, а возможно, и впрямь был слишком пьян. Он то и дело хлопал в ладоши, подзывая к себе женщин, разносивших кашири, фрукты и прочую снедь. Разносили их преимущественно молоденькие вертлявые девчушки. Они скакали вокруг вас, как игривые козочки. Были среди них и девушки постарше, хотя не менее игривые и веселые. Две из них присели на корточки возле моего гамака и с комично-озабоченным видом наперебой что-то щебетали мне, словно пичуги.
   — Чего они хотят? — спросил я стоящих рядом друзой.
   — Да просто дурачатся, проказничают.
   — Что значит проказничают? Что они говорят?
   — Говорят, что ради тебя не испугались бы муравьев…
   Все восприняли это как веселую шутку, но Ласана, хоть и улыбаясь, тут же решительно схватила юных кокеток за вихры, вытолкала из-под моего гамака и прогнала прочь.
   Солнце касалось уже кромки леса, день угасал. Екуане не терпелось посмотреть наше оружие, и я отправился с ним на шхуну, велев вынести на палубу все ружья. Они произвели впечатление. Вождь довольно долго смотрел на оружие с немым уважением, а потом спросил, когда мы намерены двинуться в дальнейший путь.
   — Завтра, конечно.
   — После восхода солнца начнется прилив, давайте тогда и двинемся.
   — Разве ты тоже поплывешь с нами?
   — Да, я должен проводить вас к Оронапи. Он знает уже о вашем прибытии.
   — Кто такой Оронапи?
   — Оронапи — верховный вождь всех южных варраулов.
   — Мои друзья араваки спешат на Итамаку, — напомнил я.
   — Ничего. Вам по дороге: селение Оронапи Каиива находится на берегу Ориноко в двух днях пути отсюда.
   — Ну, если так, тогда мы не возражаем.
   Судя по всему, Екуана придавал этому визиту какое-то особое значение. Немного спустя он взял меня за руку и повлек куда-то в сторону, на берег реки, где лежало десятка два лодок, наполовину вытащенных из воды. Здесь были и маленькие каноэ из древесной коры, и значительно большие лодки, сделанные из целого ствола, выжженного в середине. Вождь объявил, что дарит мне одну из этих больших лодок, и предложил самому выбрать любую. Такая лодка, вмещавшая более двадцати человек, была настоящим сокровищем, и неожиданная щедрость Екуаны повергла в приятное изумление и меня, и всех моих спутников.
   — Берите, берите, — вождь довольно улыбался. — Три ваши испанские лодки для наших рек слишком тяжелы. А наша легкая лодка вам пригодится — она летит как стрела. На войне, — добавил он с загадочной улыбкой, — нет ничего лучше индейской лодки.
   — На войне? Ты угрожаешь нам войной?
   — Я не угрожаю, Белый Ягуар. В этих лесах война подстерегает человека за каждым кустом. Не избежать ее и тебе, нет, не избежать! Поэтому и нужна тебе быстрая лодка.
   Екуана опять разразился веселым своим смехом, и я не знал, как воспринять странные его слова. Не желая оставаться в долгу, я предложил ему выбрать себе в подарок какое-нибудь оружие из нашего арсенала. Он выбрал шпагу, в его представлении, вероятно, олицетворяющую символ власти ярче, чем ружье.
   Позже, перед сном, лежа в гамаке и перебирая в памяти все события этого дня, я не мог надивиться гостеприимству и поистине безграничной сердечности варраулов.

СОЮЗ С ВАРРАУЛАМИ

   С рассветом следующего дня мы пустились в дальнейший путь вверх по реке. Плавание не доставляло нам никаких хлопот: был прилив, быстрое течение несло нас в глубь материка, и шхуна, ловя к тому же в паруса попутный ветер с океана, мчалась как на крыльях. Когда же ближе к полудню начинался отлив и течение реки изменяло направление в противоположную сторону, мы подходили к берегу, бросали якорь и дожидались очередного прилива.
   О боже, сколь же фантастическое, да что там фантастическое — просто безумное богатство являла окружавшая нас природа!
   И хотя прежде я слышал о ней немало всяких былей и небылиц, мне трудно было удержаться теперь от восторга. Сколько всяких рыб невиданных размеров и расцветок мелькало в мутных водах, выпрыгивая на поверхность, сколько всевозможных обезьян резвилось в прибрежных зарослях! Какие только таинственные звуки не будоражили наше воображение! А что за чудо для глаз и сердца, когда высоко в небе над нами пролетали прекраснейшие из птиц, громадные попугаи, сверкая причудливым сочетанием красок цветных перьев. Сказочные птицы, называемые индейцами араканда и арарауна! А, наконец, сами леса, сплошь покрывающие берега! Бушующие океаны лесов, гудящие мириадами насекомых, леса, так яростно сплетенные и дико заросшие, что в них нельзя ступить и шага без топора, — леса эти превосходили всякое человеческое воображение!
   Кроме подаренной мне лодки, нас сопровождала вверх по Ориноко еще одна с командой гребцов из двух десятков варраулов. Сам Екуана плыл с нами на шхуне, зато многие из наших араваков предпочли пересесть с корабля в лодку и плыть на веслах. Отношения приязни, царившие в селении Екуаны, сохранились и здесь. В пути не стихали веселые песни, велись задушевные беседы.
   Нам предстоял еще день пути до Каиивы, когда Ориноко, более похожая в устье на громадный залив, стала принимать приметы реки, правда, реки шириной в несколько миль, но все-таки уже явно реки. Следов человека мы до сих пор не заметили ни разу, но из чащи теперь часто доносились звуки барабанов. Это нас приветствовали жители прибрежных селений, таившиеся в зарослях.
   Екуана, явно довольный, обращаясь ко мне, говорил:
   — Слышишь — это приветствуют тебя, Белый Ягуар! Ты наш брат!
   — Там варраулы?
   — О-ей!
   Порой от берега отчаливала какая-нибудь небольшая лодка с двумя-тремя гребцами, которые жестами выражали нам издалека свое дружеское расположение.
   Прежде чем мы достигли резиденции Оронапи, я собрал на совет Манаури, Арнака и Вагуру.
   — Скажите мне, варраулы всегда поддерживали такую дружбу с араваками?
   — спросил я.
   — Нет, — кратко ответил вождь. — Прежде они часто с нами враждовали.
   — Чем же объяснить их поведение теперь?
   — Теперь все изменилось.
   — А тебя не удивляет такая внезапная перемена?
   — Меня удивляет, — вмешался Арнак.
   — А я говорю вам — все правильно, — решительно успокоил нас Манаури, таинственно улыбаясь, словно ему ведомо было нечто неизвестное нам. — И дело здесь не в араваках, а прежде всего в тебе, Ян. Это тебя они приветствуют!
   — Это мне и непонятно.
   — А мне понятно. Ты помнишь, Екуана говорил: война подстерегает за каждым кустом? Это не была шутка, а о тебе идет слава великого вождя.
   — Это ты наговорил им обо мне всяких небылиц! — возмутился я.
   — Манаури говорил правду. Так нужно, — возразил вождь.
   — О какой войне идет речь? С испанцами?
   — Нет.
   — С кем же, черт побери?
   — Пока не знаю. Но разве в лесах мало диких карибов?
   — А варраулы — это карибское племя?
   — Нет.
   Вероятность оказаться втянутым в какую-то сомнительную авантюру мне не особенно нравилась, но создавалось впечатление, что это льет воду на мельницу Манаури. Не полагает ли вождь, что в обстановке войны ему проще будет завоевать влияние в своем племени?
   Но мере приближения к селению Оронапи, которое варраулы называли Каиивой, барабаны на берегу били все громче, не стихая даже ночью, а порой они слышались сразу с нескольких сторон, и тогда впрямь начинало казаться, что это сам лес готовит нам триумфальную и торжественную встречу.
   Когда мы подплывали уже к самой Каииве, мне опять пришлось облачиться в шитый золотом капитанский мундир, на ноги надеть тяжелые башмаки, на голову — шкуру ягуара, не запамятовать о серебряном пистолете и шпаге, украшенной перламутром, а главное, как поучал меня Манаури, напустить на себя грозный и надменный вид.
   В Каииве не было такого помоста, как в селении Екуаны, и все хижины стояли вразброс на вбитых в землю сваях. Под сенью самой большой из них, стоявшей шагах в двухстах от берега реки, нас ожидал Оронапи во главе целой свиты своих старейшин. Все, и особенно Оронапи, были разряжены в разноцветные перья и ожерелья, на их телах — свеженанесенная раскраска, сбоку — палицы с богатой резьбой. Как и предписывал церемониал, верховный вождь сидел на табурете, а по бокам от него стояло несколько свободных табуретов.
   Когда мы сошли на берег, Оронапи не встал нам навстречу, как Екуана у себя в деревне, а продолжал сидеть горделиво и важно, не сводя взгляда с нашей группы. Неторопливым шагом я шествовал к нему в сопровождении Манаури, Екуаны, Арнака, Вагуры и Фуюди. Оронапи продолжал сидеть. Как видно, он себя ценил высоко и намерен был сидеть, пока мы не подойдем вплотную.
   Когда мы прошли уже примерно половину пути, Манаури шепотом посоветовал мне остановиться. Я так и поступил. Тогда Екуана, несмотря на свою тучность, проворно подскочил ко мне и стал горячо убеждать идти дальше. Но Манаури оборвал его, предложив идти одному, без нас. Екуана умолк и горестно сопел, не зная, что предпринять.
   Оронапи, заметив издали происходящее, как видно, решил смирить свою гордыню, быстро встал и направился к нам походкой менее важной, чем надлежало, издали выражая свою радость и приветливо взывая:
   — Добро пожаловать, друзья! Идите, идите! Идите смело и весело, смело и весело, идите смело, весело и спокойно…
   Повторяя без конца эти слова приветствия, он приблизился, взял меня за руку и под доброжелательный гул собравшихся повел под сень навеса.
   Холодок между нами если и появился, то вмиг растаял. Остановившись перед табуретом Оронапи, я с показным вниманием стал рассматривать его, словно какое-то диво, и наконец с нарочитой серьезностью спросил:
   — Неужели на нем так удобно сидеть, что не хочется даже вставать?
   Оронапи понял иронию и обратил ее в шутку, тут же предложив мне самому сесть на этот табурет.
   — Попробуй сам, Белый Ягуар!
   Я уселся на его царственный табурет, и началось веселье: танцы, песни, поглощение в неимоверных количествах печеной рыбы, всяческой дичи, сладких плодов и, конечно же, кашири, которое я теперь лишь пригублял.
   Празднество проходило столь радостно, с таким искренним и сердечным радушием, что оставалось только удивляться.
   Улучив минуту, я шепотом спросил у сидевшего рядом Арнака:
   — Ты что-нибудь понимаешь? Я — нет!
   — Да, что-то очень уж они стараются…
   — В чем же дело? Может быть, предстоит война?
   — Похоже на то. Кажется, на них кто-то готовится напасть…
   Оронапи в отличие от жизнерадостного толстяка Екуаны производил, пожалуй, впечатление человека хмурого, сурового и даже грубого, но в этот день всячески стремился быть приветливым и обходительным. Он буквально рассыпался в любезностях, стараясь нам угодить и понравиться. Его заинтересованность в нас была настолько очевидной, что явные проявления ее меня порой даже смешили.
   Будучи и сам в состоянии приподнятом (как-никак толику кашири я все-таки выпил), я в конце концов решил без обиняков, быть может, несколько бесцеремонно, спросить, чему и каким добрым ветрам мы обязаны столь гостеприимному и радушному приему?
   Оронапи взглянул на меня озадаченно, захваченный врасплох таким вопросом, но замешательство его длилось недолго. Он сразу стал серьезен, с минуту задумчиво смотрел на тыкву с кашири, которую держал в руке, потом выплеснул ее содержимое на землю далеко в сторону в знак того, что не хочет больше пить.
   — Мне нужен союз с тобой! — твердо проговорил он, глядя мне прямо в глаза. — Мне нужна твоя дружба, Белый Ягуар!
   — Догадываюсь, — ответил я полушутливо, не принимая его торжественного тона, — но почему тебе это нужно?
   — Ты хочешь знать? Мне это нужно потому, что ты храбрый воин! И ты, и твои друзья — храбрые воины!
   Наступила минута молчания.
   — Теперь слушай, Белый Ягуар, что скажу тебе я, вождь Оронапи.
   И Оронапи изложил просьбу, адресованную не столько мне, сколько Манаури.
   Он предлагал нам не плыть дальше, а поселиться здесь, возле его деревни, на высоком берегу, где рос прекрасный лес и было много плодородной, пригодной для обработки земли. Оронапи обещал нам всяческое содействие в устройстве, а поскольку у нас мало женщин, предлагал выбрать из его племени для каждого нашего мужчины в качестве жен и подруг самых здоровых девушек.
   Некоторым аравакам слова эти пришлись по сердцу — кашири изрядно подогрел уже их аппетиты, а шнырявшие вокруг варраульские девушки отнюдь не дурны были собой. Манаури, однако, вежливо поблагодарив Оронапи за доброту, заявил, что не может принять его предложения, ибо долгом своим почитает явиться в свое племя.
   — Но я всегда буду помнить твои добрые слова, — закончил Манаури, — и если вождю Оронапи потребуется наша помощь, мы тебе в ней не откажем, даже в случае войны с врагами. Пусть свидетелем тому будет сам великий Белый Ягуар. Но и мы тоже надеемся в трудную минуту найти у тебя помощь!
   — Вы найдете ее! — поспешил заверить Оронапи.
   Мне изрядно надоели все эти церемонии, недомолвки, торжественные заверения, и я решительно предложил Оронапи прямо сказать, какие тучи сгущаются над этой рекой и какой грозы он опасается. Ибо я предпочитаю ясность в любом неясном деле.