Аркадий Фидлер
Тайна Рио де Оро
ЧАСТЬ I. НА МАРЕКУИНЬЕ
ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ ИЛИ УГРОЗА?
Я повышаю голос, чтобы перекричать шум, поднятый попугаями, которые только что прилетели пестрой стайкой и расселись на ветвях ближайшего дерева пиниоро1:
— Мне хотелось бы посетить лагери индейцев на Марекуинье! — говорю я Априсито Ферейро.
— Сеньор хочет посетить лагери индейцев на Марекуинье? — протяжно повторяет Ферейро, окидывая меня неприязненным взглядом. — Это невозможно!
Ферейро — правительственный чиновник по опеке над индейцами короадо, проживающими в долине реки Иваи в бразильском штате Парана. Резиденция этого» опекуна» находится у входа в большую колонию Кандидо де Абреу, которая возникла на недавно раскорчеванных пространствах приивайских лесов и является в этой местности наиболее выдвинутым на запад форпостом «цивилизации». Вот уже несколько месяцев наша зоологическая экспедиция охотится в величественных лесных дебрях вокруг Кандидо де Абреу и добывает для польских музеев различные экспонаты местной фауны. Теперь пришла пора отправиться еще на несколько десятков километров дальше на юго-запад: посетить лагери индейцев на Марекуинье и организовать там, в лесах, охоту на крупного зверя. Однако я встречаю неожиданное препятствие: Априсито Ферейро — бразилец, от имени правительства штата осуществляющий функции «директора индейцев», — не желает, чтобы мы ехали туда. В его глазах загораются злые огоньки, когда он повторяет твердым голосом:
— Это невозможно!
Меня удивляет такая недружелюбность. Другие бразильцы в общем предупредительны и вежливы. Разъясняю «директору», что мы собираемся охотиться на тапиров и ягуаров на берегах Марекуиньи: там они не редкость. Разумеется, индейцы будут вознаграждены за право охотиться на их территории. Но Ферейро неуступчив! На Мерекуинье, — уверяет он, — нам грозят большие опасности. Климат там исключительно неблагоприятный, свирепствуют смертоносные формы малярии.
В подтверждение этих слов Ферейро указывает на одну из стен своего дома, возле которой сложены большие пакеты и ящики с медикаментами.
Я вспоминаю все, что слышал в колонии о «честности» Ферейро: поговаривали, будто он кладет в свой карман немало денег, нелегально продавая окрестным поселенцам казенные медикаменты, предназначенные для индейцев. Может быть, опасение, что я могу раскрыть все эти мошенничества, и является причиной его возражений против задуманной мною экспедиции на Марекуинью?
— Никто из нашей группы не боится болезней! — отвечаю ему. — У меня есть хорошая походная аптечка…
В это время просыпается прирученный попугай маракана, дремавший на жерди под крышей. Словно зараженный возбуждением своего хозяина, он поднимает отчаянный крик и хлопает крыльями. Ферейро быстро хватает попугая и вышвыривает его во двор.
— Не знаю, известно ли сеньору, — продолжает Ферейро, что короады, особенно на Марекуинье, всегда отличались неспокойным нравом. Лет пять назад дело дошло до кровавого бунта, который нам пришлось показательно подавить. Тогда было пролито немало крови, но и до сих пор на Марекуинье нет надлежащего спокойствия. Иной вопрос, поехать куда-нибудь еще, скажем, в другие индейские резервации — туда можно. Но на Марекуинью… Это было бы безумием, сеньор!
— Эти индейцы восстали не против меня, — улыбкой скрывая намек, отвечаю я, — и не мы «показательно» подавляли их…
Наступает неприятное молчание. Я начинаю сожалеть, что вообще пришел сюда. Ферейро не спускает с меня испытующего взгляда и, переводя разговор на совсем другую тему, грубо спрашивает:
— С какой целью, прошу сообщить мне, с какой, собственно, целью, сеньор, вы прибыли в эти места?
— Большинство людей в колонии Кандидо де Абреу, — принимая вызов, парирую я выпад Ферейро, — точно знают это: я прибыл, чтобы заняться вопросом о ваших бразильских сокровищах…
Я не ожидал, что мои слова так подействуют на Ферейро. Он изумлен, в нем пробуждается недоверие, снова в глазах горят зеленые огоньки. С оттенком явной враждебности Ферейро спрашивает:
— Какие сокровища? Не понимаю!
Через открытые двери дома виден лес. На опушке, не дальше чем в ста шагах отсюда, на берегу речки Убасиньо, стоит огромное дерево сумауба. На его крону только что опустились самые необычайные местные птицы — туканы. У них большие, словно нарочно приделанные, похожие на карнавальные носы, клювы. Птицы подняли невообразимый шум.
— Вот одно из сокровищ вашей природы, которые мы здесь собираем! — весело говорю я, показывая на стаю туканов.
Ферейро утвердительно кивает головой.
— Понимаю, — говорит он, — вы натуралист?
Напряженность спала. Мы следим за забавной игрой птиц, но через минуту туканы перелетают в глубь леса.
— Известна ли вам, сеньор, история немца Дегера из Понто Гросси? — помолчав спрашивает Ферейро.
— Кое-что…
— Дегер был слишком любопытен и пронырлив. Несмотря на предостережение, он отправился на Марекуинью. Это было два года назад. Он погиб. Его убили.
— Но, кажется, вовсе не индейцы!
— Это правда. А все же он погиб, так как был слишком любопытен…
Ферейро говорит таким тоном, что нельзя понять — предостережение это или скрытая угроза.
Когда я покидаю его дом, выброшенный во двор попугай снова начинает орать: «Корра, корра!», что по-португальски означает: «Беги, удирай!».
После столь неприятного разговора с «директором индейцев» перспектива экспедиции на Марекуинью тускнеет и я уже собираюсь отказаться от своего замысла, но вдруг все резко меняется. Мы завязываем знакомство с Томашем Пазио, польским колонистом с реки Байле, протекающей вблизи Кандидо де Абреу. Веселый, смелый колонист-пионер, человек с открытой душой, он знает всех индейских старшин, дружит с вождем Моноисом с Марекуиньи, бывает у него в гостях. О Ферейро и его странных предостережениях Пазио отзывается с презрением:
— Этот Ферейро известный мошенник! — говорит он. — Приехал сюда, чтобы поскорее разбогатеть за счет индейцев.
— Но если это известный мошенник, то его должны выгнать, отстранить от должности!
— Выгнать? На его место придет другой жулик, еще похуже. Да и кто его выгонит? Те, что в Куритибе, в правительстве штата? Так ведь это приятели Ферейро! Все они такие же, как он, и отлично знают, кого послали сюда. В верхах сидит сплоченная шайка негодяев и бездельников, которые поддерживают друг друга и безжалостно грабят страну. Когда они в достаточной мере поживятся, приходит так называемая революция, и другие подобные им жулики подбираются к той же самой кормушке. Мы находимся в тисках алчных паразитов, страна все больше беднеет и из этого заколдованного круга нет выхода!
— Неужели действительно нет выхода?
— А черт его знает! Чтобы стало лучше, надо изменить всю систему управления.
— Вот то-то!
— Но как ее изменить, когда сами эксплуатируемые массы совершенно пассивны?
Забившийся в глухомань этих лесов, Томаш Пазио знает все местные беды и заботы, зато имеет весьма отдаленное представление о том, что происходит в бразильских городах. А именно там массы, о которых он говорит, все больше начинают понимать, в чем причина их нужды и как от нее избавиться.
— Ферейро, — возвращаясь к прерванному вопросу, говорю я, — вспоминал о случае с Дегером, отправившимся на Марекуинью. Что это за история?
— О, история довольно загадочная.
— А зачем Дегер вообще лез туда?
— Он, кажется, искал какую-то золотоносную речку, которая протекает где-то вблизи Марекуиньи и будто бы таит в себе сказочные богатства. Во всяком случае убили его не индейцы.
— А Ферейро тогда был уже «директором индейцев»?
— Был! — Пазио хитро прищуривает один глаз, угадывая мою мысль. — И не исключено, что он приложил руку к этой грязной афере.
Колонист смеется, нежно похлопывая по кобуре своего огромного пистолета, прикрепленного к поясу, и говорит:
— Будем начеку!..
— Мне хотелось бы посетить лагери индейцев на Марекуинье! — говорю я Априсито Ферейро.
— Сеньор хочет посетить лагери индейцев на Марекуинье? — протяжно повторяет Ферейро, окидывая меня неприязненным взглядом. — Это невозможно!
Ферейро — правительственный чиновник по опеке над индейцами короадо, проживающими в долине реки Иваи в бразильском штате Парана. Резиденция этого» опекуна» находится у входа в большую колонию Кандидо де Абреу, которая возникла на недавно раскорчеванных пространствах приивайских лесов и является в этой местности наиболее выдвинутым на запад форпостом «цивилизации». Вот уже несколько месяцев наша зоологическая экспедиция охотится в величественных лесных дебрях вокруг Кандидо де Абреу и добывает для польских музеев различные экспонаты местной фауны. Теперь пришла пора отправиться еще на несколько десятков километров дальше на юго-запад: посетить лагери индейцев на Марекуинье и организовать там, в лесах, охоту на крупного зверя. Однако я встречаю неожиданное препятствие: Априсито Ферейро — бразилец, от имени правительства штата осуществляющий функции «директора индейцев», — не желает, чтобы мы ехали туда. В его глазах загораются злые огоньки, когда он повторяет твердым голосом:
— Это невозможно!
Меня удивляет такая недружелюбность. Другие бразильцы в общем предупредительны и вежливы. Разъясняю «директору», что мы собираемся охотиться на тапиров и ягуаров на берегах Марекуиньи: там они не редкость. Разумеется, индейцы будут вознаграждены за право охотиться на их территории. Но Ферейро неуступчив! На Мерекуинье, — уверяет он, — нам грозят большие опасности. Климат там исключительно неблагоприятный, свирепствуют смертоносные формы малярии.
В подтверждение этих слов Ферейро указывает на одну из стен своего дома, возле которой сложены большие пакеты и ящики с медикаментами.
Я вспоминаю все, что слышал в колонии о «честности» Ферейро: поговаривали, будто он кладет в свой карман немало денег, нелегально продавая окрестным поселенцам казенные медикаменты, предназначенные для индейцев. Может быть, опасение, что я могу раскрыть все эти мошенничества, и является причиной его возражений против задуманной мною экспедиции на Марекуинью?
— Никто из нашей группы не боится болезней! — отвечаю ему. — У меня есть хорошая походная аптечка…
В это время просыпается прирученный попугай маракана, дремавший на жерди под крышей. Словно зараженный возбуждением своего хозяина, он поднимает отчаянный крик и хлопает крыльями. Ферейро быстро хватает попугая и вышвыривает его во двор.
— Не знаю, известно ли сеньору, — продолжает Ферейро, что короады, особенно на Марекуинье, всегда отличались неспокойным нравом. Лет пять назад дело дошло до кровавого бунта, который нам пришлось показательно подавить. Тогда было пролито немало крови, но и до сих пор на Марекуинье нет надлежащего спокойствия. Иной вопрос, поехать куда-нибудь еще, скажем, в другие индейские резервации — туда можно. Но на Марекуинью… Это было бы безумием, сеньор!
— Эти индейцы восстали не против меня, — улыбкой скрывая намек, отвечаю я, — и не мы «показательно» подавляли их…
Наступает неприятное молчание. Я начинаю сожалеть, что вообще пришел сюда. Ферейро не спускает с меня испытующего взгляда и, переводя разговор на совсем другую тему, грубо спрашивает:
— С какой целью, прошу сообщить мне, с какой, собственно, целью, сеньор, вы прибыли в эти места?
— Большинство людей в колонии Кандидо де Абреу, — принимая вызов, парирую я выпад Ферейро, — точно знают это: я прибыл, чтобы заняться вопросом о ваших бразильских сокровищах…
Я не ожидал, что мои слова так подействуют на Ферейро. Он изумлен, в нем пробуждается недоверие, снова в глазах горят зеленые огоньки. С оттенком явной враждебности Ферейро спрашивает:
— Какие сокровища? Не понимаю!
Через открытые двери дома виден лес. На опушке, не дальше чем в ста шагах отсюда, на берегу речки Убасиньо, стоит огромное дерево сумауба. На его крону только что опустились самые необычайные местные птицы — туканы. У них большие, словно нарочно приделанные, похожие на карнавальные носы, клювы. Птицы подняли невообразимый шум.
— Вот одно из сокровищ вашей природы, которые мы здесь собираем! — весело говорю я, показывая на стаю туканов.
Ферейро утвердительно кивает головой.
— Понимаю, — говорит он, — вы натуралист?
Напряженность спала. Мы следим за забавной игрой птиц, но через минуту туканы перелетают в глубь леса.
— Известна ли вам, сеньор, история немца Дегера из Понто Гросси? — помолчав спрашивает Ферейро.
— Кое-что…
— Дегер был слишком любопытен и пронырлив. Несмотря на предостережение, он отправился на Марекуинью. Это было два года назад. Он погиб. Его убили.
— Но, кажется, вовсе не индейцы!
— Это правда. А все же он погиб, так как был слишком любопытен…
Ферейро говорит таким тоном, что нельзя понять — предостережение это или скрытая угроза.
Когда я покидаю его дом, выброшенный во двор попугай снова начинает орать: «Корра, корра!», что по-португальски означает: «Беги, удирай!».
После столь неприятного разговора с «директором индейцев» перспектива экспедиции на Марекуинью тускнеет и я уже собираюсь отказаться от своего замысла, но вдруг все резко меняется. Мы завязываем знакомство с Томашем Пазио, польским колонистом с реки Байле, протекающей вблизи Кандидо де Абреу. Веселый, смелый колонист-пионер, человек с открытой душой, он знает всех индейских старшин, дружит с вождем Моноисом с Марекуиньи, бывает у него в гостях. О Ферейро и его странных предостережениях Пазио отзывается с презрением:
— Этот Ферейро известный мошенник! — говорит он. — Приехал сюда, чтобы поскорее разбогатеть за счет индейцев.
— Но если это известный мошенник, то его должны выгнать, отстранить от должности!
— Выгнать? На его место придет другой жулик, еще похуже. Да и кто его выгонит? Те, что в Куритибе, в правительстве штата? Так ведь это приятели Ферейро! Все они такие же, как он, и отлично знают, кого послали сюда. В верхах сидит сплоченная шайка негодяев и бездельников, которые поддерживают друг друга и безжалостно грабят страну. Когда они в достаточной мере поживятся, приходит так называемая революция, и другие подобные им жулики подбираются к той же самой кормушке. Мы находимся в тисках алчных паразитов, страна все больше беднеет и из этого заколдованного круга нет выхода!
— Неужели действительно нет выхода?
— А черт его знает! Чтобы стало лучше, надо изменить всю систему управления.
— Вот то-то!
— Но как ее изменить, когда сами эксплуатируемые массы совершенно пассивны?
Забившийся в глухомань этих лесов, Томаш Пазио знает все местные беды и заботы, зато имеет весьма отдаленное представление о том, что происходит в бразильских городах. А именно там массы, о которых он говорит, все больше начинают понимать, в чем причина их нужды и как от нее избавиться.
— Ферейро, — возвращаясь к прерванному вопросу, говорю я, — вспоминал о случае с Дегером, отправившимся на Марекуинью. Что это за история?
— О, история довольно загадочная.
— А зачем Дегер вообще лез туда?
— Он, кажется, искал какую-то золотоносную речку, которая протекает где-то вблизи Марекуиньи и будто бы таит в себе сказочные богатства. Во всяком случае убили его не индейцы.
— А Ферейро тогда был уже «директором индейцев»?
— Был! — Пазио хитро прищуривает один глаз, угадывая мою мысль. — И не исключено, что он приложил руку к этой грязной афере.
Колонист смеется, нежно похлопывая по кобуре своего огромного пистолета, прикрепленного к поясу, и говорит:
— Будем начеку!..
РАНЧО ФРАНСИСКО ГОНЗАЛЕСА
Четыре недели спустя после этого разговора, в середине февраля, мы добираемся до реки Иваи и останавливаемся в ранчо Франсиско Гонзалеса, расположенном в 20 километрах юго-западнее колонии Кандидо де Абреу. У хозяина, молодого бразильца, несколько диковатый, но не отталкивающий облик лесного человека (по-местному «кабокле»). Он радушно встречает нас и уступает часть своего убогого ранчо. Вместе со мной в экспедиции участвуют: Томаш Пазио, как всегда веселый и жизнерадостный; Антоний Вишневский, мой энергичный друг из Польши, лесник и замечательный зоолог нашей экспедиции; Михал Будаш, сын польского колониста из Кандидо де Абреу, помощник Вишневского и ловкий препаратор шкурок и, наконец, его брат — Болек Будаш, наш четырнадцатилетний повар.
Дом Франсиско Гонзалеса построен в долине реки, но не у самой воды. Надо пройти еще несколько сот шагов по тропинке в зарослях, чтобы достичь берега Иваи — реки, хорошо известной польским колонистам.
Пути, которыми шло открытие различных территорий земного шара, привели к тому, что преобладающее большинство рек, особенно в тропиках, люди скорее и более детально обследовали в устьях, в нижнем их течении — ближе к морю, — нежели у истоков. Но Иваи является исключением. Река эта берет свое начало в густо населенной части бразильского штата Парана, на так называемой Паранской возвышенности, колонизированной уже несколько десятков лет назад. Иваи вначале течет в северо-западном направлении, через старые колонии Кальмон и Терезина, потом постепенно отклоняется к западу, пересекая еще девственный край. Уже там, где раскинулась колония Апукарана, царят нетронутые леса, а колония Кандидо де Абреу, лежащая в 20 километрах дальше на запад (не на самой Иваи, а на ее притоке Убасиньо), — это последний на пути нашей экспедиции населенный пункт колонистов. Вокруг него и несколько дальше, забравшись в лесную глушь, кое-где еще живут немногочисленные кабокле, но на южном берегу Иваи кочуют только индейцы племени короадо.
Дальше на запад — гигантские, безлюдные неведомые заросли, тянущиеся на сотни километров до реки Параны и Матто Гроссо. Через эти непроходимые дебри, полная быстрин и водопадов, такая же малоизведанная как и окружающие ее леса, несет свои воды река Иваи.
Вскоре после первой мировой войны известный польский орнитолог Хростовский, автор интересной книги «Парана», вместе с д-ром Ячевским и Борецким совершил на лодке вниз по Иваи смелую экспедицию. На обратном пути Хростовский умер (его скосила малярия), Ячевскому удалось спасти ценные коллекции и доставить их в Польшу. Борецкий поселился в Кандидо де Абреу и живет там до сих пор. Коллекции Хростовского находятся в Государственном зоологическом музее в Варшаве, а д-р Ячевский в качестве профессора Варшавского университета приумножает сегодня славу польской науки.
Когда мы прибыли к Франсиско Гонзалесу, нас ослепило великолепное зрелище. Заходящее солнце освещало горы на противоположном, южном, берегу реки. Это невысокие горы, скорее холмы, но очень изрезанные и крутые; они находятся уже на индейской территории; их покрывает густой дремучий лес. Когда солнце спускается к горизонту, вершины гор вспыхивают таким интенсивным фиолетовым светом, что он просто ошеломляет. Пылающие горы и леса как бы несут нам дружественный привет.
Картина полна чарующей красоты. Наблюдая ее, легко можно забыть, что в глубине леса два года назад произошло мрачное и загадочное происшествие, а пять лет назад разыгралась великая трагедия индейского племени.
Томаш Пазио подходит ко мне, обводит взглядом раскинувшуюся перед нами широкую панораму индейской территории. Он в хорошем настроении и спрашивает меня:
— Знаете ли вы, где Марекуинья впадает в Иваи?
Вопрос явно риторический, так как я, конечно, не знаю этого. Впрочем Пазио сам выручает меня своим ответом. Он протягивает руку на запад, в сторону солнца, и улыбаясь говорит:
— Вон там, в той стороне. На ширину одной ладони вправо от солнца. Каких-нибудь 5 километров отсюда.
— Это уже недалеко, — с удовлетворением отвечаю я.
Пазио две недели назад встретил Моноиса, Капитона2, или вождя индейцев, на Марекуинье и сторговался с ним. Узнав о моих замыслах, Моноис не только охотно пригласил нас к себе, но и сам пожелал принять участие в нашей экспедиции, разумеется, за соответствующее вознаграждение и на условиях щедрого раздела дичи, добытой на его территории. Кроме того, Пазио договорился, что в назначенный день Моноис и еще двое индейцев прибудут на лодках к ранчо Франсиско Гонзалеса и отвезут нас и наше имущество в свой лагерь. Помимо индейцев, я взял в сотрудники еще четырех самых способных местных охотников бразильцев, имеющих хороших собак для охоты на крупного зверя. Таким образом мы и обосновались на ранчо Гонзалеса. Завтра должны явиться бразильцы, а через четыре дня — индейцы.
— А где, собственно, находится лагерь индейцев на Марекуинье? — спрашиваю Пазио.
Он вытягивает обе руки в юго-западном направлении:
— Кажется, не ошибаюсь. На две ладони влево от солнца. Там — за той самой большой горой.
— Далеко ли это отсюда?
Вопрос застает Пазио врасплох. Он откровенно признается:
— Черт его знает! Километров двадцать, возможно и все тридцать…
Пазио был там уже несколько раз, но точно определить расстояние не может: шел туда по очень извилистой тропе вдоль берега Марекуиньи. Я подсмеиваюсь над его смущением и говорю:
— Неважно, сколько километров: все равно, так или иначе мы доберемся туда. Главное то, что над индейской территорией светит такое чудесное солнце. Кажется, будет солнечно…
— Да! — торопливо подхватывает Пазио. — Это хорошее предзнаменование для нашей экспедиции.
Дом Франсиско Гонзалеса построен в долине реки, но не у самой воды. Надо пройти еще несколько сот шагов по тропинке в зарослях, чтобы достичь берега Иваи — реки, хорошо известной польским колонистам.
Пути, которыми шло открытие различных территорий земного шара, привели к тому, что преобладающее большинство рек, особенно в тропиках, люди скорее и более детально обследовали в устьях, в нижнем их течении — ближе к морю, — нежели у истоков. Но Иваи является исключением. Река эта берет свое начало в густо населенной части бразильского штата Парана, на так называемой Паранской возвышенности, колонизированной уже несколько десятков лет назад. Иваи вначале течет в северо-западном направлении, через старые колонии Кальмон и Терезина, потом постепенно отклоняется к западу, пересекая еще девственный край. Уже там, где раскинулась колония Апукарана, царят нетронутые леса, а колония Кандидо де Абреу, лежащая в 20 километрах дальше на запад (не на самой Иваи, а на ее притоке Убасиньо), — это последний на пути нашей экспедиции населенный пункт колонистов. Вокруг него и несколько дальше, забравшись в лесную глушь, кое-где еще живут немногочисленные кабокле, но на южном берегу Иваи кочуют только индейцы племени короадо.
Дальше на запад — гигантские, безлюдные неведомые заросли, тянущиеся на сотни километров до реки Параны и Матто Гроссо. Через эти непроходимые дебри, полная быстрин и водопадов, такая же малоизведанная как и окружающие ее леса, несет свои воды река Иваи.
Вскоре после первой мировой войны известный польский орнитолог Хростовский, автор интересной книги «Парана», вместе с д-ром Ячевским и Борецким совершил на лодке вниз по Иваи смелую экспедицию. На обратном пути Хростовский умер (его скосила малярия), Ячевскому удалось спасти ценные коллекции и доставить их в Польшу. Борецкий поселился в Кандидо де Абреу и живет там до сих пор. Коллекции Хростовского находятся в Государственном зоологическом музее в Варшаве, а д-р Ячевский в качестве профессора Варшавского университета приумножает сегодня славу польской науки.
Когда мы прибыли к Франсиско Гонзалесу, нас ослепило великолепное зрелище. Заходящее солнце освещало горы на противоположном, южном, берегу реки. Это невысокие горы, скорее холмы, но очень изрезанные и крутые; они находятся уже на индейской территории; их покрывает густой дремучий лес. Когда солнце спускается к горизонту, вершины гор вспыхивают таким интенсивным фиолетовым светом, что он просто ошеломляет. Пылающие горы и леса как бы несут нам дружественный привет.
Картина полна чарующей красоты. Наблюдая ее, легко можно забыть, что в глубине леса два года назад произошло мрачное и загадочное происшествие, а пять лет назад разыгралась великая трагедия индейского племени.
Томаш Пазио подходит ко мне, обводит взглядом раскинувшуюся перед нами широкую панораму индейской территории. Он в хорошем настроении и спрашивает меня:
— Знаете ли вы, где Марекуинья впадает в Иваи?
Вопрос явно риторический, так как я, конечно, не знаю этого. Впрочем Пазио сам выручает меня своим ответом. Он протягивает руку на запад, в сторону солнца, и улыбаясь говорит:
— Вон там, в той стороне. На ширину одной ладони вправо от солнца. Каких-нибудь 5 километров отсюда.
— Это уже недалеко, — с удовлетворением отвечаю я.
Пазио две недели назад встретил Моноиса, Капитона2, или вождя индейцев, на Марекуинье и сторговался с ним. Узнав о моих замыслах, Моноис не только охотно пригласил нас к себе, но и сам пожелал принять участие в нашей экспедиции, разумеется, за соответствующее вознаграждение и на условиях щедрого раздела дичи, добытой на его территории. Кроме того, Пазио договорился, что в назначенный день Моноис и еще двое индейцев прибудут на лодках к ранчо Франсиско Гонзалеса и отвезут нас и наше имущество в свой лагерь. Помимо индейцев, я взял в сотрудники еще четырех самых способных местных охотников бразильцев, имеющих хороших собак для охоты на крупного зверя. Таким образом мы и обосновались на ранчо Гонзалеса. Завтра должны явиться бразильцы, а через четыре дня — индейцы.
— А где, собственно, находится лагерь индейцев на Марекуинье? — спрашиваю Пазио.
Он вытягивает обе руки в юго-западном направлении:
— Кажется, не ошибаюсь. На две ладони влево от солнца. Там — за той самой большой горой.
— Далеко ли это отсюда?
Вопрос застает Пазио врасплох. Он откровенно признается:
— Черт его знает! Километров двадцать, возможно и все тридцать…
Пазио был там уже несколько раз, но точно определить расстояние не может: шел туда по очень извилистой тропе вдоль берега Марекуиньи. Я подсмеиваюсь над его смущением и говорю:
— Неважно, сколько километров: все равно, так или иначе мы доберемся туда. Главное то, что над индейской территорией светит такое чудесное солнце. Кажется, будет солнечно…
— Да! — торопливо подхватывает Пазио. — Это хорошее предзнаменование для нашей экспедиции.
ПЛОХИЕ ПРЕДСКАЗАНИЯ
На следующее утро являются бразильцы. Они приводят десятка полтора своих собак. Поскольку индейцы должны прибыть лишь через три дня, я решаю пока организовать небольшую охоту неподалеку от ранчо Гонзалеса.
Заметив наши серьезные приготовления, несколько нелюдимый хозяин заметно оживляется и просит меня принять его в число участников экспедиции на Марекуинью. Я отказываю: у меня и так уже много спутников, да и расходы приходится ограничивать. Мой отказ вызывает явное недовольство Гонзалеса, словно я нарушил какие-то тайные его планы. Недовольство хозяина замечает и Пазио:
— А, пес его бери! Гонзалеса считают приспешником Ферейро. Уж не хочет ли он сопровождать нас на Марекуинью в качестве «ангела-хранителя»?
Вечером, когда мы все сидим вокруг костра, неожиданно появляется гость. Мы изумлены: это капитон Моноис.
Капитон — человек в расцвете лет, широкоплечий, коренастый. Одет он, так же как и все местные кабокле, то есть ходит босиком, носит полотняную рубашку и полотняные сравнительно белые штаны. На голове у него огромная шляпа, сделанная из волокон растения такуара. Выступающие скулы, веки в форме треугольника, небольшой широкий нос и темно-коричневого цвета кожа придают лицу Моноиса явно монгольские черты.
Капитон чуть заметно улыбается, видя, какое впечатление произвел его приход. Он подходит к, каждому из нас, церемонно приветствует, протягивая руку, и в знак расположения по бразильскому обычаю хлопает каждого по плечу.
— О компадре3, ты ведь должен был прибыть только через три дня! — обращается к нему Пазио. — Разве случилось что-нибудь непредвиденное?
На ломаном португальском языке Моноис отвечает, что ничего особенного не произошло: он заехал сюда случайно, по пути к соседям. Скоро он вернется в свое тольдо, то есть в лагерь на Марекуинье, сразу же соберет людей, возьмет две большие каноэ и в назначенный срок, через три дня, приплывет к нам.
Моноис говорит это тихим низким голосом. Затем садится возле костра и вместе со всеми приступает к еде.
На следующий день капитон покидает нас. Уходя Моноис подает на прощание руку всем, за исключением меня. Просто обходит, не глядя в мою сторону, словно не видит меня.
Об этом странном поведении индейца я немедленно сообщаю Пазио, высказав предположение, что Моноис очевидно был рассеян. На лице Пазио отражаются изумление и озабоченность.
— Рассеянность? Нет! — отвечает он. В таких случаях Моноис не бывает рассеянным.
— Что же тогда? Не захотел проститься со мной?
— Не захотел.
— Почему?
Пазио пожимает плечами:
— Не знаю почему. Какая-то муха очевидно укусила его ночью. Это плохой признак, он не сулит добра.
Невольно вспоминая вчерашний вечер, не могу сдержать улыбки и выкладываю Пазио с притворным сожалением в голосе:
— А ведь солнце вчера предсказывало нам только хорошее!
— Тьфу! — презрительно кривится Пазио. — Такое уж здесь солнце, кабокле!? Порой оно выкидывает всякие глупые шутки.
К сожалению, на этом довольно невинном происшествии «плохие приметы» не кончаются. Следующий случай затрагивает нас более чувствительно. Моноис попросту не выполняет соглашения: в назначенный день он не является на ранчо. Гонзалеса и вообще не подает признаков жизни.
До полудня мы тщетно ждем его. Потом, не желая зря терять день, отправляемся на охоту. Под вечер мне удается подстрелить с лодки бразильского оленя, называемого здесь сеадо пардо, которого выгнали на меня наши собаки. Когда мы возвращаемся в ранчо, совсем темнеет.
Болек Будаш, поваренок экспедиции, услышав, что мы возвращаемся, выбегает навстречу и с беспокойством докладывает, что вскоре после нашего ухода прибыл какой-то индеец, который сидит в ранчо до сих пор. Болек хотел расспросить его, но индеец неразговорчив; из него ничего нельзя вытянуть.
— Где он? — спрашивает Пазио.
— Сидит в доме.
Идем к ранчо. Внутри — тьма египетская. Болек приносит от костра лучину, и при ее свете мы разглядываем пришельца. Это молодой индеец: ему, вероятно, не больше двадцати лет. Он лежит у стены и, кажется, спит. Когда мы входим, индеец приподнимается на локтях и, прищурив отсвета глаза, всматривается в собравшихся.
— Бао нойте!4 — доброжелательно приветствует его Пазио.
— Бао нойте! — едва слышно вполголоса отвечает он.
Пазио ждет, так как считает, что парень прибыл от Моноиса с вестью и начнет говорить первым. Но индеец таращит на нас глаза и молчит. Поэтому Пазио спрашивает:
— Откуда пришел?
— С Марекуиньи.
— Тебя послал к нам капитон Моноис?
Индеец одно мгновение колеблется, потом тихо говорит:
— Нет.
— Нет? — в изумлении повторяет Пазио. — Так зачем же ты прибыл сюда?
— Я иду к землякам в Фачинали и хочу тут переночевать.
— Когда ты в последний раз видел капитона Моноиса?
— Сегодня утром в тольдо.
— Почему капитон не приехал к нам?
— Не знаю.
— Когда приедет?
— Не знаю.
— Он ничего не передавал?
— Нет.
Индеец отвечает коротко, ворчливо, неохотно. В тоне его ответов сквозит явная неискренность. Так ничего и не узнав, мы выходим из дома. Ужинаем в неслишком веселом настроении. Тщетно пытаемся понять, что означает приход молодого индейца. Наконец, Пазио заявляет:
— По каким-то непонятным нам причинам Моноис не выполнил соглашения и вот прислал сюда шпиона, чтобы тот следил за нами.
Предположение, что непрошенный гость — шпион, на следующий день начинает оправдываться. Переночевав в доме, индеец никуда не уходит и остается в ранчо. Он часами не двигаясь сидит около дома, опершись спиной о стену, и зорко следит за всем, что происходит вокруг. Когда его вежливо спрашивают, скоро ли он отправится в Фачинали, парень отвечает, вызывающе усмехаясь:
— У меня еще есть время, много времени.
После полудня, так и не дождавшись Моноиса, мы сходимся в лесок на совещание. В доме остается только Болек: ему поручено присматривать за молодым индейцем. Становится ясно, что Моноис попросту обманул нас. Несмотря на это и наперекор трудностям, мы решаем отправиться на Марекуинью охотиться. Это будет не по вкусу Моноису, но очевидно мы как-нибудь договоримся с ним и поладим. А лодки пока что одолжим у Гонзалеса, их у него три. К счастью, мы захватили с собой достаточные запасы провианта — его хватит на две недели. Это сделает нас независимыми от настроений капризного Моноиса.
Единственная трудность состоит в том, что ни бразильцы, ни даже Пазио не знают опасных и многочисленных быстрин реки Марекуиньи. Продвижение против ее стремительного течения будет нелегким. Поэтому мы решаем: четверо бразильцев и Болек отправляются завтра утром со всем провиантом и багажом на двух лодках, проплывут 5 километров по Иваи до устья Марекуиньи, а затем по этой реке будут постепенно подниматься вверх. Тем временем Пазио, Вишневский и я пойдем как можно скорее по тропинкам прямо через лес к лагерю индейцев. В лагере мы найдем нескольких индейцев, которых немедленно пошлем вниз по Марекуинье навстречу бразильцам, чтобы помочь последним грести и перебраться через быстрины. Таким образом, все мы сможем через два-три дня встретиться в индейском лагере.
Пазио, Вишневский и я решаем еще сегодня выйти в путь и провести ночь у одного кабокле на берегу Марекуиньи. Михала Будаша, который сейчас нам не нужен, я временно отправляю в колонию Кандидо де Абреу.
Около четырех часов дня, когда несколько спадает жара, мы с Вишневским и Пазио покидаем ранчо Гонзалеса. Идти нам легко, так как груз наш невелик: берем с собой только ружья, револьверы и фотоаппарат.
На прощанье товарищи шутят над нами, утверждая, что мы выглядим так, будто отправляемся на вооруженный захват индейского лагеря. Пазио со смехом отвечает, что это будет трудная операция, так как у нас всего по нескольку патронов. Чтобы быстрее идти при таком невыносимом зное, мы не хотим слишком перегружать свои карманы.
За час до начала похода молодой индеец исчезает. Мы его ищем повсюду, но тщетно! Пропал.
Заметив наши серьезные приготовления, несколько нелюдимый хозяин заметно оживляется и просит меня принять его в число участников экспедиции на Марекуинью. Я отказываю: у меня и так уже много спутников, да и расходы приходится ограничивать. Мой отказ вызывает явное недовольство Гонзалеса, словно я нарушил какие-то тайные его планы. Недовольство хозяина замечает и Пазио:
— А, пес его бери! Гонзалеса считают приспешником Ферейро. Уж не хочет ли он сопровождать нас на Марекуинью в качестве «ангела-хранителя»?
Вечером, когда мы все сидим вокруг костра, неожиданно появляется гость. Мы изумлены: это капитон Моноис.
Капитон — человек в расцвете лет, широкоплечий, коренастый. Одет он, так же как и все местные кабокле, то есть ходит босиком, носит полотняную рубашку и полотняные сравнительно белые штаны. На голове у него огромная шляпа, сделанная из волокон растения такуара. Выступающие скулы, веки в форме треугольника, небольшой широкий нос и темно-коричневого цвета кожа придают лицу Моноиса явно монгольские черты.
Капитон чуть заметно улыбается, видя, какое впечатление произвел его приход. Он подходит к, каждому из нас, церемонно приветствует, протягивая руку, и в знак расположения по бразильскому обычаю хлопает каждого по плечу.
— О компадре3, ты ведь должен был прибыть только через три дня! — обращается к нему Пазио. — Разве случилось что-нибудь непредвиденное?
На ломаном португальском языке Моноис отвечает, что ничего особенного не произошло: он заехал сюда случайно, по пути к соседям. Скоро он вернется в свое тольдо, то есть в лагерь на Марекуинье, сразу же соберет людей, возьмет две большие каноэ и в назначенный срок, через три дня, приплывет к нам.
Моноис говорит это тихим низким голосом. Затем садится возле костра и вместе со всеми приступает к еде.
На следующий день капитон покидает нас. Уходя Моноис подает на прощание руку всем, за исключением меня. Просто обходит, не глядя в мою сторону, словно не видит меня.
Об этом странном поведении индейца я немедленно сообщаю Пазио, высказав предположение, что Моноис очевидно был рассеян. На лице Пазио отражаются изумление и озабоченность.
— Рассеянность? Нет! — отвечает он. В таких случаях Моноис не бывает рассеянным.
— Что же тогда? Не захотел проститься со мной?
— Не захотел.
— Почему?
Пазио пожимает плечами:
— Не знаю почему. Какая-то муха очевидно укусила его ночью. Это плохой признак, он не сулит добра.
Невольно вспоминая вчерашний вечер, не могу сдержать улыбки и выкладываю Пазио с притворным сожалением в голосе:
— А ведь солнце вчера предсказывало нам только хорошее!
— Тьфу! — презрительно кривится Пазио. — Такое уж здесь солнце, кабокле!? Порой оно выкидывает всякие глупые шутки.
К сожалению, на этом довольно невинном происшествии «плохие приметы» не кончаются. Следующий случай затрагивает нас более чувствительно. Моноис попросту не выполняет соглашения: в назначенный день он не является на ранчо. Гонзалеса и вообще не подает признаков жизни.
До полудня мы тщетно ждем его. Потом, не желая зря терять день, отправляемся на охоту. Под вечер мне удается подстрелить с лодки бразильского оленя, называемого здесь сеадо пардо, которого выгнали на меня наши собаки. Когда мы возвращаемся в ранчо, совсем темнеет.
Болек Будаш, поваренок экспедиции, услышав, что мы возвращаемся, выбегает навстречу и с беспокойством докладывает, что вскоре после нашего ухода прибыл какой-то индеец, который сидит в ранчо до сих пор. Болек хотел расспросить его, но индеец неразговорчив; из него ничего нельзя вытянуть.
— Где он? — спрашивает Пазио.
— Сидит в доме.
Идем к ранчо. Внутри — тьма египетская. Болек приносит от костра лучину, и при ее свете мы разглядываем пришельца. Это молодой индеец: ему, вероятно, не больше двадцати лет. Он лежит у стены и, кажется, спит. Когда мы входим, индеец приподнимается на локтях и, прищурив отсвета глаза, всматривается в собравшихся.
— Бао нойте!4 — доброжелательно приветствует его Пазио.
— Бао нойте! — едва слышно вполголоса отвечает он.
Пазио ждет, так как считает, что парень прибыл от Моноиса с вестью и начнет говорить первым. Но индеец таращит на нас глаза и молчит. Поэтому Пазио спрашивает:
— Откуда пришел?
— С Марекуиньи.
— Тебя послал к нам капитон Моноис?
Индеец одно мгновение колеблется, потом тихо говорит:
— Нет.
— Нет? — в изумлении повторяет Пазио. — Так зачем же ты прибыл сюда?
— Я иду к землякам в Фачинали и хочу тут переночевать.
— Когда ты в последний раз видел капитона Моноиса?
— Сегодня утром в тольдо.
— Почему капитон не приехал к нам?
— Не знаю.
— Когда приедет?
— Не знаю.
— Он ничего не передавал?
— Нет.
Индеец отвечает коротко, ворчливо, неохотно. В тоне его ответов сквозит явная неискренность. Так ничего и не узнав, мы выходим из дома. Ужинаем в неслишком веселом настроении. Тщетно пытаемся понять, что означает приход молодого индейца. Наконец, Пазио заявляет:
— По каким-то непонятным нам причинам Моноис не выполнил соглашения и вот прислал сюда шпиона, чтобы тот следил за нами.
Предположение, что непрошенный гость — шпион, на следующий день начинает оправдываться. Переночевав в доме, индеец никуда не уходит и остается в ранчо. Он часами не двигаясь сидит около дома, опершись спиной о стену, и зорко следит за всем, что происходит вокруг. Когда его вежливо спрашивают, скоро ли он отправится в Фачинали, парень отвечает, вызывающе усмехаясь:
— У меня еще есть время, много времени.
После полудня, так и не дождавшись Моноиса, мы сходимся в лесок на совещание. В доме остается только Болек: ему поручено присматривать за молодым индейцем. Становится ясно, что Моноис попросту обманул нас. Несмотря на это и наперекор трудностям, мы решаем отправиться на Марекуинью охотиться. Это будет не по вкусу Моноису, но очевидно мы как-нибудь договоримся с ним и поладим. А лодки пока что одолжим у Гонзалеса, их у него три. К счастью, мы захватили с собой достаточные запасы провианта — его хватит на две недели. Это сделает нас независимыми от настроений капризного Моноиса.
Единственная трудность состоит в том, что ни бразильцы, ни даже Пазио не знают опасных и многочисленных быстрин реки Марекуиньи. Продвижение против ее стремительного течения будет нелегким. Поэтому мы решаем: четверо бразильцев и Болек отправляются завтра утром со всем провиантом и багажом на двух лодках, проплывут 5 километров по Иваи до устья Марекуиньи, а затем по этой реке будут постепенно подниматься вверх. Тем временем Пазио, Вишневский и я пойдем как можно скорее по тропинкам прямо через лес к лагерю индейцев. В лагере мы найдем нескольких индейцев, которых немедленно пошлем вниз по Марекуинье навстречу бразильцам, чтобы помочь последним грести и перебраться через быстрины. Таким образом, все мы сможем через два-три дня встретиться в индейском лагере.
Пазио, Вишневский и я решаем еще сегодня выйти в путь и провести ночь у одного кабокле на берегу Марекуиньи. Михала Будаша, который сейчас нам не нужен, я временно отправляю в колонию Кандидо де Абреу.
Около четырех часов дня, когда несколько спадает жара, мы с Вишневским и Пазио покидаем ранчо Гонзалеса. Идти нам легко, так как груз наш невелик: берем с собой только ружья, револьверы и фотоаппарат.
На прощанье товарищи шутят над нами, утверждая, что мы выглядим так, будто отправляемся на вооруженный захват индейского лагеря. Пазио со смехом отвечает, что это будет трудная операция, так как у нас всего по нескольку патронов. Чтобы быстрее идти при таком невыносимом зное, мы не хотим слишком перегружать свои карманы.
За час до начала похода молодой индеец исчезает. Мы его ищем повсюду, но тщетно! Пропал.
ИЗМЕНА КАПИТОНА МОНОИСА
На следующий день, несмотря на окружающую буйную лесную растительность, мы с самого утра изнываем от жары бразильского февраля. Пазио, который идет по тропинке впереди нас, млеет, как в бане, а с меня и Вишневского буквально текут ручьи пота. Наконец, лес редеет и мы выходим на берег Иваи, почти напротив впадения в нее Марекуиньи.
За последние недели у нас было столько разговоров и столько споров об этой реке, что сейчас я смотрю на ее берега с некоторым волнением. Устье довольно широкое — почти как Варта около Познани, — но Пазио утверждает, что всего в нескольких километрах выше оно значительно сужается и образует предательские быстрины и водопады. В то же время Иваи, в том месте где мы стоим, несет примерно столько воды, сколько Одер перед впадением в него Нейсе.
Не мешкая мы садимся в лодку, которую находим на берегу, чтобы переправиться через Иваи. Неожиданно Пазио останавливается, зорко всматривается в противоположный берег и удивленно вскрикивает:
— Это еще что за чертовщина!
Мы тоже смотрим туда. На фоне плотной стены зелени с Марекуиньи выплывает большая каноэ, в которой сидят шестеро индейцев: четверо мужчин и две женщины. За первой лодкой появляется вторая, третья — на всех полно людей. Выбравшись на середину Иваи, индейцы направляют каноэ вниз по течению, проплывая мимо нас. В первой лодке мы узнаем… Моноиса!
Измена его становится явной: если бы Моноис спешил к ранчо Гонзалеса, то должен был бы плыть в противоположном направлении вверх по реке.
— Вот негодяй! — говорит нам Пазио и начинает кричать индейцам, сидящим в первой лодке, чтобы они приблизились к нам.
— Бао диа5, компадре! — приветствует Пазио Моноиса. — Подойди ближе, компадре капитон!
— Не могу! — бурчит индеец. — Скоро пойдет дождь, надо спешить.
— Дождь будет и на середине реки и на берегу. Куда ты плывешь в таком многочисленном обществе?
— В Буфадеру.
Буфадера — это лагерь индейцев, находящийся отсюда на расстоянии двух дней пути на лодке. Из этого явствует, что Моноис собирается пробыть там долго.
— Жаль! — говорит Пазио. — Мы думали, что ты будешь ждать нас в своем тольдо на Марекуинье. И вот оказывается, что ты уезжаешь.
— Си6, уезжаю.
Пазио показывает на меня рукой и разъясняет:
— Охотник из далеких стран хотел у вас поохотиться и даже договорился с тобой. Он друг твой и всех короадов.
Моноис медленно крутит головой и сухо произносит:
— Ошибаешься, компадре Томаис! Он мне не друг и вообще не друг короадов!
— О, черт возьми! Какой-то подлец наварил нам каши! — по-польски говорит мне Пазио и громко обращается к Моноису. — Почему ты так думаешь?
— Он платит бразильцам за работу по пять мильрейсов7 в день, а нам хочет платить только по два. Он собирался обмануть нас!
За последние недели у нас было столько разговоров и столько споров об этой реке, что сейчас я смотрю на ее берега с некоторым волнением. Устье довольно широкое — почти как Варта около Познани, — но Пазио утверждает, что всего в нескольких километрах выше оно значительно сужается и образует предательские быстрины и водопады. В то же время Иваи, в том месте где мы стоим, несет примерно столько воды, сколько Одер перед впадением в него Нейсе.
Не мешкая мы садимся в лодку, которую находим на берегу, чтобы переправиться через Иваи. Неожиданно Пазио останавливается, зорко всматривается в противоположный берег и удивленно вскрикивает:
— Это еще что за чертовщина!
Мы тоже смотрим туда. На фоне плотной стены зелени с Марекуиньи выплывает большая каноэ, в которой сидят шестеро индейцев: четверо мужчин и две женщины. За первой лодкой появляется вторая, третья — на всех полно людей. Выбравшись на середину Иваи, индейцы направляют каноэ вниз по течению, проплывая мимо нас. В первой лодке мы узнаем… Моноиса!
Измена его становится явной: если бы Моноис спешил к ранчо Гонзалеса, то должен был бы плыть в противоположном направлении вверх по реке.
— Вот негодяй! — говорит нам Пазио и начинает кричать индейцам, сидящим в первой лодке, чтобы они приблизились к нам.
— Бао диа5, компадре! — приветствует Пазио Моноиса. — Подойди ближе, компадре капитон!
— Не могу! — бурчит индеец. — Скоро пойдет дождь, надо спешить.
— Дождь будет и на середине реки и на берегу. Куда ты плывешь в таком многочисленном обществе?
— В Буфадеру.
Буфадера — это лагерь индейцев, находящийся отсюда на расстоянии двух дней пути на лодке. Из этого явствует, что Моноис собирается пробыть там долго.
— Жаль! — говорит Пазио. — Мы думали, что ты будешь ждать нас в своем тольдо на Марекуинье. И вот оказывается, что ты уезжаешь.
— Си6, уезжаю.
Пазио показывает на меня рукой и разъясняет:
— Охотник из далеких стран хотел у вас поохотиться и даже договорился с тобой. Он друг твой и всех короадов.
Моноис медленно крутит головой и сухо произносит:
— Ошибаешься, компадре Томаис! Он мне не друг и вообще не друг короадов!
— О, черт возьми! Какой-то подлец наварил нам каши! — по-польски говорит мне Пазио и громко обращается к Моноису. — Почему ты так думаешь?
— Он платит бразильцам за работу по пять мильрейсов7 в день, а нам хочет платить только по два. Он собирался обмануть нас!