Фильчаков Владимир. Светлый квартал

   Гоша опрокинул водку, зажмурился, понюхал хлеб. Хлеб оказался черствым. Он откусил хрустящий огурец, пожевал и спросил:
   - А... за что вы их так... придурков?
   - А как же? Когда у меня не было сигнализации и дистанционного управления огнем, они добирались сюда и сжигали все. Я отсиживался в лесу, а потом приходилось отстраиваться заново. Мне это быстро надоело. Теперь я не пускаю их ближе пятидесяти метров до рощи. Да вы не беспокойтесь - они не настоящие.
   - Как не настоящие?
   - Вы в компьютерные игры играли когда-нибудь? Ну вот, это что-то вроде. Муляжи. Куклы. Вы же видели, я начал стрелять, а они даже не залегли. Одно слово - придурки. Они идут сюда с идиотской периодичностью, по расписанию. Следующий сеанс - в среду, в это же время.
   Он налил еще водки. Выпили.
   - А откуда же они идут? - спросил Гоша.
   Пороховницын пожал плечами.
   - Они всегда приходят с одной стороны - там женский монастырь, я туда езжу иногда за хлебом. В монастыре их нет, так что откуда они берутся - не имею понятия. Поверьте, мне это не нравится совсем - убивать. Пусть даже не людей в полном смысле, но ведь выглядят они как люди. Но мне нравится жить здесь, и за эту жизнь я буду бороться! - Он стукнул кулаком по столу, лицо у него потемнело. - Да, буду бороться. Здесь я свободен. Понимаете? Я полностью свободен, я ни от кого не завишу, я никому не подчиняюсь, никто мне не указ. Я делаю что хочу. Понимаете? А они лезут, чтобы все разрушить, а меня - убить. Как я должен поступать, по вашему? Отдать им все на разор? Или уйти отсюда? А почему, собственно? Почему я должен переселяться? Понимаете? Мне хорошо именно здесь, в этом лесу, среди этих комаров, которые одни и составляют мне компанию. Мне хорошо здесь. Понимаете?
   Он замолчал, налил водки, выпил.
   - Почему? - спросил он сам себя. - Почему за свободу надо платить такую цену?
   - И давно вы здесь живете?
   - Восемь лет уж отпраздновал.
   - И что, все восемь лет вы так и стреляете? И сколько же человек вы убили за восемь лет?
   - Осуждаете, все-таки? - Пороховницын усмехнулся. - Я и сам себя осуждаю. Но иначе - не могу.
   - А вы не пробовали с ними договориться?
   Пороховницын посмотрел на Гошу долгим взглядом, потом задрал косоворотку и Гоша увидел на груди два старых шрама от пуль.
   - Я кое-как выжил тогда. Больше попыток договориться я не предпринимал.
   - Но вы хоть пытались выяснить - кто их посылает? Языка брали?
   - Было дело, - хмуро ответил хозяин. - Только от него ничего не удалось добиться. Молчал, как партизан. По-моему, он ничего и не знал.
   - Вы его...
   - Да. А что было делать? Да! Не смотрите на меня так!
   Он закрыл лицо ладонями, принялся раскачиваться. Потом резко убрал руки.
   - Пойдемте!
   - Куда?
   - Пойдемте, я покажу вам их трупы, увидите сами, что это не люди.
   - Да я вам верю, - мягко сказал Гоша.
   - Верите... А почему же осуждаете? Я же вижу по вашим глазам...
   - Да не осуждаю я, - Гоша махнул рукой, выпил водки. - Я не понимаю, вот что. Пусть это не люди. Пусть. Но ведь это не фашисты какие-нибудь, не монстры из "Дума"... Знаете что? Вы должны выяснить, кто их посылает и...
   - И?
   - Ну, не знаю, поговорить... Убедить...
   - Это из Города, - с ненавистью сказал Пороховницын. - Это может быть только оттуда.
   - Но ведь Город в другой стороне.
   - Он везде. Он вокруг. И нет от него спасения.
   Он разлил остатки водки, швырнул бутылку в кусты.
   - Помогите мне, - попросил жалобно. - Помогите. Найдите - кто. Убедите. Я не могу. Если я уйду надолго, то возвращаться мне будет некуда. Они все сожгут и разрушат. Помогите.
   - Хорошо, - сказал Гоша. - Я постараюсь. Обещать твердо не могу, но постараюсь.
   - Спасибо, - почти прошептал Пороховницын. - Спасибо на добром слове.
   - Вы вернете мне оружие?
   - Что? Да, конечно. - Он вытащил Гошины пистолеты из карманов галифе, положил на стол.
   - Скажите, а вы не пробовали вернуться в Город?
   - Нет. Я не хочу туда возвращаться. Я ненавижу Город. Мне нравится здесь. Понимаете?
   Гоша покивал, спрятал оружие. Спросил:
   - Дорога ведет к монастырю?
   - Да. Но сейчас вам не стоит идти. Уже полдень, а путь до монастыря не близкий. Выйдете рано утром, к вечеру придете.
   - Нет, - сказал Гоша. - Я пойду сейчас. Скажите... у вас есть динамит?
   - Динамит? Зачем?
   - Взорвать стену.
   - Стену? Ах, стену. Есть. Есть у меня динамит. Сейчас.
   Он скрылся в сарае, повозился там, вышел с солдатским вещьмешком.
   - Возьмите. Там три связки и запальные шнуры. Еще коробка патронов, спички.
   Гоша отсчитал пять сотенных бумажек, Пороховницын равнодушно сложил купюры, спрятал.
   - Значит, вы хотите вернуться в Город? А почему?
   - Потому, что, в отличие от вас, мне здесь не нравится. Вот закончу свои дела и назад.
   - Вот как. Что ж, это ваше дело. Погодите. Я дам вам продуктов. И воду.
   Гоша сложил принесенные хозяином овощи, буханку черствого хлеба и солдатскую флягу с водою в мешок, закинул на плечо.
   - До свидания. Спасибо за гостепреимство.
   - Счастливо, Гоша.
   Гоша вышел из рощи, отыскал дорогу. Очень далеко виднелась другая роща, дорога шла туда. Пройдя метров пятьдесят, Гоша заметил в траве что-то черное. А, это те люди лежат. Кстати, у них оружие. Автоматы. Пригодятся. И патроны, наверное, есть. Гоша решительно свернул с дороги, пробрался сквозь травяное переплетение, остановился. На земле лежал ворох одежды. Черный мундир с медными пуговицами. Поверх мундира - автомат. Это действительно не люди. Гоша оглянулся на рощу - Пороховницын явно наблюдал за ним через прицел. Взял автомат. Автомат оказался неожиданно легким, Гоша даже пошатнулся от несоразмерного усилия. Деревянный. Сделан хорошо, выкрашен черной краской, блестит как металлический, но - деревянный. Он переломил ствол о колено и высоко поднял над головой, показывая Пороховницыну. Бросил деревяшку в траву и пошел, не оглядываясь.
   Зря он не послушался Пороховницына и не переночевал. Уже темнело, а дорога все также вилась в пустынном поле с редкими рощами. Придется ночевать под открытым небом. Гоша свернул с дороги, вытоптал площадку в траве, вырвал особо толстые стебли, кое-как устроил ложе, укрылся пиджаком и попытался заснуть. Ложе оказалось жестким и неудобным, Гоша долго ворочался с боку на бок, смотрел в черное небо, усыпанное звездами, считал метеоры, улыбался мысли загадать желание, и незаметно уснул.
   - Ну-с, просыпайтесь, Георгий, - услышал он голос. - Сеанс окончен.
   С него сняли шлем и он уставился в глаза Ермакову.
   - Как, уже все?
   - Да.
   - Но я же ничего не успел.
   - Увы.
   - Значит, опять сто долларов?
   - Вы были в Светлом квартале?
   Гоша сел на кушетке. Медсестра с любопытством смотрела на него. Ермаков мял в руках сигарету.
   - Был. Ничего интересного. Бесконечное поле, заросшее травой, редкие рощицы. Ничего интересного. Ваш квадрат на плане Города не соответствует размерам. Поле гораздо больше.
   - Кого-нибудь встретили?
   - Да. Живет там один. Пороховницын Иван Пантелеймонович. Играет в войну.
   - Вот как... - Ермаков выронил сигарету. - Я же говорил ему...
   - Вы его знаете?
   - Ладно. Это не существенно.
   - Послушайте... - Гоша замялся. - Я ничего не успел. Мне нужно... Словом... Нельзя ли бесплатный сеанс?
   - Вот что, Георгий, - Ермаков поднял сигарету, поискал глазами и бросил сигарету в корзину для бумаг. - Я не думаю, что вам понадобится следующий сеанс.
   - Да что вы говорите?! Как это не понадобится?
   - Ладно. - Ермаков махнул рукой. - Приходите завтра. Только я думаю, что вы не придете. По аналогии с Пороховницыным.
   - Что это значит?
   - Не знаю. Вам предстоит выяснить.
   - Но...
   - Все, Георгий. Меня ждет следующий... пациент.
   Гоша вышел из института, посмотрел на небо. По небу плыли тяжелые тучи, собирался дождь, дул холодный ветер. Ежась, Гоша пошел по аллее. По асфальту застучали крупные капли. Сейчас хлынет, - подумал он. И дождь хлынул, и Гоша промок до нитки, пока дошел до общежития. Слава Богу, Марка дома не было. Больше всего Гоше не хотелось сейчас отвечать на какие бы то ни было вопросы. Он разделся, развесил одежду на веревке, протянутой через комнату и залез под одеяло. Панцирная сетка кровати противно заскрипела. Гоша закрыл глаза. Не хватало только простыть, - подумал он. Холодно. Ноги никак не могли согреться. Гоша свернулся калачиком, укрылся с головой.
   Проснулся он от того, что что-то больно уперлось в спину. Он повернулся, не открывая глаз и не услышал скрипа кроватной сетки. Дурдом, - подумал он и открыл глаза. Что случилось с потолком? Почему он стал голубым? Да это же не потолок, это небо! Гоша рывком сел, огляделся. Он сидел на вытоптанной им полянке среди травы. Рядом лежал вещьмешок, на плечах висел пиджак с пистолетами.
   - Дурдом, - сказал он и посмотрел на часы. Восемь.
   Холодно и мокро - ночью выпала роса. Надо бы позавтракать, но слишком холодно. Он закинул вещьмешок за спину, вышел на дорогу. Постоял, покачал головой и побежал, чтобы согреться. Пистолеты противно колотили по груди. Разогрелся, теперь можно и позавтракать. Он сел на обочине, развязал мешок, достал помидоры, хлеб, воду. Здоровый образ жизни - подумал он, свежий воздух, ночевка под открытым небом, овощная диета, утренняя пробежка...
   Однако, это странно - ведь сеанс же закончился. Или ему это приснилось? Ну как же - он разговаривал с Ермаковым, потом вышел из института и попал под дождь, пришел домой, лег в постель, уснул и проснулся здесь. Он спит, что ли? Или тогда спал? Дурдом. Он глотнул ледяной воды из фляги, собрал мешок и двинулся дальше. Через час что-то показалось вдали, какой-то высокий забор, за ним - деревянные крыши, остроконечная часовня. Монастырь. Больше похоже на скит. Раскольники там живут, что ли? Староверы, крестящиеся двумя перстами? Ну-ну. Посмотрим.
   Солнце поднималось все выше, становилось жарко. Гоша замедлил шаги, снял пиджак, сунул пистолеты за пояс, прикрыл рубахой. До монастыря еще далеко, часа два идти, не меньше.
   Гоша угадал. Ровно через два часа он приблизился к скиту. Забор из почерневших от времени бревен в два человеческих роста, кондовый такой забор, выстроенный основательными мужиками, не монахини же таскали эти бревна. Дорога упиралась в массивные бревенчатые ворота, наглухо закрытые. Женская обитель. Примут ли здесь мужчину - вот вопрос. Гоша постучал кулаком. Звук получился слабым. Он сунул было руку за пистолетом, чтобы постучать рукояткой, но передумал, стукнул несколько раз ногой. Его услышали, на высоте груди открылось маленькое оконце, в нем показалась старушечья голова, туго стянутая черным платком.
   - Чего надоть? - осведомилась голова, шамкая беззубым ртом.
   Гоша постарался, чтобы голос звучал солидно, сказал:
   - Мне необходимо повидать мать настоятельницу.
   Старушка молчала, жуя губами и смотрела неприязненно. Гоша нетерпеливо потоптался, открыл было рот...
   - Мать игуменья заняты, - сказала привратница.
   - Я подожду, - согласился Гоша.
   - Ну обожди, - ответила старушка и закрыла оконце.
   Гоша сел, привалился спиной к воротам и закрыл глаза. Минут через двадцать он начал проявлять нетерпение, встал, принялся ходить перед воротами. Через полчаса снова постучал.
   - Чего надоть? - спросила привратница.
   - Я... э... Позовите мать игуменью. Я ведь жду.
   - А, это ты, - вспомнила привратница. - Ждешь. Ну жди, жди.
   И она закрыла окошко.
   - Эй, - слабо позвал Гоша, поняв, что так можно прождать целый день и ничего не дождаться. Однако он исправно просидел еще полчаса, и его разобрала злость. Он достал из мешка связку динамита, подошел к воротам и с остервенением заколотил каблуком.
   - Чего надоть? - в третий раз спросила привратница.
   Гоша побагровел и сказал, тыкая ей в лицо связку:
   - Знаешь, что это такое, божий одуванчик? Это динамит. Знаешь, что такое динамит? Вижу, знаешь. Так вот, если через пять минут я не увижу мать игуменью, я взорву ваш чертов забор к чертовой матери.
   На лице привратницы мелькнул испуг, но не от угрозы, а от Гошиного чертыхания. Она перекрестилась. И тут послышался голос:
   - Сестра Варвара, кто там?
   - Да вот, мать игуменья, добрый молодец. Вас видеть хочут, оченно ругаются.
   В окошке показалось лицо игуменьи, и Гоша застыл. Лицо было очень знакомое, но старое, покрытое морщинами, постное, с безжизненными глазами. Это мать Арины, что ли? Игуменья долго разглядывала Гошу, и выражение на ее лице не менялось. Молчание длилось долго. Наконец игуменья сказала:
   - Гоша. Ну, здравствуй.
   - Арина?! - выдохнул Гоша, подавшись вперед.
   - Да.
   - Но... как же это? Ведь ты...
   - Я живу здесь давно. Прошла полный путь от послушницы. А ты что поделываешь?
   - Я... я за тобой пришел.
   - А зачем? Я тебя просила прийти?
   Гоша не ответил. Он понял, что искал Арину зря. Арина молчала, все также безжизненно глядя на него. Он совладал с собой, хмуро сказал:
   - Я пришел за тобой, потому что не знал, что тебе здесь хорошо. Теперь вижу, что шел напрасно. Еще я хотел извиниться перед тобой за то, что оставил тебя тогда. Ты ненавидишь меня? - Арина молчала. - Презираешь? Что ж, наверное есть за что.
   - Я давно простила тебя, Гоша.
   - Вот как, - тускло отозвался он. - Спасибо.
   - Ступай себе с Богом. И не приходи больше.
   Гоша повернулся и побрел прочь. Вот так. Он пришел туда, откуда не возвращаются, чтобы вызволить Арину, а она даже не открыла для него ворота. Зачем же он шел? А для себя он шел. Остался тогда на душе осадок, который хотелось смыть, и вот вроде бы все разрешилось благополучно, а осадок не исчез, а стал еще гуще и тяжелее. Он остановился, постоял, раздумывая, потом топнул ногой и сказал вслух:
   - И ладно. И хорошо. Мать игуменья? Ну и отлично. Что я, в конце концов, страдаю? А провались оно все к такой-то матери! Она меня давно простила. Ха! Да не за твоим прощением я сюда шел, черт возьми! Я вытащить тебя отсюда хотел. А тебя не надо вытаскивать. Ты уже успела состариться тут. Ну и ладно. Ну и живи. И ради Бога.
   И он зашагал по дороге, стараясь не думать ни о чем, и скоро понял, что идет в другую сторону, остановился, хотел было повернуть назад, да вспомнил слова Пороховницына: "Город везде. Он вокруг." И на плане у Ермакова был нарисован квадрат. И он пошел дальше. Не все ли равно, где проходить через стену.
   Вдали показался лес, не отдельная роща, а именно лес. Местность немного понижалась к лесу, и Гоша увидел речку. Хоть какое-то разнообразие в пейзаже. Возле реки стояло несколько бревенчатых приземистых домов. Деревенька. Маленькая, но все же деревенька. Люди. Ладно, вперед.
   Речка оказалась маленькой, собственно, речкой ее назвать нельзя, это скорее большой ручей, заросший ивняком. Дома огорожены высокими заборами, сколоченными из разнокалиберных досок. Гоша подошел поближе и за забором тотчас загремела цепь и послышался низкий собачий лай. Гоша взялся за медное кольцо в калитке и стукнул три раза. Собака захлебывалась лаем и рвалась с цепи. Калитка распахнулась и Гоша оторопел. Перед ним стояла Белка, в простеньком ситцевом платье, в огромных резиновых сапогах - ни дать ни взять деревенская девчонка, загорелая и улыбающаяся.
   - Белка! - ахнул он.
   - Крутой парень! - вскричала Белка и бросилась ему на шею.
   Он обнимал ее худое тело и чувствовал, что сейчас заплачет. Жива. Жива! Господи, как хорошо, что ты жива!
   - Пойдем отсюда, - сказала Белка. - Туда, к реке.
   Она схватила его за руку и потащила прочь от дома. Они сели на берегу вдалеке от деревеньки.
   - Белка, - сказал Гоша, радостно улыбаясь, - ты жива.
   - А почему я должна быть не жива?
   - Ну, как же? Я пришел в квартиру - дверь выломана, в вашу комнату тоже, кровь на полу...
   - Ты искал меня, да? Я тогда задержалась на работе, иду домой, а Кит хватает меня за руку и тащит в сторону, говорит, что всех наших взяли.
   - Кит? Он тоже жив?
   - Жив, жив. Он остался в Городе, а я пошла сюда, за тобой.
   - За мной?
   - Ну да. Кит сказал, что вы с подружкой направились в Светлый квартал. Ну и я за вами. Думаю, что мне делать в Городе-то? Думаю, найду тебя и отобью у подружки твоей. Я же видела, как ты на меня смотрел.
   - Я не пошел тогда в квартал. Арина пошла, а я нет.
   - Так значит ты только сейчас сюда попал?
   - Ну да. Я и не чаял встретить тебя. Думал, тебя расстреляли.
   - Подружку свою искал?
   - Искал.
   - Она теперь игуменья в монастыре.
   - Видел. Даже ворота не открыла.
   - Еще бы. Женская обитель. Пусти туда мужика, и все монахини полезут на него - голодные ведь. Не завидую я тому мужику, который попадет туда.
   - Ну, так уж...
   - А ты думал. Сексуальный пост - это же противоестественно. Точно говорю. Меня чуть было не занесло к ним, вовремя опомнилась. Вот жизнь у них, а? Дома грешат напропалую, а здесь грехи замаливают. Слушай, парень... Тебя как зовут-то?
   - Гоша.
   - А меня - Валя. Белкой меня тут не зовут. Слушай, Гоша, зря ты сюда пришел. Я тут уже восемь месяцев. Это кошмар! Представляешь, заснешь здесь и оказываешься дома, заснешь дома и оказываешься здесь. Я уже не могу так, я с ума скоро сойду. Здесь - тоска смертная, я тут в работницах - вкалываю от зари до зари, дом, поле, скотина. Я - городской житель, я не привыкла в деревне, не хочу я здесь. Да ладно бы, можно немного и так пожить, но я уже больше не могу - там и здесь, там и здесь. Там одно, здесь другое. Я выспаться хочу, просто выспаться, без сновидений, а заснешь - и снова здесь. Надоело. У них тут ни тебе телевизора, ни развлечений, приходят домой, пожрут и спать. Встали - поперлись работать. Сегодня выходной, дрыхнут все, храп стоит, как только дом не развалится. Уведи меня отсюда. Уйдем куда-нибудь, хижину построим и заживем. А?
   - Мы вернемся в Город.
   - В Город? Да как? Я уж тыкалась в стену, тыкалась - ни фига.
   - У меня есть динамит.
   - Ну? Ну, ты крутой парень. Собираешься взорвать стену? Здорово. Никто не пробовал. Они же тут все добровольцы, их такая жизнь устраивает, с чего бы им стену ломать. Я с тобой.
   - Идем. Прямо сейчас.
   - Погоди. Записку хоть напишу, чтоб не искали.
   - Стой. Проснется еще кто, не отпустят.
   - Не отпустят? Пусть попробуют. Я им такую жизнь устрою... Отпустят. Здесь никого не принуждают, не беспокойся. Да я быстро, ты посиди здесь. Я мигом. Жратвы прихвачу. Жди.
   Она убежала, бухая сапожищами. Вернулась через десять минут, в джинсах, в клетчатой рубахе и кроссовках, тоненькая, стройная, улыбающаяся. В руке она держала полотняный мешок. Гоша сложил принесенные ею хлеб, сало и овощи в свой сидор.
   - Идем?
   И они пошли, и у Гоши на душе было радостно, и ничего не осталось от осадка от встречи с Ариной. Белка что-то говорила, рассказывала о своей жизни в Квартале, смеялась над чем-то, а потом вдруг остановилась и сказала:
   - Поцелуй меня. Немедленно.
   И они стали целоваться, и Гоша только теперь понял, как он ждал этого, как надеялся на это, и как хорошо стало от того, что это наконец произошло.
   Потом они с аппетитом поели,и, смеясь и болтая, пошли дальше.
   Им пришлось переправиться через реку. Они перешли ее вброд и Гоша перенес Белку на руках. К стене они вышли под вечер.
   - А нельзя перелезть? - спросила Белка.
   - Высоко. Лестница нужна, а где ее взять. И инструментов нету. Да и перелезешь ли - неизвестно. Взорвем, ну ее к черту. Кстати, на всякий случай, скажи-ка мне свой адрес. Ты, часом, не замужем там, дома?
   - Нет, - Белка засмеялась, назвала адрес, Гоша три раза повторил, запоминая. Потом достал динамит, закрепил запальные шнуры. Огляделся в поисках укрытия - место было ровное как стол.
   - Ладно, - сказал он. - Ложись здесь и не высовывайся. Голову прикрой. Вот так. Я сейчас.
   Он руками выкопал ямку под стеной, сложил динамит, поджег фитиль и бегом кинулся к Белке. Навалился на нее, закрывая телом.
   - Рот открой.
   - Зачем?
   - Открой, говорю. Чтобы не оглохнуть.
   Рвануло так, что кирпичная крошка долетела до них, на пятидесятиметровое расстояние.
   - Бежим! - скомандовал Гоша.
   Они побежали. В стене зиял пролом.
   - Быстрее!
   Он затолкал Белку в пролом, полез сам. Стена оказалась метровой толщины. Они быстро выбрались наружу и увидели Город.
   - Ура! - закричала Белка. - Получилось!
   Гоша оглянулся. Пролома не было. Ровная поверхность.
   - Ну-ну, - сказал он. - Дурдом.
   И тут Город поплыл перед глазами, побелел, и Гоша увидел стену общежитской комнаты. Он сел, протер глаза. Ладно, с этим мы справились. А теперь - вперед, к Белке. Ее зовут Валя. Хорошее имя - Валя. Гоша надел свои лучшие брюки и рубашку, подмигнул отражению в зеркале."Кажется я закончил свои дела в Городе Желаний", - подумал он, - "и сто долларов мне больше не понадобятся". Он купил большой букет цветов и пошел к Белке.