Фингарет С.. Скифы в остоконечных шапках

   Иданфирс осадил коня и спрыгнул прямо на войлок. Вождь невров, юноша с бледным рыхлым лицом, располосованным татуировкой, недовольно отодвинулся. Пыльные сапоги очутились рядом с полой его узорчатого кафтана.
   - Да будет вам удача, да продлится ваш род, да умножатся ваши стада, - сказал Иданфирс. Он сел на пятки, как обычно сидят кочевники, когда беседуют и отдыхают.
   - То же и тебе, - откликнулись вожди.
   Царь будинов, рыжеволосый великан с голубыми глазами, протянул Иданфирсу ритон, наполнив предварительно из бурдючка.
   - Простите, вожди, что заставил ждать, - сказал Иданфирс. - Не хотел дух отца раньше времени тревожить, ушел с первой стоянки. - Он сделал глоток и передал ритон дальше. - Созвал я вас, вожди, в священное место, чтобы совет держать. Царь персов Дарий и семьсот тысяч воинов топчут степь. Их мечи ищут крови; на остриях их стрел притаилась смерть. Жить нам или погибнуть, вожди? Ваше слово.
   - Давно ли скифы стали бояться чужого оружия? - насмешливо спросил вождь невров.
   Невр был молод, не ему было первому говорить. На скулах Иданфирса забегали злые желваки.
   - Скифы чужого оружия не боятся, - выговорил он медленно, топя в словах гнев. - Только скифов горстка, а персов гора. Малому большое не одолеть. Гора горстку раздавит.
   Невр рассмеялся. Он был доволен, что скифы, считавшие себя властелинами степи, попали в беду.
   - Горстка, царь Иданфирс? - продолжая смеяться, сказал вождь невров. - Когда в давние времена скифский царь Ариант пожелал узнать, много ль под его властью людей, он приказал каждому скифу принести по бронзовому наконечнику. Сколько наконечников набралось? Гора. Своими глазами видел близ Гипаниса вашу святыню - огромный котел, отлитый из наконечников. Толщина его стенок шесть пальцев.
   Иданфирс не стал тратить время на пререкания.
   - Не о том речь, - сказал он. - Персы раздавят нас, за вас примутся. Справитесь ли с ними поодиночке? - Он обвел глазами по очереди всех вождей, дольше всего его взгляд задержался на широком, открытом лице вождя будинов.
   - Моя мысль догнала твою, Иданфирс, - отозвался рыжеволосый великан. - Вместе мы сила, поодиночке - ничто. Персы пришли завоевать всю степь, и будины натянут луки вместе со скифами, в стороне остаться не пожелают.
   - Пусть только персы посмеют напасть на невров, невры дадут им отпор. За скифов же биться невры не будут, - сказал юный вождь упрямо.
   - Дарий разрушил крепости на Ниле, смел с лица земли города Вавилона. Невров персы раздавят и не заметят, как раздавили, - сказал вождь меланхленов. - Но в одном невр прав. Дарий затеял поход против скифов, не против нас, и мы подождем. Так ли я говорю, вожди? Разве скифы нам друзья или братья, что мы должны проливать за них нашу кровь?
   Скифы не раз совершали набеги на оседлые племена, живущие по краю степи, и три вождя коснулись подбородком груди, выражая согласие с вождем меланхленов.
   От меланхленов Иданфирс отказа не ждал, другое дело - дикие тавры, живущие разбоем без суда и закона. Но спорить и уговаривать не приходилось. Каждый вождь принял решение.
   - Что скажут наши соседи с восхода и юга? - быстро спросил Иданфирс. Не хотелось ему и здесь услышать дурное.
   - Я боюсь, что война вытопчет наши посевы и вырубит наши сады, сказал вождь гелонов и трижды дунул на бобровый воротник своего кафтана, отгоняя зло. - Чтобы этого не случилось, гелоны выступят вместе с войском будинов и скифов.
   - Гелоны могли бы укрыться в своих лесах и отсидеться в болотах, но они не хотят уподобиться бобрам или лягушкам! - воскликнул вождь савроматов. - Ну а нам, и подавно, точить мечи. Если савроматы отступят, то женщины смогут плевать им в лицо. Презирая мужчин, они пойдут на врага сами.
   Племя савроматов, занимавшее землю за рекой Танаисом [Танаис древнее название Дона], к северу от впадины Меотийского озера [Меотийское озеро - древнее название Азовского моря], вело свой род от женщин воительниц - амазонок. Савроматские женщины, сохраняя стародавний обычай, охотились вместе с мужьями, стреляли из лука, скакали в седле и носили мужскую одежду.
   - Правильно, савромат! - сказал Иданфирс. - Если будет нужда, и наши женщины сядут в седло и повесят на пояс горит, а не золотые безделки, Иданфирс кивнул в сторону молодого вождя невров, с ног до головы увешанного украшениями и талисманами из волчьих клыков, оправленных в золото. - Ступайте, - сказал он вождям, не пожелавшим присоединиться к союзу, - и журавли, пролетевшие сейчас над священным Мечом, протрубят во всех стойбищах и селениях о трусости пяти вождей.
   - Не время тебе, заносчивый скиф с чашей у пояса, смеяться над кем бы то ни было, - сказал вождь меланхленов, вставая.
   Вожди-отступники созвали свои дружины и, не простившись, не пожелав друг другу долголетия, разъехались в разные стороны.
   - Осталось четверо, - сказал вождь будинов. Он загнул большой палец и поднял ладонь. - За нами будины, скифы, гелоны и савроматы. Это немало, потому что все будут биться насмерть.
   - Персов - гора, нас - четыре горстки, - сказал Иданфирс. - Что толку погибнуть, а земли и скот оставить врагу?
   - Как же еще померить нам силы с персами? - удивленно спросил буддин. - Что предлагаешь ты вместо битвы?
   - Ловушку.
   - Иданфирс рассчитал верно, - сказал вождь гелонов. - Кибитки с женщинами и детьми и весь скот, кроме необходимого, отправим на север, сами же помотаем персов по степи и лесным чащобам, пока с голоду не перемрут.
   - Отступать, заманить врага, держась от него на расстоянии одного перехода, сжигать траву, засыпать колодцы. Согласны действовать так, вожди? - спросил Иданфирс.
   Вожди опустили на грудь подбородки.
   Иданфирс отвязал от пояса окованную золотом чашу. Эта чаша была наследством отца и деда, знаком и символом царской власти над степными кочевниками-скотоводами.
   Скифы вели свой род от Таргитая, сына верховного бога Папая, и змееногой богини, обитательницы пещер. Таргитай взял змееногую в жены. От этого брака родились три сына. "Кого из них выберешь наследником?" спросила богиня. "Того, кто натянет мой лук и опояшется моим поясом с чашей на конце пряжки", - ответил герой Таргитай. Два старших сына силились-силились, лук натянуть не смогли, только себя изувечили. Младшему сыну, по имени Скиф, подвиг как раз по плечу пришелся. Он лук натянул и отцовским поясом с чашей как надо опоясался.
   "Тебе и царем быть", - сказала мать.
   С той поры прошла ровно тысяча лет, и тысячу лет цари скифов носят на поясе золотую чашу.
   - Скрепим договор, как положено, кровью, - сказал Иданфирс и налил в чашу вино. - Сила нашего союза будет на вечные времена, потому что клянемся не в открытой степи, не под деревом или на две балки, а близ священной горы Меча.
   Вожди поднялись. Каждый вынул из ножен свой акинак, закатал рукав куртки или кафтана. В чашу брызнула кровь, раздались слова клятвы в вечном союзе четырех племен.
   Потом все разъехались. Иданфирс со своей дружиной остался один. Он приблизился к самой горе - свидетельнице союза. Эта была не скала, и не холм, поросший деревьями. Гору составили груды хвороста, нагроможденные до неба. На вершине, задевая облака рукоятью, гордо высился Меч - бог войны и кровавой потехи. Когда шли бои, ему приносили в жертву по одному человеку от каждой сотни захваченных в плен. И если пленных было так много, что мокрый от крови хворост оседал до земли, поверх старых груд громоздили новые, и бог, живший войной, по-прежнему вздымал железную рукоять в синее небо.
   - Клянусь богиней Табити и богом Папаем! - крикнул Иданфирс Мечу. Кровь врагов напитает твой хворост! Залогом пусть будет это. - Иданфирс направил лук кверху и спустил далеко отведенную тетиву. Стрела унеслась в небо, выше Меча, к белым, недвижно висевшим тучкам.
   - И это! - раздалось на вершине.
   К ногам Иданфирса упали три связанных вместе скальпа. Стоявшие рядом дружинники отшатнулись. Иданфирс посмотрел наверх. С той стороны, где вершина имела доступ, а не срывалась отвесно, спускался, сутулясь, высокий седой человек.
   - Старик! - вскричал Иданфирс изумленно. - Снова Старик!
   - Прикажешь схватить? - спросил Палакк, предводитель дружины.
   - Постой, не уйдет. Поглядим, что примется делать.
   Старик легко спрыгнул на землю, словно груз прожитых лет не придавил ему плечи, и приблизился не торопясь.
   - Что ты делал на священной горе, Старик?
   - Шит силой наполнял.
   Старик протянул Иданфирсу круглый железный щит. В глаза ударил слепящий луч. Его метнула пантера - владычица щита. Она стояла, выпрямив лапы, в середине железного поля. Огненный глаз сверкал злобой, в ощеренной пасти торчали клыки, острые, как нетупеющие акинаки. Бешенством раздувались круглые ноздри.
   - Спасибо, мастер, - сказал Иданфирс, принимая щит Золотой пантеры из рук Старика. - От такого подарка вражеское копье само отскочит, стрела стороной облетит.
   Он поднял глаза, с трудом оторвав взгляд от пантеры, и не увидел того, к кому обращался. На том месте, где только что стоял Старик, никого не было.
   - Проклятый оборотень, снова исчез, заманил нас пантерой и скрылся! вскричал предводитель дружины.
   - Оставьте его, - сказал Иданфирс. - Он храбрый воин и мудрый мастер. Он один сделал больше, чем все мы вместе, и, если бы живые могли менять волю мертвых, я отдал бы ему девчонку. Он заплатил большой выкуп скальпами и щитом.
   Не выпуская щита из рук, Иданфирс с разбега вскочил на коня. Золотая пантера вспрыгнула вместе с ним.
   С этого дня Иданфирс с щитом не расставался. Золотую пантеру видели сразу во многих местах. Она отражала удары и слепила врага, если дело доходило до рукопашной, вихрем неслась, когда серый, мышиного цвета конь уносил своего всадника от погони, и медленно двигалось около Савлиевой повозки под вопли и звон бубенцов.
   В бою ли, в скачке - зверь ни разу не расслабил своих напряженных мышц. Огненный глаз сверкал, клыки угрожали, хвост яростно колотил по выпрямленным лапам.
   Золотая пантера была готова к прыжку.
   ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ЩИТ "ЗОЛОТОЙ ПАНТЕРЫ"
   Среди всех известных нам народов только скифы
   обладают одним, но зато самым важным для человеческой
   жизни искусством. Оно состоит в том, что ни одному врагу,
   напавшему на их страну, они не дают спастись; и никто не
   может их настичь, если только сами они не допустят этого.
   Геродот - древнегреческий историк, прозванный
   "отцом истории". V век до нашей эры.
   Скифы столько же сражаются посредством бегства, как и
   посредством преследования.
   Платон - древнегреческий философ.
   IV век до нашей эры.
   11. ВСТРЕЧА В СТЕПИ
   Всадник скакал по посевам, не разбирая дороги. Плеть со свистом резала воздух. Взмыленный конь мчался быстрее ветра. Увидев двух скифов, расположившихся с лепешками на траве, всадник крикнул: "Ловите своих коней! Спасайтесь!" Он крикнул по скифски, потому что сам был скиф из оседлых земледельцев, живших вблизи от Понта. Сидевшие на траве проводили всадника настороженным взглядом, но с места не двинулись.
   Всадник на взмыленном, в розовой пене коне ворвался в селение и помчался среди домов.
   - Сатархи идут! - крикнул он, не замедляя бега коня.
   - Близко?
   - Полдня перехода!
   Всадник умчался, оставив после себя тот страх, что сметает людей, как ветер песчинки. Селение вмиг поднялось, и подъехавшему Арзаку пришлось остановить Белонога, чтобы пропустить повозки с детьми и пожитками, верховых и пеших с узлами в руках. Все спешили покинуть опасное место.
   - Поворачивай в Ольвию, чужеземец! - закричали ему со всех сторон. Сатархи идут! Сатархи в полдня перехода!
   Арзак махнул рукой на селение, давая понять, что его путь пролегает в той стороне и он не намерен менять дорогу.
   - Тебе жизнь не мила или бандитов-сатархов не знаешь? Посевы вытопчут, скот угонят, кого схватят - на смерть уведут.
   Сатархов Арзак знал. Даже у скифов, снимавших скальпы с убитых, сатархи считались жестокими. Это племя жило одним разбоем и мало чем отличалось от коварных прибрежных разбойников тавров. Всех, кого удавалось взять в плен, тавры приносили в жертву своей богине. Тела сбрасывали с утеса, а отрубленные головы выставляли на длинных шестах для охраны домов. Степные разбойники были опасны, но повернуть под защиту Ольвийских стен означало потерю двух дней. Можно ли было позволить такое?
   "Проскочу, - решил Арзак. - Степь широка".
   Но далеко проскакать не пришлось. То ли всадник ошибся, то ли сатархи знали неведомый никому путь. Арзак увидел облако пыли, взмывшее из-под края земли, прежде чем солнце перевалило за полдень. Он быстро свернул и укрылся в ложбине, зажав Белоногу ноздри, чтобы не вздумал заржать.
   Сатархи промчались шумно, криком и гиканьем подбадривая себя на разбойный набег. Они пронеслись, и сделалось тихо. Вместе с пылью, осевшей вдали, миновала опасность. Когда разбойное племя вернется, Арзак будет уже далеко. Скоро его дорога свернет на север. Земли сатархов уведут их на юг.
   "Вперед, мой конь, через поля и травы!" - как пела, бывало, Миррина своим чистым высоким голосом.
   Белоног бежал резво. Под курткой Арзака на ремешке висел амфориск. "Успеешь-успеешь", - выстукивали в дорожной сумке двадцать семь камушков-дней.
   Вперед, Белоног, вперед! Нет, подожди, замедли бег!
   По правую руку Арзак разглядел три удаляющиеся точки. Он приставил ладонь к глазам, закрываясь от солнца. Двигались люди: всадник и двое пеших.
   "Должно быть, сатарх гонит пленников, схваченных по пути". Проверяя догадку, Арзак подъехал ближе. Так и есть. Руки пеших скручены за спиной, идут они, спотыкаясь. Но что это" Их одежда - штаны и куртки, на головах остроконечные башлыки!
   Скиф всегда помогает скифу. В беде скиф скифу преданный брат. Арзак выхватил из горита стрелу и лук и пустил Белонога вскачь. Оу! Не рассчитал, слишком велико оказалось расстояние. Стрела на излете ранила лошадь. Всадник остался цел. Пока он выбирался из-под упавшей лошади, Арзак успел домчаться и спрыгнуть на землю. Правой рукой он выхватил акинак, левой бросил пленникам нож. Он не смотрел в их сторону, и без того он знал, что произойдет. Один из пленников схватит зубами нож, зажмет между колен острием вверх, второй - перетрет о клинок свои путы и освободит товарища. Прием известный, не сегодня придуманный. Но что они медлят, даже голоса не подают? Его акинак успел три раза скреститься с мечом противника. Много ударов ему не выдержать, жеребенку не одолеть трехлетку-коня. Арзак побежал по кругу, увертываясь и петляя, как заяц. Сатарх нагонял. Арзак услыхал злое дыхание с присвистом, ощутил занесенный над головою меч... Ух! Пленники, наконец, очнулись. Бросились сатарху под ноги. Через первого сатарх перепрыгнул, второй его сбил, как ловко пущенная дубинка. Сатарх упал. Меч врезался в землю и зазвенел, отдавая земле свою смертоносную силу.
   Все произошло так быстро, что, обернувшись, Арзак не сразу все понял, почему пленники катаются по земле. Но увидев, что руки у них еще связаны, а во рту торчит войлок, он догадался, что они пытаются удержать сатарха тяжестью собственных тел. Одним взмахом перерубил он путы на заведенных за спину руках и сразу приставил клинок к горлу поверженного. Это будет его первый скальп.
   - Не убивай, пощади, Арзак, - прозвучал голос Филла.
   Клинок замер. Арзак медленно повернул голову. Рядом с ним, потирая затекшие руки и очищая от войлока рот, стояли Ксанф и Филл. Трудно было поверить собственным глазам!
   - Ксанф, Филл! Как вы здесь очутились? Почему в скифской одежде? Мне и в голову не пришло, что это вы!
   - Не убивай, пощади, Арзак, - повторил Филл. - Свяжем его по рукам и ногам, и как решат боги.
   - Он бы убил.
   - Пусть. Он разбойник и варвар, Ты - художник. Не убивай.
   Ксанф думал, как Филл. Он молча собрал обрывки ремней и затянул тугие узлы на руках и ногах сатарха.
   - Теперь скорее отсюда, - сказал он справившись.
   Арзак подобрал свой нож, Ксанф выдернул меч и все трое бросились к Белоногу.
   Во время рукопашной схватки коня оставляли в стороне, чтобы противник не перерубил ему жилы.
   - Смотрите, вот повезло! - крикнул Филл и поймал волочившийся повод. - Лошадка с испугу, должно быть, упала, царапина пустяковая. Приложим лист подорожника - мигом все заживет.
   Речь шла о лошади сатарха. Она давно поднялась и спокойно щипала траву неподалеку от Белонога.
   - Повезло. Лошадь крепкая, - сказал Арзак, подходя с Белоногом. - Без труда вас до Ольвии довезет. Только стороной езжайте, чтобы с страхами не столкнуться. Дважды от одной беды не спастись, это даже младенцы знают.
   - Ты ничего не понял, - изумленно протянул Филл. - Ты ничего не понял или в своем медвежьем упрямстве не хочешь понять. - Филл схватил Арзака за куртку, мешая прыгнуть в седло.
   - Ты думаешь, мы уехали, не простившись, потому что плохо воспитаны? Ты думаешь, мы ради игры приобрели скифское платье и, обрядившись в штаны, ждали тебя у дороги?
   - Зачем вы все это сделали? - спросил ошеломленный Арзак.
   - Для того, чтобы помочь тебе вызволить сестру. Вот для чего. Без нас - ты один, вместе - нас трое.
   - Нет, - сказал Арзак. - Степь опасна.
   - Правда твоя, плен мы уже испытали и без тебя бы погибли. Но будь справедлив. Ты мог бы заметить, что мы не трусы и бросились на сатарха, как только пришел момент. А если с ножом не справились, так потому что рты были забиты кляпами. Иди, прыгай в седло, скачи на своем Белоноге. Но знай, я побегу рядом, держась за его хвост, и буду бежать, пока хватит сил.
   Филл посмотрел на Арзака яростным взглядом, и Арзак понял: сделает, как говорит.
   - Ксанф, из вас двоих ты рассудительней, уговори Филла.
   - Все решено, Арзак, - сказал Ксанф. - Мы обязаны тебе жизнью, понимаешь, жизнью. К тому же мы надеемся отыскать...
   - Отыскать мою невесту с волосами пшеницы, - перебил друга Филл. Слышишь, Медведь, сам Ксанф сказал, что все решено.
   Филл с места прыгнул на спину добытой в бою лошадки.
   - Слезай, - сказал Арзак, сдавшись. - Мы с тобой поедем на Белоноге. Тавра отдадим Ксанфу.
   Правильней было новую лошадку назвать Сатархом, но ведь сатархи мало чем отличались от тавров, а слово "тавр" было короче.
   - Слушаюсь, предводитель! - Оттолкнувшись, Филл птицей перелетел в седло Белонога.
   - Филл замечательный наездник, - сказал Ксанф в ответ на удивленный взгляд, каким Арзак проводил смелый прыжок. - Он и по-эллински - без седла, и по-скифски - в седле многих обскачет.
   "Вперед, мой конь, через поля и травы", - запел Филл, как только тронулись в путь.
   Он сидел за спиной Арзака, на самом краю седельной подушки и думал, что степь похожа на море и что в волнах травы, как настоящих волнах можно утонуть.
   - В степи много табунов, - сказал Арзак, - скоро заарканим тебе собственного коня.
   - Конечно, заарканим. А правда, Медведь, как будет прекрасно, если все, кто потерял друг друга, встретятся снова?
   - Одатис называет меня Арзак-окс - "Добрый Медведь", - сказал Арзак вместо ответа и, помолчав, добавил: - Пой. Хорошая это песня про мчащегося коня.
   Ни Филл, ни Арзак не знали, что в семи днях перехода на север тоже звучала песня Эллады.
   12. ПЕСНЯ МИРРИНЫ
   Спала ночная роса.
   Прилетели жужжащие пчелы,
   Стали кружить над цветком,
   ароматный нектар собирая.
   Выпей нектар, что подаст тебе
   в амфоре брат твой.
   Сладко ли, горько ли
   счастье придет...
   - пела Миррина.
   Она начала петь, едва покинув ночную стоянку, кибитка тронулась в путь. Песня утонула в криках и воплях, в звоне и клекоте бубенцов. Но в кибитку из белого войлока песня проникла, и знакомый печальный напев обрадовал свернувшуюся в углу Одатис. Одатис села, прижавшись щекой к войлоку.
   - Пой, пой еще, - прошептала она так тихо, что не услышала даже Гунда.
   Миррина шла возле высоких, в рост человека, колес, удивляясь, что мысль о песне не пришла в голову раньше. Вот он способ, который она искала. Песня передаст девочке весть о настое. Слова этой песни были известны Одатис, она знала их смысл, и если твердить их все время, Одатис поймет.
   "Выпей нектар, что подаст тебе в амфоре брат твой..."
   Лишь бы Гунда не заподозрила хитрости. Если догадается, запретит петь на чужом языке, Миррина изменила мотив, с печального перешла на веселый, потом снова вернулась к печальному. Но наполнялся ли голос слезами, или звучал в нем смех, слова повторялись одни и те же: "Выпей нектар, что подаст тебе в амфоре брат твой. Сладко ли, горько ли - счастье придет".
   - Ты поняла, дочка? - подняв голову, спросила Миррина по-скифски. Сколько раз за эти дни она кляла себя, что не обучила Одатис, подобно Арзаку, эллинскому языку. - Поняла?
   - Поняла, мата, - донеслось сверху.
   Бежавший возле кибитки Лохмат весело взвизгнул.
   "Все ли поняла? Выпьет ли залпом горький настой, когда придет время?" В том, что Арзак добудет настой, Миррина не сомневалась.
   - Все поняла, дочка, о чем в песне пелось?
   - Молчи, не отвечай, девчонка, и ты замолчи, рабыня! - крикнула Гунда. - Без конца повторяю, чтобы молчали.
   Царская жена сидела в проеме кибитки на стопке овечьих шкур. Ей было слышно каждое слово.
   - Подойди, - приказала она замолчавшей Миррине.
   Миррина приблизилась.
   - Ты, верно, колдунья, - сказала Гунда. - Твое колдовское пение утешило девчонку. Все лежала, словно зверек, а тут распрямилась, всхлипывать перестала. Чем заворожила, колдунья?
   Голос у царской жены был высокий и резкий. Слова она выговаривала отрывисто, вкладывая в каждое злость.
   - Я не колдунья, - сказала Миррина.
   - Как есть колдунья. Пес и то перестал скулить. Заколдуй и меня, колдунья, заговори на сердце кручину-тоску.
   - Я не колдунья, - повторила Миррина. - Просто девчонка любит песни. Ты тоже их любишь, иначе зачем тебе понадобилась Одатис. Зачем тебе несмышленая Одатис, царица?
   Ответа Миррина не дождалась, Гунда молчала, смотрела вдаль.
   - Отпусти Одатис, царица, - сказала Миррина, - взамен забери меня. Я знаю много прекрасных песен, и если ты веришь, что души усопших способны петь, я буду в царстве теней петь для тебя неустанно. Смилуйся, отпусти Одатис. Она едва начала жить. Отпусти, заклинаю тебя твоими богами Папаем, Табити.
   - Привет тебе, Гунда! Радуйся, ты идешь за царем! - закричали примчавшиеся дружинники. Акинаки взлетели вверх. Красные капли крови брызнули на траву. - Слава супруге царя! Слава Гунде! В жизни и смерти она рядом с Савлием! - прокричав, что положено, дружина подалась к вороной четверке, тащившей нарядную повозку, изукрашенную золотыми фигурными бляшками.
   - Нет, - бросила сверху Гунда. - Я пойду за Савлием, девчонка пойдет за мной. Так я хочу. Другого разговора не будет.
   Поймав по лучику солнца, блеснуло десять колец. Пухлые ладони оторвались от колен и ударили одна о другую.
   - Коня для рабыни-гречанки, - приказала супруга царя.
   Перед Мирриной тотчас очутилась пегая гривастая невысокая лошадка. Ездить верхом, в седле из двух кожаных подушек, скрепленных ремнями, Миррина умела не хуже любой скифской женщины.
   - Благодарю, царица, ты добрее, чем кажешься, - сказала Миррина, взбираясь в седло.
   Начерненные брови сдвинулись под золотым венцом.
   - Глупая, думаешь, сбитые ноги твои пожалела? - с усмешкой сказала Гунда. - Как бы не так. Мне никого не жалко. А ты - рабыня, хуже лохматого пса, что бежит за кибиткой. Прикажу, и ты на четвереньках припустишься, да еще залаешь при этом.
   Миррина прикрыла глаза, чтобы гнев не прорвался наружу. "Молчи, приказала она себе. - Вытерпи ради Одатис".
   Гунда на гнев рабыни внимания не обратила.
   - Я приказала тебе ехать рядом с собой, чтобы слушать сказки, сказала она как ни в чем не бывало. - Снизу слова плохо идут. Для того коня дала, чтобы слышать. Сказывай.
   - Что ж, царица, слушай... Я расскажу... Есть много хороших и поучительных историй. В них действуют эллины, но события происходят на берегах Понта... Земли тебе хорошо известны, - сбивчиво начала Миррина. Трудно было прийти в себя после перенесенного оскорбления. Но вскоре голос окреп и сделался ровным. Зазвучал рассказ о делах стародавних и чудесных.
   - Слушай, царица, про царя Атаманта и про все, что случилось. Женой Атаманта была Нефела - женщина-"облако", и было у царской четы двое детей - сын по имени Фрикс и маленькая дочь Гелла. Супруги жили счастливо, но потом Нефела-облако удалилась на небо и Атамант женился второй раз. В жены он взял женщину злую, злее не было во все Элладе, и мачеха стала преследовать Фрикса и Геллу. То не велит их кормить, то перед царем оклевещет. Вскоре и вовсе из дома прогнала. Пришлось бедным сиротам жить среди пастухов и в игры играть с овцами, да баранами, да собаками, овец сторожившими.
   - Невидаль, - перебила Гунда. - Я тоже среди овец росла.
   - Был ли в твоем стаде баран с золотым руном?
   - Золотую шкуру видеть не приходилось.
   - А Фриксе и Гелле пришлось: все руно, до последней шерстинки, чистым золотом переливалось. Полюбили сироты златорунного барана, и баран к ним привязался, всюду за ними ходил. Куда Фрикс с Геллой - туда и он. И вот однажды, когда никого из пастухов не оказалось рядом, баран вдруг заговорил. "Фрикс и Гелла, - сказал он человечьим голосом. - По просьбе Нефелы я спустился с золотых облаков, чтобы спасти вас от злой мачехи. Злодейка ищет вашей смерти, уже посланы слуги убийцы". - "Что же нам делать?" - в страхе вскричали дети. "Скорее садитесь ко мне на спину. Ты, Фрикс, держись за рога, а ты, маленькая Гелла, садись позади брата и крепко обхвати его за шею". Слышишь, что я говорю. Одатис, доверься во всем своему брату, он непременно вызволит тебя из беды.
   - Какая Одатис? Ты, рабыня, сказывай, да не заговаривайся.