Страница:
Владимир ФИРСОВ
АНГЕЛЫ НЕБА
Нечистая сила
Мало кто знает, что осенью позапрошлого года в одной из турецких газет было описано невероятное происшествие, имевшее самое непосредственное отношение к изложенной здесь истории. Случай этот показался всем настолько неправдоподобным, что ни одна падкая до сенсаций европейская газета не решилась перепечатать заметку, несмотря на то, что составленный капитаном “Анны-Марии” акт был подписан пятью членами экипажа и двадцатью пассажирами, в том числе преподобным О’Конноли.
Дело было так. Ранним утром седьмого сентября “Анна-Мария” приближалась к Синопу. Почти все пассажиры гуляли по палубе, любуясь восходом солнца, который в это утро был особенно красив. До берега оставалось несколько миль. В это время раздался голос матроса: “Справа по носу предмет!”. Посмотрев в указанном направлении, находившиеся на палубе увидели розовую точку, которая двигалась по воздуху навстречу судну невысоко над водой. Когда она приблизилась, все увидели, что это была свинья.
Свидетели этого необыкновенного случая рассказывали потом, что они были настолько поражены, что буквально замерли, разинув рты. Только преподобный О’Конноли нашел в себе силы перекреститься, отчего видение, однако, не исчезло.
Свинья скользила по воздуху, лежа на боку и помахивая хвостом. Вскоре она приблизилась, и все услышали ее довольное похрюкивание. В полной тишине свинья проплыла на высоте около трех метров над головами людей, ударилась о рубку и с визгом свалилась на палубу…
Как известно, свинья считается у мусульман животным нечистым, поэтому несколько минут смятения, последовавших за таким экстравагантным появлением на борту теплохода нового пассажира, чем-то напоминали эпизод из старого комедийного фильма, персонажи которого двигаются на современных киноэкранах с удвоенной скоростью. Тем не менее преподобный О’Конноли, который ни в коей мере не разделял подобных суеверий и к свинье во всех ее видах относился вполне благожелательно, тоже проникся твердым убеждением, что встреча с летающей свиньей — результат прямого вмешательства нечистой силы.
Происшествие зафиксировали в судовом журнале. По прибытии в порт свинью официально передали властям, однако, выслушав рассказ о ее появлении, офицер таможенной службы немедленно позвонил ближайшему психиатру. Заметка об этом происшествии, появившаяся несколько дней спустя, называлась “Интересный случай коллективной галлюцинации”. Все попытки капитана доказать, что свинья существует реально, успехом не увенчались, тем более что злополучное животное куда-то бесследно исчезло из сарая таможни. Несчастный капитан был уволен со службы, и дальше следы его потерялись.
Примерно в это же время в полицию поступило заявление от немца-колониста Курта Майнке, который жаловался на пропажу двух свиней. Приметы одной из них совпадали с приметами виновницы описанного выше происшествия. Однако заявление было оставлено без внимания.
Как непосредственный участник и даже в какой-то мере виновник этого случая, я хочу рассказать о том, как в действительности было дело, и, кстати, восстановить репутацию преподобного О’Конноли, заподозренного в лжесвидетельстве и имевшего из-за этого крупные неприятности по службе.
Дело было так. Ранним утром седьмого сентября “Анна-Мария” приближалась к Синопу. Почти все пассажиры гуляли по палубе, любуясь восходом солнца, который в это утро был особенно красив. До берега оставалось несколько миль. В это время раздался голос матроса: “Справа по носу предмет!”. Посмотрев в указанном направлении, находившиеся на палубе увидели розовую точку, которая двигалась по воздуху навстречу судну невысоко над водой. Когда она приблизилась, все увидели, что это была свинья.
Свидетели этого необыкновенного случая рассказывали потом, что они были настолько поражены, что буквально замерли, разинув рты. Только преподобный О’Конноли нашел в себе силы перекреститься, отчего видение, однако, не исчезло.
Свинья скользила по воздуху, лежа на боку и помахивая хвостом. Вскоре она приблизилась, и все услышали ее довольное похрюкивание. В полной тишине свинья проплыла на высоте около трех метров над головами людей, ударилась о рубку и с визгом свалилась на палубу…
Как известно, свинья считается у мусульман животным нечистым, поэтому несколько минут смятения, последовавших за таким экстравагантным появлением на борту теплохода нового пассажира, чем-то напоминали эпизод из старого комедийного фильма, персонажи которого двигаются на современных киноэкранах с удвоенной скоростью. Тем не менее преподобный О’Конноли, который ни в коей мере не разделял подобных суеверий и к свинье во всех ее видах относился вполне благожелательно, тоже проникся твердым убеждением, что встреча с летающей свиньей — результат прямого вмешательства нечистой силы.
Происшествие зафиксировали в судовом журнале. По прибытии в порт свинью официально передали властям, однако, выслушав рассказ о ее появлении, офицер таможенной службы немедленно позвонил ближайшему психиатру. Заметка об этом происшествии, появившаяся несколько дней спустя, называлась “Интересный случай коллективной галлюцинации”. Все попытки капитана доказать, что свинья существует реально, успехом не увенчались, тем более что злополучное животное куда-то бесследно исчезло из сарая таможни. Несчастный капитан был уволен со службы, и дальше следы его потерялись.
Примерно в это же время в полицию поступило заявление от немца-колониста Курта Майнке, который жаловался на пропажу двух свиней. Приметы одной из них совпадали с приметами виновницы описанного выше происшествия. Однако заявление было оставлено без внимания.
Как непосредственный участник и даже в какой-то мере виновник этого случая, я хочу рассказать о том, как в действительности было дело, и, кстати, восстановить репутацию преподобного О’Конноли, заподозренного в лжесвидетельстве и имевшего из-за этого крупные неприятности по службе.
Рыжая Машка
Я приехал в Коктебель рано утром. Такси затормозило возле автобусной станции, и тотчас же машину со всех сторон облепили загорелые люди.
— Вы свободны? — спрашивали нас одновременно во все четыре окна. Я расплатился с шофером и вышел. После веселой перебранки в освободившуюся машину влезли трое рослых парней с модными сумками, из которых торчали ласты. Рядом с шофером села симпатичная девушка, прижимавшая к груди авоську с ярко-желтыми дынями. Я подмигнул девушке, она улыбнулась и помахала мне рукой. Такси сделало лихой разворот и умчалось в сторону Феодосии, волоча за собой столб пыли. Я поднял чемодан и побрел по улице.
В Коктебель меня привели рассказы друзей об изумительной цветной гальке Пуццолановой бухты, живописных стенах Карадага, неповторимых Золотых воротах. Я столько раз читал главу о Карадаге из повести Паустовского “Черное море”, что мог цитировать ее наизусть. Я ознакомился с несколькими увесистыми коллекциями сердоликов и продырявленных морем камней, называемых в просторечии “куриный бог”… Короче говоря, очередной отпуск я решил провести именно здесь.
Озираясь по сторонам, я тащился по узкой улице, усыпанной битым камнем. Надо было найти пристанище. Шофер такси уже рассказал мне, что в пансионат обращаться бесполезно — туда пускают только автолюбителей, да и тем приходится ждать места неделю. “Поищите у хозяек, — посоветовал он. — Обязательно что-нибудь найдется”.
Но ничего найти не удавалось. Куда бы я ни обращался, все было уже занято. Правда, в одном доме через три дня должна была освободиться комната, и хозяйка предложила пока пожить в чулане. Чулан меня не привлек, и я отправился дальше.
Еще через час, измученный беспощадным солнцем и напрасными поисками, я присел на чемодан посреди улицы и вытащил платок, чтобы вытереть взмокший лоб. В это время над моей головой раздалось хриплое мяуканье, и что-то свалилось мне на голову.
Это была тощая рыжая кошка. Она сбила с меня шляпу, разодрала когтями щеку, шлепнулась в пыль у моих ног и тотчас же с воплем умчалась.
Я поднял голову. К моему удивлению, надо мной не оказалось ничего, откуда могла свалиться рыжая бестия, — ни веток дерева, ни шеста, ни даже проводов. Я повертел головой, стараясь увидеть остряка-самоучку, швырнувшего в меня кошку. Однако за низкими заборчиками никого не было видно.
Именно в это время меня окликнул Гошка.
Я не видел его уже лет пять — с того момента, как мы получили дипломы. Два—три письма, которыми мы обменялись вначале, позволили мне понять, что он дорвался наконец-таки до своей любимой волновой энергии и намерен работать над диссертацией. Но потом он куда-то переехал и перестал писать, очевидно, потеряв по рассеянности мой адрес.
И вот он собственной персоной машет мне из окошка чистенького двухэтажного домика, стоявшего на откосе метрах в тридцати от меня.
После первых объятий и дружеских тумаков Гошка втащил меня в комнату и усадил на стул.
— Рассказывай, — сказал он и стал рыться в ящиках комода.
— О чем?
— О чем хочешь. О жизни, работе, обо всем. Куда же она дела йод? — И он пояснил: — Ты говори, а я пока окажу тебе первую помощь. Ишь, как Машка тебя разукрасила!
— Так это ты швыряешься кошками? — Я подозрительно покосился в окно. Кинуть кошку без катапульты на такое расстояние было явно невозможно. — Тренируешься к Олимпийским играм?
— Об этом потом. А сейчас терпи — немного пощиплет. Кстати, ты не видел, куда сбежала Машка? Влетит мне от Марии Ивановны!
И он начал мазать мне щеку валерьянкой.
Я не удивился этому, потому что очень хорошо знал Гошку.
— Вы свободны? — спрашивали нас одновременно во все четыре окна. Я расплатился с шофером и вышел. После веселой перебранки в освободившуюся машину влезли трое рослых парней с модными сумками, из которых торчали ласты. Рядом с шофером села симпатичная девушка, прижимавшая к груди авоську с ярко-желтыми дынями. Я подмигнул девушке, она улыбнулась и помахала мне рукой. Такси сделало лихой разворот и умчалось в сторону Феодосии, волоча за собой столб пыли. Я поднял чемодан и побрел по улице.
В Коктебель меня привели рассказы друзей об изумительной цветной гальке Пуццолановой бухты, живописных стенах Карадага, неповторимых Золотых воротах. Я столько раз читал главу о Карадаге из повести Паустовского “Черное море”, что мог цитировать ее наизусть. Я ознакомился с несколькими увесистыми коллекциями сердоликов и продырявленных морем камней, называемых в просторечии “куриный бог”… Короче говоря, очередной отпуск я решил провести именно здесь.
Озираясь по сторонам, я тащился по узкой улице, усыпанной битым камнем. Надо было найти пристанище. Шофер такси уже рассказал мне, что в пансионат обращаться бесполезно — туда пускают только автолюбителей, да и тем приходится ждать места неделю. “Поищите у хозяек, — посоветовал он. — Обязательно что-нибудь найдется”.
Но ничего найти не удавалось. Куда бы я ни обращался, все было уже занято. Правда, в одном доме через три дня должна была освободиться комната, и хозяйка предложила пока пожить в чулане. Чулан меня не привлек, и я отправился дальше.
Еще через час, измученный беспощадным солнцем и напрасными поисками, я присел на чемодан посреди улицы и вытащил платок, чтобы вытереть взмокший лоб. В это время над моей головой раздалось хриплое мяуканье, и что-то свалилось мне на голову.
Это была тощая рыжая кошка. Она сбила с меня шляпу, разодрала когтями щеку, шлепнулась в пыль у моих ног и тотчас же с воплем умчалась.
Я поднял голову. К моему удивлению, надо мной не оказалось ничего, откуда могла свалиться рыжая бестия, — ни веток дерева, ни шеста, ни даже проводов. Я повертел головой, стараясь увидеть остряка-самоучку, швырнувшего в меня кошку. Однако за низкими заборчиками никого не было видно.
Именно в это время меня окликнул Гошка.
Я не видел его уже лет пять — с того момента, как мы получили дипломы. Два—три письма, которыми мы обменялись вначале, позволили мне понять, что он дорвался наконец-таки до своей любимой волновой энергии и намерен работать над диссертацией. Но потом он куда-то переехал и перестал писать, очевидно, потеряв по рассеянности мой адрес.
И вот он собственной персоной машет мне из окошка чистенького двухэтажного домика, стоявшего на откосе метрах в тридцати от меня.
После первых объятий и дружеских тумаков Гошка втащил меня в комнату и усадил на стул.
— Рассказывай, — сказал он и стал рыться в ящиках комода.
— О чем?
— О чем хочешь. О жизни, работе, обо всем. Куда же она дела йод? — И он пояснил: — Ты говори, а я пока окажу тебе первую помощь. Ишь, как Машка тебя разукрасила!
— Так это ты швыряешься кошками? — Я подозрительно покосился в окно. Кинуть кошку без катапульты на такое расстояние было явно невозможно. — Тренируешься к Олимпийским играм?
— Об этом потом. А сейчас терпи — немного пощиплет. Кстати, ты не видел, куда сбежала Машка? Влетит мне от Марии Ивановны!
И он начал мазать мне щеку валерьянкой.
Я не удивился этому, потому что очень хорошо знал Гошку.
Гошка
Своей необычной рассеянностью Гошка прославился еще в институте. Он путал все, что только можно было напутать, и постоянно забывал свои вещи в самых неожиданных местах. Злые языки утверждали, что он ходит в рубашке наизнанку не меньше трех дней в неделю, а одновременно оба носка не носил ни разу в жизни. В столовой он мог уйти, забыв расплатиться или, наоборот, не взяв сдачу с десятки. Впрочем, последнее с ним случалось не часто, потому что червонец — редкий гость в кармане у студента. В общежитии мы всегда сидели без радио, потому что он включал репродукторы в электрическую сеть. Несколько раз он забывал выключить электрический утюг, и если наше общежитие все-таки не сгорело, это надо объяснить чрезвычайным везением да сверхбдительностью коменданта.
Как это ни странно, Гошка никогда не терял своих записей, а все зачеты и экзамены сдавал только на пятерки. Особенно знаменитым он стал после следующего эпизода Однажды, еще на первом курсе, наши шутники подсунули ему перед экзаменом по физике учебник сопромата, и Гошка два дня старательно учил его. К всеобщему удивлению, обнаружив свой промах, он не стал браниться, а взял у декана направление и досрочно сдал сопромат на пятерку.
На втором курсе он увлекся симпатичной брюнеткой по имени Лиля. Однако бурный роман вскоре неожиданно прервался. По нашему совету Гошка решил подарить Лиле в день рождения входившие тогда в моду фоточулки. В магазине он задумался и на вопрос продавщицы, какой размер ему нужен, безмятежно ответил: “Сорок третий”. Развернув подарок, ревнивая Лиля возомнила бог знает что и навсегда порвала со своим поклонником.
Несмотря на рассеянность Григория, его конспекты всегда были в идеальном порядке, и ими пользовался весь курс. (По документам его звали Григорий Петрович Аверин. Гошкой кто-то прозвал в детстве, и это имя очень подходило ему. Григорием же его величали только в особо торжественных случаях.) В Коктебеле он жил с весны, занимая две пустовавшие верхние комнаты у своей тетки, которая даже на лето не желала пускать чужих. Впрочем, родственные отношения не мешали ей взимать с него плату, правда, не чрезмерную.
— Решено, ты остаешься у меня, — заявил Гошка, когда поиски йода наконец увенчались успехом. — Места хватит, да и твоя помощь пригодится. Тетку я уломаю.
Я вытащил из чемодана плавки и потребовал вести меня к морю. Но даже на пляже происшествие с рыжей Машкой не выходило у меня из головы.
— Чем же ты здесь занимаешься? — спросил я, когда мы после купания нелегально пристроились в уголке семейного пляжа Дома литераторов.
— У меня отпуск по болезни. На год. Врачи прописали мне солнце и море. Но ты не поверишь, я наконец добился успеха. Ты помнишь мою дипломную работу? Направленное силовое поле, взаимодействующее…
— Ты мне обещал рассказать про кошку, — перебил я.
Было жарко, и вести ученые разговоры не хотелось.
— Вот-вот, об этом и речь. — Гошка сел и стал чертить пальцем на песке какие-то спирали. — Ты никогда не задумывался над тем, что левитация — не выдумка?
— Что ты хочешь сказать? — не понял я. — Ты учишь кошек летать?
— Вот именно, — отпарировал он.
Южное солнце светило беспощадно. То ли от жары, то ли от усталости самые необыкновенные вещи воспринимались как сами собой разумеющиеся. Если бы Гошка сейчас пошел по морю, как Иисус Христос по водам, я бы ничуть не удивился.
— И каков же твой метод? — лениво поинтересовался я. — Раскручиваешь за хвост, а потом отпускаешь?
— Ты напрасно смеешься. Если бы у нас не скакало напряжение в сети, Машка улетела бы на Карадаг, а ты до сих пор бегал в поисках комнаты.
— Ничего не понимаю, — сознался я. — Может быть, ты объяснишь мне все?
— Идем в лабораторию. Я покажу тебе аппарат. — Гошка вскочил и стал надевать мои брюки, прыгая на одной ноге. — И постарайся поймать по дороге кошку. Только не очень большую.
Я отобрал у него брюки, размышляя о причинах его пристрастия к тощим кошкам, и мы с независимым видом вышли с пляжа мимо сонной дежурной, окинувшей нас подозрительным взглядом.
Как это ни странно, Гошка никогда не терял своих записей, а все зачеты и экзамены сдавал только на пятерки. Особенно знаменитым он стал после следующего эпизода Однажды, еще на первом курсе, наши шутники подсунули ему перед экзаменом по физике учебник сопромата, и Гошка два дня старательно учил его. К всеобщему удивлению, обнаружив свой промах, он не стал браниться, а взял у декана направление и досрочно сдал сопромат на пятерку.
На втором курсе он увлекся симпатичной брюнеткой по имени Лиля. Однако бурный роман вскоре неожиданно прервался. По нашему совету Гошка решил подарить Лиле в день рождения входившие тогда в моду фоточулки. В магазине он задумался и на вопрос продавщицы, какой размер ему нужен, безмятежно ответил: “Сорок третий”. Развернув подарок, ревнивая Лиля возомнила бог знает что и навсегда порвала со своим поклонником.
Несмотря на рассеянность Григория, его конспекты всегда были в идеальном порядке, и ими пользовался весь курс. (По документам его звали Григорий Петрович Аверин. Гошкой кто-то прозвал в детстве, и это имя очень подходило ему. Григорием же его величали только в особо торжественных случаях.) В Коктебеле он жил с весны, занимая две пустовавшие верхние комнаты у своей тетки, которая даже на лето не желала пускать чужих. Впрочем, родственные отношения не мешали ей взимать с него плату, правда, не чрезмерную.
— Решено, ты остаешься у меня, — заявил Гошка, когда поиски йода наконец увенчались успехом. — Места хватит, да и твоя помощь пригодится. Тетку я уломаю.
Я вытащил из чемодана плавки и потребовал вести меня к морю. Но даже на пляже происшествие с рыжей Машкой не выходило у меня из головы.
— Чем же ты здесь занимаешься? — спросил я, когда мы после купания нелегально пристроились в уголке семейного пляжа Дома литераторов.
— У меня отпуск по болезни. На год. Врачи прописали мне солнце и море. Но ты не поверишь, я наконец добился успеха. Ты помнишь мою дипломную работу? Направленное силовое поле, взаимодействующее…
— Ты мне обещал рассказать про кошку, — перебил я.
Было жарко, и вести ученые разговоры не хотелось.
— Вот-вот, об этом и речь. — Гошка сел и стал чертить пальцем на песке какие-то спирали. — Ты никогда не задумывался над тем, что левитация — не выдумка?
— Что ты хочешь сказать? — не понял я. — Ты учишь кошек летать?
— Вот именно, — отпарировал он.
Южное солнце светило беспощадно. То ли от жары, то ли от усталости самые необыкновенные вещи воспринимались как сами собой разумеющиеся. Если бы Гошка сейчас пошел по морю, как Иисус Христос по водам, я бы ничуть не удивился.
— И каков же твой метод? — лениво поинтересовался я. — Раскручиваешь за хвост, а потом отпускаешь?
— Ты напрасно смеешься. Если бы у нас не скакало напряжение в сети, Машка улетела бы на Карадаг, а ты до сих пор бегал в поисках комнаты.
— Ничего не понимаю, — сознался я. — Может быть, ты объяснишь мне все?
— Идем в лабораторию. Я покажу тебе аппарат. — Гошка вскочил и стал надевать мои брюки, прыгая на одной ноге. — И постарайся поймать по дороге кошку. Только не очень большую.
Я отобрал у него брюки, размышляя о причинах его пристрастия к тощим кошкам, и мы с независимым видом вышли с пляжа мимо сонной дежурной, окинувшей нас подозрительным взглядом.
Лаборатория
Лабораторией Гошка называл маленькую комнатушку на втором этаже с великолепным видом на море и горы. На самодельном столе у окна возвышалось странное сооружение — что-то среднее между высокочастотным генератором и гиперболоидом инженера Гарина. В сторону окна наподобие орудийного дула смотрела труба из тонкой металлической сетки диаметром сантиметров двадцать. Поверх трубы вилась блестящая спираль. С потолка свисали разноцветные провода.
Гошка подошел к аппарату, немного повернул его, целясь куда-то проволочным дулом, затем включил рубильник.
Я с интересом глядел на эти манипуляции, поглаживая котенка, которого мы выманили из соседнего двора. Гошка что-то проверил в аппарате, повернул реостат и сверху открыл крышку.
— Давай котенка, — сказал он и сунул ничего не подозревающее существо внутрь. Тот замяукал, но Гошка ловко захлопнул крышку.
— Теперь смотри! — И он нажал на кнопку.
Я видел, как из дула аппарата выскользнул котенок и довольно быстро поплыл по воздуху, нелепо размахивая лапами. Через минуту я потерял его из виду.
Я был поражен.
— Но это же чудо! — закричал я. — Требую объяснений!
— Сразу ты не поймешь, — ответил Гошка. — Это слишком специальная область, но я объясню тебе главное. Луч аппарата, взаимодействуя с гравитационным полем Земли, как бы свертывает его в трубку, образуя своеобразный невидимый туннель, в котором тяготение не действует. Я сидел над расчетами несколько лет, прежде чем убедился в этом.
— Но почему котенок улетел? Что его двигало вперед?
— Вот этого-то я и сам пока не знаю. Первые опыты я делал с разными предметами — деревянными брусками, бутылками, куриными яйцами — тетка заставляет меня каждый день съедать полдюжины, а я их терпеть не могу. Если луч горизонтален, все предметы быстро останавливались из-за сопротивления воздуха. По наклонному лучу они скользили вниз довольно легко. Но однажды я засунул в аппарат Машку. К моему удивлению, она улетела так далеко, что я потерял ее из виду. Она вернулась лишь на второй день, а тетка устроила мне грандиозный скандал. Я делал опыты с лягушками, мышами, купил даже крольчонка — все они улетают. Очевидно, в опытах с живыми существами возникает какой-то неизвестный эффект. Совсем как у беляевского Ариэля. Он, если ты помнишь, двигался усилием воли. Сейчас кое-что уже проясняется. Будь у меня под рукой вычислительная машина, я закончил бы расчеты за пару месяцев.
— Значит, человек тоже может полететь? — с замиранием сердца спросил я. — Можно попробовать?
— Ну что ты, — усмехнулся Гошка. — Больше двух килограммов аппарат не осилит. И то пробки все время перегорают. Знаешь, какая здесь проводка! А чтобы отправить человека, понадобится киловатт сто, не меньше, — я прикидывал.
Увлеченные разговором, мы не заметили, что дверь комнаты отворилась.
— Григорий! — раздался за нашими спинами ледяной голос хозяйки. — По-моему, ты не раз уже обещал мне не мучить бедное животное… — Тут она заметила меня и замолчала.
— Это Аркадий Савельев, мой друг детства, — торопливо представил меня Гошка, явно обрадовавшись возможности избежать обсуждения Машкиной судьбы. — Он ненадолго остановится у нас.
— Зубкова, — процедила она, оглядев меня с головы до ног рыбьими глазами. На вид ей было лет шестьдесят. — Обедать будете?
Я благодарно шаркнул ножкой, стремясь умилостивить суровую владелицу дома. Бегать по жаре в поисках пристанища мне очень не хотелось, особенно после знакомства с чудесным аппаратом.
— Ты не думай, что она такая, — зашептал Гошка, едва хозяйка вышла. — Она добрейший человек, только очень одинокий. У нее, кроме Машки, никого нет. Уверен, что ты подружишься с ней. Она влюблена в здешние места. Я покажу тебе ее альбом — там стихи Волошина, написанные им собственноручно…
— Вы скоро? — раздался снизу скрипучий голос.
— Пошли! — сказал Гошка. — А то еще оставит без обеда. Ты не видел, куда делся этот чертов ключ?
— Зачем ты запираешь комнату? — спросил я, выуживая ключ из ящика с радиодеталями, куда ненароком засунул его Гошка.
— Тетка требует, — ответил Григорий. — Она как-то принялась без меня стирать здесь пыль и провела мокрой тряпкой по клеммам силового трансформатора. Я как раз забыл его выключить. Правда, там было всего вольт шестьсот… — Он запер замок и принялся заталкивать ключ в щель под дверью. Я отобрал у него ключ и положил к себе в карман. Снизу вкусно пахло жареным.
Гошка подошел к аппарату, немного повернул его, целясь куда-то проволочным дулом, затем включил рубильник.
Я с интересом глядел на эти манипуляции, поглаживая котенка, которого мы выманили из соседнего двора. Гошка что-то проверил в аппарате, повернул реостат и сверху открыл крышку.
— Давай котенка, — сказал он и сунул ничего не подозревающее существо внутрь. Тот замяукал, но Гошка ловко захлопнул крышку.
— Теперь смотри! — И он нажал на кнопку.
Я видел, как из дула аппарата выскользнул котенок и довольно быстро поплыл по воздуху, нелепо размахивая лапами. Через минуту я потерял его из виду.
Я был поражен.
— Но это же чудо! — закричал я. — Требую объяснений!
— Сразу ты не поймешь, — ответил Гошка. — Это слишком специальная область, но я объясню тебе главное. Луч аппарата, взаимодействуя с гравитационным полем Земли, как бы свертывает его в трубку, образуя своеобразный невидимый туннель, в котором тяготение не действует. Я сидел над расчетами несколько лет, прежде чем убедился в этом.
— Но почему котенок улетел? Что его двигало вперед?
— Вот этого-то я и сам пока не знаю. Первые опыты я делал с разными предметами — деревянными брусками, бутылками, куриными яйцами — тетка заставляет меня каждый день съедать полдюжины, а я их терпеть не могу. Если луч горизонтален, все предметы быстро останавливались из-за сопротивления воздуха. По наклонному лучу они скользили вниз довольно легко. Но однажды я засунул в аппарат Машку. К моему удивлению, она улетела так далеко, что я потерял ее из виду. Она вернулась лишь на второй день, а тетка устроила мне грандиозный скандал. Я делал опыты с лягушками, мышами, купил даже крольчонка — все они улетают. Очевидно, в опытах с живыми существами возникает какой-то неизвестный эффект. Совсем как у беляевского Ариэля. Он, если ты помнишь, двигался усилием воли. Сейчас кое-что уже проясняется. Будь у меня под рукой вычислительная машина, я закончил бы расчеты за пару месяцев.
— Значит, человек тоже может полететь? — с замиранием сердца спросил я. — Можно попробовать?
— Ну что ты, — усмехнулся Гошка. — Больше двух килограммов аппарат не осилит. И то пробки все время перегорают. Знаешь, какая здесь проводка! А чтобы отправить человека, понадобится киловатт сто, не меньше, — я прикидывал.
Увлеченные разговором, мы не заметили, что дверь комнаты отворилась.
— Григорий! — раздался за нашими спинами ледяной голос хозяйки. — По-моему, ты не раз уже обещал мне не мучить бедное животное… — Тут она заметила меня и замолчала.
— Это Аркадий Савельев, мой друг детства, — торопливо представил меня Гошка, явно обрадовавшись возможности избежать обсуждения Машкиной судьбы. — Он ненадолго остановится у нас.
— Зубкова, — процедила она, оглядев меня с головы до ног рыбьими глазами. На вид ей было лет шестьдесят. — Обедать будете?
Я благодарно шаркнул ножкой, стремясь умилостивить суровую владелицу дома. Бегать по жаре в поисках пристанища мне очень не хотелось, особенно после знакомства с чудесным аппаратом.
— Ты не думай, что она такая, — зашептал Гошка, едва хозяйка вышла. — Она добрейший человек, только очень одинокий. У нее, кроме Машки, никого нет. Уверен, что ты подружишься с ней. Она влюблена в здешние места. Я покажу тебе ее альбом — там стихи Волошина, написанные им собственноручно…
— Вы скоро? — раздался снизу скрипучий голос.
— Пошли! — сказал Гошка. — А то еще оставит без обеда. Ты не видел, куда делся этот чертов ключ?
— Зачем ты запираешь комнату? — спросил я, выуживая ключ из ящика с радиодеталями, куда ненароком засунул его Гошка.
— Тетка требует, — ответил Григорий. — Она как-то принялась без меня стирать здесь пыль и провела мокрой тряпкой по клеммам силового трансформатора. Я как раз забыл его выключить. Правда, там было всего вольт шестьсот… — Он запер замок и принялся заталкивать ключ в щель под дверью. Я отобрал у него ключ и положил к себе в карман. Снизу вкусно пахло жареным.
Опыты
Григорий оказался прав. С теткой я подружился быстро. Несмотря на рыбьи глаза и чопорный вид, в душе она была неплохая женщина. Чего я никак не мог в ней понять — это ее беззаветной любви к животным. Она ненавидела медиков за их “издевательства над беспомощными созданиями”, а охотников и рыбаков — за кровожадность. Впрочем, это не мешало ей исправно покупать на обед и дичь, и рыбу, а при малейшем недомогании обращаться к врачу. Но страсть ее к животным доходила до безрассудства. Будь ее воля, Лайка и Белка со Стрелкой никогда не поднялись бы в космос и остались никому не известными собаками. Рыжая Машка была у нее чем-то вроде домашнего божка. К счастью, любовь к ней носила моногамный характер, и дом не превратился в филиал уголка Дурова. Григория присутствие Машки вполне устраивало, потому что избавляло его от необходимости охотиться за чужими кошками, которые были все подряд злы и недоверчивы. Поэтому он при каждом удобном случае запихивал Машку в аппарат, считая, что высокие научные цели оправдывают нарушение данного им слова считать Машку “персоной грата”. Тетка о его проделках догадывалась, но уличить не могла, так как при ней он избегал экспериментировать.
— Никак не пойму, чем он там занимается, — жаловалась она мне несколько дней спустя, накладывая полную тарелку жареной рыбы. — Иной раз ночь не спит, все работает. Если не накормишь, так и останется сутки голодным.
— Он, Мария Ивановна, радиопередатчик делает, — выручил я друга.
— А зачем же кошек туда таскать? — не унималась тетка. — Я все-таки не слепая.
— Вы знаете, что такое борьба с помехами? — с самым серьезным видом заявлял Гошка. — Избавиться от помех — значит добиться устойчивой связи не только со всей планетой, но и с межпланетными кораблями. — Он лез под стол и вытаскивал рыжую Машку. — Еще со времен Маркони известно, что кошки — лучший генератор помех. Если кошку гладить, из ее шерсти вылетают электрические искры. Вот этим мы и занимаемся: Аркадий гладит кошку, а я тем временем отлаживаю аппаратуру, — врал он напропалую.
— Совсем меня за дуру считаете, — обижалась тетка. — Если у вас что секретное, так и скажите, чем голову мне морочить.
Мы уверяли ее, что ничего секретного не делаем, потому что какая может быть секретность без охраны, пропусков и колючей проволоки. Кажется, это ее убеждало Мы понимали, что стоит лишь намекнуть, что здесь строится что-то важное, как об этом завтра узнал бы весь поселок.
Дело шло успешно. Мой приезд оказался очень кстати. Григорий только что начал сборку нового, более мощного аппарата, и мне пришлось менять в доме обветшалую электропроводку. Одновременно мы продолжали опыты на первом аппарате. Больше дюжины кошек совершили воздушное путешествие на Карадаг. Мы производили запуски в разное время суток, под разными углами к горизонту. Каждую кошку тайком взвешивали на хозяйских кухонных весах, чтобы измерить зависимость между весом полезного груза и расходом энергии. Еще пять полетов втайне проделала Машка. Затем мы взяли такси и отвезли ее в Феодосию к ветеринару, придумав ей какую-то нервную болезнь. Ветеринар долго возился с ней и сказал, что кошка вполне здорова, если не считать многочисленных царапин. Наш гуманизм настолько потряс Марию Ивановну, что она чуть было не отказалась брать с меня плату за питание, однако в последний момент передумала.
Вскоре нами были сделаны два открытия Однажды мы привязали к хвосту котенка пустую жестянку. К нашему удивлению, неодушевленный предмет в паре с одушевленным прекрасно летал по лучевому туннелю под любыми углами к горизонту. Нашему восторгу не было предела. Значит, транспортировка грузов по лучу все-таки возможна! Второе открытие было не менее важным. По всегдашней рассеянности Гошка перепутал полярность выводов антенного контура, и очередной котенок никак не хотел вылетать из аппарата. Я вытолкнул его из дула палкой, но он тотчас скользнул обратно. Оказалось, что по лучу можно двигаться не только из аппарата, но и к нему, надо только переключить концы антенны. Мы сразу изготовили переключатель. Однако первый опыт не удался, так как в ста метрах за окном наш подопытный вывалился из лучевого туннеля, едва Гошка щелкнул тумблером. Пришлось сделать быстродействующий переключатель, и теперь кошки благополучно путешествовали по воздуху туда и обратно.
Как это ни странно, чудовищная рассеянность Гошки почти не мешала работе. Его расчеты были всегда точны, схемы безупречны, и только при монтаже он время от времени что-нибудь путал. Несмотря на это, собранная им аппаратура неплохо работала. После двух недель работы с Гошкой я понял, почему великие люди бывают рассеянными: они все свои помыслы концентрируют на одной главной задаче, не оставляя ничего для посторонних дел. И эта непрестанная круглосуточная сосредоточенность приводит в конце концов к успеху.
Быть может, я излишне подробно останавливаюсь здесь на рассеянности моего друга. Но я делаю так потому, что обещал восстановить репутацию преподобного О’Конноли, пострадавшего в конце концов только из-за того, что Григорий Аверин по рассеянности нажал не на ту кнопку.
— Никак не пойму, чем он там занимается, — жаловалась она мне несколько дней спустя, накладывая полную тарелку жареной рыбы. — Иной раз ночь не спит, все работает. Если не накормишь, так и останется сутки голодным.
— Он, Мария Ивановна, радиопередатчик делает, — выручил я друга.
— А зачем же кошек туда таскать? — не унималась тетка. — Я все-таки не слепая.
— Вы знаете, что такое борьба с помехами? — с самым серьезным видом заявлял Гошка. — Избавиться от помех — значит добиться устойчивой связи не только со всей планетой, но и с межпланетными кораблями. — Он лез под стол и вытаскивал рыжую Машку. — Еще со времен Маркони известно, что кошки — лучший генератор помех. Если кошку гладить, из ее шерсти вылетают электрические искры. Вот этим мы и занимаемся: Аркадий гладит кошку, а я тем временем отлаживаю аппаратуру, — врал он напропалую.
— Совсем меня за дуру считаете, — обижалась тетка. — Если у вас что секретное, так и скажите, чем голову мне морочить.
Мы уверяли ее, что ничего секретного не делаем, потому что какая может быть секретность без охраны, пропусков и колючей проволоки. Кажется, это ее убеждало Мы понимали, что стоит лишь намекнуть, что здесь строится что-то важное, как об этом завтра узнал бы весь поселок.
Дело шло успешно. Мой приезд оказался очень кстати. Григорий только что начал сборку нового, более мощного аппарата, и мне пришлось менять в доме обветшалую электропроводку. Одновременно мы продолжали опыты на первом аппарате. Больше дюжины кошек совершили воздушное путешествие на Карадаг. Мы производили запуски в разное время суток, под разными углами к горизонту. Каждую кошку тайком взвешивали на хозяйских кухонных весах, чтобы измерить зависимость между весом полезного груза и расходом энергии. Еще пять полетов втайне проделала Машка. Затем мы взяли такси и отвезли ее в Феодосию к ветеринару, придумав ей какую-то нервную болезнь. Ветеринар долго возился с ней и сказал, что кошка вполне здорова, если не считать многочисленных царапин. Наш гуманизм настолько потряс Марию Ивановну, что она чуть было не отказалась брать с меня плату за питание, однако в последний момент передумала.
Вскоре нами были сделаны два открытия Однажды мы привязали к хвосту котенка пустую жестянку. К нашему удивлению, неодушевленный предмет в паре с одушевленным прекрасно летал по лучевому туннелю под любыми углами к горизонту. Нашему восторгу не было предела. Значит, транспортировка грузов по лучу все-таки возможна! Второе открытие было не менее важным. По всегдашней рассеянности Гошка перепутал полярность выводов антенного контура, и очередной котенок никак не хотел вылетать из аппарата. Я вытолкнул его из дула палкой, но он тотчас скользнул обратно. Оказалось, что по лучу можно двигаться не только из аппарата, но и к нему, надо только переключить концы антенны. Мы сразу изготовили переключатель. Однако первый опыт не удался, так как в ста метрах за окном наш подопытный вывалился из лучевого туннеля, едва Гошка щелкнул тумблером. Пришлось сделать быстродействующий переключатель, и теперь кошки благополучно путешествовали по воздуху туда и обратно.
Как это ни странно, чудовищная рассеянность Гошки почти не мешала работе. Его расчеты были всегда точны, схемы безупречны, и только при монтаже он время от времени что-нибудь путал. Несмотря на это, собранная им аппаратура неплохо работала. После двух недель работы с Гошкой я понял, почему великие люди бывают рассеянными: они все свои помыслы концентрируют на одной главной задаче, не оставляя ничего для посторонних дел. И эта непрестанная круглосуточная сосредоточенность приводит в конце концов к успеху.
Быть может, я излишне подробно останавливаюсь здесь на рассеянности моего друга. Но я делаю так потому, что обещал восстановить репутацию преподобного О’Конноли, пострадавшего в конце концов только из-за того, что Григорий Аверин по рассеянности нажал не на ту кнопку.
Восьмое сентября
Дней через двадцать большой аппарат был готов. Мы провозились с ним до самого рассвета. Наконец, изловленный нами еще вечером чей-то ленивый толстый кот улетел на Карадаг. И тогда я взбунтовался.
— Хватит! Я торчу в Коктебеле чуть не месяц, а дальше пляжа никуда не ходил. Надо мной будет смеяться весь институт. Сегодня же идем в Сердоликовую бухту. Ребята уже собираются…
— Но я не могу, — слабо сопротивлялся Гошка. — Я потерял где-то плавки…
— Знаю. Возьмешь мои запасные. А сейчас пошли. Выключай аппарат.
Я подошел к столу и демонстративно отвернул дуло аппарата в сторону открытого моря. В тот миг я совершенно не подозревал о преподобном О’Конноли, который в этот момент поднимался на палубу “Анны-Марии”, чтобы полюбоваться рассветом.
Со вздохом обиды Гошка нажал на кнопку и вышел вслед за мной. Мы заперли дверь, не заметив, что аппарат остался включенным, потому что рассеянный изобретатель, вместо того чтобы обесточить установку, переключил концы антенного контура. Но я догадался об этом уже после пожара, когда стоял под дулами автоматов среди обгорелых стен.
Про Сердоликовую бухту я упомянул не случайно. Вскоре после приезда я снова увидел ту девушку, которая укатила в обнимку с дынями в моем такси. “Какая фемина”, — невежливо буркнул начитанный Гошка, когда через пару дней я познакомил его с Таней. Насколько я мог заметить, он тут же забыл о ее существовании. Идею похода предложила именно Таня. Понятно, что отказаться я не мог.
Сонные и небритые явились мы на место сбора как раз вовремя, чтобы успеть полюбоваться восходом. Вся компания была уже на месте. Солнце и море быстро сняли с нас усталость. Но конечно, даже самое несложное путешествие, в котором принимал участие Гошка, добром кончиться не могло. На обратном пути он о чем-то задумался на узком карнизе, и его тотчас же сшибла волна. Мы сразу выудили его. Он был исцарапан, совсем как Машка после десяти полетов на Карадаг. Хуже было с ногой. Она распухла в колене, и идти он не мог. К счастью, самое трудное было позади. Мы несли его по очереди, а он смеялся и повторял: “Битый не битого везет”, — хотя был бледен, как мел.
Когда не везет, так уж во всем. В больнице Гошкины ссадины густо смазали йодом, однако сказали, что рентген не работает и больного надо везти в Феодосию, только не известно на чем, потому что дежурная машина не то сломалась, не то куда-то уехала. На наше счастье, подвернулся какой-то частник на “Волге”, ехавший на Золотой пляж. Он мигом домчал нас в город, и мы сдали Гошку в больницу. Но на следующее утро его выписали, потому что кость оказалась цела, а с растяжением в больницу не кладут. Мы с Таней быстро организовали такси и с помпой привезли страдальца домой.
Было восьмое сентября. Прошло больше суток с момента странного происшествия с “Анной-Марией”, о котором мы тогда еще ничего не знали. К вечеру погода испортилась. Подул сильный ветер, набежали тучи, затем заморосил дождь. Мы сидели за столом вокруг поющего самовара и обсуждали Гошкино невезение, не подозревая, что главные неприятности впереди.
Мария Ивановна умела великолепно заваривать чай. Сегодня напиток ей особенно удался, и мы не скупились на комплименты. Согретая чаем и нашими искренними похвалами, она оттаяла окончательно.
— По-моему, только человек, совершенно равнодушный к красоте жизни, может не любить наши места, — говорила она, и я с удивлением заметил, что ее блеклые глаза засветились подлинным чувством. — Здешняя природа могуча и величественна. Она — как свет радости, проникающий в самую душу. Бесконечность моря и гордая суровость гор — это удивительное слияние двух противоположных начал, слияние неповторимое и поэтому особенно волнующее…
Она задумалась и несколько мгновений молчала, уйдя мыслями далеко-далеко.
— И люди здесь бывали тоже неповторимые, — почти прошептала она, и мы опустили глаза, словно увидев ненароком что-то, не предназначенное для посторонних взглядов. — Большие люди…
Голос ее дрогнул.
— Вот вы, молодые физики, изобретатели, вы живете ясно. Для вас все в жизни просто. Но ведь это не так! — сказала она с болью, и мы с удивлением взглянули на нее. На мгновение нам показалось, что перед нами совсем незнакомая женщина. Я видел, что и Гошка поражен неожиданным превращением. Глаза ее горели. Не глядя на нас, она стала читать стихи:
— Хватит! Я торчу в Коктебеле чуть не месяц, а дальше пляжа никуда не ходил. Надо мной будет смеяться весь институт. Сегодня же идем в Сердоликовую бухту. Ребята уже собираются…
— Но я не могу, — слабо сопротивлялся Гошка. — Я потерял где-то плавки…
— Знаю. Возьмешь мои запасные. А сейчас пошли. Выключай аппарат.
Я подошел к столу и демонстративно отвернул дуло аппарата в сторону открытого моря. В тот миг я совершенно не подозревал о преподобном О’Конноли, который в этот момент поднимался на палубу “Анны-Марии”, чтобы полюбоваться рассветом.
Со вздохом обиды Гошка нажал на кнопку и вышел вслед за мной. Мы заперли дверь, не заметив, что аппарат остался включенным, потому что рассеянный изобретатель, вместо того чтобы обесточить установку, переключил концы антенного контура. Но я догадался об этом уже после пожара, когда стоял под дулами автоматов среди обгорелых стен.
Про Сердоликовую бухту я упомянул не случайно. Вскоре после приезда я снова увидел ту девушку, которая укатила в обнимку с дынями в моем такси. “Какая фемина”, — невежливо буркнул начитанный Гошка, когда через пару дней я познакомил его с Таней. Насколько я мог заметить, он тут же забыл о ее существовании. Идею похода предложила именно Таня. Понятно, что отказаться я не мог.
Сонные и небритые явились мы на место сбора как раз вовремя, чтобы успеть полюбоваться восходом. Вся компания была уже на месте. Солнце и море быстро сняли с нас усталость. Но конечно, даже самое несложное путешествие, в котором принимал участие Гошка, добром кончиться не могло. На обратном пути он о чем-то задумался на узком карнизе, и его тотчас же сшибла волна. Мы сразу выудили его. Он был исцарапан, совсем как Машка после десяти полетов на Карадаг. Хуже было с ногой. Она распухла в колене, и идти он не мог. К счастью, самое трудное было позади. Мы несли его по очереди, а он смеялся и повторял: “Битый не битого везет”, — хотя был бледен, как мел.
Когда не везет, так уж во всем. В больнице Гошкины ссадины густо смазали йодом, однако сказали, что рентген не работает и больного надо везти в Феодосию, только не известно на чем, потому что дежурная машина не то сломалась, не то куда-то уехала. На наше счастье, подвернулся какой-то частник на “Волге”, ехавший на Золотой пляж. Он мигом домчал нас в город, и мы сдали Гошку в больницу. Но на следующее утро его выписали, потому что кость оказалась цела, а с растяжением в больницу не кладут. Мы с Таней быстро организовали такси и с помпой привезли страдальца домой.
Было восьмое сентября. Прошло больше суток с момента странного происшествия с “Анной-Марией”, о котором мы тогда еще ничего не знали. К вечеру погода испортилась. Подул сильный ветер, набежали тучи, затем заморосил дождь. Мы сидели за столом вокруг поющего самовара и обсуждали Гошкино невезение, не подозревая, что главные неприятности впереди.
Мария Ивановна умела великолепно заваривать чай. Сегодня напиток ей особенно удался, и мы не скупились на комплименты. Согретая чаем и нашими искренними похвалами, она оттаяла окончательно.
— По-моему, только человек, совершенно равнодушный к красоте жизни, может не любить наши места, — говорила она, и я с удивлением заметил, что ее блеклые глаза засветились подлинным чувством. — Здешняя природа могуча и величественна. Она — как свет радости, проникающий в самую душу. Бесконечность моря и гордая суровость гор — это удивительное слияние двух противоположных начал, слияние неповторимое и поэтому особенно волнующее…
Она задумалась и несколько мгновений молчала, уйдя мыслями далеко-далеко.
— И люди здесь бывали тоже неповторимые, — почти прошептала она, и мы опустили глаза, словно увидев ненароком что-то, не предназначенное для посторонних взглядов. — Большие люди…
Голос ее дрогнул.
— Вот вы, молодые физики, изобретатели, вы живете ясно. Для вас все в жизни просто. Но ведь это не так! — сказала она с болью, и мы с удивлением взглянули на нее. На мгновение нам показалось, что перед нами совсем незнакомая женщина. Я видел, что и Гошка поражен неожиданным превращением. Глаза ее горели. Не глядя на нас, она стала читать стихи:
Ее голос звучал с мрачной торжественностью, настолько диссонировавшей с брызжущей радостью стиха, что у меня мороз пробежал по коже.
Ввысь, в червленый
Солнца диск —
Миллионы
Алых брызг! Гребней взвивы,
Струй отливы,
Коней гривы,
Пены взвизг!