Страница:
Матис польщенно улыбнулся.
— Я был вознагражден за труды уже тем, что знал, что не я один там ничего не нашел. Кстати, мы взяли Мюнцев с поличным. Они оказались мелкой рыбешкой, их наняли по случаю. Но несколько лет тюрьмы мы им обеспечили.
Он поспешно встал, увидев вошедшего в комнату врача.
— Вон! — сказал ему врач. — Вон, и чтобы я вас больше не видел! Матис успел только махнуть Бонду рукой и сказать: «До встречи», как был выпихнут из комнаты. Бонд услышал за дверью настоящую бурю на французском, которая утихала по мере того, как врач и Матис удалялись по коридору. Он откинулся на подушку совершенно без сил, но повеселевший от всего, что узнал. Он поймал себя на мысли о Веспер и тут же погрузился в тревожный сон.
Осталось еще немало вопросов, но они могли подождать.
— Я был вознагражден за труды уже тем, что знал, что не я один там ничего не нашел. Кстати, мы взяли Мюнцев с поличным. Они оказались мелкой рыбешкой, их наняли по случаю. Но несколько лет тюрьмы мы им обеспечили.
Он поспешно встал, увидев вошедшего в комнату врача.
— Вон! — сказал ему врач. — Вон, и чтобы я вас больше не видел! Матис успел только махнуть Бонду рукой и сказать: «До встречи», как был выпихнут из комнаты. Бонд услышал за дверью настоящую бурю на французском, которая утихала по мере того, как врач и Матис удалялись по коридору. Он откинулся на подушку совершенно без сил, но повеселевший от всего, что узнал. Он поймал себя на мысли о Веспер и тут же погрузился в тревожный сон.
Осталось еще немало вопросов, но они могли подождать.
20. Природа зла
Бонд выздоравливал быстро. Когда Матис навестил его через три дня, он уже сидел на кровати. Нижняя часть туловища все еще была под белым тентом, но, несмотря ни на что, Бонд пребывал в хорошем настроении; лишь изредка болезненные ощущения заставляли его морщиться. Матис же был мрачен.
— Вот ваш чек, — сказал он Бонду. — Мне было лестно прогуляться с сорока миллионами в кармане, но вы еще должны поставить на нем передаточную подпись, чтобы я мог положить деньги на ваш счет в «Креди Лионэ»... Никаких следов вашего знакомого из СМЕРШ, ни одного. На виллу он, очевидно, прибыл пешком или на велосипеде, поскольку ни вы, ни телохранители ничего не слышали. Отчаянная ситуация. Об этом человеке в Лондоне тоже ничего. Вашингтон сообщил, что у него кое-что есть, но оказалось, все это обычные фантазии эмигрантов. Приблизительно то же самое порасскажут вам на улице англичане про Секретную службу, а французы — про Второе бюро.
— Он, по всей вероятности, добирался в Европу через Варшаву и Берлин, — сказал Бонд. — От Берлина идет множество открытых дорог. Сейчас он, должно быть, уже в Ленинграде и получает разнос за то, что заодно не убрал и меня. Думаю, что после двух операций, которые М. мне поручил в конце войны, у них на меня пухлое досье. Этот парень посчитал, что с меня хватит и той буковки, которую вывел мне на руке.
— Кстати, что это? — спросил Матис. — Врач мне сказал, что порезы сделаны в форме перевернутой буквы m. Зачем эта кабалистика?
— Я видел шрам, когда мне меняли повязку, уверен, что это русская буква ш. СМЕРШ расшифровывается как «Смерти шпионам», так что ш — это «шпион». Приятного мало, потому что М., вероятно, попросит меня сделать пересадку кожи. Хотя большой надобности в этом нет. Я решил подать в отставку.
Матис изумленно посмотрел на Бонда.
— В отставку? — переспросил он. — Какого черта?
Бонд отвел глаза и занялся изучением повязок на руках.
— Когда меня собрались убивать, мне вдруг понравилось быть живым. Перед тем, как начать пытку, Намбер употребил выражение, которое меня поразило: «Играть в индейцев». Он сказал, что это именно то, что я делаю. Так вот, я подумал, что он, возможно, был прав. Знаете, — продолжал разглядывать повязки Бонд, — в молодости кажется, что можно легко отличить добро от зла. С возрастом это становится труднее. В школе дети четко знают: тот — герой, этот — враг. И растут, думая стать героями и расправиться с врагами. За последние годы, — Бонд посмотрел Матису прямо в глаза, — я убил двух таких врагов. Первого — японца, специалиста по шифрам в Нью-Йорке, в японском представительстве на тридцать шестом этаже билдинга «Ар Си Эй» в Рокфеллеровском центре. Я снял квартиру на сороковом этаже соседнего здания, откуда через улицу хорошо просматривался кабинет японца. Нас было двое, и у каждого по «ремингтону» 30/30 с оптическим прицелом и глушителем. Мы засели в квартире и ждали своего шанса несколько дней. Мой коллега выстрелил за секунду до мена. Его задача состояла только в том, чтобы пробить стекло, чтобы я уже мог стрелять в японца. В Рокфеллеровском центре очень толстые стекла, чтобы с улицы не было слышно шума. Все получилось очень удачно. Пуля коллеги пробила стекло. Я выстрелил в дыру сразу после него. Я попал японцу в лоб в тот момент, когда он обернулся на звон стекла.
Бонд закурил, несколько раз сильно затянулся.
— Работа была сделана отлично. Красиво и чисто. Почти с трехсот метров. Никаких личных контактов. Позже, в Стокгольме, было уже не так красиво. Я должен был убрать норвежца, двойного агента, работавшего на немцев. Он выдал двух наших людей, которых, насколько я знаю, потом казнили. По различным причинам все нужно было проделать совершенно бесшумно. Я выбрал спальню в его квартире и нож. Так вот, он умер не очень быстро... В качестве награды за эти операции я получил номер с двумя нулями. Это приятно. За тобой репутация надежного человека. Номер с двумя нулями означает у нас, что вы хладнокровно убили вовремя операции человека. Как благородно, — сказал он, снова глядя на Матиса, — хороший герой расправляется с плохими врагами. Но когда хороший Намбер собирается убить плохого Бонда, а плохой Бонд знает, что он вовсе не плохой, замечаешь, что у этой медали есть обратная сторона. И непонятно, кто плохой, а кто хороший. Разумеется, — добавил он, видя, что Матис собирается возразить, — на помощь приходит патриотизм. Он помогает создавать впечатление, что все прекрасно. Но рассуждения о добре и зле у нас потихоньку выходят из моды. Сегодня мы воюем против коммунизма. Замечательно. Если бы я жил полвека назад, тот консерватизм, который у нас сейчас, встречал бы точно такую же реакцию, что и нынешний коммунизм, и нам могли бы приказать с ним бороться. В наше время история движется быстро. Хорошие и плохие то и дело меняются ролями.
Матис мрачно смотрел на Бонда. Потом мягко дотронулся до его плеча.
— Вы хотите сказать, что этот милейший Намбер, который делал все, чтобы превратить вас в евнуха, не имеет права называться плохим? Разумеется, после всех ваших сказочек ни у кого не будет сомнений, что он бил вас по лицу, а не по... — Он кивнул на кровать. — Подождите, у М. еще будет возможность попросить вас заняться очередным Намбером! Держу пари, что вы помчитесь за ним на всех парах... А СМЕРШ?.. Должен сказать, что мне не нравится, что эти люди разгуливают по Франции как хотят и убивают всех, кто, как им кажется, предал их режим. Да вы просто анархист!
Он собрался сказать что-то еще, но выразительно махнул рукой.
Бонд засмеялся.
— Очень хорошо, — вновь заговорил он. — Возьмем нашего друга Намбера. Очень легко сказать, что он злой человек; мне, по крайней мере, просто, потому что он причинил мне боль.
Будь он сейчас здесь, я бы без колебаний его убил; но только из личной мести, а не по причинам высокой морали или во имя спасения родины.
Он посмотрел на Матиса, стараясь понять, насколько убедительны его самокопания и рассуждения о проблемах, которые для его друга были не более, чем вопросом долга. Матис улыбнулся:
— Продолжайте, прошу вас. Интересно познакомиться с новым Бондом. Англичане всегда занятные люди! Они как китайские ларчики, которые укладываются один в другой. Нужно долго добираться до самого последнего. Доберешься, а в результате одно расстройство, но сам процесс поучительный и любопытный. Продолжайте. Развивайте свои аргументы. Может быть, какими-нибудь из них я тоже смогу воспользоваться, когда в следующий раз мне нужно будет уговорить шефа не поручать мне скучной работы.
Матис продолжал улыбаться, но уже с хитрецой, которую Бонд, кажется, не заметал.
— Теперь, чтобы объяснить, в чем различие между добром и злом, мы изобрели образы, олицетворяющие две крайние противоположности — самое черное и самое белоснежное белое. Но тут мы немного схитрили. Образ Бога чист и ясен, можно разглядеть каждый волосок его бороды. А дьявол? На кого похож дьявол? — спросил Бонд, торжествующе глядя на Матиса.
— На женщину, — хохотнул Матис.
— Все это очень красиво, — сказал Бонд. — Но теперь я спрашиваю, на чьем стороне я должен быть? Я думал над этим вопросом и в конце концов судьба дьявола и его слуг, таких, как Намбер, вызвала у меня жалость. Дьяволу не до веселья, а я люблю быть на стороне жертвы. Мы отказываем бедняге в единственном шансе. Есть книга о добре, она объясняет, что нам нужно делать, чтобы быть хорошими и так далее, но нет книги о зле, которая рассказывает, как нужно поступать, чтобы быть плохим. У дьявола нет ни пророков, чтобы составить свои Десять Заповедей, ни команды писателей, чтобы написать свою биографию. Его судят заочно. Мы не знаем про него ничего, кроме множества сказок, которые рассказывали нам родители и учителя. Нет книги, по которой мы могли бы изучать природу зла во всех ее формах, книги с иносказаниями, пословицами и народными мудростями о зле. Все, чем мы располагаем, это примером живых людей, которых мы считаем хорошими, а по сути дела, только собственной интуицией. Вот почему, — продолжал Бонд, распаляясь, — Намбер выполнял прекрасную, жизненно важную и, может быть, самую благородную миссию. Своим существованием, как человек зла, человек, которого я по недоумию полагал уничтожить, он создавал критерий зла, благодаря которому, и только ему одному, может существовать критерий добра. Нам была подарена редчайшая возможность за тот недолгий период, в который мы с ним соприкасались, узнать глубину его подлости и стать лучше и доброжелательнее.
— Браво! — воскликнул Матис. — Я горжусь вами. Вы должны устраивать для себя пытки каждый день. Я тоже непременно придумаю себе на вечер какую-нибудь гадость. Надо быстрее приниматься за дело. Для меня еще не все — многое, конечно, увы, — грустно добавил он, — но не все потеряно, но теперь, когда я прозрел, я буду работать не покладая рук. Как я повеселюсь! Надо подумать, с чего начать: убийство, поджог, насилие? Нет, это все детский лепет! Надо справиться у старины де Сада! Поучиться никогда не мешает. Вот только как же наша совесть, дорогой Бонд? Что делать с ней, пока мы будем творить наши героические грехи? Целая проблема! Очень хитрая дама, эта совесть, и очень старая. Ей столько же лет, сколько первой семье обезьян, которые ее родили на свет.
Нам надо серьезно заняться этой проблемой, иначе мы рискуем испортить себе удовольствие. Конечно, старуху нужно убрать, но придется повозиться, уж очень она крепенькая. Зато, когда мы с ней покончим, мы сможем дать фору самому Намберу... Вам, дорогой Джеймс, легко. Вы можете начать со своей отставки. Это отличная идея, замечательное начало для новой карьеры. И как все просто! У каждого в кармане револьвер собственной отставки. Нажал спусковой крючок — и точно попал и в свою страну, и в свою совесть. Убийство и самоубийство одним выстрелом! Красота! Какое мужество и величие в отстаивании своего кредо! Что касается меня, то я должен немедленно идти и трудиться во благо нашего начинания. Ба-а, — протянул Матис, посмотрев на часы, — да я уже начал. Я на полчаса опоздал на встречу с начальником полиции.
Он встал.
— Все было очень забавно, дорогой Джеймс. Вам следовало бы выступать на эстраде. Теперь, что касается вашего затруднения отличить добрых от злых, подлецов от героев и так далее. Конечно, это трудно в теории. Все дело в личном опыте, неважно кто вы, китаец или англичанин.
Матис остановился у двери.
— Вы признаете, что Намбер лично вам причинил зло и что вы убили бы его, если бы он сейчас был здесь? Так вот, когда вы вернетесь в Лондон, вы увидите, что есть много Намберов, которые пытаются причинить зло вам, вашим друзьям и вашей стране. М. расскажет вам о них. Теперь, когда вы увидели по-настоящему злого человека и знаете, в каком обличий может проявляться зло, вы будете искать и уничтожать его и защищать всех тех, кто вам дорог, и себя самого. Вы лучше многих знаете теперь, какое оно, это зло. Вы будете мучиться, выбирая себе задание. Вы получили право требовать доказательств того, что в центре мишени действительно черный круг, но вокруг нас немало таких черных пятен. Для вас еще много работы. И вы будете ее делать. И когда вы кого-нибудь полюбите, когда у вас будет любимая женщина, может быть, жена и дети, которых нужно беречь, вы скажете, что работать стало легко.
Матис открыл дверь и уже с порога сказал:
— Нужно, чтобы вокруг вас были люди. Делать что-то ради них легче, чем ради принципов. Но сами не станьте человеком. Мы потеряем восхитительную машину.
Он махнул на прощание рукой и закрыл дверь.
— Эй — крикнул вслед Бонд.
Но из коридора донеслись торопливые шаги француза.
— Вот ваш чек, — сказал он Бонду. — Мне было лестно прогуляться с сорока миллионами в кармане, но вы еще должны поставить на нем передаточную подпись, чтобы я мог положить деньги на ваш счет в «Креди Лионэ»... Никаких следов вашего знакомого из СМЕРШ, ни одного. На виллу он, очевидно, прибыл пешком или на велосипеде, поскольку ни вы, ни телохранители ничего не слышали. Отчаянная ситуация. Об этом человеке в Лондоне тоже ничего. Вашингтон сообщил, что у него кое-что есть, но оказалось, все это обычные фантазии эмигрантов. Приблизительно то же самое порасскажут вам на улице англичане про Секретную службу, а французы — про Второе бюро.
— Он, по всей вероятности, добирался в Европу через Варшаву и Берлин, — сказал Бонд. — От Берлина идет множество открытых дорог. Сейчас он, должно быть, уже в Ленинграде и получает разнос за то, что заодно не убрал и меня. Думаю, что после двух операций, которые М. мне поручил в конце войны, у них на меня пухлое досье. Этот парень посчитал, что с меня хватит и той буковки, которую вывел мне на руке.
— Кстати, что это? — спросил Матис. — Врач мне сказал, что порезы сделаны в форме перевернутой буквы m. Зачем эта кабалистика?
— Я видел шрам, когда мне меняли повязку, уверен, что это русская буква ш. СМЕРШ расшифровывается как «Смерти шпионам», так что ш — это «шпион». Приятного мало, потому что М., вероятно, попросит меня сделать пересадку кожи. Хотя большой надобности в этом нет. Я решил подать в отставку.
Матис изумленно посмотрел на Бонда.
— В отставку? — переспросил он. — Какого черта?
Бонд отвел глаза и занялся изучением повязок на руках.
— Когда меня собрались убивать, мне вдруг понравилось быть живым. Перед тем, как начать пытку, Намбер употребил выражение, которое меня поразило: «Играть в индейцев». Он сказал, что это именно то, что я делаю. Так вот, я подумал, что он, возможно, был прав. Знаете, — продолжал разглядывать повязки Бонд, — в молодости кажется, что можно легко отличить добро от зла. С возрастом это становится труднее. В школе дети четко знают: тот — герой, этот — враг. И растут, думая стать героями и расправиться с врагами. За последние годы, — Бонд посмотрел Матису прямо в глаза, — я убил двух таких врагов. Первого — японца, специалиста по шифрам в Нью-Йорке, в японском представительстве на тридцать шестом этаже билдинга «Ар Си Эй» в Рокфеллеровском центре. Я снял квартиру на сороковом этаже соседнего здания, откуда через улицу хорошо просматривался кабинет японца. Нас было двое, и у каждого по «ремингтону» 30/30 с оптическим прицелом и глушителем. Мы засели в квартире и ждали своего шанса несколько дней. Мой коллега выстрелил за секунду до мена. Его задача состояла только в том, чтобы пробить стекло, чтобы я уже мог стрелять в японца. В Рокфеллеровском центре очень толстые стекла, чтобы с улицы не было слышно шума. Все получилось очень удачно. Пуля коллеги пробила стекло. Я выстрелил в дыру сразу после него. Я попал японцу в лоб в тот момент, когда он обернулся на звон стекла.
Бонд закурил, несколько раз сильно затянулся.
— Работа была сделана отлично. Красиво и чисто. Почти с трехсот метров. Никаких личных контактов. Позже, в Стокгольме, было уже не так красиво. Я должен был убрать норвежца, двойного агента, работавшего на немцев. Он выдал двух наших людей, которых, насколько я знаю, потом казнили. По различным причинам все нужно было проделать совершенно бесшумно. Я выбрал спальню в его квартире и нож. Так вот, он умер не очень быстро... В качестве награды за эти операции я получил номер с двумя нулями. Это приятно. За тобой репутация надежного человека. Номер с двумя нулями означает у нас, что вы хладнокровно убили вовремя операции человека. Как благородно, — сказал он, снова глядя на Матиса, — хороший герой расправляется с плохими врагами. Но когда хороший Намбер собирается убить плохого Бонда, а плохой Бонд знает, что он вовсе не плохой, замечаешь, что у этой медали есть обратная сторона. И непонятно, кто плохой, а кто хороший. Разумеется, — добавил он, видя, что Матис собирается возразить, — на помощь приходит патриотизм. Он помогает создавать впечатление, что все прекрасно. Но рассуждения о добре и зле у нас потихоньку выходят из моды. Сегодня мы воюем против коммунизма. Замечательно. Если бы я жил полвека назад, тот консерватизм, который у нас сейчас, встречал бы точно такую же реакцию, что и нынешний коммунизм, и нам могли бы приказать с ним бороться. В наше время история движется быстро. Хорошие и плохие то и дело меняются ролями.
Матис мрачно смотрел на Бонда. Потом мягко дотронулся до его плеча.
— Вы хотите сказать, что этот милейший Намбер, который делал все, чтобы превратить вас в евнуха, не имеет права называться плохим? Разумеется, после всех ваших сказочек ни у кого не будет сомнений, что он бил вас по лицу, а не по... — Он кивнул на кровать. — Подождите, у М. еще будет возможность попросить вас заняться очередным Намбером! Держу пари, что вы помчитесь за ним на всех парах... А СМЕРШ?.. Должен сказать, что мне не нравится, что эти люди разгуливают по Франции как хотят и убивают всех, кто, как им кажется, предал их режим. Да вы просто анархист!
Он собрался сказать что-то еще, но выразительно махнул рукой.
Бонд засмеялся.
— Очень хорошо, — вновь заговорил он. — Возьмем нашего друга Намбера. Очень легко сказать, что он злой человек; мне, по крайней мере, просто, потому что он причинил мне боль.
Будь он сейчас здесь, я бы без колебаний его убил; но только из личной мести, а не по причинам высокой морали или во имя спасения родины.
Он посмотрел на Матиса, стараясь понять, насколько убедительны его самокопания и рассуждения о проблемах, которые для его друга были не более, чем вопросом долга. Матис улыбнулся:
— Продолжайте, прошу вас. Интересно познакомиться с новым Бондом. Англичане всегда занятные люди! Они как китайские ларчики, которые укладываются один в другой. Нужно долго добираться до самого последнего. Доберешься, а в результате одно расстройство, но сам процесс поучительный и любопытный. Продолжайте. Развивайте свои аргументы. Может быть, какими-нибудь из них я тоже смогу воспользоваться, когда в следующий раз мне нужно будет уговорить шефа не поручать мне скучной работы.
Матис продолжал улыбаться, но уже с хитрецой, которую Бонд, кажется, не заметал.
— Теперь, чтобы объяснить, в чем различие между добром и злом, мы изобрели образы, олицетворяющие две крайние противоположности — самое черное и самое белоснежное белое. Но тут мы немного схитрили. Образ Бога чист и ясен, можно разглядеть каждый волосок его бороды. А дьявол? На кого похож дьявол? — спросил Бонд, торжествующе глядя на Матиса.
— На женщину, — хохотнул Матис.
— Все это очень красиво, — сказал Бонд. — Но теперь я спрашиваю, на чьем стороне я должен быть? Я думал над этим вопросом и в конце концов судьба дьявола и его слуг, таких, как Намбер, вызвала у меня жалость. Дьяволу не до веселья, а я люблю быть на стороне жертвы. Мы отказываем бедняге в единственном шансе. Есть книга о добре, она объясняет, что нам нужно делать, чтобы быть хорошими и так далее, но нет книги о зле, которая рассказывает, как нужно поступать, чтобы быть плохим. У дьявола нет ни пророков, чтобы составить свои Десять Заповедей, ни команды писателей, чтобы написать свою биографию. Его судят заочно. Мы не знаем про него ничего, кроме множества сказок, которые рассказывали нам родители и учителя. Нет книги, по которой мы могли бы изучать природу зла во всех ее формах, книги с иносказаниями, пословицами и народными мудростями о зле. Все, чем мы располагаем, это примером живых людей, которых мы считаем хорошими, а по сути дела, только собственной интуицией. Вот почему, — продолжал Бонд, распаляясь, — Намбер выполнял прекрасную, жизненно важную и, может быть, самую благородную миссию. Своим существованием, как человек зла, человек, которого я по недоумию полагал уничтожить, он создавал критерий зла, благодаря которому, и только ему одному, может существовать критерий добра. Нам была подарена редчайшая возможность за тот недолгий период, в который мы с ним соприкасались, узнать глубину его подлости и стать лучше и доброжелательнее.
— Браво! — воскликнул Матис. — Я горжусь вами. Вы должны устраивать для себя пытки каждый день. Я тоже непременно придумаю себе на вечер какую-нибудь гадость. Надо быстрее приниматься за дело. Для меня еще не все — многое, конечно, увы, — грустно добавил он, — но не все потеряно, но теперь, когда я прозрел, я буду работать не покладая рук. Как я повеселюсь! Надо подумать, с чего начать: убийство, поджог, насилие? Нет, это все детский лепет! Надо справиться у старины де Сада! Поучиться никогда не мешает. Вот только как же наша совесть, дорогой Бонд? Что делать с ней, пока мы будем творить наши героические грехи? Целая проблема! Очень хитрая дама, эта совесть, и очень старая. Ей столько же лет, сколько первой семье обезьян, которые ее родили на свет.
Нам надо серьезно заняться этой проблемой, иначе мы рискуем испортить себе удовольствие. Конечно, старуху нужно убрать, но придется повозиться, уж очень она крепенькая. Зато, когда мы с ней покончим, мы сможем дать фору самому Намберу... Вам, дорогой Джеймс, легко. Вы можете начать со своей отставки. Это отличная идея, замечательное начало для новой карьеры. И как все просто! У каждого в кармане револьвер собственной отставки. Нажал спусковой крючок — и точно попал и в свою страну, и в свою совесть. Убийство и самоубийство одним выстрелом! Красота! Какое мужество и величие в отстаивании своего кредо! Что касается меня, то я должен немедленно идти и трудиться во благо нашего начинания. Ба-а, — протянул Матис, посмотрев на часы, — да я уже начал. Я на полчаса опоздал на встречу с начальником полиции.
Он встал.
— Все было очень забавно, дорогой Джеймс. Вам следовало бы выступать на эстраде. Теперь, что касается вашего затруднения отличить добрых от злых, подлецов от героев и так далее. Конечно, это трудно в теории. Все дело в личном опыте, неважно кто вы, китаец или англичанин.
Матис остановился у двери.
— Вы признаете, что Намбер лично вам причинил зло и что вы убили бы его, если бы он сейчас был здесь? Так вот, когда вы вернетесь в Лондон, вы увидите, что есть много Намберов, которые пытаются причинить зло вам, вашим друзьям и вашей стране. М. расскажет вам о них. Теперь, когда вы увидели по-настоящему злого человека и знаете, в каком обличий может проявляться зло, вы будете искать и уничтожать его и защищать всех тех, кто вам дорог, и себя самого. Вы лучше многих знаете теперь, какое оно, это зло. Вы будете мучиться, выбирая себе задание. Вы получили право требовать доказательств того, что в центре мишени действительно черный круг, но вокруг нас немало таких черных пятен. Для вас еще много работы. И вы будете ее делать. И когда вы кого-нибудь полюбите, когда у вас будет любимая женщина, может быть, жена и дети, которых нужно беречь, вы скажете, что работать стало легко.
Матис открыл дверь и уже с порога сказал:
— Нужно, чтобы вокруг вас были люди. Делать что-то ради них легче, чем ради принципов. Но сами не станьте человеком. Мы потеряем восхитительную машину.
Он махнул на прощание рукой и закрыл дверь.
— Эй — крикнул вслед Бонд.
Но из коридора донеслись торопливые шаги француза.
21. Веспер
На следующий день Бонд попросил, чтобы пришла Веспер. До этого ему не хотелось ее видеть.
Ему говорили, что она каждый день приходит в клинику и справляется о его состоянии. Она присылала ему цветы. Бонд не любил этого и попросил медсестру отдать цветы другому больному. Когда он попросил о том же во второй раз, цветы больше не приносили. Бонд не хотел обидеть Веспер, но он не любил, когда около него были эти сугубо женские атрибуты. Цветы требовали ответной благодарности по отношению к тому, кто их дарил, они постоянно намекали на некоторую нежность и симпатию, а это Бонда утомляло. Он ненавидел, когда с ним нянчились, ему казалось, что у него начинается приступ клаустрофобии.
Бонда не радовала перспектива все это объяснять Веспер. Его также смущала необходимость задать ей несколько вопросов о том, что вое еще его волновало и что касалось связанных в ней недавних событий. Он был почти уверен, что ее ответы напомнят ей о неразумности некоторых ее поступков. Но ему нужно было обдумать доклад об операции, который он должен будет представить М., и он не хотел быть вынужденным критически отзываться в нем о Веспер, которой это могло стоить службы.
Впрочем, самый болезненный вопрос, на который он должен был ответить сам, он избегал себе задавать.
Врач не раз говорил с Бондом о его ранах. И не раз повторял, что страшная пытка не скажется никакими нежелательными последствиями. Он обещал, что здоровье Бонда полностью восстановится и ни одна из функций организма не будет нарушена. Однако то, что видел и чувствовал Бонд, ему самому оптимизма не внушало. Кровоподтеки и опухоли по всему телу не проходили, и, когда действие укола прекращалось, он мучился от сильных болей. Его воображение, однако, подвергалось еще большим испытаниям, чем тело. За час, проведенный под пытками Намбера, уверенность, что как мужчина он уже ни на что не годен, оставила в сознании Бонда глубокую рану. И ни один медик не мог бы ее залечить.
С тех пор, как Бонд в «Эрмитаже» впервые увидел Веспер, его по-прежнему тянуло к ней. Он знал: если бы в ночном клубе все сложилось иначе, если бы Веспер каким-то образом ответила на его шаг навстречу, если бы не было того похищения, они бы закончили вечер в одной постели. Даже потом, в машине по дороге на виллу, в какой-то момент, когда, видит Бог, ему было о чем подумать, он, глядя на ее несуразно обнаженные ноги, задумался — и весьма сильно — о ней.
Теперь, когда он должен был ее увидеть, ему было страшно. Страшно, что его чувства никак не откликнутся на эффектную красоту Веспер. Страшно ощутить себя куском льда рядом с ней. Этот страх — и Бонд не обманывал себя — был истинной причиной того, что он больше недели оттягивал испытание встречей с Веспер. Он и сейчас хотел отложить эту встречу, но убеждал себя, что ему необходимо подготовиться к докладу, что эмиссар прибудет из Лондона со дня на день и захочет узнать все детали операции и что если ему, Бонду, суждено худшее, то время ничего не изменит.
На восьмой день его пребывания в клинике, ранним утром, когда после сна он чувствовал себя посвежевшим и отдохнувшим, Бонд попросил пригласить к нему Веспер.
Неведомо почему он ожидал увидеть ее бледной и усталой, ему казалось, что пережитое им самим должно как-то проявиться и в ней. Он никак не ожидал, что в комнату весело ворвется высокая загорелая девушка в тюсоровом платье с черным поясом. Улыбаясь, Веспер остановилась перед ним.
— Боже, Веспер, — сказал Бонд, несколько неестественно приподняв руку в приветствии, — но вы просто расцвели! То, что мы с вами пережили, пошло вам на пользу. Как вам удалось так замечательно загореть?
— Я чувствую за собой огромную вину, — сказала она, присаживаясь у кровати. — Пока вы лежите здесь, я каждый день проводила на пляже. Врач сказал, что это мой долг; я подумала, что ничем не помогу вам, если буду весь день страдать у себя в номере. Я нашла прекрасный маленький песчаный пляж и до вечера сижу там с книгой.
Туда ходит автобус, но остается еще немного пройти через дюны, так что есть возможность забыть, что это как раз по дороге к вилле. Она заговорила тише. Упоминание о вилле заставило Бонда отвести взгляд, однако Веспер продолжала, стараясь не замечать молчания своего собеседника.
— Врач считает, что вам совсем скоро разрешат вставать... Я подумала, что немного погодя смогла бы показать вам мой пляж. Врач говорит, что купание вам было бы полезно.
— Еще неизвестно, когда я буду в состоянии выйти отсюда, — зло проговорил Бонд. — А уж когда я смогу купаться, вероятно, лучше будет делать это в одиночку. Мне не хотелось бы пугать людей. Не говоря обо всем остальном, — сказал он, переведя взгляд на одеяло, — все тело у меня сплошной синяк. Но вы должны развлекаться, врача нужно слушаться.
Веспер задела горечь и несправедливость этих слов.
— Я сожалею, — сказала она, — я только думала... Я хотела... Глаза у нее вдруг наполнились слезами. Она с трудом сдерживалась, чтобы не разрыдаться.
— Я хотела... помочь вам быстрее поправиться.
Голос ее задрожал. Она виновато смотрела на Бонда, в глазах которого было осуждение. Не выдержав, она закрыла лицо руками и расплакалась.
— Простите, — проговорила она глухим голосом, — прошу вас, простите. — Она вынула из сумочки носовой платок и промокнула глаза. — Во всем виновата я, я знаю.
Бонд вдруг растрогался. Он положил забинтованную ладонь ей на колено.
— Не будем больше об этом, Веспер. Извините меня, я был очень груб с вами. Вы поймите, это ревность, вы загораете, а я прикован к постели. Как только я чуть поправлюсь, я поеду с вами, и вы мне покажете ваш пляж. Вы правы, это действительно то, что мне нужно. Я очень хочу побыстрее выйти отсюда.
Она погладила его руку, отошла к окну и, приведя себя в порядок, вновь села рядом.
Бонд с нежностью смотрел на нее. Как все закаленные жизнью мужчины, он легко впадал в сентиментальность. Веспер была очень красива, и его властно влекло к ней. Он решил не откладывать с вопросами. Он предложил ей сигарету, они заговорили о приезде шефа центра S и о реакции Лондона на поражение Намбера.
Даже судя по тому, что знала Веспер, было очевидно, что операция завершилась удачно. Скандал вокруг имени Намбера продолжал разрастаться по всему миру. В Руаяль прибыли корреспонденты многих английских и американских газет, они искали того ямайского миллионера, который победил Намбера за карточным столом. Им удалось выйти на Веспер, но она сказала, что Бонд собирался ехать играть в Канны и Монте-Карло. Толпа журналистов двинулась из Руаяль-лез-О на юг Франции. Матис с помощью полиции постарался убрать все следы операции, и газетам пришлось искать сенсации в Страсбурге и рассказывать о панике в рядах французских коммунистов.
— Веспер, — прервал ее Бонд, — что на самом деле произошло в ночном клубе? Я видел только то, как вас увозили. — И в нескольких словах пересказал ей, что увидел, выйдя из казино.
— В тот момент я растерялась, — сказала она, избегая смотреть на Бонда. — Не найдя Матиса у входа, я вышла на улицу. Ко мне подошел посыльный и спросил, не я ли мисс Линд; он сказал, что человек, передавший мне записку, находится в машине на стоянке. Честно говоря, меня это не очень насторожило. Я была знакома с Матисом всего несколько дней и не знала, как он работает. Словом, я вышла во двор и пошла к машине. Она стояла чуть в отдалении справа, а там было довольно темно. Когда я подошла, двое людей Намбера выскочили из-за соседних машин и задрали мне платье на голову. — Веспер покраснела. — Кажется, пустяк, — сказала она смущенно, — но невероятно эффективно, даже крика, похоже, никто не услышал. Я пыталась отбиваться ногами, но это совершенно бесполезно, я ничего не видела. Они схватили меня с двух сторон и запихнули в машину. Я, конечно, отбивалась. Когда машина тронулась и пока они возились с веревкой, я высвободила одну руку и бросила сумочку в окно. Надеюсь, она на что-то сгодилась. Это было почти инстинктивно. Я просто испугалась, что вы не будут знать, что со мной случилось, вот и сделала первое, что пришло в голову.
Бонд был уверен, что, не выброси Веспер сумочку, Намбер, поскольку того интересовал Бонд, возможно, сам бы выкинул ее.
— Разумеется, мне это очень помогло, — сказал Бонд. — Но почему вы не подали какой-нибудь знак, когда я окликнул вас там, в машине, уже после того, как они меня схватили? Вы меня испугали. Мне показалось, что они вас оглушили.
— Возможно, я была в обмороке. В моем «мешке» невозможно было дышать даже после того, как они прорезали дырку. Я несколько раз теряла сознание и не помню почти ничего, что происходило со мной до приезда на виллу. Я по-настоящему поняла, что они вас схватили, лишь когда вы побежали за мной в коридоре.
— Эти двое вас не тронули? — спросил Бонд. — Они... не попытались воспользоваться вашей беспомощностью, пока Намбер возился со мной?
— Нет, — сказала Веспер. — Они связали мне ноги и посадили в угол, лицом к стене, а сами ушли в соседнюю комнату и играли в карты — наверное, в белот, судя по тому, что я слышала, — а потом оба, кажется, заснули. Тогда их застрелили. Я услышала какое-то странное шипение и потом грохот, как будто кто-то упал со стула на пол. После этого послышались тихие шаги, и кто-то закрыл дверь. А потом, до появления Матиса, не происходило уже ничего. Я почти все это время была как в полусне. Я не знала, что с вами, — тихо сказала она, — один раз услышала какой-то страшный крик, но как будто очень издалека. По крайней мере, мне так кажется, что это был крик. В тот момент я подумала, что это галлюцинация.
— Боюсь, это не было галлюцинацией, — сказал Бонд.
Веспер протянула к нему руку. Глаза ее были полны слез.
— Чудовищно, что они с вами сделали, — прошептала она. — И все это из-за меня. Если бы только...
Она спрятала лицо в ладони.
— Мало ли, что могло быть, — успокаивал ее Бонд. — Вчерашний день — это уже вчерашний день. Слава Богу, они оставили в покое вас, — сказал он, похлопав ее по руке. — Они должны были заняться вами после того, как по-настоящему размягчили бы меня («размягчить» — удачное слово, подумал Бонд). Мы должны благодарить СМЕРШ. А теперь хватит. Забудем! В том, что произошло, я убежден, нет вашей вины. Кто угодно поймался бы на записку. Так что хватит думать об этом, — закончил он, повеселев.
Веспер с благодарностью улыбнулась сквозь слезы.
— Правда?.. Вы меня прощаете? — спросила она. — Я думала, вы никогда не захотите меня простить... Я... постараюсь... как-нибудь ответить вам на это.
«Как-нибудь?» — сказал про себя Бонд. Он посмотрел на нее. Она улыбнулась, и он улыбнулся ей в ответ.
— Будьте осторожней, — заметил он. — Я могу поймать вас на слове.
Она посмотрела ему в глаза и ничего не ответила, но Бонд понял, что недосказанный вызов принят. Она поднялась, осторожно пожала ему руку и сказала:
— Обещание есть обещание.
На этот раз они оба знали, в чем был смысл этих слов. Она сняла свою сумочку со спинки кровати и сделала несколько шагов к двери.
— Нужно ли мне прийти завтра? — Она смотрела на Бонда серьезно.
— Да, пожалуйста, Веспер. Мне будет приятно. И хорошенько обследуйте окрестности. С вашей помощью я буду строить планы на то время, когда начну ходить. Вы согласны?
— Да, — сказала Веспер. — И поторопитесь выздороветь. Когда Веспер вышла, Бонд долго прислушивался к ее шагам.
Ему говорили, что она каждый день приходит в клинику и справляется о его состоянии. Она присылала ему цветы. Бонд не любил этого и попросил медсестру отдать цветы другому больному. Когда он попросил о том же во второй раз, цветы больше не приносили. Бонд не хотел обидеть Веспер, но он не любил, когда около него были эти сугубо женские атрибуты. Цветы требовали ответной благодарности по отношению к тому, кто их дарил, они постоянно намекали на некоторую нежность и симпатию, а это Бонда утомляло. Он ненавидел, когда с ним нянчились, ему казалось, что у него начинается приступ клаустрофобии.
Бонда не радовала перспектива все это объяснять Веспер. Его также смущала необходимость задать ей несколько вопросов о том, что вое еще его волновало и что касалось связанных в ней недавних событий. Он был почти уверен, что ее ответы напомнят ей о неразумности некоторых ее поступков. Но ему нужно было обдумать доклад об операции, который он должен будет представить М., и он не хотел быть вынужденным критически отзываться в нем о Веспер, которой это могло стоить службы.
Впрочем, самый болезненный вопрос, на который он должен был ответить сам, он избегал себе задавать.
Врач не раз говорил с Бондом о его ранах. И не раз повторял, что страшная пытка не скажется никакими нежелательными последствиями. Он обещал, что здоровье Бонда полностью восстановится и ни одна из функций организма не будет нарушена. Однако то, что видел и чувствовал Бонд, ему самому оптимизма не внушало. Кровоподтеки и опухоли по всему телу не проходили, и, когда действие укола прекращалось, он мучился от сильных болей. Его воображение, однако, подвергалось еще большим испытаниям, чем тело. За час, проведенный под пытками Намбера, уверенность, что как мужчина он уже ни на что не годен, оставила в сознании Бонда глубокую рану. И ни один медик не мог бы ее залечить.
С тех пор, как Бонд в «Эрмитаже» впервые увидел Веспер, его по-прежнему тянуло к ней. Он знал: если бы в ночном клубе все сложилось иначе, если бы Веспер каким-то образом ответила на его шаг навстречу, если бы не было того похищения, они бы закончили вечер в одной постели. Даже потом, в машине по дороге на виллу, в какой-то момент, когда, видит Бог, ему было о чем подумать, он, глядя на ее несуразно обнаженные ноги, задумался — и весьма сильно — о ней.
Теперь, когда он должен был ее увидеть, ему было страшно. Страшно, что его чувства никак не откликнутся на эффектную красоту Веспер. Страшно ощутить себя куском льда рядом с ней. Этот страх — и Бонд не обманывал себя — был истинной причиной того, что он больше недели оттягивал испытание встречей с Веспер. Он и сейчас хотел отложить эту встречу, но убеждал себя, что ему необходимо подготовиться к докладу, что эмиссар прибудет из Лондона со дня на день и захочет узнать все детали операции и что если ему, Бонду, суждено худшее, то время ничего не изменит.
На восьмой день его пребывания в клинике, ранним утром, когда после сна он чувствовал себя посвежевшим и отдохнувшим, Бонд попросил пригласить к нему Веспер.
Неведомо почему он ожидал увидеть ее бледной и усталой, ему казалось, что пережитое им самим должно как-то проявиться и в ней. Он никак не ожидал, что в комнату весело ворвется высокая загорелая девушка в тюсоровом платье с черным поясом. Улыбаясь, Веспер остановилась перед ним.
— Боже, Веспер, — сказал Бонд, несколько неестественно приподняв руку в приветствии, — но вы просто расцвели! То, что мы с вами пережили, пошло вам на пользу. Как вам удалось так замечательно загореть?
— Я чувствую за собой огромную вину, — сказала она, присаживаясь у кровати. — Пока вы лежите здесь, я каждый день проводила на пляже. Врач сказал, что это мой долг; я подумала, что ничем не помогу вам, если буду весь день страдать у себя в номере. Я нашла прекрасный маленький песчаный пляж и до вечера сижу там с книгой.
Туда ходит автобус, но остается еще немного пройти через дюны, так что есть возможность забыть, что это как раз по дороге к вилле. Она заговорила тише. Упоминание о вилле заставило Бонда отвести взгляд, однако Веспер продолжала, стараясь не замечать молчания своего собеседника.
— Врач считает, что вам совсем скоро разрешат вставать... Я подумала, что немного погодя смогла бы показать вам мой пляж. Врач говорит, что купание вам было бы полезно.
— Еще неизвестно, когда я буду в состоянии выйти отсюда, — зло проговорил Бонд. — А уж когда я смогу купаться, вероятно, лучше будет делать это в одиночку. Мне не хотелось бы пугать людей. Не говоря обо всем остальном, — сказал он, переведя взгляд на одеяло, — все тело у меня сплошной синяк. Но вы должны развлекаться, врача нужно слушаться.
Веспер задела горечь и несправедливость этих слов.
— Я сожалею, — сказала она, — я только думала... Я хотела... Глаза у нее вдруг наполнились слезами. Она с трудом сдерживалась, чтобы не разрыдаться.
— Я хотела... помочь вам быстрее поправиться.
Голос ее задрожал. Она виновато смотрела на Бонда, в глазах которого было осуждение. Не выдержав, она закрыла лицо руками и расплакалась.
— Простите, — проговорила она глухим голосом, — прошу вас, простите. — Она вынула из сумочки носовой платок и промокнула глаза. — Во всем виновата я, я знаю.
Бонд вдруг растрогался. Он положил забинтованную ладонь ей на колено.
— Не будем больше об этом, Веспер. Извините меня, я был очень груб с вами. Вы поймите, это ревность, вы загораете, а я прикован к постели. Как только я чуть поправлюсь, я поеду с вами, и вы мне покажете ваш пляж. Вы правы, это действительно то, что мне нужно. Я очень хочу побыстрее выйти отсюда.
Она погладила его руку, отошла к окну и, приведя себя в порядок, вновь села рядом.
Бонд с нежностью смотрел на нее. Как все закаленные жизнью мужчины, он легко впадал в сентиментальность. Веспер была очень красива, и его властно влекло к ней. Он решил не откладывать с вопросами. Он предложил ей сигарету, они заговорили о приезде шефа центра S и о реакции Лондона на поражение Намбера.
Даже судя по тому, что знала Веспер, было очевидно, что операция завершилась удачно. Скандал вокруг имени Намбера продолжал разрастаться по всему миру. В Руаяль прибыли корреспонденты многих английских и американских газет, они искали того ямайского миллионера, который победил Намбера за карточным столом. Им удалось выйти на Веспер, но она сказала, что Бонд собирался ехать играть в Канны и Монте-Карло. Толпа журналистов двинулась из Руаяль-лез-О на юг Франции. Матис с помощью полиции постарался убрать все следы операции, и газетам пришлось искать сенсации в Страсбурге и рассказывать о панике в рядах французских коммунистов.
— Веспер, — прервал ее Бонд, — что на самом деле произошло в ночном клубе? Я видел только то, как вас увозили. — И в нескольких словах пересказал ей, что увидел, выйдя из казино.
— В тот момент я растерялась, — сказала она, избегая смотреть на Бонда. — Не найдя Матиса у входа, я вышла на улицу. Ко мне подошел посыльный и спросил, не я ли мисс Линд; он сказал, что человек, передавший мне записку, находится в машине на стоянке. Честно говоря, меня это не очень насторожило. Я была знакома с Матисом всего несколько дней и не знала, как он работает. Словом, я вышла во двор и пошла к машине. Она стояла чуть в отдалении справа, а там было довольно темно. Когда я подошла, двое людей Намбера выскочили из-за соседних машин и задрали мне платье на голову. — Веспер покраснела. — Кажется, пустяк, — сказала она смущенно, — но невероятно эффективно, даже крика, похоже, никто не услышал. Я пыталась отбиваться ногами, но это совершенно бесполезно, я ничего не видела. Они схватили меня с двух сторон и запихнули в машину. Я, конечно, отбивалась. Когда машина тронулась и пока они возились с веревкой, я высвободила одну руку и бросила сумочку в окно. Надеюсь, она на что-то сгодилась. Это было почти инстинктивно. Я просто испугалась, что вы не будут знать, что со мной случилось, вот и сделала первое, что пришло в голову.
Бонд был уверен, что, не выброси Веспер сумочку, Намбер, поскольку того интересовал Бонд, возможно, сам бы выкинул ее.
— Разумеется, мне это очень помогло, — сказал Бонд. — Но почему вы не подали какой-нибудь знак, когда я окликнул вас там, в машине, уже после того, как они меня схватили? Вы меня испугали. Мне показалось, что они вас оглушили.
— Возможно, я была в обмороке. В моем «мешке» невозможно было дышать даже после того, как они прорезали дырку. Я несколько раз теряла сознание и не помню почти ничего, что происходило со мной до приезда на виллу. Я по-настоящему поняла, что они вас схватили, лишь когда вы побежали за мной в коридоре.
— Эти двое вас не тронули? — спросил Бонд. — Они... не попытались воспользоваться вашей беспомощностью, пока Намбер возился со мной?
— Нет, — сказала Веспер. — Они связали мне ноги и посадили в угол, лицом к стене, а сами ушли в соседнюю комнату и играли в карты — наверное, в белот, судя по тому, что я слышала, — а потом оба, кажется, заснули. Тогда их застрелили. Я услышала какое-то странное шипение и потом грохот, как будто кто-то упал со стула на пол. После этого послышались тихие шаги, и кто-то закрыл дверь. А потом, до появления Матиса, не происходило уже ничего. Я почти все это время была как в полусне. Я не знала, что с вами, — тихо сказала она, — один раз услышала какой-то страшный крик, но как будто очень издалека. По крайней мере, мне так кажется, что это был крик. В тот момент я подумала, что это галлюцинация.
— Боюсь, это не было галлюцинацией, — сказал Бонд.
Веспер протянула к нему руку. Глаза ее были полны слез.
— Чудовищно, что они с вами сделали, — прошептала она. — И все это из-за меня. Если бы только...
Она спрятала лицо в ладони.
— Мало ли, что могло быть, — успокаивал ее Бонд. — Вчерашний день — это уже вчерашний день. Слава Богу, они оставили в покое вас, — сказал он, похлопав ее по руке. — Они должны были заняться вами после того, как по-настоящему размягчили бы меня («размягчить» — удачное слово, подумал Бонд). Мы должны благодарить СМЕРШ. А теперь хватит. Забудем! В том, что произошло, я убежден, нет вашей вины. Кто угодно поймался бы на записку. Так что хватит думать об этом, — закончил он, повеселев.
Веспер с благодарностью улыбнулась сквозь слезы.
— Правда?.. Вы меня прощаете? — спросила она. — Я думала, вы никогда не захотите меня простить... Я... постараюсь... как-нибудь ответить вам на это.
«Как-нибудь?» — сказал про себя Бонд. Он посмотрел на нее. Она улыбнулась, и он улыбнулся ей в ответ.
— Будьте осторожней, — заметил он. — Я могу поймать вас на слове.
Она посмотрела ему в глаза и ничего не ответила, но Бонд понял, что недосказанный вызов принят. Она поднялась, осторожно пожала ему руку и сказала:
— Обещание есть обещание.
На этот раз они оба знали, в чем был смысл этих слов. Она сняла свою сумочку со спинки кровати и сделала несколько шагов к двери.
— Нужно ли мне прийти завтра? — Она смотрела на Бонда серьезно.
— Да, пожалуйста, Веспер. Мне будет приятно. И хорошенько обследуйте окрестности. С вашей помощью я буду строить планы на то время, когда начну ходить. Вы согласны?
— Да, — сказала Веспер. — И поторопитесь выздороветь. Когда Веспер вышла, Бонд долго прислушивался к ее шагам.
22. Черный фургон
Бонд быстро выздоравливал. В один из дней он составил доклад для М. Была в нем и часть, посвященная тому, что Бонд по-прежнему считал непрофессиональным поведением Веспер. Умело подчеркивая необходимые детали, он сумел представить похищение девушки куда более изощренным, чем было в действительности. Он отметил выдержку и хладнокровие, которые Веспер проявляла на протяжении всей операции, опустив при этом некоторые необъяснимые ее действия.
Веспер навещала его каждый день, и он ожидал ее прихода с нетерпением. Она весело рассказывала о том, как проводит время, о своих походах по побережью, о том, как готовят в ресторанах, в которых она побывала. Ее познакомили с комиссаром полиции Руаяль-лез-О и с одним из директоров казино. Они как могли развлекали ее и, когда было нужно, давали ей машину. Она следила за тем, как идет ремонт «бентли», которую отправили в кузовную мастерскую в Руан, позаботилась даже О том, чтобы из лондонской квартиры Бонда переслали одежду. Из той, что была в отеле, не уцелело ничего. Все швы были вспороты, сама ткань в поисках сорока миллионов была изрезана в лоскуты.
О Намбере они больше не говорили. Время от времени Веспер рассказывала забавные случаи из своей работы в центре S, куда она была переведена из военно-морского флота. Бонд вспомнил кое-что из своей биографии.
Веспер навещала его каждый день, и он ожидал ее прихода с нетерпением. Она весело рассказывала о том, как проводит время, о своих походах по побережью, о том, как готовят в ресторанах, в которых она побывала. Ее познакомили с комиссаром полиции Руаяль-лез-О и с одним из директоров казино. Они как могли развлекали ее и, когда было нужно, давали ей машину. Она следила за тем, как идет ремонт «бентли», которую отправили в кузовную мастерскую в Руан, позаботилась даже О том, чтобы из лондонской квартиры Бонда переслали одежду. Из той, что была в отеле, не уцелело ничего. Все швы были вспороты, сама ткань в поисках сорока миллионов была изрезана в лоскуты.
О Намбере они больше не говорили. Время от времени Веспер рассказывала забавные случаи из своей работы в центре S, куда она была переведена из военно-морского флота. Бонд вспомнил кое-что из своей биографии.