Страница:
Элеазар, человек с крючковатым носом и длинной бородой, потребовал от имени фарисеев облачение первосвященника, удержанное гражданскими властями в Антониевой башне.
Затем галилеяне сделали донос на Понтия Пилата. Под предлогом, что какой-то безумец разыскивал в пещере близ Самарии золотые сосуды Давидовы, он произвел избиение жителей. И все говорили разом, Маннэи громче других. Вителлий заверил их, что виновные понесут наказание.
У одного из портиков, где воины повесили свои щиты, послышались гневные крики. На умбоне щитов, с которых сняли чехлы, виднелось изображение цезаря. Иудеи усмотрели в этом идолопоклонство. Антипа обратился к ним с речью, дабы усовестить их, а Вителлий, расположившись на высоком сиденье позади колонн, изумлялся их ярости. Прав был Тиберий, что сослал четыреста иудеев в Сардинию. Но у себя они сильны. И он приказал унести щиты.
Тут народ окружил проконсула, взывая о справедливости, добиваясь кто привилегий, а кто просто подаяния. Люди давили друг друга, рвали на себе одежду, и рабы, расчищая место, били их палками направо и налево. Те, что были ближе к воротам, спускались на дорогу, другие поднимались по ней, оттесняя их обратно. Образовалось два встречных людских потока, и вся эта масса колыхалась, сдавленная оградою стен.
Вителлий спросил, что означает такое множество народа, Антипа объяснил причину: он празднует день своего рождения — и указал проконсулу на слуг. Свесившись с бойниц, они поднимали на веревках огромные корзины с мясом, плодами и овощами; тут были антилопы и аисты, большие рыбы, отливавшие лазурью, виноград, арбузы, пирамиды гранатов. Авл не вытерпел и бросился в кухни, увлеченный обжорством, которое должно было удивить весь мир.
Проходя мимо погреба, он увидел котлы, напоминавшие латы. Вителлий подошел взглянуть на них и потребовал, чтобы ему открыли подземелья крепости.
Подвалы эти были высечены в скале, и высокие своды их подпирались столбами. В первом находилось старое, вышедшее из употребления оружие, а второй вмещал целый лес пик, острия которых торчали из пучков перьев. Третий казался точно обитым циновками — так густо были утыканы стены его тонкими стрелами. На стенах четвертого вплотную висели кривые сабли. Посредине пятого — ряды шлемов с гребнями были похожи на легионы красных змей. В шестом видны были одни лишь колчаны; в седьмом — одни кнемиды[27]; в восьмом — поручни для лат; в остальных — вилы, крюки, лестницы, канаты, даже шесты для катапульт и бубенчики нагрудных ремней для верблюдов. А так как гора расширялась к основанию, вся пробуравленная внутри, точно улей, то под этими подвалами находились еще другие, более многочисленные и глубокие.
Вителлий, его толмач Финеес и старшина мытарей Сизенна осматривали подземелья при свете факелов, которые держали трое евнухов.
В полутьме можно было разглядеть отвратительные орудия, придуманные варварами: палицы с набитыми гвоздями, отравленные дротики, заражающие раны, клещи, похожие на челюсти крокодила, — словом, у тетрарха в Махэрузе были запасы военного снаряжения на сорок тысяч человек.
Он собрал их в предвидении союза своих врагов. Но проконсул мог подумать или сказать, что тетрарх намеревается бороться против римлян, и Антипа старался найти объяснения: не ему принадлежит вооружение; многое служит защитой от разбойников; к тому же оружие необходимо для борьбы с аравитянами; да и все это получено им от отца. И вместо того чтобы следовать за проконсулом, тетрарх быстрыми шагами шел впереди. Вдруг он отступил к стене и, расставив локти, закрыл ее своей тогой. Но над головой его виднелась верхняя часть двери. Вителлий заметил ее и пожелал узнать, что находилось за нею.
Открыть ее мог только Вавилонец.
— Позвать Вавилонца!
Подождали, пока тот пришел.
Отец его прибыл с берегов Евфрата с пятьюстами всадниками. Он предложил Ироду Великому защищать его восточные границы. После раздела царства Иасим остался у Филиппа и теперь служил Антипе.
Он явился с луком на плече, с бичом в руках. Пестрая тесьма туго обтягивала его кривые ноги; туника без рукавов оставляла обнаженными толстые руки; меховая шапка бросала тень на лицо; борода завита была колечками.
Сначала он сделал вид, будто не понимает толмача. Но Вителлий бросил взгляд на Антипу, и тот поспешил повторить его приказание. Тогда Иасим приложил к двери обе руки, и она скользнула в стену.
Из мрака повеяло струей теплого воздуха. Вниз спускался извилистый коридор. Они направились по этому коридору и остановились у входа в пещеру, более просторную, чем другие подземелья.
В глубине зияло отверстие арки над самой кручей, защищавшей крепость по эту сторону. Дикая жимолость вилась по сводам, в ярком свете выступали гроздья ее цветов. У самой земли журчала тонкая струйка ключевой воды.
Здесь стояли белые кони; их было около сотни; они ели ячмень с доски, укрепленной вровень с их мордами. Гривы у них были выкрашены в синий цвет, копыта обернуты плетенками, челки на лбу подстрижены хохолком в виде паричков. Длинными хвостами они мягко похлопывали себя по ногам.
Проконсул замер от удивления.
То были чудесные животные, гибкие, как змеи, легкие, как птицы. Они неслись, не отставая от стрелы всадника, сбивали с ног людей, кусая их в живот; мигом пробирались среди нагроможденных скал, перескакивали через пропасти и день-деньской без устали мчались бешеным галопом по равнинам; по первому слову они останавливали свой бег.
Едва Иасим вошел, они побежали к нему, точно овцы, завидевшие своего пастуха, и, вытянув шеи, тревожно смотрели на него своими невинными глазами. По обыкновению, он крикнул хриплым гортанным голосом, и от этого зова они сразу повеселели. Они поднимались на дыбы, томимые жаждой простора, тоскуя о скачке.
Антипа из опасения, как бы Вителлий не отнял лошадей, велел запереть их сюда — в особое помещение для животных на случай осады.
— Плохая у тебя конюшня,-сказал проконсул. — Ты рискуешь погубить коней… Внеси их в инвентарь, Сизенна!
Мытарь вынул из-за пояса дощечку, сосчитал лошадей и записал.
Сборщики податных товариществ подкупали правителей, чтобы грабить провинции. И этот Сизенна, с пронырливой мордочкой и моргающими веками, всюду совал свой нос.
Наконец все возвратились во двор крепости.
Местами, на каменной настилке двора, водоемы были прикрыты круглыми бронзовыми щитками. Сизенна обратил внимание на один из таких щитков, побольше других и не так гулко, как остальные, звеневший под ногами. Он по очереди постучал по ним и вдруг неистово завопил и затопал ногами:
— Вот они! Вот они где, Иродовы сокровища! Разыскивать эти сокровища было особой страстью римлян.
— Никаких сокровищ здесь нет и не было! — клялся тетрарх.
— А что же там?
— Ничего! Так… один человек, узник.
— Покажи его! — сказал Вителлий.
Тетрарх ослушался: иудеи могли узнать его тайну. Нежелание открыть щиток выводило Вителлия из терпения.
— Выломать! — крикнул он ликторам.
Маннэи угадал их намерения. Но, увидев секиру, он подумал, что они хотят обезглавить Иоканана. Он остановил ликтора при первом же взмахе секиры, просунул между бронзовым щитком и камнями нечто вроде крюка, затем, вытянув худые длинные руки, слегка приподнял щиток; тот отвалился. Все удивились силе этого старика. Под крышкой с деревянной обшивкой находился трап одинаковых с нею размеров, Маннэи ударил кулаком, и трап распался на две створки. Тогда увидели дыру, огромную яму, куда спускалась лестница без перил; и те, которые нагнулись, различили на дне ее что-то неясное и страшное.
На земле распростерлось человеческое существо; длинные волосы перепутались с шерстью шкуры, покрывавшей его спину. Человек поднялся. Лбом он касался решетки, горизонтально вделанной в яму, и время от времени исчезал в глубине своей норы.
Солнце играло на верхушках тиар, рукоятках мечей, накаляло каменные плиты; над двором, вспархивая с фризов, кружили голуби, — в этот час Маннэи обычно кормил их зерном. Он сидел на корточках перед тетрархом, который стоял рядом с проконсулом. Сзади них галилеяне, священнослужители, воины образовали круг. Все молчали в тревоге перед тем, что случится.
Сначала донесся глубокий, замогильный вздох.
Иродиада услыхала его на другой стороне дворца. Как завороженная, прошла она сквозь толпу; и она внимала ему, положив руку на плечо Маннэи, склонив стан.
Раздался голос:
— Горе вам, фарисеи и саддукеи, порождение ехидны, мехи надутые, кимвалы звучащие!
Все узнали Иоканана. Имя его переходило из уст в уста. Подбежали еще люди.
— Горе тебе, о народ! Горе вам, предатели иудейские, пьяные ефраимиты[28], вы, жители тучных долин, шатающиеся от винного дурмана! Да иссякнут они, как вода, пролитая на землю, расточатся, как слизень пресмыкающийся, как недоносок женщины, которому никогда не увидеть солнца!.. Придется тебе, Моав, прятаться подобно воробью в ветвях кипарисов, укрываться в пещерах подобно тушканчику. И будут сокрушены врата крепостей легче ореховой скорлупы, стены низвергнутся, города пожрет огонь; и не перестанет разить бич Предвечного. В собственной крови вываляет он члены твои, как шерсть в чану красильщика. Как новой бороной, раздерет твою плоть и разбросает куски ее по горам!
О каком завоевателе говорил он? Может быть, о Вителлии? Одни лишь римляне могли произвести такое истребление. И раздались жалобы:
— Довольно, довольно! Пусть замолчит! Он продолжал еще громче:
— Малые дети будут ползать возле трупов своих матерей, лежащих во прахе. Ночью, надеясь на свой меч, люди пойдут добывать хлеб среди развалин. На городских площадях, где ввечеру вели беседу старики, шакалы будут вырывать один у другого кости. Девы твои, глотая слезы, игрою на кифаре будут увеселять пирующих чужеземцев. Храбрейшие сыны твои согнут спину под тяжестью непосильного бремени!
Народ вновь видел перед собой дни изгнания, все бедствия прошедших времен. То были слова древних пророков. Бросая их одно за другим, Иоканан словно наносил удары.
Но вот голос его стал нежным, сладостным, певучим. Он возвещал освобождение: воссияют небеса, и младенец протянет руку к логову дракона; вместо глиняных сосудов будут золотые, пустыня расцветет, как роза.
— Что стоит сейчас шестьдесят киккар, станет дешевле обола[29]. Из скал заструится молоко, и люди в давильнях отойдут ко сну с переполненною утробою!.. Когда же придешь ты, тот, кого я ожидаю? Заранее склоняют колени все народы, и царствию твоему не будет конца, сын Давида!
Тетрарх отпрянул; существование сына Давидова оскорбляло его, как угроза.
Иоканан стал поносить его владычество: «Нет иного владыки, кроме Предвечного!» Он поносил сады его, статуи его, мебель из слоновой кости. Он поносил его, как нечестивого Ахава![30] Антипа оборвал на груди шнурок с печаткой и кинул ее в яму, приказывая Иоканану замолчать.
Голос ответил:
— Я буду рычать, как медведь, как онагр[31], как женщина рожающая! Бог уже покарал тебя за кровосмесительство. Тебя постигло бесплодие мула!
Послышался смех, подобный плеску волн.
Вителлий упорно продолжал стоять на месте. Толмач с невозмутимым видом переводил на язык римлян все бранные слова, которые гневно выкрикивал Иоканан. Тетрарх и Иродиада вынуждены были выслушивать их дважды. Он задыхался; она, в изумлении, не отрываясь, смотрела на дно ямы.
Страшный человек откинул голову и, ухватившись за решетку, приник к ней волосатым лицом, похожим на густой кустарник, в котором сверкали два уголька.
— А, это ты, Иезавель!..[32] Скрипом сандалий своих пленила ты сердце его. Как кобылица, ржала ты от похоти! На вершине горы ставила ты ложе свое и там приносила жертвы!.. Сорвет господь с тебя твои серьги, твои пурпуровые одежды и льняные покрывала, запястья с рук твоих, и кольца с твоих ног, и золотые украшения, что покрывают чело твое. И отнимет он у тебя серебряные зеркала и опахала из перьев страусовых, перламутровые подошвы, что возвышают рост твой, и гордость твою — алмазы, благовония волос, краску ногтей и все ухищрения неги! Мало камнями побить тебя, блудница!
Иродиада озиралась вокруг, точно искала защиты. Фарисеи лицемерно опускали глаза. Саддукеи отворачивались из опасения оскорбить проконсула. Антипа был похож на мертвеца.
А голос становился все сильнее, все возвышался, грохотал подобно раскатам грома и, повторенный много раз горным эхом, обрушивался на Махэруз.
— Пресмыкайся в пыли, дщерь Вавилона! Мели муку! Сними пояс, развяжи сандалии, подбери подол, переходи вброд реки! Откроется срам твой, и позор твой увидят все люди! И будешь ты скрежетать зубами от рыданий! Предвечному отвратно зловоние преступлений твоих! Будь ты проклята! Будь ты проклята! Издыхай, как псица!
Затвор замкнулся, крышка захлопнулась. Маннэи чуть не задушил Иоканана.
Иродиада исчезла. Фарисеи возмущались. Антипа, стоя среди них, оправдывался.
— Конечно, следует вступать в брак с женою брата, — заметил Элеазар, — но ведь Иродиада не была вдовою и к тому же имела ребенка, — вот в чем мерзость!
— Неверно! Это заблуждение! — возразил саддукей Ионатан.
— По закону такие браки осуждены, но не запрещены безусловно.
— Что из того! Ко мне очень несправедливы! — говорил Антипа. — Ведь сочетался Авессалом с женами своего отца, Иуда — с невесткой, Аммон — с сестрою, Лот — с собственными дочерьми.
В это время снова появился Авл, который уже успел соснуть. Узнав, в чем дело, он одобрил тетрарха. Стоит ли беспокоиться из-за подобных глупостей! И он очень смеялся над упреками священников и злобой Иоканана.
Иродиада с крыльца обернулась к нему.
— Ты ошибаешься, господин мой! Он побуждает народ отказываться от уплаты налогов.
— Это правда? — не замедлил спросить мытарь. Все подтвердили. Тетрарх поддержал их.
Вителлий подумал, что узник может бежать, а так как поведение Антипы казалось ему подозрительным, он приказал поставить стражу у ворот, вдоль стен и во дворе.
Затем он направился в отведенные ему покои. За ним последовали выборные от священников.
Не касаясь вопроса о жертвоприношениях, каждый предъявлял свои жалобы.
Все досаждали ему. Он их отпустил.
Ионатан, уходя, заметил у одной из бойниц Антипу, беседовавшего с длинноволосым человеком в белой одежде, с ессеем; и он пожалел, что принял сторону тетрарха.
Одно соображение служило тетрарху утешением:
Иоканан не был больше в его власти, о нем позаботятся римляне. Какое облегчение!
В тот час мимо дозора проходил Фануил.
Антипа окликнул его и, указывая на воинов, сказал:
— Сила на их стороне! Я не могу освободить его! Не моя в том вина!
Двор опустел. Рабы отдыхали. На горизонте, полыхавшем заревом, малейшие отвесные предметы выделялись черными силуэтами. Антипа различил по ту сторону Мертвого моря солеварни. Палаток больше не было видно-видимо, аравитяне уже снялись. Поднималась луна. На сердце тетрарха снизошло успокоение.
Фануил, удрученный, опустил голову на грудь. Наконец он открыл то, что должен был высказать.
С начала месяца он изучал небо перед утренней зарей, когда созвездие Персея в зените. Агала едва показывалась. Алгол потускнел, Мира-Цети исчезла. Все предвещало смерть видного человека в Махэрузе в эту самую ночь.
Кто же это? Вителлия охраняют превосходно. Иоканана не собираются казнить. «Значит — я!»-подумал тетрарх.
Не вернутся ли аравитяне? Может быть, проконсул проведает о его сношениях с парфянами? Священников сопровождали тайные убийцы, фанатики иерусалимские; под одеждой у них были кинжалы. И познания Фануила не вызывали в тетрархе сомнений.
Ему пришла в голову мысль искать прибежища у Иродиады. Правда, он ее ненавидел. Но она вдохнет в него мужество. Еще не порвались все узы ее чар, которые он в былое время испытал.
Когда он вошел к ней в опочивальню, в порфировой чаше курился киннамон и всюду были разбросаны благовонные порошки, притирания, воздушные, точно облако, ткани, легкие, как перо, вышивки.
Антипа ни словом не упомянул ни о предсказании Фануила, ни о страхе своем перед иудеями и аравитянами, — она обвинила бы его в трусости. Он сказал только о римлянах; Вителлий ничего не сообщил ему о своих военных планах; он предполагает, что проконсул в дружбе с Кайем, которого часто посещал Агриппа; очевидно, его самого отправят в ссылку, а быть может, и убьют.
Иродиада с пренебрежением и снисходительностью старалась его успокоить. Наконец, она вынула из маленького ларца причудливую медаль, на которой была изображена голова Тиберия в профиль. Одного ее вида было достаточно, чтобы ликторы побледнели и все обвинения рухнули.
Растроганный, благодарный Антипа спросил, откуда у нее эта медаль.
— Мне ее подарили, — ответила она.
Из-под завесы у входа напротив протянулась обнаженная рука, прелестная юная рука, точно выточенная из слоновой кости Поликлетом[33]. Неловкими, но грациозными движениями в воздухе она пыталась схватить тунику, позабытую на скамеечке возле стены.
Старуха прислужница, раздвинув занавес, осторожно передала тунику.
Тетрарх что-то смутно припомнил.
— Это твоя рабыня?
— Тебя это не касается!-ответила Иродиада.
Затем галилеяне сделали донос на Понтия Пилата. Под предлогом, что какой-то безумец разыскивал в пещере близ Самарии золотые сосуды Давидовы, он произвел избиение жителей. И все говорили разом, Маннэи громче других. Вителлий заверил их, что виновные понесут наказание.
У одного из портиков, где воины повесили свои щиты, послышались гневные крики. На умбоне щитов, с которых сняли чехлы, виднелось изображение цезаря. Иудеи усмотрели в этом идолопоклонство. Антипа обратился к ним с речью, дабы усовестить их, а Вителлий, расположившись на высоком сиденье позади колонн, изумлялся их ярости. Прав был Тиберий, что сослал четыреста иудеев в Сардинию. Но у себя они сильны. И он приказал унести щиты.
Тут народ окружил проконсула, взывая о справедливости, добиваясь кто привилегий, а кто просто подаяния. Люди давили друг друга, рвали на себе одежду, и рабы, расчищая место, били их палками направо и налево. Те, что были ближе к воротам, спускались на дорогу, другие поднимались по ней, оттесняя их обратно. Образовалось два встречных людских потока, и вся эта масса колыхалась, сдавленная оградою стен.
Вителлий спросил, что означает такое множество народа, Антипа объяснил причину: он празднует день своего рождения — и указал проконсулу на слуг. Свесившись с бойниц, они поднимали на веревках огромные корзины с мясом, плодами и овощами; тут были антилопы и аисты, большие рыбы, отливавшие лазурью, виноград, арбузы, пирамиды гранатов. Авл не вытерпел и бросился в кухни, увлеченный обжорством, которое должно было удивить весь мир.
Проходя мимо погреба, он увидел котлы, напоминавшие латы. Вителлий подошел взглянуть на них и потребовал, чтобы ему открыли подземелья крепости.
Подвалы эти были высечены в скале, и высокие своды их подпирались столбами. В первом находилось старое, вышедшее из употребления оружие, а второй вмещал целый лес пик, острия которых торчали из пучков перьев. Третий казался точно обитым циновками — так густо были утыканы стены его тонкими стрелами. На стенах четвертого вплотную висели кривые сабли. Посредине пятого — ряды шлемов с гребнями были похожи на легионы красных змей. В шестом видны были одни лишь колчаны; в седьмом — одни кнемиды[27]; в восьмом — поручни для лат; в остальных — вилы, крюки, лестницы, канаты, даже шесты для катапульт и бубенчики нагрудных ремней для верблюдов. А так как гора расширялась к основанию, вся пробуравленная внутри, точно улей, то под этими подвалами находились еще другие, более многочисленные и глубокие.
Вителлий, его толмач Финеес и старшина мытарей Сизенна осматривали подземелья при свете факелов, которые держали трое евнухов.
В полутьме можно было разглядеть отвратительные орудия, придуманные варварами: палицы с набитыми гвоздями, отравленные дротики, заражающие раны, клещи, похожие на челюсти крокодила, — словом, у тетрарха в Махэрузе были запасы военного снаряжения на сорок тысяч человек.
Он собрал их в предвидении союза своих врагов. Но проконсул мог подумать или сказать, что тетрарх намеревается бороться против римлян, и Антипа старался найти объяснения: не ему принадлежит вооружение; многое служит защитой от разбойников; к тому же оружие необходимо для борьбы с аравитянами; да и все это получено им от отца. И вместо того чтобы следовать за проконсулом, тетрарх быстрыми шагами шел впереди. Вдруг он отступил к стене и, расставив локти, закрыл ее своей тогой. Но над головой его виднелась верхняя часть двери. Вителлий заметил ее и пожелал узнать, что находилось за нею.
Открыть ее мог только Вавилонец.
— Позвать Вавилонца!
Подождали, пока тот пришел.
Отец его прибыл с берегов Евфрата с пятьюстами всадниками. Он предложил Ироду Великому защищать его восточные границы. После раздела царства Иасим остался у Филиппа и теперь служил Антипе.
Он явился с луком на плече, с бичом в руках. Пестрая тесьма туго обтягивала его кривые ноги; туника без рукавов оставляла обнаженными толстые руки; меховая шапка бросала тень на лицо; борода завита была колечками.
Сначала он сделал вид, будто не понимает толмача. Но Вителлий бросил взгляд на Антипу, и тот поспешил повторить его приказание. Тогда Иасим приложил к двери обе руки, и она скользнула в стену.
Из мрака повеяло струей теплого воздуха. Вниз спускался извилистый коридор. Они направились по этому коридору и остановились у входа в пещеру, более просторную, чем другие подземелья.
В глубине зияло отверстие арки над самой кручей, защищавшей крепость по эту сторону. Дикая жимолость вилась по сводам, в ярком свете выступали гроздья ее цветов. У самой земли журчала тонкая струйка ключевой воды.
Здесь стояли белые кони; их было около сотни; они ели ячмень с доски, укрепленной вровень с их мордами. Гривы у них были выкрашены в синий цвет, копыта обернуты плетенками, челки на лбу подстрижены хохолком в виде паричков. Длинными хвостами они мягко похлопывали себя по ногам.
Проконсул замер от удивления.
То были чудесные животные, гибкие, как змеи, легкие, как птицы. Они неслись, не отставая от стрелы всадника, сбивали с ног людей, кусая их в живот; мигом пробирались среди нагроможденных скал, перескакивали через пропасти и день-деньской без устали мчались бешеным галопом по равнинам; по первому слову они останавливали свой бег.
Едва Иасим вошел, они побежали к нему, точно овцы, завидевшие своего пастуха, и, вытянув шеи, тревожно смотрели на него своими невинными глазами. По обыкновению, он крикнул хриплым гортанным голосом, и от этого зова они сразу повеселели. Они поднимались на дыбы, томимые жаждой простора, тоскуя о скачке.
Антипа из опасения, как бы Вителлий не отнял лошадей, велел запереть их сюда — в особое помещение для животных на случай осады.
— Плохая у тебя конюшня,-сказал проконсул. — Ты рискуешь погубить коней… Внеси их в инвентарь, Сизенна!
Мытарь вынул из-за пояса дощечку, сосчитал лошадей и записал.
Сборщики податных товариществ подкупали правителей, чтобы грабить провинции. И этот Сизенна, с пронырливой мордочкой и моргающими веками, всюду совал свой нос.
Наконец все возвратились во двор крепости.
Местами, на каменной настилке двора, водоемы были прикрыты круглыми бронзовыми щитками. Сизенна обратил внимание на один из таких щитков, побольше других и не так гулко, как остальные, звеневший под ногами. Он по очереди постучал по ним и вдруг неистово завопил и затопал ногами:
— Вот они! Вот они где, Иродовы сокровища! Разыскивать эти сокровища было особой страстью римлян.
— Никаких сокровищ здесь нет и не было! — клялся тетрарх.
— А что же там?
— Ничего! Так… один человек, узник.
— Покажи его! — сказал Вителлий.
Тетрарх ослушался: иудеи могли узнать его тайну. Нежелание открыть щиток выводило Вителлия из терпения.
— Выломать! — крикнул он ликторам.
Маннэи угадал их намерения. Но, увидев секиру, он подумал, что они хотят обезглавить Иоканана. Он остановил ликтора при первом же взмахе секиры, просунул между бронзовым щитком и камнями нечто вроде крюка, затем, вытянув худые длинные руки, слегка приподнял щиток; тот отвалился. Все удивились силе этого старика. Под крышкой с деревянной обшивкой находился трап одинаковых с нею размеров, Маннэи ударил кулаком, и трап распался на две створки. Тогда увидели дыру, огромную яму, куда спускалась лестница без перил; и те, которые нагнулись, различили на дне ее что-то неясное и страшное.
На земле распростерлось человеческое существо; длинные волосы перепутались с шерстью шкуры, покрывавшей его спину. Человек поднялся. Лбом он касался решетки, горизонтально вделанной в яму, и время от времени исчезал в глубине своей норы.
Солнце играло на верхушках тиар, рукоятках мечей, накаляло каменные плиты; над двором, вспархивая с фризов, кружили голуби, — в этот час Маннэи обычно кормил их зерном. Он сидел на корточках перед тетрархом, который стоял рядом с проконсулом. Сзади них галилеяне, священнослужители, воины образовали круг. Все молчали в тревоге перед тем, что случится.
Сначала донесся глубокий, замогильный вздох.
Иродиада услыхала его на другой стороне дворца. Как завороженная, прошла она сквозь толпу; и она внимала ему, положив руку на плечо Маннэи, склонив стан.
Раздался голос:
— Горе вам, фарисеи и саддукеи, порождение ехидны, мехи надутые, кимвалы звучащие!
Все узнали Иоканана. Имя его переходило из уст в уста. Подбежали еще люди.
— Горе тебе, о народ! Горе вам, предатели иудейские, пьяные ефраимиты[28], вы, жители тучных долин, шатающиеся от винного дурмана! Да иссякнут они, как вода, пролитая на землю, расточатся, как слизень пресмыкающийся, как недоносок женщины, которому никогда не увидеть солнца!.. Придется тебе, Моав, прятаться подобно воробью в ветвях кипарисов, укрываться в пещерах подобно тушканчику. И будут сокрушены врата крепостей легче ореховой скорлупы, стены низвергнутся, города пожрет огонь; и не перестанет разить бич Предвечного. В собственной крови вываляет он члены твои, как шерсть в чану красильщика. Как новой бороной, раздерет твою плоть и разбросает куски ее по горам!
О каком завоевателе говорил он? Может быть, о Вителлии? Одни лишь римляне могли произвести такое истребление. И раздались жалобы:
— Довольно, довольно! Пусть замолчит! Он продолжал еще громче:
— Малые дети будут ползать возле трупов своих матерей, лежащих во прахе. Ночью, надеясь на свой меч, люди пойдут добывать хлеб среди развалин. На городских площадях, где ввечеру вели беседу старики, шакалы будут вырывать один у другого кости. Девы твои, глотая слезы, игрою на кифаре будут увеселять пирующих чужеземцев. Храбрейшие сыны твои согнут спину под тяжестью непосильного бремени!
Народ вновь видел перед собой дни изгнания, все бедствия прошедших времен. То были слова древних пророков. Бросая их одно за другим, Иоканан словно наносил удары.
Но вот голос его стал нежным, сладостным, певучим. Он возвещал освобождение: воссияют небеса, и младенец протянет руку к логову дракона; вместо глиняных сосудов будут золотые, пустыня расцветет, как роза.
— Что стоит сейчас шестьдесят киккар, станет дешевле обола[29]. Из скал заструится молоко, и люди в давильнях отойдут ко сну с переполненною утробою!.. Когда же придешь ты, тот, кого я ожидаю? Заранее склоняют колени все народы, и царствию твоему не будет конца, сын Давида!
Тетрарх отпрянул; существование сына Давидова оскорбляло его, как угроза.
Иоканан стал поносить его владычество: «Нет иного владыки, кроме Предвечного!» Он поносил сады его, статуи его, мебель из слоновой кости. Он поносил его, как нечестивого Ахава![30] Антипа оборвал на груди шнурок с печаткой и кинул ее в яму, приказывая Иоканану замолчать.
Голос ответил:
— Я буду рычать, как медведь, как онагр[31], как женщина рожающая! Бог уже покарал тебя за кровосмесительство. Тебя постигло бесплодие мула!
Послышался смех, подобный плеску волн.
Вителлий упорно продолжал стоять на месте. Толмач с невозмутимым видом переводил на язык римлян все бранные слова, которые гневно выкрикивал Иоканан. Тетрарх и Иродиада вынуждены были выслушивать их дважды. Он задыхался; она, в изумлении, не отрываясь, смотрела на дно ямы.
Страшный человек откинул голову и, ухватившись за решетку, приник к ней волосатым лицом, похожим на густой кустарник, в котором сверкали два уголька.
— А, это ты, Иезавель!..[32] Скрипом сандалий своих пленила ты сердце его. Как кобылица, ржала ты от похоти! На вершине горы ставила ты ложе свое и там приносила жертвы!.. Сорвет господь с тебя твои серьги, твои пурпуровые одежды и льняные покрывала, запястья с рук твоих, и кольца с твоих ног, и золотые украшения, что покрывают чело твое. И отнимет он у тебя серебряные зеркала и опахала из перьев страусовых, перламутровые подошвы, что возвышают рост твой, и гордость твою — алмазы, благовония волос, краску ногтей и все ухищрения неги! Мало камнями побить тебя, блудница!
Иродиада озиралась вокруг, точно искала защиты. Фарисеи лицемерно опускали глаза. Саддукеи отворачивались из опасения оскорбить проконсула. Антипа был похож на мертвеца.
А голос становился все сильнее, все возвышался, грохотал подобно раскатам грома и, повторенный много раз горным эхом, обрушивался на Махэруз.
— Пресмыкайся в пыли, дщерь Вавилона! Мели муку! Сними пояс, развяжи сандалии, подбери подол, переходи вброд реки! Откроется срам твой, и позор твой увидят все люди! И будешь ты скрежетать зубами от рыданий! Предвечному отвратно зловоние преступлений твоих! Будь ты проклята! Будь ты проклята! Издыхай, как псица!
Затвор замкнулся, крышка захлопнулась. Маннэи чуть не задушил Иоканана.
Иродиада исчезла. Фарисеи возмущались. Антипа, стоя среди них, оправдывался.
— Конечно, следует вступать в брак с женою брата, — заметил Элеазар, — но ведь Иродиада не была вдовою и к тому же имела ребенка, — вот в чем мерзость!
— Неверно! Это заблуждение! — возразил саддукей Ионатан.
— По закону такие браки осуждены, но не запрещены безусловно.
— Что из того! Ко мне очень несправедливы! — говорил Антипа. — Ведь сочетался Авессалом с женами своего отца, Иуда — с невесткой, Аммон — с сестрою, Лот — с собственными дочерьми.
В это время снова появился Авл, который уже успел соснуть. Узнав, в чем дело, он одобрил тетрарха. Стоит ли беспокоиться из-за подобных глупостей! И он очень смеялся над упреками священников и злобой Иоканана.
Иродиада с крыльца обернулась к нему.
— Ты ошибаешься, господин мой! Он побуждает народ отказываться от уплаты налогов.
— Это правда? — не замедлил спросить мытарь. Все подтвердили. Тетрарх поддержал их.
Вителлий подумал, что узник может бежать, а так как поведение Антипы казалось ему подозрительным, он приказал поставить стражу у ворот, вдоль стен и во дворе.
Затем он направился в отведенные ему покои. За ним последовали выборные от священников.
Не касаясь вопроса о жертвоприношениях, каждый предъявлял свои жалобы.
Все досаждали ему. Он их отпустил.
Ионатан, уходя, заметил у одной из бойниц Антипу, беседовавшего с длинноволосым человеком в белой одежде, с ессеем; и он пожалел, что принял сторону тетрарха.
Одно соображение служило тетрарху утешением:
Иоканан не был больше в его власти, о нем позаботятся римляне. Какое облегчение!
В тот час мимо дозора проходил Фануил.
Антипа окликнул его и, указывая на воинов, сказал:
— Сила на их стороне! Я не могу освободить его! Не моя в том вина!
Двор опустел. Рабы отдыхали. На горизонте, полыхавшем заревом, малейшие отвесные предметы выделялись черными силуэтами. Антипа различил по ту сторону Мертвого моря солеварни. Палаток больше не было видно-видимо, аравитяне уже снялись. Поднималась луна. На сердце тетрарха снизошло успокоение.
Фануил, удрученный, опустил голову на грудь. Наконец он открыл то, что должен был высказать.
С начала месяца он изучал небо перед утренней зарей, когда созвездие Персея в зените. Агала едва показывалась. Алгол потускнел, Мира-Цети исчезла. Все предвещало смерть видного человека в Махэрузе в эту самую ночь.
Кто же это? Вителлия охраняют превосходно. Иоканана не собираются казнить. «Значит — я!»-подумал тетрарх.
Не вернутся ли аравитяне? Может быть, проконсул проведает о его сношениях с парфянами? Священников сопровождали тайные убийцы, фанатики иерусалимские; под одеждой у них были кинжалы. И познания Фануила не вызывали в тетрархе сомнений.
Ему пришла в голову мысль искать прибежища у Иродиады. Правда, он ее ненавидел. Но она вдохнет в него мужество. Еще не порвались все узы ее чар, которые он в былое время испытал.
Когда он вошел к ней в опочивальню, в порфировой чаше курился киннамон и всюду были разбросаны благовонные порошки, притирания, воздушные, точно облако, ткани, легкие, как перо, вышивки.
Антипа ни словом не упомянул ни о предсказании Фануила, ни о страхе своем перед иудеями и аравитянами, — она обвинила бы его в трусости. Он сказал только о римлянах; Вителлий ничего не сообщил ему о своих военных планах; он предполагает, что проконсул в дружбе с Кайем, которого часто посещал Агриппа; очевидно, его самого отправят в ссылку, а быть может, и убьют.
Иродиада с пренебрежением и снисходительностью старалась его успокоить. Наконец, она вынула из маленького ларца причудливую медаль, на которой была изображена голова Тиберия в профиль. Одного ее вида было достаточно, чтобы ликторы побледнели и все обвинения рухнули.
Растроганный, благодарный Антипа спросил, откуда у нее эта медаль.
— Мне ее подарили, — ответила она.
Из-под завесы у входа напротив протянулась обнаженная рука, прелестная юная рука, точно выточенная из слоновой кости Поликлетом[33]. Неловкими, но грациозными движениями в воздухе она пыталась схватить тунику, позабытую на скамеечке возле стены.
Старуха прислужница, раздвинув занавес, осторожно передала тунику.
Тетрарх что-то смутно припомнил.
— Это твоя рабыня?
— Тебя это не касается!-ответила Иродиада.
3
Гости наполняли пиршественный зал.
В нем было три нефа, как в храме, и они отделялись один от другого колоннами из альгуминового дерева с литыми бронзовыми капителями. Колоннами этими поддерживались две решетчатые галереи, а третья, из золотой филиграни, в глубине, выдавалась далеко вперед и приходилась как раз напротив огромной арки, зиявшей на другом конце зала.
На столах, стоявших рядами во всю длину зала, среди расцвеченных глиняных чаш, медных блюд, сосудов со снегом, груд винограда, горели светильники, возвышаясь подобно пылающим кустам; но красноватый свет их огней постепенно терялся в высоких сводах; словно звезды ночью сквозь ветви дерев, сверкали яркие огненные точки. Через широкий пролет выхода видны были факелы на террасах домов. Антипа угощал своих друзей, народ, всех, кто явился на празднество.
Проворные рабы в войлочных сандалиях сновали быстрее псов, разнося подносы.
Проконсульский стол занимал место на помосте из сикомора, под золочеными хорами. Вавилонские ковры замыкали его со всех сторон наподобие шатра.
Три ложа из слоновой кости, одно посредине и два по бокам, предназначались для Вителлия, его сына и Антипы. Проконсул возлежал по левую руку, около двери, Авл — по правую, тетрарх — посредине.
На нем была тяжелая черная мантия, ткань которой исчезала под цветным шитьем. Щеки тетрарха были нарумянены, борода расчесана веером, волосы, стянутые диадемой из драгоценных каменьев, посыпаны лазоревого цвета порошком. Вителлий, как всегда, носил пурпуровую перевязь, надетую через плечо на тогу из льняной ткани. У Авла были завязаны за спиной рукава фиолетовой шелковой одежды, затканной серебром. Его завитые спиралью локоны спускались ступенями, сапфировое ожерелье сверкало на груди, полной и белой, как у женщины. Возле него, на циновке, скрестив ноги, сидел ребенок замечательной красоты; улыбка не сходила с его лица. Авл увидел мальчика на кухне и не мог более без него обойтись; ему трудно было запомнить халдейское имя, поэтому он называл его просто Азиатом. Время от времени Авл ложился навзничь на ложе, — тогда голые ноги его высились над всем собранием.
По одну сторону находились священнослужители и военачальники Антипы, жители Иерусалима, знать греческих городов. А рядом с проконсулом, ниже его,
— Маркел с мытарями, друзья тетрарха, важные лица из Каны, Птолемаиды, Иерихона[34]; затем, вперемешку, горцы с Ливана и старые воины Ирода: двенадцать фракийцев, галл, два германца, охотники на газелей, идумейские пастухи, султан из Пальмиры, эзионгаберские моряки. Перед каждым лежала лепешка из мякиша, чтобы вытирать пальцы, и руки протягивались, как шеи грифов, за оливками, фисташками, миндалем. Все были увенчаны цветами, лица сияли.
Фарисеи не захотели надеть венки, считая непристойным этот римский обычай. Они содрогнулись, когда их окропили ладаном и гальбаном, — смесью, предназначенной для священных обрядов в Храме.
Авл натер ею под мышками, и Антипа пообещал ему целый груз этого благовония и еще три корзины того натурального бальзама, из-за которого Клеопатра[35] так жаждала овладеть Палестиной.
Один из вновь прибывших начальников тивериадского гарнизона стал позади Антипы, чтобы известить его о необычайных происшествиях. Но внимание тетрарха было занято проконсулом и тем, что говорилось за соседними столами.
Там речь шла об Иоканане и о таких же, как он, людях. Симеон из Гитои[36] очищал от грехов огнем. Некий Иисус…
— Этот еще хуже других! — воскликнул Элеазар. — Гнусный фигляр!
За спиной тетрарха поднялся человек, бледный, как кайма его хламиды. Он спустился с помоста и, обращаясь к фарисеям, крикнул:
— Ложь! Иисус творит чудеса!
Антипа пожелал это увидеть.
— Тебе следовало его привести! Расскажи о нем.
И человек, назвавшийся Иаковом, сообщил, что его дочь была больна; он отправился в Капернаум слезно просить Учителя исцелить ее. Учитель ответил: «Вернись в дом свой, она исцелилась!» И он встретил ее на пороге; когда она встала с ложа своего, гномон[37] во дворце указывал третий час — время его беседы с Иисусом.
Разумеется, возразили фарисеи, существуют разные поверья, целебные травы! В самом Махэрузе не раз находили корень баарас, от которого человек становится неуязвимым; но исцелить, не видя и не коснувшись больного, — вещь немыслимая! Если только Иисус не прибегнул к помощи злых духов.
И друзья Антипы, галилейская знать, твердили, качая головой: «Конечно, злых духов!»
Иаков, стоявший между их столом и столом священнослужителей, молчал с надменной кротостью.
Они понуждали его говорить:
— Докажи нам его могущество!
Он склонился и тихим голосом, медленно, точно пугаясь собственных слов, сказал:
— Разве не знаете вы, что он — мессия?
Священнослужители переглянулись, а Вителлий потребовал, чтобы ему объяснили значение этого слова. Толмач не сразу ответил.
Так называют иудеи освободителя, который принесет им все блага, а также господство над всеми народами. Некоторые даже утверждают, что нужно ждать двух освободителей. Одного победят Гог и Магог[38], демоны севера, но другой уничтожит Сатану. И вот они веками ждут пришествия мессии.
Священнослужители посовещались, и с речью выступил Элеазар.
Прежде всего мессия должен быть сыном Давида, а не какого-то плотника. Он утвердит законы. Этот же назарянин[39] преступает их, — и в качестве наиболее веского довода Элеазар указал на то, что мессии должно предшествовать явление Илии.
— Но ведь Илия уже явился! — возразил Иаков.
— Илия! Илия! — повторила толпа по всему залу. Всем мысленно представился старец и стая воронов над ним, огонь небесный, сжигающий алтарь, жрецы-идолопоклонники, низвергнутые в бурлящий поток. А женщины на хорах вспоминали сарептскую вдовицу[40].
В нем было три нефа, как в храме, и они отделялись один от другого колоннами из альгуминового дерева с литыми бронзовыми капителями. Колоннами этими поддерживались две решетчатые галереи, а третья, из золотой филиграни, в глубине, выдавалась далеко вперед и приходилась как раз напротив огромной арки, зиявшей на другом конце зала.
На столах, стоявших рядами во всю длину зала, среди расцвеченных глиняных чаш, медных блюд, сосудов со снегом, груд винограда, горели светильники, возвышаясь подобно пылающим кустам; но красноватый свет их огней постепенно терялся в высоких сводах; словно звезды ночью сквозь ветви дерев, сверкали яркие огненные точки. Через широкий пролет выхода видны были факелы на террасах домов. Антипа угощал своих друзей, народ, всех, кто явился на празднество.
Проворные рабы в войлочных сандалиях сновали быстрее псов, разнося подносы.
Проконсульский стол занимал место на помосте из сикомора, под золочеными хорами. Вавилонские ковры замыкали его со всех сторон наподобие шатра.
Три ложа из слоновой кости, одно посредине и два по бокам, предназначались для Вителлия, его сына и Антипы. Проконсул возлежал по левую руку, около двери, Авл — по правую, тетрарх — посредине.
На нем была тяжелая черная мантия, ткань которой исчезала под цветным шитьем. Щеки тетрарха были нарумянены, борода расчесана веером, волосы, стянутые диадемой из драгоценных каменьев, посыпаны лазоревого цвета порошком. Вителлий, как всегда, носил пурпуровую перевязь, надетую через плечо на тогу из льняной ткани. У Авла были завязаны за спиной рукава фиолетовой шелковой одежды, затканной серебром. Его завитые спиралью локоны спускались ступенями, сапфировое ожерелье сверкало на груди, полной и белой, как у женщины. Возле него, на циновке, скрестив ноги, сидел ребенок замечательной красоты; улыбка не сходила с его лица. Авл увидел мальчика на кухне и не мог более без него обойтись; ему трудно было запомнить халдейское имя, поэтому он называл его просто Азиатом. Время от времени Авл ложился навзничь на ложе, — тогда голые ноги его высились над всем собранием.
По одну сторону находились священнослужители и военачальники Антипы, жители Иерусалима, знать греческих городов. А рядом с проконсулом, ниже его,
— Маркел с мытарями, друзья тетрарха, важные лица из Каны, Птолемаиды, Иерихона[34]; затем, вперемешку, горцы с Ливана и старые воины Ирода: двенадцать фракийцев, галл, два германца, охотники на газелей, идумейские пастухи, султан из Пальмиры, эзионгаберские моряки. Перед каждым лежала лепешка из мякиша, чтобы вытирать пальцы, и руки протягивались, как шеи грифов, за оливками, фисташками, миндалем. Все были увенчаны цветами, лица сияли.
Фарисеи не захотели надеть венки, считая непристойным этот римский обычай. Они содрогнулись, когда их окропили ладаном и гальбаном, — смесью, предназначенной для священных обрядов в Храме.
Авл натер ею под мышками, и Антипа пообещал ему целый груз этого благовония и еще три корзины того натурального бальзама, из-за которого Клеопатра[35] так жаждала овладеть Палестиной.
Один из вновь прибывших начальников тивериадского гарнизона стал позади Антипы, чтобы известить его о необычайных происшествиях. Но внимание тетрарха было занято проконсулом и тем, что говорилось за соседними столами.
Там речь шла об Иоканане и о таких же, как он, людях. Симеон из Гитои[36] очищал от грехов огнем. Некий Иисус…
— Этот еще хуже других! — воскликнул Элеазар. — Гнусный фигляр!
За спиной тетрарха поднялся человек, бледный, как кайма его хламиды. Он спустился с помоста и, обращаясь к фарисеям, крикнул:
— Ложь! Иисус творит чудеса!
Антипа пожелал это увидеть.
— Тебе следовало его привести! Расскажи о нем.
И человек, назвавшийся Иаковом, сообщил, что его дочь была больна; он отправился в Капернаум слезно просить Учителя исцелить ее. Учитель ответил: «Вернись в дом свой, она исцелилась!» И он встретил ее на пороге; когда она встала с ложа своего, гномон[37] во дворце указывал третий час — время его беседы с Иисусом.
Разумеется, возразили фарисеи, существуют разные поверья, целебные травы! В самом Махэрузе не раз находили корень баарас, от которого человек становится неуязвимым; но исцелить, не видя и не коснувшись больного, — вещь немыслимая! Если только Иисус не прибегнул к помощи злых духов.
И друзья Антипы, галилейская знать, твердили, качая головой: «Конечно, злых духов!»
Иаков, стоявший между их столом и столом священнослужителей, молчал с надменной кротостью.
Они понуждали его говорить:
— Докажи нам его могущество!
Он склонился и тихим голосом, медленно, точно пугаясь собственных слов, сказал:
— Разве не знаете вы, что он — мессия?
Священнослужители переглянулись, а Вителлий потребовал, чтобы ему объяснили значение этого слова. Толмач не сразу ответил.
Так называют иудеи освободителя, который принесет им все блага, а также господство над всеми народами. Некоторые даже утверждают, что нужно ждать двух освободителей. Одного победят Гог и Магог[38], демоны севера, но другой уничтожит Сатану. И вот они веками ждут пришествия мессии.
Священнослужители посовещались, и с речью выступил Элеазар.
Прежде всего мессия должен быть сыном Давида, а не какого-то плотника. Он утвердит законы. Этот же назарянин[39] преступает их, — и в качестве наиболее веского довода Элеазар указал на то, что мессии должно предшествовать явление Илии.
— Но ведь Илия уже явился! — возразил Иаков.
— Илия! Илия! — повторила толпа по всему залу. Всем мысленно представился старец и стая воронов над ним, огонь небесный, сжигающий алтарь, жрецы-идолопоклонники, низвергнутые в бурлящий поток. А женщины на хорах вспоминали сарептскую вдовицу[40].