Фолкнер Уильям. Было

   Дядя Бак сел на нижнюю ступеньку, а он стал на колени и стащил с дяди Бака сапоги. Потом снял свои, поставил к стене, и они с дядей Баком ощупью поднялись по лестнице в верхний коридор. Тут тоже было темно и ничего не слышно, кроме храпа мистера Хьюберта внизу; они ощупью пробрались по коридору в переднюю часть дома и нашарили дверь. За дверью было тихо, и, когда дядя Бак нажал на ручку, дверь отворилась.
   - Слава богу, - прошептал дядя Бак. - Не шуми.
   Кое-что стало видно - очертания кровати, москитную сетку. Дядя Бак спустил подтяжки, расстегнул штаны, подошел к кровати, осторожно сел на край, а он опять стал на колени, стянул штаны с дяди Бака, потом стал снимать свои; дядя Бак тем временем отвел москитную сетку, поднял ноги и улегся на кровать. Тут мисс Софонсиба села на кровати позади дяди Бака и крикнула первый раз.
   III
   На другой день он приехал домой только к обеду - к почти без сил. Он так устал, что даже есть не мог, хоти дядя Бадди решил прежде всего накормить его обедом; если бы ему пришлось проехать еще милю, он ус-пул бы в седле. Он и уснул - наверное, пока рассказывал дяде Бадди, - а когда проснулся, день подходил к концу, и он лежал в сене на дне тряской повозки, а дядя Бадди сидел над ним на скамье точно так же, как сидел на лошади или в своей качалке перед плитой, когда стряпал, и кнут держал точно так же, как ложку, которой мешал, или вилку, которой пробовал еду. Дядя Бак припас для него хлеба с холодным мясом и кувшин пахты, завернутый в мокрую мешковину. Он поел, сидя в повозке, уже под вечер. Ехали они, наверное, быстро, потому что до дома мистера Хьюберта оставалось не больше двух миль. Дядя Бадди подождал, пока он доест. Потом попросил: "Расскажи еще раз", - и он рассказал все снова: как они с дядей Баком отыскали в конце концов свободную комнату, и дядя Бак сидел на кровати, повторяя: "Что за напасть, Кас. Что за напасть", - потом услышали шаги мистера Хьюберта на лестнице, коридор осветился, вошел мистер Хьюберт в ночной рубашке, поставил на стол свечу и стал, глядя на дядю Бака.
   - Да, Фил, - сказал он. - Все-таки она вас поймала.
   - Это получилось нечаянно, - сказал дядя Бак. - Клянусь бо...
   - Ха, - сказал мистер Хьюберт. - Зачем вы мне говорите? Скажите ей.
   - Я говорил, - сказал дядя Бак. - Говорил. Клянусь бо...
   - Понимаю, - сказал мистер Хьюберт. -- Однако вы послушайте.
   Они послушали с минуту. Он-то слышал ее все время. Это было совсем не так громко, как вначале; но нескончаемо.
   - Не хотите ли зайти туда и еще раз объяснить, что это нечаянность, что у вас и в мыслях ничего не было, и пусть она вас извинит и все забудет? Извольте.
   - Что - извольте? - спросил дядя Бак.
   - Зайдите туда и скажите ей еще раз, - объяснил мистер Хьюберт.
   Дядя Бак смотрел на мистера Хьюберта. И часто моргал.
   - А потом выйду оттуда - и что вам скажу? - спросил он.
   - Мне? - сказал мистер Хьюберт. - Ну, это уж, по-моему, другой разговор. А по-вашему?
   Дядя Бак посмотрел на мистера Хьюберта. И опять часто заморгал. Потом опять перестал.
   - Подождите, - сказал он. - Будьте разумны. Допустим*, я вошел в спальню к даме, пусть даже к мисс Софонсибе; допустим на секунду, что кроме нее нет на свете больше ни одной дамы, и вот я к ней вошел и пытался лечь к ней в постель - неужели я возьму с собой девятилетнего мальчика?
   - Я-то совершенно разумен, - возразил мистер Хьюберт. - По собственной доброй воле вы забрались в медвежий угол. Дело ваше; вы взрослый человек, вы знали, что
   это медвежий угол, знали, как сюда забраться и как отсюда выбраться, знали, чем рискуете. Но нет. Вам надо было влезть в берлогу и лечь с медведем рядышком. А знали вы или не знали, что в берлоге медведь, - не имеет значения. И если бы вы выбрались из берлоги: без единой царапины, я был бы не то что неразумным, я был бы круглым дураком. Честное слово, мне тоже хочется немного покоя, тишины и свободы, и теперь у меня есть надежда на это. Да, да, почтенный. Она поймала вас, Фил, и вы это понимаете. Вы славно бегали и долго не сдавались, но знаете, повадился кувшин по воду...
   - Да, - сказал дядя Бак. Он глубоко вздохнул, медленно, тихо выпустил воздух. Но все равно было слышно. - Что ж, - сказал он. - Значит, остается только рискнуть.
   - Вы уже рискнули, - сказал мистер Хьюберт. - Когда вернулись сюда. Вдруг и он умолк. И поморгал, но недолго - всего раз шесть. Потом перестал моргать и больше минуты смотрел на дядю Бака. - Как это рискнуть?
   - А пятьсот долларов, - сказал дядя Бак.
   - Какие пятьсот долларов? - сказал мистер Хьюберт. Он и дядя Бак смотрели друг на друга. И опять заморгал мистер Хьюберт, и опять перестал. Вы, кажется, сказали, что нашли его в доме Тенни.
   - Нашел, - сказал дядя Бак. - Но вы держали пари, что я его там поймаю. Да будь я там вдесятером, перед этой дверью, я все равно бы его не поймал.
   Мистер Хьюберт смотрел на дядю Бака, изредка моргая.
   - Так вы настаиваете на этом дурацком пари? -- сказал он.
   - Вы тоже рисковали, - сказал дядя Бак.
   Мистер Хьюберт, щурясь, смотрел на дядю Бака. Потом переслал щуриться. Потом взял свечку со стола и вышел. Они сидели на краю кровати, смотрели, как свет удаляется по коридору, слушали шаги мистера Хьюберта на лестнице. Немного погодя свет опять появился, и на лестнице опять раздались шаги мистера Хьюберта. Потом он вошел, поставил на стол свечу и положил рядом с ней колоду карт.
   - Покер, - сказал он. - Одна партия. Вы тасуете, я снимаю, мальчик сдает. Пятьсот долларов против Сибби. И с этим негром решим раз и навсегда. Если вы выиграли, вы покупаете Тенни; если я выиграл, я покупаю вашего негра. Оба в одной цене -- триста долларов.
   - Выиграл? - сказал дядя Бак. - Кто выиграл, тот покупает негра?
   - Тот выиграл Сибби, черт подери! - сказал мистер Хьюберт. - Выиграл Сибби! Какого же дьявола мы сидим и торгуемся тут полночи? У кого на руках меньше, выигрывает Сибби и покупает негров.
   - Ладно, - сказал дядя Бак. - Тогда я покупаю проклятую девку, а на остальной глупости ставим крест.
   - Ха, - опять сказал мистер Хьюберт. - В таких серьезных глупостях вам еще не приходилось участвовать. Нет, вы желали попытать счастья, так вот оно перед вами. Вот на этом столе, и ждет вас.
   Дядя Бак перетасовал колоду, мистер Хьюберт снял. Потом колоду взял он и сдал дяде Баку и мистеру Хьюберту по пять карт. Дядя Бак долго смотрел на свои, потом сказал: "Две", - и он дал две карты; мистер Хьюберт только взглянул на свои, сказал: "Одну", сбросил карту на те две, которые сбросил дядя Бак, вставил новую в свои, раздвинул их веером, взглянул раз, сложил карты, посмотрел на дядю Бака и сказал:
   - Ну, прикупили к своей тройке?
   - Нет, - сказал дядя Бак.
   - А я - да, - сказал мистер Хьюберт. Он выбросил руку на стол, рассыпав свои карты перед дядей Баком - три короля и две пятерки, - и сказал: Ей-богу, неплохая партия, Бак Маккаслин.
   - И это все? - спросил дядя Бадди. Час был уже поздний, солнце садилось; до дома мистера Хьюберта оставалось минут пятнадцать езды.
   - Да, сэр, - ответил он, а потом рассказал, как дядя Бак разбудил его на рассвете и он вылез в окно, вывел свою лошадь и уехал и как дядя Бак пообещал, что, если его тут сильно потеснят, он тоже слезет по водосточной трубе и спрячется в лесу до приезда дяди Бадди.
   - Хм, - сказал дядя Бадди. - А Томин Терл там был?
   - Да, сэр, - ответил он. - Он ждал в конюшне, когда я пришел за лошадью. Он сказал: "Ну что там, еще не сговорились?"
   - А ты что сказал? - спросил дядя Бадди.
   - Я сказал: "Дядя Бак, по-моему, уже сговорился. Но дядя Бадди сюда еще не приехал".
   - Хм, - сказал дядя Бадди.
   На этом почти все и кончилось. Они подъехали к дому. Может быть, дядя Бак наблюдал за ними, но, если и наблюдал, сам не показывался - так и не вышел из лесу. Мисс Софонсибы тоже нигде не было видно - значит, дядя Бак окончательно еще не сдался, еще не сделал предложения. Дядя Бадди, он и мистер Хьюберт поужинали, вышли из кухни, расчистили стол, оставив на нем только лампу и колоду карт. А дальше все было как прошлой ночью, только дядя Бадди не носил галстука, да мистер Хьюберт был в одежде, а не в ночной рубашке, и на столе стояла не свеча, а лампа с абажуром, и мистер Хьюберт сидел со своей стороны стола с колодой в руках и глядел на дядю Бадди, с треском пропуская ее ребро под большим пальцем. Потом он выровнял ее об стол, положил посередине, под лампой, сложил руки на краю стола и чуть подался вперед, глядя на дядю Бадди, который сидел с другой стороны, опустив руки на колени, весь серый, как старый серый валун или пень с серым мхом, и такой же неподвижный; его круглая белая голова была похожа на голову дяди Бака, но он не щурился, как дядя Бак, и был чуть толще дяди Бака - словно оттого, что подолгу сидел и наблюдал, как готовится еда, словно еда, которую он готовил, сделала его чуть толще, чем он мог бы быть, и то, из чего он ее готовил - мука и прочее, - сообщило ему такой ровный, спокойный цвет.
   - По пуншу перед началом? - сказал мистер Хьюберт.
   - Я не пью, - сказал дядя Бадди.
   - Верно, - сказал мистер Хьюберт. - Знал же: было что-то еще, кроме женолюбия, делавшее Фила похожим на человека. Впрочем, неважно. - Он дважды моргнул, не сводя глаз с дяди Бадди. - Бак Маккаслин против земли и негров, которые я обещал вам в приданое за мисс Софонсибой. Если я выиграю, Фил женится Сибби без всякого приданого. Если вы - получаете Фила обратно. А мне все равно остаются триста долларов, которые Фил должен мне за Тенни. Правильно?
   - Правильно, - сказал дядя Бадди.
   - Стад {4}, - сказал мистер Хьюберт. - Одна партия. Вы тасуете, я снимаю, мальчик сдает.
   - Нет, - сказал дядя Бадди. - Без Каса. Рано ему. Не хочу приучать его к азартным играм.
   - Ха, - сказал мистер Хьюберт. - Говорят, кто сел с Амодеем Маккаслином в карты, тот уже не играет. Впрочем, неважно. - Однако он по-прежнему смотрел на дядю Бадди; и, когда заговорил, даже не повернул головы: - Поди к черному ходу и крикни. Приведи первого, кто откликнется, животного мула или человека, лишь бы мог сдать десять карт.
   Он пошел к черному ходу. Но кричать ему не пришлось, потому что прямо за дверью сидел на корточках Томин Терл, и они вернулись в столовую, где мистер Хьюберт сидел по-прежнему сложив руки на краю стола, а дядя Бадди сидел опустив руки на колени, и между ними под лампой, лицом вниз, лежала колода. Ни тот ни другой не взглянули на него и Томиного Терла.
   - Тасуйте, - сказал мистер Хьюберт.
   Дядя Бадди перетасовал карты, опять положил под лампу и опустил руки на колени, а мистер Хьюберт снял колоду и сложил руки на краю стола.
   - Сдай, - сказал он.
   По-прежнему ни мистер Хьюберт, ни дядя Бадди не смотрели на них. Просто сидели; между тем руки Томиного Терла, имевшие цвет седла, появились под лампой, взяли колоду и сдали: одну карту рубашкой кверху мистеру Хьюберту и одну рубашкой кверху дяде Бадди, потом одну лицом кверху мистеру Хьюберту и это был король - и одну лицом кверху дяде Бадди - и это была шестерка.
   - Бак Маккаслин против приданого Сибби, - сказал мистер Хьюберт. Сдай.
   Рука сдала карту мистеру Хьюберту - это была тройка - и карту дяде Бадди - это была двойка. Мистер Хьюберт посмотрел на дядю Бадди. Дядя Бадди стукнул костяшками пальцев по столу.
   - Сдай, - сказал мистер Хьюберт.
   Рука сдала карту мистеру Хьюберту - и это опять была тройка - и карту дяде Бадди - это была четверка. Мистер Хьюберт посмотрел на карты дяди Бадди. Потом он посмотрел на дядю Бадди, а дядя Бадди опять стукнул по столу костяшками.
   - Сдай, - сказал мистер Хьюберт, и рука сдала ему туза, а дяде Бадди пятерку, и теперь мистер Хьюберт просто сидел, не двигаясь. Он никуда не смотрел и не шевелился целую минуту; просто сидел и наблюдал за дядей Бадди, который положил руку на стол, - впервые с тех пор, как стасовал колоду, приподнял уголок своей перевернутой карты, взглянул на него и снова опустил руку на колени.
   - Ваше слово, - сказал мистер Хьюберт.
   - Играем этих двух негров, - сказал дядя Бадди. Он тоже не шевелился. Он сидел так же, как сидел в повозке, как на лошади, как в качалке, когда стряпал.
   - Против чего? - спросил мистер Хьюберт.
   - Против трехсот долларов, которые Теофил должен вам за Тенни, и трехсот долларов, которые вы с Теофилом назначили за Томиного Терла, сказал дядя Бадди.
   - Ха, - произнес мистер Хьюберт, только на этот раз совсем негромко и даже не отрывисто. Потом сказал: - Ха. Ха. Ха, - и опять негромко. Потом он сказал: - Так. - Потом сказал: - Так, так. - Потом сказал: - Повторим еще раз. Если я выиграл, вы берете Сибби без приданого и берете обоих негров и я Филу ничего не должен. Если вы...
   - ... Теофил свободен. И вы должны ему триста долларов за Томимого Терла, - закончил дядя Бадди.
   - Это - если я вас раскрою, - сказал мистер Хьюберт -- Если же нет, Фил мне ничего не должен и я Филу ничего должен - если только не возьму этого негра, про которого я и вам и ему уже несколько лет объяснял, что не желаю его иметь. В остальном мы возвращаемся к тому, с чего началась вся эта глупость. Иначе говоря, я должен либо отдать негритянку, либо рискнуть приобрести негра, которого вы, по собственному признанию, не в силах удержать дома. -- Тут он замолчал. На целую минуту и он и дядя Бадди как будто уснули. Потом мистер Хьюберт сидел ни на что не глядя, и барабанил пальцами по столу, медленно, размеренно и не очень громко. -- Хм, - сказал он. -- И вам нужна тройка, а их всего четыре в колоде, и три из них у меня. И вы только тасовали. А я потом снял. И если я вас раскрою, я должен купить этого негра. Кто сдавал карты, Амодей?
   Но он не стал дожидаться ответа. Он наклонил абажур, и свет упал на руки Томиного Терла, которым полагалось быть черными, но они были не совсем белыми, на его воскресную рубашку, которой полагалось быть белой, но и она была не совсем - эту рубашку он надевал каждый раз перед побегом, так же как дядя Бак каждый раз надевал галстук перед погоней, - и на его лицо; мистер Хьюберт сидел, придерживая абажур, и глядел на Томиного Терла. Потом он опустил абажур, взял свои карты, перевернул лицом вниз и оттолкнул на середину стола.
   - Пас, Амодей, - сказал он.
   IV
   От недосыпа он уже не мог ехать верхом и на этот раз вместе с дядей Бадди и Тенни возвращался домой в повозке, а Томин Терл вел его лошадку, сидя на старом Джейке. Приехали они на рассвете, и на этот раз дядя Бадди не успел даже приступить к готовке, а лиса - вылезти из корзины, потому что собаки уже были в комнате. Старый Моисей влез прямо в корзину к лисе, так что оба прошли ее насквозь и выскочили с другой стороны. То есть выскочила лиса, потому что, когда дядя Бадди открыл дверь и хотел войти, старый Моисей еще таскал на шее большую часть корзины, и дяде Баку пришлось сбивать ее ногами. А загнали лису на одном кругу: по передней галерее, за дом, и там стало слышно, как лисьи когти застучали по бревну, прислоненному к крыше, хорошая была гоньба, но кончилась слишком скоро.
   - Какого черта, - сказал дядя Бадди, - ты травишь эту дрянь собаками прямо в комнате?
   - К черту лису, - сказал дядя Бак. - Иди готовь завтрак. Мне кажется, я месяц не был дома.
   КОММЕНТАРИИ
   (А.Долинин)
   СОЙДИ, МОИСЕЙ
   В начале 1940 года Фолкнер задумал создать новую книгу по той же методе, что и "Непобежденных", - то есть составить ее из отдельных рассказов, над которыми он тогда работал. По его словам, общей темой книги должны были стать "отношения между белой и черной расами у нас, на Юге".
   К работе над книгой Фолкнер приступил лишь год спустя, в мае 1941 года. Первоначально он намеревался использовать для нее семь рассказов, уже написанных к этому времени: "Пункт закона" (соответствует первой части "Огня и очага"; опубликован в журнале "Collier's" 22 июня 1940 г.), "Не всегда золото" (соответствует второй части "Огня и очага"; опубликован в ноябрьском номере журнала "The American Mercury" за 1940 г.), "Отпущение грехов" или другой вариант названия - "Апофеоз" (соответствует третьей части "Огня и очага"; отдельно не публиковался), "Черная арлекинада" (опубликован в октябрьском номере журнала "Harpers" за 1940 г.), "Старики" (опубликован в сентябрьском номере журнала "Harpers" за 1940 г.), "Осень в Пойме" (до выхода книги отдельно не публиковался) и "Сойди, Моисей" (опубликован в январском номере журнала "Collier's" за 1941 г.). Впоследствии к ним добавились неопубликованный рассказ "Почти", который был переделан в первую новеллу-главу книги, и охотничья новелла "Лев" (опубликована в декабрьском номере журнала "Harpers" за 1935 г.), послужившая "заготовкой" для нескольких эпизодов "Медведя".
   Сообщая издателю о своих планах, Фолкнер писал: "Я все перепишу более или менее заново, а в процессе работы придумается что-нибудь новенькое". Однако переработка данного материала в целостную книгу представляла значительно большие трудности, чем в случае с "Непобежденными", поскольку это был не новеллистический цикл с общими персонажами и единым рассказчиком, но ряд разнородных текстов на негритянскую тему, между которыми отсутствовала какая-либо прагматическая связь. У каждой из отобранных новелл был свой набор персонажей и свой способ повествования; часть из них имела рассказчиков, причем в их роли выступали Баярд Сарторис и Квентин Компсон, о которых читатель уже знал все. В поисках объединяющего принципа Фолкнер обратился к испытанным приемам семейной хроники, решив построить книгу как историю клана Маккаслинов, в котором есть и белая и черная ветви. Писатель даже начертил для себя примерное генеалогическое древо рода и начал, сверяясь с ним, переделывать рассказы. Все персонажи, не имевшие прежде никакого отношения к Маккаслинам, получили новые биографии и имена, связавшие их друг с другом родственными узами (например, Квентин Компсон из "Стариков" превратился в Айка Маккаслина, главного героя книги, а его отец в Маккаслина Эдмондса, безымянная негритянка из "Осени в Пойме" - в прапраправнучку основателя династии, а ее любовник Бойд - в Роса Эдмондса, и т. п.). Появился в книге и ряд совершенно новых эпизодов и мотивов (например, столкновение Лукаса Бичема с Заком Эдмондсом в "Огне и очаге"), возникли повторяющиеся символы (огонь, кровь и т. п.), в некоторых случаях иной поворот приобрели отношения действующих лиц и обрисовка отдельных характеров (так, Лукас Бичем до известной степени вышел из амплуа "комического старика негра", в котором он выступает в новеллах). Пожалуй, только рассказ "Черная арлекинада" не подвергся существенной переделке, поскольку в общей композиции книги ему отведено место вставной новеллы, развивающей ее основную тему на другом материале.
   Композиционным и смысловым центром всей книги Фолкнер сделал повесть "Медведь", которая "придумалась" у него "в процессе работы" (подобно "Запаху вербены" в "Непобежденных"), причем интересно, что в ней, как и в "Запахе вербены", важнейшую роль играют инициационные мотивы и символика (юный герой подвергается символическим охотничьим испытаниям посвятительного характера и, получая статус взрослого, пересматривает общепринятый кодекс поведения; как и Баярд Сарторис, своим поступком он отвергает тяготеющее над Югом "проклятье" с той лишь разницей, что для Баярда это проклятие насилия и мести, а для Айка Маккаслина - проклятие рабства и собственности).
   Работа над книгой была закончена в декабре 1941 года, а уже в марте 1942 года она вышла в свет (издательство "Рэндом Хаус"). Без ведома Фолкнера издатели снабдили ее подзаголовком "И другие рассказы". При последующих переизданиях книги подзаголовок по требованию писателя был снят.
   Упоминания о различных членах клана Маккаслинов часто встречаются в более поздних произведениях йокнапатофского цикла, а Лукас Бичем, его жена Молли и Карозерс Эдмондс выступают как действующие лица романа "Осквернитель праха".
   Название книги представляет собой цитату из негритянского духовного гимна: "Сойди, Моисей, в далекую землю Египетскую и скажи старому фараону, чтобы он отпустил мой народ на свободу". Для негритянского религиозного сознания характерно отождествление рабства с библейским "пленом Египетским", а освобождения - с исходом иудеев (ср. эпизод в "Непобежденных", где освобожденные негры-рабы в трансе устремляются вслед за армией Шермана "к Иордану" - то есть в землю обетованную).
   Книга посвящена негритянке Каролине Барр, няньке Фолкнера и его братьев, которая умерла 31 января 1940 года, немного не дожив до своего столетия. Очень любивший ее Фолкнер на похоронах произнес прочувственную речь.
   В приложении к примечаниям приведена генеалогия рода Маккаслинов, которая поможет читателю разобраться в довольно запутанных родственных отношениях персонажей книги.
   БЫЛО
   {1}. Уорик - старинный английский город на реке Эйвон, центр графства Уорикшир. В средние века титул графа Уорика действительно принадлежал аристократическому роду Бичемов.
   {2}. Уокеровские гончие - особая порода английских гончих, названная по имени селекционера Джона Уокера.
   {3} ...вся эта накопленная сладость будет растрачена в пустыне... Парафраза стиха из элегии английского поэта-сентименталиста Томаса Грея (1716-1771) "Сельское кладбище" (1751): "Удел многих цветов - цвести никем не видимыми // и растрачивать свою сладость в пустынном воздухе". Очевидно, героиня смешивает строки из "Сельского кладбища" и другого хрестоматийного английского стихотворения "Как маленькая трудолюбивая пчелка..." (1715) поэта и теолога Исаака Уоттса (1674-1748).
   {4}. Стад - разновидность покера. Первую карту сдают лицом вниз, остальные - в открытую. После каждого круга сдачи открытой карты играющие объявляют новые ставки.