Фолкнер Уильям. Старики

- Идите вдоль гребня, выйдете к другим двум лазам. Вы увидите следы. Он
пройдет одним из этих трех лазов.
Уолтер огляделся вокруг.
- Я это место знаю, - сказал он. - Был здесь в прошлый понедельник. И
даже видел оленя этого. Теленок годовалый твой олень всего-то.
- Теленок? - переспросил Бун, переводя дыхание. Лицо у него было все
еще диковато-возбужденное. - Если он теленок, так я, значит, совсем
приготовишка.
- Ну, тогда это и вовсе заяц был, - сказал Уолтер. - Ты ведь, помнится,
бросил школу за два года до первого класса.
Бун зло уставился на Уолтера:
- Если тебе расхотелось стрелять, не мешай другим. Посиди в сторонке.
Сами возьмем, будь я...
- Стоять и спорить - так мы его не возьмем, - спокойно заметил Сэм.
- Сэм прав, - сказал Уолтер, снова наклоняя свою старую винтовку
истерто-серебристым стволом к земле - готовясь к ходьбе. - Больше дела и
немного меньше шума. Радиус слышимости Хогганбека все тот же - пять миль,
причем против ветра. А мы же теперь по ветру идем.
Они ушли. Голос Буна еще доносился сперва, потом замер. И, как утром,
мальчик с Сэмом остались одни. Они стояли, укрытые в поросли под величавым
дубом, и снова был лишь реющий, пустынный сумрак да зябкий бор-моток дождя,
моросящего весь день без перерыва. Затем, точно дождавшись, когда все
встанут по местам, глушь шевельнулась, задышала. Она как будто наклонилась к
ним - к Сэму и мальчику, к Уолтеру, к Буну, что затаились каждый на своем
лазу, - нависла исполинским, беспристрастным, пристальным и всеведущим
судьею состязания. А где-то в глубине ее шел олень, не всполохнутый погоней,
шел не труся, а лишь настороже, как и положено участнику охоты, и, быть
может, повернул уже на них, и совсем уже рядом, и тоже ощущает на себе
взгляд предвечного арбитра. И Айку люб олень - не зря сегодня утром он,
двенадцатилетний, в одно мгновение и навсегда перестал быть ребенком. А
может, не только ребенку, а и горожанину не понять даже взрослому, и
единственно тот, кто вырос на воле, поймет, как можно любить жизнь, которую
готовишься своей рукой оборвать. Мальчик снова стал дрожать.
- Хорошо, что началось теперь, - произнес он одними губами, не
оборачиваясь к Сэму. - Значит, кончится раньше, и ружье не будет плясать...
- Тише, - сказал Сэм, тоже не поворачивая головы.
- Разве он уже так близко? - прошептал мальчик. - Ты дума...
- Тш-ш, - сказал Сэм.
Мальчик замолчал. Дрожь все не прекращалась. Айк и не пробовал ее
унять, потому что знал: она пройдет, когда руке понадобится твердость. Ведь
Сэм Фазерс уже посвятил его в охотники и тем самым отрешил от слабости, и от
сожалений освободил тоже - не от сострадания и любви ко всему, что живет и
стремительно движется и вмиг падает, подкошенное средь всей своей красы и
быстроты, - но от слабости и сожалений. Они не двигались, дыша спокойно,
мерно, глубоко. Солнца не было, и близился закат, но ровно-тусклый свет
сгустился вдруг, усилился, и тут же мальчик понял, что это в нем самом
дыхание, сердце, кровь - все разом приготовилось к оленю, как если бы Сэм
Фазерс не простой охотничьей метой пометил его утром, а привил некое
качество, чутье, которое унаследовал от своего вымершего и забытого народа.
Мальчик затаил дыхание, лишь сердце билось и стучала кровь, и среди тишины
лес тоже перестал дышать, нависая огромно, беспристрастно и ждуще. Дрожь
кончилась, как и предвидел Айк, и он взвел оба тяжелых курка.
Что-то ушло. Миновало. Глушь по-прежнему стояла не дыша, но уже не
следила за Айком, отворотилась от него, перевела взгляд куда-то выше по
гребню, и Айк ощутил почти зримо, что олень, пройдя тростник до самой
кромки, увидел их или учуял - и канул обратно в чащобу. И теперь бы ей
перевести дыхание, но глушь все не дышала, ликом своим обращенная на что-то
поодаль. И, тоже не дыша, напрягшись, Айк воскликнул про себя: Нет! Нет! -
зная, что счастье ушло, и думая с отчаянием, как два и три года назад:
Стрелять, да не мне . Раздался короткий хлопок Уолтеровой винтовки, бьющей
без промаха. Мягко затрубил рог Юэлла, напряжение кончилось, и мальчик
понял, что и не надеялся сделать выстрел.
- Вот и вс , - сказал он. - Уолтеру достался.
Он опустил ружье, бессознательно приподнятое, и спустил уже один курок
и выходил из укрытия, когда Сэм сказал:
- Погоди.
- Да что годить? - крикнул сдавленно мальчик.
Ему запомнилось, как он вскинулся на Сэма в мальчишеском горе и досаде
на неудачу. - Не слышишь, что ли, рога?
И запомнилось Айку, как стоял Сэм. Сэм не стронулся с места. Он был
невысок, коренаст, а мальчик за последние полгода-год сильно вырос и догонял
уже Сэма, но сейчас Сэм его словно не видел, глядел через голову Айка туда,
где трубил и звал их рог. И мальчик увидел оленя. Он шел на них вдоль
гребня, как будто возникая из того трубного звука, что возвещал о его
гибели. Шел не скачками, а шагом, с неторопливой мощью клоня и уводя рога от
веток. Обычно Сэм держался позади, но сейчас был рядом с Айком, так и
застывшим - ружье на весу и один курок еще взведен.
Олень увидел их. Но и тут не шарахнулся в бег. Огромно привстал на
мгновенье, глядит, подобрался. И, не свернув, не ударившись в бегство,
двинулся с крылатой без натуги быстротой, присущей оленям, и прошел в десяти
каких-нибудь шагах, высоко неся голову и глядя не гордым, не надменным, а
просто большим, диким, небоязливым оком. И Сэм, стоя рядом с мальчиком (а
рог Уолтера все трубил на крови), поднял, вытянул правую руку, ладонью к
оленю, и сказал на языке, понятном Айку с тех стариковских кузничных бесед:
- Здравствуй, родоначальник. Праотец.
Когда они вышли к Уолтеру, он стоял спиной к ним и глядел себе под ноги
в каком-то почти столбняке.
- Ну-ка, Сэм, - не оборачиваясь, позвал он негромко. Они подошли. У ног
Уолтера лежал бычок, с весны только впервые отрастивший рожки-спицы. -
Неохота и брать было такого малыша, - сказал Уолтер, не меняя позы. - Но
взгляни на его след. Большой, чуть не с коровий. И других никаких следов
нет, а то б я готов присягнуть, что здесь прошел оленище, которого я даже не
заметил.

III

Уже смерклось, когда они выехали из лесу на дорогу, где ждал шарабан.
Холодало, дождь кончился, ветер разгонял тучи. Де Спейн с Маккаслином и
генералом Компсоном сидели у костра.
- Ну как, везете? - встретил их майор.
- Везем болотного зайца с рожками, - сказал Уолтер, спуская тушку с
мула.
Маккаслин взглянул, спросил:
- А того большого так никто и не видал?
- По-моему, Буну примерещилось, - сказал Уолтер. - Наткнулся, должно
быть, на чью-то корову в кустах.
Бун заругался, стал крыть все на свете, начав с Уолтера и Сэма - не
послушались, не набросили собак - и кончив самим оленем.
- Не беда, - сказал майор де Спейн. - Следующей осенью добудем. А
теперь пора нам трогаться.
В двух милях от города Уолтер сошел у своего двора, и было уже за
полночь; завезли еще генерала Компсона домой и поехали к де Спейну
доночевывать, чтоб уж утром покрыть оставшиеся до маккаслинской плантации
семнадцать миль. Было холодно, небо очистилось, к утру ожидался мороз, да и
сейчас уже земля застыла под копытами, колесами, под их шагами, когда шли
двором в дом - теплый, темный. Поднялись ощупью по лестнице, де Спейн
нашарил свечку, зажег; потом чужая комната, широкая, недристая кровать, до
озноба холодные простыни, но вот нагрелись - и Айк вдруг стал рассказывать
Маккаслину, что было на лазу, и тот молча выслушал его.
- Но ты ж не веришь, - сказал Айк. - Я знаю, не веришь...
- Отчего же, - возразил Маккаслин. Если вспомнить про все бывшее,
жившее здесь. Про всю горячую, сильную кровь, что знала жизнь и радость,
прежде чем впитаться в эту землю. И горе знала, конечно, и муки, но они
окупаются, даже с избытком, и ведь, в конце концов, ты не обязан длить то,
что считаешь мукой; ты всегда волен положить ему конец. И ведь даже мучиться
и горевать лучше, чем вовсе не быть; одно только бесчестье горше смерти.
Однако вечно жить нельзя, и жизнь всегда кончается гораздо раньше, чем
исчерпаешь ее возможности. И вот все это жившее должно же где-то быть, не
для того ж оно придумано и создано, чтобы на свалку. Притом земля неглубока:
копай - и докопаешься до камня. И ей не запасать останки хочется, а вновь
пускать их в ход и рост. Взгляни на желуди, на семена; последняя падаль и та
не желает лежать погребенной: пучится в распаде, пока не вырвется опять на
свет и воздух - в извечной жажде солнца. А там, - на момент рука Маккаслина
очертилась на фоне окна, указала на вымыто, льдисто блестевшие звезды (глаза
уже привыкли к темноте), - там они ненадобны. Да и потянет ли туда
скитаться, когда мало были на земле, когда и здесь просторно и . столько еще
мест сохранилось нетронутых, где их земная кровь жила и тешилась, покуда
была кровью?
- А нам они все нужны, - проговорил Айк. Чтоб с нами... Здесь хватит
места им и нам.
- Верно, - одобрил Маккаслин. - Пускай бесплотны, не отбрасывают
тени...
- Да я ж видел его! - крикнул мальчик. - Видел!
- Спокойно, - сказал Маккаслин и коснулся мальчишьего бока рукой. -
Спокойно. Знаю, что видел. Я сам однажды видел. Сэм водил меня туда, когда я
добыл первого оленя.