Страница:
«Он не похож на дом европейца», – подумал Вэндем, проходя по темным прохладным комнатам. На стенах не висели охотничьи гравюры, не стояли аккуратные ряды романов Агаты Кристи и Денниса Уитли в ярких обложках, не было мебельного гарнитура из трех предметов от Марпла или Хэррода. Обстановка дома состояла из больших подушек и низких столов, ковров ручной работы и висящих по стенам гобеленов.
Наверху Вэндем обнаружил запертую дверь. У него ушло три или четыре минуты на то, чтобы сломать замок. За дверью оказался кабинет.
Комната выглядела чистой и аккуратной, с довольно пышной обстановкой: широким низким диваном с бархатной обивкой, резным кофейным столиком ручной работы, тремя гармонировавшими друг с другом старинными лампами, ковром из медвежьей шкуры, красиво инкрустированным письменным столом и кожаным креслом.
На столе Вэндем увидел телефон, белое пресс-папье, ручку из слоновой кости и высохшую чернильницу. В ящике стола он обнаружил деловые отчеты компаний из Швейцарии, Германии и США. Изящный кофейный сервиз из чеканной меди пылился на маленьком столике. На полке за письменным столом стояли книги на нескольких языках: французские романы девятнадцатого века, краткий оксфордский словарь, томик арабской, насколько Вэндем понял, поэзии с эротическими иллюстрациями и Библия на немецком языке. Никаких личных документов не было.
Не было и писем или каких-либо фотографий.
Вэндем опустился в мягкое кожаное кресло за столом и оглядел комнату. Это была мужская комната, жилище интеллектуала-космополита, человека, с одной стороны, осторожного, педантичного и аккуратного, а с другой – чувствительного и чувственного.
Вэндем был заинтригован.
Европейское название дома и абсолютно арабский облик. Брошюра об инвестициях и книга арабской поэзии. Старинный кофейник и современный телефон. Множество сведений о характере человека, но ни единой подсказки, которая могла бы помочь его найти.
В комнате не оставили ни одной зацепки.
Ведь должны же быть банковские счета, счета от торговцев, свидетельства о рождении и завещание, письма от возлюбленной и фотографии родителей или детей. Но обитатель дома собрал все эти вещи и увез с собой, не оставив никакого следа своей личности, как будто бы знал, что однажды кто-нибудь придет сюда искать его.
«Алекс Вольф, кто ты?» – вслух произнес Вэндем.
Выйдя из кабинета, он прошел по дому и пересек жаркий пыльный двор. Затем перелез через ворота и спрыгнул на улицу. Через дорогу, в тени оливковых деревьев, скрестив ноги, на земле сидел араб в зеленой полосатой галабее и безразлично глядел на Вэндема, который не собирался объяснять ему, что он залез в чужой дом по официальному делу: в этом городе одной лишь формы британского офицера было достаточно для объяснения любого поступка. Он думал о других источниках, из которых мог бы почерпнуть информацию о владельце этой виллы: муниципальные архивы; местные торговцы, которые могли доставлять сюда свои товары в то время, когда дом был обитаем; даже соседи. Он даст такое задание двум своим сотрудникам и придумает что-нибудь, чтобы оправдаться перед Боггом. Вэндем сел на мотоцикл и включил зажигание. Мотор взревел, и офицер укатил прочь.
Глава 3
Наверху Вэндем обнаружил запертую дверь. У него ушло три или четыре минуты на то, чтобы сломать замок. За дверью оказался кабинет.
Комната выглядела чистой и аккуратной, с довольно пышной обстановкой: широким низким диваном с бархатной обивкой, резным кофейным столиком ручной работы, тремя гармонировавшими друг с другом старинными лампами, ковром из медвежьей шкуры, красиво инкрустированным письменным столом и кожаным креслом.
На столе Вэндем увидел телефон, белое пресс-папье, ручку из слоновой кости и высохшую чернильницу. В ящике стола он обнаружил деловые отчеты компаний из Швейцарии, Германии и США. Изящный кофейный сервиз из чеканной меди пылился на маленьком столике. На полке за письменным столом стояли книги на нескольких языках: французские романы девятнадцатого века, краткий оксфордский словарь, томик арабской, насколько Вэндем понял, поэзии с эротическими иллюстрациями и Библия на немецком языке. Никаких личных документов не было.
Не было и писем или каких-либо фотографий.
Вэндем опустился в мягкое кожаное кресло за столом и оглядел комнату. Это была мужская комната, жилище интеллектуала-космополита, человека, с одной стороны, осторожного, педантичного и аккуратного, а с другой – чувствительного и чувственного.
Вэндем был заинтригован.
Европейское название дома и абсолютно арабский облик. Брошюра об инвестициях и книга арабской поэзии. Старинный кофейник и современный телефон. Множество сведений о характере человека, но ни единой подсказки, которая могла бы помочь его найти.
В комнате не оставили ни одной зацепки.
Ведь должны же быть банковские счета, счета от торговцев, свидетельства о рождении и завещание, письма от возлюбленной и фотографии родителей или детей. Но обитатель дома собрал все эти вещи и увез с собой, не оставив никакого следа своей личности, как будто бы знал, что однажды кто-нибудь придет сюда искать его.
«Алекс Вольф, кто ты?» – вслух произнес Вэндем.
Выйдя из кабинета, он прошел по дому и пересек жаркий пыльный двор. Затем перелез через ворота и спрыгнул на улицу. Через дорогу, в тени оливковых деревьев, скрестив ноги, на земле сидел араб в зеленой полосатой галабее и безразлично глядел на Вэндема, который не собирался объяснять ему, что он залез в чужой дом по официальному делу: в этом городе одной лишь формы британского офицера было достаточно для объяснения любого поступка. Он думал о других источниках, из которых мог бы почерпнуть информацию о владельце этой виллы: муниципальные архивы; местные торговцы, которые могли доставлять сюда свои товары в то время, когда дом был обитаем; даже соседи. Он даст такое задание двум своим сотрудникам и придумает что-нибудь, чтобы оправдаться перед Боггом. Вэндем сел на мотоцикл и включил зажигание. Мотор взревел, и офицер укатил прочь.
Глава 3
Обуреваемый гневом и отчаянием, Вольф стоял перед своим домом и смотрел на уезжающего британского офицера.
Он вспоминал дом таким, каким он был в его детстве, – наполненным громкими голосами, смехом и жизнью. У массивных резных ворот всегда сидел на земле охранник, темнокожий гигант с юга, равнодушный к жаре. Каждое утро священнослужитель, старый и почти слепой, читал во дворе главу из Корана. По трем сторонам прохладной сводчатой галереи на низких диванах располагалась мужская половина семьи и курила кальяны, а мальчики-слуги разливали кофе из кофейников с длинными носиками. Еще один охранник стоял перед дверью, ведущей в гарем, где скучали и толстели женщины. Дни были длинными и теплыми, семья – богатой, и дети росли избалованными.
Британский офицер в шортах, на мотоцикле, с самонадеянным видом и шныряющими из-под форменной фуражки глазами вторгся в детство Вольфа и осквернил его. Вольф пожалел, что не разглядел лица этого человека, потому что захотел при случае его убить.
Во время своего долгого пути он все время думал об этом доме. В Берлине, Триполи и Эль-Аджеле; в трудном и изнурительном переходе через пустыню; во время своего поспешного побега из Асьюта – повсюду вилла представлялась ему безопасным раем, местом, где он в конце своего путешествия сможет отдохнуть, вымыться и вновь обрести себя. Он мечтал лежать в ванне, пить во дворе кофе и приводить в свою огромную кровать женщин.
Теперь ему придется уйти и поселиться в другом месте.
Все утро он провел перед домом, то прогуливаясь по улице, то сидя под оливковыми деревьями на случай, если капитан Ньюмен запомнил адрес и пришлет кого-нибудь обыскать дом; он предусмотрительно купил на рынке галабею, зная, что если кто и придет, то искать будет европейца, а не араба.
Предъявлять настоящие документы было ошибкой. Теперь он это понимал. Беда была в том, что он не доверял абверовским подделкам. Встречаясь и работая с другими агентами, он слышал страшные истории о грубых и очевидных ошибках в документах, изготовленных германской разведкой: неряшливых шрифтах, плохой бумаге и даже орфографических ошибках в самых простых английских словах. В разведшколе, куда его послали для обучения шифровальному делу, ходили слухи о том, что при взгляде на определенную серию номеров продовольственных карточек любому полицейскому в Англии становится ясно, что их владелец – германский шпион.
Вольф взвесил все «за» и «против» и выбрал наименее рискованный вариант, но ошибся, и теперь ему некуда было идти.
Он поднялся на ноги, взял чемоданы и зашагал прочь.
Он подумал о своей семье. Его мать и отчим умерли, но в Каире у него были три сводных брата и сводная сестра. Им будет трудно его спрятать. Их будут допрашивать, как только англичане узнают о личности владельца виллы, а это может случиться уже сегодня; и даже если они ради него и скажут неправду, слуги их наверняка выдадут. Кроме того, он не очень им доверял, так как после смерти отчима Ахмеду, как старшему сыну, достался дом и часть наследства, хотя он и был европейцем и приемным, а не родным сыном. Это вызвало у родственников чувство горечи, потребовалось вмешательство адвокатов, но Алекс был тверд, и его родня так никогда ему этого и не простила.
Он подумал, не поселиться ли ему в отеле «Шепард». К сожалению, полиция тоже наверняка об этом подумала: в «Шепарде» уже, вероятно, есть описание убийцы из Асьюта. Остальные крупные отели его тоже скоро получат. Оставались еще пансионы. Будут ли они предупреждены, зависит от того, насколько тщательно сработает полиция. Поскольку дело касалось англичан, полиция, возможно, посчитает своим долгом действовать педантично. И все же управляющие небольших пансионов часто бывали очень заняты, чтобы уделять слишком много внимания пронырливым полицейским.
Он вышел из Гарден-Сити и направился к южной части города. Улицы здесь стали еще более оживленными и шумными, чем были до его отъезда из Каира. Появилось бессчетное множество военных не только в британской форме, но и в австралийской, новозеландской, польской, югославской, палестинской, индийской и греческой. Стройные, цветущие египетские девушки выгодно контрастировали с краснолицыми и вялыми от жары европейками. Вольфу показалось, что среди женщин более старшего возраста стало меньше тех, кто носил традиционные черные платья и паранджу. Мужчины по-прежнему здоровались друг с другом в той же жизнерадостной манере, широко размахиваясь правой рукой перед громким хлопком рукопожатия, продолжавшегося не менее одной-двух минут, в течение которого они возбужденно говорили, держа друг друга за плечо левой рукой. Нищие и уличные разносчики благоденствовали, пользуясь наплывом наивных европейцев. Вольф в своей галабее был в безопасности, в то время как иностранцев осаждали калеки, женщины с детьми, облепленными мухами, мальчишки-чистильщики обуви и мужчины, продававшие все на свете, начиная от использованных лезвий и кончая гигантскими авторучками, в которых, по их словам, одной заправки чернил хватало на шесть месяцев.
С уличным движением дело обстояло еще хуже. Медленные, отталкивающего вида трамваи были переполнены более, чем когда-либо: пассажиры с риском для себя висли на подножках, набивались в кабину к водителю и сидели, скрестив ноги, на крыше. С автобусами и такси было не лучше: видимо, запчастей не хватало, поэтому у многих машин были разбитые стекла, сдутые шины и барахлившие двигатели, отсутствовали фары или дворники на лобовом стекле. Вольф увидел два такси: старый «моррис» и еще более древний «паккард», которые больше не могли двигаться самостоятельно и их тащили ослы. Единственными приличными машинами были чудовищные американские лимузины, принадлежащие местным богатеям, и изредка попадавшиеся довоенные английские «остины». С автомобилями отчаянно соревновались запряженные лошадьми повозки, крестьянские телеги, влекомые мулами, и домашний скот: верблюды, овцы и козы, которых по египетскому закону, почти никогда не соблюдавшемуся, не разрешалось перегонять через центр города.
А какой при этом был шум!
Трамваи беспрестанно звонили. Попадая в заторы, все автомобили сигналили. Извозчики и погонщики верблюдов, стараясь не отстать от них, кричали во весь голос. Во многих магазинах и во всех кафе из дешевых радиоприемников, включенных на полную громкость, неслась арабская музыка. Уличные торговцы то и дело приставали к прохожим, которые отгоняли их прочь. Лаяли собаки, а над головами кружили бумажные змеи. Время от времени все эти звуки перекрывались ревом аэроплана.
«Это мой город, – подумал Вольф. – Здесь они меня не поймают».
В Каире около дюжины известных пансионов, обслуживающих туристов разных национальностей: швейцарцев, австрийцев, немцев, датчан и французов. Он подумал о них, но затем отверг этот вариант, как слишком очевидный. В конце концов, Вольф вспомнил о дешевых меблированных комнатах, сдаваемых внаем монахинями в Булаке, портовом районе. В основном в них жили моряки, приплывшие по Нилу на паровых буксирах или фелюгах, груженных хлопком, углем, бумагой и камнем. Вольф был уверен, что его не ограбят и не убьют и что никто не подумает искать его там.
По мере того, как он удалялся все дальше от района отелей, народу на улицах становилось меньше. Реку он не видел, но изредка в проемах между тесно стоящими зданиями мелькали высокие треугольные паруса фелюг.
Общежитие располагалось в большом запущенном здании – бывшей вилле какого-то паши. Над аркообразным входом было прикреплено бронзовое распятие. Монахиня в черном платье поливала перед зданием маленькую цветочную клумбу. Сквозь арку Вольфу был виден прохладный тихий холл. Сегодня он с тяжелыми чемоданами прошел несколько миль и мечтал об отдыхе.
Из общежития вышли два египетских полицейских. Вольф быстрым взглядом окинул широкие кожаные пояса, неизменные солнцезащитные очки и военные прически, и сердце его упало. Он повернулся спиной к полицейским и заговорил по-французски с монахиней:
– Доброе утро, сестра.
Она перестала поливать цветы, выпрямилась и улыбнулась ему.
– Добрый день. – Она была на удивление молода. – Вам нужна комната?
– Комната мне не нужна. Только ваше благословение.
Двое полицейских приближались, и Вольф внутренне напрягся, продумывая ответы на возможные вопросы и одновременно выбирая, в какую сторону бежать, если дело примет плохой оборот; они прошли мимо, споря о скачках.
– Да благословит вас Господь, – сказала монахиня.
Вольф поблагодарил ее и зашагал дальше. Дела обстояли хуже, чем он себе представлял. Полиция, должно быть, проверяла повсюду. Вольф стер себе все ноги, от тяжелых чемоданов у него болели руки. Он чувствовал разочарование и некоторое негодование: город был известен своей хаотичностью, но, несмотря на это, им удалось довольно четко организовать операцию по его поимке. По той же дороге он направился обратно в центр города. У него вновь возникло чувство, знакомое ему по пустыне: словно он будет идти без конца и никогда никуда не придет.
Вдалеке Вольф заметил знакомую высокую фигуру Хуссейна Фахми, старого школьного товарища. На какое-то мгновение Вольф остановился, как парализованный: Хуссейн, конечно, его приютит, и, наверное, ему можно довериться, но у него были жена и трое детей, и как им объяснить, что у них будет жить дядя Ахмед, но что это тайна, и они не должны даже упоминать его имя в разговорах с друзьями. Да вообще, как Вольф объяснит все это самому Хуссейну?
Хуссейн бросил взгляд в сторону Вольфа, но тот быстро повернулся и перешел на другую сторону улицы, прячась за трамваем. Оказавшись на противоположной стороне, он, не оглядываясь, быстро зашагал по переулку. Нет, ему нельзя было искать приют у бывших школьных друзей.
Переулок вывел его на соседнюю улицу рядом с немецкой школой. Интересно, открыта ли она еще: многие немцы в Каире были интернированы. Он направился к школе, но затем увидел военный патруль, проверяющий документы прямо перед зданием. Вольф быстро развернулся и зашагал в обратную сторону.
Надо было прекращать это шатание по улицам.
Он чувствовал себя, как крыса в лабиринте: в какую бы сторону ни пошел, ему везде преграждали дорогу. Вольф заметил такси, большой старый «форд», из-под капота которого со свистом вырывался пар. Он помахал рукой и вскочил в притормозивший автомобиль. Дал шоферу какой-то адрес, и машина рывком дернулась с места на третьей скорости, очевидно, единственной, которая работала. По дороге они дважды останавливались доливать воду в кипящий радиатор, и Вольф съеживался на заднем сиденье, стараясь спрятать свое лицо.
В конце концов они приехали в коптский район Каира – старое христианское гетто.
Вольф расплатился с шофером и пошел вниз по ступенькам. Он дал несколько пиастров старой женщине, которая сидела у большого деревянного шлагбаума, и она впустила его.
Это был островок темноты и тишины посреди бурного моря Каира. Вольф брел по его узким проходам и слушал низкое пение, слабо доносившееся из древних церквей. Он прошел мимо школы, синагоги и подвала, куда, согласно легенде, Мария принесла младенца Иисуса, и в конце концов вошел в маленькую церковь.
Служба должна была вот-вот начаться. Вольф поставил свои драгоценные чемоданы рядом со скамьей. Он поклонился изображениям святых на стене, потом подошел к алтарю, преклонил колена и поцеловал руку священника. Затем вернулся к своей скамье и сел.
Хор начал петь отрывок из Священного писания на арабском языке. Вольф устроился поудобнее на своем месте. Здесь он будет в безопасности до наступления темноты. Затем он предпримет последнюю попытку.
Вольф наконец сел за столик и заказал бутылку шампанского. Вечер был теплый, и огни рампы еще больше накаляли воздух. Публика была в подпитии: мучила жажда, а подавали только шампанское, и все быстро пьянели. Начали вызывать звезду программы Соню Эль-Арам.
Сначала им пришлось выслушать страдающую излишним весом гречанку, которая пела «Я увижу тебя во сне» и «У меня никого нет» (что вызвало дружный смех). Затем объявили Соню. Она, однако, вышла не сразу. Минуты шли, и публика изнывала от нетерпения. Наконец, когда, казалось, вот-вот начнутся беспорядки, зазвучала барабанная дробь, софиты погасли и наступила тишина.
Когда свет прожектора упал на сцену, там неподвижно стояла Соня с простертыми к небу руками. На ней были прозрачные шаровары и расшитый блестками бюстгальтер, а тело ее покрывал слой белой пудры. Зазвучала музыка – барабаны и труба – и она начала свой танец.
Она медленно раскачивала бедрами, притопывая ногами. Ее руки затрепетали, потом пришли в движение плечи и грудь; а затем по ее знаменитому животу прокатились волны, гипнотизируя зрителей. Музыка заиграла быстрее. Она закрыла глаза. Все части ее тела, казалось, двигались независимо друг от друга. У Вольфа, как, впрочем, у всех мужчин в зале, появилось чувство, что он с ней один на один, что ее танец предназначен только ему, что это не игра, не часть колдовского шоу, но что ее чувственные движения были инстинктивными, что она делала их, потому что не могла не делать, доведя себя до сексуального безумия своим собственным сладострастным телом. Зачарованные зрители, покрытые испариной, напряженно молчали. Соня двигалась все быстрее и быстрее, казалось, она достигла состояния полной экзальтации. После громкого аккорда музыка стихла. На мгновение установилась тишина. Соня издала короткий, резкий крик, затем упала на подогнувшиеся ноги с раздвинутыми коленями и стала отклоняться назад, пока не коснулась затылком пола. В этом положении она замерла: огни погасли. Зрители вскочили со своих мест под грохот собственных аплодисментов.
Огни вновь зажглись, сцена была пуста.
Соня никогда не бисировала свои номера.
Вольф встал с места. Он дал официанту фунт, что для большинства египтян равнялось трехмесячному заработку, и попросил провести его за кулисы. Официант проводил его до двери Сониной гримерной и удалился.
Вольф постучал в дверь.
– Кто там?
Вольф толкнул дверь.
Соня сидела на табурете в шелковом халате и снимала грим. Она увидела его отражение в зеркале и резко повернулась.
– Здравствуй, Соня, – произнес Вольф.
Она пристально посмотрела на него и после мучительной паузы ответила:
– Негодяй.
Она была красивой женщиной: блестящие черные волосы, длинные и густые; огромные, слегка навыкате карие глаза с пышными ресницами; высокие скулы, не дававшие ее лицу казаться слишком круглым; изящный, с горбинкой нос; пухлый рот с ровными белыми зубами. Тело с плавными линиями казалось бы полным, если бы не ее рост – на несколько дюймов выше среднего.
Глаза Сони гневно сверкали.
– Что ты здесь делаешь? Где ты пропадал? Что у тебя с лицом?
Вольф поставил на пол чемоданы и сел на диван. Он смотрел на нее снизу вверх. Соня стояла, уперев руки в бока, выдвинув вперед подбородок, натянув грудью зеленый шелк халата.
– Как ты красива, – сказал он.
– Убирайся отсюда.
Вольф внимательно изучал ее. Он слишком хорошо знал эту женщину, чтобы любить или не любить ее; она была частью его прошлого, как старый друг, который останется другом, несмотря на его недостатки, просто потому, что он всегда был с тобой. Вольфу хотелось знать, что произошло с Соней за годы, прошедшие после его отъезда из Каира. Вышла ли она замуж, купила ли дом, влюбилась ли, сменила ли менеджера, родила ли ребенка? В этот день, сидя в прохладной, полутемной церкви, он много думал о том, как себя с ней вести, но ничего не придумал, ибо не мог предугадать ее реакции. Она казалась сердитой и презрительной, но так ли это было на самом деле? Следует ли ему быть обаятельным и веселым, или агрессивным и грубым, или беспомощным и умоляющим?
– Мне нужна помощь, – произнес он ровным голосом.
Выражение ее лица не изменилось.
– Меня разыскивают англичане, – продолжал он. – Они следят за моим домом, а во всех отелях есть мое описание. Мне некуда идти. Я хочу поселиться у тебя.
– Пошел ты к черту, – ответила она.
– Дай мне объяснить, почему я от тебя ушел тогда.
– После двухлетнего отсутствия никакие объяснения тебе не помогут.
– Дай мне минуту, и я тебе все объясню. Ради… всего, что было.
– Я тебе ничего не должна.
Соня еще минуту свирепо смотрела на него, затем открыла дверь. Он подумал, что она собирается выгнать его. Затем она выглянула в коридор и крикнула:
– Эй, кто-нибудь, принесите мне выпить!
Вольф слегка расслабился.
Соня вернулась, притворив за собой дверь.
– Только минуту, – бросила она ему.
– Ты что, собираешься стоять надо мной, как тюремщик? Я не опасен. – Он улыбнулся.
– О нет, ты опасен, – возразила она, однако села опять на табурет и вновь занялась смыванием грима.
Он колебался. Еще одной проблемой, над которой он ломал голову, пока отсиживался в церкви, было то, как ей объяснить, почему он бросил ее, не попрощавшись, и ни разу не дал о себе знать. Ничего не могло быть убедительнее, чем правда. Ему страшно не хотелось раскрывать свою тайну, но придется ей все рассказать – положение его было отчаянным, и она – его единственная надежда.
– Ты помнишь, я ездил в 1938 году в Бейрут? – начал Вольф.
– Нет.
– Я еще привез тебе нефритовый браслет.
Их глаза встретились в зеркале.
– У меня его больше нет.
Он знал, что это неправда.
– Я ездил на встречу с офицером германской армии по имени Хайнц. Он предложил мне работать на Германию в предстоящей войне. Я согласился.
Она отвернулась от зеркала и посмотрела на него; в ее глазах он увидел нечто, вселившее в него надежду.
– Мне приказали вернуться в Каир и ждать от них вестей. Два года назад я получил от них известие. Меня вызывали в Берлин. Я поехал. Прошел там курс обучения, затем работал на Балканах и на Средиземноморье. В феврале я вернулся в Берлин для получения нового задания. Меня направили сюда…
– Что ты хочешь мне сказать? – недоверчиво спросила она. – Ты – шпион?
– Да.
– Я тебе не верю.
– Посмотри. – Он поднял с пола чемодан и открыл его. – Это радио для передачи донесений Роммелю. – Он снова закрыл его и открыл второй чемодан. – Это мои деньги.
Она уставилась на аккуратные пачки банкнот.
– Боже мой! – сказала она. – Это же целое состояние.
В дверь постучали. Вольф закрыл чемодан. Вошел официант с бутылкой шампанского в ведерке со льдом. Увидев Вольфа, он спросил:
– Принести еще один бокал?
– Нет, – нетерпеливо ответила Соня. – Идите.
Официант вышел. Вольф открыл бутылку, наполнил бокал, подал его Соне, затем сам сделал большой глоток прямо из горлышка.
– Послушай, – сказал он, – наша армия одерживает победы в пустыне. Мы можем им помочь. Им нужны сведения о британских силах: количестве человек, номерах дивизий, именах командиров, качестве вооружений и оборудования и, желательно, о планах операций. Мы находимся здесь, в Каире, и можем это все узнать. Потом, после победы немцев, мы станем героями.
– Мы?
– Ты можешь мне помочь. И первое, что необходимо сделать, это приютить меня. Ты ведь ненавидишь англичан, не так ли? Ты хочешь, чтобы их вышвырнули отсюда?
– Я бы это сделала для кого угодно, только не для тебя. – Она допила свое шампанское и налила еще.
Вольф взял бокал у нее из рук и выпил.
– Соня, если бы я только прислал тебе открытку из Берлина, англичане сразу бросили бы тебя в тюрьму. Ты же теперь все знаешь и не должна больше сердиться. – Он понизил голос. – Мы можем вернуть назад старые времена. У нас будет вкусная еда, самое лучшее шампанское, новая одежда, шикарные вечеринки и американская машина. Мы поедем в Берлин, ты будешь там звездой. Германия – это новый вид нации – мы будем господствовать над всем миром, и ты можешь стать принцессой. Мы… – он замолчал. Ничего из того, что он сказал, ее не трогало. Настало время использовать последний козырь. – Как поживает Фози?
Соня опустила глаза:
– Она ушла. Сука.
Вольф поставил бокал, затем обнял обеими руками Соню за шею. Не двигаясь, она подняла на него глаза. Взяв женщину большими пальцами за подбородок, он заставил ее подняться.
– Я найду нам другую Фози, – нежно произнес Вольф.
Он увидел, как неожиданно ее глаза увлажнились. Его руки заскользили вниз по шелковому халату, гладя ее бедра.
– Я единственный, кто знает, что тебе нужно. – Он приник к ее губам, прикусил ее губу зубами и держал так, пока не почувствовал вкус крови.
Соня закрыла глаза:
– Я тебя ненавижу, – простонала она.
Замалек был тихим и мирным островным пригородом. Резкий шум центрального Каира едва доносился сюда через широкое водное пространство. Медленная, мутная река мягко плескалась о плавучие домики, вытянувшиеся вдоль ее берега. Лодки самых разных форм и размеров, ярко раскрашенные и роскошно оснащенные, выглядели очень нарядными в лучах заходящего солнца.
Принадлежащий Соне домик был меньше, но богаче других. Мостки соединяли тропинку с верхней палубой, открытой ветру, но затененной от солнца тентом в бело-голубую полоску. Вольф зашел на палубу и начал спускаться по лестнице вниз. Внутри было тесно от мебели: стульев и диванов, столов и шкафчиков, набитых всякими безделушками. На носу судна находилась крошечная кухня. Темно-бордовые бархатные шторы от потолка до пола разделяли помещение на две части, отгораживая спальню. За ней, на корме, находилась ванная комната.
Он вспоминал дом таким, каким он был в его детстве, – наполненным громкими голосами, смехом и жизнью. У массивных резных ворот всегда сидел на земле охранник, темнокожий гигант с юга, равнодушный к жаре. Каждое утро священнослужитель, старый и почти слепой, читал во дворе главу из Корана. По трем сторонам прохладной сводчатой галереи на низких диванах располагалась мужская половина семьи и курила кальяны, а мальчики-слуги разливали кофе из кофейников с длинными носиками. Еще один охранник стоял перед дверью, ведущей в гарем, где скучали и толстели женщины. Дни были длинными и теплыми, семья – богатой, и дети росли избалованными.
Британский офицер в шортах, на мотоцикле, с самонадеянным видом и шныряющими из-под форменной фуражки глазами вторгся в детство Вольфа и осквернил его. Вольф пожалел, что не разглядел лица этого человека, потому что захотел при случае его убить.
Во время своего долгого пути он все время думал об этом доме. В Берлине, Триполи и Эль-Аджеле; в трудном и изнурительном переходе через пустыню; во время своего поспешного побега из Асьюта – повсюду вилла представлялась ему безопасным раем, местом, где он в конце своего путешествия сможет отдохнуть, вымыться и вновь обрести себя. Он мечтал лежать в ванне, пить во дворе кофе и приводить в свою огромную кровать женщин.
Теперь ему придется уйти и поселиться в другом месте.
Все утро он провел перед домом, то прогуливаясь по улице, то сидя под оливковыми деревьями на случай, если капитан Ньюмен запомнил адрес и пришлет кого-нибудь обыскать дом; он предусмотрительно купил на рынке галабею, зная, что если кто и придет, то искать будет европейца, а не араба.
Предъявлять настоящие документы было ошибкой. Теперь он это понимал. Беда была в том, что он не доверял абверовским подделкам. Встречаясь и работая с другими агентами, он слышал страшные истории о грубых и очевидных ошибках в документах, изготовленных германской разведкой: неряшливых шрифтах, плохой бумаге и даже орфографических ошибках в самых простых английских словах. В разведшколе, куда его послали для обучения шифровальному делу, ходили слухи о том, что при взгляде на определенную серию номеров продовольственных карточек любому полицейскому в Англии становится ясно, что их владелец – германский шпион.
Вольф взвесил все «за» и «против» и выбрал наименее рискованный вариант, но ошибся, и теперь ему некуда было идти.
Он поднялся на ноги, взял чемоданы и зашагал прочь.
Он подумал о своей семье. Его мать и отчим умерли, но в Каире у него были три сводных брата и сводная сестра. Им будет трудно его спрятать. Их будут допрашивать, как только англичане узнают о личности владельца виллы, а это может случиться уже сегодня; и даже если они ради него и скажут неправду, слуги их наверняка выдадут. Кроме того, он не очень им доверял, так как после смерти отчима Ахмеду, как старшему сыну, достался дом и часть наследства, хотя он и был европейцем и приемным, а не родным сыном. Это вызвало у родственников чувство горечи, потребовалось вмешательство адвокатов, но Алекс был тверд, и его родня так никогда ему этого и не простила.
Он подумал, не поселиться ли ему в отеле «Шепард». К сожалению, полиция тоже наверняка об этом подумала: в «Шепарде» уже, вероятно, есть описание убийцы из Асьюта. Остальные крупные отели его тоже скоро получат. Оставались еще пансионы. Будут ли они предупреждены, зависит от того, насколько тщательно сработает полиция. Поскольку дело касалось англичан, полиция, возможно, посчитает своим долгом действовать педантично. И все же управляющие небольших пансионов часто бывали очень заняты, чтобы уделять слишком много внимания пронырливым полицейским.
Он вышел из Гарден-Сити и направился к южной части города. Улицы здесь стали еще более оживленными и шумными, чем были до его отъезда из Каира. Появилось бессчетное множество военных не только в британской форме, но и в австралийской, новозеландской, польской, югославской, палестинской, индийской и греческой. Стройные, цветущие египетские девушки выгодно контрастировали с краснолицыми и вялыми от жары европейками. Вольфу показалось, что среди женщин более старшего возраста стало меньше тех, кто носил традиционные черные платья и паранджу. Мужчины по-прежнему здоровались друг с другом в той же жизнерадостной манере, широко размахиваясь правой рукой перед громким хлопком рукопожатия, продолжавшегося не менее одной-двух минут, в течение которого они возбужденно говорили, держа друг друга за плечо левой рукой. Нищие и уличные разносчики благоденствовали, пользуясь наплывом наивных европейцев. Вольф в своей галабее был в безопасности, в то время как иностранцев осаждали калеки, женщины с детьми, облепленными мухами, мальчишки-чистильщики обуви и мужчины, продававшие все на свете, начиная от использованных лезвий и кончая гигантскими авторучками, в которых, по их словам, одной заправки чернил хватало на шесть месяцев.
С уличным движением дело обстояло еще хуже. Медленные, отталкивающего вида трамваи были переполнены более, чем когда-либо: пассажиры с риском для себя висли на подножках, набивались в кабину к водителю и сидели, скрестив ноги, на крыше. С автобусами и такси было не лучше: видимо, запчастей не хватало, поэтому у многих машин были разбитые стекла, сдутые шины и барахлившие двигатели, отсутствовали фары или дворники на лобовом стекле. Вольф увидел два такси: старый «моррис» и еще более древний «паккард», которые больше не могли двигаться самостоятельно и их тащили ослы. Единственными приличными машинами были чудовищные американские лимузины, принадлежащие местным богатеям, и изредка попадавшиеся довоенные английские «остины». С автомобилями отчаянно соревновались запряженные лошадьми повозки, крестьянские телеги, влекомые мулами, и домашний скот: верблюды, овцы и козы, которых по египетскому закону, почти никогда не соблюдавшемуся, не разрешалось перегонять через центр города.
А какой при этом был шум!
Трамваи беспрестанно звонили. Попадая в заторы, все автомобили сигналили. Извозчики и погонщики верблюдов, стараясь не отстать от них, кричали во весь голос. Во многих магазинах и во всех кафе из дешевых радиоприемников, включенных на полную громкость, неслась арабская музыка. Уличные торговцы то и дело приставали к прохожим, которые отгоняли их прочь. Лаяли собаки, а над головами кружили бумажные змеи. Время от времени все эти звуки перекрывались ревом аэроплана.
«Это мой город, – подумал Вольф. – Здесь они меня не поймают».
В Каире около дюжины известных пансионов, обслуживающих туристов разных национальностей: швейцарцев, австрийцев, немцев, датчан и французов. Он подумал о них, но затем отверг этот вариант, как слишком очевидный. В конце концов, Вольф вспомнил о дешевых меблированных комнатах, сдаваемых внаем монахинями в Булаке, портовом районе. В основном в них жили моряки, приплывшие по Нилу на паровых буксирах или фелюгах, груженных хлопком, углем, бумагой и камнем. Вольф был уверен, что его не ограбят и не убьют и что никто не подумает искать его там.
По мере того, как он удалялся все дальше от района отелей, народу на улицах становилось меньше. Реку он не видел, но изредка в проемах между тесно стоящими зданиями мелькали высокие треугольные паруса фелюг.
Общежитие располагалось в большом запущенном здании – бывшей вилле какого-то паши. Над аркообразным входом было прикреплено бронзовое распятие. Монахиня в черном платье поливала перед зданием маленькую цветочную клумбу. Сквозь арку Вольфу был виден прохладный тихий холл. Сегодня он с тяжелыми чемоданами прошел несколько миль и мечтал об отдыхе.
Из общежития вышли два египетских полицейских. Вольф быстрым взглядом окинул широкие кожаные пояса, неизменные солнцезащитные очки и военные прически, и сердце его упало. Он повернулся спиной к полицейским и заговорил по-французски с монахиней:
– Доброе утро, сестра.
Она перестала поливать цветы, выпрямилась и улыбнулась ему.
– Добрый день. – Она была на удивление молода. – Вам нужна комната?
– Комната мне не нужна. Только ваше благословение.
Двое полицейских приближались, и Вольф внутренне напрягся, продумывая ответы на возможные вопросы и одновременно выбирая, в какую сторону бежать, если дело примет плохой оборот; они прошли мимо, споря о скачках.
– Да благословит вас Господь, – сказала монахиня.
Вольф поблагодарил ее и зашагал дальше. Дела обстояли хуже, чем он себе представлял. Полиция, должно быть, проверяла повсюду. Вольф стер себе все ноги, от тяжелых чемоданов у него болели руки. Он чувствовал разочарование и некоторое негодование: город был известен своей хаотичностью, но, несмотря на это, им удалось довольно четко организовать операцию по его поимке. По той же дороге он направился обратно в центр города. У него вновь возникло чувство, знакомое ему по пустыне: словно он будет идти без конца и никогда никуда не придет.
Вдалеке Вольф заметил знакомую высокую фигуру Хуссейна Фахми, старого школьного товарища. На какое-то мгновение Вольф остановился, как парализованный: Хуссейн, конечно, его приютит, и, наверное, ему можно довериться, но у него были жена и трое детей, и как им объяснить, что у них будет жить дядя Ахмед, но что это тайна, и они не должны даже упоминать его имя в разговорах с друзьями. Да вообще, как Вольф объяснит все это самому Хуссейну?
Хуссейн бросил взгляд в сторону Вольфа, но тот быстро повернулся и перешел на другую сторону улицы, прячась за трамваем. Оказавшись на противоположной стороне, он, не оглядываясь, быстро зашагал по переулку. Нет, ему нельзя было искать приют у бывших школьных друзей.
Переулок вывел его на соседнюю улицу рядом с немецкой школой. Интересно, открыта ли она еще: многие немцы в Каире были интернированы. Он направился к школе, но затем увидел военный патруль, проверяющий документы прямо перед зданием. Вольф быстро развернулся и зашагал в обратную сторону.
Надо было прекращать это шатание по улицам.
Он чувствовал себя, как крыса в лабиринте: в какую бы сторону ни пошел, ему везде преграждали дорогу. Вольф заметил такси, большой старый «форд», из-под капота которого со свистом вырывался пар. Он помахал рукой и вскочил в притормозивший автомобиль. Дал шоферу какой-то адрес, и машина рывком дернулась с места на третьей скорости, очевидно, единственной, которая работала. По дороге они дважды останавливались доливать воду в кипящий радиатор, и Вольф съеживался на заднем сиденье, стараясь спрятать свое лицо.
В конце концов они приехали в коптский район Каира – старое христианское гетто.
Вольф расплатился с шофером и пошел вниз по ступенькам. Он дал несколько пиастров старой женщине, которая сидела у большого деревянного шлагбаума, и она впустила его.
Это был островок темноты и тишины посреди бурного моря Каира. Вольф брел по его узким проходам и слушал низкое пение, слабо доносившееся из древних церквей. Он прошел мимо школы, синагоги и подвала, куда, согласно легенде, Мария принесла младенца Иисуса, и в конце концов вошел в маленькую церковь.
Служба должна была вот-вот начаться. Вольф поставил свои драгоценные чемоданы рядом со скамьей. Он поклонился изображениям святых на стене, потом подошел к алтарю, преклонил колена и поцеловал руку священника. Затем вернулся к своей скамье и сел.
Хор начал петь отрывок из Священного писания на арабском языке. Вольф устроился поудобнее на своем месте. Здесь он будет в безопасности до наступления темноты. Затем он предпримет последнюю попытку.
* * *
«Ча-ча» был большим ночным клубом на открытом воздухе, расположенным в саду около реки. Свободных мест, как всегда, не было. Вольф постоял в очереди вместе с британскими офицерами и их подругами, ожидая, пока обслуга поставит импровизированные столики на козлах повсюду, где только остались свободные места. Комик со сцены говорил: «Пусть только Роммель доберется до „Шепарда“ – оттуда быстро не уходят».Вольф наконец сел за столик и заказал бутылку шампанского. Вечер был теплый, и огни рампы еще больше накаляли воздух. Публика была в подпитии: мучила жажда, а подавали только шампанское, и все быстро пьянели. Начали вызывать звезду программы Соню Эль-Арам.
Сначала им пришлось выслушать страдающую излишним весом гречанку, которая пела «Я увижу тебя во сне» и «У меня никого нет» (что вызвало дружный смех). Затем объявили Соню. Она, однако, вышла не сразу. Минуты шли, и публика изнывала от нетерпения. Наконец, когда, казалось, вот-вот начнутся беспорядки, зазвучала барабанная дробь, софиты погасли и наступила тишина.
Когда свет прожектора упал на сцену, там неподвижно стояла Соня с простертыми к небу руками. На ней были прозрачные шаровары и расшитый блестками бюстгальтер, а тело ее покрывал слой белой пудры. Зазвучала музыка – барабаны и труба – и она начала свой танец.
* * *
Вольф потягивал шампанское и улыбался. Ей по-прежнему не было равных.Она медленно раскачивала бедрами, притопывая ногами. Ее руки затрепетали, потом пришли в движение плечи и грудь; а затем по ее знаменитому животу прокатились волны, гипнотизируя зрителей. Музыка заиграла быстрее. Она закрыла глаза. Все части ее тела, казалось, двигались независимо друг от друга. У Вольфа, как, впрочем, у всех мужчин в зале, появилось чувство, что он с ней один на один, что ее танец предназначен только ему, что это не игра, не часть колдовского шоу, но что ее чувственные движения были инстинктивными, что она делала их, потому что не могла не делать, доведя себя до сексуального безумия своим собственным сладострастным телом. Зачарованные зрители, покрытые испариной, напряженно молчали. Соня двигалась все быстрее и быстрее, казалось, она достигла состояния полной экзальтации. После громкого аккорда музыка стихла. На мгновение установилась тишина. Соня издала короткий, резкий крик, затем упала на подогнувшиеся ноги с раздвинутыми коленями и стала отклоняться назад, пока не коснулась затылком пола. В этом положении она замерла: огни погасли. Зрители вскочили со своих мест под грохот собственных аплодисментов.
Огни вновь зажглись, сцена была пуста.
Соня никогда не бисировала свои номера.
Вольф встал с места. Он дал официанту фунт, что для большинства египтян равнялось трехмесячному заработку, и попросил провести его за кулисы. Официант проводил его до двери Сониной гримерной и удалился.
Вольф постучал в дверь.
– Кто там?
Вольф толкнул дверь.
Соня сидела на табурете в шелковом халате и снимала грим. Она увидела его отражение в зеркале и резко повернулась.
– Здравствуй, Соня, – произнес Вольф.
Она пристально посмотрела на него и после мучительной паузы ответила:
– Негодяй.
* * *
Она совсем не изменилась.Она была красивой женщиной: блестящие черные волосы, длинные и густые; огромные, слегка навыкате карие глаза с пышными ресницами; высокие скулы, не дававшие ее лицу казаться слишком круглым; изящный, с горбинкой нос; пухлый рот с ровными белыми зубами. Тело с плавными линиями казалось бы полным, если бы не ее рост – на несколько дюймов выше среднего.
Глаза Сони гневно сверкали.
– Что ты здесь делаешь? Где ты пропадал? Что у тебя с лицом?
Вольф поставил на пол чемоданы и сел на диван. Он смотрел на нее снизу вверх. Соня стояла, уперев руки в бока, выдвинув вперед подбородок, натянув грудью зеленый шелк халата.
– Как ты красива, – сказал он.
– Убирайся отсюда.
Вольф внимательно изучал ее. Он слишком хорошо знал эту женщину, чтобы любить или не любить ее; она была частью его прошлого, как старый друг, который останется другом, несмотря на его недостатки, просто потому, что он всегда был с тобой. Вольфу хотелось знать, что произошло с Соней за годы, прошедшие после его отъезда из Каира. Вышла ли она замуж, купила ли дом, влюбилась ли, сменила ли менеджера, родила ли ребенка? В этот день, сидя в прохладной, полутемной церкви, он много думал о том, как себя с ней вести, но ничего не придумал, ибо не мог предугадать ее реакции. Она казалась сердитой и презрительной, но так ли это было на самом деле? Следует ли ему быть обаятельным и веселым, или агрессивным и грубым, или беспомощным и умоляющим?
– Мне нужна помощь, – произнес он ровным голосом.
Выражение ее лица не изменилось.
– Меня разыскивают англичане, – продолжал он. – Они следят за моим домом, а во всех отелях есть мое описание. Мне некуда идти. Я хочу поселиться у тебя.
– Пошел ты к черту, – ответила она.
– Дай мне объяснить, почему я от тебя ушел тогда.
– После двухлетнего отсутствия никакие объяснения тебе не помогут.
– Дай мне минуту, и я тебе все объясню. Ради… всего, что было.
– Я тебе ничего не должна.
Соня еще минуту свирепо смотрела на него, затем открыла дверь. Он подумал, что она собирается выгнать его. Затем она выглянула в коридор и крикнула:
– Эй, кто-нибудь, принесите мне выпить!
Вольф слегка расслабился.
Соня вернулась, притворив за собой дверь.
– Только минуту, – бросила она ему.
– Ты что, собираешься стоять надо мной, как тюремщик? Я не опасен. – Он улыбнулся.
– О нет, ты опасен, – возразила она, однако села опять на табурет и вновь занялась смыванием грима.
Он колебался. Еще одной проблемой, над которой он ломал голову, пока отсиживался в церкви, было то, как ей объяснить, почему он бросил ее, не попрощавшись, и ни разу не дал о себе знать. Ничего не могло быть убедительнее, чем правда. Ему страшно не хотелось раскрывать свою тайну, но придется ей все рассказать – положение его было отчаянным, и она – его единственная надежда.
– Ты помнишь, я ездил в 1938 году в Бейрут? – начал Вольф.
– Нет.
– Я еще привез тебе нефритовый браслет.
Их глаза встретились в зеркале.
– У меня его больше нет.
Он знал, что это неправда.
– Я ездил на встречу с офицером германской армии по имени Хайнц. Он предложил мне работать на Германию в предстоящей войне. Я согласился.
Она отвернулась от зеркала и посмотрела на него; в ее глазах он увидел нечто, вселившее в него надежду.
– Мне приказали вернуться в Каир и ждать от них вестей. Два года назад я получил от них известие. Меня вызывали в Берлин. Я поехал. Прошел там курс обучения, затем работал на Балканах и на Средиземноморье. В феврале я вернулся в Берлин для получения нового задания. Меня направили сюда…
– Что ты хочешь мне сказать? – недоверчиво спросила она. – Ты – шпион?
– Да.
– Я тебе не верю.
– Посмотри. – Он поднял с пола чемодан и открыл его. – Это радио для передачи донесений Роммелю. – Он снова закрыл его и открыл второй чемодан. – Это мои деньги.
Она уставилась на аккуратные пачки банкнот.
– Боже мой! – сказала она. – Это же целое состояние.
В дверь постучали. Вольф закрыл чемодан. Вошел официант с бутылкой шампанского в ведерке со льдом. Увидев Вольфа, он спросил:
– Принести еще один бокал?
– Нет, – нетерпеливо ответила Соня. – Идите.
Официант вышел. Вольф открыл бутылку, наполнил бокал, подал его Соне, затем сам сделал большой глоток прямо из горлышка.
– Послушай, – сказал он, – наша армия одерживает победы в пустыне. Мы можем им помочь. Им нужны сведения о британских силах: количестве человек, номерах дивизий, именах командиров, качестве вооружений и оборудования и, желательно, о планах операций. Мы находимся здесь, в Каире, и можем это все узнать. Потом, после победы немцев, мы станем героями.
– Мы?
– Ты можешь мне помочь. И первое, что необходимо сделать, это приютить меня. Ты ведь ненавидишь англичан, не так ли? Ты хочешь, чтобы их вышвырнули отсюда?
– Я бы это сделала для кого угодно, только не для тебя. – Она допила свое шампанское и налила еще.
Вольф взял бокал у нее из рук и выпил.
– Соня, если бы я только прислал тебе открытку из Берлина, англичане сразу бросили бы тебя в тюрьму. Ты же теперь все знаешь и не должна больше сердиться. – Он понизил голос. – Мы можем вернуть назад старые времена. У нас будет вкусная еда, самое лучшее шампанское, новая одежда, шикарные вечеринки и американская машина. Мы поедем в Берлин, ты будешь там звездой. Германия – это новый вид нации – мы будем господствовать над всем миром, и ты можешь стать принцессой. Мы… – он замолчал. Ничего из того, что он сказал, ее не трогало. Настало время использовать последний козырь. – Как поживает Фози?
Соня опустила глаза:
– Она ушла. Сука.
Вольф поставил бокал, затем обнял обеими руками Соню за шею. Не двигаясь, она подняла на него глаза. Взяв женщину большими пальцами за подбородок, он заставил ее подняться.
– Я найду нам другую Фози, – нежно произнес Вольф.
Он увидел, как неожиданно ее глаза увлажнились. Его руки заскользили вниз по шелковому халату, гладя ее бедра.
– Я единственный, кто знает, что тебе нужно. – Он приник к ее губам, прикусил ее губу зубами и держал так, пока не почувствовал вкус крови.
Соня закрыла глаза:
– Я тебя ненавижу, – простонала она.
* * *
Стоял прохладный вечер. Вольф шел по бечевнику вдоль Нила к плавучему домику. Лицо его больше не было воспалено, внутренности тоже пришли в норму. На нем был новый белый костюм, в руках он нес две сумки со своими любимыми лакомствами.Замалек был тихим и мирным островным пригородом. Резкий шум центрального Каира едва доносился сюда через широкое водное пространство. Медленная, мутная река мягко плескалась о плавучие домики, вытянувшиеся вдоль ее берега. Лодки самых разных форм и размеров, ярко раскрашенные и роскошно оснащенные, выглядели очень нарядными в лучах заходящего солнца.
Принадлежащий Соне домик был меньше, но богаче других. Мостки соединяли тропинку с верхней палубой, открытой ветру, но затененной от солнца тентом в бело-голубую полоску. Вольф зашел на палубу и начал спускаться по лестнице вниз. Внутри было тесно от мебели: стульев и диванов, столов и шкафчиков, набитых всякими безделушками. На носу судна находилась крошечная кухня. Темно-бордовые бархатные шторы от потолка до пола разделяли помещение на две части, отгораживая спальню. За ней, на корме, находилась ванная комната.