Страница:
Жена, кстати, тоже на дух не переносит этот его кабинет. Любит иногда выдать нечто вроде: «Твое плебейство прет изо всех щелей. Один твой кабинет на острове чего стоит…» «Конечно, им дай волю, так они все под «наркомовский стиль» укатают. Дубовые панели на стенах, товарищ Сталин с трубочкой читает газету «Правда», лампы – «кремлевки», «вертушки» с гербами, стол для совещаний, покрытый зеленым сукном… Дура. Возомнила из себя… Да если бы не я…» – думал Илья Борисович. Ему не единожды пришлось слетать в Москву, и не единожды пришлось там говорить с нужными людьми, и не просто говорить, а… говорить убедительно, чтобы сталинградский удельный трон перешел от уходящего на покой папеньки к его умнице дочери. – «А теперь, видишь ли, плебейские замашки у меня. С-сука».
– Илья Борисович, – тихим голосом начал Далдыченко, подкравшийся к столу Шатунова мягким кошачьим шагом, так не вязавшимся с его длинной, нескладной фигурой, – у меня все готово. Прикажете начинать?
– Цэрэушника будем включать в список?
– А как же, Илья Борисович. Они большие мастера вести тройную-четверную игру. Как же без него-то? – Далдыченко скорчил удивленную физиономию.
– Даже против своих?
– Илья Борисович, для людей нашей профессии своих-чужих не бывает. Есть интересы конторы, есть интересы страны, есть личные интересы, в конце концов… – начальник службы безопасности сделал брови домиком и выпятил губы, – воля ваша, но я считаю, необходимо проверить.
– Хорошо, хорошо, я согласен. Колосов еще не появился на горизонте?
– Обижаете, Илья Борисович. Вы бы узнали об этом в ту же секунду. Так я начинаю операцию?
– Добро. Начинай, и чем скорее, тем лучше. У тебя все? – Далдыченко утвердительно кивнул лысеющей головой. – Действуй. Появятся первые результаты, тут же ко мне. Постой. А может быть, все-таки меня прослушали?
– Исключено. Абсолютно. – Далдыченко отрицательно покачал головой.
– Ладно. Иди. – Шатунов сделал неопределенный жест рукой. – Нет. Постой. Не надо начинать. Дождемся, когда уедет Голдштейн. Я тебе дам команду.
Начальник службы безопасности выскользнул из кресла и так же тихо, по-кошачьи, как и вошел, покинул кабинет. Смешно сказать, но миллиардер Шатунов чувствовал себя в обществе этого худого, осторожного человека с кошачьими повадками не совсем в своей тарелке. Поэтому, оставшись в одиночестве, он почувствовал некоторое облегчение.
Операция, о которой шла речь, была ничем иным, как старым, древним, как мир, способом выявления «крота». Кто-то в самом ближайшем окружении Шатунова работал против него. Это выяснилось, когда проект «Вакцина» вышел на финишную прямую. До того все шло гладко, даже слишком гладко.
Осенью 2013 года с Ильей связался недавно снятый со своего поста орловский губернатор, которого все близко знавшие его люди звали «дедом», отчасти за возраст, а отчасти за незлобивый нрав и умение решать свои непростые губернаторские задачи без насилия и откровенной подлости. «Дед» настойчиво просил Илью принять некоего Данко. Обещал, что результатом этой встречи может стать весьма перспективный бизнес-проект.
В июне 2015-го Шатунов получил почти одновременно две новости: о смерти Данко и об успешном завершении работ по созданию вакцины. Некто Свирский, заменивший Данко, подтверждал условия их джентльменского соглашения и сообщал, что он готов выехать с результатами работы в любую минуту, как только Шатунов пришлет за ним. Человек, приехавший к Свирскому, должен был представить письменное согласие Шатунова выполнить ряд условий, на которых коллектив разработчиков передавал все права на вакцину Илье Борисовичу, а также закрыть финансовую сторону вопроса. Все это было обговорено с Данко еще при первой встрече, и Шатунова нисколько не смущали их дурацкие требования, тем более что материальные затраты были смехотворно малы. Речь шла о двенадцати миллионах. Сначала Свирский хотел получить их наличными в Орле, потом, через несколько дней, попросил перевести их в один из швейцарских банков на свое имя.
Сложности начались там, где их никто не ожидал. Илья Борисович отправил за Свирским свой самолет, нисколько не задумываясь о безопасности данного мероприятия. Да у него и в голове не было ничего подобного! Как только его самолет приземлился на орловском аэродроме и, закончив пробежку, подрулил к неказистому зданию аэропорта, к самолету подъехала старая расхристанная «Волга» с надписью на борту «Руководитель полетов». Из нее выбрались на бетонку пятеро мордоворотов в униформах коммерческой авиакомпании «O-line» и подошли вплотную к трапу шатуновского «Гольфстрима».
– Эй, парни, какие у вас проблемы? – наигранно-весело спросил один из прилетевших, стоя в проеме двери.
– Вы осуществляете незарегистрированный рейс, к тому же игнорируете попытки диспетчерской службы вступить с вами в контакт. Вы создали аварийную обстановку в воздухе, – угрюмо ответил «руководитель полетов». – Придется старшему пройти с нами и разобраться с диспетчерской службой.
– Хорошо, я готов, здесь какое-то недоразумение, – согласился посланец Шатунова.
В сопровождении двоих мордоворотов он проследовал в здание аэропорта. Двое оставшихся членов экипажа подняли трап и ждали полчаса. Заподозрив неладное, решили выйти наружу и побеседовать с мордоворотами, но, опустив трап, увидели направленное на них оружие. Слава Богу, ребята были не промах, и расправиться с этими тремя для них проблем не составило. После этого они рванули на выручку к своему командиру. Нашли его в одном из служебных помещений аэропорта, избитого и истерзанного, в окружении четырех ментов. Освободив командира, загрузились в самолет и в спешном порядке убрались домой.
По возвращении допрашивал их лично Шатунов в компании с шефом своей службы безопасности.
– Чего они от тебя добивались? – тихим, как всегда, голосом спросил Далдыченко.
– Все, как обычно, товарищ генерал, – оперативник растянул в кривой усмешке разбитые губы, – адреса, пароли, явки. Они не знают, кто, они не знают, где, но они твердо знают, что в Орле живет человек, у которого есть вакцина против птичьего гриппа. Его имя и адрес они у меня и выколачивали. На мое счастье это были обычные, хамские менты. Если бы они оказались профессионалами… Ну, побои, положим, я бы еще выдержал, но если бы вкололи «сыворотку правды»…
– А ты уверен, что тебе ее не вкололи? – поджав по-змеиному тонкие губы, прошипел Далдыченко.
– Абсолютно, товарищ генерал. Можете проверить, от укола должен был бы остаться след…
Проект оказался на грани срыва. Следующей попыткой была отправка многочисленной, хорошо вооруженной команды на вертолете. Он должен был сесть где-нибудь в поле, за городом, а команда должна была незаметно просочиться в город, найти Свирского, доставить его любой ценой к вертолету… А дальше уже, как говорится, дело техники. План был замечательный, но… Последний радиообмен с экипажем состоялся, как только вертолет пересек границу Орловской области:
– Остров, остров, надо мной крутятся два «Мига»!
– Кто, кто?
– Конь в пальто! Два истребителя! Они меня заставляют садиться!
– Ни в коем случае не садись! Ты слышишь?! Не садись! Уходи обратно! Немедленно! Уходи обратно!
Треск в наушниках, и связь оборвалась. Потом запросили подтверждения у соседей. Из Воронежа сообщили, что да, потерпел катастрофу вертолет Ми-8, правда, упал он на территории Липецкой, а не Воронежской области. Выживших после катастрофы не оказалось.
После этого случая у них с Далдыченко состоялся разговор:
– Илья Борисович, похоже, у нас завелся «крот».
– Кто? – не понял Шатунов.
– «Крот», так на нашем профессиональном жаргоне называют тайных агентов, работающих на противника, – уточнил Далдыченко.
– Федор Несторович, а ты не перегибаешь палку, а? – сощурив глаза, спросил Шатунов. – Тайный агент орловского губернатора! Звучит-то как. Бред какой-то.
– Судите сами, Илья Борисович, но ничем иным два таких провала объяснить невозможно, – настаивал он. – Мне ли вам говорить, но на кону огромные деньги. К тому же у этого проекта есть еще один аспект. Тот, у кого в руках будет эта вакцина, получает фактическую власть над миром. Когда начнется пандэмия, а, видит Бог, ждать недолго осталось, именно он будет решать, кому жить, а кому умереть. А касательно того, что вам кажется несуразным выражение «тайный агент орловского губернатора», так… Вы вот сделали ставку на американцев, а, кто знает, на какую мировую силу сделал ставку он? Российская Федерация ведь уже не игрок на мировом поле. Да и, по моим сведениям, парень не так прост, как кажется. Он уже подмял под себя своих соседей из Курска, Брянска, Белгорода и Липецка.
– Вон уже собственными ВВС обзавелся, – с тоской в голосе добавил Шатунов.
– И не мудрено, – продолжал Далдыченко, – как раз на территории этих областей базируется истребительная авиадивизия. Небось, приплачивает им трохи, и вот они уже его. Ведь вы же скупили Каспийскую флотилию. А ему что мешает? Так что… Орловский губернатор – это только звучит несерьезно, а на самом деле соперник он очень даже серьезный…
– Хорошо, хорошо, что мы можем предпринять еще? – Илья Борисович стал заметно нервничать.
– Можно, конечно, отправить машину, поставив на нее маячок, а с помощью ваших американских компаньонов договориться с АНБ, чтобы за ней проследили со спутника. Адрес Свирского ребятам сообщить, когда они уже будут в Орле. Если их не схватят, конечно, к тому времени. Со спутника за всем этим можно понаблюдать. Но…
– Что но? – переспросил Шатунов.
– Мне этот вариант самому не нравится. Слишком зыбко все… – Далдыченко пожевал губами, потом, бросив быстрый взгляд на патрона, снова опустил глаза, – если противная сторона будет действовать профессионально, тонко, чего, правда, до сих пор не наблюдалось, то все наши ухищрения пойдут насмарку. Они просто дождутся, пока наши люди выйдут на Свирского, и только потом возьмут их. Так что… Я думаю, сначала надо готовить и проводить операцию по выявлению «крота», и только после этого посылать за Свирским.
– Сколько это может занять времени? – раздраженно спросил Илья Борисович.
Далдыченко пожал узкими, худыми плечами и, слегка задумавшись, ответил:
– Одна-две недели, может быть…
– У нас нет столько времени, – перебил его хозяин.
Глава 11.
– Илья Борисович, – тихим голосом начал Далдыченко, подкравшийся к столу Шатунова мягким кошачьим шагом, так не вязавшимся с его длинной, нескладной фигурой, – у меня все готово. Прикажете начинать?
– Цэрэушника будем включать в список?
– А как же, Илья Борисович. Они большие мастера вести тройную-четверную игру. Как же без него-то? – Далдыченко скорчил удивленную физиономию.
– Даже против своих?
– Илья Борисович, для людей нашей профессии своих-чужих не бывает. Есть интересы конторы, есть интересы страны, есть личные интересы, в конце концов… – начальник службы безопасности сделал брови домиком и выпятил губы, – воля ваша, но я считаю, необходимо проверить.
– Хорошо, хорошо, я согласен. Колосов еще не появился на горизонте?
– Обижаете, Илья Борисович. Вы бы узнали об этом в ту же секунду. Так я начинаю операцию?
– Добро. Начинай, и чем скорее, тем лучше. У тебя все? – Далдыченко утвердительно кивнул лысеющей головой. – Действуй. Появятся первые результаты, тут же ко мне. Постой. А может быть, все-таки меня прослушали?
– Исключено. Абсолютно. – Далдыченко отрицательно покачал головой.
– Ладно. Иди. – Шатунов сделал неопределенный жест рукой. – Нет. Постой. Не надо начинать. Дождемся, когда уедет Голдштейн. Я тебе дам команду.
Начальник службы безопасности выскользнул из кресла и так же тихо, по-кошачьи, как и вошел, покинул кабинет. Смешно сказать, но миллиардер Шатунов чувствовал себя в обществе этого худого, осторожного человека с кошачьими повадками не совсем в своей тарелке. Поэтому, оставшись в одиночестве, он почувствовал некоторое облегчение.
Операция, о которой шла речь, была ничем иным, как старым, древним, как мир, способом выявления «крота». Кто-то в самом ближайшем окружении Шатунова работал против него. Это выяснилось, когда проект «Вакцина» вышел на финишную прямую. До того все шло гладко, даже слишком гладко.
Осенью 2013 года с Ильей связался недавно снятый со своего поста орловский губернатор, которого все близко знавшие его люди звали «дедом», отчасти за возраст, а отчасти за незлобивый нрав и умение решать свои непростые губернаторские задачи без насилия и откровенной подлости. «Дед» настойчиво просил Илью принять некоего Данко. Обещал, что результатом этой встречи может стать весьма перспективный бизнес-проект.
В июне 2015-го Шатунов получил почти одновременно две новости: о смерти Данко и об успешном завершении работ по созданию вакцины. Некто Свирский, заменивший Данко, подтверждал условия их джентльменского соглашения и сообщал, что он готов выехать с результатами работы в любую минуту, как только Шатунов пришлет за ним. Человек, приехавший к Свирскому, должен был представить письменное согласие Шатунова выполнить ряд условий, на которых коллектив разработчиков передавал все права на вакцину Илье Борисовичу, а также закрыть финансовую сторону вопроса. Все это было обговорено с Данко еще при первой встрече, и Шатунова нисколько не смущали их дурацкие требования, тем более что материальные затраты были смехотворно малы. Речь шла о двенадцати миллионах. Сначала Свирский хотел получить их наличными в Орле, потом, через несколько дней, попросил перевести их в один из швейцарских банков на свое имя.
Сложности начались там, где их никто не ожидал. Илья Борисович отправил за Свирским свой самолет, нисколько не задумываясь о безопасности данного мероприятия. Да у него и в голове не было ничего подобного! Как только его самолет приземлился на орловском аэродроме и, закончив пробежку, подрулил к неказистому зданию аэропорта, к самолету подъехала старая расхристанная «Волга» с надписью на борту «Руководитель полетов». Из нее выбрались на бетонку пятеро мордоворотов в униформах коммерческой авиакомпании «O-line» и подошли вплотную к трапу шатуновского «Гольфстрима».
– Эй, парни, какие у вас проблемы? – наигранно-весело спросил один из прилетевших, стоя в проеме двери.
– Вы осуществляете незарегистрированный рейс, к тому же игнорируете попытки диспетчерской службы вступить с вами в контакт. Вы создали аварийную обстановку в воздухе, – угрюмо ответил «руководитель полетов». – Придется старшему пройти с нами и разобраться с диспетчерской службой.
– Хорошо, я готов, здесь какое-то недоразумение, – согласился посланец Шатунова.
В сопровождении двоих мордоворотов он проследовал в здание аэропорта. Двое оставшихся членов экипажа подняли трап и ждали полчаса. Заподозрив неладное, решили выйти наружу и побеседовать с мордоворотами, но, опустив трап, увидели направленное на них оружие. Слава Богу, ребята были не промах, и расправиться с этими тремя для них проблем не составило. После этого они рванули на выручку к своему командиру. Нашли его в одном из служебных помещений аэропорта, избитого и истерзанного, в окружении четырех ментов. Освободив командира, загрузились в самолет и в спешном порядке убрались домой.
По возвращении допрашивал их лично Шатунов в компании с шефом своей службы безопасности.
– Чего они от тебя добивались? – тихим, как всегда, голосом спросил Далдыченко.
– Все, как обычно, товарищ генерал, – оперативник растянул в кривой усмешке разбитые губы, – адреса, пароли, явки. Они не знают, кто, они не знают, где, но они твердо знают, что в Орле живет человек, у которого есть вакцина против птичьего гриппа. Его имя и адрес они у меня и выколачивали. На мое счастье это были обычные, хамские менты. Если бы они оказались профессионалами… Ну, побои, положим, я бы еще выдержал, но если бы вкололи «сыворотку правды»…
– А ты уверен, что тебе ее не вкололи? – поджав по-змеиному тонкие губы, прошипел Далдыченко.
– Абсолютно, товарищ генерал. Можете проверить, от укола должен был бы остаться след…
Проект оказался на грани срыва. Следующей попыткой была отправка многочисленной, хорошо вооруженной команды на вертолете. Он должен был сесть где-нибудь в поле, за городом, а команда должна была незаметно просочиться в город, найти Свирского, доставить его любой ценой к вертолету… А дальше уже, как говорится, дело техники. План был замечательный, но… Последний радиообмен с экипажем состоялся, как только вертолет пересек границу Орловской области:
– Остров, остров, надо мной крутятся два «Мига»!
– Кто, кто?
– Конь в пальто! Два истребителя! Они меня заставляют садиться!
– Ни в коем случае не садись! Ты слышишь?! Не садись! Уходи обратно! Немедленно! Уходи обратно!
Треск в наушниках, и связь оборвалась. Потом запросили подтверждения у соседей. Из Воронежа сообщили, что да, потерпел катастрофу вертолет Ми-8, правда, упал он на территории Липецкой, а не Воронежской области. Выживших после катастрофы не оказалось.
После этого случая у них с Далдыченко состоялся разговор:
– Илья Борисович, похоже, у нас завелся «крот».
– Кто? – не понял Шатунов.
– «Крот», так на нашем профессиональном жаргоне называют тайных агентов, работающих на противника, – уточнил Далдыченко.
– Федор Несторович, а ты не перегибаешь палку, а? – сощурив глаза, спросил Шатунов. – Тайный агент орловского губернатора! Звучит-то как. Бред какой-то.
– Судите сами, Илья Борисович, но ничем иным два таких провала объяснить невозможно, – настаивал он. – Мне ли вам говорить, но на кону огромные деньги. К тому же у этого проекта есть еще один аспект. Тот, у кого в руках будет эта вакцина, получает фактическую власть над миром. Когда начнется пандэмия, а, видит Бог, ждать недолго осталось, именно он будет решать, кому жить, а кому умереть. А касательно того, что вам кажется несуразным выражение «тайный агент орловского губернатора», так… Вы вот сделали ставку на американцев, а, кто знает, на какую мировую силу сделал ставку он? Российская Федерация ведь уже не игрок на мировом поле. Да и, по моим сведениям, парень не так прост, как кажется. Он уже подмял под себя своих соседей из Курска, Брянска, Белгорода и Липецка.
– Вон уже собственными ВВС обзавелся, – с тоской в голосе добавил Шатунов.
– И не мудрено, – продолжал Далдыченко, – как раз на территории этих областей базируется истребительная авиадивизия. Небось, приплачивает им трохи, и вот они уже его. Ведь вы же скупили Каспийскую флотилию. А ему что мешает? Так что… Орловский губернатор – это только звучит несерьезно, а на самом деле соперник он очень даже серьезный…
– Хорошо, хорошо, что мы можем предпринять еще? – Илья Борисович стал заметно нервничать.
– Можно, конечно, отправить машину, поставив на нее маячок, а с помощью ваших американских компаньонов договориться с АНБ, чтобы за ней проследили со спутника. Адрес Свирского ребятам сообщить, когда они уже будут в Орле. Если их не схватят, конечно, к тому времени. Со спутника за всем этим можно понаблюдать. Но…
– Что но? – переспросил Шатунов.
– Мне этот вариант самому не нравится. Слишком зыбко все… – Далдыченко пожевал губами, потом, бросив быстрый взгляд на патрона, снова опустил глаза, – если противная сторона будет действовать профессионально, тонко, чего, правда, до сих пор не наблюдалось, то все наши ухищрения пойдут насмарку. Они просто дождутся, пока наши люди выйдут на Свирского, и только потом возьмут их. Так что… Я думаю, сначала надо готовить и проводить операцию по выявлению «крота», и только после этого посылать за Свирским.
– Сколько это может занять времени? – раздраженно спросил Илья Борисович.
Далдыченко пожал узкими, худыми плечами и, слегка задумавшись, ответил:
– Одна-две недели, может быть…
– У нас нет столько времени, – перебил его хозяин.
Глава 11.
Разводить костер решили на берегу. Хотя на реке и было попрохладнее, но ночевать решили на твердой земле. За прошедшие дни вода успела поднадоесть всем. Остатки съестного, собранного им в дорогу Леной, закончились еще утром и, хотя сегодняшнюю рыбалку нельзя было назвать неудачной (у них еще оставалась крупная рыбина, не считая мелочи), Мишка и профессор вызвались сходить на ближайший хутор, домики которого виднелись в километре отсюда. «Может быть, удастся хлеба купить или картошки», – предположил Михаил, отправляясь на разведку.
Бросив плот, расположились в сотне метров от берега, невысокого, но в этом месте обрывистого, среди копешек свежескошенного сена. Это самое сено и стало главным аргументом при выборе места ночевки.
Красный шар заходящего солнца уже оседлал высокий правый берег реки. Костерок весело горел невысоким бездымным пламенем, потрескивая угольками. В котелке лениво булькала уха.
– Папа, смотри, они возвращаются, – громко сказала Вика.
– И с ними идет кто-то еще, – добавила Марина.
Виктор, сидевший на корточках у костра и разравнивающий прутиком угли, поднялся на ноги и, приложив ладонь козырьком ко лбу, посмотрел в сторону хутора. Действительно, фигурок было три. Сделал несколько шагов в сторону, нагнулся, поднял автомат и набросил ремень на плечо.
– На всякий случай, – пояснил он.
– Да, – поддержала его Марина, вытащив из-за пояса пистолет и тщательно осмотрев его, – что-то давно у нас не было никаких приключений.
Идущие приближались, и уже можно было рассмотреть, что они ведут между собой вполне мирную беседу, а в поведении незнакомца нет никаких признаков агрессии. Виктор отложил оружие в сторону.
Солнце уже давно закатилось за правый берег Дона. Только там, где еще недавно было солнце, тонкой полоской разливалась над берегом серо-желтая хмарь, а на востоке уже сгущались синие сумерки, скапливающиеся черными чернильными лужами возле каждого бугорка, каждой едва заметной неровности почвы. Хутор Ромашков растворялся в ночи, исчезая на глазах, как заколдованный замок. В густеющем, напитывающимся влагой, как губка, воздухе стоял монотонный шум, наполняющий вечернюю степь от края и до края; беспрестанно трещали кузнечики, где-то поблизости надоедливо скрипела цикада, посвистывали перепела, а в зарослях у реки начинала пробовать голос какая-то птаха.
Фф-фь-ю-ю, – вдруг разрезал воздух, как нагайкой, разбойничий посвист, а вслед за этим прогремели два выстрела, дробясь и множась эхом от зеркальной поверхности реки.
Из-под берега, в том месте, где оставался на якорях брошенный плот, вынеслись три всадника и галопом рванули в сторону хутора.
Ромашков было решено обойти, а после него уже выйти на проселочную дорогу, ведущую в станицу. Самое сложное было – идти по бездорожью, да еще при блеклой, скупой, почти не дающей света луне. Ноги то и дело норовили зацепиться за сурчину или запутаться в высокой траве, да и багаж, правда, уже не столь большой и громоздкий, как при выезде из Орла, давал о себе знать. Но когда выбрались на дорогу, шагать стало веселее. И луна, похожая на головку овечьего сыра с надкушенным краем, налилась сочным белым светом, щедро проливающимся на пыльную грунтовку.
Шли не торопясь, небольшой плотной группой, только Вика и проводник, оторвавшись от остальных шагов на пять, держались впереди всех. Иногда, поставив вещи прямо в пыль, на дорогу, отдыхали, а отдохнув, снова двигались вперед.
– Отец Василий, – спросила Марина, – а вам уже известно, что произошло в Москве?
– Да, – печально ответил он, – эпидемия.
– Как эпидемия? – встрепенулась она. – А про бомбу вы ничего не слушали?
– Кто говорит – бомба, кто – эпидемия. – Отец Василий остановился и опустил сумку на землю. – Все одно – кара Господня за грехи наши, за то, что погрязли в пороках многочисленных, закоснели в неверии. И нет никому из нас спасения, всюду нас настигнет карающая десница…
– Постойте, постойте, – опешила Марина, – еще час назад вы утверждали, что мы язычники и не знаем Бога, и не ведаем, что творим. Нас сначала учить надо и просвещать, а потом уже наказывать, если что не так. Ваши слова?
– Ох, не знаю я, матушка, не знаю, – покачал седой головой старый священник, – совсем запутался. Москва ведь для меня – не просто картинка в телевизоре, приход у меня в Коломне был, так что частенько приходилось бывать в златоглавой. А друзья… А родственники… Не знаю… Я ведь не ученый богослов с Афона, я простой, полуграмотный поп, который до истины доходит не умом, а сердцем. Да и где она, та истина? Ищешь ее на ощупь, как слепой в темной комнате.
Молодежь, обнаружив, что остальные остановились, и они оторвались слишком далеко, уселись на обочине рядышком друг с другом дожидаться отставших.
– Нет, вы мне другое скажите, – не выдержал Анатолий Львович, – только без этих ваших карающих десниц. Вы всю Россию исходили-изъездили, людей много разных видели… Так вот, скажите, как, по-вашему, есть у нас как у народа, у нас как у страны, у нас как у цивилизации шанс на возрождение? Или же мы – несчастный, больной, вырождающийся народ, надломленный тяжкой ношей и обреченный на вымирание?
Парились вчетвером: двое московских товарищей, Шатунов и Колосов. Шатуновские банщики развели такой роскошный, медвяно пахнущий пар и так здорово орудовали разнообразными вениками, хлеща их тела, что Колосов, в третий раз выходя из парилки и ныряя в бассейн, подумал: «Как заново родился…» Пить пиво устроились в небольшой, вполне банного вида, комнате. Когда они вошли туда, закутанные в простыни, как римские патриции в тоги, один из гостей спросил:
– Ты же говорил, только пиво и раки. А водка зачем? И шампанское в ведерке… Фу-ты ну-ты, утонченность, что ли, свою демонстрируешь?
– Это я, Гурьян Данилович, решил подольститься к нашему независимому журналисту, – слегка придуриваясь, пояснил Шатунов. – Знаю, что он большой ценитель икры. А вот, что пить под икру будет – водочку, как русские, или шампанское, как аристократы, не ведаю… Вот и решил все предусмотреть…
– Правильно, правильно, Илюха, – густым басом поддержал Шатунова второй гость, высокий, атлетического сложения, но уже начавший заплывать жирком, пятидесятилетний мужик со смолянисто-черными, еще блестящими от воды, кудрями и запорожского вида усищами, – не слушай его. Это он из себя все целку строит, как бы кто не подумал, что Поповского олигархи купили… С потрохами… А мы – люди свободные, нам наплевать, кто что скажет. – Он уселся за стол, запустил ложку в судок с икрой и быстренько отправил ее в рот. Медленно пожевал, причмокивая толстыми красными губами, отчего усы его встопорщились, как у кота: – У-умм… Но иранская все-таки лучше.
– А это и есть иранская, – хитро улыбаясь, сказал Шатунов.
– Как он тебя, а, Герка? А ты думал, что с олигархами можно запанибрата? – поддел его Поповский, усаживаясь за стол. – Классовый враг, он и есть классовый враг.
– За что ж вы нас так не любите, Гурьян Данилович? – разводя руки в стороны, как бы сокрушаясь от сего прискорбного факта, дурашливо спросил Илья.
Прислуга внесла кружки с пивом и большущее блюдо с крупными, отборными раками.
– Уж не обессудьте… Мы – по-простому, по-нашенски, по-волжски, – продолжал скоморошничать Шатунов.
С обоими гостями Колосов действительно оказался знаком, то есть как знаком, неоднократно видел и того и другого на экране телевизора. Поповский Гурьян Данилович был то ли главным советником Президента, то ли его главным пиарщиком, но, судя по тому, что сначала Поповский провозглашал на телеэкране желательность и полезность для страны какого-либо мероприятия, а потом эта его идея претворялась в жизнь, человеком он был весьма влиятельным. А Герман Вилорович Борзенюк был независимым журналистом, не входящим в штат ни одного издания, ни одного телеканала или радиостанции. В былые времена его считали человеком Поповского, так как он в своих блестящих, по эффективности и эффектности, телепередачах в пух и прах разнес единственных серьезных соперников последнего. Впоследствии он, правда, перестал считаться членом команды Гурьяна Даниловича и даже, будучи коммунистом, чехвостил нынешнюю власть при каждом удобном моменте. Во всяком случае, Колосов был удивлен, увидев их вместе.
– В последние годы нам многое удалось сделать для того, чтобы в обществе воцарилась стабильность, чтобы простой человек, наконец, почувствовал уверенность в завтрашнем дне, – говоря это, Поповский водрузил на нос невесть откуда взявшиеся очки с малюсенькими стеклышками без оправы.
– У-угм, – чуть не поперхнулся Борзенюк, только что сделавший изрядный глоток из кружки.
«Откуда он их достал, – подумал Колосов, – он что, и парился, что ли, с ними?» Он увлекся, потроша пучеглазого красного красавца-рака, и, только случайно подняв голову и поймав взгляд Поповского, удивительнейшим образом умудряющегося смотреть сквозь свои микроочки, повисшие на самом кончике его мясистого носа, понял, что эта тирада предназначена именно ему. До сих пор, в течение всего времени, что ему пришлось провести в этой компании, Колосову удавалось отмалчиваться, увиливая от участия в общем разговоре. А тут… Словно бес попутал…
– Ага. Стабильность. Абсолютная. Как на кладбище, – ответил Виктор, стараясь попасть в тон и не испортить атмосферу, как сказали бы его дети, «всеобщего прикола», установившуюся в отношениях этой троицы.
– Га-га-га, – заржал Борзенюк, затрясшись всем телом и проливая на себя пиво.
– Вот зря вы так, – мягким, ласковым тоном, каким обычно бабушки рассказывают сказки любимым внукам, начал Гурьян Данилович, – вам это, может быть, кажется неважным, а огромному большинству народа так надоели все эти перестройки, революции, реформы, преобразования, одним словом, катаклизмы всякие. И люди ценят то, что мы дали им спокойствие, закрыли наконец этот этап революций. Что? Разве не так?
– Ну, насчет того, что вам удалось закрыть этап революций, это вы обольщаетесь. Последние сто лет революции в России происходили с завидной регулярностью. И очередная революция уже на носу, – ответил Виктор.
– Позвольте, здесь вы передергиваете. Революций-то всего в России было – меньше чем пальцев на одной руке. Ну, в 1905-м, две – в 1917-м, ну и контреволюция в 1991-м, если вы и ее намерены считать, – продолжал мягко увещевать Поповский.
– Революция – это любое целенаправленное, относительно кратковременное насильственное воздействие на базис или надстройку для приведения их в равновесное состояние, имеющее конечной целью захват власти новым классом или ее сохранение действующим правящим классом. Я не делю революции на революции снизу и революции сверху, революции и контрреволюции. Это всего лишь термины. А суть явления – насилие. Хотя в некоторых случаях и бескровное. Так вот, исходя из этого определения к революциям 1905 – 07 годов и февральской 1917 года, добавляются «новая экономическая политика» 1921 года, коллективизация и начало индустриализации 1928 – 30 годов, «великая чистка» 1935 – 39 годов, «разоблачение культа личности» 1953 – 56, революция аппаратчиков 1964 – 65, горбачевская «перестройка» 1986 – 89, демократическая революция 1991 – 93 годов, «заговор молодых генералов КГБ» 1998 – 99. Все эти события поистине грандиозны и эпохальны и заслуживают своего названия революций хотя бы из-за того, какое влияние они оказали на судьбы десятков и сотен миллионов людей в нашей стране.
– Но для революции нужно наличие революционной ситуации. Как там у классиков? «Верхи не могут, низы не хотят»? А сейчас и верхи могут, и низы хотят, – уверенно сказал Поповский.
– Это поверхностный взгляд на ситуацию. Основное-то противоречие сохраняется, – ответил Виктор.
– Это какое же? Между производительными силами и производственными отношениями? – рассмеялся Поповский. – Да вы, я гляжу, марксист.
– Основное противоречие лежит внутри тех, кого вы назвали «верхами». Реалии сегодняшнего дня требуют создания современных общественно-политических и государственных институтов, таких как гражданское общество, свободные выборы, парламентаризм, политические партии, независимое правосудие, свободные СМИ, различные институции, следящие за соблюдением прав человека. И наши «верхи» их вроде бы создают. Но любое дело делается человеком, и любые институты без соответствующих их предназначению людей бессмысленны и даже вредны. Помните знаменитое «кадры решают все?» Для того, чтобы выдвинуть достойных людей из своей среды, общество должно быть конкурентным во всех своих областях от экономики до искусства. А вот честной конкуренции наши «верхи» как раз допустить и не хотят, и не могут, ибо в противном случае в самой ближайшей исторической перспективе лишатся своего экономического могущества, а затем и всего остального.
Колосов перевел дух, отхлебнул пива, затем продолжил:
– Вот и получается у нас вместо Государственной Думы – Верховный Совет, вместо свободных выборов – «вертикаль власти», а вместо постиндустриальной экономики – две трубы: нефтяная и газовая. Вот вам и противоречие: жизнь внутри страны «верхи» организовали, как при Николае I, а для внешнего мира им хочется казаться вполне современными, респектабельными господами XXI века.
Борзенюк, который во время длинной речи Виктора успел выпить несколько кружек пива и съесть целую гору раков, был настолько увлечен этим занятием, что для всех стало неожиданностью, когда он влез со своим комментарием:
– Одна маленькая поправочка. Николаю I подданные были нужны, он с них доход получал. Чем народу больше, тем выше доход. А нынешним народ не нужен. Плати ему пенсии, пособия всякие… Они спят и видят, когда же им, наконец, удастся один на один с трубой остаться. А народишку можно оставить немножко, так, для обслуги. И то, лучше таджиков завести. Ну что? Уел он тебя, Гурьяша?
Поповский сморщился, с раздражением ответив:
– Ну, о чем вы говорите! Какие-то революции, классы, базисы и надстройки. Весь мир живет в тишине и спокойствии… И только у нас базисы какие-то…
– В тишине и спокойствии живут там, где общество научилось сохранять равновесие между, так не любимыми вами, базисом и надстройкой, где постоянно совершенствуют и то и другое, где реформы практически перманентны и микроскопичны настолько, что они незаметны огромному большинству населения. А проводить реформы, как у нас – один раз в сотню лет, то, вот вам, пожалуйста, и катаклизмы. Мы застряли в эпохе позднего феодализма и все никак не переползем в буржуазное общество. Отсюда и революции эти, с завидной регулярностью случающиеся в России. – Колосов говорил уверенно и увлеченно, внутренне радуясь пристальному вниманию собеседника. – Марксисты утвердили за самим феноменом революции некий универсальный характер, имманентный каждому фазовому переходу из одного состояния общества в другое. Но с высоты XXI века можно смело утверждать, что революции происходят лишь при переходе от феодального, сословного общества к обществу буржуазному, поднимающему на свой флаг требования утверждения и широкого распространения в обществе основных свобод и общечеловеческих ценностей. Ни до этой эпохи, ни после нее мы не видим революций как «локомотивов истории». А сейчас на наших глазах во многих странах совершенно мирным и естественным образом происходит перерастание классического индустриального капитализма в постиндустриальную эпоху.
Бросив плот, расположились в сотне метров от берега, невысокого, но в этом месте обрывистого, среди копешек свежескошенного сена. Это самое сено и стало главным аргументом при выборе места ночевки.
Красный шар заходящего солнца уже оседлал высокий правый берег реки. Костерок весело горел невысоким бездымным пламенем, потрескивая угольками. В котелке лениво булькала уха.
– Папа, смотри, они возвращаются, – громко сказала Вика.
– И с ними идет кто-то еще, – добавила Марина.
Виктор, сидевший на корточках у костра и разравнивающий прутиком угли, поднялся на ноги и, приложив ладонь козырьком ко лбу, посмотрел в сторону хутора. Действительно, фигурок было три. Сделал несколько шагов в сторону, нагнулся, поднял автомат и набросил ремень на плечо.
– На всякий случай, – пояснил он.
– Да, – поддержала его Марина, вытащив из-за пояса пистолет и тщательно осмотрев его, – что-то давно у нас не было никаких приключений.
Идущие приближались, и уже можно было рассмотреть, что они ведут между собой вполне мирную беседу, а в поведении незнакомца нет никаких признаков агрессии. Виктор отложил оружие в сторону.
Солнце уже давно закатилось за правый берег Дона. Только там, где еще недавно было солнце, тонкой полоской разливалась над берегом серо-желтая хмарь, а на востоке уже сгущались синие сумерки, скапливающиеся черными чернильными лужами возле каждого бугорка, каждой едва заметной неровности почвы. Хутор Ромашков растворялся в ночи, исчезая на глазах, как заколдованный замок. В густеющем, напитывающимся влагой, как губка, воздухе стоял монотонный шум, наполняющий вечернюю степь от края и до края; беспрестанно трещали кузнечики, где-то поблизости надоедливо скрипела цикада, посвистывали перепела, а в зарослях у реки начинала пробовать голос какая-то птаха.
Фф-фь-ю-ю, – вдруг разрезал воздух, как нагайкой, разбойничий посвист, а вслед за этим прогремели два выстрела, дробясь и множась эхом от зеркальной поверхности реки.
Из-под берега, в том месте, где оставался на якорях брошенный плот, вынеслись три всадника и галопом рванули в сторону хутора.
Ромашков было решено обойти, а после него уже выйти на проселочную дорогу, ведущую в станицу. Самое сложное было – идти по бездорожью, да еще при блеклой, скупой, почти не дающей света луне. Ноги то и дело норовили зацепиться за сурчину или запутаться в высокой траве, да и багаж, правда, уже не столь большой и громоздкий, как при выезде из Орла, давал о себе знать. Но когда выбрались на дорогу, шагать стало веселее. И луна, похожая на головку овечьего сыра с надкушенным краем, налилась сочным белым светом, щедро проливающимся на пыльную грунтовку.
Шли не торопясь, небольшой плотной группой, только Вика и проводник, оторвавшись от остальных шагов на пять, держались впереди всех. Иногда, поставив вещи прямо в пыль, на дорогу, отдыхали, а отдохнув, снова двигались вперед.
– Отец Василий, – спросила Марина, – а вам уже известно, что произошло в Москве?
– Да, – печально ответил он, – эпидемия.
– Как эпидемия? – встрепенулась она. – А про бомбу вы ничего не слушали?
– Кто говорит – бомба, кто – эпидемия. – Отец Василий остановился и опустил сумку на землю. – Все одно – кара Господня за грехи наши, за то, что погрязли в пороках многочисленных, закоснели в неверии. И нет никому из нас спасения, всюду нас настигнет карающая десница…
– Постойте, постойте, – опешила Марина, – еще час назад вы утверждали, что мы язычники и не знаем Бога, и не ведаем, что творим. Нас сначала учить надо и просвещать, а потом уже наказывать, если что не так. Ваши слова?
– Ох, не знаю я, матушка, не знаю, – покачал седой головой старый священник, – совсем запутался. Москва ведь для меня – не просто картинка в телевизоре, приход у меня в Коломне был, так что частенько приходилось бывать в златоглавой. А друзья… А родственники… Не знаю… Я ведь не ученый богослов с Афона, я простой, полуграмотный поп, который до истины доходит не умом, а сердцем. Да и где она, та истина? Ищешь ее на ощупь, как слепой в темной комнате.
Молодежь, обнаружив, что остальные остановились, и они оторвались слишком далеко, уселись на обочине рядышком друг с другом дожидаться отставших.
– Нет, вы мне другое скажите, – не выдержал Анатолий Львович, – только без этих ваших карающих десниц. Вы всю Россию исходили-изъездили, людей много разных видели… Так вот, скажите, как, по-вашему, есть у нас как у народа, у нас как у страны, у нас как у цивилизации шанс на возрождение? Или же мы – несчастный, больной, вырождающийся народ, надломленный тяжкой ношей и обреченный на вымирание?
Парились вчетвером: двое московских товарищей, Шатунов и Колосов. Шатуновские банщики развели такой роскошный, медвяно пахнущий пар и так здорово орудовали разнообразными вениками, хлеща их тела, что Колосов, в третий раз выходя из парилки и ныряя в бассейн, подумал: «Как заново родился…» Пить пиво устроились в небольшой, вполне банного вида, комнате. Когда они вошли туда, закутанные в простыни, как римские патриции в тоги, один из гостей спросил:
– Ты же говорил, только пиво и раки. А водка зачем? И шампанское в ведерке… Фу-ты ну-ты, утонченность, что ли, свою демонстрируешь?
– Это я, Гурьян Данилович, решил подольститься к нашему независимому журналисту, – слегка придуриваясь, пояснил Шатунов. – Знаю, что он большой ценитель икры. А вот, что пить под икру будет – водочку, как русские, или шампанское, как аристократы, не ведаю… Вот и решил все предусмотреть…
– Правильно, правильно, Илюха, – густым басом поддержал Шатунова второй гость, высокий, атлетического сложения, но уже начавший заплывать жирком, пятидесятилетний мужик со смолянисто-черными, еще блестящими от воды, кудрями и запорожского вида усищами, – не слушай его. Это он из себя все целку строит, как бы кто не подумал, что Поповского олигархи купили… С потрохами… А мы – люди свободные, нам наплевать, кто что скажет. – Он уселся за стол, запустил ложку в судок с икрой и быстренько отправил ее в рот. Медленно пожевал, причмокивая толстыми красными губами, отчего усы его встопорщились, как у кота: – У-умм… Но иранская все-таки лучше.
– А это и есть иранская, – хитро улыбаясь, сказал Шатунов.
– Как он тебя, а, Герка? А ты думал, что с олигархами можно запанибрата? – поддел его Поповский, усаживаясь за стол. – Классовый враг, он и есть классовый враг.
– За что ж вы нас так не любите, Гурьян Данилович? – разводя руки в стороны, как бы сокрушаясь от сего прискорбного факта, дурашливо спросил Илья.
Прислуга внесла кружки с пивом и большущее блюдо с крупными, отборными раками.
– Уж не обессудьте… Мы – по-простому, по-нашенски, по-волжски, – продолжал скоморошничать Шатунов.
С обоими гостями Колосов действительно оказался знаком, то есть как знаком, неоднократно видел и того и другого на экране телевизора. Поповский Гурьян Данилович был то ли главным советником Президента, то ли его главным пиарщиком, но, судя по тому, что сначала Поповский провозглашал на телеэкране желательность и полезность для страны какого-либо мероприятия, а потом эта его идея претворялась в жизнь, человеком он был весьма влиятельным. А Герман Вилорович Борзенюк был независимым журналистом, не входящим в штат ни одного издания, ни одного телеканала или радиостанции. В былые времена его считали человеком Поповского, так как он в своих блестящих, по эффективности и эффектности, телепередачах в пух и прах разнес единственных серьезных соперников последнего. Впоследствии он, правда, перестал считаться членом команды Гурьяна Даниловича и даже, будучи коммунистом, чехвостил нынешнюю власть при каждом удобном моменте. Во всяком случае, Колосов был удивлен, увидев их вместе.
– В последние годы нам многое удалось сделать для того, чтобы в обществе воцарилась стабильность, чтобы простой человек, наконец, почувствовал уверенность в завтрашнем дне, – говоря это, Поповский водрузил на нос невесть откуда взявшиеся очки с малюсенькими стеклышками без оправы.
– У-угм, – чуть не поперхнулся Борзенюк, только что сделавший изрядный глоток из кружки.
«Откуда он их достал, – подумал Колосов, – он что, и парился, что ли, с ними?» Он увлекся, потроша пучеглазого красного красавца-рака, и, только случайно подняв голову и поймав взгляд Поповского, удивительнейшим образом умудряющегося смотреть сквозь свои микроочки, повисшие на самом кончике его мясистого носа, понял, что эта тирада предназначена именно ему. До сих пор, в течение всего времени, что ему пришлось провести в этой компании, Колосову удавалось отмалчиваться, увиливая от участия в общем разговоре. А тут… Словно бес попутал…
– Ага. Стабильность. Абсолютная. Как на кладбище, – ответил Виктор, стараясь попасть в тон и не испортить атмосферу, как сказали бы его дети, «всеобщего прикола», установившуюся в отношениях этой троицы.
– Га-га-га, – заржал Борзенюк, затрясшись всем телом и проливая на себя пиво.
– Вот зря вы так, – мягким, ласковым тоном, каким обычно бабушки рассказывают сказки любимым внукам, начал Гурьян Данилович, – вам это, может быть, кажется неважным, а огромному большинству народа так надоели все эти перестройки, революции, реформы, преобразования, одним словом, катаклизмы всякие. И люди ценят то, что мы дали им спокойствие, закрыли наконец этот этап революций. Что? Разве не так?
– Ну, насчет того, что вам удалось закрыть этап революций, это вы обольщаетесь. Последние сто лет революции в России происходили с завидной регулярностью. И очередная революция уже на носу, – ответил Виктор.
– Позвольте, здесь вы передергиваете. Революций-то всего в России было – меньше чем пальцев на одной руке. Ну, в 1905-м, две – в 1917-м, ну и контреволюция в 1991-м, если вы и ее намерены считать, – продолжал мягко увещевать Поповский.
– Революция – это любое целенаправленное, относительно кратковременное насильственное воздействие на базис или надстройку для приведения их в равновесное состояние, имеющее конечной целью захват власти новым классом или ее сохранение действующим правящим классом. Я не делю революции на революции снизу и революции сверху, революции и контрреволюции. Это всего лишь термины. А суть явления – насилие. Хотя в некоторых случаях и бескровное. Так вот, исходя из этого определения к революциям 1905 – 07 годов и февральской 1917 года, добавляются «новая экономическая политика» 1921 года, коллективизация и начало индустриализации 1928 – 30 годов, «великая чистка» 1935 – 39 годов, «разоблачение культа личности» 1953 – 56, революция аппаратчиков 1964 – 65, горбачевская «перестройка» 1986 – 89, демократическая революция 1991 – 93 годов, «заговор молодых генералов КГБ» 1998 – 99. Все эти события поистине грандиозны и эпохальны и заслуживают своего названия революций хотя бы из-за того, какое влияние они оказали на судьбы десятков и сотен миллионов людей в нашей стране.
– Но для революции нужно наличие революционной ситуации. Как там у классиков? «Верхи не могут, низы не хотят»? А сейчас и верхи могут, и низы хотят, – уверенно сказал Поповский.
– Это поверхностный взгляд на ситуацию. Основное-то противоречие сохраняется, – ответил Виктор.
– Это какое же? Между производительными силами и производственными отношениями? – рассмеялся Поповский. – Да вы, я гляжу, марксист.
– Основное противоречие лежит внутри тех, кого вы назвали «верхами». Реалии сегодняшнего дня требуют создания современных общественно-политических и государственных институтов, таких как гражданское общество, свободные выборы, парламентаризм, политические партии, независимое правосудие, свободные СМИ, различные институции, следящие за соблюдением прав человека. И наши «верхи» их вроде бы создают. Но любое дело делается человеком, и любые институты без соответствующих их предназначению людей бессмысленны и даже вредны. Помните знаменитое «кадры решают все?» Для того, чтобы выдвинуть достойных людей из своей среды, общество должно быть конкурентным во всех своих областях от экономики до искусства. А вот честной конкуренции наши «верхи» как раз допустить и не хотят, и не могут, ибо в противном случае в самой ближайшей исторической перспективе лишатся своего экономического могущества, а затем и всего остального.
Колосов перевел дух, отхлебнул пива, затем продолжил:
– Вот и получается у нас вместо Государственной Думы – Верховный Совет, вместо свободных выборов – «вертикаль власти», а вместо постиндустриальной экономики – две трубы: нефтяная и газовая. Вот вам и противоречие: жизнь внутри страны «верхи» организовали, как при Николае I, а для внешнего мира им хочется казаться вполне современными, респектабельными господами XXI века.
Борзенюк, который во время длинной речи Виктора успел выпить несколько кружек пива и съесть целую гору раков, был настолько увлечен этим занятием, что для всех стало неожиданностью, когда он влез со своим комментарием:
– Одна маленькая поправочка. Николаю I подданные были нужны, он с них доход получал. Чем народу больше, тем выше доход. А нынешним народ не нужен. Плати ему пенсии, пособия всякие… Они спят и видят, когда же им, наконец, удастся один на один с трубой остаться. А народишку можно оставить немножко, так, для обслуги. И то, лучше таджиков завести. Ну что? Уел он тебя, Гурьяша?
Поповский сморщился, с раздражением ответив:
– Ну, о чем вы говорите! Какие-то революции, классы, базисы и надстройки. Весь мир живет в тишине и спокойствии… И только у нас базисы какие-то…
– В тишине и спокойствии живут там, где общество научилось сохранять равновесие между, так не любимыми вами, базисом и надстройкой, где постоянно совершенствуют и то и другое, где реформы практически перманентны и микроскопичны настолько, что они незаметны огромному большинству населения. А проводить реформы, как у нас – один раз в сотню лет, то, вот вам, пожалуйста, и катаклизмы. Мы застряли в эпохе позднего феодализма и все никак не переползем в буржуазное общество. Отсюда и революции эти, с завидной регулярностью случающиеся в России. – Колосов говорил уверенно и увлеченно, внутренне радуясь пристальному вниманию собеседника. – Марксисты утвердили за самим феноменом революции некий универсальный характер, имманентный каждому фазовому переходу из одного состояния общества в другое. Но с высоты XXI века можно смело утверждать, что революции происходят лишь при переходе от феодального, сословного общества к обществу буржуазному, поднимающему на свой флаг требования утверждения и широкого распространения в обществе основных свобод и общечеловеческих ценностей. Ни до этой эпохи, ни после нее мы не видим революций как «локомотивов истории». А сейчас на наших глазах во многих странах совершенно мирным и естественным образом происходит перерастание классического индустриального капитализма в постиндустриальную эпоху.