Фомин Алексей. Спасти империю!

   Заиграли гусли, ударил бубен, задавая ритм. Танцовщица подпрыгнула, ухватилась обеими руками за шест и подтянулась. Сделав мах ногами, она раскрутилась вокруг шеста и, совершив три оборота, опустилась на пол. Отпустив шест, она сделала несколько оборотов в сторону царского стола и обратно, раздув при вращении юбки пузырем. Тут же молниеносным движением она задрала подол верхней юбки и сдернула ее с себя. Зрители синхронно выдохнули: «Ох!» – и юбка, раскрученная над головой, полетела к ним. Треск раздираемой ткани – и она исчезла с глаз долой, будто ее крокодилы проглотили.
   Дальше Юлька (так звали танцовщицу – Иулиания), попеременно кривляясь то у шеста, то выходя поближе к зрителям, снимала с себя юбку за юбкой, швыряя их в разные концы пиршественных столов. Гимнасткой Юлька была замечательной, да и танцовщица из нее получилась отличная (в Ярославле Валентин нанял ей учителя танцев и вместе с ним ставил номер). Публика забыла о вине и еде и неотрывно следила за танцем, то охая и рыча, то замирая в полной недвижимости.
   Валентин внимательно наблюдал и за царевичем Иваном, и за остальными опричниками. Конечно, здесь были далеко не все царевы люди, а только верхушка, особо приближенные. Но среди присутствующих заметить рыбасоидов Валентину не удалось. Хотя сказать уверенно, что ему удалось рассмотреть все лица, он не мог. Все-таки триста человек как-никак. Да и собранный Лобовым каталог рыбасоидских физиономий, с которым Валентин ознакомился самым тщательным образом, мог быть далеко не полным. Требовалась более тщательная проверка. Но это уже не за столом.
   Юлька танцевала около получаса. Все ее двадцать юбок перекочевали к наэлектризованной публике. Осталась она в одной рубашке, то и дело открывавшей ее ноги, когда она, ухватившись руками за шест, делала «свечку». Этот номер она повторила раз шесть, и каждый раз публика встречала его звериным, утробным ревом. Рубаху она снимала с себя долго, мучительно долго, изрядно потерзав публику, изжаждавшуюся до лицезрения обнаженного женского тела. И наконец-то рубаха была снята и полетела на царский стол, где и исчезла в мгновение ока. То, что увидела публика, завело ее больше, чем если бы Юлька предстала перед нею совершенно голой. В едином порыве все вскочили на ноги, еще мгновение – и, казалось, озверевшие опричники кинутся рвать на молекулы несчастную танцовщицу. Но… вновь заиграла музыка, за мгновение до того умолкшая, и Юлька продолжала танцевать, а опричники стоя, но оставаясь на своих местах, продолжали пожирать ее глазами, сопровождая ревом каждый ее трюк.
   Одеяние Юльки, точнее, то немногое, что на ней осталось, для человека шестнадцатого века было даже более эротичным и удивительным, чем ее танец. Просто Валентин вовремя вспомнил о своей первоначальной бизнес-идее производить женское белье. Реанимировать эту идею в промышленных масштабах ему было уже ни к чему, но вот заказать индпошив небольшого количества комплектов нижнего женского белья показалось весьма перспективным. Трусики, бюстгальтеры и пояса были пошиты из плотного шелка и кружев со вставками в необходимых местах китового уса, а чулки – из тончайшего полупрозрачного шелка. В число «обшитых» попала и Юлька. Надо сказать, что, когда она надела на себя всю эту амуницию и увидела свое отражение в зеркале, самооценка ее выросла раз в десять. Не меньше. Валентин же (вернее, Михайла Митряев), которого она уважала и раньше за предоставленный ей жизненный шанс, стал для нее кем-то вроде полубога. Да и втрескалась, похоже, балаганная гимнастка Юлечка в своего господина и работодателя по самые уши.
   Что может быть эротичнее молодой стройной женщины в нижнем белье? Особенно если на ножках у нее полуботиночки с десятисантиметровым каблучком? По мнению Валентина, такое зрелище было куда как развратнее и эротичнее обычной голой девки. Голых девок все видели. А вот такого… Реакция же друзей убедила его в собственной правоте. Процесс раздевания в танце надо остановить на уровне «до белья».
   Завершая выступление, Юлька прокрутилась пару раз вокруг шеста на максимальной амплитуде, соскочила на пол и, не гася инерции, пробежала к царскому столу. Там поклонилась в пояс, замерев так на пару секунд, чем довела публику буквально до исступления.
   – Ваше императорское величество, мой танец закончен. Разрешите мне удалиться…
   По поводу этой фразы Валентин долго спорил с друзьями. Те настаивали, что Юльке ничего не нужно говорить, а надо просто выбежать из зала, а Ероха, Силка и дон Альба последуют за ней и прикроют ее какой-нибудь одежонкой. Но Валентину нужна была эта фраза, нужен был этот контакт танцовщицы с Иваном, чтобы перебросить мостик к дальнейшему.
   Федька Романов вдруг поднялся на ноги и как сомнамбула потянулся к Юльке, но тут же получил от Ивана удар в плечо увесистым золотым кубком.
   – Не лезь… Ко мне обращаются. – Тут уже сам Иван, как только что до него Федька, потянулся к Юльке. – Подойди поближе…
   Вот этого-то момента и ждал Валентин. Мгновенно сориентировавшись, он ухватил царевича под руку и шепнул ему на ухо:
   – Ваше величество, она не по этой части. Только танцевать горазда. А в любовной науке – дура дурой. Это я вам точно говорю. Сам сколько раз пробовал… Все без толку. Ничему не научишь. Но есть у меня одна… Такая мастерица! По всему свету искать будешь – второй такой не сыщешь. А уж сказок сколько знает…
   Про сказки Валентин ввернул намеренно. Поговаривали, что царевич Иван, терзаемый страхами и дурными видениями, частенько не может ночью заснуть. И немудрено. Все-таки мальчишке четырнадцатый год всего. А в этой своей слободе да в набегах на земские деревни насмотрится днем всякого… Тут тебе и убийства, и насилие, и прочие иные изуверства. И взрослый после такого не заснет. Вот и стал к себе царевич звать на ночь сказочников. Чтобы засыпать, значит, под их сказки. Но со сказочниками – тоже беда. Где их наберешься, этих сказок, чтобы каждую ночь новые рассказывать? А за повторы царевич под горячую руку и прибить может.
   Вот и решил Валентин одним выстрелом сразу двух зайцев убить – и ночную кукушку, которая будет по его заданию перекуковывать кукушку дневную, то есть Никиту Романовича, в постель к царевичу подложить, и решить окончательно проблему со сказочниками, чтобы никто лишний возле Ивана не отирался. Нехорошо, конечно, устраивать мальчишке «медовую ловушку». Педофилия это самая настоящая. Но если посмотреть с другой стороны… Он, царевич, так и так уже давно с девками и бабами путается. А то и еще чего похуже – с дружками своими, Басмановыми, как народ болтает. Так пусть уж лучше с одной, с приличной женщиной, которую ему Валентин подобрал.
   Сказочный архив у Валентина был практически неисчерпаем. Одной «Тысячи и одной ночи» на сколько хватит… Но Валентин был уверен, что большого количества сказок его протеже и не понадобится. Она и без сказок найдет чем царевича занять и как побыстрей погрузить его в объятия Морфея.
   В поисках такой мастерицы-«сказочницы» Валентин отправился на ярославское торжище, на одну из его улиц, где постоянно собирались представительницы древнейшей профессии. Подкатили они туда вместе с доном Альбой на легкой двуколке. Нарумяненные и наряженные жрицы любви стояли или прохаживались по тротуару вдоль забора какого-то склада, держа губами колечко с бирюзой.
   – Здравствуйте, девочки, – громко поздоровался Валентин, когда дон Альба остановил двуколку.
   – Здравствуй, боярин, – ответила ближайшая к нему девка, вынимая изо рта колечко. – Выбери меня…
   Но тут же двуколку обступили и другие «жрицы».
   – Меня, боярин… Меня… – твердили они. – Гляди, какая я ладная! А уж как любить тебя буду…
   – Послушайте, девочки, не галдите все сразу, – попробовал навести хоть какой-то порядок Валентин. – Каждой из вас я дам сейчас по алтыну. Но вы мне честно скажите, кто из вас самая лучшая? Кто самая большая мастерица в вашем ремесле?
   Эта попытка Валентина внести в разговор некую упорядоченность сразу же бесславно провалилась, так как раззадоренные обещанием дармовых денег девки вконец обезумели и лезли к двуколке, отталкивая друг друга и вопя:
   – Я… Я… Я…
   Валентин даже растерялся от такого напора бестолковых девок (ну как с такими людьми разговаривать?), но положение спас дон Альба. Он поднялся на ноги и, оттянув хлыстом самых наглых, взревел:
   – Молчать, дурищи! Все назад!
   Мера эта оказалась весьма действенной. Жрицы любви отлипли от двуколки и, вновь поднявшись на тротуар, выстроились в линеечку по его краю. Базар сразу же прекратился.
   Валентин выбрался из двуколки и подошел к девке, стоящей первой с левого края. Он взял ее за руку и вложил в ладонь три копейки.
   – Кто?
   – Аська, – охотно ответила девка.
   Он протянул деньги следующей.
   – Кто?
   – Аська…
   Еще шаг.
   – Кто?
   – Аська…
   Следующая.
   – Кто?
   – Я.
   – Ты Аська?
   – Нет. Ольга я. Но я самая лучшая.
   Валентин смерил ее внимательным взглядом, переглянулся с доном Альбой и качнул головой.
   – Нет. Молода слишком.
   Следующая взяла деньги и, не дожидаясь вопроса, представилась:
   – Аська – это я. Они не врут. Я действительно самая лучшая.
   Внешность ничего, подходящая. Да и возраст соответствующий, не девочка уже.
   – Дети у тебя есть? – поинтересовался Валентин.
   – Зачем тебе мои дети, боярин? – удивилась она. – Ах, ты из этих… Тьфу! – Сплюнув, она бросила деньги на мостовую и отошла от края тротуара. – Поезжайте отсюда, бояре. Таких, какие вам нужны, вы здесь не найдете.
   Следом за ней и другие отошли от края тротуара.
   – Эй-эй, да вы меня не так поняли, – принялся оправдываться ошарашенный Валентин. – Мы совсем не такие! Мне просто нужно знать, есть ли у женщины дети, чтобы…
   Но его, казалось, никто уже не слушал. Жрицы любви, словно позабыв о «боярах» и их обещании заплатить каждой по алтыну, уже вернулись на свои первоначальные позиции. Валентин поглядел на дона Альбу, словно спрашивая его: «Что же делать?» – но тот лишь пожал плечами в ответ. Валентин уже было собрался сесть в двуколку, чтобы уехать отсюда, как к нему подошла женщина лет тридцати и тронула его за рукав. Во время всеобщего ажиотажа среди ее товарок она, казалось, не проявляла никакого интереса к происходящему, спокойно стоя в отдалении.
   – Я знаю, боярин, кто тебе нужен, – сказала она. – Эти соски… – презрительно улыбнувшись, она мотнула головой в сторону товарок. – Они даже не представляют, что значит быть лучшей. Понаехали тут… Вчера лишь из дремучих лесов повыбирались и вообразили себе… Деревенщина. – Она так и пылала горючей ненавистью и презрением к своим более молодым и, судя по всему, более удачливым коллегам. – Да они, если хочешь знать, боярин, вообще о мастерстве любви понятия не имеют. Только и умеют, дурищи стоеросовые, что лежать, как колоды, да болтать без умолку. Тьфу! Анчутки проклятые! – В сердцах сплюнув, она перевела дыхание и продолжала: – Тебе, боярин, Василиса-портниха нужна. Вот уж мастерица была! Она в свое время по всему Ярославлю гремела! И тогда она была непревзойденной. А уж с нынешними и сравнивать нечего.
   – Так где найти ее, эту Василису? – заторопился Валентин. Он достал из кармана гривенный и сунул в руку женщине. – Да не стара ли она слишком?
   – Не-эт… Я же поняла, что тебе нужно, боярин. Годков тридцать ей, не боле. И детишек двое: мальчик и девочка. Десяти и двенадцати лет. Уж и красавица она, и умна, и заботлива, и предусмотрительна, а ремеслом любовным владеет, как никто другой.
   – Так где живет она?
   – А давай сейчас прямо и покажу.
   Валентин подсадил женщину в двуколку, следом уселся сам, и дон Альба тронул лошадь. По дороге они узнали от словоохотливой собеседницы, что Василиса не «работает» уже года три-четыре. На собранные деньги (большая редкость для особ этой профессии) купила себе дом. А при доме еще и мастерская имеется. Наняла четырех мастериц-белошвеек и шьет теперь детскую одежду на продажу. Живет, не бедствует.
   Судя по рассказу, личностью Василиса была неординарной. Это уже хорошо. А остальное выяснится при личном контакте.
   Остановились у небольшого ладного домика в Гончарной слободе. Проводница, спрыгнув с двуколки, громко постучала в калитку.
   – Василиса, открой! Это я!
   На стук открыла сама хозяйка. Пока она здоровалась со старой подругой, Валентин успел рассмотреть ее с высоты своей двуколки. Красавица, несомненно. Идеально чистая белая кожа без единой морщинки. А то, что тридцатник ей, это даже скорее хорошо. Да, фигура слегка отяжелела, зато появилась эдакая основательность, матерость. «Чисто внешне идеально подходит на роль любовницы-мамочки, – решил Валентин, – а как у нее со всем остальным, сейчас выясним».
   Он слез с двуколки и подошел к женщинам.
   – Здравствуй, Василиса. – Он вложил в ладонь проводнице еще один гривенный. – Спасибо, что проводила. Ты иди, нам с Василисой потолковать надо.
   – Здравствуй, сударь. Не знаю имени твоего. – Василиса с интересом и без всякого страха или сомнения глядела на незнакомца, привезенного к ней старой подругой. Несомненно, та успела шепнуть ей, в связи с чем он разыскивает ее. – Извини, но делом, которое тебя интересует, я уж давно не занимаюсь. Не обессудь, ничем не могу помочь.
   – Я Михайла Митряев, – представился Валентин. – Слышала, наверное, такую фамилию?
   Василиса усмехнулась.
   – Еще бы. Не только фамилию, но и имя твое слышала, и про то, как ты отчима своего из города вон направил, тоже слышала. Не думала, что ты так молод.
   – Молодость – это недостаток преходящий, – изрек Валентин. Василиса рассмеялась. Похоже, новый знакомый начинал ей нравиться. – Земство меня, Василиса, послом к царю направляет. Боярская дума и купеческая гильдия считают, что я сумею молодого царя уговорить с раздором и разделением в стране нашей покончить.
   – Что ж, Бог в помощь тебе, Михайла Митряев. Дело большое, а ты, видать, из молодых да ранний. Справишься – глядишь, и боярство тебе пожалуют.
   – Боярство мне, Василиса, ни к чему. У меня и так есть все, что человек только пожелать может. Не о себе хлопочу. О родине нашей и обо всех людях русских печалюсь.
   – Ты, сударь, человек большой, и заботы у тебя большие. От меня-то что тебе нужно? Я человек маленький, и мирок мой маленький, и делишки у меня маленькие. А все, что за пределами моего мирка делается, меня не касается.
   – Ой ли? Слышала небось, что опричные с земскими вытворяют, когда на отдаленные деревни наезжают?
   – Слышала. Я-то при чем?
   – А ты думаешь, что если все так оставить, то рано или поздно они сюда не нагрянут? А у тебя детишки… Подумай, что с ними станет.
   Она лишь пожала плечами и отвернулась в сторону.
   – О таких делах пусть первые люди думают, а я самая распоследняя.
   – Неправду говоришь. В своем ремесле ты тоже первая.
   – Я уже говорила, ремеслом этим больше…
   Но Валентин перебил ее, не дав договорить:
   – Одному мне ничего не добиться. Со мной друзья мои едут. И каждый из них – первый в каком-либо деле. – Он кивнул в сторону двуколки. – Вон… Иван Альба, испанский дворянин, не одну войну прошел. Нет ему равных во владении любым оружием. И он о благе нашего народа думает. И другие так же. Нам лишь тебя не хватает.
   – Ох… – тяжело вздохнула Василиса. – Ну и прилипчивый ты, как банный лист. Чего же ты хочешь от меня? Чтобы я вас там ублажала, пока вы за родину сражаетесь? – спросила и ехидно улыбнулась.
   Это было уже кое-что. Хоть и гипотетически, но она уже допустила, что может стать членом команды. Теперь можно было перейти и к материальным стимулам.
   – Ты заработаешь очень хорошие деньги. Твой сын станет членом купеческой гильдии. Разве не об этом ты мечтаешь? – Валентин внимательно посмотрел ей в глаза. – А по поводу того, что тебе придется нас ублажать… Может, тебе вообще никого не придется ублажать, – слукавил Валентин. – Нас-то уж точно.
   – Чего же тогда ты, сударь, от меня хочешь? – искренне удивилась Василиса. – Что я могу? Неужто обшить кого надо?
   Материальная заинтересованность, конечно, вещь очень важная, но идея, общая цель, общая задача куда важнее. Об этом Валентин знал не только из учебников бизнес-этики и корпоративного управления, когда-то пролистанных им, но и из собственного жизненного опыта. И Василиса, похоже, уже начала проникаться этой общей идеей.
   – Царевич Иван сирота с шести лет, с тех пор как умерла его мать, царица Анастасия. Воспитывался у дядьки, без материнской ласки и женского влияния. Отсюда и та жестокость, та резкость в характере, о которых все говорят. Ты же станешь ему близким человеком, заместо матери ему будешь.
   – Это каким же образом мне такое удастся?
   На этот раз Валентин решил не лукавить:
   – Он любит, когда ему сказки на ночь рассказывают. Я тебя представлю как знаменитейшую сказочницу в Ярославле. Либо…
   – Либо?.. – переспросила Василиса.
   – Либо, если не пройдет вариант со сказочницей, представлю тебя как величайшую мастерицу в любовных утехах.
   Василиса аж захлебнулась от возмущения.
   – Так ты меня хочешь в постель с мальчишкой уложить?! Ему же небось лет десять всего!
   – Четырнадцатый пошел, – с совершенно невинным выражением лица поправил ее Валентин, решив вновь прибегнуть к маленькой хитрости. – Опять же не факт, что тебе придется с ним в постель ложиться. Ведь ты же всегда умела мужчинами вертеть, как твоей душеньке заблагорассудится. Как дело поведешь… Может, он сразу же к тебе сыновним почтением проникнется, и ни о какой постели и речь идти не будет. Да и… В конце концов, даже если разок-другой что приключится, то греха на тебе не будет. Не ты его развращала. Сама небось слышала, что развращен царевич уже давно и сверх меры. Не ты, так другая в его постели окажется.
   – Слышала… – Василиса ненадолго задумалась. – Приезжай завтра, дам ответ.
   Так бывшая проститутка, а ныне портниха и предпринимательница Василиса оказалась в команде Валентина.
   – Проводи меня в опочивальню, – приказал царевич Валентину. – Он выбрался из-за стола и, слегка покачнувшись, оперся на плечо Валентина. Тут же к нему подскочили и братья Басмановы, и отец келарь, князь Афанасий Вяземский, но царевич твердо проговорил: – Пошли вон! Все пошли вон! Желаю, чтобы только Михайла меня до спальни провожал!
   Столь резкое возвышение в дворцовой иерархии наверняка добавило врагов чересчур удачливому купцу, но Валентин по этому поводу не переживал. Волков бояться – в лес не ходить. А не для того ли он сюда ехал, чтобы стать доверенным человеком царевича и научиться им управлять?
   Так, в обнимку, сопровождаемые доном Альбой, Силкой и Ерохой, добрались они до царской спальни, где Валентин сдал пьяненького царевича на руки денщику. Но Иван воспротивился, когда тот принялся раздевать его.
   – Пошел вон! Михайла, ты помоги мне раздеться!
   Еще Валентин не закончил раздевать царевича, как в дверь спальни постучали.
   – Заходи… – разрешил Иван. – Кто это?
   – Сказочница, ваше величество, – вкрадчивым тоном произнес Валентин. – Помните, я вам о ней говорил.
   В полутьме, царившей в спальне, Василиса смотрелась даже эффектнее, чем при дневном свете. Она подошла к Валентину и мягко отстранила его рукой.
   – Ваше величество, давайте я помогу вам сапожок стянуть. У меня ловчей получится. – Иван плюхнулся на постель, а его сапог каким-то непостижимым образом оказался в руках у Василисы. – Вы прилягте, ваше величество. Так сподручней будет. – Она легонько, едва коснувшись плеча, подтолкнула его, и Иван развалился на постели, раскинув руки в стороны. – Она взялась за второй сапог, но прежде чем стянуть его, медовым голосом промолвила: – Я тут сказочку для вас, ваше величество, приготовила… Рассказать, может?
   – Д-да?.. Давай.
   – Давным-давно, за тридевять земель, в одном восточном государстве…
   «Ну, с богом… – подумал Валентин. – Начало положено. Мне уже тут нечего больше делать». На цыпочках он вышел из спальни и осторожно притворил за собой дверь.
   – Т-ш-ш, – приложив палец к губам, прошипел он охранникам, стоящим по обе стороны двери. – Государь спит.
   Перед тем как отправиться спать, Валентин заскочил к друзьям. У тех накопилась целая куча впечатлений, вынесенных ими с царского пира, и они наперебой принялись ими делиться с Валентином, но он вынужден был остановить их:
   – Стойте, стойте, парни. Все завтра. Надо хоть немного поспать. А то эти местные сумасшедшие грозились поднять нас до света – заутреню служить.
   – Ну и что? – удивился Ероха. – Подумаешь… Можно и не поспать разок.
   А вот этого Валентин никак не мог допустить. Ему за эти несколько часов сна предстояло еще смотаться в двадцать первый век и обратно. Учитывая, что время в будущем течет во много раз медленнее, у него будет для общения с Лобовым не более нескольких минут.
   – Михайла прав, – поддержал дон Альба. – Завтрашний день может быть посложней нынешнего. Ложимся спать.
   Через пару минут Валентин был уже в своей постели, и еще несколько минут ему понадобилось, чтобы провалиться в сон. А вот и белый туман, такой плотный, что в нем можно плыть, как в молоке. Из тумана Валентин вынырнул у самых ворот своего нового портала. Открыл ворота и вошел внутрь. И сразу сквозь большое панорамное окно увидел Веру.
   – Привет, Вера! – сказал он. – Что сейчас у вас? День… Ночь?
   – Ночь, – ответила Вера.
   – Буди Михалыча, у меня мало времени.
   Но не успела Вера тронуться с места, как раздался голос Лобова:
   – Я здесь, Валентин. Начинаю отсчет. Десять, девять, восемь…
   Валентин отпер замок и толкнул дверь наружу. Свет… Яркий свет лампы ударил ему в глаза.
   – Энцефалограмма в норме. Пульс, давление в норме. – Это Вера. – Привет, Валя.
   – С возвращением тебя, Валентин. – Это уже Лобов.
   Валентин похлопал глазами, привыкая к яркому свету, сел.
   – У меня совсем нет времени. Боюсь, клиент проснется, когда я еще не успею вернуться. Нехорошо получится. Вера, даже датчики не снимай. Тащи сюда Михалычев лэптоп, мне надо базу рыбасоидов еще раз проглядеть.
   Вера умчалась выполнять его просьбу, а Лобов, внимательно глядя на своего слипера, приказал:
   – Докладывай, Валентин.
   – Подробности позже, когда у меня будет чуть больше времени, а пока основное. Попал в одна тысяча пятьсот шестьдесят седьмой год. Прожил там двенадцать с половиной месяцев. Новый год там наступает первого сентября, и сейчас я нахожусь в октябре шестьдесят восьмого. Браслет утерял сразу же, при переселении, и только сегодня его вернул. Можно сказать, случайно. Без браслета вернуться не мог, сколько ни пытался. Ни Рыбаса, ни рыбасоидов там не видел, но косвенная информация об их пребывании в этом времени имеется. Сегодня же удалось внедриться в местное руководство. Надеюсь обнаружить рыбасоидов именно там.
   – Степень личной опасности?
   Валентину очень не хотелось отвечать на этот вопрос, но никуда не денешься. Он тяжело вздохнул.
   – Я, Роман Михалыч, в Александровскую слободу сегодня прибыл. Послом к царю от земщины.
   – К Ивану Грозному? В слободу? В это осиное гнездо? – ужаснулся Лобов.
   В этот момент появилась Вера с уже включенным компьютером и поставила его на колени Валентину. На экране даже светилась нужная ему страница.
   – Спасибо, – поблагодарил Валентин. – Не совсем к Грозному… Там царем сейчас тринадцатилетний мальчишка. Тоже Иван. Сын того самого Грозного. А Грозный за несколько лет до этого от трона отказался и в монахи подался. Его теперь все Блаженным Василием зовут. А всеми делами там царев дядька заправляет. Боярин Никита Романович Юрьев-Захарьин. Но опричнина на своем месте. И в принципе все на месте, за исключением нюансов.
   – Но, насколько я помню историю, – сказал Лобов, – опричники – это самая настоящая банда маньяков-убийц. Не слишком ли опасно там находиться, Валентин? Тем более что и информация о рыбасоидах у тебя только косвенная. Может быть, попробовать попасть в другое время?
   – Бесполезно, Роман Михайлович. С этим браслетом я попадаю в одну и ту же эпоху и в одно и то же тело.
   – Так, может, бог с ним, с браслетом? Найдем другой материальный носитель времени.
   – Но ведь вы же его еще не нашли?
   – Нет. Мы и не искали.
   – Когда найдете, тогда и появится предмет для обсуждения. А пока что я со своим Михайлой Митряевым попробую чего-нибудь добиться. Сколько я летал, Роман Михайлович?
   – Почти восемь суток.
   – От Ракитина не было известий? Все-таки у него большой опыт проведения силовых операций. Думаю, мне понадобится его помощь. По крайней мере, хотелось бы на это надеяться.