Страница:
— Земля! Земля! Земля справа по курсу! Кричали с фор-марса. Этот крик невозможно слышать без волнения. Маккулум приоткрыл глаза и повернул голову, но Эйзенбейс, склонившись над ним, постарался его успокоить. Хорнблауэру полагалось быть сейчас на корме, и он пошел туда, стараясь не показывать слишком очевидно, что торопится. Тернер был уже там, и у подветренного фальшборта собирались другие офицеры.
— Мы вышли в точности, куда вы намечали, сэр, — сказал Тернер.
— На час раньше, чем я ожидал, — заметил Хорнблауэр.
— Здесь из-за западных ветров течение сворачивает к северу, сэр. Вскоре мы увидим на левом траверзе Атавирос на Родосе, и тогда возьмем азимуты.
— Да, — сказал Хорнблауэр. Он понимал, что отвечает не совсем вежливо, но едва ли хорошо понимал отчего — его тревожило присутствие на борту штурмана, лучше него знакомого с местными условиями, хотя этого штурмана прикомандировали к нему специально, чтоб избавить от тревог.
«Атропа» мужественно прокладывала путь меж коротких, но крутых волн, набегавших на левую скулу. Двигалась она легко — площадь парусов в точности соответствовала ветру. Тернер вынул из кармана подзорную трубу, прошел вперед и полез на грот-ванты. Хорнблауэр стоял с наветренной стороны, ветер овевал его загорелые щеки. Тернер вернулся с довольной улыбкой.
— Это Семь мысов, сэр, — сказал он. — Два румбаналевой скуле.
— Здесь, вы говорили, течение сворачивает к северу.
— Да, сэр.
Хорнблауэр подошел к нактоузу, посмотрел на компас потом на разворот парусов. Северное течение поможет, ветер юго-западный, но все же не следует без надобности приближаться к подветренному берегу.
— Мистер Стил! Вы можетеидти круче к ветру, чем сейчас.
Хорнблауэру не хотелось лавировать против ветра в самом конце пути, и он учитывал опасное течение у мыса Кум.
Эйзенбейс козырнул, чтоб привлечь его внимание.
— В чем дело, доктор? Матросы садили грота-галс.
—Можно мне поговорить с вами, сэр?
Именно это он сейчас и делал, хотя время было далеко не самое удобное. Но Эйзенбейс, очевидно, хотел поговорить наедине, и не на людной палубе.
— Это по поводу пациента, сэр, — добавил он. — Мне кажется, это очень важно.
— Ладно, очень хорошо. — Хорнблауэр с трудом удержал ругательство. Он прошел впереди доктора в каюту, сел за стол и поднял голову. — Ну? Что вы хотели сказать?
Эйзенбейс явно нервничал.
— Я создал теорию, сэр.
Он все еще говорил с немецким акцентом, и слово «теория» прозвучало в его устах так странно, что Хорнблауэр не с ходу его понял.
— Что за теория? — спросил он наконец.
— Она касается местонахождения пули, сэр, — ответил Эйзенбейс — ему тоже потребовалось несколько секунд, чтоб переварить английское произношение слова «теория».
— Гарнизонный врач на Мальте сказал мне, что она в грудной полости. Вам известно что-либо еще?
Странное выражение «грудная полость», но гарнизонный врач употребил именно его. «Полость» подразумевает пустое, полое пространство, и термин явно неудачен. Легкие, сердце и кровеносные сосуды заполняют все это пространство.
— Я полагаю, она вовсе не там, сэр, — поколебавшись, выложил Эйзенбейс.
— Да? — Если это так, то новость невероятно важна. — Тогда почему же ему так плохо?
Решившись говорить, Эйзенбейс опять сделался многословен. Объяснения, сопровождаемые резкими взмахами рук, так и сыпались из него. Но понять их было почти невозможно. О медицинских материях Эйзенбейс думал на родномязыке, и ему приходилось переводить, используя термины, не известные ни ему, ни тем более Хорнблауэру. Последний с трудом разобрал одну фразу и уцепился за нее.
— Вы думаете, пуля, сломав ребро, отскочила обратно? — спросил он, в последний момент заменив слово «срикошетила» на «отскочила» в надежде, что так будет понятнее.
— Да, сэр. С пулями это случается часто.
— И где, по-вашему, она теперь? Эйзенбейс попробовался дотянуться левой рукой далеко за правую подмышку. Он был слишком тучен, чтоб показать то место, которое хотел. — Под скапулой, сэр… под… под лопаткой.
— Земля! Земля слева по курсу! | Крик донесся через световой люк над головой Хорн-блауэра. Впередсмотрящий увидел Родос. Они входят в Родосский пролив, а он сидит внизу, беседуя о ребрах и лопатках. И все ж, одно так же важно, как и другое.
— Я не смогу долго задерживаться внизу, доктор. Расскажите, на чем основано ваше предположение.
Эйзенбейс снова ударился в объяснения. Он говорил о лихорадке пациента, о том, что тот поначалу чувствовалсебяотносительно хорошо, о незначительном кровохарканье. В самом разгаре объяснений в дверь постучали.
— Войдите! — сказал Хорнблауэр.
Вошел Его Светлость князь Зейц-Бунаусский и произнес слова, которые, очевидно, старательно готовил, пока спускался вниз.
— Мистер Стил свидетельствует свое почтение, сэр. Земля видна слева по курсу.
— Очень хорошо, мистер Князь. Спасибо. — Какая жалость, что некогда похвалить мальчика за успехи в английском. Хорнблауэр повернулся к Эйзенбейсу.
— Итак, я думаю, пуля со стороны спины, сэр. Кожа, она… она жесткая, сэр, а ребра… ребра упругие.
— Да? — Хорнблауэру и прежде приходилось слышать, как пули обходят вокруг тела.
— А пациент очень мускулист. Очень.
— Значит, вы думаете, что пуля застряла в спинной мускулатуре?
— Да. Глубоко, у самых ребер. Под нижнимкраемскапулы, сэр.
— А лихорадка? Жар?
Судя по сбивчивым фразам Эйзенбейса, жар объяснялся присутствием в мускульной ткани инородного тела, в особенности же тем, что пуля, скорее всего, затащила с собой обрывки материи. Все это звучало достаточно правдоподобно.
— Вы хотите сказать, что если пуля там, а не в грудной клетке, вы сможете ее извлечь?
— Да, — с отчаянной решимостью выговорил Эйзенбейс
— Вы думаете, вам это удастся? Вам придется использовать нож?
Еще не договорив, Хорнблауэр сообразил, что невежливо задавать сразу два вопроса человеку, которому и на один-то ответить нелегко. Эйзенбейс долго думал, прежде чем сформулировал ответы.
— Да, придется использовать нож, — сказал он наконец — Операция будет сложная. Я не знаю, могули я ее сделать.
— Но вы надеетесь, что сможете?
— Надеюсь.
— И вы думаете, что добьетесь успеха?
— Не знаю. Только надеюсь.
— А если вы успеха не добьетесь?
— Он умрет.
— Но вы думаете, что если операцию не сделать, он все равно умрет?
Это было самое главное. Эйзенбейс дважды открывал и закрывал рот, прежде чем ответил.
— Да.
Пока Хорнблауэр изучал выражение лица Эйзенбейса, в световой люк еле слышно донеслось с наветренного грот-русленя:
— Дна нет! Дна нет!
Тернер и Стил весьма разумно решили бросать лот, но глубины как и следовало ожидать, были гораздо большие, чем длина лотлиня. Хорнблауэр оторвался от мыслей о судне и вернулся к вопросу о Маккулуме. Последний, возможно, вправе ждать, что с ним посоветуются. Но право это довольно-таки иллюзорное. Жизнь Маккулума принадлежит его стране. У матроса не спрашивают разрешения, прежде чем отправить его в бой.
— Значит, доктор, вы считаете так. В случае неуспеха вы сократите жизнь пациента на несколько часов.
— На несколько часов. На несколько дней. Нескольких дней хватило бы на подъемные работы — но Маккулум все равно в таком состоянии, что проку от него не будет. С другой стороны, неизвестно, сможет ли он оправиться после хирургического вмешательства.
— В чем сложность операции? — спросил Хорнблауэр.
— Здесь несколько слоев мускулов, — объяснил Эйзенбейс. — Infraspinatus. Многие из них subscapularis. Мускульные волокна идут в разных направлениях. Поэтому трудно работать быстро и не причиняя большого ущерба. Здесь проходит большая субскапулярная артерия. Пациент и так уже слаб и сильного шока не вынесет.
— У вас есть все необходимое для операции?
Эйзенбейс ссутулил жирные плечи.
— Два ассистента — санитары, как вы их называете, сэр — обладают достаточным опытом. Оба делали операции во время боев. Инструменты у меня есть. Но мне бы хотелось…
Эйзенбейсу явно требовалось что-то, по его мнению трудноосуществимое.
— Что же?
— Мне нужно, чтоб судно стоялона якоре. И хороший свет.
Это перевесило чашку весов.
— Сегодня же, — сказал Хорнблауэр, — наше судно встанет на якорь в защищенной от ветра гавани. Вы можете готовиться к операции.
— Да, сэр. — Помолчав, Эйзенбейс задал тревоживший его вопрос: — А ваше обещание, сэр?
Хорнблауэру не пришлось долго думать, лучше или хуже Эйзенбейс будет оперировать под угрозой кошек или виселицы. Совершенно ясно, он сделает все возможное из одной профессиональной гордости. Думая, что на карте стоит его жизнь, он может запаниковать.
— Я беру свое обещание назад, — сказал Хорнблауэр. — Что бы ни случилось, вам ничего не грозит.
— Спасибо, сэр.
— Дна нет! — крикнул лотовый на руслене.
— Что ж, очень хорошо. До вечера у вас есть время подготовиться.
— Да, сэр. Спасибо, сэр.
Эйзенбейс вышел. Хорнблауэр просидел меньше минуты, обдумывая побудительные причины своего решения. Его судно сейчас входит в Родосский пролив, и ему надо быть на палубе.
— Ветер стал южнее на румб, сэр, — сказал Стил, козыряя.
Это был первое, что Хорнблауэр увидел, поднявшись по трапу — «Атропа» по-прежнему идет так круто к ветру, как только можно. Стил и Тернер действовали точно, не беспокоя капитана.
— Очень хорошо, мистер Стил.
Хорнблауэр вынул из кармана подзорную трубу и обвел горизонт. С одной стороны дикий, скалистый берег, с другой же низкий, песчаный. Он склонился над картой.
— Справа мыс Ангистро, сэр, — сказалрядомс ним Тернер, — Мыс Кум позади левого траверза.
— Спасибо.
Все, как и должно быть. Хорнблауэр выпрямился и направил подзорную трубу на турецкий берег. Он был крутой, обрывистый, вдалеке вздымались высокие горы.
— Лишь в это время года они зеленые, — пояснил Тернер. — Все остальное время они коричневые.
— Да.
Хорнблауэр прочитал о восточном Средиземноморье все, что мог, и о климатических условиях кое-что узнал.
— Людей здесь немного, сэр, — продолжал Тернер. — Крестьяне. Пастухи. Кое-где в бухточках рыбачьи поселки. С Родоса иногда заходят купеческие каяки — теперь редко, сэр. Воды эти кишат пиратами, по причине вражды между греками и турками. Торгуют понемногу медом и лесом.
— Да.
Удачно, что ветер стал южнее, даже так ненамного. Это снимало одну из бесчисленных сложностей в сложной жизни Хорнблауэра.
— Вдоль всего берега руины, — бубнил Тернер. — Города… дворцы… просто удивительно, сэр.
Здесь некогда процветала древнегреческая цивилизация. Здесь стояла Артемизия и десяток других греческих городов, пышущих жизнью и красотой.
— Да, — сказал Хорнблауэр.
— Деревни стоят преимущественно на месте древних городов, — продолжал Тернер. — Вокруг них руины. Половина домишек построена из мрамора разрушенных дворцов.
— Да.
При других обстоятельствах Хорнблауэр заинтересовался бы сильнее, но сейчас Тернер только отвлекал его. Хорнблауэру было о чем подумать. Ему предстояло провести «Атропу» в Мармарисский залив, вступить в переговоры с турецкими властями, решить, как начинать подъемные работы. Оставался вопрос — жгучий, животрепещущий вопрос — выживет ли Маккулум. Оставались рутинные обязанности — глядя вокруг себя, Хорнблауэр видел, что офицеры и матросы толпятся у борта, с интересом разглядывая берег. Меж мусульманских селений попадались и греческие поселки — об этом важно помнить, чтоб не дать матросам раздобыть спиртное. Надо будет наполнить бочки водой; раздобыть свежие овощи.
Подошел Стил с одним из рутинных вопросов. Хорнблауэр кивнул.
— Раздача рома!
Крик разнесся по маленькому судну. Матросы отвернулись от берега — сейчас никакое чарующее пение сирен не привлекло бы их внимания. Для большинства из них это главный момент дня — сейчас они вольют в разгоряченные глотки по жалкой порции разведенного водой рома. Лишить матроса выпивки — все равно что не допустить святого в рай. Матросы заключали между собой немыслимые сделки, продавая, перепродавая и покупая свои «чарки». Но Хорнблауэр подумал, что ему нечего чваниться перед человеческим стадом, свысока представлять матросов этакими цирцеиными свиньями, глохчущими пойло. Да, это действительно главный момент в их жизни, ни лишь потому, что они не видят лучшего месяцами и годами, ограниченные деревянными бортами маленького корабля, частенько не получая за это время ни шиллинга денег, не встречая новых лиц, ни единой человеческой проблемы, никакой пищи для ума. Наверно, лучше быть капитаном и иметь слишком много проблем.
Матросы пошли обедать. Мыс Кум остался позади. Солнце светило все ярче, бриз усилился. Тернер продолжал монотонно вещать.
— Мыс Мармарис, сэр, — сказал он.
Здесь берег вдавался вглубь, открывая вид на невысокие горы. Пора убирать паруса. Пришло время решительных действий — сейчас «Атропа» из мирного судна, безмятежно идущего вне территориальных вод, превратится в буревестника, чье появление в иностранной гавани способно вызвать шквал дипломатических нот, тревожа должностных лиц на противоположном конце Европы. Хорнблауэр старался отдавать приказы так, словно его не тревожит сложность ситуации.
— Все наверх! Все наверх убирать паруса! Все наверх! Подвахтенные бежали по местам. Офицеры занимали свои посты, те из них, кто дремал внизу, поспешно выбирались на палубу. Нижние прямые паруса и брамсели быстро убрали.
— Мистер Джонс! — выкрикнул Хорнблауэр.
— Сэр!
— Ослабьте этот шкот и снимите напряжение с галса. Где вы учились управлять судном?!
— Есть, сэр, — жалобно отозвался несчастный Джонс, но приказ выполнил быстро и ловко.
Выговор был вполне заслужен, но Хорнблауэр подумал, так ли резко он выразился бы, если не хотел показать команде, что груз ответственности не мешает ему следитьзавсем происходящим на судне. В конце концов, решил он горько, это все равно было излишне — ни один из спешащих по палубе людей и на секунду не задумался ни о лежащей на капитане ответственности, ни о том, прелюдией к какому международному кризису может послужить исполняемый ими маневр.
— Мыс Ред Клиф, сэр, — сказал Тернер. — Остров Пэседж. За ним мыс Сари. Восточный проход лучше, сэр, — посреди западного подводная скала.
— Да, — ответил Хорнблауэр. На карте подробностей немного, но скала там отмечена. — Мы пойдем восточным проливом. Старшина рулевой! Лево руля! Так держать!
С попутным ветром «Атропа», словно лань, понеслась в пролив, под одними марселями и передними парусами. Вход в пролив вырисовывался все отчетливее — два крутых мыса и низменный островок между ними. Понятно, откуда пошло название Ред Клиф — это действительно был красный обрыв, остальные же мысы и остров заросли елями. На возвышении виднелись прямоугольные очертания фортов.
— Там никого нет, сэр, — сказал Тернер. — Обветшали и рушатся, как и все остальное.
— Вы сказали, что восточный проход совершенно свободен?
— Да, сэр.
— Очень хорошо.
«Атропа» вошла в пролив, Хорнблауэр приказывал рулевому. Ни над одним фортом не видно было флага, значит, салютовать пока не надо. Расстояние между мысом и островом было с полмили или чуть меньше, дальше открывался вид на Мармарисский залив, с трех сторон окруженный высокими горами.
— Здесь город, сэр, — сказал Тернер. — Так себе городишко.
Белая башня — минарет — отражала послеполуденное солнце.
— Сейчас вы видите красный курган за городом, сэр.
— Где затонул «Стремительный»? — спросил Хорнблауэр.
— Левее от нас, сэр. Прямо на линии между красным курганом и фортом на острове Пэседж. Мыс Ада по азимуту зюйд-зюйд-ост и полрумба к зюйду от того места.
— Сделайте замеры сейчас, — приказал Хорнблауэр. Они вошли в залив. Вода была гладкой, не настолько, впрочем, чтоб отражать синее небо. Тернер взял азимут на форт. Другой азимут Хорнблауэр мог взять на глаз. Не вредно будет встать ближе к месту намечающихся работ. Так они впоследствии привлекут меньше внимания, чем если сначала встанут в одном месте, а потом вынуждены будут менять стоянку. Джонс без заминки убрал фор— и грот-марсели передние паруса. «Атропа» тихо скользила по воде.
— Руль круто направо, — сказал Хорнблауэр рулевому. «Атропа» развернулась, Джонс взял крюйсель на гитовы помогая маневру. Судно почти совсем остановилось, крохотные волны лизали его нос.
— Отдать якорь!
Заскрежетал канат. «Атропа» повернулась на якоре. Они в турецких водах. То, что они пересекли трехмильную границу, даже прошли пролив, еще можно было бы впоследствии оспорить. Якорь же, зарывшийся рогами в песок, это уже нечто определенное, на это можно указать в дипломатической ноте.
— Позовите доктора, — сказал Хорнблауэр. Дел много — надо связаться с турецкими властями, если они не свяжутся с ним раньше. Но прежде, не теряя времени, надо приготовиться к операции. Жизнь Маккулума висит на волоске, и не только его жизнь.
XII
— Мы вышли в точности, куда вы намечали, сэр, — сказал Тернер.
— На час раньше, чем я ожидал, — заметил Хорнблауэр.
— Здесь из-за западных ветров течение сворачивает к северу, сэр. Вскоре мы увидим на левом траверзе Атавирос на Родосе, и тогда возьмем азимуты.
— Да, — сказал Хорнблауэр. Он понимал, что отвечает не совсем вежливо, но едва ли хорошо понимал отчего — его тревожило присутствие на борту штурмана, лучше него знакомого с местными условиями, хотя этого штурмана прикомандировали к нему специально, чтоб избавить от тревог.
«Атропа» мужественно прокладывала путь меж коротких, но крутых волн, набегавших на левую скулу. Двигалась она легко — площадь парусов в точности соответствовала ветру. Тернер вынул из кармана подзорную трубу, прошел вперед и полез на грот-ванты. Хорнблауэр стоял с наветренной стороны, ветер овевал его загорелые щеки. Тернер вернулся с довольной улыбкой.
— Это Семь мысов, сэр, — сказал он. — Два румбаналевой скуле.
— Здесь, вы говорили, течение сворачивает к северу.
— Да, сэр.
Хорнблауэр подошел к нактоузу, посмотрел на компас потом на разворот парусов. Северное течение поможет, ветер юго-западный, но все же не следует без надобности приближаться к подветренному берегу.
— Мистер Стил! Вы можетеидти круче к ветру, чем сейчас.
Хорнблауэру не хотелось лавировать против ветра в самом конце пути, и он учитывал опасное течение у мыса Кум.
Эйзенбейс козырнул, чтоб привлечь его внимание.
— В чем дело, доктор? Матросы садили грота-галс.
—Можно мне поговорить с вами, сэр?
Именно это он сейчас и делал, хотя время было далеко не самое удобное. Но Эйзенбейс, очевидно, хотел поговорить наедине, и не на людной палубе.
— Это по поводу пациента, сэр, — добавил он. — Мне кажется, это очень важно.
— Ладно, очень хорошо. — Хорнблауэр с трудом удержал ругательство. Он прошел впереди доктора в каюту, сел за стол и поднял голову. — Ну? Что вы хотели сказать?
Эйзенбейс явно нервничал.
— Я создал теорию, сэр.
Он все еще говорил с немецким акцентом, и слово «теория» прозвучало в его устах так странно, что Хорнблауэр не с ходу его понял.
— Что за теория? — спросил он наконец.
— Она касается местонахождения пули, сэр, — ответил Эйзенбейс — ему тоже потребовалось несколько секунд, чтоб переварить английское произношение слова «теория».
— Гарнизонный врач на Мальте сказал мне, что она в грудной полости. Вам известно что-либо еще?
Странное выражение «грудная полость», но гарнизонный врач употребил именно его. «Полость» подразумевает пустое, полое пространство, и термин явно неудачен. Легкие, сердце и кровеносные сосуды заполняют все это пространство.
— Я полагаю, она вовсе не там, сэр, — поколебавшись, выложил Эйзенбейс.
— Да? — Если это так, то новость невероятно важна. — Тогда почему же ему так плохо?
Решившись говорить, Эйзенбейс опять сделался многословен. Объяснения, сопровождаемые резкими взмахами рук, так и сыпались из него. Но понять их было почти невозможно. О медицинских материях Эйзенбейс думал на родномязыке, и ему приходилось переводить, используя термины, не известные ни ему, ни тем более Хорнблауэру. Последний с трудом разобрал одну фразу и уцепился за нее.
— Вы думаете, пуля, сломав ребро, отскочила обратно? — спросил он, в последний момент заменив слово «срикошетила» на «отскочила» в надежде, что так будет понятнее.
— Да, сэр. С пулями это случается часто.
— И где, по-вашему, она теперь? Эйзенбейс попробовался дотянуться левой рукой далеко за правую подмышку. Он был слишком тучен, чтоб показать то место, которое хотел. — Под скапулой, сэр… под… под лопаткой.
— Земля! Земля слева по курсу! | Крик донесся через световой люк над головой Хорн-блауэра. Впередсмотрящий увидел Родос. Они входят в Родосский пролив, а он сидит внизу, беседуя о ребрах и лопатках. И все ж, одно так же важно, как и другое.
— Я не смогу долго задерживаться внизу, доктор. Расскажите, на чем основано ваше предположение.
Эйзенбейс снова ударился в объяснения. Он говорил о лихорадке пациента, о том, что тот поначалу чувствовалсебяотносительно хорошо, о незначительном кровохарканье. В самом разгаре объяснений в дверь постучали.
— Войдите! — сказал Хорнблауэр.
Вошел Его Светлость князь Зейц-Бунаусский и произнес слова, которые, очевидно, старательно готовил, пока спускался вниз.
— Мистер Стил свидетельствует свое почтение, сэр. Земля видна слева по курсу.
— Очень хорошо, мистер Князь. Спасибо. — Какая жалость, что некогда похвалить мальчика за успехи в английском. Хорнблауэр повернулся к Эйзенбейсу.
— Итак, я думаю, пуля со стороны спины, сэр. Кожа, она… она жесткая, сэр, а ребра… ребра упругие.
— Да? — Хорнблауэру и прежде приходилось слышать, как пули обходят вокруг тела.
— А пациент очень мускулист. Очень.
— Значит, вы думаете, что пуля застряла в спинной мускулатуре?
— Да. Глубоко, у самых ребер. Под нижнимкраемскапулы, сэр.
— А лихорадка? Жар?
Судя по сбивчивым фразам Эйзенбейса, жар объяснялся присутствием в мускульной ткани инородного тела, в особенности же тем, что пуля, скорее всего, затащила с собой обрывки материи. Все это звучало достаточно правдоподобно.
— Вы хотите сказать, что если пуля там, а не в грудной клетке, вы сможете ее извлечь?
— Да, — с отчаянной решимостью выговорил Эйзенбейс
— Вы думаете, вам это удастся? Вам придется использовать нож?
Еще не договорив, Хорнблауэр сообразил, что невежливо задавать сразу два вопроса человеку, которому и на один-то ответить нелегко. Эйзенбейс долго думал, прежде чем сформулировал ответы.
— Да, придется использовать нож, — сказал он наконец — Операция будет сложная. Я не знаю, могули я ее сделать.
— Но вы надеетесь, что сможете?
— Надеюсь.
— И вы думаете, что добьетесь успеха?
— Не знаю. Только надеюсь.
— А если вы успеха не добьетесь?
— Он умрет.
— Но вы думаете, что если операцию не сделать, он все равно умрет?
Это было самое главное. Эйзенбейс дважды открывал и закрывал рот, прежде чем ответил.
— Да.
Пока Хорнблауэр изучал выражение лица Эйзенбейса, в световой люк еле слышно донеслось с наветренного грот-русленя:
— Дна нет! Дна нет!
Тернер и Стил весьма разумно решили бросать лот, но глубины как и следовало ожидать, были гораздо большие, чем длина лотлиня. Хорнблауэр оторвался от мыслей о судне и вернулся к вопросу о Маккулуме. Последний, возможно, вправе ждать, что с ним посоветуются. Но право это довольно-таки иллюзорное. Жизнь Маккулума принадлежит его стране. У матроса не спрашивают разрешения, прежде чем отправить его в бой.
— Значит, доктор, вы считаете так. В случае неуспеха вы сократите жизнь пациента на несколько часов.
— На несколько часов. На несколько дней. Нескольких дней хватило бы на подъемные работы — но Маккулум все равно в таком состоянии, что проку от него не будет. С другой стороны, неизвестно, сможет ли он оправиться после хирургического вмешательства.
— В чем сложность операции? — спросил Хорнблауэр.
— Здесь несколько слоев мускулов, — объяснил Эйзенбейс. — Infraspinatus. Многие из них subscapularis. Мускульные волокна идут в разных направлениях. Поэтому трудно работать быстро и не причиняя большого ущерба. Здесь проходит большая субскапулярная артерия. Пациент и так уже слаб и сильного шока не вынесет.
— У вас есть все необходимое для операции?
Эйзенбейс ссутулил жирные плечи.
— Два ассистента — санитары, как вы их называете, сэр — обладают достаточным опытом. Оба делали операции во время боев. Инструменты у меня есть. Но мне бы хотелось…
Эйзенбейсу явно требовалось что-то, по его мнению трудноосуществимое.
— Что же?
— Мне нужно, чтоб судно стоялона якоре. И хороший свет.
Это перевесило чашку весов.
— Сегодня же, — сказал Хорнблауэр, — наше судно встанет на якорь в защищенной от ветра гавани. Вы можете готовиться к операции.
— Да, сэр. — Помолчав, Эйзенбейс задал тревоживший его вопрос: — А ваше обещание, сэр?
Хорнблауэру не пришлось долго думать, лучше или хуже Эйзенбейс будет оперировать под угрозой кошек или виселицы. Совершенно ясно, он сделает все возможное из одной профессиональной гордости. Думая, что на карте стоит его жизнь, он может запаниковать.
— Я беру свое обещание назад, — сказал Хорнблауэр. — Что бы ни случилось, вам ничего не грозит.
— Спасибо, сэр.
— Дна нет! — крикнул лотовый на руслене.
— Что ж, очень хорошо. До вечера у вас есть время подготовиться.
— Да, сэр. Спасибо, сэр.
Эйзенбейс вышел. Хорнблауэр просидел меньше минуты, обдумывая побудительные причины своего решения. Его судно сейчас входит в Родосский пролив, и ему надо быть на палубе.
— Ветер стал южнее на румб, сэр, — сказал Стил, козыряя.
Это был первое, что Хорнблауэр увидел, поднявшись по трапу — «Атропа» по-прежнему идет так круто к ветру, как только можно. Стил и Тернер действовали точно, не беспокоя капитана.
— Очень хорошо, мистер Стил.
Хорнблауэр вынул из кармана подзорную трубу и обвел горизонт. С одной стороны дикий, скалистый берег, с другой же низкий, песчаный. Он склонился над картой.
— Справа мыс Ангистро, сэр, — сказалрядомс ним Тернер, — Мыс Кум позади левого траверза.
— Спасибо.
Все, как и должно быть. Хорнблауэр выпрямился и направил подзорную трубу на турецкий берег. Он был крутой, обрывистый, вдалеке вздымались высокие горы.
— Лишь в это время года они зеленые, — пояснил Тернер. — Все остальное время они коричневые.
— Да.
Хорнблауэр прочитал о восточном Средиземноморье все, что мог, и о климатических условиях кое-что узнал.
— Людей здесь немного, сэр, — продолжал Тернер. — Крестьяне. Пастухи. Кое-где в бухточках рыбачьи поселки. С Родоса иногда заходят купеческие каяки — теперь редко, сэр. Воды эти кишат пиратами, по причине вражды между греками и турками. Торгуют понемногу медом и лесом.
— Да.
Удачно, что ветер стал южнее, даже так ненамного. Это снимало одну из бесчисленных сложностей в сложной жизни Хорнблауэра.
— Вдоль всего берега руины, — бубнил Тернер. — Города… дворцы… просто удивительно, сэр.
Здесь некогда процветала древнегреческая цивилизация. Здесь стояла Артемизия и десяток других греческих городов, пышущих жизнью и красотой.
— Да, — сказал Хорнблауэр.
— Деревни стоят преимущественно на месте древних городов, — продолжал Тернер. — Вокруг них руины. Половина домишек построена из мрамора разрушенных дворцов.
— Да.
При других обстоятельствах Хорнблауэр заинтересовался бы сильнее, но сейчас Тернер только отвлекал его. Хорнблауэру было о чем подумать. Ему предстояло провести «Атропу» в Мармарисский залив, вступить в переговоры с турецкими властями, решить, как начинать подъемные работы. Оставался вопрос — жгучий, животрепещущий вопрос — выживет ли Маккулум. Оставались рутинные обязанности — глядя вокруг себя, Хорнблауэр видел, что офицеры и матросы толпятся у борта, с интересом разглядывая берег. Меж мусульманских селений попадались и греческие поселки — об этом важно помнить, чтоб не дать матросам раздобыть спиртное. Надо будет наполнить бочки водой; раздобыть свежие овощи.
Подошел Стил с одним из рутинных вопросов. Хорнблауэр кивнул.
— Раздача рома!
Крик разнесся по маленькому судну. Матросы отвернулись от берега — сейчас никакое чарующее пение сирен не привлекло бы их внимания. Для большинства из них это главный момент дня — сейчас они вольют в разгоряченные глотки по жалкой порции разведенного водой рома. Лишить матроса выпивки — все равно что не допустить святого в рай. Матросы заключали между собой немыслимые сделки, продавая, перепродавая и покупая свои «чарки». Но Хорнблауэр подумал, что ему нечего чваниться перед человеческим стадом, свысока представлять матросов этакими цирцеиными свиньями, глохчущими пойло. Да, это действительно главный момент в их жизни, ни лишь потому, что они не видят лучшего месяцами и годами, ограниченные деревянными бортами маленького корабля, частенько не получая за это время ни шиллинга денег, не встречая новых лиц, ни единой человеческой проблемы, никакой пищи для ума. Наверно, лучше быть капитаном и иметь слишком много проблем.
Матросы пошли обедать. Мыс Кум остался позади. Солнце светило все ярче, бриз усилился. Тернер продолжал монотонно вещать.
— Мыс Мармарис, сэр, — сказал он.
Здесь берег вдавался вглубь, открывая вид на невысокие горы. Пора убирать паруса. Пришло время решительных действий — сейчас «Атропа» из мирного судна, безмятежно идущего вне территориальных вод, превратится в буревестника, чье появление в иностранной гавани способно вызвать шквал дипломатических нот, тревожа должностных лиц на противоположном конце Европы. Хорнблауэр старался отдавать приказы так, словно его не тревожит сложность ситуации.
— Все наверх! Все наверх убирать паруса! Все наверх! Подвахтенные бежали по местам. Офицеры занимали свои посты, те из них, кто дремал внизу, поспешно выбирались на палубу. Нижние прямые паруса и брамсели быстро убрали.
— Мистер Джонс! — выкрикнул Хорнблауэр.
— Сэр!
— Ослабьте этот шкот и снимите напряжение с галса. Где вы учились управлять судном?!
— Есть, сэр, — жалобно отозвался несчастный Джонс, но приказ выполнил быстро и ловко.
Выговор был вполне заслужен, но Хорнблауэр подумал, так ли резко он выразился бы, если не хотел показать команде, что груз ответственности не мешает ему следитьзавсем происходящим на судне. В конце концов, решил он горько, это все равно было излишне — ни один из спешащих по палубе людей и на секунду не задумался ни о лежащей на капитане ответственности, ни о том, прелюдией к какому международному кризису может послужить исполняемый ими маневр.
— Мыс Ред Клиф, сэр, — сказал Тернер. — Остров Пэседж. За ним мыс Сари. Восточный проход лучше, сэр, — посреди западного подводная скала.
— Да, — ответил Хорнблауэр. На карте подробностей немного, но скала там отмечена. — Мы пойдем восточным проливом. Старшина рулевой! Лево руля! Так держать!
С попутным ветром «Атропа», словно лань, понеслась в пролив, под одними марселями и передними парусами. Вход в пролив вырисовывался все отчетливее — два крутых мыса и низменный островок между ними. Понятно, откуда пошло название Ред Клиф — это действительно был красный обрыв, остальные же мысы и остров заросли елями. На возвышении виднелись прямоугольные очертания фортов.
— Там никого нет, сэр, — сказал Тернер. — Обветшали и рушатся, как и все остальное.
— Вы сказали, что восточный проход совершенно свободен?
— Да, сэр.
— Очень хорошо.
«Атропа» вошла в пролив, Хорнблауэр приказывал рулевому. Ни над одним фортом не видно было флага, значит, салютовать пока не надо. Расстояние между мысом и островом было с полмили или чуть меньше, дальше открывался вид на Мармарисский залив, с трех сторон окруженный высокими горами.
— Здесь город, сэр, — сказал Тернер. — Так себе городишко.
Белая башня — минарет — отражала послеполуденное солнце.
— Сейчас вы видите красный курган за городом, сэр.
— Где затонул «Стремительный»? — спросил Хорнблауэр.
— Левее от нас, сэр. Прямо на линии между красным курганом и фортом на острове Пэседж. Мыс Ада по азимуту зюйд-зюйд-ост и полрумба к зюйду от того места.
— Сделайте замеры сейчас, — приказал Хорнблауэр. Они вошли в залив. Вода была гладкой, не настолько, впрочем, чтоб отражать синее небо. Тернер взял азимут на форт. Другой азимут Хорнблауэр мог взять на глаз. Не вредно будет встать ближе к месту намечающихся работ. Так они впоследствии привлекут меньше внимания, чем если сначала встанут в одном месте, а потом вынуждены будут менять стоянку. Джонс без заминки убрал фор— и грот-марсели передние паруса. «Атропа» тихо скользила по воде.
— Руль круто направо, — сказал Хорнблауэр рулевому. «Атропа» развернулась, Джонс взял крюйсель на гитовы помогая маневру. Судно почти совсем остановилось, крохотные волны лизали его нос.
— Отдать якорь!
Заскрежетал канат. «Атропа» повернулась на якоре. Они в турецких водах. То, что они пересекли трехмильную границу, даже прошли пролив, еще можно было бы впоследствии оспорить. Якорь же, зарывшийся рогами в песок, это уже нечто определенное, на это можно указать в дипломатической ноте.
— Позовите доктора, — сказал Хорнблауэр. Дел много — надо связаться с турецкими властями, если они не свяжутся с ним раньше. Но прежде, не теряя времени, надо приготовиться к операции. Жизнь Маккулума висит на волоске, и не только его жизнь.
XII
Хорнблауэр сидел у себя в каюте. «Несколько минут» — столько, по оценке Эйзенбейса, потребуется на операцию. Хорнблауэр знал, что доктору придется работать быстро, чтоб свести к минимуму шок.
— На «Ганибале», сэр, — сказал санитар в ответ на расспросы Хорнблауэра, — мы за полчаса отняли одиннадцать ног. Это было в Альхесирасе, сэр.
Но ампутация — дело сравнительно простое. Половина раненых выживала после ампутации конечностей. Сам Нельсон лишился руки — ему ее отняли темной ночью в шторм, в море, — и жил после этого до тех пор, пока при Трафальгаре его не настигла ружейная пуля. То, что задумал Эйзенбейс — не ампутация. Если его диагноз неверен, это хуже чем бесполезно. Даже если диагноз верен, дело все равно может кончиться плохо.
На судне воцарилась тишина. Вся команда остро переживала за судьбу «бедного джентльмена». Они жалели Маккулума, умиравшего от пули, которую ему совершенно незачем было получать. То обстоятельство, что его будут резать, вызывало у них нездоровое любопытство. То, что через несколько секунд он, возможно, умрет, пройдет в таинственные врата, страшившие их самих, заставлялоихсмотреть на него с каким-то особым почтением. Пришлось поставить часовых, чтоб сдерживать и жалостливых, и любо-дытствующих, и искателей острых ощущений. По тишине на судне Хорнблауэр мог сказать, что вся команда с замиранием сердца ждет развязки, надеясь уловить стон или вскрик. Точно так же они ожидали бы повешенья. Хорнблауэр слышал громкое тиканье своих часов.
Вдалеке послышался шум, но на деревянном корабле можно услышать столько разных шумов. Хорнблауэр поначалу не позволял себе думать, что этот шум связан с окончанием операции. Но вот шаги и голоса раздались у входа в каюту — сначала заговорил часовой, потом Эйзенбейс, потом в дверь постучали.
— Войдите, — сказал Хорнблауэр нарочито безразличным голосом. Увидев Эйзенбейса, он сразу понял, что все в порядке. В тяжеловесных движениях доктора чувствовалась окрыленность.
— Я нашел пулю, — сказал Эйзенбейс. — Она была там, где я и предполагал — под нижней оконечностью лопатки.
— Вы ее извлекли? — спросил Хорнблауэр. Эйзенбейс позабыл сказать «сэр», а Хорнблауэр его не одернул — верный признак, что он вовсе не так спокоен, как притворяется.
— Да, — ответил Эйзенбейс.
Он театральным движением выложил что-то на стол перед Хорнблауэром. Это была пуля — бесформенная, сплющенная, со свежей царапиной.
— Здесь на нее наткнулся мой скальпель, — гордо сказал Эйзенбейс. — Я сразу вошел в нужное место.
Хорнблауэр с жаром схватил пулю и осмотрел ее.
— Все было, — продолжал Эйзенбейс, — как я и говорил. Пуля ударила в ребра, сломала их, и проскользнула вдоль них, пройдя между костью и мускулами.
— Да, понятно, — сказал Хорнблауэр.
— И вот что еще там было. — Эйзенбейс с гордым видом ярмарочного фокусника, извлекающего кролика из шляпы, положил перед Хорнблауэром что-то маленькое.
— Это что, пыж? — спросил Хорнблауэр, не пытаясь прикоснуться к отвратительному комочку.
— Нет, — сказал Эйзенбейс. — Таким его вытащилмойпинцет. Но поглядите…
Эйзенбейс толстымипальцами расправил комочек.
— Я просмотрел все это под лупой. Вот кусочек синем сюртука. Это — кусок шелковой сорочки. Это клочки хлопчатобумажной рубашки, а это — нитки вязаной нижнем рубахи.
Эйзенбейс лучился торжеством.
— Пуля затащила все это с собой? — спросил Хорнблауэп
— Именно так. Конечно. Зажатая между пулей и костью ткань была разрезана, как ножницами, а пуля затащила клочки с собой. Я нашел их все. Не удивительно, что рана гноилась.
— Обращайтесь ко мне «сэр». — Напряжение спало, и Хорнблауэр заметил, что Эйзенбейс не величает его, как должно. — В остальном операция была так же успешна?
— Да… сэр, — сказала Эйзенбейс. — После того, как были удалены чужеродные тела, а рана перевязана, пациенту сразу стало лучше.
— Он пережил сильный шок?
— Не очень. Санитарам почти не пришлось его держать. Он добровольно позволил себя оперировать, как вам и обещал. Хорошо, что он лежал спокойно. Если б он сопротивлялся, сломанное ребро могло бы повредить легкое.
— Обращайтесь ко мне «сэр», — сказал Хорнблауэр. — Я последний раз прощаю вам это упущение.
— Да… сэр.
— Сейчас пациент чувствует себя хорошо?
— Когда я уходил, он чувствовал себя хорошо… сэр. Понятно, скоро я должен буду к нему вернуться.
— Вы думаете, он выживет?
Торжествующее выражение на лице Эйзенбейса несколько поблекло. Он сосредоточился, формулируя ответ.
— Теперь он скорее всего выживет, сэр. Но никто не может знать наверняка. Всегда возможно, что рана вдруг воспалится и убьет пациента.
— Больше вы ничего не можете сказать?
— Нет, сэр. Рана должна оставаться открытой для оттока гноя. Накладывая швы, я вставил дренажную трубку.
— Очень хорошо, — сказал Хорнблауэр, чувствуя, как на него накатывает тошнота. — Я понял. Возвращайтесь к пациенту. Я глубоко признателен вам, доктор, за то что вы сделали.
Эйзенбейс ушел, но Хорнблауэра в покоене оставили. В дверь постучали, и вошел мичман Смайли.
— Мистер Стил свидетельствует свое почтение, сэр, и сообщает, что к нам с берега движутся лодки.
— Спасибо. Я иду наверх. И если мистер Тернер не на палубе, скажите ему, что он мне нужен.
Несколько пестро раскрашенных лодочек двигалисьнавеслах, передняя же шла очень круто к ветру под латинским парусом. Пока Хорнблауэр смотрел, матросы убрали парус, пазвернули лодку и снова поставили его на другом галсе. У латинского паруса есть свои недостатки. На новом галсе лодка легко шла к «Атропе».
— Послушайте, мистер Тернер, — сказал Хорнблауэр решение, два последних дня подспудно зревшее несмотря на множество других забот, оформилось окончательно. — Когда вы будете с ними говорить, скажите, что мы ищем французскую эскадру.
— Прошу прощения, сэр?
— Мы ищем французскую эскадру. Два корабля — два корабля достаточно. Линейный корабль и фрегат, прорвавшие блокаду на Корфу три недели назад. Прежде всего спросите, не заходили ли они сюда.
— Есть, сэр.
Тернер еще не совсем понял.
— Адмирал… адмирал Харви послал нас на разведку. Он ищет их с четырьмя линейными кораблями в окрестностях Крита. Четыре корабля достаточно, чтоб они отнеслись к нам с уважением.
— Я понял, сэр.
— Вы действительно поняли?
— Да, сэр.
Хорнблауэра раздражало, что приходится полагаться на Тернера. С испанскими властями или с французскими он разговаривал бы сам, но это, к сожалению, турки.
— Помните, об этом вы должны спросить прежде всего. Заходили ли сюда два французских корабля? После этого вы спросите разрешения заполнить водой бочки. Если будет можно, мы купим овощей и пару бычков.
— Да, сэр.
— Все время помните, что мы посланы на разведку адмиралом Харви. Не забывайте об этом ни на минуту, и все будет в порядке.
— Есть, сэр.
Лодка под латинским парусом быстро приближалась, Развивая значительную скорость несмотря на слабый вечерний бриз. Под носом у нее пенился внушительный бурун. Лодка подошла к борту и легла в дрейф. Латинский парус хлопал, пока его не подтянули наверх.
— Это турки, сэр, не греки, — сказал Тернер.
Хорнблауэр видел это и без подсказки. Матросы были в грязных белых одеждах, головы их венчали красные шапки обмотанные грязными белыми тюрбанами. Седобородый человек, стоявший на корме, был подпоясан алым кушаком, г которого свисала кривая сабля. Высоким тонким голосом он окрикнул «Атропу». Тернер что-то крикнул в ответ на левантийском лингва-франка. Хорнблауэр попытался понять, что тот говорит. В лингва-франка, как он знал, смешались итальянский, французский, английский, арабский, греческий языки. Странно было услышать свое имя — Горацио Хорнблауэр — в невразумительной мешанине слов.
— Кто это? — спросил он.
— Модир, сэр. Местный чиновник. Начальник гавани. Таможенный досмотрщик. Он спрашивает о нашем карантинном свидетельстве.
— На «Ганибале», сэр, — сказал санитар в ответ на расспросы Хорнблауэра, — мы за полчаса отняли одиннадцать ног. Это было в Альхесирасе, сэр.
Но ампутация — дело сравнительно простое. Половина раненых выживала после ампутации конечностей. Сам Нельсон лишился руки — ему ее отняли темной ночью в шторм, в море, — и жил после этого до тех пор, пока при Трафальгаре его не настигла ружейная пуля. То, что задумал Эйзенбейс — не ампутация. Если его диагноз неверен, это хуже чем бесполезно. Даже если диагноз верен, дело все равно может кончиться плохо.
На судне воцарилась тишина. Вся команда остро переживала за судьбу «бедного джентльмена». Они жалели Маккулума, умиравшего от пули, которую ему совершенно незачем было получать. То обстоятельство, что его будут резать, вызывало у них нездоровое любопытство. То, что через несколько секунд он, возможно, умрет, пройдет в таинственные врата, страшившие их самих, заставлялоихсмотреть на него с каким-то особым почтением. Пришлось поставить часовых, чтоб сдерживать и жалостливых, и любо-дытствующих, и искателей острых ощущений. По тишине на судне Хорнблауэр мог сказать, что вся команда с замиранием сердца ждет развязки, надеясь уловить стон или вскрик. Точно так же они ожидали бы повешенья. Хорнблауэр слышал громкое тиканье своих часов.
Вдалеке послышался шум, но на деревянном корабле можно услышать столько разных шумов. Хорнблауэр поначалу не позволял себе думать, что этот шум связан с окончанием операции. Но вот шаги и голоса раздались у входа в каюту — сначала заговорил часовой, потом Эйзенбейс, потом в дверь постучали.
— Войдите, — сказал Хорнблауэр нарочито безразличным голосом. Увидев Эйзенбейса, он сразу понял, что все в порядке. В тяжеловесных движениях доктора чувствовалась окрыленность.
— Я нашел пулю, — сказал Эйзенбейс. — Она была там, где я и предполагал — под нижней оконечностью лопатки.
— Вы ее извлекли? — спросил Хорнблауэр. Эйзенбейс позабыл сказать «сэр», а Хорнблауэр его не одернул — верный признак, что он вовсе не так спокоен, как притворяется.
— Да, — ответил Эйзенбейс.
Он театральным движением выложил что-то на стол перед Хорнблауэром. Это была пуля — бесформенная, сплющенная, со свежей царапиной.
— Здесь на нее наткнулся мой скальпель, — гордо сказал Эйзенбейс. — Я сразу вошел в нужное место.
Хорнблауэр с жаром схватил пулю и осмотрел ее.
— Все было, — продолжал Эйзенбейс, — как я и говорил. Пуля ударила в ребра, сломала их, и проскользнула вдоль них, пройдя между костью и мускулами.
— Да, понятно, — сказал Хорнблауэр.
— И вот что еще там было. — Эйзенбейс с гордым видом ярмарочного фокусника, извлекающего кролика из шляпы, положил перед Хорнблауэром что-то маленькое.
— Это что, пыж? — спросил Хорнблауэр, не пытаясь прикоснуться к отвратительному комочку.
— Нет, — сказал Эйзенбейс. — Таким его вытащилмойпинцет. Но поглядите…
Эйзенбейс толстымипальцами расправил комочек.
— Я просмотрел все это под лупой. Вот кусочек синем сюртука. Это — кусок шелковой сорочки. Это клочки хлопчатобумажной рубашки, а это — нитки вязаной нижнем рубахи.
Эйзенбейс лучился торжеством.
— Пуля затащила все это с собой? — спросил Хорнблауэп
— Именно так. Конечно. Зажатая между пулей и костью ткань была разрезана, как ножницами, а пуля затащила клочки с собой. Я нашел их все. Не удивительно, что рана гноилась.
— Обращайтесь ко мне «сэр». — Напряжение спало, и Хорнблауэр заметил, что Эйзенбейс не величает его, как должно. — В остальном операция была так же успешна?
— Да… сэр, — сказала Эйзенбейс. — После того, как были удалены чужеродные тела, а рана перевязана, пациенту сразу стало лучше.
— Он пережил сильный шок?
— Не очень. Санитарам почти не пришлось его держать. Он добровольно позволил себя оперировать, как вам и обещал. Хорошо, что он лежал спокойно. Если б он сопротивлялся, сломанное ребро могло бы повредить легкое.
— Обращайтесь ко мне «сэр», — сказал Хорнблауэр. — Я последний раз прощаю вам это упущение.
— Да… сэр.
— Сейчас пациент чувствует себя хорошо?
— Когда я уходил, он чувствовал себя хорошо… сэр. Понятно, скоро я должен буду к нему вернуться.
— Вы думаете, он выживет?
Торжествующее выражение на лице Эйзенбейса несколько поблекло. Он сосредоточился, формулируя ответ.
— Теперь он скорее всего выживет, сэр. Но никто не может знать наверняка. Всегда возможно, что рана вдруг воспалится и убьет пациента.
— Больше вы ничего не можете сказать?
— Нет, сэр. Рана должна оставаться открытой для оттока гноя. Накладывая швы, я вставил дренажную трубку.
— Очень хорошо, — сказал Хорнблауэр, чувствуя, как на него накатывает тошнота. — Я понял. Возвращайтесь к пациенту. Я глубоко признателен вам, доктор, за то что вы сделали.
Эйзенбейс ушел, но Хорнблауэра в покоене оставили. В дверь постучали, и вошел мичман Смайли.
— Мистер Стил свидетельствует свое почтение, сэр, и сообщает, что к нам с берега движутся лодки.
— Спасибо. Я иду наверх. И если мистер Тернер не на палубе, скажите ему, что он мне нужен.
Несколько пестро раскрашенных лодочек двигалисьнавеслах, передняя же шла очень круто к ветру под латинским парусом. Пока Хорнблауэр смотрел, матросы убрали парус, пазвернули лодку и снова поставили его на другом галсе. У латинского паруса есть свои недостатки. На новом галсе лодка легко шла к «Атропе».
— Послушайте, мистер Тернер, — сказал Хорнблауэр решение, два последних дня подспудно зревшее несмотря на множество других забот, оформилось окончательно. — Когда вы будете с ними говорить, скажите, что мы ищем французскую эскадру.
— Прошу прощения, сэр?
— Мы ищем французскую эскадру. Два корабля — два корабля достаточно. Линейный корабль и фрегат, прорвавшие блокаду на Корфу три недели назад. Прежде всего спросите, не заходили ли они сюда.
— Есть, сэр.
Тернер еще не совсем понял.
— Адмирал… адмирал Харви послал нас на разведку. Он ищет их с четырьмя линейными кораблями в окрестностях Крита. Четыре корабля достаточно, чтоб они отнеслись к нам с уважением.
— Я понял, сэр.
— Вы действительно поняли?
— Да, сэр.
Хорнблауэра раздражало, что приходится полагаться на Тернера. С испанскими властями или с французскими он разговаривал бы сам, но это, к сожалению, турки.
— Помните, об этом вы должны спросить прежде всего. Заходили ли сюда два французских корабля? После этого вы спросите разрешения заполнить водой бочки. Если будет можно, мы купим овощей и пару бычков.
— Да, сэр.
— Все время помните, что мы посланы на разведку адмиралом Харви. Не забывайте об этом ни на минуту, и все будет в порядке.
— Есть, сэр.
Лодка под латинским парусом быстро приближалась, Развивая значительную скорость несмотря на слабый вечерний бриз. Под носом у нее пенился внушительный бурун. Лодка подошла к борту и легла в дрейф. Латинский парус хлопал, пока его не подтянули наверх.
— Это турки, сэр, не греки, — сказал Тернер.
Хорнблауэр видел это и без подсказки. Матросы были в грязных белых одеждах, головы их венчали красные шапки обмотанные грязными белыми тюрбанами. Седобородый человек, стоявший на корме, был подпоясан алым кушаком, г которого свисала кривая сабля. Высоким тонким голосом он окрикнул «Атропу». Тернер что-то крикнул в ответ на левантийском лингва-франка. Хорнблауэр попытался понять, что тот говорит. В лингва-франка, как он знал, смешались итальянский, французский, английский, арабский, греческий языки. Странно было услышать свое имя — Горацио Хорнблауэр — в невразумительной мешанине слов.
— Кто это? — спросил он.
— Модир, сэр. Местный чиновник. Начальник гавани. Таможенный досмотрщик. Он спрашивает о нашем карантинном свидетельстве.