– Песни разучивали?
   – Да.
   – Как называется сборник маршей, в котором есть «Песня Хорста Весселя»?
   – Это альбом «Время борьбы за нацию».
   – Где расположен учебный лагерь Дахау?
   – В пятнадцати километрах от Мюнхена. И в пяти от одноименного концлагеря.
   – Какую форму вы носили?
   – Серо-зеленые брюки и такого же цвета китель с черными петлицами – на левой стоял чин; сапоги и ремень из черной кожи с вороненой пряжкой.
   – Что было на ней изображено?
   – По центру – свастика, а вокруг девиз «Честь в преданности».
   Адвокат встал и потянулся. Закурил сигару, подошел к окну сказал:
   – А теперь, сержант Кольб, расскажите о концлагере во Флоссенбурге. Где это?
   – На границе Баварии и Тюрингии.
   – Когда он открылся?
   – В тридцать четвертом году. Это одно из первых заведений для тех сволочей, что предали фюрера.
   – Каковы были его размеры?
   – В мою бытность – триста на триста метров. По границе стояли девятнадцать сторожевых вышек с легкими пулеметами. Переклички проводились на площадке размером двадцать один на сорок один метр. Эх, как мы забавлялись там с жидами...
   – Не отвлекайтесь, – буркнул адвокат. – Расскажите лучше, какие там были службы и сколько.
   – Двадцать четыре барака, кухня, баня, больница и множество мастерских.
   – А для охраны?
   – Две казармы, магазин и бордель.
   – Как избавлялись от трупов?
   – За территорией лагеря был крематорий, к нему вел подземный ход.
   – Чем в основном занимались заключенные?
   – Работали в каменоломне. Она располагалась вне лагеря, ее окружал забор из колючей проволоки со своими сторожевыми вышками.
   – Каково было население лагеря в сорок четвертом году?
   – Около тысячи шестисот человек.
   – Где находилась контора коменданта?
   – За территорией, в доме на склоне холма.
   – Назовите комендантов.
   – До меня их было два. Майор СС Карл Кунслер, которого сменил капитан СС Карл Фрич. А при мне лагерем командовал подполковник Макс Кегель.
   – Номер вашего политотдела?
   – Второй.
   – Где он размещался?
   – В конторе коменданта.
   – Чем там занимались?
   – Следили за исполнением приказов правительства о применении к некоторым заключенным особых мер воздействия.
   – В число таковых входили Канарис и другие заговорщики?
   – Да, майн гepp. Их всех ждали особые меры.
   – Когда привели приговор в исполнение?
   – Двадцатого апреля сорок пятого года. Американцы уже вошли в Баварию, поэтому из Берлина, пришел приказ казнить всех заговорщиков. Это поручили мне и моим товарищам. К тому времени я получил чин сержанта, хотя в лагерь прибыл рядовым, поэтому и был в нашей группе главным. А закопать тела мы поручили заключенным. Среди них оказался и тот глазастый Гартштейн, черт его побери! Потом нам приказали гнать узников на юг. А в пути мы узнали, что фюрер покончил с собой. Тогда офицеры нас покинули, а заключенные стали разбегаться в леса. Кое-кого из них мы, сержанты, постреляли, но потом поняли: идти дальше нет смысла. Ведь все кругом заняли янки.
   – И последний вопрос о Флоссенбурге, сержант. Если там поднять голову, что видно?
   – Небо, наверное, – озадаченно проговорил Миллер.
   – Да нет, глупец вы этакий, не вверху, а на горизонте!
   – А-а, вы, наверное, имеете в виду развалины замка на холме, так?
   Адвокат кивнул и улыбнулся.
   – Кстати, его построили в четырнадцатом веке, – заметил он и подвел итог. – Хорошо, Кольб, допустим, во Флоссенбурге вы служили. А как вам удалось спастись?
   – Дело было так. Распустив заключенных, мы пошли кто куда. Я наткнулся на рядового из вермахта, стукнул его по голове и снял с него форму. А через два дня меня схватили янки. Я оттрубил два года в лагере для военнопленных, но на всякий случай сказал, что служил в армии, а не в СС. Ведь тогда, знаете ли, ходили слухи, будто янки расстреливают эсэсовцев на месте. Потому я и соврал.
   Адвокат выдохнул сигарный дым и сказал:
   – Так поступали многие, – а потом спросил: – Имя вы не изменили?
   – Нет. Хотя документы выбросил – в них значилось, что я служил в СС. А вот фамилию менять не стал. Решил, простого сержанта искать не будут. А казнь Канариса в то время казалась всем пустяком. Это уж потом его сделали героем, а то место в Берлине, где казнили главных участников заговора, превратили в мемориал. Но к тому времени Федеративная республика уже выдала мне документы на имя Кольба. Впрочем, не опознай меня этот санитар, ничего не случилось бы, а раз он меня узнал, никакое ложное имя не спасет.
   – Верно. А теперь повторим кое-что из пройденного вами в Дахау. Начните с клятвы преданности фюреру.
   Допрос продолжался еще три часа, и Миллер мысленно поблагодарил Остера за требовательность. Петер даже вспотел, но отговорился тем, что недавно перенес тяжелую болезнь и весь день не ел. Наконец, когда уже близился вечер, подозрения адвоката рассеялись.
   – Так чего же вы хотите? – спросил он Миллера.
   – Мне нужны документы на новое имя. Я изменю внешность – отращу волосы, усы подлиннее – и устроюсь на работу где-нибудь в Баварии. Я же искусный пекарь, а людям нужен хлеб, верно?
   Впервые за время разговора адвокат расхохотался.
   – Да, мой дорогой Кольб, людям нужен хлеб. Итак, слушайте. Обычно на таких, как вы, мы время и деньги не тратим. Но раз уж вы попали в беду не по своей вине, раз вы казнили предателей рейха, я постараюсь вам помочь. Но мало переменить имя в ваших водительских правах. Вам нужен новый паспорт. Деньги у вас есть?
   – Ни гроша. Я даже к вам добирался на перекладных.
   Адвокат протянул ему банкноту в сто марок.
   – У меня вам оставаться нельзя, а новый паспорт придет не раньше, чем через неделю. Я отошлю вас к своему другу. Он и выхлопочет вам паспорт. Живет он в Штутгарте. Вы сначала устройтесь там в гостиницу, а потом идите к нему. Я ему позвоню, он будет вас ждать.
   Адвокат написал на листке несколько слов и передал его Меллеру, сказав:
   – Его зовут Франц Байер. Здесь его адрес. Если вам понадобятся еще деньги, Байер поможет. Но не транжирьте. Сидите тихо и ждите, когда Байер выправит вам новый паспорт. Потом мы устроим вас на работу в Южной Германии, где вас никто не найдет.
   Миллер взял деньги и записку.
   – Спасибо вам, герр доктор, большое спасибо, – смущенно пробормотал он, прощаясь.
   Горничная проводила его до дверей. Через час он уже мчался в «ягуаре» в Штутгарт, а адвокат позвонил Байеру и приказал ему ждать у себя к вечеру некоего Рольфа Гюнтера Кольба, скрывающегося от полиции.
   В те дни Нюрнберг и Штутгарт еще не соединялись прямым автобаном, и в ясный солнечный день шоссе, что вилось по франконской равнине и меж лесистых холмов и долин Вюртемберга, бывало очень живописным. Но туманным февральским вечером, в гололед езда по этой асфальтовой ленте едва не стоила Миллеру жизни. Дважды тяжелый «ягуар» чуть-чуть не слетел в кювет, дважды Петер приказывал себе не торопиться. Ведь Байер – человек, знавший, как раздобыть поддельный паспорт, – никуда не денется.
   Миллер приехал в Штутгарт засветло и устроился в небольшой гостинице на окраине. У портье он взял план города и нашел дом Байера в фешенебельном районе рядом с виллой Берг, где былыми летними ночами развлекались когда-то герцог Вюртембергский и его свита.
   Следуя карте, он проехал холмистый центр Штутгарта и остановил машину в километре от дома Байера. Запирая дверцу, он не заметил пожилую женщину, выходившую из соседнего дома с еженедельной встречи членов Общества помощи больницам.
   Франц Байер был полненьким и по характеру очень радушным мужчиной. Предупрежденный Вервольфом, он встретил Миллера на пороге, представил его жене, которая тут же скрылась в кухне, и спросил:
   – Ну, Кольб, а раньше ты бывал в Штутгарте?
   – Признаться, нет.
   – Так вот, местные жители славятся гостеприимством. А ты, конечно, голоден. Когда ел в последний раз?
   Миллер признался, что не завтракал и не обедал, весь день провел в пути.
   – Боже мой, какой ужас. – Байер, казалось, искренне расстроился. – Тебе надо поесть. Знаешь что? Мы сейчас поедем в город и хорошенько поужинаем... И не смей отказываться, обидишь.
   Он проковылял на кухню, сказал жене, что едет с гостем в ресторан, и через десять минут на своей машине устремился вместе с Миллером в центр Штутгарта.
   В тот же вечер адвокат из Нюрнберга решил позвонить Байеру еще раз, узнать, добрался ли Кольб. Трубку сняла жена Франца.
   – Да, да, приезжал молодой человек. Они с мужем уехали в ресторан. Такой приятный молодой человек. Я столкнулась с ним, когда он запирал машину. Я шла с собрания членов Общества помощи больницам. Это очень далеко от моего дома. Он, наверное, заблудился. В Штутгарте, знаете ли, это очень просто. Здесь столько тупиков и переулков...
   – Постойте, фрау Байер, – перебил ее адвокат. – «Фольксвагена» у него быть не могло. Он должен был приехать на поезде.
   – Нет, нет, – заверила его фрау Байер, желая козырнуть своей осведомленностью. – Он приехал в автомобиле. Такой приятный молодой человек и такая красивая машина. У него, наверно, от девушек отбоя нет.
   – Послушайте меня внимательно. Какой марки у него машина?
   – Этого я, конечно, не знаю. Она спортивная. Длинная, черная, с желтой полосой на боку.
   Адвокат бросил трубку, вновь поднял ее и набрал нюрнбергский номер. Дозвонившись до гостиницы, попросил соединить с одним из номеров. Наконец знакомый голос произнес: «Алло».
   – Маккензен, – рявкнул Вервольф. – Быстро ко мне. Миллер нашелся.



Глава 13


   От Нюрнберга до Штутгарта быстрее, чем за два часа, не добраться. Маккензен гнал машину безбожно и в половине одиннадцатого доехал до дома Байера.
   Фрау Байер, встревоженная вторым звонком Вервольфа и сообщением, что Кольб совсем не тот, за кого себя выдает, открыла Маккензену дверь, дрожа от страха, а его резкие вопросы испугали ее еще сильнее.
   – Когда они уехали?
   – Около четверти девятого, – пролепетала она.
   – Сказали, куда собираются?
   – Нет. Франц просто узнал, что молодой человек весь день не ел, и повез его в ресторан. Я предложила что-нибудь приготовить сама, но Франц не любит ужинать дома. Только и ждет, как бы...
   – А этот Кольб. Вы сказали, что видели, как он ставил машину. Где это было?
   Она описала улицу, где стоял «ягуар», объяснила, как туда добраться. Маккензен глубоко задумался, потом спросил:
   – В какой ресторан, по-вашему, они могли поехать?
   Поразмыслив, жена ответила:
   – Его излюбленное место – «Три якоря» на Фридрихштрассе. Думаю, сначала они поедут именно туда.
   Маккензен вышел из дома и проехал к «ягуару». Внимательно оглядел его, чтобы при случае не перепутать. Он долго не мог решить, остаться здесь и подождать Миллера, или нет. Дело в том, что Вервольф приказал выследить Байера и Миллера, предупредить Франца и отослать его домой, а потом расправиться с Петером. Но предупредить Байера теперь означало спугнуть Миллера, дать ему возможность уйти, поэтому звонить в «Три якоря» Маккензен не стал.
   Он взглянул на часы. Без четверти одиннадцать. Он сел в свой «мерседес» и направился к центру города.

 
   Йозеф бодрствовал на кровати в номере заштатной гостиницы на окраине Мюнхена, как вдруг из фойе позвонили и сказали, что ему пришла телеграмма. Йозеф спустился и забрал ее.
   Вернувшись к себе, он вскрыл желто-коричневый конверт и пробежал взглядом внушительное содержимое. Телеграмма начиналась так:
   Сельдерей: 481 марка 53 пфеннига
   Дыни: 362 марки 17 пфеннигов
   Апельсины: 627 марок 24 пфеннига
   Грейпфруты: 313 марок 88 пфеннигов.
   Список был длинный, однако все входившие в него фрукты и овощи обычно экспортировал в Европу Израиль, так что телеграмма читалась как ответ какого-нибудь представителя торговой фирмы о ценах на продукты. Пользоваться международным телеграфом для передачи шифровок – дело рискованное, однако в ФРГ из-за границы приходит ежедневно столько деловых телеграмм, что для проверки их всех потребовалась бы целая армия криптографов.
   Не обращая внимания на слова, Йозеф выписал все цифры впритык друг к дружке. Таким образом, трех – и двухзначные числа, обозначавшие цены в марках и пфеннигах, исчезли, из них образовалось одно число, столь многозначное, что оно занимало несколько строк. Йозеф разбил его на группы по шесть цифр, вычел из каждой тогдашнюю дату – 20 февраля 1964 года. Получились новые шестизначные числа.
   Для шифровки использовался простейший книжный код, основанный на Уэбстеровском толковом словаре английского языка, изданном в Нью-Йорке в серии «Популярная библиотека». Первые три цифры шестизначного числа указывали номер его страницы, в четвертой учитывалась лишь четность. Если цифра была нечетной, это означало, что искать нужно в левом столбце на странице словаря, если четной – в правом. Последние две соответствовали номеру слова в столбце, если считать сверху. Йозеф трудился не покладая рук полчаса, наконец раскодировал телеграмму, прочел ее... и горестно схватился за голову.
   Еще через полчаса он сидел у Леона. Прочитав шифровку, руководитель группы мстителей выругался, а потом сказал:
   – Какая жалость. Но такое я предвидеть не мог.
   Ни Леон, ни Йозеф не знали, что за последние шесть дней в «Моссад» поступили три коротких сообщения. Одно послал резидент в Буэнос-Айресе. Он передал, что некто в Аргентине санкционировал выплату суммы, эквивалентной миллиону западногерманских марок, некоему Вулкану, чтобы тот смог «закончить очередную стадию исследовательских разработок».
   Второе сообщение пришло от сотрудника одного из швейцарских банков, через который средства из разбросанных по всему миру нацистских фондов обычно переводились на счета живших в ФРГ людей «ОДЕССЫ». В нем говорилось, что из банка в Бейруте в банк в Западной Германии переслали один миллион марок, которые получил наличными человек, десять лет назад имевший там счет на имя Фрица Вегенера.
   Третье исходило от египетского полковника, занимавшего высокий пост в том отделе службы безопасности АРЕ, которому было поручено охранять завод №333. За вознаграждение, достаточное для безбедной жизни в отставке, он согласился несколько часов побеседовать с агентом «Моссада» в одной из гостиниц Рима. Во время этой беседы полковник сообщил, что ракетам в Хелуане не хватает лишь надежной системы теленаведения, а разрабатывают ее в Западной Германии, и вся затея обойдется «ОДЕССE» в миллион марок.
   Данные сообщения вместе с тысячами других обработали компьютеры профессора Ювеля Неймана, израильского гения, впервые применившего ЭВМ для информационного анализа (впоследствии Нейман стал отцом израильской атомной бомбы). И если человеческая смекалка могла подвести, машинный разум безошибочно связал три сообщения в логическую цепочку, «вспомнив», что до скандала с женой в 1955 году под именем Фрица Вегенера назывался Эдуард Рошманн.
   A в подвале у Леона Йозеф безапелляционно заявил:
   – Я остаюсь здесь. Ни на шаг не отойду от телефона, по которому должен звонить Миллер. Достаньте мне мощный мотоцикл и бронежилет. Даю вам на это час. Если немец вдруг позвонит, я должен быть готов приехать за ним немедленно.
   – Если его разоблачили, вы все равно не успеете.
   – Теперь понимаю, зачем они его предупреждали. Стоит ему на милю подойти к Рошманну, как его убьют.
   Когда Леон ушел из подвала, Йозеф перечитал шифровку снова. В ней говорилось: «Согласно последним сведениям, успех разработки системы теленаведения для ракет Египта зависит от западногерманского промышленника по прозвищу Вулкан. Его настоящее имя Рошманн. Немедленно задействуйте Миллера, чтобы выследить и уничтожить Рошманна. Баклан».
   Йозеф уселся за стол и начал заряжать свой «Вальтер ППК», время от времени поглядывая на молчавший телефон.

 
   За ужином Байер вел себя как радушный хозяин – рассказывал свои любимые анекдоты и сам же над ними хохотал. Не раз Миллер пытался перевести разговор на тему о новом паспорте. Но Байер лишь хлопал его по плечу, просил не волноваться и добавлял: «Предоставь это мне, старик, предоставь это дяде Байеру».
   Проработав восемь лет в журналистике, Миллер знал, как споить собеседника и остаться трезвым самому. Для этого лучше всего заказать белое вино – его подают как шампанское, в ведерках со льдом, куда при случае можно опорожнить свой стакан. Такую уловку Петеру, пока Байер глядел в другую сторону, удалось проделать трижды.
   На десерт они распили две бутылки превосходного рейнвейна, и с Байера, одетого в тесный, наглухо застегнутый костюм, градом покатился пот. Толстяку вновь захотелось пить, и он заказал третью бутылку.
   Миллер притворился, будто не верит, что ему всерьез хотят помочь с новым паспортом, поэтому за содеянное в сорок пятом во Флоссенбурге он угодит в тюрьму.
   – Разве вам не понадобятся мои фотографии? – озабоченно спросил он.
   – Да, пара штук, – Байер захохотал. – Не беда. Сфотографируешься в автомате на вокзале. Подождем, пока волосы у тебя отрастут подлиннее, а усы станут погуще.
   – И что потом?
   Байер придвинулся и обнял его за плечи пухлой рукой. Дыша перегаром в ухо журналисту, толстяк прошептал:
   – Потом я отошлю их одному моему приятелю, и через неделю придет паспорт. По нему ты получишь права – придется, конечно, опять сдавать экзамен – и карточку социального страхования. А властям скажешь, будто пятнадцать лет прожил за границей и только что вернулся. Словом, старик, не переживай, все это пустяки.
   Хотя Байер опьянел, он не сказал ни одного лишнего слова, а Петер не пытался чересчур давить на него, боясь, что тот заподозрит неладное и замолчит вообще.
   Миллеру очень хотелось кофе, но он от него отказался, опасаясь, как бы Байер от него не протрезвел. Толстяк заплатил за ужин из туго набитого кошелька и направился к гардеробу. Была половина одиннадцатого.
   – Какой прекрасный ужин, герр Байер, – пролепетал Миллер. – Большое вам спасибо.
   – Зови меня просто Франц, – просипел толстяк, с трудом залезая в пальто.
   – Думаю, большего из ночной жизни Штутгарт предложить не может, – размышлял Миллер, одеваясь.
   – Эх, глупыш! Ты еще ничего не видел. У нас классный город. Полдюжины хороших кабаре. Хочешь туда прокатиться?
   – Вы намекаете, что у вас тут и стриптиз есть? – спросил Миллер изумленно.
   Байер даже засопел от радости:
   – Ты что, смеешься? Кстати, может, сходим посмотрим? Я иногда не прочь поглядеть, как раздеваются девочки.
   Он дал гардеробщице хорошие чаевые и вышел на улицу.
   – А какие ночные клубы есть в Штутгарте? – невинно спросил Миллер.
   – Сейчас вспомню. «Мулен Руж», «Бальзак», «Империал» и «Зайонара». Потом есть еще «Мадлен» на Эберхардтштрассе...
   – Эберхардт? Боже, какое совпадение! Так звали моего начальника, это он вытащил меня из беды и направил к адвокату в Нюрнберг! – выпалил Миллер.
   – Хорошо. Хорошо. Отлично. Туда и поедем, – заявил Байер и пошел к машине.

 
   Маккензен подъехал к «Трем якорям» в четверть двенадцатого. С вопросами он обратился к метрдотелю.
   – Герр Байер? – переспросил тот. – Да, он заходил к нам сегодня. Уехал около часа назад.
   – Был ли с ним высокий мужчина с короткими каштановыми волосами?
   – Да. Они сидели вон за тем угловым столиком.
   Маккензен с легкостью вложил в руку метрдотеля банкноту в двадцать марок и сказал:
   – Мне позарез нужно его найти. Дело серьезное. С его женой плохо...
   – Боже, – с искренним беспокойством пробормотал метрдотель, – какой кошмар!
   – Вы знаете, куда они поехали?
   – Увы, нет, – метрдотель подозвал одного их официантов. – Ганс, вы обслуживали герра Байера и его гостя. Они не говорили, куда поедут отсюда?
   – Нет, – ответил Ганс. – По-моему, они вообще никуда не собирались.
   – Поговорите с гардеробщицей, – предложил метрдотель. – Может быть, она что-нибудь слышала.
   Маккензен так и сделал. Потом попросил туристский буклет «Что есть в Штутгарте». В разделе «кабаре» значились шесть заведений. На развороте буклета была карта центра города. Маккензен вернулся в машину и поехал а ближайшее кабаре.

 
   Миллер и Байер сидели за столиком для двоих в ночном клубе «Мадлен». Франц, потягивая уже вторую порцию виски, остекленевшими глазами глядел, как фигуристая молодая женщина на сцене, вращая бедрами, расстегивала лифчик. Когда она его, наконец, сняла, Байер, трясясь от похоти, ткнул Миллера под ребра и хохотнул: «Какой бюст, а, какой бюст!» Было уже за полночь, и Франц здорово накачался.
   – Послушайте, герр Байер, я себе места не нахожу, – прошептал Миллер. – Ведь это за мной охотится полиция, а не за вами. Когда же вы достанете мне паспорт?
   Толстяк снова обнял его за плечи:
   – Послушай, Рольф, старик, я тебе уже все объяснил. Не волнуйся, ладно? Предоставь это дело мне, – он подмигнул Миллеру. – Да ведь я и не делаю паспорта сам. Просто отсылаю фотографию парню, который их фабрикует, и через неделю они приходят ко мне уже готовенькие. Словом, осечки быть не может. А теперь выпьем за старого доброго Франца, – он помахал пухлой рукой, вскричал: – Официант, еще бутылку.
   Миллер отодвинулся от Байера и задумался. Во-первых, если перед тем, как сфотографироваться, надо ждать, пока отрастут волосы, значит, паспорт он получит только через несколько недель. Во-вторых, хитростью из толстяка адрес «паспортиста» не вытянешь. Сколько его ни пои, он держит язык за зубами.
   Когда первое шоу закончилось, он вывел Байера из кабаре. Тот едва держался на ногах
   – Пора домой, – сказал Миллер, подводя толстяка к оставленной на углу машине, вынул у него из кармана ключи, усадил его на заднее сиденье, а сам сел за руль. Тут из-за угла вывернул серый «мерседес» и затормозил в двадцати метрах.
   Сидевший в нем Маккензен объехал уже пять ночных клубов. Взглянув на номер отъезжавшего от «Мадлен» автомобиля – именно о таком говорила фрау Байер, – он осторожно поехал следом.
   Миллер вел машину медленно, превозмогая собственное опьянение. Меньше всего ему хотелось попасться на глаза полиции и пройти проверку на трезвость. Он ехал не к дому Байера, а к своей гостинице. В пути толстяк задремал. У отеля Миллер разбудил его, сказал:
   – Вставай, Франц, вставай, старик, пойдем ко мне, выпьем на посошок.
   Толстяк огляделся и пробормотал:
   – Мне домой надо. Жена ждет.
   – Пойдем, пойдем. Посидим, поговорим, вспомним старые времена.
   – Старые времена, – пьяно улыбнулся Байер. – А какое великое время тогда было, Рольф!
   – Да, великое. – Миллер помог Байеру выйти из машины. – Пойдем.
   Маккензен остановил «мерседес» неподалеку и потушил фары. Машина утонула в темноте.
   Ключ от номера был у Миллера в кармане. Ночной портье дремал за конторкой. Байер что-то забормотал.
   – Т-с-с-с, – сказал Миллер. – Тихо.
   – Тихо, – повторил Байер, топая как слон, и засмеялся над собственным притворством. К счастью, далеко идти не пришлось, номер Миллера был на втором этаже. Петер открыл дверь, зажег свет и помог Байеру усесться в единственное кресло – жесткое, с высокой прямой спинкой.
   Тем временем Маккензен вышел из «мерседеса», стал напротив отеля, оглядел окна. В два часа ночи ни в одном из них не горел свет. Когда он вспыхнул в комнате Миллера, Маккензен четко заметил расположение окна.
   Он подумал, не пойти ли туда и покончить с Миллером немедленно. Его остановили два соображения. Во-первых, через стеклянные двери гостиницы виднелся разбуженный тяжелой поступью Байера ночной портье. Он, конечно, заметит постороннего, поднимающегося по лестнице в два часа ночи, и потом опишет его полиции. Во-вторых, Байер сильно пьян. Маккензен видел, как Миллер помогал ему идти, и понял, что не сможет быстро вывести толстяка из гостиницы после убийства. А если полиция доберется до Байера, Вервольф намылит ему, Маккензену, шею. Несмотря на невзрачную внешность, Байер был крупным военным преступником и незаменимым для «ОДЕССЫ» человеком.
   А еще одно обстоятельство привело Маккензена к мысли о выстреле в окно. Напротив гостиницы стоял недостроенный дом. Стены и полы были уже сделаны, на второй и третий этажи вела бетонная лестница. Время есть. Миллер никуда не денется. Маккензен не спеша вернулся к машине с запертой в багажнике винтовкой.

 
   Удар застал Байера врасплох. Его реакция, замедленная выпитым, не позволила увернуться. Миллеру ни разу не случалось пользоваться приемами, которым его научили десять лет назад в армии, и он не знал, насколько они действенны. Толстенная шея Байера, возвышавшаяся над плечами, как розовый холм, навела Миллера на мысль, что бить придется изо всей силы.
   Байер даже сознания не потерял: его шею защитил слой жира, а нетренированная ладонь Миллера была мягкой. Но все равно, пока толстяк избавлялся от головокружения, Петер успел накрепко привязать его к подлокотникам кресла двумя галстуками.
   – Какого черта, – хрипло рявкнул Байер.
   Между тем Миллер прихватил длинным телефонным проводом ноги толстяка к креслу.
   Байер уставился на Петера, как сыч. Он начинал соображать, что происходило. Как и всех ему подобных Байера всю жизнь мучила мысль о возможном возмездии.
   – Тебе отсюда не уйти, – сказал он Миллеру. – И до Израиля не добраться. Ты ничего не докажешь. Я ваших не убивал.
   Миллер прервал эту речь, засунув Байеру в рот скатанные носки и обвязав его лицо шарфом – подарком заботливой матери. Байер злобно уставился на журналиста поверх вывязанного на шарфе узора.