Фрадкин Борис Захарович. Гомункулус, или История одного эксперимента

Фрадкин Борис
Гомункулус, или История одного эксперимента

   Борис Захарович Фрадкин
   ГОМУНКУЛУС,
   или История одного эксперимента
   ...Быть или не быть?
   Вот в чем вопрос...
   В. Шекспир. "Гамлет"
   Такой жары, да еще в первой половине мая, не помнили даже старожилы города. Здесь, далеко на севере страны, температура в полдень была выше, чем за тысячи километров, на берегах Черного моря.
   Члены ученого совета, рассаживаясь вокруг длинного, сверкающего лаком стола, обмахивались газетами, вытирали платками потеющие лица, шеи, лысины. В кабинете ректора, несмотря на распахнутые окна, было душно, как бывает накануне грозы.
   Вадим Сергеевич, ректор института, невысокий упитанный мужчина с гривой седых волос и круглым мясистым лицом, устало поднялся на ноги. Он нетерпеливо поглядывал на тех, кто запоздало появлялся в дверях и медлил, разыскивая свободное место.
   - На повестке дня нашего внеочередного заседания один вопрос, - произнес он рокочущим звучным голосом, - это беспрецедентный эксперимент, который сегодня ночью произвела старший научный сотрудник кафедры хирургии мозга Барботько Ася Давыдовна, - Вадим Сергеевич метнул недобрый взгляд в дальний угол кабинета, где сидела Ася Барботько. - Не прошло и недели после трагической гибели Софьи Николаевны Бельской, известного ученого и нашего товарища, а Барботько имела нескромность взять на себя руководство кафедрой. Хотя, должен сказать, у нас намечены более достойные кандидатуры.
   - Руководство темой... - поправил ректора слабый голос Аси.
   - Что вы сказали? - нахмурился ректор.
   - Я возглавила руководство темой, а не кафедрой, - громче повторила Ася Барботько.
   - Не считаясь ни с мнением ректората, ни с той принципиальной позицией, которую в этом вопросе занимает наша научная общественность, - в голосе ректора зазвучал металл, сегодня ночью, тайком, Ася Давыдовна произвела пересадку человеческого мозга.
   Тишина установилась такая, какой еще не случалось на советах медицинского института. Прекратилось поскрипывание стульев, на которых поудобнее устраивались члены совета, смолкло шуршание газет, которыми они обмахивались. Не только все в кабинете, но, казалось, и Гарвей в золоченой раме на стене в изумлении уставились на Асю.
   Тишина была столь напряженной, что Вадим Сергеевич должен был сделать паузу.
   - Сейчас, в эту минуту, - продолжал он погодя, - в экспериментальной операционной кафедры живет существо, скроенное по методе безумного уэльсовского Моро.
   Двадцать шесть пар глаз рассматривали Асю тяжело и недружелюбно, - так рассматривают человека, с которым годами делили хлеб-соль, а он вдруг отплатил тебе самой черной неблагодарностью.
   Внешность Аси была самая заурядная, если не считать роста (последствие акселерации!) - спокойное, чуть продолговатое лицо, которое всегда оставалось невозмутимым, светло-серые спокойные глаза, коротко подстриженные под мальчика темные волосы. В студенческой среде Асю знали больше как незаменимого члена баскетбольной команды института, нежели научного работника.
   На ней были коричневые брюки, легкая белая кофточка и ярко-красные лакировки на "платформе".
   - Барботько втянула в свою авантюру студентов-выпускников, - достаточно громко заметил сидевший по правую руку от ректора проректор по научной работе. - Это вдвойне отягощает ее вину.
   - Так уж сразу и вину... - усомнился профессор Гликин, заведующий кафедрой терапии, тучный мужчина, прозванный среди студентов за свою внешность "мистером Пиквиком". - А мне так по душе та страшная бомба, которую Барботько швырнула в реку познания. Представляю, сколько мудрой рыбешки всплывет пузой кверху.
   - Михаил Соломонович! - нахмурился ректор.
   - Нет, вообще-то я потрясен, - Гликин выпуклыми, почти черными глазами преданно уставился на ректора и пухлые губы его сложились в скорбную трубочку. - Но, согласитесь, Вадим Сергеевич, решиться на такое...
   Его перебили возгласами:
   - Нашли чем восторгаться!
   - Да это же надругательство над личностью!
   - Возмутительно!
   - В воображении не укладывается!
   Первой всеобщую растерянность преодолела заведующая кафедрой анатомии профессор Кетова, седовласая женщина с мужеподобным лицом, одетая, несмотря на жару, в синюю жакетку мужского покроя и строгую синюю юбку. В отворотах жакетки виднелись воротничок белой мужской сорочки и черный галстук.
   Кетова властным жестом попросила у ректора слова, и еще прежде, чем получила его, встала, рассеянно вертя в руке нераспечатанную пачку сигарет.
   - Буквально месяц тому назад, - произнесла она низким грудным голосом, - вот здесь, рядом со мной, сидела покойная Софья Николаевна. С каким восторгом расписывала она успехи своей любимой ученицы Аси Давыдовны Барботько. Боже мой,она души в вас не чаяла, Ася Давыдовна. Знали вы это?
   - Догадывалась... - отозвался слабый голос Аси.
   - А знали ли вы, что Софья Николаевна была непримиримым противником идеи пересадки человеческого мозга. А, Барботько?
   - К сожалению...
   - Так как же вы решились предать своего учителя, осквернить то, что было свято и неприкосновенно для Бельской? Что же вы загодя в карманах камешки припрятывали?
   - Камни, - с полной серьезностью уточнил Гликин, теперь преданно глядя на Кетову, - булыжники с мостовой.
   Его одернули, зашикали, замахали руками. Профессор покаянно развел руками, приложил палец к своим губам - "молчу, молчу!" Однако его реплика сбила Кетову и та, обиженно поджав губы, села.
   Со времени учебы в институте из всех преподавателей Ася с особой теплотой вспоминала Кетову. С каким вдохновением читала лекции эта седовласая женщина! У нее была слабость к истории медицины. В ущерб времени, отведенному на учебную программу, Кетова уводила своих слушателей в мир, полный драматизма, самопожертвования и неустанного поиска истины. И не странно ли, именно эти экскурсы в романтическое прошлое медицины и определили жизненный путь Аси Барботько. Нет, между Кетовой и Асей не случалось душевных откровений. Кетова ни разу не выделила Барботько из среды ее однокурсников, и все-таки, сама того не ведая, она растревожила воображение девушки.
   А теперь Кетова первой швырнула в лицо Аси слова гневного обвинения, и они особенно тяжело ранили молодую женщину. Глядя, как Кетова нервно комкает коробку с сигаретами, Ася с особой остротой ощутила всю горечь и возмущение этого беззаветно преданного медицине человека.
   После Кетовой выступления последовали одно за другим, все более гневные, обличающие. И каждый выступающий или выступающая не преминули обратиться к имени покойной Бельской, к ее общепризнанному авторитету ученого. Если некогда живую Бельскую эти люди ставили вровень с собой, то теперь склоняли головы перед ее громкой славой, смотрели на нее снизу вверх.
   Незримая, но величественная Бельская вошла в кабинет ректора и села рядом с Кетовой, чтобы вершить суд над своей любимой ученицей.
   Бельская...
   Сорокапятилетняя женщина с пышными формами, с тяжелой копной русых волос, укладываемых в лучшем салоне города. Пышущая здоровьем, громогласная, любившая поболтать с друзьями и знакомыми. Красавица. И заботливая мама, не упускавшая случая похвастать:
   - Я первый профессор медицины, родивший тройню!
   Ученый с мировым именем, непременный участник международных симпозиумов по восстановительной хирургии мозга. Это ей принадлежало сенсационное открытие неотторжимости пересаженного моа^а. Любой пересаженный орган, будь то сердце, почка, легкое, железа, - испытывает несовместимость с телом реципиента. Даже кусочек пересаженной кожи отторгается чужим телом. Ничто пересаженное само по себе не приживляется. Ничто... кроме мозга! Коварная природа словно нарочно приоткрыла перед поборниками пересадок чудесную лазейку, зная наперед, что ни один, даже самый отважный исследователь не рискнет этой лазейкой воспользоваться.
   Идея пересадки человеческого мозга завладела Асей на лекциях все той же Кетовой. Как пример величайшего подвига в медицине Кетова привела открытие Бельской, приравняла его к бессмертному поступку Хавкина, ибо и то и другое сделано во имя человечества.
   Пересадка мозга!
   Вот ради чего стоит жить на свете. Ася выиграла подлинное сражение на конкурсных экзаменах в аспирантуру, которой руководила Бельская. И очень скоро заставила Бельскую обратить на себя внимание.
   Тем сильнее было разочарование Аси Барботько, когда она, уже работая над кандидатской диссертацией, убедилась, что ее научный руководитель и не помышляет идти дальше опытов над животными. Более того - Бельская оказалась принципиальным противником самой идеи пересадки человеческого мозга.
   Не странно ли?
   Так блестяще решить все неясные стороны проблемы, накопить богатейший практический опыт, приобрести технические возможности и... отказаться от решающего шага.
   Нет, Ася отказывалась верить. Что-то тут было не так. Очевидно, у Бельской оставались какие-то нерешенные вопросы, какие-то еще не преодоленные барьеры. Что ж, надо набраться терпения и ждать.
   Нелепый несчастный случай оборвал жизнь Бельской. Переходя улицу и спеша к себе в клинику (Софья Николаевна всегда спешила), она угодила под машину.
   Ася решительно возглавила серию экспериментов, не доведенных Бельской до конца. И не колеблясь, подобно своему учителю, совершила следующий решающий шаг.
   Она поймала себя на том, что не слушает выступающих. К ней обращался ректор, о чем-то спрашивал ее.
   - Простите, - спохватилась Ася, - я не расслышала.
   - Мы хотели бы знать, какие мотивы побудили вас решиться на это подлинное безумство, пойти наперекор общему мнению?
   - Ах, да, решиться...
   Ася потерла лоб кулаком, заставив себя сосредоточиться на происходящем. Она повернулась к своему соседу, аспиранту Аркаше, вместе с нею пришедшему на совет, хотя вызывали ее одну. Аркаша стал для Аси таким же беззаветно преданным единомышленником, каким она в свое время была для Бельской. Он принадлежал к той категории молодых людей, которых не смущают самые именитые авторитеты. А сейчас вокруг него сидели доктора наук, ученые, возглавляющие клиники и кафедры. "Пушкинские" бакенбарды и короткие усики придавали Аркаше довольно воинственный вид.
   Он извлек из кармана брюк соединенные скрепкой листки бумаги. Ася приняла их, бережно разгладила на коленях и подняла так, чтобы листки стали видны всем членам совета.
   - Вот что побудило меня решиться на так называемое "безумство", - сказала она.
   И молчала, пока профессор Персидский, заведующий кафедрой онкологии, сухонький и седенький, с остренькой бородкой и громовым голосом, всегда вызывавшим веселое оживление у студенческой аудитории, не спросил вежливенько:
   - Не завещание ли Софьи Николаевны это?
   Ася утвердительно наклонила голову.
   - Именно так я и мои друзья расценили этот документ. Здесь список, составленный Софьей Николаевной, - Ася говорила монотонно, растягивая слова. - В списке собраны умершие в нашем городе за одну наугад взятую неделю.
   - Странный вид завещания, - фыркнул Гликин, - ни тебе дачи построить, ни тебе машины купить. Одно слово - мертвые души.
   - Вы правы только наполовину, Михаил Соломонович, вздохнула Ася. - Это список только тех умерших, кто мог бы стать донором мозга или реципиентом тела, - потершись щекой о плечо, она смотрела на Гликина так, словно пыталась припомнить, где встречала этого тучного и рыхлого, распираемого весельем мужчину. - Скрытно от всех нас, используя собственную методику анализа, Софья Николаевна в течение недели сумела отобрать девять пар потенциально способных к воскрешению жизней. Девять человеческих жизней - вы только вдумайтесь, товарищи! И всего за одну неделю. И только в одном нашем городе, - Ася тоскующе покосилась на застывшего в золоченой раме Гарвея. - Увы, эти жизни были традиционно преданы земле, отданы на съедение червям.
   Члены совета настороженно поглядывали на листки бумаги, веером развернувшиеся в руке Аси. Тут сидели люди, потрясти которых фактом жизни и смерти было не так-то просто. И возраст, и профессия научили их не отдаваться во власть эмоций. Они прежде верили своему опыту, сверяли все новое со своими укоренившимися убеждениями.
   И только Гликин, не скрывая своей заинтересованности, подвинулся вместе со стулом, чтобы лучше видеть Асю. Да Вадим Сергеевич обеспокоенно переглянулся с проректором по научной работе, - все утро они вдвоем просидели над проектом решения совета. Все им казалось предельно ясным. Их убежденность возникла не вдруг, она выпестовывалась годами с того самого дня, как вылупилась на свет эта кощунственная идея пересадки человеческого мозга. Ее, эту идею, неоднократно пережевывали в печати. О ней стало модно судачить на медицинских конференциях. Она часто становилась темой застольных бесед. Но никто, ни один уважающий себя ученый (не говоря уже о медиках!) не осмелился высказаться в пользу подобной пересадки.
   Что ж из того, что созрела техническая возможность? Проблема потянула за собой неразрешимые этические трудности. А, да что там говорить! Любой профан в медицине понимал, какими пагубными последствиями чреват столь вольный эксперимент над человеческой личностью.
   И вдруг - нате вам! - кандидат медицинских наук, уже известный в городе хирург. Вадим Сергеевич с тревогой вспомнил тот день, когда под его председательством слушалась защита кандидатской диссертации Барботько, Защита прошла блестяще, прямо надо сказать. И он тогда с искренней радостью присоединился к общему мнению: талант!
   Талант...
   Расхлебывай теперь талантовы выкрутасы.
   - Вы еще и рылись в бумагах покойной Софьи Николаевны, подогревая собственное возмущение, заметил ректор. - В скромности вас не упрекнешь. А список, что список... Ваши домыслы, меня лично, не убеждают.
   - Хотелось бы знать, - опираясь сухонькими кулачками в стол, профессор Персидский привстал, наклонился в сторону Аси, - чьим мозгом вы столь вольно изволили распорядиться? Если не секрет, разумеется.
   - Какие же тут могут быть секреты, - не вставая, пожала плечами Ася, - мы использовали мозг Софьи Николаевны Бельской.
   Помедлив, она повторила с вызовом:
   - Мозг НАШЕЙ Софьи Николаевны.
   И покосилась на Гарвея в бронзовой раме, будто именно от него ожидая самую неприятную реакцию.
   Ответ Аси более всего поразил Гликина. Красноречие впервые изменило этому остряку. В его выпуклых почти черных глазах, устремленных на Асю, застыла смесь ужаса и восторга.
   Профессор Персидский обессиленно плюхнулся на стул, пожаловался сидевшей напротив него Кетовой:
   - Для моего сердца это слишком...
   Старик кривил душой, он до сих пор принимал участие в лыжных кроссах (в группе своего возраста, разумеется).
   Выражение гадливости на лице Кетовой заставило похолодеть Асю. Молодая женщина испытала искушение бежать вон из кабинета, отказаться от этой непосильной борьбы, не быть в фокусе устремленных на нее гневных, изумленных, полных презрения глаз.
   Ася знала, что ожидает ее на совете, готовилась к самому худшему, но ощущение этого всеобщего, слитого воедино гнева ужаснуло ее. Никто не кричал на нее, никто не бросал ей в лицо обидных и оскорбительных слов. Выступающие терпеливо ждали своей очереди. Речь каждого была краткой, сдержанной, корректной. Но тем весомее оказывались наносимые удары, ибо они были точно рас считанными, бьющими в самое уязвимое место.
   Асю обвиняли в осквернении общечеловеческой морали, и это походило на правду. Ее обвиняли в измене основным канонам медицины, и возразить против этого ей было нечего. Никакие словесные оправдания, доводы не помогли бы сейчас Асе Барботько. Границы допустимых экспериментов на человеческом мозгу определились в процессе многовекового развития понятия гуманности. Лучшие умы .человечества вновь и вновь восставали против попыток вольничания в святая святых тела человеческого: в обители разума.
   А она решилась перешагнуть эти границы. И увлекла за собой таких же увлеченных, как и она, молодых служителей медицины. Она заставила и себя и их поверить, что пришла пора пересмотреть каноны.
   И, значит, отступать ей не дано.
   Вадим Сергеевич поднял руку, властно требуя тишины. Ждать ему пришлось довольно долго. И даже когда он заговорил, возмущение глухим рокотом еще продолжало перекатываться по кабинету.
   - Уважаемая Ася Давыдовна! - произнес ректор, и жесткие предостерегающие нотки в его голосе заставили насторожиться Асю, - вы же отлично понимаете, что все мы не вдруг и не только что восстали против пересадки человеческого мозга. Сколько раз каждый из нас осмысливал и переосмысливал подобную возможность! И не мы одни, здесь сидящие, против. Все человечество решительно не желает создания гомункулусов. Да, да, Ася Давыдовна, я не оговорился: именно гомункулусов, этого фантастического бреда средневековых алхимиков, - Вадим Сергеевич помолчал, пережидая возникший в кабинете шум.- Вы знаете, я никогда не участвовал в диспутах подобного рода, считая их бессмысленной тратой времени. - Он с сочувствием всматривался в лицо Аси. - Теперь я жалею об этом... У меня есть что сказать вам, Ася Давыдовна. Вам и вашим единомышленникам. Уверен - то же самое сказала бы вам и Софья Николаевна, будь она жива. - Ректор помолчал, встряхнул своей гривой седых волос. - Зайди вы ко мне потолковать по душам, возможно, не было бы и сегодняшнего совета. Скажите, Ася Давыдовна, а тело... чье?
   - Позавчера, - сухо и официально ответила Барботько, - на строительстве спортивного комплекса произошел несчастный случай.
   - Кто она?
   - Сварщица. Почти одних лет с Бельской, чуть моложе, но подходит по всем показателям. Вообще-то довольно известная сварщица, о ней как-то писали в областной газете: Верещагина Клавдия Семеновна.
   - Благодарю за информацию. Она, что, так же хороша, как и наша покойная Софья Николаевна?
   - Увы, нет... к сожалению.
   - Так я и полагал.
   - У нас не было выбора. Вы же знаете - мозг не выдерживает длительной консервации.
   Теперь многие заметили волнение ректора.
   - Ваш самый непростительный просчет, Ася Давыдовна, в пренебрежении законами диалектики, - Вадим Сергеевич поглаживал край стола, давая себе возможность собраться с мыслями. - Медицина может многое. Но что она для нас без диалектики? Вы полагаете, что даете вторую жизнь Софье Николаевне. Но так ли это в действительности?
   - Как?! - поразилась Ася. - Вы считаете иначе?
   - Позвольте, позвольте, - забеспокоился Гликин, - да разве же личность не определяется тем, что заключено в сей коробочке?
   И он суставом пальца постучал по собственному лбу.
   - Личность, созданная природой, - да, - снисходительная улыбка тронула побледневшие губы ректора, - но не личность, созданная скальпелем хирурга. Пусть даже очень талантливого хирурга, - Вадим Сергеевич снова перевел глаза на Асю. - Я уже не говорю о том, что воскресни Софья Николаевна именно Софьей Николаевной, она бы не очень-то обрадовалась своей новой внешности. Мы-то помним ее отменной красавицей. Вы, Ася Давыдовна, не подумали о том, что мозг Бельской непременно вступит в конфликт (он не может не вступить!) с телом... телом этой...
   - Верещагиной... - машинально подсказала Ася, с тревогой ловя каждое слово ректора. Она-то знала, чего стоит мнение этого маститого ученого.
   - Мозг и тело... - Вадим Сергеевич глядел поверх головы Аси, словно разговаривая уже с самим собой. Но Ася знала, чувствовала, что он говорит сейчас для нее одной. - Единство и борьба противоположностей - помните? Отторжения не произойдет, пусть так. Но... - ректор перестал поглаживать край стола и принялся изучать собственные пальцы, - но мозг Бельской примется перестраивать всю функциональную деятельность тела Верещагиной, менять его формы, пропорции, походку, темп движений... даже естественные отправления. Однако и тело Верещагиной не останется пассивным исполнителем команд чужого мозга - оно станет упрямо отзываться лишь на привычный код сигналов, всеми силами принуждая мозг менять свой "голос", Вадим Сергеевич рассерженно мотнул головой. - В конечном счете мозг и тело поладят друг с другом, только... только единство это будет достигнуто переходом организма в иное качественное состояние. Исчезнет Бельская, такая близкая и понятная нам. Исчезнет Верещагина, известная и уважаемая в (броде работница. Появится... гомункулус. Гомункулус, Ася Давыдовна, и ничего тут, голубушка, не поделаешь.
   Теперь ректор остро взглянул прямо в глаза Аси, и она, не выдержав его взгляда, опустила глаза. Она вдруг и совершенно отчетливо поняла, почему колебалась Бельская, не решаясь на пересадку. Если бы это знать заранее...
   - Позволю себе закончить свою мысль, - ректор колебался: продолжать бить поверженного противника или дать ему оправиться и глубже вникнуть в содеянное, познать всю глубину падения. Но, нет, Вадим Сергеевич уже не мог остановиться. Самое ужасное, Ася Давыдовна, будет в дальнейшем. Бельская (я называю это имя условно), возвратившись на кафедру, испытает необъяснимое равнодушие к своей исследовательской работе. Попытается продолжать (допустим и такое) и убедится в своей полной никчемности. Ее пальцы станут пальцами Верещагиной, никогда не бравшими в руки скальпель. Возможно, ее вдруг потянет к физическому труду, на стройку. Но какой же из Бельской сварщик? Так что ни Бельской, ни Верещагиной больше не существует. Останется ГОМУНКУЛУС, раздираемый противоречивыми желаниями.
   - Вы упустили самое главное, Вадим Сергеевич, - вмешалась Кетова, швыряя на стол окончательно истерзанную да так и не распечатанную пачку сигарет, - вы ничего не сказали о взаимоотношениях этого гомункулуса с близкими людьми. Какая из двух семей станет семьей этого несчастного существа? Какой муж будет ее мужем? А дети? А ведь и у Бельской и у Верещагиной еще живы отец и мать, я узнавала.
   И снова тишина, тугая, точно огромный ком резины. Тишина, в которой умудренные жизненным опытом люди осмысливали все сказанное ректором, пытались примерить к себе ту небывалую и никому еще неведомую трагедию раздвоения личности.
   Тишину нарушил негромкий голос ректора.
   - Что вы можете возразить, Ася Давыдовна? - спросил он.
   Ася пожала плечами - возразить ей было нечего, хотя мозг ее упрямо искал возражения.
   - Что ж, давайте принимать решение, - обратился Вадим Сергеевич к членам совета. - Событие, свидетелями которого мы стали, наверняка приобретет самую широкую огласку. И от нас, товарищей Барботько, прежде всего потребуют принципиальной оценки ее поступка. Мы ведь не просто ученые, мы советские ученые, коммунисты. С этих позиций нам и следует отнестись к выпавшей на нашу долю ответственности... Кто имеет слово?
   Первой была Кетова. Прежде чем заговорить, она снова принялась терзать пачку с сигаретами. Из уголков коробки посыпались на стол крошки табака.
   - Считаю, - Кетова брезгливо покосилась на Асю, - что Барботько не имеет более ни морального, ни юридического права продолжать исследовательскую работу. А тем более заниматься преподавательской деятельностью. Короче говоря, - в глазах Кетовой был лед, - я предлагаю ходатайствовать перед ВАКом о лишении Барботько ученого звания и степени.
   Кто-то уточнил ее словами ректора:
   - Звания советского ученого.
   Ректор начал персональный опрос: "Профессор Охрин?", "профессор Легачева?", "доцент Смолич?"... Одни безоговорочно присоединялись к Кетовой, другие пытались как-то смягчить решение, ссылаясь на молодость Барботько, на ее неопытность, предлагали отстранить от исследовательской работы, но позволить продолжать педагогическую и врачебную - все-таки Барботько приобрела известность как хирург.
   На старике Персидском произошла заминка. Персидский гаркнул "Нет!", и, нахохлившись, решительно отказался привести мотивы отказа.
   Последним был Гликин. Устремив глаза в потолок и барабаня пальцами по губам, сложенным трубочкой, он не сразу отозвался на вопрос ректора.
   - А не спешим ли мы? - усомнился он. - Коли уж заговорили языком диалектики, отчего бы и не поразмыслить. При такой-то суете можно споткнуться на самом очевидном и расквасить себе нос. Все взяли на себя роль прокуроров. А кто же защитник?
   И он всем телом повернулся к Асе, испытующе глядя в ее лицо. Ася встрепенулась. В словах Гликина вдруг вспыхнуло яркое пятнышко света, в котором замаячило нечто такое, что ускользало от всех, здесь сидящих. Даже от Вадима Сергеевича. Ася словно вдохнула солидную порцию нашатырного спирта. И все в ней разом возмутилось против самой возможности сложить оружие. Здесь, в этой комнате, решалась не просто ее судьба ученого, но и правомерность решения проблемы. Ей предстояло одним ударом разрубить гордиев узел, ибо времени на раздумье не осталось.
   Но как? Как?
   - Насколько я понял, - резюмировал Вадим Сергеевич, профессор Гликин воздерживается. Странная позиция, на мой взгляд. Ну что ж, прошу выслушать проект решения.
   И тогда, опережая проректора, поднялась Ася.
   - Вадим Сергеевич, - она предостерегающе подняла руку, разрешите прежде небольшую справку.
   - Она, что, имеет какое-то значение? - нахмурился ректор.
   - Безусловно!
   - Даже так? Любопытно... Говорите, Ася Давыдовна.
   - Видите ли, - Ася поежилась, увидев, с какой надеждой смотрит на нее старик Персидский, - видите ли... я... все мои друзья знали, как совет отреагирует на наш эксперимент. Нет, нет, я не собираюсь оправдываться! - предупредила она нетерпеливый жест Вадима Сергеевича. - Просто, прежде чем пойти на совет, я распорядилась обесточить все жизнеобеспечивающие установки, - Ася сделала многозначительную паузу, краешком глаза уловила, как понимающе заблестели глаза Аркаши. - С вашего позволения, эксперимент с созданием гомункулуса закончен летально. Уродливого существа, скроенного по методу уэллсовского Моро, как изволил сравнить наш уважаемый Вадим Сергеевич, не существует.