Фред Томас Саберхаген. Руки Геракла

Фред Томас Саберхаген
Руки Геракла

Глава 1
Свидетельство слепца

   Я не пою эту песнь. У меня ни терпения, ни голоса не достанет, чтобы кто-то стал меня слушать. Лучше я ее запишу, чтобы было у меня время подбирать слова и по мере надобности исправлять записанное. Кто захочет прочесть – прочтет. Кто не захочет – тому не нужно будет читать из вежливости.
   Среди прочего с родом человеческим меня связывает то, что семя моей жизни было посеяно и пустило корни прежде, чем я смог стать тому свидетелем. Потому первую часть своей повести я могу изложить лишь по рассказам других.
 
   Много лет назад в царстве Кадмея одной летней ночью прорицатель Тиресий увидел во сне как наяву нисхождение в мир смертных величайшего из живых богов. Несколькими часами позже, когда Тиресий пробудился на заре ясного утра с пением первых птиц, он выбрался из постели и без лишней спешки послал свою юную наложницу за слугами и телохранителями. Слепой прорицатель уже тогда был стариком, но суставы его были еще достаточно гибки, все жизненно важные органы его тела служили ему, как и прежде, и он все еще был охоч до молоденьких девушек. Будучи царским домочадцем, причем стоящим высоко в глазах царя, он мог спокойно любить девушек, ибо ему это прощалось. Нынешняя его наложница была очень юна.
   Прорицателю нравились девичьи голоса, нравилось прикасаться к гладкой девичьей коже, но красивы девушки или нет – ему было совершенно все равно.
   Когда он снисходил до того, чтобы объяснить кому бы то ни было свой выбор, он говорил так: «Во-первых, эти чудесные малышки очень благосклонно относятся к ухаживанию. Во-вторых, очень немногие из них заслуживают прозвища уродин. Тебе, зрячему, мешает зрение. А я вижу девушек куда лучше, чем ты».
   С другой стороны, сам прорицатель был уродлив. На лице его были брови, но под ними не было век, одна лишь гладкая кожа, и в черепе его не было глазниц.
   Слуги тем утром недолго готовили неожиданный выход своего хозяина в большой мир. Для этого они облачили его с варварской пышностью, согласно их и его собственной выдумке – в яркое одеяние из тонких тканей, на руки надели золотые браслеты, уши украсили золотыми серьгами. Тиресий терпеливо ждал, пока его оденут, поскольку не хотел прибыть туда, куда собирался направиться, слишком скоро. Во втором часу после рассвета он покинул свое жилище в одном из крыльев царского дворца и отправился в путь.
   Покидая дворец среди пения утренних птиц и солнечного света, он запел хриплым старческим голосом какую-то древнюю песнь, которую никто из ныне живущих в царстве Кадмея никогда и не слыхивал. Он сел в паланкин, обнял одной рукой свою утомленную после ночи юную наложницу. Насколько людям было известно, кровного родства между ними не было, хотя девушка была достаточно некрасива, чтобы оказаться его потомком. Она могла быть его дочкой, или праправнучкой, или пра-пра-пра – сколько вам угодно.
   Когда эта неравная пара взобралась на мастодонта, тот тронулся с места, и паланкин с седоками, укрепленный перед его единственным горбом, раскачивался в такт его ходьбе. Громадный, флегматичный мастодонт был куплен за огромные деньги где-то далеко на юге за Великим морем. Маленький высохший возница неопределенного возраста сидел верхом прямо на шее животного, направляя его мозолистыми пятками, легко нажимая прямо за огромными веероподобными ушами мастодонта.
   – Куда мы едем? – спросила девушка, явно надеясь, что нынешний день внесет разнообразие в ее нудную каждодневную жизнь.
   – Некий дом ныне посетило божество, – ответил ей старик. – И хозяин дома пока еще ничего не знает. Я хочу первым поведать ему об этом.
   – А хозяйка? – спросила девушка, когда мастодонт сделал еще несколько тряских шагов.
   Слепец рассмеялся.
   – О, она уже знает о госте. И куда лучше, чем я. Но кто этот гость – вот это, думаю, будет для нее большой неожиданностью! – Он громко и звонко рассмеялся, совсем как молодой.
   Кроме юной наложницы, Тиресия сопровождали стражники, приставленные к нему царем Эврисфеем, – полдюжины вооруженных воинов на собственных более мелких и проворных скакунах. Провидцу они не особенно были нужны, к тому же он просто был уверен в том, что не нуждается в защите, но старый царь настаивал, чтобы они повсюду сопровождали слепца. И этим утром Тиресий позаботился, чтобы они следовали за ним.
   Ехать им было всего несколько миль. Менее чем через час после начала поездки глава стражи натянул поводья своего скакуна, обычного верблюда, и подъехал поближе к мастодонту, чтобы доложить его седокам, что они прибыли. Имение, в котором я был зачат и рожден, было большим и богатым. Наш укрепленный дом стоял лишь в нескольких милях от семивратной Кадмеи, чьи мощные стены были видны вдалеке, если смотреть от наших передних ворот.
 
   Слепой старец каким-то образом не хуже остальных понимал, где он находится. Даже прежде, чем стражник заговорил, провидец повернул лицо к огромным резным воротам нашего двора, поднял голову и громко воззвал:
   – Открой, Алкмена, хозяйка дома! Я несу тебе важную весть!
   Свидетели события говорят, что он не воззвал к Амфитриону, словно знал, что хозяина сейчас нет.
   Амфитрион, который много лет считался моим отцом, был племянником покойного царя Мегары Электриона. Его сослали в Кадмею после заговора, расколовшего царскую семью, как это часто бывает. (Согласно семейным преданиям, Зевс считался его прапрадедом. А по преданиям, передававшимся в роду моей матери, тот же самый бог был ее предком по мужской линии в восьмом колене. Честно говоря, почти все семьи, претендующие на высокое положение, уверяют, что в их жилах струится божественная кровь.)
   Привратник послал младшего слугу к госпоже за указаниями. Пока тот бегал в дом, стоявший на высоком холме среди красивых деревьев, стояло молчание. А Тиресий терпеливо сидел, грелся на солнышке и напевал песню. Были мгновения, даже века, когда Тиресия мало беспокоило то, что творится в мире. Прорицатель умел ждать. Его вооруженные спутники по его примеру тоже терпеливо ничего не делали. Но по выражению их лиц можно было понять, что они думают о пении Тиресия.
   Старик считался величайшим прорицателем не только в Кадмее, но и на много-много миль в округе. Некоторые говорили, что он сын Зевса, один из бесчисленных ублюдков Громовержца, рассеянных по всему миру, что объясняет и его уродство, и его сверхъестественные способности. Не помню, чтобы Тиресий опровергал эти слухи, будь они правдивы или нет.
 
   Похоже, что Тиресий ничего не имел против того, чтобы вот так сидеть и ждать. Мастодонт топтался, покачивая, убаюкивая своих седоков. Лишенная клыков тварь ощупывала себя своим хоботом, более коротким, чем у слона, но раздвоенным на половине длины, а потому более удобным. Когда придет пора, мастодонт своим гибким хоботом поможет седокам сойти вниз.
 
   Тем летним утром Алкмена, которой предстояло стать моей матерью, проснулась на дорогих шелковых простынях, роскошно уставшая от бурной любовной ночи, подобной которой она не помнила, и потянулась. Но, к некоторому своему разочарованию и удивлению, она увидела, что ложе ее опустело.
   Ее сны – когда ее настойчивый муж наконец позволил ей уснуть – были смутно тревожными.
   В ту пору, о которой я пишу, моя мать все еще отличалась замечательной красотой, хотя дни ее первой юности уже миновали.
   Одевшись, то есть обернувшись в тонкую ткань, которая лишь подчеркивала красоту ее тела, она вышла в залу. Первый слуга, которого она встретила, только-только собирался ей сказать, что у ворот ее ждет нежданный гость, но она только отмахнулась и спросила:
   – Где хозяин?
   Ответом ей был непонимающий взгляд.
   – Где же ему еще быть, госпожа? Думаю, за много миль от дома.
   Возражения моей матери умерли у нее на устах прежде, чем она услышала вести о почтенном госте – в ее сердце зашевелилось нехорошее подозрение. Тут было что-то не так. Но что? Она точно знала, что с ней ночью был муж, что он совершенно неожиданно приехал около полуночи и провел в ее объятиях весь остаток ночи. Но сейчас необъяснимым образом ощущение этой знакомой близости исчезло полностью.
   Алкмена заглянула во все комнаты, но нигде не было и следа Амфитриона. Ни его оружия, ни одежды, ни доспехов, которые всегда были на нем, когда он возвращался с поля боя, и которые он снял прежде, чем войти к ней. Она же ясно помнила звон брошенных на пол оружия и доспехов.
   Другой слуга, торопливо посланный осмотреть дом, быстро вернулся и сказал, что верблюда, на котором всегда ездил Амфитрион, нет в стойле.
 
   Госпожа Алкмена однако была вынуждена скрыть свою тревогу, чтобы встретить прославленного гостя, поскольку Тиресия, царского советника, следовало провести в дом и предложить ему освежиться.
   Когда она вошла в комнату, где он ожидал ее, старец повернул к ней свое безглазое лицо. Если бы он знал, какое впечатление производит на непривычных людей его вид, особенно вблизи, он бы не позволял людям подходить к себе близко.
   Он сказал:
   – Я хочу поговорить с твоим супругом, дорогая госпожа, как только он вернется домой. Это будет скоро.
   Несмотря на то, что рядом был слуга, Алкмена чуть было не поправила гостя, сказав ему, что ее муж уже несколько часов как дома. Однако она промолчала, вспомнив, как странно слуги ответили на ее требование, отказываясь (пусть молча и смиренно, как и подобает) верить ей.
   Она даже не хотела думать о том, что события нынешней ночи могут оказаться всего лишь сном. Что бы с ней ни случилось, это было наяву. Никогда после сна тело не ноет так сладко, а на простынях не остается пятен.

* * *

   Пока слуги бегали по дому в безуспешных поисках хозяина, который, как они знали, просто не мог быть здесь, старый Тиресий объяснял моей матери причину своего приезда.
   – Юная моя госпожа, прошлой ночью я видел во сне, как сам всемогущий Зевс спустился с Олимпа в этот дом. Я видел, как Громовержец вошел в твою опочивальню и то, что произошло между вами.
   – Боги всеблагие! – прошептала Алкмена. Первой ее мыслью было, что стоявший перед нею человек сошел с ума.
   Однако его голос был ужасающе убедителен.
   – Но даже от меня, – он ударил себя кулаком в грудь, – от меня, Тиресия, скрыта причина этого события!
   Хозяйка дома глубоко вздохнула. Вторая ее мысль была даже страшнее первой.
   – Если, – начала она, – если, как я уже сказала, господин мой Тиресий, что-то такое и случилось…
   Но ей не пришлось прилагать усилий для обмана. Слепой провидец повернул голову в сторону, прислушиваясь к звукам, доносившимся оттуда.
   Мгновением позже слуга с наигранной радостью сообщил о неожиданном возвращении супруга Алкмены.
   Дело было в том, что до той ночи, когда мой истинный отец впервые посетил мою мать, Алкмена пользовалась заслуженной славой женщины целомудренной. Великий бог Зевс, конечно, знал об этом и потому во время своего посещения, которое продлилось лишь несколько часов, он принял облик ее мужа. Если вам хоть что-либо известно о Зевсе, будь то легенды или свидетельства истинных событий, то это вас не удивит.
   Легенды расскажут, что для того, чтобы вернее обмануть Алкмену, Зевс дал ей золотую чашу, которую Амфитрион захватил у своего главного врага, а также рассказал ей много о том, что случилось на бранном поле. Позже, когда Амфитрион пытался рассказывать ей о своих приключениях, она удивляла его, дополняя его рассказ такими подробностями, о которых он уже и забыл. Но так ли это было на самом деле – я не могу судить.
 
   Обычно Алкмена искренне радовалась возвращению мужа. Но на сей раз, увидев Амфитриона, который подскакал верхом к дому в сопровождении двух-трех спутников и устало спешился, она ощутила в сердце тяжесть. Она не почувствовала никакого облегчения, как обычно бывало при его возвращении.
   Полководец был среднего роста, но сложен очень крепко, с могучими руками и широкими ладонями, так что казался выше, чем был на самом деле. Ему было около сорока, он был чуть старше жены. Его волосы уже изрядно поседели, что в душе раздражало его, хотя седина прибавляла ему, как военному предводителю, весу.
   – Привет тебе, жена! Мы скакали всю ночь. – Амфитрион был в шлеме и нагруднике – как и его двойник прошлой ночью. Круглый щит висел на луке его боевого седла. Амфитрион цел и невредим, хотя вид у него был немного усталый, и покрывала его пыль многодневного странствия.
   Он подошел к жене и, крепко обняв, жадно поцеловал ее. Если бы последние несколько месяцев полководцу пришлось бы совершенно не знаться с женщинами (а уж это было отнюдь не так), он не выдержал бы разлуки с той, которую ставил превыше всех женщин на свете.
   Ификл, которому предстояло стать моим сводным братом, был тогда четырнадцатилетним безбородым юнцом (не слишком высоким, но крепким – подобие своего отца). Он проснулся от суеты, поднявшейся в доме, и выбежал встречать отца, немедленно требуя от него рассказов о славных битвах.
   Отвечая Ификлу, Амфитрион сказал:
   – Думаю, мы неплохо повоевали. Сдается, что выиграли мы больше, чем потеряли, если все подсчитать. Ну, мы не в первый раз воюем, наверняка и не в последний. Но довольно о сражениях. Я приехал домой и хочу отдохнуть.
 
   Когда усталый военачальник заметил наконец Тиресия и его свиту, он весьма удивился.
   – Чему мы обязаны такой честью, предсказатель? Тебя прислал царь? – Амфитрион старался не выдать голосом того отвращения, которое внушал ему вид безглазого лица.
   – Я здесь по велению сил более могучих, чем царь Эврисфей, – еле заметно усмехнулся Тиресий, словно уловил-таки тщательно скрываемое отвращение в словах Амфитриона. – Амфитрион, я несу тебе весть о великом несчастье.
   Плечи полководца поникли и несколько мгновений он молча смотрел на прорицателя. Затем он окинул взглядом своих домочадцев, чтобы убедиться, что все живы и здоровы. Но Амфитрион, мой будущий приемный отец, слишком хорошо знал прорицателя, или, по крайней мере, его слава была ему известна. Так что он отнесся к словам провидца вполне серьезно.
   – Если ты принес дурные вести, я хочу выслушать их с глазу на глаз, – сказал он и, протянув провидцу руку, провел его во внутреннюю комнату и захлопнул за собой дверь.
 
   Они остались наедине. Тиресий устроился в удобном кресле, подняв свое слепое лицо к теплому солнечному свету, проникавшему сквозь легкое облачко в окно комнаты. Когда же облачко ушло, он отдернул голову, словно солнечное сияние обожгло его.
   Полководец сидел на краю стола, сложив руки на груди и качая ногой.
   – Итак, господин?
   – Прошлой ночью твой дом посетил бог, – прямо сказал Амфитриону провидец.
   – Да? – военачальнику понадобилось время, чтобы осознать сказанное. Как и большинство людей, даже таких высокородных, как он, он ни разу в жизни не видел ни одного бога. Скажи ему об этом кто другой, он просто рассмеялся бы. Но это был Тиресий.
   – Какой бог? – наконец спросил Амфитрион. – И зачем он приходил?
   – Это был сам Громовержец. А что до его непосредственной цели, то это та самая цель, которая обычно приводит Зевса на ложе прекрасных смертных женщин, – слепец предостерегающе поднял руку. – Ты не должен корить жену, поскольку бог принял твой облик. Любая смертная ошиблась бы.
   Почти минуту после этого военачальник был не в силах сказать хоть слово. Наконец он выдавил:
   – Но почему?
   Ответа на этот вопрос не было – пока. В то время Тиресий знал не больше о замысле Зевса, приведшем к этому оскорблению, чем обманутый муж. Он знал лишь о том, что бог очередной раз удовлетворил свою вечную страсть. Несомненно, Громовержцу вполне хватило бы и этой причины, поскольку легенды приписывали ему нрав похотливого самца.
   Тиресию пришлось несколько раз повторить свою недобрую весть, прежде чем полководец наконец поверил его словам.
   Сначала его охватил яростный гнев. Ревность распирала его, и он, бормоча себе под нос ругательства, зашагал взад-вперед. Затем остановился, посмотрел на закрытую дверь.
   – Где моя жена?
   – Ни к чему ее спрашивать, – сказал прорицатель.
   Но разгневанный Амфитрион не стал его слушать. Призвав Алкмену, он втащил ее в комнату и снова закрыл дверь, отделив их троих от всего окружающего мира и заставив выслушать слова прорицателя.
   – Повтори моей жене все, что сказал мне, – сказал он тихим и полным угрозы голосом.
   – Расскажи сам, – ответил Тиресий, озадаченный и сбитый с толку больше, чем хотел бы показать. Он не любил, когда ему приказывали.
   – Так. Что ты на это скажешь? – спросил полководец у жены.
   – О, господин мой, я не знаю, что и сказать, – ответила та, которой предстояло стать моей матерью. Она была растеряна и оскорблена – и в то же самое время в душе ликовала от гордости, что величайший во вселенной бог избрал ее своей возлюбленной, пусть всего лишь на одну ночь.
   Когда она услышала весть, которую принес ей прорицатель, первой ее мыслью было, что Зевс просто возжелал ее, и лишь теперь, услышав разговор двух мужчин, Алкмена вдруг осознала, что, возможно, она родит отпрыска бога.
   Терзаясь стыдом и непониманием, моя мать ощутила вдруг восхищение и благодарность, которые не осмеливалась выказывать. Она устремила умоляющий взгляд на Амфитриона.
   – Господин мой… я повторяю, я не знаю, что мне сказать. Прошлой ночью я была уверена, что со мной был ты. И я верила в это до сей минуты!
   Ее муж, совершенно ошарашенный, проворчал нечто нечленораздельное.
   – Ладно, – сказал он наконец, – иди лучше займись домашними делами.

* * *

   Алкмена покорно потупила голову и ушла. Ее муж снова повернулся к Тиресию.
   – Прости, прорицатель, что я был груб с тобой. Прошу у тебя прощения и с покорностью жду совета.
   Слепец медленно кивнул.
   – Принимаю твои извинения, великий полководец. Первый мой совет – не делай ничего второпях или в порыве гнева.
   Амфитрион мог и не расслышать его – он что-то бормотал себе под нос. Очередной приступ гнева и стыда охватил Амфитриона и чуть не одолел его.
   – Закон говорит – обычай всегда был таков, – что женщину, которая так обманула мужа, можно, нет, нужно сжечь живьем!
   Прежде чем он успел как следует над этим задуматься, последовало то, что можно было счесть ответом, и ответ этот весьма успешно пресек все дальнейшие размышления на эту тему. Прямо у них над головами раздался ужасающий удар грома. Выглянув из окна, полководец, не веря своим глазам, увидел, как с невероятной быстротой собираются черные тучи.
   Мгновением позже разразился ливень. Сегодня уж никаких костров в ближайшей округе не разожжешь.
 
   Спустя несколько часов и дней в душу Амфитриона начали закрадываться подозрения о заговоре. Через некоторое время, несмотря на предупреждение в виде туч и грозы, он почти уверил себя в том, что Зевс тут ни при чем. Он думал, что, скорее всего, злую шутку сыграл с ним царь или кто-нибудь еще, а Тиресий участвует в заговоре.
 
   Мой юный сводный брат Ификл после приезда отца пару дней был в подавленном состоянии, когда узнал, что случилось. Его это беспокоило, и еще сильнее он боялся того, что может случиться потом. Весть о том, что мать могут сжечь живьем, привела бы его в ужас, но, по счастью, ему не довелось услышать этого.
   Тиресий и его свита покинули владения Амфитриона в полдень того же дня. Старый прорицатель привык к тому, что его недолюбливают, но все равно его уверенность в том, что он видел бога, была непоколебима.
   Конечно, он позаботился о том, чтобы, когда он будет уезжать, его наложница была при нем. А пока она болтала с кухарками, мешая им работать, и Тиресий в перерывах между своими разговорами даже издалека слышал их голоса.
   Вот, в целом, и все, что мне рассказывали о том дне. Есть вопросы, на которые я так и не нашел ответа. Например, действительно ли Тиресий сказал полководцу, каким будет мое имя? Если так, то сам ли он его придумал, или оно было названо Зевсом? И правда ли, что прорицатель посоветовал, чтобы это имя было широко разглашено с тем, чтобы значение имени – «любимец Геры» – отвратило от меня гнев ревнивой супруги Громовержца?
   Как бы то ни было, смею вас заверить (поскольку все испытал на своей собственной шкуре), что боги – настоящие боги – поступают и чувствуют отнюдь не так, как говорят легенды.
 
   Последующие дни, месяцы и недели были нелегкими для всех в нашем доме. Амфитрион, как и любой другой полководец, был скор на расправу, когда считал, что наказание необходимо, и был в этом весьма тверд, хотя и не испытывал удовольствия от людских страданий.
   Но Алкмену он ревновал страшно и весьма высоко ценил свою честь. А обвинять в неверности было некого, кроме собственной жены, да и наказывать тоже. Но все подобные поползновения твердо пресекались.
   Когда Амфитрион выбросил из головы мысль о том, чтобы сжечь жену живьем, он дал в сердце своем великую клятву никогда более к ней не прикасаться, опасаясь вызвать ревность Зевса. И у матери моей больше действительно не было детей.
 
   Много лет спустя, когда история уже моей собственной жизни начала обрастать легендами, причем так, что я уж не могу и понять, где кончается одно и начинается другое, говорили, что моя мать, все еще страшась ревности Геры, приказала после рождения бросить меня за стенами Кадмеи. И тогда сама богиня Гера нашла меня – не то случайно, не то ее туда заманили хитростью, чтобы она взяла меня на руки, не зная, что крепенький малыш у ее груди – незаконный отпрыск ее распутного супруга.
   На самом деле наша с богиней связь несколько более странная, чем о ней рассказывают. Если время и боги позволят, я поведаю об этом подробнее чуть позже.
   Люди любят послушать о чудесном почти так же, как хорошо поесть и сладко попить, а то и больше, потому они продолжают творить легенды. Но у простых смертных нет такого искусства сочинять истории, как у Судьбы, так что легендам далеко до правды.
 
   Спустя девять месяцев после того, как бог и прорицатель посетили наш дом (причем только один раз), моя мать произвела меня на свет. Уже через час она, пошатываясь, принесла жертву на алтаре Зевса, благодаря его за то, что я не появился на свет с рогами или каким еще отличием, свидетельствовавшим о том, кто мой отец, поскольку были известны такие последствия совокупления богов со смертными.
   Много лет спустя Алкмена полюбила рассказывать мне о первых месяцах моей жизни, когда всем вокруг казалось, что я совершенно обычный ребенок. Мать всегда восхищенно покачивала головой, говоря мне об этом.

Глава 2
Урок не впрок

   В последующие годы моя мать любила вспоминать, какой я был ласковый ребенок. Порой я бывал немного угрюм, но, к счастью для себя и остальных, почти никогда не затевал драк. Мне кажется, что в раннем моем детстве матери было легко утихомиривать меня ласковыми словами и любовью. Но, как супруга выдающегося полководца, она имела много других обязанностей, потому воспитание мое по большей части выпадало на долю других. А полководца, который был моим приемным отцом, я видел даже реже, чем мать. Только недавно я начал по-настоящему сочувствовать этому человеку, Амфитриону, чьи душевные страдания не позволяли ему ни принять меня от всей души как сына, ни отказаться от меня как от безродного, позорящего его ублюдка.
   Думаю, мое детство было довольно счастливым для смертного ребенка. Однако память моя сохранила несколько очень ранних неприятных воспоминаний. (Я не говорю о змеях, поскольку, когда они заползли в мою кроватку, я был слишком мал, чтобы запомнить это. Потом я еще кое-что расскажу о змеях.)
   Мои самые ранние более-менее четкие воспоминания относятся ко времени, когда мне было года три-четыре. Одна из моих нянек, разозленная тем, что ей было запрещено даже чуть-чуть шлепнуть меня, заперла меня в чулане за какую-то детскую провинность. Сидеть в темноте было не то чтобы страшно, но ужасно скучно, потому я решительно, но не особенно сильно толкнул дверь обеими руками, от чего она слетела с петель и пролетела через всю комнату. Я и сейчас помню испуганные глаза запершей меня женщины и то, что все это я воспринял как забавную игру и, к ее удивлению, рассмеялся.
   Заточение в темноте было для меня лишь минутным неудобством, и, может быть, я и все это дело воспринял бы как игру, если бы не полный ужаса взгляд няньки, когда она услышала громкий треск дерева и увидела, как я выхожу – еще хуже, она увидела лицо моей матери, когда та прибежала на шум, увидела разгром и поняла, что произошло. То, что взрослые были скорее перепуганы, чем рассержены, озадачило и очень встревожило меня.
   Почти то же самое случилось несколько лет спустя, когда Амфитрион отлупил меня в наказание за какой-то проступок. Наверное, он был немного пьян тогда.
   До тех пор, как вы понимаете, никто не рассказывал мне о моем происхождении. Думаю, я начал серьезно сомневаться в том, что мой настоящий отец Амфитрион, лишь на пороге отрочества. Когда сомнения зародились в моей душе, это не очень обеспокоило меня. Этот человек редко проявлял в отношении меня хоть какую-то приязнь. Его родительские чувства, казалось, были направлены на одного Ификла, которому он устроил выгодную женитьбу, когда тому было всего шестнадцать, а мне – два или три года. Мы с братом никогда открыто не соперничали друг с другом. У нас была слишком большая разница в возрасте, пока я был ребенком, а потом я слишком редко бывал дома. К тому же Ификл знал, что он унаследует все имение отца.