Фрэнсис Дик. Перелом

   Я поскакал галопом прямо через поле, где разрешается только кентер. Бешеные крики и ругань наездников со всех сторон меня не смущали. Я надеялся, у Ланкета хватит ума не налететь на другую лошадь, — моей единственной, поглотившей все мои чувства, все мое существо мыслью было догнать Алессандро прежде, чем это успеет сделать пуля.
   Только одна миля... бесконечная миля. Ланкет начал уставать... затрачивал на бег все больше усилий... стал спотыкаться... потеряет форму на несколько месяцев... Я требовал от Ланкета невозможного, последних сил... и он благородно отдавал их.
   Я выбрал не правильный угол... Ланкет скакал все медленнее... он не успеет... Алессандро промчится мимо... Я взял чуть правее, покачнулся в седле... чуть не выпустил поводьев из левой руки... хорошо бы взяться правой за гриву... и только бы не упасть, ведь осталось совсем немного.
   Кусты и деревья впереди — где-то там спрятались Кэл и Карло... если Энсо не знает точного места, он ни за что не найдет их. Не будут же они ждать на виду у всех. Кэлу придется лечь на землю в любом случае, иначе можно промахнуться. У «Ли Энсфилда» очень точный прицел, если стрелять лежа и с упора, и слишком велика отдача, когда стоишь.
   Энсо не найдет. Разве что увидит «Мерседес» Алессандро. Но и тогда он не обнаружит Карло и Кэла до тех пор, пока не услышит выстрела... и никто, кроме Энсо, не сможет их найти — все столпятся вокруг Алессандро... Алессандро — в коричневом свитере и голубой рубашке, совсем как у Томми Хойлэйка, с огромной дырой в груди.
   Карло и Кэл знают Алессандро... они хорошо его знают... но они уверены, что он послушался отца и остался в гостинице... а жокеи очень похожи друг на друга, в особенности издалека, в особенности на скачущей лошади...
   «Алессандро, — подумал я, — мчащийся галопом сквозь золотой майский день навстречу своей гибели».
   Я не мог заставить Ланкета скакать быстрее. Не знаю, что сказать о его дыхании, но сам я жадно хватал ртом воздух. Это походило на рыдания. Мне действительно лучше было остаться дома.
   Я взял еще чуть правее и пришпорил Ланкета. Очень слабо пришпорил. В скорости он не прибавил.
   Счастливчик Линдсей вошел в поворот перед той самой прямой, в конце которой ждали Карло и Кэл... Кэл не сможет промахнуться в скачущего прямо на него всадника... проще мишени и быть не может.
   «Они наверняка меня видят, — подумал я. — Но если Кэл взял Алессандро на мушку и видит в прицел его коричневый свитер и низко склоненную черную голову, он может не обратить на меня внимания... мало ли кто еще скачет галопом по полю».
   Ланкет по своей собственной воле повернул к Счастливчику Линдсею и стал его нагонять... прирожденный рысак — даже на исходе сил, он упрямо рвался вперед, чтобы стать первым.
   Десять ярдов, десять футов... почти вплотную...
   Алессандро скакал на два корпуса впереди лошадей, с которыми начал проездку. На два корпуса впереди, и совершенно один.
   Ланкет догнал Счастливчика Линдсея сбоку, под углом, и резко вскинул голову, чтобы избежать столкновения... Алессандро повернулся, глядя на меня с изумлением... я хотел крикнуть, чтобы он прыгал с лошади и лежал смирно, пока его отец не найдет Карло с Кэлом... Но произошло непредвиденное.
   Ланкет поднялся на дыбы и сбросил меня прямо на Счастливчика Линдсея, а я, обхватив Алессандро одной рукой за плечи, вместе с ним упал на траву. Ланкет тоже упал и улегся у наших ног, потому что храбрый, быстрый, упорный Ланкет больше никуда не мог скакать. Шея скакуна была разорвана пополам, и его кровь, вместе с жизнью, вытекала на ярко-зеленое поле.
   Алессандро попытался освободиться из моих объятий и встать на ноги.
   — Лежите спокойно! — свирепо прикрикнул я. — Делайте, что вам говорят!
   — Мне больно, — ответил он.
   — Не смешите меня.
   — Но у меня действительно болит нога!
   — Если вы встанете, у вас будет дырка в сердце!
   — Вы сошли с ума!
   — Посмотрите на Ланкета... Как вы думаете, что с ним? Может, он улегся ради забавы? — Я не мог да и не пытался сдержать своей горечи. — Это — дело рук Кэла и его проклятого ружья. Они собирались убить Томми Хойлэйка, а вместо него на Счастливчике Линдсее оказались вы, и они не смогли вас отличить, так что радуйтесь... но если вы встанете, второй раз они не промахнутся.
   Алессандро лежал спокойно. Не в состоянии вымолвить ни слова, даже не шевелясь.
   Я перекатился по полю в сторону и засунул в рот кулак: никогда не думал, что может быть так больно. Сломанная ключица раздирала мое плечо.
   Вокруг нас начали раздаваться голоса. Когда кольцо потрясенных зрителей сомкнулось, я позволил Алессандро подняться, но он лишь встал на колени перед Ланкетом, пачкая брюки и свитер в крови.
   — Ланкет, — произнес он безнадежным голосом, в котором слышалось дыхание смерти. Алессандро смотрел, как мне помогают встать, и отчаяние на его лице нельзя было передать словами. — Зачем? — спросил он. — Зачем он это сделал?
   Я не ответил ему. К чему? Он сам прекрасно все знал.
   — Я ненавижу его! — сказал Алессандро.
   Нам начали задавать вопросы, но ни я, ни Алессандро не стали отвечать.
   Неподалеку раздался еще один громкий хлопок, который ни с чем нельзя было спутать. Половина присутствующих, и я вместе с ними, невольно бросились на землю, но пуля давно бы нашла мишень, будь она направлена в нашу сторону.
   Один выстрел, следом за ним — тишина. Эхо быстро замерло, прокатившись над Уотерхоллом, но навсегда осталось в памяти Алессандро.

Глава 16

   Энсо нашел Карло и Кэла в кустах, неподалеку от могилы мальчика.
   Мы тоже их там нашли, но прежде вышли на дорогу, остановили легковую машину и попросили шофера отвезти Этти в Ньюмаркет. Этти, тут же примчавшаяся на место происшествия, сначала была твердо убеждена, впрочем, как и все остальные, что в результате случайного выстрела произошел несчастный случай. Преступная халатность в обращении с огнестрельным оружием.
   Однако я увидел сомнение на ее лице, когда она поняла, что я прискакал на Ланкете, а не приехал в «Лендровере». Но я спокойно попросил ее отправиться в Ньюмаркет и позвонить в агентство по перевозке лошадиных трупов, а затем вернуться обратно. Она отослала Энди заканчивать тренировку и укатила на первом же остановившемся автомобиле.
   Ошеломленный Алессандро вышел на дорогу и застыл в трех шагах от меня. Он держал под уздцы Счастливчика Линдсея.
   — Что мне делать? — спросил Алессандро тихим, безнадежным голосом. Вид у него был безжизненный, лицо — каменное. Я не успел ответить, потому что мы неожиданно услышали чей-то голос.
   Кто-то звал нас, но слова были неразборчивы.
   Вздрогнув от неожиданности, я пошел по дороге, свернул к кустам и там обнаружил всех троих: Энсо, Карло и Кэла.
   Позвал нас Кэл. Больше было некому. Карло лежал на спине, раскинув руки и удивленно раскрыв глаза, почти запекшаяся кровь темнела вокруг пулевого отверстия в центре его лба.
   У Кэла пятно крови расплывалось на груди, постепенно становясь все больше и больше. Он дышал быстро и часто и, кажется, израсходовал последние силы, позвав нас на помощь. «Ли Энсфилд» лежал поперек его коленей. Рука Кэла конвульсивно дернулась, пытаясь стиснуть приклад, но пальцы тут же разжались.
   А Энсо... Кэл выстрелил в Энсо с шести футов. С такого расстояния даже не пуля, а ударная волна проделала в Энсо отверстие величиной с тарелку. Ударная сила отшвырнула Энсо к дереву. Там он и сидел, склонив голову на грудь и все еще держа пистолет с глушителем в руке. Его спина была прижата к высокому стволу, а на зияющую дыру в животе нельзя было смотреть без содрогания.
   Я не услышал, как подошел Алессандро, иначе я постарался бы не допустить его до подобного зрелища. Рядом со мной раздался стон, и, резко повернувшись, я увидел перекошенное лицо Алессандро, покрытое каплями пота.
   При появлении Алессандро Кэла, должно быть, охватил суеверный ужас.
   — Ты... — сказал он. — Ты... мертв...
   Алессандро уставился на него непонимающим взглядом. Он был в шоке и не мог произнести ни единого слова.
   Глаза у Кэла широко открылись, и голос стал явственней от теперь уже бессильной злобы:
   — Он сказал... я тебя убил. Убил его сына. Он... сошел с ума. Он сказал... я должен был знать, что это — ты. — Кэл закашлялся, и нижняя губа его окрасилась кровью.
   — Вы стреляли в Алессандро, — ответил я, — но попали в лошадь.
   — Он застрелил Карло, — сказал Кэл слабеющим голосом, — и выстрелил в меня... но я не остался в долгу... сукин сын... он... сошел с ума...
   Кэл умолк. Помочь ему было невозможно, и вскоре он скончался.
   Кэл умер на том самом месте, где поджидал Томми Хойлэйка. Когда я встал на колени, чтобы пощупать его пульс, и посмотрел сквозь ветви кустарника, я ясно увидел картину, открывавшуюся его взору: залитое солнцем поле и дорожка, по которой прямо на него скакали галопом лошади. Ланкет темным пятном выделялся на траве в трехстах ярдах от кустов, а несколько жеребцов на дальнем конце поля плавно поворачивали в мою сторону.
   Для снайпера — очень легкий выстрел. Кэл даже не воспользовался телескопическим прицелом. При стрельбе с такого расстояния из «Ли Энсфилда» это было необязательно. В какое бы место Кэл ни попал — в туловище или в голову — результат был бы один и тот же. Я вздохнул. Воспользуйся он телескопическим прицелом, сразу бы понял, что стреляет в Алессандро.
   Я поднялся на ноги. Неуклюже, с трудом, и уже жалея, что становился на колени.
   Алессандро не упал в обморок. Его не вытошнило. Лицо его уже обсохло от пота, и он, не отрываясь, все смотрел на своего отца. Когда я подошел к Алессандро, он повернулся и попытался что-то сказать. После двух-трех попыток ему это удалось.
   Голос его стал другим: нервным, хриплым. Лучшую эпитафию, чем произнесенная им фраза, трудно было придумать:
   — Он дал мне все.

* * *

   Мы вернулись на дорогу к тому самому месту, где Алессандро привязал к забору Счастливчика Линдсея. Жеребец стоял совершенно спокойно, сунув морду в зеленую траву.
   Ни я, ни Алессандро не произнесли ни единого слова. Этти примчалась в «Лендровере», и я тут же заставил ее развернуться и отвезти меня в город.
   — Я скоро вернусь, — пообещал я Алессандро, но он молча смотрел куда-то вдаль невидящими глазами, ослепшими от того, что им пришлось увидеть несколько минут назад.
   Вернулся я вместе с полицией. Этти осталась в Роули Лодж присматривать за конюшнями, потому что, хоть это звучало невероятно, сегодняшний день оставался днем скачек на приз в две тысячи гиней, и нам следовало позаботиться об Архангеле. Кроме того, в городе я заглянул к врачу, прошел без очереди, вызвав шквал разъяренных взглядов, и после перевязки почувствовал себя немного лучше.
   Почти все утро я провел на перекрестке дорог. Отвечал на одни вопросы и не отвечал на другие. Алессандро слушал, как я объясняю очень высокому чину полиции, прибывшему из Кембриджа, что Энсо казался мне неуравновешенным.
   Полицейский врач крайне скептически отнесся к мнению такого дилетанта, как я.
   — Как вы это определили? — грубо спросил он. Я помолчал, обдумывая ответ.
   — Сделайте анализ на бледную спирохету, — предложил я.
   Глаза врача изумленно расширились, и он тут же исчез в кустах.
   Полицейские очень тактично отнеслись к Алессандро. Его посадили на обочину дороги на чей-то разостланный плащ, а несколько позже врач решил сделать ему успокаивающий укол.
   Алессандро не хотел никаких инъекций. На его возражение никто не обратил внимания. Когда игла вошла в мышцу его руки, я увидел, что Алессандро смотрит на меня не отрываясь. Он знал, что сейчас я вспоминаю и себя, и Карло, и Лунного Камня, и Индиго, и Холста. Вспоминаю слишком много инъекций. Слишком много смертей.
   После укола Алессандро не уснул; скорее, впал в еще большее оцепенение. Полиция решила, что ему следует отправиться в «Форбэри Инн» и лечь спать, и его тут же вежливо препроводили в машину.
   Проходя мимо меня, он на мгновение остановился. В его глубоко запавших глазах и на сером изможденном лице появился благоговейный трепет.
   — Взгляните на цветы, — сказал он. — На могиле мальчика.
   Когда машина уехала, я подошел к плащу, на котором сидел Алессандро. Это было совсем недалеко от небольшого могильного холмика.
   По краям холмика росли бледно-желтые туберозы и голубые незабудки, а в центре бурно распускались анютины глазки. Бархатные анютины глазки, черные в лучах послеполуденного солнца.
   Наверное, все же я был циником, так как мне тут же пришло в голову, что Алессандро посадил их сам.

* * *

   Когда Архангел и Томми Хойлэйк выиграли приз в две тысячи гиней, Энсо покоился в морге, а Алессандро спал у себя в номере.
   Оба Ривера рассчитывали совсем на другое.
   Весь день я находился в подавленном настроении, хотя причин для этого не было. Борьба с Энсо не отнимала больше моих сил, но я никак не мог привыкнуть к тому, что он перестал оказывать влияние на мои поступки. Только сейчас я понял, как сильно Энсо владел всеми моими помыслами.
   По идее я должен был испытывать облегчение — конюшням ничто теперь не угрожает, — но как ни странно, мое состояние продолжало оставаться угнетенным.
   Банкир, владелец Архангела, был вне себя от счастья. Стоя в загоне для расседлывания скакунов-победителей, он сиял, как солнце, и дрожащим голосом шутил с репортерами.
   — Прекрасно, мой мальчик, просто прекрасно, — сказал он, обращаясь ко мне, Томми Хойлэйку и Архангелу одновременно. Банкир был готов заключить нас всех в свои объятия. — А теперь — дерби, а?
   — А теперь — дерби. — Я кивнул и подумал, что к этому времени мой отец вернется в Роули Лодж.
   На следующий день я поехал навестить отца. Он выглядел еще более непреклонным, чем всегда, так как газеты напечатали статьи об убийствах на скаковом поле. В том, что это произошло, отец винил только меня. Благодаря этому происшествию ему не пришлось приносить поздравления по случаю победы Архангела.
   — Тебе ни в коем случае не следовало брать учеником этого Алессандро.
   — Ты прав, — сказал я.
   — В Жокей-клубе будут недовольны.
   — Да.
   — Этот человек был просто сумасшедшим.
   — В какой-то степени.
   — Просто маньяком, если решил посадить своего сына на Архангела, убив Томми Хойлэйка.
   Мне надо было что-то сказать в полиции, и я подкинул им эту версию. Полиция осталась довольна.
   — Одержимый, — согласился я.
   — Неужели ты ничего на замечал? Несуразностей, отклонений от нормы?
   — Пожалуй, замечал, — дипломатично ответил я.
   — В таком случае, ты уж, наверное, мог разобраться с ним раньше.
   — Я разобрался... со временем.
   — Недостаточно толково, — проворчал отец.
   — Да, — терпеливо сказал я и подумал, что единственным человеком, который толково и окончательно разобрался с Энсо, был Кэл.
   — Что у тебя с рукой?
   — Сломал ключицу.
   — Не повезло.
   Отец посмотрел на свою подвешенную ногу и еле удержался от высказывания, что ключица просто ерунда по сравнению с его несчастьями. Ну что ж, он был прав.
   — Когда ты выйдешь? — спросил я.
   Отец посмотрел на меня, как кот на сметану.
   — Возможно, скорее, чем ты думаешь. — В голосе его проскользнула едва заметная угрожающая нотка.
   — Неужели ты считаешь, я доволен тем, что ты лежишь в больнице? — возразил я, не выдержав.
   Отец вздрогнул от неожиданности и слегка смутился.
   — Нет... э-э-э... говорят, что скоро.
   — Чем скорее, тем лучше, — сказал я, стараясь быть искренним.
   — Архангела больше не тренируй. Я видел в скаковом календаре заявки, которые ты подал, не проконсультировавшись со мной. Больше так не делай. Я вполне способен решать, в каких скачках должны участвовать мои лошади.
   — Как хочешь, — спокойно ответил я и понял, что теперь у меня не было причин вмешиваться в его планы. Эта мысль, на удивление, не доставила мне никакого удовольствия.
   — Скажи Этти, что я очень доволен тем, как она подготовила Архангела.
   — Уже сказал, — ответил я. Уголки его рта опустились.
   — Передай это от моего имени.
   — Хорошо, — сказал я.
   В наших с ним отношениях так ничего и не изменилось. Я уже уходил из дома, когда мне исполнилось шестнадцать лет, уйду и сейчас. Не могу же я, в самом деле, оставаться в конюшнях его помощником, даже если он попросит меня об этом.
   «Он дал мне все», — заявил Алессандро о своем отце. Я мог сказать, что мой дал мне не очень много. Но я никогда не чувствовал, подобно Алессандро, ни любви, ни ненависти к своему отцу. Я... был равнодушен.
   — А теперь — уходи, — сказал отец. — Но сначала найди сиделку. Мне необходимо судно. Иногда она не приносит его по полчаса, даже после звонка. А мне нужно сейчас, немедленно.
   Шофер такси, которое я взял в Ньюмаркете, не возражал против поездки в Хэмпстед.
   — Подождете несколько часов? — спросил я, выходя на тротуар возле своего дома.
   — Пожалуйста. Может, найду кафе, открытое по воскресеньям, где можно выпить чашку чая. — И с этими словами таксист укатил. Оптимист.
   Джилли сообщила мне, что похудела на три фунта и покрасила стены ванной комнаты в бледно-зеленый цвет.
   — Пополнил свою коллекцию синяков? — спросила она, критически оглядывая меня с головы до ног.
   — Ты очень наблюдательна.
   — Старый глупый пень.
   — Да.
   — Хочешь чаю?
   — Нет, благодарю, — вежливо ответил я. — Не стану я пить чай, раз ты даже не желаешь мне посочувствовать.
   Она засмеялась.
   — Сломанное плечо — это конец твоих мытарств, — спросила она, — или самое интересное еще впереди?
   — Надеюсь, конец, — небрежно ответил я и рассказал ей, почти ничего не скрывая, то, что со мной приключилось.
   — А твой дорогой отец знает?
   — Боже упаси, — сказал я.
   — Но ведь он все равно узнает, когда Алессандро дисквалифицируют. И тогда поймет, чем он тебе обязан.
   — Я не хочу, чтобы он понимал, — ответил я. — Он только станет еще больше меня презирать.
   — Хороший у тебя отец.
   — Какой есть.
   — Об Энсо ты того же мнения?
   — Принцип тот же. — Я улыбнулся.
   — Ты — псих, Нейл Гриффон. На столь веский аргумент мне нечего было возразить.
   — Когда он выходит из больницы? — спросила Джилли.
   — Точно не знаю. Надеется скоро встать. Потом неделя-другая физиотерапии, и ему выдадут костыли. Он думает вернуться домой до скачек в дерби.
   — А ты что будешь делать?
   — Не знаю, — ответил я. — Но у нас есть целые три недели, опасности никакой, так что... хочешь приехать в Роули Лодж?
   — Видишь ли... — сказала она.
   Я почувствовал, как на меня наваливается усталость.
   — Дело твое.
   — Нет, что ты. Я приеду в среду.
   Вернувшись в Ньюмаркет, я, прежде чем войти в дом, обошел манеж. Мирный пейзаж, освещаемый мягким закатным солнцем перед вечерними сумерками. Золотистые кирпичи, теплые на ощупь; распустившиеся цветы на кустах, а за зелеными свежевыкрашенными дверьми шесть миллионов фунтов стерлингов, в полной безопасности уплетающие вечернюю порцию овса. Тишина во всех конюшнях, рысаки-победители в денниках, атмосфера благополучия и вечного спокойствия.
   Скоро меня здесь не будет, и память об Энсо и Алессандро канет в Лету. Когда вернется отец, прошедшие три месяца покажутся странным сном. Отец с Этти и Маргарет займутся обыденными делами, а я буду узнавать знакомые клички лошадей в газетных сообщениях.
   Я еще не знал, что буду делать. Мне, конечно, очень полюбилась работа тренера, может быть, я решусь открыть свои собственные скаковые конюшни. Я не хочу заниматься антиквариатом и теперь уже совершенно определенно не вернусь к Расселу Арлетти.
   Я подошел к Архангелу, которого больше не охраняли агенты, собаки и фотоэлементы. Гнедой жеребец поднял голову от кормушки и вопросительно на меня посмотрел. По нему было видно, что скачки дались ему не слишком легко, но жеребец выглядел здоровым и сильным, и вполне вероятно, он еще принесет своему банкиру победу в дерби.
   Вздохнув, я сделал шаг к двери и вдруг услышал, как в конторе зазвонил телефон. Владельцы часто беспокоили меня воскресными вечерами, но на этот раз звонили из больницы.
   — Нам очень жаль, — несколько раз повторил голос на другом конце телефонного провода. — Очень жаль. Очень жаль.
   — Но он не мог умереть, — растерянно сказал я. — Он прекрасно себя чувствовал сегодня утром. Я был у него сегодня, и он прекрасно себя чувствовал.
   — Это случилось сразу же после вашего ухода, — сказали мне. — Через полчаса.
   — Но почему? — Смысл сказанного никак не укладывался в моей голове. — У него ведь была сломана нога... и кость уже срослась.
   Может быть, я хочу поговорить с лечащим врачом, спросили меня. Да, хочу.
   — Он прекрасно себя чувствовал, когда я уходил, — вызывающе сказал я. — Требовал судно.
   — Ах, да. Конечно, — с профессиональным сочувствием произнес высокий мужской голос. — Типичный... гм-м... симптом легочной эмболии. Требовал судно... очень типично. Но не сомневайтесь, мистер Гриффон, ваш отец умер очень быстро. Не мучался. В течение нескольких секунд. Да.
   — Что такое, — спросил я, чувствуя нереальность происходящего, — легочная эмболия?
   — Сгусток крови, — немедленно ответил он. — Тромб. К сожалению, часто встречается у пожилых людей, надолго прикованных к постели. А перелом вашего отца... гм-м... это ужасно, ужасно, но часто встречается... к сожалению. Смерть из-за угла, как говорится. Но быстро, мистер Гриффон. Очень быстро. Поверьте, мы ничего не могли сделать.
   — Я верю.
   «Но ведь это невозможно, — подумал я. — Он не мог умереть. Я разговаривал с ним сегодня утром...»
   Больница ждет моих указаний, мягко напомнили мне.
   Я невнятно пробормотал, что пошлю кого-нибудь из Ньюмаркета. Гробовщика из Ньюмаркета, чтобы он отвез тело домой.
   В понедельник я говорил не умолкая. В полиции. В Жокей-клубе. С дюжиной владельцев, которые звонили и спрашивали, что будет с их лошадьми.
   Говорил и говорил.
   Маргарет справилась с дополнительной нагрузкой так же хладнокровно и спокойно, как решила дело с Сузи и ее подругой. «А подруга Сузи, — сообщила она, — доложила, что Алессандро не выходил из номера с той субботы, когда полиция его туда доставила. Он ничего не ел, ни с кем не разговаривал и всем отвечал, чтобы его оставили в покое. Мама подруги Сузи сказала, что ей это все равно, но так как у Алессандро никогда не было своих денег, а счет оплачен только по субботу, они хотели попросить его освободить помещение».
   — Передайте маме подруги Сузи, что у Алессандро есть деньги в Роули Лодж и что в Швейцарии он будет очень богатым человеком.
   — Будет сделано, — ответила Маргарет и тут же позвонила в «Форбэри Инн».
   Этти взяла на себя руководство утренней и вечерней проездкой и заодно отправила несколько лошадей на скачки в Бат. Вместе с лошадьми уехал Вик Янг и, вернувшись, долго ругал ученика, скакавшего вместо Алессандро на Пуллитцере, утверждая, что он не стоит ломаного гроша.
   В полиции я рассказал все, что произошло в субботу утром, и ничего более. «Энсо недавно прибыл в Англию, — объяснил я, — и вбил себе в голову, что его сын должен участвовать в скачках на Архангеле». У них не было причин мне не верить, а я не видел смысла говорить всю правду.
   Потом я имел продолжительную беседу с членами Жокей-клуба и несколькими распорядителями, после которой меня тоже отпустили с миром.
   Затем я попросил Маргарет на все вопросы владельцев отвечать, что я остаюсь в Роули Лодж тренером до конца сезона и предлагаю желающим забрать своих лошадей.
   — Это правда? — спросила она. — Вы действительно останетесь?
   — Положение-то безвыходное, — сказал я. Но оба мы улыбались.
   — Я поняла, что вам здесь нравится: еще тогда, когда вы отказали Джону Бредону. — Я не стал ее разочаровывать. — Я рада, — сказала она. — Наверное, нехорошо так говорить, тем более что отец ваш только вчера умер, но мне больше нравится работать с вами.
   Я не был таким диктатором, как он, вот и все. Маргарет могла хорошо работать с кем угодно. Перед уходом она сказала, что никто пока еще не выразил желания забрать из конюшен лошадей, включая и банкира, владельца Архангела.
   Когда она ушла, я позвонил своим поверенным в Лондон и попросил возвратить мне конверт, который велел вскрыть в случае моей смерти. Затем я проглотил несколько таблеток кодеина, подождал, пока боль хоть немного утихнет, и с пяти до шести тридцати совершал вместе с Этти вечерний обход конюшен.
   Мы прошли мимо пустого денника Ланкета.
   — Черт бы побрал этого Алекса, — сказала Этти, но как-то рассеянно. Для нее все осталось в прошлом. Только предстоящие скачки имели значение. Она рассказала мне о своих планах на будущее. Четко, разумно, убедительно. Я оставался в Роули Лодж тренером, и ей не надо было привыкать к новым порядкам.
   Я оставил ее наблюдать за вечерним кормлением лошадей и пошел домой. Что-то заставило меня посмотреть в сторону подъезда. Не двигаясь, почти сливаясь со стволами деревьев, там стоял Алессандро. Я неторопливо пошел через манеж ему навстречу.
   Переживания состарили Алессандро до такой степени, что сейчас он выглядел скорее на сорок, чем на восемнадцать. От него остались кожа да кости, а в черных глазах застыло выражение отчаяния.
   — Я пришел, — проговорил он. — Мне надо... Вы говорили вначале, что мне причитается половина денег за скачки... можно мне... получить их?
   — Да, — сказал я. — Конечно. Алессандро сглотнул слюну.
   — Простите, что я пришел. Но я должен был прийти... попросить у вас денег.
   — Я могу рассчитаться с вами сейчас же, — ответил я. — Пройдемте в контору.
   Я чуть повернулся, приглашая его следовать за собой, но Алессандро остался стоять на месте.
   — Нет... не могу.
   — В таком случае я отправлю деньги в «Форбэри Инн», — предложил я. Он кивнул.
   — Спасибо.
   — Вы решили, что будете делать дальше? — спросил я. Лицо Алессандро еще больше омрачилось.
   — Нет. — В нем явно происходила какая-то борьба. Собравшись с духом, он крепко стиснул зубы и задал вопрос, который нестерпимо его мучил:
   — Когда меня дисквалифицируют?
   Как сказала Джилли, Нейл Гриффон был психом.
   — Вас не дисквалифицируют, — сказал я. — Сегодня утром я имел разговор в Жокей-клубе. Я объяснил, что вас не следует лишать права из-за того, что ваш отец сошел с ума, и со мной согласились. Вам, конечно, может быть не очень приятно, что я сделал упор на сумасшествие, но ничего другого мне не оставалось.
   — Но... — растерянно произнес он, — разве вы не рассказали о лунном Камне, Индиго... своем плече?
   — Нет.
   — Я не понимаю, почему?
   — Не вижу смысла мстить вам за то, что сделал ваш отец.
   — Но... он сделал это... в самом начале... потому что я попросил.
   — Алессандро, — сказал я. — Как вы думаете, много существует на свете отцов, которые поступили бы подобным образом? Если бы их сыновья вдруг заявили, что хотят участвовать в дерби на Архангеле, кто из них стал бы убивать, чтобы выполнить эту просьбу?
   Алессандро надолго задумался.
   — Значит, он был сумасшедшим. Действительно сумасшедшим, — произнес он. Лицо его опять помрачнело.
   — Он был болен, — ответил я. — Он заболел после вашего рождения, и болезнь затронула его мозг.
   — Тогда я... не...
   — Нет, — сказал я. — Это не наследственное. Вы так же нормальны, как все. И ваш разум в ваших руках.
   — В моих руках, — невнятно повторил он. Напряженная работа мысли отразилась на лице Алессандро, а я молчал, чтобы не мешать ему, и терпеливо ждал, потому что дальнейшая судьба Алессандро зависела сейчас от его ответа.
   — Я хочу быть жокеем, — еле слышно произнес он. — Хорошим жокеем. Я перевел дыхание.
   — Вы можете участвовать в скачках повсюду, — сказал я. — В любой точке земного шара.
   Алессандро напряженно посмотрел на меня, и на лице его не появилось былого высокомерия. Он совсем не походил на того мальчика, который пришел ко мне три месяца тому назад, да он больше им и не был. Чтобы победить отца, я изменил жизнь сына. Я изменил и его самого: сперва — чтобы обезопасить себя, потом — потому что в Алессандро было слишком много хорошего, и за него стоило побороться.
   — Если хотите, можете остаться в Роули Лодж, — резко сказал я.
   Что-то сломалось в нем: так лопается туго натянутая струна. Невероятно, но, когда Алессандро отвернулся, я мог бы поклясться, что в глазах его стояли слезы.
   Он сделал несколько шагов вперед и остановился.
   — Ну? — спросил я.
   Алессандро отвернулся. Слезы ушли обратно в слезные железы, как часто бывает у молодых.
   — Кем? — с опаской спросил он, предчувствуя подвох.
   — Жокеем наших конюшен, — сказал я. — Вторым после Томми.
   Он сделал еще несколько шагов по дорожке на негнущихся ногах.
   — Вернитесь, — позвал я. — Вы сможете прийти завтра?
   Алессандро оглянулся.
   — Я буду к утренней проездке. Еще три пружинящих шага.
   — Ни в коем случае! — крикнул я. — Как следует выспитесь, хорошенько позавтракайте и приходите не раньше одиннадцати. Мы улетаем в Честер.
   — Честер? — изумленно воскликнул он и, повернувшись, попятился, удалившись еще на пару шагов.
   — Резвое Копыто! — закричал я. — Слышали когда-нибудь о таком?
   — Да! — закричал он в ответ и, не в силах удержаться от смеха, вновь повернулся и побежал по дорожке, подпрыгивая, как шестилетний мальчишка.