Фрэнсис Дик. След хищника

Дик Френсис
След хищника

Глава 1

   В Болонье творилось черт знает что. Я стоял, из последних сил сдерживая бешенство и сумасшедшую тревогу, которые так и подталкивали меня сорваться с места.
   Я стоял... а в это время жизнь, за которую я отвечал, другие бездумно подставили под удар. Я стоял среди руин почти достигнутого успеха, почти добытой свободы, почти обретенной безопасности.
   Самой деликатной стадией любого похищения является передача выкупа, поскольку именно в момент получения денег преступник просто обязан засветиться... а он ведь осторожнее, чем идущий к водопою зверь в джунглях.
   Одного-единственного подозрения, одного слишком пристального взгляда, одного блеска глаз достаточно, чтобы похититель сбежал — а потом, исходя страхом и злобой, он может в отместку запросто убить. Ошибись полиция хоть на йоту — и опасность для жертвы возрастет стократно.
   Алисия Ченчи, двадцати трех лет от роду, находилась в руках бандитов уже пять недель, три дня и десять часов, и она никогда не была так близка к гибели.
   Энрико Пучинелли с угрюмой миной забрался в заднюю дверь фургона «Скорой», в которой, сидел я. Точнее, это снаружи машина выглядела как карета «Скорой помощи» — на самом деле за ее затемненными окнами находились скамья, стул и уйма электронного оборудования.
   — Меня не было, — сказал он, — я этих приказов не отдавал.
   Он говорил по-итальянски, но медленно, специально для меня. Мы неплохо ладили, но, поскольку каждый знал язык своего собеседника не слишком хорошо, для общения нам требовалось время. Мы говорили друг с другом, старательно выговаривая слова, каждый на своем языке, внимательно слушали и переспрашивали, если было необходимо.
   Пучинелли был офицером карабинеров, и вел официальное расследование.
   Он был согласен с тем, что необходима чрезвычайная осторожность и что действовать надо как можно незаметнее. У виллы Франчезе, где бледный от страха Паоло Ченчи ожидал известий о дочери, не было видно никаких машин с деловито вспыхивающими мигалками. Ни единого человека в форме, откуда ни наблюдай. Покуда Пучинелли самолично держал дело в руках...
   Он был согласен со мной, что в первую очередь следует думать о безопасности девушки и только потом о поимке похитителя. Не каждый полицейский способен так смотреть на вещи — удовлетворить охотничий инстинкт стражей порядка может только захват добычи.
   Коллега Пучинелли, который дежурил в этот кошмарный вечер, вдруг понял, что очень даже просто может сцапать похитителя в момент, когда тот будет забирать выкуп, и не понимал, почему нужно держаться в тени. И в тот самый момент, который мы так тщательно и терпеливо подготавливали, в тот момент, когда все просто обязано было быть тихо и спокойно, он прислал сюда кучу народу с дубинками и зловеще уставленными в ночное небо винтовками.
   Крики, машины, сирены, полицейские в форме... целая наступающая армия во всей силе своего праведного гнева.
   Я наблюдал за происходящим с другого конца улицы из темной припаркованной «Скорой» с тошнотворным чувством бессильной ярости. Мой водитель, не переставая ругаться, завел мотор и медленно пополз к этой свалке. Мы оба ясно расслышали выстрелы.
   — Мне очень жаль, официально сказал, глядя на меня, Пучинелли.
   Могу поспорить, это было правдой. На полутемной задней улочке толклось жуткое количество карабинеров, не понимавших, что им нужно высматривать. К тому же свою добычу они уже и так упустили. Два человека в темном с чемоданом, в котором было шестьсот пятьдесят тысяч фунтов, сумели добраться до спрятанной машины, завести мотор и сняться с места прежде, чем слуги закона их заметили. К тому же внимание карабинеров, как и мое собственное, гораздо сильнее занимал молодой человек, вывалившийся головой вперед из машины, которая все время была У всех на виду — в ней на эту сорванную встречу привезли выкуп. Молодой человек, сын адвоката, был тяжело ранен. Я видел алое пятно на его рубашке, видел, как слабо подрагивает его рука. Я вспомнил, каким он был веселым и уверенным, когда мыс ним разговаривали перед нашим выездом. «Да, — говорил он, — я понимаю опасность, да, я буду в точности следовать инструкциям, да, я буду держать со „Скорой“ связь по рации прямо из машины!» Мы вместе активировали маленький передатчик, встроенный в ручку кейса с деньгами, и проверили, чтобы он точно, как часы, передавал сигнал приемнику в «Скорой».
   И сейчас этот самый радар внутри «Скорой» безошибочно показывал, что кейс с деньгами быстро удаляется. Я без всякого сомнения дал бы похитителям уйти, поскольку для Алисии это было бы безопаснее всего. Однако один из карабинеров, проходя мимо, мельком заглянул внутрь и увидел сигнал на экране.
   "Он тут же бросился к мужчине с бычьей шеей — судя по всему, он был тут главным — и заорал, перекрывая шум и тыча пальцем в сторону «Скорой». Офицер, мучимый сомнениями, стал дико озираться, по сторонам, затем, спотыкаясь, бросился ко мне. Сунул свою здоровенную башку в окно «Скорой», тупо воззрился на экран радара, где безошибочно прочел дурную весть. Его бледное лицо покрылось потом.
   — За ними! — прорычал он водителю, отмахнувшись от моих попыток втолковать ему на чистом итальянском языке, что этого делать не надо.
   Водитель покорно пожал плечами, и мы рванули с места во главе целой стаи завывающих полицейских машин по пустынным улицам индустриального района.
   — С полуночи, — сказал Пучинелли, — я снова на дежурстве, и теперь я опять начальник.
   Я мрачно глянул на него. Сейчас «Скорая» стояла с выключенным мотором на более широкой улице. Экран радара уверенно показывал направление, запеленговав кейс в современном многоквартирном доме. Перед зданием, под углом к тротуару, стояла какая-то неопределенной марки черная машина с медленно остывающим перегретым мотором. Вокруг нее как попало парковались полицейские автомобиля. Распахивались двери, вспыхивали мигалки, выскакивали полицейские в своих пестрых фазаньих формах с пистолетами наготове, сразу же ныряя в ближайшее место, где можно укрыться от выстрела.
   — Как видишь, похитителя находятся в квартире на третьем этаже с окнами на улицу, — сказал Пучинелли. — Они говорят, что взяли в заложники жильцов и убьют их, и еще говорят, что Алисия Ченчи умрет, если мы не дадим им спокойно уйти.
   Вряд ли мне нужно было переводить их слова — я слышал их крики в открытое окно.
   — Скоро установят «жучки», — сказал Пучинелли, тревожно поглядывая на мое напряженное лицо. — И мы получим пленку с записью телефонных разговоров. На лестнице снаружи наши люди. Они выясняют, кто там засел.
   Я молчал.
   — Мои люди говорят, что ты позволил бы похитителям уйти с деньгами.
   — Конечно.
   Мы почти неприязненно переглянулись, хотя еще совсем недавно являлись союзниками.
   Пучинелли был смуглым худощавым человеком лет сорока. Бескомпромиссным, настойчивым, энергичным. Сторонник левых взглядов, он недолюбливал капиталиста, чья дочь была сейчас в опасности.
   — Они застрелили парня, который вел машину, — сказал он. — Мы не можем дать им уйти.
   — Парню не повезло. А девушку все равно надо спасать.
   — Ты англичанин, — сказал он. — Слишком хладнокровный.
   Гнев в моей груди был таков, что и асбест бы загорелся. Если бы его люди не устроили этой внезапной засады, парня не застрелили бы. Он ушел бы целым и невредимым, оставив выкуп в машине, как и было условлено.
   Пучинелли глянул на закрепленные на скамье радиоприемники, пощелкал тумблерами, потыкал в кнопки.
   — Я оставляю тут человека, чтобы принимать сообщения. Я тоже буду здесь. Можешь остаться, если хочешь.
   Я кивнул. Уже поздно предпринимать что-либо еще.
   С чего начался этот кошмарный день? Сидеть возле тайника с выкупом было совершенно не в моем духе. Меня не так учили. И все же Пучинелли потребовал моего присутствия в обмер на обещание, что его людей рядом не будет.
   — Можешь подъехать в нашей машине, — сказал он. — В радиомашине.
   Она замаскирована под «Скорую». Очень осторожно. Иди. Я пришлю тебе водителя. Когда похитители заберут «дипломат», поедешь за ними. Скажешь нам, где они скрываются. Затем, когда девушка будет свободна, мы их возьмем.
   — Я скажу тебе, куда они увезли деньги, после того, как девушку освободят.
   Глаза его чуть заметно сузились, но он похлопал меня по плечу и согласно кивнул:
   — Хорошо, сначала девушка.
   В ожидании, когда похитители назначат время передачи выкупа, Пучинелли оставил машину в гараже у виллы Франчезе, поселив шофера в доме. Четыре дня спустя мы сообщили похитителям, что установленная сумма собрана и ждет их. По телефону они дали нам инструкции — и, как было условлено у нас с Пучинелли, я позвонил ему в отделение, чтобы сказать, что готов действовать.
   Пучинелли не было на месте, но мы и такую возможность учли.
   Я сказал на примитивном итальянском:
   — Это Эндрю Дуглас. Немедленно передайте Энрико Пучинелли, что «Скорая» тронулась.
   На том конце трубки ответили, что все понятно. Теперь я уже от всей души жалел, что сдержал слово и проинформировал. Пучинелли. Однако сотрудничество с местной полицией — один из основных принципов нашей фирмы.
   Как теперь оказалось, сам Пучинелли не слишком-то мне доверял. Возможно, он знал, что я скорее упущу след кейса, чем уйду от тайника. В любом случае и передатчик в кейсе, и передатчика машине можно было отследить из собственной машины Пучинелли. Его коллега, получив известие от меня, не стал ничего сообщать Пучинелли, а просто взял сколько мог оперативников и явился сюда, в погоне за славой забрав и служебную машину Пучинелли. Тупица, чванливая тварь, Божья ошибка.
   Как я все это расскажу Паоло Ченчи? И кто сообщит адвокату, что его сын, талантливый студент, нарвался на пулю?
   — Тот парень, что был за рулем, — спросил я Пучинелли, — он жив?
   — Его увезли в больницу. Когда его увозили, он был еще жив. Больше ничего не знаю.
   — Надо сказать его отцу.
   — Уже, — мрачно ответил Пучинелли. — Я послал человека.
   Репутация фирмы, подумал я, от этого бардака, в общем-то, не пострадает. Мое дело — помогать в расследовании похищений, но незаметно, как можно меньше высовываясь и как можно меньше вмешиваясь. Мое дело — успокаивать, планировать, оценивать, какой минимум можно предложить похитителю, чтобы он согласился, следить, чтобы переговоры проходили в наиболее спокойной, деловой обстановке, без психоза, помочь потянуть время. Короче говоря, мое дело прежде всего вернуть жертву домой.
   К тому времени я уже участвовал в расследовании пятнадцати дел по похищениям в качестве оперативного советника. Некоторые дела тянулись дни, некоторые — недели, некоторые — месяцы, но в итоге в большинстве случаев все заканчивалось благополучно и похитители освобождали свои жертвы сразу же после получения выкупа. Но дело Алисии Ченчи, по общему мнению, лучшей в мире девушки-жокея, стало для меня первым, по-настоящему опасным.
   — Энрико, сказал я, — не говори с этими похитителями сам. Пусть пойдет кто-нибудь другой, кто будет ссылаться на твои решения.
   — Зачем? — спросил он.
   — Это поможет разрядить обстановку. Мы потянем время. Чем дольше они будут вести переговоры, тем меньше вероятность того, что они застрелят тех людей в квартире.
   Он окинул меня быстрым взглядом.
   — Хорошо. Советуй. Это твоя работа.
   Мы были в машине одни. Я понимал, что ему стыдно за промах, допущенный его группой, но будь здесь еще кто-нибудь, Пучинелли никогда не смирился бы с таким бесчестьем молча. Вскоре после моего приезда на эту виллу я понял, что он в должности начальника никогда раньше не имел дела с настоящим похищением, хотя и сообщил мне многозначительно, что все его карабинеры «проинструктированы насчет теории характеристик похищения из-за прискорбной частоты подобных преступлений в Италии». До этой ночи его теоретическая подготовка и мой практический опыт довольно неплохо дополняли друг друга, и мне казалось, что он не прочь продолжить это дружеское сотрудничество.
   — Позвони в квартиру прямо отсюда, — посоветовал я. — Скажи похитителям, что улаживаешь дело с переговорами. Скажи, что им придется немного подождать. Скажи, что если они устанут ждать, то могут позвонить тебе. Дай им номер... у тебя есть линия здесь, в машине?
   Он кивнул.
   — Мы подсоединены.
   — Как только они успокоятся, ситуация станет безопаснее, но, если на них слишком сильно надавить, они могут начать стрелять...
   — И мои люди тоже начнут стрелять... — Он моргнул и вышел, и я услышал, как он кричит в мегафон:
   — На выстрелы не отвечать! Повторяю, не стрелять. Ждите приказа.
   Он быстро вернулся вместе с человеком, тянувшим провод, и коротко сказал:
   — Это инженер.
   Инженер подсоединил провод к одному из реле и передал Пучинелли устройство, похожее на магнитофон с телефонной трубкой. Оказалось, что это прямая связь с телефоном в квартире, поскольку после короткого молчания Пучинелли заговорил как я понял, с одним из похитителей. Инженер, естественно, записывают каждое слово.
   Для меня итальянский слишком уж выразительный язык, но по крайней мере я уловил тон разговора. Сначала похититель чуть ли не вопил в истерике, но Пучинелли отвечал ему уверенно и ровно, и постепенно похититель стал говорить все спокойнее. Под конец это уже была вполне осознанная, хотя и возбужденная речь. На последний настойчивый вопрос Пучинелли после паузы ответил медленно и определенно:
   — У меня нет полномочий. Я должен связаться с начальством. Пожалуйста, подождите.
   В ответ похититель что-то злобно прорычал, но согласился. Послышался щелчок, и связь прервалась.
   Пучинелли провел рукой по лицу и еле заметно улыбнулся мне. Я думаю, он понимал, что такие осады могут длиться днями, но по крайней мере он установил связь с похитителями, сделав первый жизненно важный шаг в этом деле.
   Он глянул на инженера, и я догадался, что он хотел бы спросить меня, что делать дальше, но не мог этого сделать из-за посторонних.
   — Вы, конечно же, направите прожекторы в их окна, чтобы похитители были на виду? — сказал я.
   — Конечно.
   — И если они не сдадутся часа через два, то вы, естественно, приведете кого-нибудь из умеющих вести переговоры, чтобы он с ними поговорил.
   Может, кого из профсоюзных деятелей. А потом психиатра, чтобы он мог оценить состояние похитителей и сказать вам, когда лучше всего надавить, чтобы заставить их выйти. — Я бодро пожал плечами. — Вы уж наверняка знаете, что эти методы давали хорошие результаты в других случаях с заложниками.
   — Это уж точно.
   — И, конечно, вы скажете им, что, если Алисия Ченчи погибнет, они никогда не выйдут из тюрьмы.
   — Но водитель... они же знают, что попали в него...
   — Если спросят, то, я уверен, вы скажете им, что он жив. Даже если он умрет, вы, конечно, скажете, что он еще жив. Нельзя давать им оснований думать, что им уже нечего терять.
   Из одной до сих пор молчавших трубок послышался треск. Сквозь помехи пробивался голос. Оба — и инженер, и Пучинелли — быстро повернулись туда и прислушались. Это был женский голос, бессвязный, рыдающий. Речь была для меня практически бессмысленной, но суть дела я опять же понял. Ее грубо перебил похититель. Он говорил уж слишком на повышенных тонах. Это было опасно. Завопили дети — все громче и громче, сначала один, затем другой:
   — Мама! Папа! Мама!
   — Господи, — пробормотал Пучинелли, — там дети! В той квартире дети! — Эта мысль повергла его в ужас. Все пять недель он не беспокоился так за похищенную девушку, как сейчас — за этих детей. Впервые я увидел на его оливково-смуглом лице настоящую тревогу. Он напряженно прислушивался к беспорядочным громким голосам из «жучка» в квартире. Все закончилось криком похитителя, который заорал на женщину, чтобы она дала детям каких-нибудь пирожных, чтобы они заткнулись, иначе он собственными руками повыкидывает их из окна.
   Угроза сработала. Стало относительно тихо. Пучинелли воспользовался возможностью и передал на базу по рации короткие приказы насчет прожекторов, человека для переговоров и психиатра. Он посматривал то вверх, на окна третьего этажа, то на забитую людьми улицу. И дом, и улица через тонированные стекла нашей машины казались размытыми и какими-то нереальными. Однако стекло было не настолько темным, чтобы он пропустил нечто, весьма ему не понравившееся и заставившее с криком выскочить из машины. Я проследил за ним взглядом и тоже пришел в ужас — приехал фотограф со вспышкой, первый эшелон прессы.
   Весь следующий час я слушал голоса из квартиры. Постепенно я разобрался, какой голос принадлежит отцу, какой матери, какие — двум детишкам, младенцу, и какие — двум похитителям. Один, тот, что говорил по телефону, рычал басом, у второго был встревоженный тенорок.
   Я подумал, что именно этот тенорок и сдастся скорее всего; басил, видимо, киллер. Как оказалось, оружие есть у обоих. Инженер быстро передавал все Пучинелли, который специально для меня повторял более медленно: похитители заперли мать с тремя детьми в одной из спален. Отца связали веревкой.
   Он невольно застонал — на него рявкнули, чтобы заткнулся.
   На улице толпа с каждой минутой разбухала — казалось, жители всех соседних кварталов высыпали полюбоваться бесплатным зрелищем. Даже в два часа ночи здесь роились толпы ребятишек, просачивавшихся тут и там, несмотря на все попытки карабинеров оттеснить их. Отовсюду выныривало все больше и больше народу с фотоаппаратами. Объективы деловито целились в закрытые сейчас окна, за которыми разыгрывалось следующее действие драмы — тенорок согласился подогреть на кухне бутылочку с детским питанием.
   Я, стиснув зубы, смотрел, как из подъехавшего телевизионного микроавтобуса посыпались люди с камерами и микрофонами, которые тут же, возбужденно тараторя, принялись брать интервью.
   До сих пор похищение Алисии Ченчи не было громким делом. Первые шокирующие известия о ее исчезновении появились на страницах газет, но продержались там недолго, поскольку большинство издателей признавали, что подобная информация может быть опасной. Однако осада жилого дома — законная добыча любого репортера. Я цинично подумал: интересно, сколько пройдет времени, прежде чем кто-нибудь из этих стражей закона в фазаньей форме возьмет взятку от газетчиков в обмен на какой-нибудь фактик о жертве, чей выкуп забаррикадирован здесь, тремя этажами выше.
   Я поймал себя на том, что фиксирую в памяти детали происходящего вокруг машины. Эта привычка была у меня с детства. Этакая игра, чтобы убить время, когда мне приходилось торчать в машине, пока моя мать ходила по магазинам. Сидя напротив банка, я настолько подробно запоминал все вокруг, что, случись ограбление, я смог бы описать полиции все припаркованные рядом машины — марку, цвет, номер — и описать всех людей, что были в то время на улице. Удирающие машины и водители не ускользнули бы от орлиного взора десятилетнего Эндрю Д. Но ни один грабитель не сделал мне одолжения, ни один налетчик на ювелирный магазин мне не попался, ни один похититель младенцев из колясок у булочных, ни один уличный бандит, что отнимает у стариков пенсию, ни даже угонщик, пытающийся взломать дверцу автомобиля. Огромное количество совершенно невинных людей проходили перед моим суровым подозрительным взором — и хотя я уже перерос надежду увидеть настоящее преступление, я так и не утратил способности запоминать мелочи.
   Итак, глядя сквозь темное стекло машины, я, сосредоточившись, уже через мгновение имел в голове такую отчетливую картину происходящего, что мог бы с точностью сказать, сколько окон выходит на улицу в этом многоквартирном доме, указать расположение каждой из машин карабинеров, описать одежду телевизионщиков, местонахождение каждого гражданского внутри кольца полиции, даже профиль ближайшего корреспондента, увешанного фотоаппаратами, хотя в этот момент он не снимая. У него была круглая голова с прилизанными черными волосами, одет он был в коричневый кожаный пиджак с золотыми пряжками на манжетах.
   В машине резко прожужжал звонок, и Пучинелли поднял трубку, подключенную к телефону в квартире. Басовитый похититель, раздраженный ожиданием, требовал, обеспечить безопасный проезд в аэропорт и подготовить к вылету самолет.
   Пучинелли опять велел ему подождать, поскольку только его начальство может это решить. «Поторопитесь, — сказал бас. — Иначе Алисию Ченчи найдут утром мертвой». Пучинелли положил трубку и плотно сжал губы.
   — Никакого самолета не будет, — без обиняков сказал он мне. — Это невозможно.
   — Делай, что они говорят, — настаивал я. — Ты сможешь поймать их и потом, когда девушка будет свободна.
   Он покачал головой:
   — Я не могу принять такого решения. Только высшее руководство...
   — Тогда свяжись с ним.
   Инженер с любопытством поднял глаза, услышав бешенство в моем голосе.
   Однако Пучинелли прикинул, что переложить ответственность на чужие плечи весьма соблазнительно, поскольку тогда, если девушка погибнет, ему это в вину не поставят. Это прямо-таки видно было по его глазам. Придя к ясному выводу, он кивнул.
   Я не знал, выпустят ли похитителей его начальники. Я знал только одно — сам Энрико не вправе этого сделать. Это действительно было делом руководства.
   — Поеду-ка я обратно на виллу Франчезе, — сказал я.
   — Но почему?
   — Тут я не пригодился, но там... может быть. — Я помолчал немного.
   — Но я приехал на машине. Как я сейчас, ночью, поймаю машину, чтобы спокойно добраться до дому?
   Он неопределенно махнул какой-то из полицейских машин, но я покачал головой:
   — Только не на них.
   — Все еще сохраняешь инкогнито?
   — Да, — ответил я.
   Он написал мне что-то на карточке и показал, куда идти.
   — Это круглосуточное такси, в основном для припозднившихся выпивох и неверных мужей. Если его там нет, подожди.
   Я выбрался из машины через дверь, открывавшуюся на неосвещенную сторону улицы, вдали от шума, яркого света и всей уличной суматохи, обошел зевак, стараясь убраться подальше от всего этого. Я поспешил уйти в тень — я всегда работаю в тени.
   Завернув за угол, я спрятался от этого кошмара наяву и быстро пошел по сонным летним улицам. Подавно выработанной привычке я шагал бесшумно.
   Стоянка такси находилась в дальнем конце старинной площади, и я вскоре остановился там, пораженный атмосферой этого места. Где-то в этом старом городе беспомощная молодая женщина переживала самую страшную в своей жизни ночь, и мне показалось, что эти нависающие стены, гладкие и бесстрастные, так же таинственны, непостижимы и неумолимы, как те, кто ее похитил.
   Те два похитителя, которых сейчас обложили в доме, просто-напросто должны были забрать деньги. Наверняка кроме них, есть и другие. Хотя бы те, кто сейчас ее охраняет. Но есть еще и некий человек, голос которого пять недель давал нам указания, — человек, которого я называл ОН.
   Я подумал, знает ли ОН о том, что случилось у тайника. Знает ли ОН об осаде и о том, где находится выкуп?
   Но прежде всего меня тревожило, не запсиховал ли он. Если запсиховал, то у Алисии нет будущего.

Глава 2

   В отличие от меня Паоло Ченчи не мог совладать с собой. Невыносимое беспокойство заставляло его расхаживать, как автомат, взад-вперед по главному залу своего дома. Но как только я вошел со стороны кухни, он поднял взгляд и бросился ко мне.
   — Эндрю! — В электрическом свете его лицо было серым. — Во имя Господа, что случилось? Мне позвонил Джорджо Травенти и сказал, что в его сына стреляли. Он звонил из больницы. Сейчас Лоренцо оперируют.
   — Разве карабинеры вам не сказали...
   — Да никто мне ничего не говорил! Я просто с ума схожу от тревоги.
   Уже пять часов прошло с тех пор, как вы с Лоренцо уехали. Я пять часов жду!
   — Его обычно такой приятный голос сейчас был хриплым и срывался. Он не скрывал своих чувств. Ему было пятьдесят шесть, это был сильный человек, бизнес его был на высоте, но последние недели ужасающе сказались на его душевном состоянии, и теперь у него часто дрожали руки. При своей работе я с лихвой такого насмотрелся. И плевать, насколько богата семья жертвы, насколько она близка к властям предержащим, — страдание измеряется лишь глубиной любви. Всего-навсего. Мать Алисии умерла, и теперь отец ее страдал за двоих.
   Я сочувственно взял его под руку и повел в библиотеку, где он проводил большую часть вечеров, и рассказал ему во всех деталях о том, какая сейчас Алисии грозит опасность, прибавив к рассказу собственного гнева. Он сидел, обхватив голову руками, и, когда я кончил, чуть ли не плакал — я никогда его таким не видел.
   — Они убьют ее...
   — Нет.
   — Это же звери!
   За последние недели я успел наслушаться таких зверских угроз, что уже не возражал. Похитители угрожали сделать с ней такое, если Ченчи не согласится на их условия... Эти угрозы явно были рассчитаны на то, чтобы совершенно истрепать Нервы ее отца, и все заверения о том, что такие ужасы куда чаще остаются на словах, чем осуществляются на деле, вовсе не успокаивали его. У него было слишком живое воображение, и слишком силен был страх.
   Мои отношения с семьями жертв были чем-то вроде отношений врача и пациента — меня вызывали в случае опасности, со мной советовались в тяжелых и тревожных ситуациях, ожидая от меня чудес и надеясь на помощь. Поначалу я не имел ни малейшего понятия о том, что мне придется зачерстветь душой. Но и теперь, четыре года спустя, меня порой дрожь пробирала. Когда меня учили, мне все время повторяли — не давай в деле волю эмоциям, сломаешься.