Фрэнсис Дик. Высокие ставки

   С точки зрения Квинтуса, его сын Джоди, энергичный, умный и толковый, не мог сделать ничего дурного. Квинтус верил ему во всем. А он, несмотря на отсутствие мозгов, имел достаточный вес в обществе, чтобы повлиять на мнение официальных лиц.
   Как и говорил Джоди, мне не удастся ничего доказать. Если я хотя бы намекну, что он меня обворовывал, Джоди натравит на меня адвокатов и вся махина Жокейского Клуба встанет на его сторону.
   — И что вы намерены делать? — спросил Чарли.
   — Не знаю, — я слабо улыбнулся. — Наверно, ничего.
   — Это же несправедливо!
   — Любое преступление несправедливо по отношению к жертве.
   Чарли сделал гримасу по поводу того, как дурно устроен наш мир, и попросил счет.
   На улице мы свернули налево и пошли по Бошам-плейс. Как оказалось, мы оба оставили свои машины за углом, на Уолтон-стрит. Вечер был холодный, облачный, сухой и ветреный. Чарли спрятал уши в воротник пальто и натянул теплые черные кожаные перчатки.
   — Ненавижу зиму! — сказал он.
   — А я ничего против нее не имею.
   — Вы еще молоды, — сказал он. — Вы просто не чувствуете холода.
   — Ну, не так уж я и молод. Мне тридцать пять.
   — Практически младенец.
   Мы свернули за угол, и на нас яростно набросился ледяной, как в Арктике, ветер.
   — Ненавижу! — повторил Чарли.
   Его машина, большой синий «Ровер-3500», стояла ближе, чем мой «Ламборджини». Мы остановились у его машины, и он отпер дверцу. По улице навстречу нам шла девушка в длинном платье. Ветер рвал ее юбку, и ее волосы полоскались на ветру, как знамя.
   — Очень содержательный вечер, — сказал Чарли, протягивая мне руку.
   — Не то, чего вы ожидали, — сказал я, пожимая ему руку.
   — Это, пожалуй, даже интереснее.
   Чарли открыл дверцу и сел в машину. Девушка в длинном платье прошла мимо, цокая каблучками по мостовой. Чарли пристегнул ремень, и я захлопнул дверцу.
   Девушка остановилась, постояла в нерешительности и вернулась к нам.
   — Извините... — сказала она. — Я хотела спросить... Она вроде бы передумала и замолчала.
   — Не могли бы мы чем-нибудь помочь? — осведомился я.
   Американка, лет двадцати с небольшим, и явно ужасно замерзла. На плечах у нее была лишь легкая шелковая шаль, а под ней — легкое шелковое платье. Без перчаток. В золотых сандалиях. Золотая сетчатая сумочка. В свете уличных фонарей ее лицо казалось совершенно белым, и она дрожала крупной дрожью.
   — Садитесь ко мне в машину, — предложил Чарли, опуская окно, — спрячьтесь от ветра. Девушка покачала головой.
   — Наверно, я... — она повернулась, чтобы уйти.
   — Не глупите, — сказал я. — Вам нужна помощь. Не отказывайтесь.
   — Но...
   — Скажите, что вам нужно?
   Она еще немного поколебалась, потом наконец решилась:
   — Мне нужно немного денег!
   — И все? — сказал я, выуживая из кармана бумажник. — Сколько?
   На такси... до Хэмпстеда.
   Я достал пятерку.
   — Этого хватит?
   — Да. Я... куда их вам прислать?
   — Да не беспокойтесь.
   — Нет-нет, я верну!
   — Да он это добро пачками считает, — сказал Чарли. — Не обеднеет он от одной пятерки.
   — Дело не в этом, — возразила девушка. — Если вы мне не скажете, куда их вернуть, я не возьму.
   — Смешно спорить о морали, когда вы совсем замерзли, — сказал я. — Меня зовут Стивен Скотт. Мой адрес — Риджентс-парк, Мальтхауз. Присылайте — дойдет.
   — Спасибо.
   — Да давайте я вас сам отвезу. У меня машина, — я махнул рукой вдоль улицы.
   — Нет, спасибо! — ответила девушка. — Как вы думаете, каким образом я влипла в эту передрягу?
   — И каким же?
   Она плотнее закуталась в свою шаль.
   — Я приняла самое обычное приглашение на обед, а потом обнаружила, что обед должен был иметь продолжение. Поэтому я оставила его еще за супом и сбежала, и только выйдя на улицу, обнаружила, что у меня нет с собой денег. Он заехал за мной домой, понимаете? — она внезапно улыбнулась, показав ровные белые зубы. — Надо ж быть такой дурой!
   — Тогда пусть Стивен сходит и поймает вам такси, — предложил Чарли.
   — О'кей.
   На то, чтобы поймать такси, у меня ушло несколько минут, но, когда я вернулся, она по-прежнему стояла на улице, рядом с машиной Чарли, пытаясь укрыться за ней от ветра. Я вылез из такси, она села в него и без долгих разговоров уехала.
   — Вот так дураки и ловятся, — заметил Чарли.
   — Да нет, она говорила правду.
   — Не факт. Откуда вы знаете, что она не выскочит из такси в двух кварталах отсюда и не отправится вытягивать пятерку из очередного сэра Галахада?
   Чарли рассмеялся, поднял стекло, махнул мне рукой и уехал.
   Утром в понедельник я получил одну хорошую новость и две плохие.
   Хорошей новостью было письмо со вложенной в него бумажкой в пять фунтов. «Вот вам, Чарли!» — торжествующе подумал я.
   "Дорогой мистер Скотт!
   Очень благодарна вам за то, что вы так меня выручили в субботу вечером. Видимо, впредь я всегда буду брать с собой на свидание деньги на дорогу.
   Искренне ваша Александра Уорд".

* * *

   А плохие новости были напечатаны в газетах. Обе газеты, которые я получал (одна спортивная, другая обычная), высказались по поводу владельцев, бросающих тренеров, которые работают на них в поте лица. В одной заметке говорилось:
   «Джоди Лидс очень тяжело воспринял тот факт, что после всего, что он сделал для мистера Скотта, этот владелец счел нужным объявить, что забирает от него своих лошадей. Как мы уже писали в этой рубрике год назад, Джоди Лидс переехал в более обширные конюшни Берксдаун-Корт специально ради того, чтобы иметь возможность разместить всех лошадей Скотта. И вдруг, без малейшего предупреждения, двадцативосьмилетний тренер оказался брошен на произвол судьбы, при том, что он еще не успел расплатиться с долгами. Возможно, слово „предательство“ покажется чересчур суровым. Но слово „неблагодарность“ здесь вполне уместно».
   Другая статья была написана в более развязном стиле, свойственном бульварным газетам:
   "Лидс (28 лет) ни с того ни с сего получил по шапке от своего неблагодарного владельца Стивена Скотта (35 лет). В субботу в Сэндауне он сказал следующее: «Я остался на бобах. Скотт послал меня подальше и отправился получать выигрыши и призы за победу своего стиплера Энерджайза, которого я тренировал. Мне ужасно хреново. Бьешься, бьешься ради этих владельцев, а они тебе в морду дают».
   Пора защитить тренеров от подобных выходок! Ходят слухи, что Лидс намеревается подать в суд".
   Да, все эти навострившие уши репортеры с блокнотиками присутствовали там не напрасно. Вполне возможно, все они искренне верили в то, что Джоди был пострадавшей стороной, но ни один даже не потрудился узнать мою точку зрения. Никому, похоже, не пришло в голову, что у моих действий была серьезная причина.
   Я с отвращением отложил обе газеты, закончил завтракать и взялся за дневную работу. Она, как обычно, состояла по большей части в том, что я сидел в кресле и пялился в потолок.
   День был тихий и морозный. Я написал письмо мисс Уорд.
   "Дорогая мисс Уорд!
   Спасибо большое за то, что вернули деньги. Не согласитесь ли отобедать со мной? Продолжения не будет. Пять фунтов на дорогу домой прилагаются.
   Искренне ваш Стивен Скотт".
   Вечером я позвонил трем разным тренерам и предложил каждому взять по три лошади. Все трое согласились, но с опаской. Ни один не спросил, почему, собственно, я порвал с Джоди, хотя газеты все трое явно читали.
   Один, прямолинейный северный фермер, сказал:
   — Мне нужны гарантии, что вы оставите их у меня как минимум на полгода, конечно, если они не охромеют или что-нибудь такое.
   — Хорошо.
   — Письменная.
   — Если вам угодно...
   — Ага. Мне угодно. Присылайте их вместе с гарантийным письмом, и я их возьму.
   Для Энерджайза я выбрал большую конюшню в Сассексе, где были созданы самые лучшие условия для стиплеров. Несмотря на осторожный тон и недомолвки тренера Руперта Рэмзи, я понял, что он ставит Энерджайза почти так же высоко, как и я.
   Последних трех я решил отправить в Ньюмаркет, в небольшую конюшню, чьи питомцы достигали средних успехов. Стивен Скотт больше никогда не станет хранить все яйца в одной корзине!
   В конце концов я с неохотой снял трубку и набрал знакомый номер Джоди. Трубку, однако, снял не он, а Фелисити, его жена.
   — Что вам надо? — резко, с горечью спросила она. Я представил ее себе в их роскошно обставленной гостиной. Худенькая и решительная блондиночка, такая же всеведущая и трудолюбивая, как Джоди. Она сейчас, наверно, одета в тугие синие джинсы и дорогую рубашку, на запястье у нее позванивают шесть золотых браслетов, и она благоухает мускусными духами. У нее обычно обо всем было свое мнение, которое она высказывала решительно, не терпя возражений. Но до сих пор она никогда не пробовала своих коготков на мне лично.
   — Договориться о перевозке, — сказал я.
   — Стало быть, вы все же решили нас погубить!
   — Вы выживете.
   — Трепло самодовольное! — зло сказала Фелисити. — Так бы и придушила! После всего, что Джоди для вас сделал...
   Я помолчал.
   — А он вам не сказал, почему я решил порвать с ним?
   — Из-за какой-то паршивой лишней десятки в счете!
   — Нет, все было куда серьезнее, — возразил я.
   — Чепуха!
   — Спросите у него, — сказал я. — Как бы то ни было, в четверг утром я пришлю за лошадьми три фургона. Шоферы будут знать, как выглядит каждая из лошадей и куда их нужно везти. Скажите Джоди, что, если он снова вздумает подменить лошадей, ему придется заплатить за лишние перевозки самому.
   Слова, которыми она меня обозвала, потрясли бы отца Джоди до глубины души.
   — В четверг, — повторил я. — Три фургона, в разных направлениях. До свидания.
   Неприятно. Ужасно неприятно.
   Я мрачно сидел, смотрел по телевизору какую-то пьесу и не слышал ни слова. Без четверти десять зазвонил телефон. Я выключил телевизор.
   — Я просто хотел узнать, сэр, как теперь со мной будет.
   Раймонд Чайльд. Жокей-стиплер средней руки. Тридцать лет. Довольно серая личность. Ездил он неплохо, но чем чаще я бывал на скачках и чем лучше разбирался в них, тем отчетливее я видел его недостатки. К тому же я был уверен, что Джоди не мог бы так манипулировать моими лошадьми без помощи жокея.
   — Я пришлю вам премию за Энерджайза, — сказал я. Жокеи официально получают процент от суммы приза, но владельцы, которые хотят выразить особую благодарность, часто посылают им дополнительные премии от себя.
   — Спасибо, сэр... — он, похоже, удивился.
   — Я ставил на него и выиграл крупную сумму.
   — Разве? — Раймонд удивился еще больше. — А Джоди говорил... Он осекся.
   — Я ставил на тотализаторе.
   — А-а...
   Молчание затянулось. Раймонд прокашлялся. Я ждал.
   — Так вот, сэр. Я... э-э... как насчет будущего?
   — Мне очень жаль, — сказал я, отчасти даже искренне. — Я благодарен вам за победы, которые вы одерживали. Я пришлю вам премию за Энерджайза. Но в будущем на нем будет ездить жокей, который работает с его новым тренером.
   Раймонд ругаться не стал. Он только тяжело вздохнул.
   — На самом деле, сэр, я вас понимаю... Это было почти равносильно признанию. Ответить я ничего не успел — он повесил трубку.

* * *

   Во вторник одна из моих лошадей должна была участвовать в скачках в Чепстоу, но, поскольку я отказался от услуг Джоди, он не мог ее туда отправить. Все утро я бесцельно бродил по квартире, а днем отправился гулять. Я прошел от Кенсинггон-Гарденс до Тауэра. Холодный, серый, сырой день; над илистыми отмелями, обнажившимися во время отлива, орут чайки. Кофейного цвета река торопится к морю. Я стоял, глядя на Сити с вершины невысокого холма, на котором стоит Тауэр, и думал о тех, кто сложил здесь голову на плахе. Совершенно декабрьское настроение. Я купил пакетик жареных каштанов и поехал домой на автобусе. В среду пришло письмо.
   "Дорогой мистер Скотт!
   Где и когда?
   Александра Уорд".
   Пятерку она оставила себе.

* * *

   В четверг вечером три тренера подтвердили, что получили моих лошадей. В пятницу я немного поработал, а в субботу поехал на скачки в Челтенхем. Я, конечно, не думал, что меня встретят овацией, но всеобщей обструкции тоже не ожидал.
   Некоторые просто ненавязчиво поворачивались ко мне спиной. Некоторые знакомые, говоря со мной, прятали глаза и при первой возможности спешили удалиться. Репортеры исподтишка следили за мной, тренеры держались настороженно, а Жокейский Клуб проявлял холодную враждебность.
   Один только Чарли Кентерфильд подошел ко мне, улыбаясь во весь рот, и пожал мне руку.
   — У меня что, рога выросли, что ли? — спросил я. Он расхохотался.
   — Вы ударили лежачего. Благородные британцы вам этого не простят.
   — Даже если этот лежачий ударил первым?
   — Слабейший всегда прав. Он повел меня в бар.
   — Я провел нечто вроде социологического опроса. Процентов десять полагают, что вас тоже стоит выслушать. Процентов десять придерживаются мнения, что вас надо пристрелить. Что пить будете?
   — Шотландское виски. Воды и льда не надо. А остальные восемьдесят процентов?
   — Столько благородного негодования, что «Гринпису» хватило бы на несколько месяцев работы. — Он расплатился за выпивку. — Ваше здоровье!
   — И вам того же.
   — Уляжется, — сказал Чарли.
   — Я тоже так думаю.
   — На кого бы вы поставили в третьей скачке?
   Мы принялись обсуждать сегодняшних фаворитов и о Джоди больше не упоминали. Но потом, когда я остался один, мне стоило большого труда не обращать внимания на всеобщую враждебность. Я поставил по десятке на пару лошадей на тотализаторе и проиграл. Такой уж день выдался.
   Весь день мне ужасно хотелось объяснить всем и каждому, что это я был пострадавшей стороной, я, а не Джоди. Но я вспоминал о новых тысячах, которые он непременно вытянет из меня, если я хотя бы заикнусь об этом, и помалкивал.
   Гвоздем программы был Квинтус собственной персоной. Он преградил мне путь и громко заявил, что я позорю доброе имя английских скачек. Я подумал, что Квинтус постоянно изъясняется штампами...
   — Должен сказать вам одну вещь, — продолжал Квинтус. — Если бы вы не поступили так подло с Джоди, вы были бы избраны членом Жокейского Клуба. Мы рассматривали вашу кандидатуру. Но теперь вам этого не предложат — я об этом позабочусь.
   Он резко кивнул и отступил в сторону. Я не двинулся с места.
   — Это ваш сын поступил подло со мной.
   — Да как вы смеете!
   — Можете мне поверить.
   — Глупости какие! Нестыковка в вашем счете — результат обычного недоразумения. Секретарь ошибся. Если вы посмеете утверждать, что это было нечто иное...
   — Знаю, — перебил я. — Он подаст на меня в суд.
   — Совершенно верно! Все деньги Джоди заработаны законным путем.
   Я ушел. Квинтус пристрастен, но я знал, что от репортеров я получу прямой ответ.
   Я подошел к старшему обозревателю одного из ведущих ежедневников, человеку лет пятидесяти, который писал отрывистым телеграфным стилем и сосал мятные леденцы, чтобы не курить.
   — Как Джоди Лидс объясняет то, что я забрал у него своих лошадей? — спросил я.
   Обозреватель причмокнул губами и дохнул на меня мятным ароматом.
   — Говорит, что он по ошибке взял с вас деньги за работу с лошадьми, которой на самом деле не было.
   — И все?
   — Еще — что вы обвинили его в воровстве и сказали, что решили сменить тренера.
   — А как вы к этому отнеслись?
   — Я — никак. — Он пожал плечами и снова задумчиво причмокнул губами. — А другие... Общее мнение — что это действительно была ошибка и что вы, мягко говоря, поступили опрометчиво.
   — Понятно, — сказал я. — Спасибо.
   — Это все? Вы мне ничего не хотите рассказать?
   — Нет, — сказал я. — Извините.
   Он сунул в рот еще одну конфету, неопределенно кивнул мне и ушел искать более перспективные темы. Моя история для него была уже вчерашним днем. Он отправился на поиски новых жертв.
   Я в задумчивости отправился на лужайку Клуба смотреть скачку. Когда все относятся к тебе как к негодяю — это не очень-то приятно. Последний удар нанесла мне девица, которую я однажды возил в Аскот.
   — Стивен, дорогой, — сказала она с кокетливым упреком, — вы просто бессердечный богатей! Бедный малый еле-еле сводит концы с концами. Ну, даже если он и нагрел вас на пару фунтов, что в этом такого? По-моему, вы чересчур неуравновешенны.
   — Вы всерьез полагаете, что богатые существуют для того, чтобы всякие Робин Гуды их грабили?
   — Чего-чего?
   — Да ничего.
   Я сдался и уехал домой.

* * *

   Вечер прошел куда лучше. В восемь часов я забрал мисс Александру Уорд из дома в Хэмпстеде и повез ее обедать в алый с золотом зал «Кафе-Рояль».
   В свете ламп, в тепле и уюте, она оказалась точно такой, как запомнилась мне с прошлой недели. Все та же длинная черная юбка, кремовая кофточка, кремовая шелковая шаль. Все те же золотые сандалии, золотая сетчатая сумочка, без перчаток. Но на этот раз ее каштановые волосы были причесанными и блестящими, на щеках горел румянец, глаза блестели. В ней чувствовалось неуловимое нечто, некая печать породистости, свойственная американкам.
   Когда я позвонил в дверь ее дома, она отворила мне сама. Некоторое время мы просто смотрели друг на друга. Она, полагаю, увидела перед собой крепко сбитого мужчину шести футов ростом, темноволосого, темноглазого, ничем особенно не примечательного. Аккуратного, подтянутого, хорошо воспитанного, в традиционном вечернем костюме.
   — Добрый вечер, — сказал я.
   Она улыбнулась, кивнула, словно укрепилась в принятом решении, переступила порог и закрыла за собой дверь.
   — Тут живет моя сестра, — пояснила она, указывая на дом. — А я у нее в гостях. Она вышла замуж за англичанина.
   Я открыл перед ней дверцу машины. Она скользнула на сиденье, я завел мотор, и мы поехали.
   — Из Штатов приехали? — спросил я.
   — Да. Из Уэстчестера... это рядом с Нью-Йорком.
   — Быстро развивающийся небольшой городок? — усмехнулся я.
   Она покосилась на меня.
   — Вы знаете Уэстчестер?
   — Нет. Я только несколько раз бывал в Нью-Йорке. Мы остановились у светофора. Она заметила, что сегодня чудесный вечер. Я согласился.
   — Вы женаты? — вдруг спросила она.
   — Вы захватили пятерку?
   — Захватила.
   — Хм... Нет, не женат.
   Загорелся зеленый свет. Мы поехали дальше.
   — Вам можно верить? — спросила она.
   — В этом отношении — да. Я не женат. И никогда не был женат.
   — Мне просто хотелось знать, — сказала она мягко, как бы оправдываясь.
   — Да нет, все в порядке.
   — Ради вашей предполагаемой жены.
   — Я понял.
   Наконец мы остановились перед «Кафе-Рояль» у цирка Пиккадили. Я помог ей выйти из машины. Входя в ресторан, она обернулась и увидела, как невысокий худощавый человек садится за руль моей машины.
   — Он на меня работает, — пояснил я. — Он отгонит машину на стоянку.
   Это ее, похоже, позабавило.
   — И что, он вот так все время стоит тут и ждет?
   — Нет, не все время. По субботам, в выходной.
   — И ему это нравится?
   — Он всегда просит, чтобы я приходил с дамами. Иначе я отгоняю машину сам.
   Войдя в ярко освещенный холл, она остановилась, чтобы еще раз разглядеть, с кем, собственно, она собирается обедать.
   — Чего вы от меня ждете? — спросила она.
   — Прежде чем я вас забрал, я ожидал, что вы окажетесь честной, прямой и колючей. Теперь, когда мы знакомы уже полчаса, я жду, что вы окажетесь колючей, прямой и честной.
   Она широко улыбнулась, блеснули белые зубы, от глаз разбежались лучики.
   — Я не это имела в виду.
   — Понимаю... А чего вы ждете от меня?
   — Безукоризненно джентльменского поведения и приличный обед.
   — Фу, как скучно!
   — Не хотите — как хотите.
   — Бар там, — указал я. — Я согласен.
   Она одарила меня еще одной ослепительной улыбкой, младшей сестрой первой, и отправилась в указанном направлении. Она взяла водку с мартини, я — шотландское виски, мы закусывали маслинами и деликатно сплевывали косточки в кулак.
   — И часто вы подбираете девушек на улице? — спросила она.
   — Только когда они падают.
   — В смысле, падших девушек?
   Я рассмеялся.
   — Нет, не этих!
   — А чем вы зарабатываете себе на жизнь? Я глотнул виски.
   — Я — нечто вроде инженера. Это прозвучало ужасно скучно.
   — Мосты, башни и все такое?
   — О нет, ничего столь полезного и долговечного.
   — А что тогда?
   Я криво улыбнулся.
   — Я делаю игрушки.
   — Что-что?
   — Игрушки. Такие штуки, которыми играют.
   — Да знаю я, что такое игрушки, черт возьми!
   — А чем вы занимаетесь? — поинтересовался я. — Там, у себя в Уэстчестере.
   Она усмехнулась поверх бокала.
   — А почему вы так уверены, что я работаю?
   — У вас вид такой.
   — Я повар.
   — Гамбургеры и пицца?
   Ее глаза насмешливо блеснули.
   — Нет, свадьбы и приемы.
   — Метрдотель? Она кивнула.
   — Мы занимаемся этим вместе с подругой, Милли.
   — А когда вы уезжаете?
   — В четверг.
   Мне внезапно показалось, что до четверга совсем мало времени. После длительной паузы она сказала почти виновато:
   — Видите ли, Рождество на носу. Во время Рождества и Нового года у нас самая работа. Милли одна не управится.
   — Да, конечно.
   Мы отправились обедать. Ели копченую форель и мясо в тесте. Она прочла меню от начала до конца с профессиональным интересом и уточнила у главного официанта компоненты двух-трех блюд.
   — Здесь многое по-другому, — пояснила она. В винах она разбиралась плохо. — Я его пью, когда предложат, но на вкус лучше различаю крепкие напитки.
   Официант, подававший вина, посмотрел недоверчиво, но, когда она безошибочно определила, что коньяк, поданный к кофе, — это «Арманьяк», официант проникся к ней почтением.
   — А где находится ваша игрушечная фабрика? — спросила она.