Страница:
После десяти минут учебных съемок на живописных и практически безлюдных задворках встречный оборванный подросток с большим интересом оглядел камеру и, приятно улыбнувшись, бросил им под ноги гранату РГД-5. А сам, словно джинн, растворился в воздухе.
Командира, старого вояку, серьезно ранило. А вот рядовому Пенкину повезло, камере — тоже. На взрыв немедленно подоспел патруль, и тут же началась стрельба. Подросток оказался не бомбистом-одиночкой. Из близлежащих кустов сразу же появилось полтора десятка басмачей.
Пенкин, вместо того чтобы залечь на землю, вскарабкался на дерево и героически снял завязавшийся бой. Причем он оказался единственным человеком, видевшим обе противоборствующие стороны: и наши, и «духи» палили в основном вслепую. Последней шальной пулей его ранило в живот, с дерева он свалился, но камеру не разбил. Упал на спину, самоотверженно держа ее на вытянутых руках. Причем, как выяснилось позже, он спасал не только имущество части...
Вместе с комбатом Пенкина отправили в Ташкент, в госпиталь. С камерой он не расстался, так и оставил ее у себя, благо комбат от расстройства чувств совершенно о ней позабыл..
В Афган Яша уже не вернулся, а получив после ранения отпуск и разыскав корпункт CNN, продал кассету с кабульской стрельбой и ранеными, которых он втихаря снимал в госпитале, за целых пятьсот баксов. Так Пенкин ступил на свой тернистый путь и стал профессиональным вольным документалистом-баталистом.
В Чечню Яша впервые попал осенью девяносто первого. К этому моменту он успел помелькать в горячих точках, не стяжав, впрочем, славы всесоюзного обличителя и правдолюбца. Но зато заполучил контракт ни много ни мало на двадцать тысяч фунтов с одной британской телекомпанией на съемки сенсационного документального фильма о торговле оружием.
Дело было так.
В Чечне служил его старый друг, он был капитаном, командиром роты. С огромным трудом Пенкин уговорил приятеля принять участие в деле, изведя при этом изрядное количество спиртного и отстегнув ему три тысячи долларов, якобы половину гонорара. Они засняли ночную сцену выноса со склада ящиков с автоматами и патронами и передачу их двум местным мафиози — в действительности местным прапорщикам с клееными бородами в черных очках и камуфляже. Прапорщики, которым предварительно налили по стакану водки, играли блестяще — размахивали руками, трясли бородами, ругались на непонятном языке — ни дать ни взять чеченские мафиози. Все прошло замечательно, англичане, отсмотрев материал и брезгливо поморщившись при виде «торговцев оружием», без звука отстегнули обещанные деньги.
С тех пор Яков продолжал в том же духе на той же стезе, снимал то здесь, то там, более или менее удачно, но поднять планку творческих успехов до уровня Чечни девяносто первого пока не удавалось.
Официальной причиной его нынешнего визита в Чечню было освещение пресс-конференции оппозиционного теневого кабинета министров, сформированного совсем недавно, но уже рьяно желающего занять место кабинета действующего, но, по мнению оппозиционеров, ведущего республику не той дорогой. Яшу, однако, все это интересовало мало.
На самом деле ему предложили восемьдесят тысяч фунтов за доказательства того, что Дудаев на самом деле жив, а в могиле похоронен совершенно другой человек. И Яша ничтоже сумняшеся отправился добывать доказательства. План был прост. Он пробирается к могиле Дудаева, снимает ее на видео при свете дня, затем ночью возвращается на якобы то же самое место, раскапывает могилу, извлекает часть скелета или хотя бы клок волос, закапывает все обратно, разумеется запечатлевая все с помощью камеры.
Как англичане будут проводить сравнительный анализ ДНК, это уже не его забота, раз поступил такой заказ, значит, у них такая возможность есть.
Яша не считал себя лжецом, скорее мистификатором, фокусником. Люди любят сенсации, они готовы платить за них. А если есть кто-то, кто готов платить, товар найдется всенепременно. И, как правило, предложение всегда превышает спрос.
Конечно, Яша еще не окончательно сошел с ума, и жизнь ему, несомненно, была дороже денег. А посему он совершенно не собирался копаться на настоящей могиле Джохара. Ибо кроме риска быть пойманным и расстрелянным на месте за осквернение могилы «пророка» существовала вполне реальная возможность, что в земле лежит (вернее, по мусульманским законам сидит) действительно вождь чеченцев, и тогда... плакали Яшины денежки. Главное, чтобы могила была мусульманской и ландшафт не слишком отличался от реального. Впрочем, ночные съемки, даже через самые светочувствительные фильтры, не позволят уловить детали пейзажа. Оставалось только дождаться ночи.
...Когда к Яше вернулось сознание, он сообразил, что лежит на полу какой-то трясущейся на ухабах машины. На его голову был надет достаточно пыльный мешок, а на грудь давили два тяжелых ботинка. Череп буквально раскалывался. Дышать было нечем. Яша осторожно пошевелил руками, потом ногами — все цело. Его даже не связали.
Сидевший сверху пнул Яшу каблуками:
— Тыхо!
Кто-то на переднем сиденье неопределенно хмыкнул, и снова воцарилось молчание. Даже сквозь пыльный мешок Яша отчетливо ощущал стойкий запах пота и оружейной смазки.
Кто эти уроды и куда его везут? Он осторожно пошарил руками вокруг в поисках какого угодно орудия самообороны, но движение не осталось незамеченным — ботинок ощутимо пнул его в живот.
Ехали долго. Вначале довольно ровно, а потом вдруг резко свернули вправо, и машина запрыгала на ухабах и кочках.
Остановились. Хлопнули передние дверцы, и Яша услышал, как заскрипел гравий под тяжелыми шагами. Сидевший сверху остался на месте и только приподнял ноги, когда кто-то схватил Яшу за щиколотки и поволок из машины. Он попытался сгруппироваться, но плечи пребольно ударились о каменистую землю — хорошо, хоть голову уберег. Двое подхватили его под мышки и потащили. Загремела цепь, скрипнула какая-то дверь, и на Яшу пахнуло запахом прелой травы и лежалой шерсти.
Его втолкнули внутрь и, прикрыв дверь, наконец сняли с головы мешок. Яша ждал хоть каких-нибудь объяснений и даже открыл рот, чтобы задать вопрос, но не успел: здоровый бугай в камуфляже и зеленом платке от всей души заехал ему кулаком прямехонько в солнечное сплетение. Яша сложился пополам, судорожно хватая ртом воздух. Бугай удовлетворенно ухмыльнулся и, смачно сплюнув, удалился, так и не сказав ни слова. Снова загремела цепь.
Пенкин без сил повалился на пол. В голове было пусто.
Вдруг откуда-то из глубины сарая послышался шорох соломы и чьи-то осторожные шаги. Яков выставил вперед кулаки с намерением на сей раз постоять за себя. Но к нему медленно двигался парень, даже отдаленно не напоминающий чеченца.
В сарае стоял полумрак, и все же света, который пробивался сквозь щели в стенах, было вполне достаточно, чтобы рассмотреть, что парень — худющий высокий блондин с длинными, почти до плеч, прямыми волосами в круглых очках, которые, за отсутствием дужек, держались на веревочке, завязанной вокруг головы. На нем были грязные голубые джинсы и когда-то, видимо, белая ветровка.
— Не бойся, я есть хороший. — Он говорил полушепотом и с сильным акцентом. — Я хочу вам помогайт.
— Ты кто? — еще не совсем оправившись от шока, поинтересовался Яков.
— Вильгельм Отто. Миссия ОБСЕ, врач-эпидемиолог. — Он протянул руку. — Я есть приехал из Германия изучайт обстановка с болезни у чеченский дети.
— Ну и как, болеют? — ни к селу ни к городу спросил Яша. Он не совсем понял, как же его все-таки зовут — Вильгельм или Отто, но переспрашивать не стал.
Немец не почувствовал иронии и на полном серьезе принялся объяснять:
— Я не успел составить целная картина...
Пенкин сочувственно покачал головой.
— Пенкин. Яков. Журналист. — Яша с трудом поднялся, опираясь на руку обээсешного немца. — Я бы сказал, очень приятно, но место не слишком располагает к приятным знакомствам.
— Извините, я не очень хорошо понимайт. Что есть «не очень располагает»?
— Местечко, говорю, хреновое.
— Was is das «chrenovoje»? — тут же транскрибировал для себя незнакомое слово немец.
Яша только махнул рукой:
— Ты-то как здесь оказался?
Немец провел Яшу в глубь сарая, где на куче прелой соломы лежали две овечьи шкуры— его постель. Рядом стояла глиняная миска с остатками малоаппетитной на вид ноздреватой лепешки и позеленевший медный кувшин с водой.
— Нас было четыре. Три есть тоже врачи и один шофер, — начал он свое повествование нудным монотонным голосом.
Яша схватил кувшин и жадно припал к горлышку: после путешествия с мешком на голове его мучила жажда.
— Nein! — Немец бросился отнимать кувшин. — Гепатит! Вирус! Вы получайт сильный заболевание желудочно-кишечный тракт! Вода не есть кипятить.
— Да не волнуйся ты так, — остановил его Пенкин, выливая в себя последние капли. Вода действительно была гадкая и откровенно воняла тухлой рыбой. — Мы привычные. Ты рассказывай.
Немец сокрушенно покачал головой:
— Авто сломался, я ходил искать помощьч. Шел сюда. Просил машина. Они смеялся. Иди, говорит, в сарай. Там есть машина. Я ходил. Они закрывайт дверь. И еще смеялся. Я сижу в этот сарай тридцать и еще семь день. Машина нет. — Он опять покачал головой и оглянулся по сторонам, словно все еще надеясь найти в сарае обещанную веселыми чеченцами машину.
Яша понимающе кивнул, потом подошел к стене и через щель между плохо пригнанными друг к другу досками выглянул наружу.
Сарай стоял на самом краю деревни, у подножия поросшей кустарником горы. Начинало смеркаться. У стены бродила всклокоченная коза с колокольчиком на шее и сломанным правым рогом. Она задумчиво жевала клок травы и вяло помахивала куцым хвостиком. Яша переместился к противоположной стене — метрах в двадцати большой каменный дом, окруженный ветхим забором. Во дворе старик в папахе и голый по пояс свежевал барана. Поодаль о чем-то оживленно беседовали семеро боевиков в камуфляже с автоматами за плечами. Подъехал автобус. Чеченцы погрузились и отъехали. Старик помахал им вслед окровавленным ножом.
«У них что, опять война? И опять с нами? — удивился Яша. — Может, стоило послушать, о чем они там, на пресс-конференции, вещали. Заодно и не вляпался бы...» — пришла ему в голову запоздалая мысль...
3
4
Командира, старого вояку, серьезно ранило. А вот рядовому Пенкину повезло, камере — тоже. На взрыв немедленно подоспел патруль, и тут же началась стрельба. Подросток оказался не бомбистом-одиночкой. Из близлежащих кустов сразу же появилось полтора десятка басмачей.
Пенкин, вместо того чтобы залечь на землю, вскарабкался на дерево и героически снял завязавшийся бой. Причем он оказался единственным человеком, видевшим обе противоборствующие стороны: и наши, и «духи» палили в основном вслепую. Последней шальной пулей его ранило в живот, с дерева он свалился, но камеру не разбил. Упал на спину, самоотверженно держа ее на вытянутых руках. Причем, как выяснилось позже, он спасал не только имущество части...
Вместе с комбатом Пенкина отправили в Ташкент, в госпиталь. С камерой он не расстался, так и оставил ее у себя, благо комбат от расстройства чувств совершенно о ней позабыл..
В Афган Яша уже не вернулся, а получив после ранения отпуск и разыскав корпункт CNN, продал кассету с кабульской стрельбой и ранеными, которых он втихаря снимал в госпитале, за целых пятьсот баксов. Так Пенкин ступил на свой тернистый путь и стал профессиональным вольным документалистом-баталистом.
В Чечню Яша впервые попал осенью девяносто первого. К этому моменту он успел помелькать в горячих точках, не стяжав, впрочем, славы всесоюзного обличителя и правдолюбца. Но зато заполучил контракт ни много ни мало на двадцать тысяч фунтов с одной британской телекомпанией на съемки сенсационного документального фильма о торговле оружием.
Дело было так.
В Чечне служил его старый друг, он был капитаном, командиром роты. С огромным трудом Пенкин уговорил приятеля принять участие в деле, изведя при этом изрядное количество спиртного и отстегнув ему три тысячи долларов, якобы половину гонорара. Они засняли ночную сцену выноса со склада ящиков с автоматами и патронами и передачу их двум местным мафиози — в действительности местным прапорщикам с клееными бородами в черных очках и камуфляже. Прапорщики, которым предварительно налили по стакану водки, играли блестяще — размахивали руками, трясли бородами, ругались на непонятном языке — ни дать ни взять чеченские мафиози. Все прошло замечательно, англичане, отсмотрев материал и брезгливо поморщившись при виде «торговцев оружием», без звука отстегнули обещанные деньги.
С тех пор Яков продолжал в том же духе на той же стезе, снимал то здесь, то там, более или менее удачно, но поднять планку творческих успехов до уровня Чечни девяносто первого пока не удавалось.
Официальной причиной его нынешнего визита в Чечню было освещение пресс-конференции оппозиционного теневого кабинета министров, сформированного совсем недавно, но уже рьяно желающего занять место кабинета действующего, но, по мнению оппозиционеров, ведущего республику не той дорогой. Яшу, однако, все это интересовало мало.
На самом деле ему предложили восемьдесят тысяч фунтов за доказательства того, что Дудаев на самом деле жив, а в могиле похоронен совершенно другой человек. И Яша ничтоже сумняшеся отправился добывать доказательства. План был прост. Он пробирается к могиле Дудаева, снимает ее на видео при свете дня, затем ночью возвращается на якобы то же самое место, раскапывает могилу, извлекает часть скелета или хотя бы клок волос, закапывает все обратно, разумеется запечатлевая все с помощью камеры.
Как англичане будут проводить сравнительный анализ ДНК, это уже не его забота, раз поступил такой заказ, значит, у них такая возможность есть.
Яша не считал себя лжецом, скорее мистификатором, фокусником. Люди любят сенсации, они готовы платить за них. А если есть кто-то, кто готов платить, товар найдется всенепременно. И, как правило, предложение всегда превышает спрос.
Конечно, Яша еще не окончательно сошел с ума, и жизнь ему, несомненно, была дороже денег. А посему он совершенно не собирался копаться на настоящей могиле Джохара. Ибо кроме риска быть пойманным и расстрелянным на месте за осквернение могилы «пророка» существовала вполне реальная возможность, что в земле лежит (вернее, по мусульманским законам сидит) действительно вождь чеченцев, и тогда... плакали Яшины денежки. Главное, чтобы могила была мусульманской и ландшафт не слишком отличался от реального. Впрочем, ночные съемки, даже через самые светочувствительные фильтры, не позволят уловить детали пейзажа. Оставалось только дождаться ночи.
...Когда к Яше вернулось сознание, он сообразил, что лежит на полу какой-то трясущейся на ухабах машины. На его голову был надет достаточно пыльный мешок, а на грудь давили два тяжелых ботинка. Череп буквально раскалывался. Дышать было нечем. Яша осторожно пошевелил руками, потом ногами — все цело. Его даже не связали.
Сидевший сверху пнул Яшу каблуками:
— Тыхо!
Кто-то на переднем сиденье неопределенно хмыкнул, и снова воцарилось молчание. Даже сквозь пыльный мешок Яша отчетливо ощущал стойкий запах пота и оружейной смазки.
Кто эти уроды и куда его везут? Он осторожно пошарил руками вокруг в поисках какого угодно орудия самообороны, но движение не осталось незамеченным — ботинок ощутимо пнул его в живот.
Ехали долго. Вначале довольно ровно, а потом вдруг резко свернули вправо, и машина запрыгала на ухабах и кочках.
Остановились. Хлопнули передние дверцы, и Яша услышал, как заскрипел гравий под тяжелыми шагами. Сидевший сверху остался на месте и только приподнял ноги, когда кто-то схватил Яшу за щиколотки и поволок из машины. Он попытался сгруппироваться, но плечи пребольно ударились о каменистую землю — хорошо, хоть голову уберег. Двое подхватили его под мышки и потащили. Загремела цепь, скрипнула какая-то дверь, и на Яшу пахнуло запахом прелой травы и лежалой шерсти.
Его втолкнули внутрь и, прикрыв дверь, наконец сняли с головы мешок. Яша ждал хоть каких-нибудь объяснений и даже открыл рот, чтобы задать вопрос, но не успел: здоровый бугай в камуфляже и зеленом платке от всей души заехал ему кулаком прямехонько в солнечное сплетение. Яша сложился пополам, судорожно хватая ртом воздух. Бугай удовлетворенно ухмыльнулся и, смачно сплюнув, удалился, так и не сказав ни слова. Снова загремела цепь.
Пенкин без сил повалился на пол. В голове было пусто.
Вдруг откуда-то из глубины сарая послышался шорох соломы и чьи-то осторожные шаги. Яков выставил вперед кулаки с намерением на сей раз постоять за себя. Но к нему медленно двигался парень, даже отдаленно не напоминающий чеченца.
В сарае стоял полумрак, и все же света, который пробивался сквозь щели в стенах, было вполне достаточно, чтобы рассмотреть, что парень — худющий высокий блондин с длинными, почти до плеч, прямыми волосами в круглых очках, которые, за отсутствием дужек, держались на веревочке, завязанной вокруг головы. На нем были грязные голубые джинсы и когда-то, видимо, белая ветровка.
— Не бойся, я есть хороший. — Он говорил полушепотом и с сильным акцентом. — Я хочу вам помогайт.
— Ты кто? — еще не совсем оправившись от шока, поинтересовался Яков.
— Вильгельм Отто. Миссия ОБСЕ, врач-эпидемиолог. — Он протянул руку. — Я есть приехал из Германия изучайт обстановка с болезни у чеченский дети.
— Ну и как, болеют? — ни к селу ни к городу спросил Яша. Он не совсем понял, как же его все-таки зовут — Вильгельм или Отто, но переспрашивать не стал.
Немец не почувствовал иронии и на полном серьезе принялся объяснять:
— Я не успел составить целная картина...
Пенкин сочувственно покачал головой.
— Пенкин. Яков. Журналист. — Яша с трудом поднялся, опираясь на руку обээсешного немца. — Я бы сказал, очень приятно, но место не слишком располагает к приятным знакомствам.
— Извините, я не очень хорошо понимайт. Что есть «не очень располагает»?
— Местечко, говорю, хреновое.
— Was is das «chrenovoje»? — тут же транскрибировал для себя незнакомое слово немец.
Яша только махнул рукой:
— Ты-то как здесь оказался?
Немец провел Яшу в глубь сарая, где на куче прелой соломы лежали две овечьи шкуры— его постель. Рядом стояла глиняная миска с остатками малоаппетитной на вид ноздреватой лепешки и позеленевший медный кувшин с водой.
— Нас было четыре. Три есть тоже врачи и один шофер, — начал он свое повествование нудным монотонным голосом.
Яша схватил кувшин и жадно припал к горлышку: после путешествия с мешком на голове его мучила жажда.
— Nein! — Немец бросился отнимать кувшин. — Гепатит! Вирус! Вы получайт сильный заболевание желудочно-кишечный тракт! Вода не есть кипятить.
— Да не волнуйся ты так, — остановил его Пенкин, выливая в себя последние капли. Вода действительно была гадкая и откровенно воняла тухлой рыбой. — Мы привычные. Ты рассказывай.
Немец сокрушенно покачал головой:
— Авто сломался, я ходил искать помощьч. Шел сюда. Просил машина. Они смеялся. Иди, говорит, в сарай. Там есть машина. Я ходил. Они закрывайт дверь. И еще смеялся. Я сижу в этот сарай тридцать и еще семь день. Машина нет. — Он опять покачал головой и оглянулся по сторонам, словно все еще надеясь найти в сарае обещанную веселыми чеченцами машину.
Яша понимающе кивнул, потом подошел к стене и через щель между плохо пригнанными друг к другу досками выглянул наружу.
Сарай стоял на самом краю деревни, у подножия поросшей кустарником горы. Начинало смеркаться. У стены бродила всклокоченная коза с колокольчиком на шее и сломанным правым рогом. Она задумчиво жевала клок травы и вяло помахивала куцым хвостиком. Яша переместился к противоположной стене — метрах в двадцати большой каменный дом, окруженный ветхим забором. Во дворе старик в папахе и голый по пояс свежевал барана. Поодаль о чем-то оживленно беседовали семеро боевиков в камуфляже с автоматами за плечами. Подъехал автобус. Чеченцы погрузились и отъехали. Старик помахал им вслед окровавленным ножом.
«У них что, опять война? И опять с нами? — удивился Яша. — Может, стоило послушать, о чем они там, на пресс-конференции, вещали. Заодно и не вляпался бы...» — пришла ему в голову запоздалая мысль...
3
Собственно говоря, изучать было почти нечего. Барщевский аккуратно и педантично скопировал, по всей видимости, большинство документов, которые находились в деле. Постановление о возбуждении уголовного дела в отношении некоей Зои Удоговой 1965 года рождения. Акт о совершенном правонарушении. Протокол допроса. Постановление о заключении под стражу. Из всего этого следовало, что Зоя Удогова в нетрезвом виде нанесла увечье постовому милиционеру, а затем, когда тот вызвал по рации наряд милиции, оказала им сопротивление и тоже нанесла увечья. После чего ее доставили в отделение милиции а потом препроводили в Бутырку. Где она до сих пор и находится. Короче говоря, обычное дело о нарушении правопорядка. Удогова — пьяница и хулиганка (конечно, исходя из милицейского протокола). Хотя с маленькой фотографии, приклеенной в верхнем углу, на меня смотрело довольно милое женское лицо. Смущало и место работы — Центробанк. С другой стороны, фотография могла оказаться старой, а в Центробанке запросто могли служить и хулиганы. Обвинительное заключение составил некий следователь Кулешов из Следственного комитета МВД. Грозило ей немного — год-два, из которых она уже шесть месяцев отсидела. Удивило меня только одно: в деле имелось ходатайство об изменении меры пресечения — адвокат ставил вопрос об освобождении заключенной под личное поручительство и под залог. Баршевский подал его две недели назад. Однако через день после подачи он отозвал его обратно. Почему — непонятно. Завершала досье медицинская справка о том, что Барщевский временно нетрудоспособен и нуждается в стационарном лечении. Видимо, после этого суд и обратился в нашу юрконсультацию с требованием о выделении нового адвоката взамен заболевшего Барщевского.
Я решил отправиться в суд, где рассматривалось дело Удоговой.
После недолгой волокиты в канцелярии мне выдали уголовное дело и я смог убедиться в том, что Валера Барщевский действительно старательно выписал для досье все документы. Так что ничего нового для себя я не нашел. Кроме одного странного обстоятельства. Барщевский буквально перед своей болезнью опять заявил об изменении меры пресечения. Очень странно. Зачем тогда надо было его отзывать? Непонятно.
Однако о том, как именно надо строить защиту, в адвокатском досье не было ни слова. Это тоже было странно. Барщевский вел защиту около месяца. Он должен был хотя бы в общих чертах набросать план, отметить, какие аргументы есть у защиты, то есть у него, а теперь у меня. Может быть, эти записи остались у него?
Я набрал домашний номер телефона Барщевского.
«Здравствуйте, с вами говорит автоответчик. Если вы хотите оставить сообщение, говорите после звукового сигнала. Спасибо», — ответил мне из трубки голос Барщевского.
Ах да, он же в больнице! Надо будет выяснить в какой.
Я некоторое время поразмышлял о своих последующих действиях. Конечно, дельце плевое. И практически ничего не обещающее. Скажите на милость, как можно защищать человека, который пробил милиционеру череп в пьяном виде? Нападение на блюстителя порядка — это вам не шуточки. Пожалуй, это одно из немногих правонарушений, за которое у нас карают скоро и эффективно. Как это ни печально, себя самое наша милиция бережет лучше всего...
Однако возвращаться в родную юрконсультацию у меня не было ни малейшего желания. И я зашел в канцелярию суда, получил разрешение на свидание с заключенной и поехал в Бутырку. Посмотреть своими глазами на эту хулиганку.
Через полтора часа я уже сидел в душном и мрачном кабинете следственного корпуса Бутырской тюрьмы и ожидал Зою Удогову.
Лязгнула и открылась дверь. Молодой контролер, убедившись, что я нахожусь в комнате, встал боком и сделал головой движение, которое могут делать только тюремщики, — вроде бы ничего такого, приглашение в комнату, а все-таки чувствовалось в этом движении подбородком что-то презрительно-высокомерное. И чувствовал это прежде всего заключенный. Чувствовал и понимал, что здесь, в этих стенах, ни он, ни его несчастная жизнь не представляет ровно никакой ценности и полностью зависит от вот этого движения подбородка.
Как я уже говорил, фотография Удоговой в деле имелась. Но углядеть сходство между женщиной, которая вошла в комнату, и изображенной на фотографии было невозможно. С фотографии смотрела улыбчивая блондинка с большими темными глазами и пухлыми губами. В дверной же проем вошло невысокое существо с лицом землистого цвета, взлохмаченными стрижеными волосами, каким-то безумным взглядом воспаленных глаз. Под правым глазом желтело пятно — явно последствия синяка. Одета она была в грязный, кое-где порванный, застиранный до невозможности больничный халат. Словом, мои предположения оказались правильными — передо мной стоял типичный деклассированный элемент.
— Здравствуйте.
Она кивнула. Я жестом пригласил ее сесть. Она, прихрамывая, подошла к тюремному табурету и тяжело опустилась на него. Села и уставилась на меня пустым и безнадежным взглядом.
— Меня зовут Юрий Гордеев. Я ваш новый адвокат. Вместо Валерия Барщевского.
В глазах Удоговой появился вопрос.
— Какой Барщевский? — устало спросила она.
Вот те раз! Неужели Валера ни разу с ней не разговаривал?
— Вы не встречались с ним?
— Нет.
Я подумал и решил, что это даже к лучшему.
— Ну что ж. Ничего страшного. Я буду вас защищать.
Она кивнула:
— Сделайте милость.
Я пропустил это мимо ушей.
— Итак, Зоя Умалатовна...
— Я не Зоя, — еле слышно произнесла Удогова.
Я открыл папку с адвокатским досье и снова заглянул в анкетные данные. «Удогова Зоя Умалатовна» значилось там. Никакой ошибки.
— Позвольте, я что-то не пойму. Вас зовут Зоя Удогова?
— Нет.
Может быть, она к тому же еще и сумасшедшая?
— Кто вы, в таком случае, — терпеливо спросил я.
Она тяжело вздохнула.
— Вы все равно не поверите.
«Сейчас скажет, что она Мерилин Монро», — подумал я.
— Ну я постараюсь, — сказал я вслух.
— Меня зовут Вера Кисина.
— Как?
— Кисина. Вера. Я ведущая музыкальных программ на телевидении.
Ну вот. Я же говорил!
— Почему же в вашем следственном деле сказано, что вы Зоя Удогова. Работник Госбанка?
Она изменилась в лице:
— Как вы сказали? Работник Госбанка?!
— Да...
Она вдруг закрыла лицо руками и заплакала навзрыд. Сквозь всхлипывания я расслышал только что-то типа «я так и знала... все сходится».
Я бросился к графину с водой, плеснул в стакан и протянул его своей подзащитной. Сделав несколько глотков, она вроде успокоилась. От слез на ее лице остались только грязные разводы.
— Ну, — сказал я, намереваясь зайти с другого конца, — а теперь расскажите, как получилось, что вы напали на милиционера?
— Ни на кого я не нападала. Вы что, сами не видите, что я на такое не способна?
Действительно, представить, что она напала на сотрудника милиции, каким бы хилым тот ни был, да еще нанесла ему «телесные повреждения средней тяжести» представить было трудно. Хотя, за полгода, проведенные в Бутырке, она могла сильно измениться. Тюрьма еще не такое делает.
— В таком случае, как вы попали сюда?
Она пожала плечами:
— Не знаю. Меня посадили в машину. Потом держали в какой-то больнице. Потом сунули сюда...
Я вздохнул. Судя по всему, она была в глубокой «несознанке». Хотя смысла никакого в этом я не видел: развернутые показания она дала, следователь все тщательно внес в протокол допроса обвиняемой. Впрочем, Турецкий говорил, что некоторые преступники отрицают все и вся просто так, из любви к исскуству. Очень сильно в них чувство противоречия. И таких ничем ни уговорами, ни пресловутым утверждением о том, что «чистосердесное признание смягчает вину», не проймешь. Они будут до конца упорствовать и утверждать, что молоко на самом деле черное, а Волга впадает в Северный Ледовитый океан.
— Послушайте. Я ваш адвокат. И я должен вас защищать на суде. Поэтому, Зоя Умалатовна...
— Я не Зоя!!! — вдруг заорала она и опять зарыдала.
На крик вошел дежурный. Я сделал ему знак, и он удалился.
Вдруг она остановилась и сказала:
— Я прошу вас об одном. Узнайте, где мой сын. Что с ним. Дима Кисин. Я его не видела полгода. И не знаю, что с ним. Умоляю вас.
В ее голосе было столько муки, что даже камень сжалился бы над этой бедной женщиной и помог.
Вконец растерявшись, я воскликнул:
— Я ничего не понимаю! Вы можете мне толком все объяснить?
Я решил отправиться в суд, где рассматривалось дело Удоговой.
После недолгой волокиты в канцелярии мне выдали уголовное дело и я смог убедиться в том, что Валера Барщевский действительно старательно выписал для досье все документы. Так что ничего нового для себя я не нашел. Кроме одного странного обстоятельства. Барщевский буквально перед своей болезнью опять заявил об изменении меры пресечения. Очень странно. Зачем тогда надо было его отзывать? Непонятно.
Однако о том, как именно надо строить защиту, в адвокатском досье не было ни слова. Это тоже было странно. Барщевский вел защиту около месяца. Он должен был хотя бы в общих чертах набросать план, отметить, какие аргументы есть у защиты, то есть у него, а теперь у меня. Может быть, эти записи остались у него?
Я набрал домашний номер телефона Барщевского.
«Здравствуйте, с вами говорит автоответчик. Если вы хотите оставить сообщение, говорите после звукового сигнала. Спасибо», — ответил мне из трубки голос Барщевского.
Ах да, он же в больнице! Надо будет выяснить в какой.
Я некоторое время поразмышлял о своих последующих действиях. Конечно, дельце плевое. И практически ничего не обещающее. Скажите на милость, как можно защищать человека, который пробил милиционеру череп в пьяном виде? Нападение на блюстителя порядка — это вам не шуточки. Пожалуй, это одно из немногих правонарушений, за которое у нас карают скоро и эффективно. Как это ни печально, себя самое наша милиция бережет лучше всего...
Однако возвращаться в родную юрконсультацию у меня не было ни малейшего желания. И я зашел в канцелярию суда, получил разрешение на свидание с заключенной и поехал в Бутырку. Посмотреть своими глазами на эту хулиганку.
Через полтора часа я уже сидел в душном и мрачном кабинете следственного корпуса Бутырской тюрьмы и ожидал Зою Удогову.
Лязгнула и открылась дверь. Молодой контролер, убедившись, что я нахожусь в комнате, встал боком и сделал головой движение, которое могут делать только тюремщики, — вроде бы ничего такого, приглашение в комнату, а все-таки чувствовалось в этом движении подбородком что-то презрительно-высокомерное. И чувствовал это прежде всего заключенный. Чувствовал и понимал, что здесь, в этих стенах, ни он, ни его несчастная жизнь не представляет ровно никакой ценности и полностью зависит от вот этого движения подбородка.
Как я уже говорил, фотография Удоговой в деле имелась. Но углядеть сходство между женщиной, которая вошла в комнату, и изображенной на фотографии было невозможно. С фотографии смотрела улыбчивая блондинка с большими темными глазами и пухлыми губами. В дверной же проем вошло невысокое существо с лицом землистого цвета, взлохмаченными стрижеными волосами, каким-то безумным взглядом воспаленных глаз. Под правым глазом желтело пятно — явно последствия синяка. Одета она была в грязный, кое-где порванный, застиранный до невозможности больничный халат. Словом, мои предположения оказались правильными — передо мной стоял типичный деклассированный элемент.
— Здравствуйте.
Она кивнула. Я жестом пригласил ее сесть. Она, прихрамывая, подошла к тюремному табурету и тяжело опустилась на него. Села и уставилась на меня пустым и безнадежным взглядом.
— Меня зовут Юрий Гордеев. Я ваш новый адвокат. Вместо Валерия Барщевского.
В глазах Удоговой появился вопрос.
— Какой Барщевский? — устало спросила она.
Вот те раз! Неужели Валера ни разу с ней не разговаривал?
— Вы не встречались с ним?
— Нет.
Я подумал и решил, что это даже к лучшему.
— Ну что ж. Ничего страшного. Я буду вас защищать.
Она кивнула:
— Сделайте милость.
Я пропустил это мимо ушей.
— Итак, Зоя Умалатовна...
— Я не Зоя, — еле слышно произнесла Удогова.
Я открыл папку с адвокатским досье и снова заглянул в анкетные данные. «Удогова Зоя Умалатовна» значилось там. Никакой ошибки.
— Позвольте, я что-то не пойму. Вас зовут Зоя Удогова?
— Нет.
Может быть, она к тому же еще и сумасшедшая?
— Кто вы, в таком случае, — терпеливо спросил я.
Она тяжело вздохнула.
— Вы все равно не поверите.
«Сейчас скажет, что она Мерилин Монро», — подумал я.
— Ну я постараюсь, — сказал я вслух.
— Меня зовут Вера Кисина.
— Как?
— Кисина. Вера. Я ведущая музыкальных программ на телевидении.
Ну вот. Я же говорил!
— Почему же в вашем следственном деле сказано, что вы Зоя Удогова. Работник Госбанка?
Она изменилась в лице:
— Как вы сказали? Работник Госбанка?!
— Да...
Она вдруг закрыла лицо руками и заплакала навзрыд. Сквозь всхлипывания я расслышал только что-то типа «я так и знала... все сходится».
Я бросился к графину с водой, плеснул в стакан и протянул его своей подзащитной. Сделав несколько глотков, она вроде успокоилась. От слез на ее лице остались только грязные разводы.
— Ну, — сказал я, намереваясь зайти с другого конца, — а теперь расскажите, как получилось, что вы напали на милиционера?
— Ни на кого я не нападала. Вы что, сами не видите, что я на такое не способна?
Действительно, представить, что она напала на сотрудника милиции, каким бы хилым тот ни был, да еще нанесла ему «телесные повреждения средней тяжести» представить было трудно. Хотя, за полгода, проведенные в Бутырке, она могла сильно измениться. Тюрьма еще не такое делает.
— В таком случае, как вы попали сюда?
Она пожала плечами:
— Не знаю. Меня посадили в машину. Потом держали в какой-то больнице. Потом сунули сюда...
Я вздохнул. Судя по всему, она была в глубокой «несознанке». Хотя смысла никакого в этом я не видел: развернутые показания она дала, следователь все тщательно внес в протокол допроса обвиняемой. Впрочем, Турецкий говорил, что некоторые преступники отрицают все и вся просто так, из любви к исскуству. Очень сильно в них чувство противоречия. И таких ничем ни уговорами, ни пресловутым утверждением о том, что «чистосердесное признание смягчает вину», не проймешь. Они будут до конца упорствовать и утверждать, что молоко на самом деле черное, а Волга впадает в Северный Ледовитый океан.
— Послушайте. Я ваш адвокат. И я должен вас защищать на суде. Поэтому, Зоя Умалатовна...
— Я не Зоя!!! — вдруг заорала она и опять зарыдала.
На крик вошел дежурный. Я сделал ему знак, и он удалился.
Вдруг она остановилась и сказала:
— Я прошу вас об одном. Узнайте, где мой сын. Что с ним. Дима Кисин. Я его не видела полгода. И не знаю, что с ним. Умоляю вас.
В ее голосе было столько муки, что даже камень сжалился бы над этой бедной женщиной и помог.
Вконец растерявшись, я воскликнул:
— Я ничего не понимаю! Вы можете мне толком все объяснить?
4
Стемнело. Яков нацарапал на стене третью черточку, символизировавшую окончание очередного дня плена. Вилли сидел в уголке и свистел в маленькую дудочку. Он вообще целыми днями только тем и занимался, что спал, пел что-то на немецком или дудел, что откровенно действовало Яше на нервы.
Яша попытался уснуть. Он так до сих пор и не понял, зачем его похитили. Каждый день, видимо в качестве послеобеденного моциона, в сарай являлся тот самый бугай, который привез его сюда, и, приставив Якова к стенке, методично и, главное, молча избивал. При этом немца никто и пальцем не трогал. Пару раз Яша попытался вступить в бой, но силы оказались слишком неравными. Если это месть за то, что он проявлял повышенный интерес к могиле Дудаева, то выглядит она несколько странной. Чеченцы, как известно, славятся горячим нравом и скорым судом. Если бы они узнали о его деятельности, просто расстреляли бы на месте, а не устраивали китайских пыток. Пленка осталась в тайнике в машине, и, скорее всего, ее не нашли. Значит, либо им нужны деньги, либо его хотят обменять на кого-то. Только кто станет его выкупать или обменивать. Тоже мне важная птица.
Хотя, пожалуй, есть один человек, которому его несчастная жизнь может понадобиться. Пенкин усмехнулся. Лазарук бы, пожалуй, согласился выкупить его из плена. Может быть, даже за большие деньги. «Господи, сегодня ведь уже суббота. Значит, вчера было заседание суда. Представляю, как Лазарук там плевался вместе со своими адвокатами: как же, ответчик не явился на заседание. Поливал грязью уважаемого человека, пропагандировал грязные инсинуации, а когда дело дошло до суда — так в кусты...»
Ночью начался ливень с грозой, и струи холодной воды, которые не в силах была сдержать соломенная крыша, обрушились на пленников.
Прогремел гром, и на улице стало светло, как будто молния, вспыхнув, зацепилась за что-то и продолжает светить.
— Якофф, иди скорее, что-то горит.
Яша подошел к немцу и тоже прильнул к щели. Соседний дом действительно горел, и пламя освещало большую часть деревни. Вокруг суетились чеченцы, но не с ведрами, а с автоматами. Они попадали за забор в десяти шагах от сарая с пленными и стали беспорядочно палить куда-то в сторону дороги.
«Странный способ тушить пожар», — подумал Яша, но через секунду еще один дом с жутким грохотом взлетел на воздух. Стало ясно, что деревню обстреливают из гранатометов.
— Это голубые каски, — торжественно изрек немец, — они нас освободить...
— Скорее белые колготки или красные шапочки. Пиф-паф, застрелирт... Ты в своем уме, война давно кончилась?!
Но взрывы не прекращались. В крышу сарая со свистом врезался какой-то горящий обломок. Сырая солома начала тлеть, и сарай понемногу наполнялся вонючим дымом, который, несмотря на щели в стенах, не вылетал наружу. Вилли закашлялся и принялся барабанить кулаками в дверь.
Яков, в отличие от впечатлительного немца, не питал надежд на то, что чеченцы сейчас все бросят и ринутся спасать пленных. Выбрав на ощупь самую гнилую доску в стене, он, ломая ногти, принялся отдирать ее от остальных. Но доска не поддавалась. Нижний край ушел глубоко в грязь, а до верхних гвоздей было просто не достать — слишком высоко. Размахнувшись как следует, он ударил ногой по упрямой деревяшке, и та хоть слабо, но треснула. Еще одна попытка, еще удар. Нестерпимо болит покрытый сплошными синяками живот. Но доска понемногу разламывается. Последнее усилие — и путь к свободе или, по крайней мере, к свежему воздуху открыт.
Канонада на улице не утихала. Вилли, уставший звать на помощь, присоединился к Якову, и они отогнули половинки доски, так чтобы можно было пролезть. Худющий немец первым протиснулся наружу и, тут же поскользнувшись, шлепнулся в грязь. Не поднимаясь, он принялся махать Яше рукой, указывая то на занятых обороной чеченцев, то в противоположную сторону.
— Давай убегайт. — Он кричал довольно громко, но за грохотом стрельбы его не было слышно.
Яша втиснулся в дыру и вдруг понял, что она слишком узка. Попробовал сдать назад, тоже не получается. Вилли, видя, что Яков застрял, ползком возвратился к сараю. Несмотря на всю кризисность ситуации, Яшу душил хохот: за резинку, удерживающую очки, немец очевидно, для маскировки, воткнул ветку какого-то чертополоха, и видок у него был тот еще — индеец в зарослях укропа. Натурально.
Перед забором, за которым укрывались обороняющиеся чеченцы, рванула граната, и в Яшу сыпануло комьями мокрой земли. Он даже не успел прикрыть лицо, и глаза залепило грязью. Потом кто-то схватил его за плечи и рывком выдернул из сарая.
Но его спасителем оказался не Вилли, а молчаливый бугай, проводивший ежедневные экзекуции. Он и сейчас не преминул садануть Яше в живот. Но на этот раз очень кстати: очередная автоматная очередь вспорола стену как раз в том месте, где минуту назад торчала Яшина голова.
— Пошли, — рявкнул он и подтолкнул Пенкина в спину. Это было первое и единственное слово, которое Яша услышал от него за последнюю неделю. Если можно делать выводы, опираясь на одно единственное высказывание, то говорил он практически без акцента, точнее, без кавказского акцента.
Они, пригибаясь, присоединились к группке чеченцев, отходивших за деревню. Четверо бритоголовых молодых боевиков бережно несли ковер, на котором лежал старик с простреленными ногами. Там же был и Вилли.
Насколько Яков мог судить из своих урывочных наблюдений, в деревне было, по меньшей мере, десятка полтора боевиков, а уходили только шестеро, если не считать их с немцем. Остальные или погибли, или прикрывали их отход.
Дождь не прекращался. Они шли в полной темноте быстро, почти бежали. Видимо, каким-то своим горским чутьем чеченцы угадывали направление. Первыми шли парни с импровизированными носилками, а следом Бугай тащил связанных за руки ремнем Яшу и Вилли. Огни деревни скрылись за перевалом, и только по утихающим звукам стрельбы можно было догадаться, что они действительно уверенно удаляются, а не ходят кругами.
Внезапно Вилли вскрикнул и бахнулся на колени. Бугай, не обращая внимания, продолжал тащить, и немец шагов пять проехал на животе.
— Стоп, — стонал он, — мой нога!
Бугай тихо выругался, но остановился. Остановились и парни с носилками. Вилли свободной рукой массировал голень правой ноги:
— Я есть повредил сустав.
Раненый старик тихо застонал.
— Расул умирает, быстрее, — крикнул идущий спереди.
Стрельба стала громче, возможно, просто потому, что они сами прекратили двигаться и шуметь. Чеченцы встревожились.
Яша попытался уснуть. Он так до сих пор и не понял, зачем его похитили. Каждый день, видимо в качестве послеобеденного моциона, в сарай являлся тот самый бугай, который привез его сюда, и, приставив Якова к стенке, методично и, главное, молча избивал. При этом немца никто и пальцем не трогал. Пару раз Яша попытался вступить в бой, но силы оказались слишком неравными. Если это месть за то, что он проявлял повышенный интерес к могиле Дудаева, то выглядит она несколько странной. Чеченцы, как известно, славятся горячим нравом и скорым судом. Если бы они узнали о его деятельности, просто расстреляли бы на месте, а не устраивали китайских пыток. Пленка осталась в тайнике в машине, и, скорее всего, ее не нашли. Значит, либо им нужны деньги, либо его хотят обменять на кого-то. Только кто станет его выкупать или обменивать. Тоже мне важная птица.
Хотя, пожалуй, есть один человек, которому его несчастная жизнь может понадобиться. Пенкин усмехнулся. Лазарук бы, пожалуй, согласился выкупить его из плена. Может быть, даже за большие деньги. «Господи, сегодня ведь уже суббота. Значит, вчера было заседание суда. Представляю, как Лазарук там плевался вместе со своими адвокатами: как же, ответчик не явился на заседание. Поливал грязью уважаемого человека, пропагандировал грязные инсинуации, а когда дело дошло до суда — так в кусты...»
Ночью начался ливень с грозой, и струи холодной воды, которые не в силах была сдержать соломенная крыша, обрушились на пленников.
Прогремел гром, и на улице стало светло, как будто молния, вспыхнув, зацепилась за что-то и продолжает светить.
— Якофф, иди скорее, что-то горит.
Яша подошел к немцу и тоже прильнул к щели. Соседний дом действительно горел, и пламя освещало большую часть деревни. Вокруг суетились чеченцы, но не с ведрами, а с автоматами. Они попадали за забор в десяти шагах от сарая с пленными и стали беспорядочно палить куда-то в сторону дороги.
«Странный способ тушить пожар», — подумал Яша, но через секунду еще один дом с жутким грохотом взлетел на воздух. Стало ясно, что деревню обстреливают из гранатометов.
— Это голубые каски, — торжественно изрек немец, — они нас освободить...
— Скорее белые колготки или красные шапочки. Пиф-паф, застрелирт... Ты в своем уме, война давно кончилась?!
Но взрывы не прекращались. В крышу сарая со свистом врезался какой-то горящий обломок. Сырая солома начала тлеть, и сарай понемногу наполнялся вонючим дымом, который, несмотря на щели в стенах, не вылетал наружу. Вилли закашлялся и принялся барабанить кулаками в дверь.
Яков, в отличие от впечатлительного немца, не питал надежд на то, что чеченцы сейчас все бросят и ринутся спасать пленных. Выбрав на ощупь самую гнилую доску в стене, он, ломая ногти, принялся отдирать ее от остальных. Но доска не поддавалась. Нижний край ушел глубоко в грязь, а до верхних гвоздей было просто не достать — слишком высоко. Размахнувшись как следует, он ударил ногой по упрямой деревяшке, и та хоть слабо, но треснула. Еще одна попытка, еще удар. Нестерпимо болит покрытый сплошными синяками живот. Но доска понемногу разламывается. Последнее усилие — и путь к свободе или, по крайней мере, к свежему воздуху открыт.
Канонада на улице не утихала. Вилли, уставший звать на помощь, присоединился к Якову, и они отогнули половинки доски, так чтобы можно было пролезть. Худющий немец первым протиснулся наружу и, тут же поскользнувшись, шлепнулся в грязь. Не поднимаясь, он принялся махать Яше рукой, указывая то на занятых обороной чеченцев, то в противоположную сторону.
— Давай убегайт. — Он кричал довольно громко, но за грохотом стрельбы его не было слышно.
Яша втиснулся в дыру и вдруг понял, что она слишком узка. Попробовал сдать назад, тоже не получается. Вилли, видя, что Яков застрял, ползком возвратился к сараю. Несмотря на всю кризисность ситуации, Яшу душил хохот: за резинку, удерживающую очки, немец очевидно, для маскировки, воткнул ветку какого-то чертополоха, и видок у него был тот еще — индеец в зарослях укропа. Натурально.
Перед забором, за которым укрывались обороняющиеся чеченцы, рванула граната, и в Яшу сыпануло комьями мокрой земли. Он даже не успел прикрыть лицо, и глаза залепило грязью. Потом кто-то схватил его за плечи и рывком выдернул из сарая.
Но его спасителем оказался не Вилли, а молчаливый бугай, проводивший ежедневные экзекуции. Он и сейчас не преминул садануть Яше в живот. Но на этот раз очень кстати: очередная автоматная очередь вспорола стену как раз в том месте, где минуту назад торчала Яшина голова.
— Пошли, — рявкнул он и подтолкнул Пенкина в спину. Это было первое и единственное слово, которое Яша услышал от него за последнюю неделю. Если можно делать выводы, опираясь на одно единственное высказывание, то говорил он практически без акцента, точнее, без кавказского акцента.
Они, пригибаясь, присоединились к группке чеченцев, отходивших за деревню. Четверо бритоголовых молодых боевиков бережно несли ковер, на котором лежал старик с простреленными ногами. Там же был и Вилли.
Насколько Яков мог судить из своих урывочных наблюдений, в деревне было, по меньшей мере, десятка полтора боевиков, а уходили только шестеро, если не считать их с немцем. Остальные или погибли, или прикрывали их отход.
Дождь не прекращался. Они шли в полной темноте быстро, почти бежали. Видимо, каким-то своим горским чутьем чеченцы угадывали направление. Первыми шли парни с импровизированными носилками, а следом Бугай тащил связанных за руки ремнем Яшу и Вилли. Огни деревни скрылись за перевалом, и только по утихающим звукам стрельбы можно было догадаться, что они действительно уверенно удаляются, а не ходят кругами.
Внезапно Вилли вскрикнул и бахнулся на колени. Бугай, не обращая внимания, продолжал тащить, и немец шагов пять проехал на животе.
— Стоп, — стонал он, — мой нога!
Бугай тихо выругался, но остановился. Остановились и парни с носилками. Вилли свободной рукой массировал голень правой ноги:
— Я есть повредил сустав.
Раненый старик тихо застонал.
— Расул умирает, быстрее, — крикнул идущий спереди.
Стрельба стала громче, возможно, просто потому, что они сами прекратили двигаться и шуметь. Чеченцы встревожились.