Фридрих Незнанский. Никто не хотел убивать

Фридрих НЕЗНАНСКИЙ
Никто не хотел убивать

   В основе книги – подлинные материалы как из собственной практики автора, бывшего российского следователя и адвоката, так и из практики других российских юристов. Однако совпадения имен и названий с именами и названиями реально существующих лиц и мест могут быть только случайными. 

Глава 1

   Пробиваясь сквозь автомобильные пробки к кольцевой дороге «имени товарища Лужкова», Турецкий вдруг подумал о том, что устоявшаяся работоспособная фирма – это тот же живой организм, в жизни которого случаются удачи, промахи и неудачи, а белые полосы с определенной периодичностью перемежаются то с серыми разводами, то со сплошной чернотой. Взять хотя бы его «Глорию». Мало того, что при оперативной разработке особо опасного преступника был ранен Филипп Агеев, так еще это ЧП на фирме Шумилова, которому он, бывший «важняк» Генеральной прокуратуры России Александр Борисович Турецкий, обещал помочь, но пока что...
   Мысленно метнувшись к Агееву, которому уже провели операцию и теперь он лежал в госпитале, Турецкий заставил себя вернуться к телефонному звонку Плетнева, который ждал его сейчас в лабораторном корпусе фармацевтической компании Шумилова. В общем-то, сообщение было более чем коротким и лаконичным, но прозвучало оно как выстрел из пистолета. Хлесткий и неожиданно громкий.
   «Убит Савин! Нужна ваша помощь. Приезжайте».
   Савин... Убит Савин...
   Дергаясь в пробке, которой, казалось, не будет конца, Турецкий постарался припомнить все, что он знал о Савине от того же Шумилова, но для этого пришлось вернуться мысленно к событиям почти полумесячной давности, когда он и Ирина были приглашены на день рождения Игната, его крестника, и отец Игната, Дмитрий Шумилов, знаковое лицо в фармацевтической промышленности, его давнишний друг, умница и большой ученый, закатил банкет в своем загородном доме.
   Уже поздним вечером, когда гости устали от тостов и прочей хренотени, Шумилов пригласил его на балкон и, прикрыв дверь в гостиную, как-то очень грустно произнес:
   «Саша, мне нужна твоя помощь».
   «Догадываюсь».
   К просьбам друзей о помощи, которые сыпались как из рога изобилия, ему было не привыкать, и он уж настроился было на конкретику, как вдруг Шумилова, что называется, понесло:
   «Ты только пойми меня правильно, Саша! Я семь лет строил свою компанию. Сначала надо мной смеялись, мол, фармацевтика, да еще в нашей стране... А сейчас, когда я привлек лучшие умы, когда в каждой аптеке по два-три моих препарата, когда... В общем, на любой международной ярмарке, на каждом международном симпозиуме мне прелагают продать любую разработку, причем даже на начальной стадии, а я говорю – нет».
   Подетально припоминая тот разговор, он вспомнил, как Шумилов покосился на него вопросительным взглядом, словно желал удостовериться в доходчивости своих слов, и уже более спокойно, тоном ниже произнес:
   «Сейчас я разрабатываю иммуностимулятор, это антивирусный препарат нового поколения. И я... я назвал его “Клюква”. Почему, спрашиваешь, “Клюква”? Да просто так, мне песенка тогда привязалась из шестидесятых... Помнишь, может? “И теперь по количеству клюквы не обгонит Америка нас”. Короче говоря, производство стоило колоссальных затрат, но уже через два месяца, на выставке во Франкфурте...»
   Слова Шумилова были наполнены непереносимой горечью, какой-то внутренней болью, Турецкий тогда не выдержал, спросил:
   «Дима, что случилось? Украли разработку?»
   Лицо Шумилова передернула нервная судорога, и он как-то очень тихо, словно боялся, что его может услышать кто-то из гостей, произнес:
   «Пытались украсть. Диски с технологической картой и опытный образец. Из хранилища пытались украсть... Из сейфа».
   Сказал и сник, словно старый футбольный мяч, из которого выпустили воздух. А на естественный вопрос, вызывал ли он милицию, устало произнес:
   «Нет. Не хочу огласки. Тем более что...»
   И его лицо вновь дернулось от нервного тика.
   «Ты подозреваешь кого-то из своих?»
   «Да».
   «Почему? У тебя что, есть какие-то зацепки, сомнения?»
   «Зацепки? – все тем же убитым голосом произнес Шумилов. – Да как тебе сказать... Зацепок нет, а вот сомнения... Все те, кто находился той ночью в лабораторном корпусе и кого удалось опросить, как-то очень уж странно ведут себя, да и в здание просто так не проникнешь. С улицы не влезешь – все окна под сигнализацией, к тому же строжайшая пропускная система и пятиметровый забор, который также оснащен сигнализацией. А тот, кто проник в лабораторный корпус, причем в хранилище...»
   И он снова замолчал, тупо уставившись в пустой бокал, который все так же продолжал держать в руке.
   «Насколько я тебя понимаю, ни двери, ни замок взломаны не были?»
   Шумилов отрицательно качнул головой.
   «В том-то и дело, что все целехонько. Дверь была открыта ключом, причем ключи от хранилища только у меня да еще у Ясенева. И они у нас не пропадали».
   «Так, в чем же дело? Ясенев?!»
   «Исключено!»
   «Почему?»
   «Ученый. Академик. Преданный этой разработке человек. Его едва инфаркт не хватил, когда он узнал об этом».
   «В таком случае, кто?»
   «Не знаю!»
   «И все-таки ты подозреваешь кого-то из своих?»
   Шумилов на это только руками развел.
   Турецкий хорошо помнил, как его взбесил этот жест интеллигентской сопливости, и он, уже не скрывая своего раздражения, спросил:
   «Ну а твоя служба безопасности... Она-то хоть что-нибудь делает?»
   «Делает, – криво и вымученно усмехнулся Шумилов. – А тот, кто набрал этих уродов, стоит сейчас рядом с твоей женой и коньяк пьет».
   «Глеб?!»
   «Да! Мой двоюродный брат и мой вице-президент. Понимаешь? Я хотел, чтобы это был семейный бизнес, надежный и... и еще раз надежный, уже обжигался с партнерами со стороны. Теперь вся надежда на твоего крестничка, на Игната. Хочу, чтобы преемственность была в этом деле. Я его в Сорбонну сейчас отправляю, на химический факультет».
   Он явно уходил в сторону, однако тут же поправился и как-то очень устало попросил:
   «Ну что, Саша, поможешь?»
   Поможешь...
   Что он мог сказать ему в тот момент? Только то, что сказал:
   «Я порекомендую тебе одного человека, из “Глории”... профессионала, который, возможно, и поможет разобраться с кругом твоих “единомышленников”. Зовут Антон Плетнев. А чтобы в глаза особо не бросалось, неплохо было бы оформить его новым начальником службы безопасности. Причем с широкими полномочиями. Твоего двоюродного братца все равно гнать надо».
   «Хорошо. Что еще?»
   «А сейчас расскажи мне о тех сотрудниках, которые работали с “Клюквой” и которые могли знать, на какой стадии обкатки находится опытный образец».
   Вот тогда-то он и услышал о Савине как о молодом ученом, которому «светит большое будущее».
   Тридцать лет, но на его счету уже три авторские запатентованные в Европе разработки, которые характеризуют его как перспективного ученого в фармацевтической отрасли. Сразу же после окончания института уехал во Францию, где несколько лет проработал в довольно крупной фармацевтической фирме, однако в силу каких-то обстоятельств вернулся в Россию, в Москву. По словам Шумилова, он самолично пригласил Савина на свою фирму, привлек к разработке «Клюквы» и до сих пор не жалеет об этом.
   И вот теперь...
   Савин убит. Савин, который, по мысли того же Антона Плетнева, являлся, пожалуй, наиболее привлекательным звеном в цепочке подозреваемых.
   Убит как очень опасный, возможно случайный свидетель или же как исполнитель, которого следовало убрать сразу же, едва на него упадет хоть малейшая тень подозрения. Тень подозрения... А Плетнев уже приступил к «окучиванию», то есть к разработке, Савина. И если об этом стало известно заказчику похищения...
   Экономический шпионаж? Возможно. И в таком случае, «перспективный» молодой ученый Савин... Впрочем, с выводами спешить не стоило. И в то же время за разработками такого уровня, как «Клюква», могла охотиться любая фармацевтическая компания мирового уровня, не говоря уж о родных, российских компаниях, фирмах и фирмочках, которых за последние пятнадцать лет столько развелось в одной лишь Москве, не говоря обо всей России, что скоро элементарных аптек хватать не будет, чтобы вытащить всю их продукцию на прилавки, да вот только люди почему-то болеют и мрут все больше и больше.
   От этой мысли настроение испортилось окончательно, и Турецкий вновь мысленно вернулся к шумиловской разработке.
   «Клюква»... Господи, надо же было придумать такое название!
   Когда до лабораторного корпуса оставались считанные километры, а скорость из-за тех же пробок снизилась до десяти километров в час, он достал из кармашка мобильник, вытащил из «памяти» плетневский номер.
   – Антон?
   – Да, Саша, жду.
   Несмотря на ту черную кошку, которая пробежала между ними, и нарочитую отчужденность самого Александра Борисовича, тот продолжал называть его «Саша».
   – Уже на подъезде, – отозвался Турецкий. – Бригада приехала?
   – Давно. Криминалисты уже заканчивают.
   – Щеткин? Петя?
   – Да, как вы и просили.
   – Хорошо, ждите, скоро буду.
 
   Припарковавшись у главного подъезда лабораторного корпуса, где неподалеку от «Скорой помощи» по-хозяйски расположились несколько милицейских машин, Турецкий взбежал по ступенькам и лицом к лицу столкнулся с Петром Щеткиным, который, видимо, заметил его из окна.
   С Петром он был знаком давно, еще с институтских времен.
   – Где он?
   – Савин? В своей комнатушке лежит. Приказано не уносить до твоего приезда.
   Они прошли в комнату, где за столом Савина что-то писал следователь, а ее хозяин...
   Вот и угадай после этого, сколько отмерено «небесной канцелярией» – тридцать лет или семьдесят два года. Еще вчера о нем говорили как о перспективном молодом ученом, за которым большое будущее, а сегодня...
   Мертвый Савин лежал на полу, в луже крови, и зрелище это было не из приятных.
   Кивнув следователю, Турецкий покосился на двух криминалистов, которые уже заканчивали свою часть работы, повернулся к Щеткину.
   – Что-нибудь есть сказать?
   Щеткин чисто профессионально пожал плечами.
   – В общем-то, ребята уже посмотрели... Смерть наступила ночью, где-то между двумя и тремя часами. Предположительно от удара по голове тяжелым тупым предметом.
   – Кто обнаружил?
   – Уборщица, в восемь тридцать утра. Тут же сообщила охраннику, ну, а тот уже – по инстанции. Мои ребятки уже допрашивают сотрудников.
   – И?..
   – Пока что ничего. По данным охраны, кроме самого Савина в лаборатории никого больше не было.
   – Выходит, самострел? – усмехнулся Турецкий.
   И снова Щеткин невнятно пожал плечами.
   – Да как сказать... Не самострел, конечно, но не исключено, что тупым предметом мог быть и вот этот угол стола.
   И он кивнул на заставленный пробирками, ретортами и колбочками рабочий стол, посреди которых красовалась ополовиненная бутылка довольно дешевого, явно самопального коньяка.
   – Твои принесли или здесь уже было?
   – Обижаете, гражданин начальник, – хмыкнул Щеткин. – Мои орды на выезде не пьют.
   – А это?
   – А это, судя по всему, с ночи осталось. Не допили. А возможно, что и не допил бедолага. Только тратился зазря.
   – Пожалел волк кобылу, – буркнул Турецкий и еще раз окинув взглядом небольшую лабораторию, в которой творил младший научный сотрудник Савин, повернулся лицом к Щеткину. – Собаку, надеюсь, пускали?
   – А толку-то, – отозвался Щеткин. – Чувствуешь, какой здесь запах? Видать, когда он падал, то какие-то ампулы на столе рукой зацепил и... Короче, наш Мухтар даже нюх потерял. Чихает, бедолага, как простуженная бельгийская лошадь.
   У этого опера, многоопытного, как сельский сбор старейшин, все живые твари были «бедолагами», включая, естественно, и жмуриков, которых он столько перевидал за свои годы службы, что этого хватило бы на весь оперативный состав небольшого отделения милиции.
   – Что и говорить, амбре похуже, чем в станционном клозете, – послышался от дверей голос Плетнева, и на порожке, заслоняя собой весь проем, выросла массивная, шкафоподобная фигура бывшего спецназовца. – Я тоже прочихаться не мог, когда зашел сюда.
   Чтобы не уподобляться «чихающей бельгийской лошади», они прошли в коридор, где уже немного расслабившийся Щеткин пробурчал недовольно:
   – Что за контора такая?.. Из всего начальства только психующий завлаб да какой-то нервный академик, с которым разговаривать, что на высокопоставленный труп выезжать. Всем ребятам успел кровь испортить. Будто не у них сотрудника замочили, а мы его в эту комнатень подкинули.
   И он удивленно покрутил головой.
   – Вот же хмырь!
   «Академиком», судя по всему, был Ясенев, звезда первой величины в фармацевтике, как в свое время охарактеризовал его Шумилов, и Турецкий счел за нужное прервать разглагольствования Щеткина, который, видимо, и вправду нанюхался какой-то дряни в лаборатории Савина:
   – Все, Петя, спасибо. И спасибо великое, что приехал. А теперь просьба. Как только будут результаты экспертизы – дай знать. Буду очень тебе благодарен.
   – Само собой, – пожал плечами Щеткин и, кивнув Плетневу, спорым шагом направился по коридору к выходу.
   Оставшись с Антоном вдвоем, Турецкий спросил негромко:
   – Что-нибудь успел накопать? Я имею в виду по факту... – Он хотел было сказать убийства, но вовремя осекся и только кивнул в сторону открытой двери лаборатории, где в подсохшей луже крови все еще лежал Савин.
   Плетнев обреченно вздохнул, и на его лице застыла маска не справившегося с заданием человека.
   – Пока что ничего. Опросили кого могли, но... – И он виновато развел руками. – Никто ничего не знает.
   – А что говорит их служба безопасности?
   – В том-то и дело, что ни хрена не говорит! – вскинулся Плетнев. – Из всей службы только охранник на месте, Модест, а Глеба до сих пор нет.
   «М-да, – мысленно пробурчал Турецкий, – видимо прав был Петя Щеткин, когда пожаловался на порядки в “этой конторе”».
   И снова он подумал о Шумилове, которому его «Клюква» грозила большими неприятностями. С его-то мягкостью и внутренней интеллигентностью надо не родню набирать в свою команду, а крепких, порядочных профессионалов, которые смогли бы оградить его хотя бы от чисто внешних неприятностей.
   – Ладно, хрен с ним, с Глебом, все равно ничего толкового не скажет, – подвел черту Турецкий. – Ну, а сам-то... версии, догадки, предположения? Впечатление такое, будто это несчастный случай. Как говорится, молодо-зелено. Вот и не рассчитал своих силенок. Закосел и... и головой об стол. Возможно, что даже поскользнулся на какой-нибудь дряни.
   – Похоже, – согласился с ним Плетнев. – И поначалу я тоже так подумал. Но потом...
   Он с силой щелкнул пальцами и уже каким-то яростным, напористым тоном произнес:
   – Ты понимаешь, Саша, не может быть, чтобы это был просто несчастный случай. Не может! Он, этот самый Савин, он что-то знал про ограбление, и...
   – И его убрали, – внес свою лепту Турецкий.
   – Насколько я чувствую, это именно та рабочая версия, от которой надо бы и плясать.
   Турецкий хотел уж было съязвить, «вот и пляшите, господин Плетнев. Глядишь, и не останется времени, чтобы чужих жен уводить из конюшни», однако в этот момент в конце коридора показалась приземистая фигура охранника, и он вовремя осекся.
   – Антон Владимирович... Можно вас на два слова? – произнес Модест, остановившись в двух шагах Плетнева. И откашлялся в кулачок, покосившись на Турецкого.
   – Говори здесь, слушаю.
   Модест еще раз покосился на Турецкого и негромко произнес:
   – Тут такое дело... В общем, сегодня ночью, что-то около трех было, в лабораторию зашел Шумилов. Я имею в виду Глеба Вячеславовича... вице-президента.
   – И?.. – подался к нему Плетнев.
   – Ну-у, пробыл он там минут десять, не больше, и ушел. – Модест как бы замялся, словно решал, стоит ли обнародовать лишнее, и все также негромко добавил: – Как мне показалось, очень уж он нервничал.
   Плетнев вскинул вопросительный взгляд на Турецкого и снова уставился на Модеста.
   – А ты... ты, случаем, не ошибаешься? Может, обознался? Спутал с кем-нибудь?
   – Исключено! – обиженно пробурчал Модест. – Тем более, что на работе я кроме чая да кофе ничего не пью. Это каждый подтвердить может.
   – Ладно, ладно, верю, – остановил его Плетнев, хотел было еще что-то сказать, но его перебил Турецкий:
   – Вы говорили об этом кому-нибудь? Я имею в виду следователя, милицию...
   – Зачем? – искренне удивился охранник. – Ведь такого распоряжения не было.
   Что и говорить, выучка у Модеста была правильная.
 
   На мобильный звонок Турецкого Шумилов-старший отозвался мгновенно, будто ждал его.
   – Дима? Это Турецкий. Где твой вице-президент?
   – Ты имеешь в виду Глеба?
   – Естественно.
   – Сам ищу. Уже четыре часа дозвониться не могу. Ни по мобильнику, ни по домашнему. А что?
   – Нужен. Причем срочно.
   – Но я...
   – Может, у любовницы застрял? – предположил Турецкий. – Или у друзей пьет?
   – Ну-у, насчет друзей, думаю, это исключено. Их у него попросту нет, а вот насчет женщин?.. Их у него столько, что он уже и сам, наверное, со счета сбился.
   – Но ведь сейчас рабочий день! – взвился Турецкий. – А твой вице-президент...
   – Саша... – каким-то очень усталым, опустошенным голосом произнес Шумилов, – прошу тебя, не заводи. И без того плохо.
   – Ладно, хрен с тобой, живи. Но учти, он мне нужен, причем весьма и весьма срочно.
   – Хорошо, будем искать, но и ты меня пойми правильно.
   Шумилов замолчал было, но тут же спохватился:
   – Кстати, ты сейчас где?
   – Только что вышел из лаборатории.
   – Ты уже закончил?
   – Да.
   – В таком случае поднимайся ко мне, я тоже минут через пять буду.
   – Все слышал? – спросил Турецкий, пряча мобильник в карман.
   Плетнев на это только кивнул. Мол, полный бардак и вседозволенность – это основные характеристики данной конторы. И еще удивляться можно, как при таком раздолбайстве эти чудики могли слепить какую-то «Клюкву». Короче говоря, бар-р-дак!
   – В таком случае, оставайся пока что здесь, а я буду у Шумилова.
   К приемной Шмилова, которая находилась в административном корпусе, они подошли практически одновременно, и Шумилов, пожав руку Турецкого, пригласил его в кабинет. Распахнул дверь перед гостем и... и весьма удивился, увидев в своем кресле сына.
   – А ты-то что здесь делаешь? – вырвалось у него. – К тому же у тебя занятия.
   – Француженка заболела.
   – Но... но это не повод вламываться в мой кабинет. И без разрешения.
   – Я понимаю, папа, но...
   Чувствовалось, что он не очень-то рад встрече со своим крестным, и то ли от столь неожиданной для него встречи, то ли еще от чего, но он был мрачен и бледен. Однако Шумилов не желал этого замечать.
   – У меня совершенно нет времени! – отрезал он. – Понимаешь, нет времени? Ни ми-ну-ты!
   – Но это очень важно, пап.
   Сообразив, что парню не очень-то приятно разговаривать с отцом в присутствии «дяди Саши», Турецкий, как о чем-то само собой разумеющимся, произнес:
   – Дима, может мне выйти?
   Видимо не зная, что ответить, Шумилов явно растерялся, но его опередил Игнат:
   – Да, пожалуйста, дядя Саша. Буквально на пару минут. Я... я вам буду очень благодарен.
   Игнат действительно задержался в кабинете отца не более двух-трех минут. Уже проходя мимо Турецкого, который курил в приемной, стоя у окна, он дурашливым жестом отдал ему честь и моментально скрылся за дверью. От его мрачного настроения не осталось и малейшего следа.
   – Деньги, поди, канючил? – спросил Турецкий, стоя на пороге кабинета.
   Шумилов обреченно кивнул и развел руками.
   – Не понимаю, ест он эти «бабки», что ли? Недели не проходит, чтобы он не завел свою песню. А представляешь, что будет, когда у него появятся женщины?..
   – Представляю, – согласился с ним Турецкий, думая в то же время о том, как бы без особых последствий для Шумилова рассказать ему о том, что последним человеком, который видел Савина живым, был его двоюродный брат, вице-президент компании Глеб Шумилов, и было это в то самое время, когда убили Савина. Около трех ночи...
   И еще один вопрос не давал ему покоя. Что именно мог делать Глеб Шумилов в столь позднее ночное время в лаборатории Савина?
   Спросил. И реакция была предсказуемой.
   Шумилов побледнел, под правым глазом дернулся какой-то нерв, и он как-то очень тихо спросил, почти выдавил из себя:
   – Саша... ты... ты считаешь, что это... что это он убил Савина? Но... но зачем?!
   Турецкий вздохнул и тяжело опустился в кресло.
   – Ну, во-первых, я пока что так не считаю, а во-вторых...
   – Но ведь ты сам сказал, что Глеб...
   – Да, – повысил голос Турецкий, – Глеб единственный, кто был в лаборатории в ту ночь. И единственный, кто может хоть что-то сказать по этому поводу. А его нет! Ты понимаешь, нет, хотя он обязан быть на рабочем месте! И я тебе, Дима, больше скажу. Если он не объявится, мы вынуждены будем объявить его в розыск.
   Сказал и пожалел – на Шумилова было больно смотреть.
 
   После того случая, когда от удара ножом в живот едва не погиб Агеев и его с великим трудом вытащили с того света, Ирину словно подменили. Она примчалась на дачу, где в глухом одиночестве отсиживался Турецкий, заподозрив жену в любовных шашнях с Плетневым, бросилась ему на шею и почти запричитала по-бабьи:
   «Идиот! Милый! Да как ты только мог такое подумать! Я же люблю тебя, люблю, а ты... Все, хватит! Наигрались в ревность. Жизнь-то такая короткая! Филю вон... Агеева... а ведь и ты мог быть на его месте. Одевайся, поехали. Домой поехали. А дачу эту я спалю к чертовой матери».
   Она плакала, второпях собирая в сумку его вещи, говорила что-то еще и еще, а потом схватила сумку, ухватила его за руку и потащила за собой к машине.
   Он хотел поддаться, потому что любил свою Ирку, и он поддался ей. И теперь уже ехал вечерами не на дачу, где его ждали осточертевшие сардельки и столь же приевшиеся, купленные в деревенском магазинчике пельмени, а домой – к вполне человеческому ужину и вечернему чаю у телевизора.
   Правда, где-то в глубине чисто мужского подсознания он все еще подозревал ее в измене и предательстве, недаром ведь в каждом пятнадцатом мужике старше сорока лет тлеет «синдром Отелло», и поэтому окончательно сближения так и не получилось, хотя Ирина Генриховна и пыталась делать все что могла.
   Ирина уже знала о том, что случилось в «научно-исследовательском центре Шумилова», как сам Шумилов в шутку называл свой лабораторный корпус, и поэтому единственное, что она спросила, когда Турецкий приехал домой: «Неужто это Глеб?!»
   – Утверждать, конечно, нельзя, но... По крайней мере, все это склоняется не в его пользу, – уклончиво ответил Турецкий. – К тому же его исчезновение...
   – Но ведь, возможно... – попыталась было возразить Ирина Генриховна, однако Турецкий даже не дал ей договорить.
   – Хочешь сказать, что мог задержаться у какой-нибудь женщины? Запить, в конце концов?
   – Да.
   – Исключено!
   – Но почему?
   Турецкий сморщился, словно яблоко кислое надкусил, и как на маленькую посмотрел на свою жену.
   – Ты же психолог, Ира! Психолог-криминалист. А вопросы задаешь студента-первокурсника.
   Он явно пытался уколоть ее, причем с ударом по ее профессиональному самолюбию, однако она сочла за лучшее не обращать на это внимания.
   – И все-таки?
   Турецкий невыразительно пожал плечами. Однако надо было отвечать и он, уже дожевывая кусочек филейного жаркого, устало произнес:
   – Насколько мне известно, этот братишка Шумилова более двух-трех бокалов сухого вина вообще на грудь не принимает. Об этом мне Димка говорил. А что касается женщин, – вздохнул он, – так это не тот типаж, чтобы бросаться во все тяжкие из-за той же страсти или любви. Короче говоря, мужику уже под сорок, а в эти годы, как сама понимаешь...
   И замолчал, скривившись. То ли из-за какой-то ассоциации, то ли из-за того, что целый день общался с Антоном Плетневым, к которому все еще продолжал ревновать свою жену, но на него вдруг «навеяло», и он счел за лучшее не развивать далее эту тему. И без того в груди продолжала теплиться незатухающая боль.
   Промолчала и Ирина Генриховна, хотя могла бы многое чего рассказать насчет «остепенения» сорокалетних жеребцов. Причем на конкретных примерах, которые можно было бы обозначить коротеньким, но емким определением – «Турецкий и К°», то бишь компания. Ни одной смазливой «юбчонки» не пропускали – и в тридцать, и в сорок, и в пятьдесят.
   Впрочем, что было, то быльем поросло, а сейчас надо было учиться жить «с новой страницы», не зачеркивая при этом все то хорошее, что было раньше. А была любовь, которая, кажется, все еще осталась.
   – А что Дима? – спросила Ирина Генриховна, уводя разговор от слишком опасной темы. – Я имею в виду по поводу Глеба.
   – В шоке.
   – Но он-то хоть понимает, что...
   – Понимает, все прекрасно понимает. И в то же время не верит, что Глеб способен на подобное.
   – А ты?.. Ты сам-то веришь?
   – Я его слишком мало знаю.
   Далее говорить было бессмысленно, и единственное, о чем спросила Ирина Генриховна, перед тем как Турецкий поднялся из-за стола, намерен ли он объявлять Глеба Шумилова в розыск?
   И снова Турецкий пожал плечами.
   – Это не я должен делать, а следователь. А он...
   – Что, он?
   На скулах Турецкого обозначились вздувшиеся желвачки, и он со злостью в голосе произнес:
   – А он, следователь, пока что не знает, что этой же ночью, в тот же отрезок времени, когда был убит Савин, в лабораторию заходил вице-президент компании Глеб Шумилов! Причем, заметь, тот самый Глеб Шумилов, которому в этой лаборатории совершенно нечего было делать! Но как только он об этом узнает...