Фридрих Незнанский. Перебежчик

   – Имею я право на самоуважение, в конце концов! – продолжал негодовать Вадим. – Имею я право на чистую совесть и спокойный сон, раз уж ввязался, вляпался в эту историю?
   – Ты хочешь, чтобы я плохо спал? – в тон ему спросил я. – Чтобы меня мучила совесть, если с тобой что-то случится?
   Вадим слегка поостыл.
   – Не будь занудой, – сказал он мне. – Прежде чем мы сами ознакомимся с делом, расскажите, Аркадий Валерьянович, о нашем подзащитном. О том, что в это дело не вошло, а уж потом мы составим наш договор. Согласны?

6

   – Игорю Бахметьеву пятнадцать лет, – начал Лекарский. – Он сын весьма влиятельного в деловых кругах бизнесмена и бывшего политика, который в самом начале перестройки был у всех на виду и на слуху.
   – Да, я слышал эту фамилию, – кивнул Вадим.
   – Я неплохо знаю эту семью, – продолжал Аркадий Валерьянович. – Так вот, я своим ушам не поверил, когда услыхал, что Игоря, этого пай-мальчика, обвиняют в зверском изнасиловании с двумя неизвестными парнями его одноклассницы Оли Ребровой, чью семью, кстати говоря, я тоже знаю… Этих подонков до сих пор не нашли. И потому суд пока удается откладывать… Забыл сказать, что они учились вместе в одном лицее, ну, знаете, для привилегированных, где плата за обучение весьма высокая и мало кому по карману. По-моему, Бахметьевы и Ребровы даже некогда дружили семьями. Я знаю их и с трудом во все это поверил.
   – Что они собой представляют, – спросил Вадим, – эти девочка и мальчик? Дружили, ходили вместе на каток, в театр, на дискотеку, что еще?
   – Она – красивая, физически развитая девушка, он же, тщедушный, невысокий, молчаливый, даже замкнутый… – ответил Лекарский. – Отношения у них были скорее товарищеские, какие бывают у школьников, которые живут в одном доме и учатся в одном классе.
   – Но в половом плане мальчик вполне созревший, как следует из материалов экспертизы, – добавил я.
   – Может быть, – согласился Лекарский. – Я не спорю. И отвечаю только за свои суждения, основанные на моих впечатлениях. Уверен, что тех двух других негодяев он знал поверхностно. Они будто бы сказали ему, что тебе ничего не грозит как несовершеннолетнему. А если что, то твой папа тебя всегда вытащит. Правда, для меня остается непонятным, что общего могло быть с ними у Игоря.
   – Статья сто тридцать первая пункт два-в, – снова вмешался я. – Именно она их связывает.
   – Я могу продолжать? – склонил к плечу голову Лекарский. – Спасибо. Так вот, он постоянно повторяет, что они его принудили.
   – А что показала потерпевшая? – спросил Вадим. – Как это записано в материалах дела?
   – Что он в этом участвовал, позвал ее на улицу, – ответил Лекарский, – что был с ними, а дальнейшее плохо помнит, поскольку теряла сознание.
   – Где, при каких обстоятельствах это случилось? – продолжал спрашивать Вадим. – Это тоже важно. Была ли вечеринка, дискотека, чей-то день рождения… Было ли спиртное, наркотики? Словом, существовала ли обстановка, провоцирующая насилие?
   – В материалах дела вы сможете найти исчерпывающие сведения… Я бы только хотел добавить одно – родители девочки сами не верят, что Игорь мог это совершить.
   – Эти парни там же живут? – спросил я.
   – Существенный вопрос, – кивнул Лекарский. – В том-то и дело – неизвестно, где живут. Их до сих пор не могут найти. Никто из немногих свидетелей их не знает, никогда прежде не видел.
   – Со свидетелями всегда проблема, – заметил я. – Сначала наговорят, а потом от всего отказываются.
   Аркадий Валерьянович внимательно посмотрел на меня. По-видимому, у него тоже были к свидетелям определенные претензии.
   – Очевидно, эти подонки живут в другом районе. Игорь уверяет, что просто не мог их знать, – сказал он.
   – В общем, об этом лучше прочитать в материалах дела, – заключил я.
   Пора было заканчивать разговор, мы все трое порядком выдохлись.
   – Еще один вопрос, и мы закончим, – сказал Вадим. – Вопрос извечный и не потерявший свою актуальность. Кому выгодно, чтобы Игорь, сын известного политика и бизнесмена Александра Бахметьева, сидел в тюрьме? Есть такие люди?
   – Он совершил изнасилование, – напомнил я. – Не хочешь же ты сказать, что сделал он это по заданию конкурентов своего отца.
   – Я об этом ничего не знаю и не хочу даже слышать! – воскликнул Вадим. – Над этим вопросом должен был ломать голову следователь. А я спрашиваю как адвокат: существуют ли на свете такие люди, которые могли бы извлечь из этого события какую-либо пользу для себя?
   Лекарский молчал. И мне пришлось отвечать Вадиму.
   – Изнасилование производится не для практической выгоды, а похоти ради. Кто из насильников и когда совершал это ради политического или коммерческого интереса? Это наемный убийца работает на кого-то ради денег. Убирает конкурента своего нанимателя, а на саму жертву ему наплевать. Насильник же взыскует удовлетворения своих низменных инстинктов, поскольку к жертве он, напротив, весьма неравнодушен.
   – И это говорит один из лучших выпускников нашего юрфака, – вздохнул Вадим. – Вот что значит слишком долго работать следователем прокуратуры… Я вовсе с тобой не спорю. Именно такова обычная, всеми принятая, мотивация изнасилования. Но разве нельзя это обстоятельство как-то использовать, чтобы скрыть истинный мотив?
   – Не слишком ли изощренная версия? – спросил я. – Ни о чем подобном я никогда не слышал.
   – Я не берусь высказать что-то определенное, – пожал плечами Лекарский, – просто не готов на это ответить… Но что-то в словах Вадима Андреевича есть. Могу только сказать, что Бах очень любит сына. Души в нем не чает. А истерия, поднятая в нашей прессе по этому поводу как раз накануне предстоящего инвестиционного аукциона, вызвала у него сердечный приступ. Понимаете? Теперь в газетах, принадлежащих нашим конкурентам, пишут, что отец хочет любой ценой погасить скандал, подкупить судей, чтобы спасти сына от тюрьмы, спасти свою репутацию. Нынче в России репутация растет в цене. Иностранные инвесторы и партнеры всегда начинают с репутации, когда собирают информацию о партнере… Гибель адвоката Колерова нам очень повредила. И это вдобавок к тому, что Бах недавно пережил инфаркт.
   – Возможно, его враги владеют медицинской информацией о его болезни и хотят это использовать, – согласился Вадим. – Действительно, зачем постоянно убивать физически из-за угла или в подъезде? Старо и опасно… Можно убивать морально. К тому же Бах не один и его физическое убийство только повысит реноме тех, кого он представляет. А вот ударить его в самое больное место, морально вывести из строя – что-то новенькое для нашей общественности… Тем более что в инфаркте отца как бы повинен сын и газеты, которые раздули это дело.
   Лекарский с возрастающим уважением смотрел на Вадима.
   – Да кто сегодня на это обращает внимание… – отмахнулся я. – На мораль господина Бахметьева, которая давно запятнана. Савельев – опытный следователь, с хорошей интуицией. Грубая фальсификация у него не прошла бы. Словом, сначала надо познакомиться с материалами дела. А пока что нам необходимо условиться о дальнейшей связи. Как нам вас найти? – спросил я Лекарского.
   – Я сам вас найду, когда это будет необходимо, – сухо ответил он. Похоже, Аркадий Валерьянович был недоволен моими сомнениями. – И еще, Юрий Петрович… Я понимаю, что, как адвокат подзащитного, вы не имеете права разговаривать с потерпевшей, ибо вас могут обвинить в давлении на нее…
   – Именно так, – подтвердил Вадим. – Никаких контактов до суда.
   – Но если случится так, что она сама вам об этом расскажет, – сказал Лекарский, – выслушайте ее. Возможно, вы узнаете то, чего нет в материалах следствия… Сделаем так. Я поговорю с ней. И если она выразит желание пообщаться с вами, я вам дам знать об этом. Все произойдет чисто случайно. Поверьте, я эту девочку и ее родителей хорошо знаю. О вашем разговоре с ней никто знать не будет. Моего слова вам достаточно?
   Я не знал, что ответить. Посмотрел на Вадима, но у того был такой вид, будто он ничего не слышал.
   Лекарский привстал с кресла и коротко поклонился. Таким образом, эту тему мы исчерпали. Предстояло переписать наш чертов разговор на этой дискете, а уж потом составить договор…

7

   Вечером я приехал к Кате на Башиловскую. Она не сразу заметила, как я вошел, – собирала вещи, поглядывая на экран телевизора, где выламывался ведущий очередного ток-шоу. В руках у меня были цветы и бутылка ее любимого муската.
   – Ужин на плите, – сказала она, не отрываясь от телевизора. – Сам разогреешь?
   Потом увидела цветы и вино.
   – Боже, Гордеев! Не иначе как в чем-то провинился? Спешишь загладить вину?
   Сегодня она явно была не в духе, раз называла меня по фамилии. Уже привыкла жить здесь, теперь придется опять привыкать к новому месту…
   Я виновато смотрел на нее. Она щурилась, глядя на меня.
   – Гордеев! Лучше сразу выкладывай, что случилось или какой запрет еще придумал. К тебе ни звонить, ни ближе пяти метров приближаться нельзя, но хоть письма до востребования писать можно?
   – Лучше давай поженимся, – сказал я. – Чего нам еще тянуть и выяснять.
   – Вот именно, – согласилась она. – А то я уже чувствую себя женой декабриста, только наоборот. Это мне мама сказала, когда я с ней поделилась. Те ездили за мужьями, а тебе, говорит, как в песне о гражданской войне – в другую сторону. Только потом не будешь мне говорить, что свои чувства не успел проверить? Особенно если найдешь еще какую-нибудь разведенную, только помоложе, в своем суде.
   – Знаешь, – сказал я после ужина, когда собрался с духом. – Твой телефон на новой квартире они уже знают. И тоже будут прослушивать. Это точно, и я пока просто не знаю, что с этим делать…
   Она почему-то обрадовалась.
   – Вот здорово! Тогда зачем нам переезжать? Пусть здесь нас слушают, какая разница?
   – Здесь опасно, – сказал я. – Раз у них существуют такие возможности для прослушивания, представь, на что еще они способны. Словом, они уже знают, что мы меняем квартиру. И кто из нас куда переезжает.
   – Уж не хочешь ли ты сказать, что даже сейчас они нас слышат? – тихо спросила она.
   – Ну это вряд ли, – пожал я плечами. – Только говори потише, хорошо?
   – Да пошли они, знаешь куда! Чтобы я, в своем доме, боялась слово сказать? Лучше объясни, что ты собираешься в связи с этим предпринять?
   – Пока ничего. Надо все знать наверняка, прежде чем что-то делать… Скажи, до моего переезда сюда твой телефон случайно не ломался?
   – Было дело, – кивнула Катя. – А откуда ты знаешь, разве я тебе говорила?
   – И что было потом?
   – Ну, я позвонила на станцию. Приехал мастер, такой улыбчивый, молодой, симпатичный, все время напевал, когда исправлял. Я предложила ему кофе, а он отказался, сказал, что много заказов, разве что в другой раз, когда телефон снова сломается. А что? Что ты так на меня смотришь? Он мне не звонил, никуда не звал…
   Не говоря ни слова, я подскочил, взял телефонный аппарат, взвесил на руке, как если бы хотел узнать, насколько после ремонта он стал тяжелее.
   – Отвертки у тебя, конечно, нет, – сказал я. – Дай хоть какой-нибудь ножик.
   На этот раз она ничего не спросила. Только кивнула и протянула мне небольшой ножик, которым чистила картошку.
   Так и есть. ««Жучок» новейшей конструкции, американский, без батарейки, питается от телефонной сети. Таких, подумал я, и в ФСБ немного. Их только начали осваивать.
   Она прикрыла рот ладонью.
   – Может, его отключить? – спросила она.
   – Только на время, – ответил я, – скажем, до утра. Чтобы это выглядело вполне естественно. Ничего нет особенного в том, что телефон отключают на ночь…
   Я сначала хотел отключить и «жучок», но подумал, что на этот случай у них предусмотрен от него некий сигнал, и отказался от этой мысли.
   Конечно, появился соблазн просто испортить телефон и посмотреть, кто на этот раз сюда заявится и под каким предлогом.
   Но они уже знают, что мы переезжаем. Поэтому это лучше проделать там, на новом месте. Если снова придет этот симпатяга, о котором она рассказала, стоит взять его на заметку и проследить за ним.
   Только вряд ли они допустят подобный прокол. Наверняка придет кто-то другой. И что же это значит? Что они уже контролируют телефонные узлы в столице? Как большевики в семнадцатом, только втихомолку, без шума, пыли и революционных матросов? Но в любом случае надо это проверить.
   – Он хоть квитанцию тебе оставил? – спросил я.
   – Да, где-то была… – Катя порылась в бумагах и протянула мне невзрачный квиток с неразличимыми номерами и фамилиями. На такие бумажки внимания обычно не обращают. От них легко откреститься. Но проверить все равно стоит.
   – Ничего не понимаю! – вдруг взорвалась Катя. – Мы где живем, Юра? Где твоя милиция, прокуратура, все эти ваши органы безопасности?
   – Вот-вот, – сказал я шепотом. – Сегодня Вадик Райский задавал мне точно такие же вопросы. Теперь нам придется быть крайне осторожными, понимаешь? Нельзя им показывать, что мы что-то узнали, понимаешь?
   – Я только хотела сказать, что никогда не отключаю телефон на ночь, – ответила она усталым голосом. – Если они постоянно нас слушают, то это знают…
   – У них там записывающее устройство, – объяснил я. – Оно срабатывает, как только поднимешь трубку. Утром они прослушают, о чем говорилось этой ночью.
   – Но тогда лучше все оставить как есть? – сказала она. – Ведь они поставили эту мерзость еще до того, как ты ко мне переехал, правильно? И отключение свяжут именно с тем, что ты их раскусил. И теперь будут настороже.
   – Ты права, – согласился я. – Поэтому давай снова все включим. И пусть слушают. Сделаем вид, что ничего не знаем. – И я снова взял нож для чистки картошки.
   Катя следила за моими манипуляциями, прижавшись головой к моему плечу. Ее веки слипались.
   – Пора спать, – сказал я. – Утро вечера мудренее.
   Ночью я долго не мог заснуть. Пытался себе представить, как буду разговаривать с родителями потерпевшей Оли Ребровой в качестве адвоката насильника. Сам насильник сидит дома с подпиской о невыезде. И с ним теперь тоже придется разговаривать.
   Я интуитивно чувствовал правоту Вадима Райского. Что здесь не все еще ясно. У Вадика, что называется, свежий взгляд со стороны.
   Значит, так: влиятельные родители хотят вытащить сыночка из этой мерзкой истории, подрывающей папину репутацию. С другой стороны работают мощные и влиятельные конкуренты. Подключились такие силы, с такими возможностями… если судить о прослушивании моего телефона. Александр Борисович говорил мне как-то, что Игорь на насильника не тянет. Слишком робкий. Даже при том, что экспертиза подтвердила его вину… Да он и сам в этом сознался. И даже хотел взять всю вину на себя. Зачем же ему выгораживать тех двоих?
   Поэтому Савельев и считал это дело законченным, а вину Игоря доказанной. Что еще я знаю об этом деле? Кажется, потерпевшая показала, будто Игорь вызвал ее на улицу поговорить с каким-то знакомым… И во время разговора подошли эти парни, зажали ей рот, поволокли в подъезд соседнего дома…
   Откуда они взялись? Случайно проходили мимо? Александр Борисович говорил, что Игорь отвечал на все вопросы односложно, опустив голову. А следствие поторапливали. Возникли новые, нашумевшие дела, в частности заказное убийство очередного банкира, на этот раз Степаняна, а тут, мол, все уже ясно и понятно… В конце концов Александр Борисович уступил давлению сверху и переключил Савельева и всех нас на Степаняна.
   Дерзкое, потрясшее всех убийство среди бела дня, в центре Москвы, среди множества людей… И все свидетели говорили разное, путались, будто убийцы уехали на правительственной машине с соответствующими номерами… Мол, это были несколько молодых людей, одетых по последней моде, нисколько не похожие на бандитов… Будто они все проделали не спеша, не суетясь, ни на кого не обращая внимания… Целую неделю в Москве только об этом и говорили – с ужасом, в панике, ожидая худшего. Но так никого и не нашли.
   Мысли мои перескакивали с одного на другое. Сна не было ни в одном глазу.
   У Турецкого, правда, сначала было ощущение, что Савельев не дотянул расследование об изнасиловании до конца. Например, настораживало, что потерпевшая по-прежнему считала Игоря своим школьным товарищем. О двух других не могла говорить без ужаса и омерзения. Но вскоре все это как-то отошло в сторону, когда занялись расследованием убийства банкира… У нас такое бывает. Более свежее и сильное впечатление отвлекает внимание от более старого и уже как бы остывшего. Теперь это ощущение незаконченности мучило меня, не давая уснуть.
   И не только это.
   Мне до сих пор не давал покоя моральный аспект моего участия в этом деле. Даже если я буду участвовать в нем негласно, как помощник Вадима. Все-таки это не шахматная партия, которую можно играть, обдумывая несколько ходов вперед. Здесь изначально неверный ход опрокидывает всю игру. Здесь сами фигуры на этой игральной доске способны так все запутать, такую предложить версию…
   Утром, получив ордер юридической консультации, я приехал в суд, где взял дело и засел за его изучение.
   Петр Савельев вел свои протоколы безупречно. Комар носа не подточит. Я внимательно прочитал ответы потерпевшей. И вспомнил о предложении Лекарского с ней встретиться. Конечно, я не забыл того, что адвокат не имеет права беседовать с лицами, уже допрошенными следователем. Но Лекарский продолжал искушать. Вечером он позвонил мне и настоятельно повторил свою просьбу.
   «Лучше всего возле школы, где она учится, вам бы случайно встретиться», – сказал он.
   – Но вы понимаете, как это можно будет потом использовать для дискредитации защиты? – напомнил я ему слова Вадима. – Там нас увидят учителя, а также одноклассники.
   – Ничего они не заподозрят, – уверял Лекарский. – Будет хуже, если вы с ней встретитесь тайно. Тогда вы нарушите свои правила. А так – случайно встретились, случайно разговорились.
   Он, конечно, меня не убедил, но что-то сдвинул во мне. Я же не из корыстных побуждений, а ради выяснения истины встречусь с ней. Пусть в меня бросит камень тот, кому ради пользы дела не приходилось нарушать инструкцию. Единственное, что я отверг, – это «случайную» встречу. Такого рода случайность почему-то казалась мне отнюдь не мелким враньем.
   В школу, где училась потерпевшая Оля Реброва, я приехал в середине дня. Дежурная учительница отправила за ней какого-то первоклассника, бегавшего по коридору.
   Когда я увидел ее, спускавшуюся вниз по лестнице, я поразился произошедшей в ней перемене. Сейчас она показалась мне осунувшейся и побледневшей. Прежде мне приходилось видеть ее только однажды, в коридоре прокуратуры, когда она шла с родителями в кабинет Савельева.
   Краем глаза я заметил, как поднялся со стула какой-то крепкий высокий парень лет двадцати пяти, до этого читавший газету. Оля вопросительно, как бы спрашивая его разрешения, взглянула на него и только потом подошла ко мне. Вид был спокойный, доверчивый.
   – Вы адвокат Игоря? – спросила она негромко. – Мне Аркадий Валерьянович говорил о вас.
   – Верно, – сказал я. – Меня зовут Юрий Петрович.
   Парень подошел к нам ближе, пристально посмотрел мне в глаза, прежде чем протянуть руку.
   – Олег Григорьевич меня охраняет, – сказала Оля. – Его наняли мои родители.
   – Если можно, я хотел бы с вами поговорить, – сказал я ей.
   Олино лицо погасло, как если бы внутри у нее отключилась какая-то лампочка.
   – Ладно. Может, подождете, когда у меня закончится урок? А то я отпросилась на несколько минут.
   Я сел на скамью рядом с Олегом Григорьевичем, который продолжал меня внимательно разглядывать.
   – Возникли дополнительные обстоятельства, – сказал я ему. – Теперь скажите, если не секрет, почему вы ее охраняете. Были какие-то угрозы?
   – Именно так, – подтвердил он.
   – И давно охраняете?
   – Третий день, – ответил он. – Ее родители прибегли к помощи нашего охранного агентства после случившегося.
   – Вы можете сказать, кто именно ее шантажирует? И каким образом?
   – Звонили несколько раз по телефону. Какие-то подростки. Возможно, те самые, что на нее напали. Требовали забрать иск. Себя не называли. Причем звонили из автоматов, – сказал он и снова уткнулся в газету, кажется, это был «Коммерсант дейли».
   Час от часу не легче, подумал я. Вот он, хлеб адвоката. Собираюсь защищать насильника, хотя в защите нуждается его жертва. Хотя не исключено, что этим занимаются именно соучастники Игоря Бахметьева, которых до сих пор не нашли…
   Ко мне подошла пожилая учительница, седенькая, сухонькая, в пенсне.
   – Вы хотели поговорить с нашей ученицей Олей Ребровой, как мне передали? – спросила она.
   – Именно так, – кивнул я.
   – Может быть, чтобы вам здесь не мешали, вам лучше подняться наверх. Там есть свободный класс. А то сейчас закончатся уроки, здесь будет шумно, много ребят, сами понимаете, не дадут поговорить.
   Она протянула мне ключ.
   – Это от моего класса. Сорок вторая комната. Оля сейчас к вам туда придет.
   – Спасибо, – поклонился я. – А что вы можете о ней сказать, простите, не знаю вашего имени-отчества.
   – Зинаида Сергеевна, очень приятно, а вас как зовут?
   – Юрий Петрович Гордеев.
   – А насчет Олечки скажу – очень хорошая девочка.
   – Можно о ней сказать, что сама тянется к мальчикам, заигрывает с ними? – спросил я.
   – Ни в коем случае, – покачала она головой. – Скромница, отличница, при этом красивая девочка. Но есть и другие, уж поверьте, сорок лет в школе, кого только здесь не видела… Так что защищайте ее получше, Юрий Петрович, очень мы все, кто Олечку любит и знает, на вас рассчитываем.
   Такой учительнице нельзя врать, и я отвел взгляд.
   Она что-то почувствовала, смолкла, как бы припоминая, не сказала ли чего лишнего.
   – Ну… у вас работа, наверное, такая, – сказала она, замявшись. – Я понимаю…
   И отошла в сторону, потом оглянулась, как бы раскаиваясь, что дала мне ключи.
   – Я поговорю с ней наверху, в классе, – сказал я Олегу Григорьевичу, который все никак не мог оторваться от своей газеты. – Если не возражаете. Вестибюль – плохое место для разговора.
   – Пожалуйста, – он пожал плечами и снова внимательно посмотрел мне в глаза, как бы проверяя мои намерения. – А я вам не помешаю, если буду там присутствовать?
   – Мне – нет, ей, боюсь, помешаете. Дело весьма деликатное. Сами понимаете, какие могут возникнуть вопросы.
   – Покажите мне ваше удостоверение, – сказал он, сложив наконец свою газету. – На всякий случай.
   – Я понимаю, – кивнул я, показав ему все документы, какие у меня с собой были. И когда он снова спокойно развернул газетные страницы, как если бы взял на себя обязательство прочесть там все, от корки до корки, я почувствовал себя свободным.
   Оля уже ждала меня возле дверей с цифрой сорок два. Стояла неподвижно, глядя в пол, обнимая руками портфель. Милая, хрупкая девочка. Глядя на такую, у нормальных людей должно возникать желание защитить ее, уберечь от беды. Но это у нормальных людей.
   – Вы будете защищать Игоря? – спросила она, когда мы вошли в кабинет, кажется химический.
   – Это так, – кивнул я, – поэтому в любой момент ты можешь уйти. И вообще можешь со мной даже не начинать разговора.
   – Ну почему? – она пожала плечами. – Спрашивайте.
   – Оля, – спросил я, собравшись с духом, – а все-таки почему, узнав, что я защищаю Игоря, ты захотела со мной разговаривать? Тебе стало его жалко?
   Она снова пожала плечами.
   – Не знаю. Наверное, потому же, почему вы взялись его защищать.
   – Только это? – спросил я. – Я-то защищаю его потому, что я адвокат, профессия такая – защитник. А тебе почему жалко его и не жалко других?
   – Потому что они – подонки, – ответила она. – Я уже говорила вашему следователю Савельеву… Они затащили меня в кабину, а не Игорь… Там я была в бессознательном состоянии, ничего не соображала от боли и удушья. Но мне до сих пор кажется, что они его заставляли это делать. А следователь мне сказал, что для суда это несущественно. Что, если бы он не хотел, он бы не смог это сделать как мужчина… А он все равно это сделал, об этом говорит экспертиза… Ну вы понимаете, да? Еще он говорил, что я не могу знать, участвовал он или не участвовал в этом преступлении, поскольку была без сознания. А так оно и было, я ничего не соображала, было очень больно, я задыхалась, там было тесно, душно…
   Она заплакала.
   Я испугался: Олины слезы напомнили мне, что разговаривать с ней я не имею права. Что же делать? Савельев уже уволился из прокуратуры. Найти его можно, конечно. При желании. И кое о чем порасспросить.
   – Оля, Оля… Зачем же ты подписала протоколы дознания, если сомневалась насчет участия Игоря?
   – Я их почти не читала. Все время ревела, пока мне их показывали… И сейчас, как вспомню… А следователь и моих родителей убедил, и они ему тоже поверили. Так и получилось на бумаге, что Игорь был инициатором, сам специально меня вызвал на улицу. А теперь я из жалости его выгораживаю… Я думала, ладно, пусть пишет, а я выскажу свои сомнения на суде, понимаете? О том, что он не мог это сделать… Не верю, понимаете? Эти двое сбежали, а его схватили, когда соседи вызвали милицию.
   – Но ты действительно могла многого не знать и не видеть, если теряла сознание, – сказал я. – Откуда же у тебя это сомнение?
   – Для этого надо быть на моем месте, знать его. Я знаю, я ему нравилась. Но он не как другие, не пялился, не писал мне записок, и потом видно же, как парень к тебе относится, если на тебя не смотрит, краснеет, если к нему обращаешься… Скажите, если я заявлю на суде, что беременна от него, его отпустят? Как будущего отца нашего ребенка?