Уайтчепел-стрит — едва ли самое приятное место для прогулки, хотя немногочисленные следы недавнего благополучия спасают эту улицу от полного запустения, что царит на соседней Коммершиал-роуд. Все же нынешнее ее убожество, особенно в восточной части, будто бы отражает бесцветное существование обитателей этих мест, а серый сумрачный пейзаж угнетает душу путника. Но и самую долгую, скучную дорогу можно расцветить остроумной и ученой беседой; так и вышло, когда мы с моим другом Джоном Торндайком шли на запад по Уайтчепел-стрит, и долгий путь показался нам совсем коротким.
Мы только что посетили Лондонский госпиталь, где наблюдали необычный случай акромегалии , и по дороге назад обсуждали эту редкую болезнь, а также родственный ей гигантизм во всех их проявлениях, от подбородка девушек Гибсона до телосложения Ога, царя Васана .
— Было бы интересно, — заметил Торндайк, когда мы миновали Олдгейт-Хай-стрит, — вложить персты в гипофизарную ямку Его величества — после его смерти, разумеется. А вот, кстати, Хэрроу-элли; помните описание у Дефо: телега с мертвецами и ужасная процессия, спускающаяся по улице… — Торндайк взял меня под руку и повел по узкой аллее; на крутом повороте у паба «Звезда и змеевик» мы оглянулись. — Я никогда тут не хожу, — сказал он задумчиво, — но здесь как будто слышен звон колокола и горький плач возчика…
Он осекся: под аркой появились двое; они мчались в нашу сторону. Впереди бежала дородная еврейка средних лет, запыхавшаяся, растрепанная; за ней — прилично одетый молодой мужчина, встревоженный не меньше, чем его спутница. Когда они поравнялись с нами, последний, узнав моего коллегу, взволнованно обратился к нему:
— У меня вызов на освидетельствование: произошло убийство или самоубийство. Не могли бы вы помочь, сэр? Это мой первый вызов, я очень волнуюсь…
Тут женщина бросилась к своему спутнику и схватила его за руку.
— Скорее! — воскликнула она. — Не время болтать.
Ее лицо было бледным как мел и блестело от пота, губы дрожали, а руки тряслись; она смотрела на нас глазами перепуганного ребенка.
— Конечно, Гарт, — сказал Торндайк.
Мы последовали за женщиной, бешено расталкивавшей прохожих на своем пути.
— Вы здесь начали практику? — спросил Торндайк на ходу.
— Нет, сэр, — ответил доктор Гарт. — Я ассистент у судебного врача, но он сейчас на вызове. Как удачно, что вы согласились помочь, сэр.
— Ну-ну, — откликнулся Торндайк. — Я только хочу убедиться, что моя наука пошла вам впрок… Похоже, мы у цели.
Мы проследовали за нашей провожатой в переулок, где чуть впереди, у одного из домов, столпились люди. При нашем приближении они расступились. Женщина, за которой мы следовали, нырнула в дверь и бросилась вверх по лестнице с той же отчаянной скоростью, с какой бежала по улицам, но, не дойдя немного до конца пролета, вдруг остановилась и осторожно, на цыпочках преодолела последние ступени. На лестничной площадке женщина обернулась, чуть слышно прошептала: «Она там» — и, почти теряя сознание, опустилась на ступеньку.
Я взялся за ручку двери и взглянул на Торндайка. Он медленно поднимался, пристально разглядывая пол, стены и перила. Когда он дошел до площадки, я открыл дверь, и мы вошли в комнату. Жалюзи были опущены, и сначала в неверном тусклом свете мы не заметили ничего необычного. Маленькая бедно обставленная комната выглядела вполне опрятно и чисто, только на кресле была разбросана женская одежда. Постель казалась нетронутой, на ней едва виднелась фигура лежащей девушки; можно было бы подумать, что она спит, если бы не ее окаменевшее лицо и темное пятно на подушке.
Доктор Гарт осторожно прошел к постели, а Торндайк поднял жалюзи; яркий свет залил комнату, и молодой врач отшатнулся с искаженным от ужаса лицом.
— Господи! — воскликнул он. — Бедное дитя!
Лучи солнца осветили бледное лицо прелестной девушки лет двадцати пяти, мирное и безмятежное, прекрасное чистой, неземной красотой рано ушедшего из жизни существа. Ее рот был слегка приоткрыт, веки чуть приподняты, а изогнутые ресницы бросали тень на глаза; пышные темные волосы оттеняли прозрачную кожу.
Мой друг откинул одеяло от ее милого лица, столь спокойного, но одновременно и ужасного своею неподвижностью и восковой бледностью, — и мы увидели жуткую зияющую рану: шея девушки была почти рассечена надвое.
Торндайк смотрел на убитую со сдержанной жалостью.
— Убийство жестокое, — проговорил он, — и все же милосердное в своей жестокости, ведь она наверняка даже не проснулась.
— Чудовище! — выкрикнул Гарт, сжав кулаки и багровея от ярости. — Злобное трусливое животное! Он не уйдет от казни! Его повесят, клянусь! — Разгневанный юноша потрясал кулаками, а в глазах его блестели слезы.
Торндайк тронул его за плечо.
— Мы здесь именно для этого, Гарт. Доставайте блокнот, — сказал он, наклоняясь над телом убитой.
После этого дружеского замечания юный Гарт взял себя в руки, открыл блокнот и начал осмотр, а я тем временем по просьбе Торндайка занялся составлением плана комнаты, включая описание всех предметов и их расположение. Но я не переставал следить за передвижениями Торндайка и скоро забросил чертеж, наблюдая, как мой друг карманным ножом собирает какой-то порошок, который нашел на подушке.
— Что скажете? — спросил он, когда я подошел поближе, и указал лезвием ножа на нечто, напоминавшее белый песок; приглядевшись, я заметил, что такие же песчинки рассыпаны по всей подушке.
— Белый песок! — отозвался я. — Как он тут оказался? Что вы думаете?
Торндайк покачал головой. «Объяснениями займемся позже», — ответил он и достал из кармана металлическую коробочку, в которой всегда носил с собою необходимые предметы вроде покровных стекол, капиллярных трубок, воска для отливок и прочих «диагностических материалов». Из нее он извлек конвертик для семян и аккуратно сгреб в него ножом щепотку этого песка. Затем заклеил конверт и начал надписывать его, но тут раздался крик юного Гарта:
— Боже мой! Посмотрите, сэр! Убийца — женщина!
Одеяло он отбросил в сторону и теперь в ужасе смотрел на левую руку девушки. Убитая держала в руке тонкую прядь длинных рыжих волос.
Торндайк поспешно опустил конверт с образцом песка в карман, обошел прикроватный столик и склонился над телом, нахмурив брови. Пальцы убитой были сжаты не очень крепко, но когда попытались их разжать, оказалось, что они тверды, будто у деревянного манекена. Торндайк наклонился еще ниже и, вынув увеличительное стекло, исследовал прядь волос по всей ее длине.
— Здесь не все так просто, как кажется на первый взгляд, — заметил он. — Что скажете, Гарт?
Торндайк протянул лупу своему бывшему ученику, но тут дверь открылась и вошли трое. Первый был полицейский в чине инспектора, второй, по-видимому, — офицер уголовной полиции, а третий, несомненно, судебный врач.
— Это ваши друзья, Гарт? — спросил последний, глядя на нас с заметным неодобрением.
Мой друг кратко изложил причины нашего присутствия, на что судебный врач ответил:
— В таком случае, сэр, предоставим инспектору определить ваш locus standi здесь. Я не разрешал моему помощнику привлекать посторонних. Гарт, можете идти.
Судебный врач приступил к осмотру, в то время как Торндайк извлек карманный термометр, который он до того поместил под тело убитой, и снял показания.
Инспектор же не спешил воспользоваться полномочиями, на которые ему намекал судебный врач, потому что иметь под рукой специалиста всегда нелишне.
— Как вы думаете, сэр, сколько времени прошло с момента смерти? — спросил он учтиво.
— Примерно десять часов, — отвечал Торндайк.
Оба полицейских одновременно взглянули на часы.
— Значит, ее убили в два часа ночи, — сказал инспектор. — Что это, сэр?
В это время судебный врач, осматривавший тело, указал ему на прядь волос в руке убитой.
— Вот так так! — воскликнул инспектор. — Женщина! Должно быть, дама не из приятных. Найти ее будет нетрудно; не правда ли, сержант?
— Конечно, — сказал второй полицейский. — Теперь понятно, зачем убийце был нужен сундук у изголовья, да еще и подушка. Чтобы дотянуться, она встала на него. Она наверняка невысокая.
— А вот силы ей точно не занимать, — добавил инспектор, — ведь она чуть не отрубила голову этой злополучной девице.
Он подошел к изголовью и наклонился над зияющей раной. Потом провел рукой по подушке и стал что-то растирать в пальцах.
— О, да тут песок! Белый песок! Как он сюда попал?
Судебный врач и детектив-сержант устремились к нему, чтобы увидеть своими глазами, и все трое принялись обсуждать, что это может значить.
— Вы заметили песок, сэр? — спросил инспектор у Торндайка.
— О, да, — ответил тот. — Необъяснимо, не правда ли?
— Не могу вполне с вами согласиться, — заметил сержант. Сказав это, он подошел к умывальнику и удовлетворенно хмыкнул, а затем продолжил, благодушно глядя на моего коллегу: — Смотрите: вот очень простое объяснение. На умывальнике кусок грубого мыла, в которое добавляют белый песок, а раковина заполнена водой пополам с кровью. Значит, преступница смыла кровь с рук и отмыла нож — хладнокровия ей не занимать, заметьте, — именно этим мылом. Затем, вытирая руки, она подошла к изголовью кровати, и песок осыпался на подушку. Полагаю, здесь все ясно.
— Яснее не бывает, — отозвался Торндайк. — А как вы представляете себе последовательность событий?
Детектив-сержант оглядел комнату с самодовольным видом.
— Полагаю, — начал он, — девушка уснула за чтением. На столике у кровати лежит книга, а рядом стоит подсвечник, в котором остался только кусочек прогоревшего фитиля. Думаю, преступница тихо вошла в комнату, зажгла свет, поставила сундук с подушкой к кровати, встала на него и перерезала горло своей жертве. Та проснулась и схватила убийцу за волосы — впрочем, других следов борьбы не обнаружено, так что, без сомнения, несчастная девушка умерла почти мгновенно. Затем преступница вымыла руки и отмыла нож, поправила белье на постели и ушла. Вот как я это вижу; остается выяснить, как она проникла в дом незамеченной, как его покинула и куда направилась.
— Возможно, — заметил судебный врач, накрывая труп одеялом, — следует пригласить хозяйку дома и задать ей несколько вопросов.
Он бросил значительный взгляд на Торндайка, а инспектор кашлянул, прикрыв рот рукой. Но мой коллега остался глух к этим намекам. Он открыл дверь, после чего несколько раз повернул ключ в замке туда-сюда, вытащил его, пристально разглядел и вставил обратно.
— Хозяйка здесь, на лестничной площадке, — сообщил он.
Услышав это, инспектор вышел из комнаты, и мы все последовали за ним, чтобы послушать, о чем ему расскажет свидетельница.
— Итак, миссис Гольдштейн, — сказал полицейский, открывая блокнот. — Я хочу, чтобы вы рассказали все, что знаете об этом событии и о самой девушке. Как ее звали?
Хозяйка дома, к которой присоединился бледный и дрожащий мужчина, вытерла слезы и ответила срывающимся голосом:
— Бедную девочку звали Минна Адлер. Она была немка, приехала из Бремена года два назад. В Англии у нее не было друзей… то есть не было родных. Она работала официанткой в ресторане на Фенчерч-стрит, такая добрая, тихая, работящая девочка…
— Когда вы узнали, что случилось несчастье?
— Около одиннадцати. Я думала, она ушла на работу, как обычно, но муж увидел с заднего двора, что жалюзи у нее опущены. Я поднялась к ней, постучала, но никто не ответил, и тогда я открыла дверь, вошла и увидела… — тут несчастная женщина разразилась исступленными рыданиями — так ужасны были события того утра.
— Значит, дверь была не заперта. А обычно Минна ее запирала?
— Да, кажется, — всхлипнула миссис Гольдштейн. — Ключ всегда был в замке.
— А входная дверь утром была заперта?
— Просто прикрыта. Мы ее не запираем, потому что некоторые жильцы возвращаются поздно.
— А теперь скажите, не было ли у нее врагов? Кого-нибудь, кто хотел бы свести с ней счеты?
— Нет, что вы! У бедняжки Минны не было никаких врагов. Она не ссорилась, то есть по-настоящему не ссорилась, ни с кем, даже с Мириам.
— А кто это — Мириам? — спросил инспектор.
— С ней ничего и не было, — перебил спутник миссис Гольдштейн. — Они не ссорились.
— Просто слегка повздорили, не так ли, мистер Гольдштейн? — предположил инспектор.
— Просто не поделили кавалера, вот и все, — ответил мистер Гольдштейн. — Мириам немного ревновала. Ничего особенного.
— Конечно, конечно, мы все знаем, что юные девушки…
Сверху доносился звук шагов: кто-то медленно спускался к нам и в это самое мгновение показался на лестничной площадке. Увидев, кто это, инспектор замер, будто окаменев, и в комнате воцарилось гнетущее молчание. По лестнице шла крепко сбитая невысокая девушка, растрепанная, мертвенно бледная от ужаса, с безумным взглядом; волосы ее были огненно-рыжего цвета.
Не в силах сдвинуться с места, мы молча наблюдали, как это видение медленно к нам приближалось. Вдруг детектив-сержант проскользнул обратно в комнату и вернулся через несколько мгновений, держа в руке бумажный пакетик; переглянувшись с инспектором, он положил пакетик в нагрудный карман.
— Джентльмены, это моя дочь Мириам, о которой мы сейчас говорили, — сказал мистер Гольдштейн. — Мириам, эти джентльмены — полицейские и судебные врачи.
Девушка смотрела на нас, переводя взгляд с одного лица на другое.
— Значит, вы ее видели, — произнесла она сдавленным голосом. — Она ведь не умерла, нет?
Мириам задала вопрос тоном в равной степени умоляющим и безнадежным — так бы говорила потерявшая голову мать над трупом ребенка. Я почувствовал смутное беспокойство и невольно обернулся, ища Торндайка.
К моему удивлению, он исчез.
Тихо отойдя назад к ступеням, откуда был виден весь коридор, я посмотрел вниз и увидел, как мой друг пытается дотянуться до полки у входной двери. Встретившись со мной глазами, он поманил меня рукою; никем не замеченный, я спустился к нему. Когда я подошел, Торндайк заворачивал в папиросную бумагу три маленьких предмета, каждый отдельно, и я заметил, что обращается он с ними с необыкновенной осторожностью.
— Не хотелось бы, чтобы эту девицу арестовали, — сказал он, бережно кладя три маленьких свертка в свою коробочку. — Пойдемте.
Он бесшумно открыл дверь и подвигал задвижку туда-сюда, тщательно изучая засов.
Я взглянул на полку за дверью. Там стояли два плоских фарфоровых подсвечника, в одном из которых, когда мы входили, я случайно заметил огарок свечи, и мне хотелось посмотреть, не его ли забрал сейчас Торндайк. Но нет, огарок был на месте.
Я вышел вслед за моим коллегой на улицу, и некоторое время мы шли, не заговаривая друг с другом.
— Вы, конечно, догадались, что сержант завернул в бумагу, — сказал Торндайк наконец.
— Да. Волосы, которые были в руке убитой; я подумал, что было бы лучше оставить их на месте.
— Несомненно. Вот так благонамеренные полицейские и уничтожают улики. В данном случае это не имеет большого значения, но в любом другом это стало бы роковой ошибкой.
— Вы собираетесь участвовать в расследовании? — спросил я.
— Зависит от обстоятельств. Я собрал некоторые улики, но пока не знаю, пригодятся ли они. Также не знаю, отметила ли полиция те же факты, что и я, но, само собой, сделаю все, что требуется, чтобы оказать помощь властям. Это мой гражданский долг.
Поскольку приключения этого утра отняли у нас немало времени, нам требовалось незамедлительно отправляться каждому по своим делам; пообедав на скорую руку в кафе, мы расстались, и я увиделся с моим коллегой, только когда вернулся домой к ужину после работы.
Я нашел Торндайка за столом. Мой друг работал: перед ним стоял микроскоп, на предметном стекле которого лежал какой-то порошок, подсвеченный через конденсорную линзу; открытая коробочка для образцов лежала тут же, и Торндайк был занят тем, что выдавливал из тюбика густую белую замазку на три крошечные восковые отливки.
— Полезнейшая вещь этот «Фортафикс», — заметил он. — Дает отличные слепки без возни с гипсом, что особенно удобно, если предмет маленький, вроде вот этих. Кстати, если вы желаете узнать, что же было на подушке у погибшей девушки, просто посмотрите в микроскоп. Прекрасный образец.
Я заглянул в микроскоп. Действительно, образец был прекрасен, и не только с точки зрения качества препарата. В нем были перемешаны прозрачные кристаллики кварца, иголочки будто бы из стекла, источенные водой кусочки кораллов, а также множество прелестных крошечных раковинок; одни напоминали тонкий фарфор, другие — венецианское стекло.
— Это же фораминиферы! — воскликнул я.
— Да.
— То есть это все-таки не белый песок?
— Безусловно, нет.
— А что же?
Торндайк улыбнулся.
— Джервис, это послание доставлено нам со дна моря — со дна восточной части Средиземного моря.
— И вы можете его прочесть?
— Думаю, да, — ответил Торндайк, — а скоро, я надеюсь, буду в этом уверен.
Я снова посмотрел в микроскоп и задумался: что же за послание эти крохотные раковинки передали моему другу? Глубоководный песок на подушке убитой женщины! Что может быть более неуместным? Какая может быть связь между омерзительным преступлением, совершенным в восточном Лондоне, и дном «моря без приливов »?
Тем временем Торндайк выдавил еще замазки на свои кусочки воска (я решил, что именно их он на моих глазах так осторожно заворачивал в бумагу); затем положил один из них на стеклянную пластину замазкой вверх, а два других поставил вертикально по обе стороны первого. После этого, выдавив новую порцию своей смеси — видимо, чтобы соединить все три предмета, — он осторожно поместил все это в шкаф, положив туда же конверт с песком и предметное стекло микроскопа с препаратом.
Он как раз запирал шкаф, когда раздался резкий стук дверного молотка, и мой друг поспешил к двери. На пороге стоял мальчишка-посыльный с грязным конвертом в руках.
— Я не виноват, что так долго, сэр, — сказал он. — Мистер Гольдштейн столько возился.
Торндайк раскрыл конверт и, вытащив листок бумаги, быстро, нетерпеливо просмотрел его под лампой; и, хотя лицо его осталось невозмутимым, словно каменная маска, я был совершенно уверен: в этой бумаге содержался ответ на какой-то его вопрос.
Посыльный удалился, довольный вознаграждением, а Торндайк, повернувшись к книжным полкам, задумчиво пробежал по ним взглядом и остановился на томике в потрепанной обложке в самом углу. Он снял книгу, раскрыл и положил на стол; я заглянул в нее и с удивлением обнаружил, что напечатана она на двух языках: с одной стороны на русском, а с другой, как мне подумалось, на древнееврейском.
— Ветхий Завет на русском и идише, — пояснил Торндайк, видя мое изумление. — Надо дать Полтону сфотографировать пару страниц в качестве образца шрифта… Это почтальон или посетитель?
Оказалось, пришел почтальон, и Торндайк, посмотрев на меня значительно, вынул из ящика для писем синий казенный конверт.
— Думаю, это ответ на ваш вопрос, Джервис, — сказал он. — Да, это повестка на дознание от коронера, и весьма вежливое письмо: «Прошу извинить за беспокойство, но в сложившихся обстоятельствах иного выбора не оставалось…» Конечно, не оставалось. «…Доктор Дэвидсон назначил вскрытие на завтра на четыре часа пополудни, и я был бы рад, если бы вы могли присутствовать. Морг находится на Баркер-стрит, рядом со школой». Что ж, полагаю, мы должны пойти, хотя Дэвидсон наверняка будет возмущаться, — и он удалился в лабораторию, захватив с собой Ветхий Завет.
Назавтра мы пообедали у себя, а потом, подвинув кресла к огню, раскурили наши трубки. Торндайк погрузился в раздумья: сидя с блокнотом на коленях и глядя сосредоточенно на огонь, он время от времени делал заметки карандашом, как если бы готовил тезисы для дискуссии. Полагая, что мысли его были заняты убийством в Олдгейте, я решился задать вопрос:
— У вас есть вещественные доказательства, чтобы предъявить коронеру?
Он отложил блокнот.
— У меня в распоряжении, — сказал он, — есть важные вещественные доказательства, но они не связаны между собой и будут не вполне достаточны. Если я, как мне хочется надеяться, смогу связать их в единое целое до суда, то они будут обладать немалой силой… А вот и мой бесценный помощник с инструментами для исследования, — он с улыбкой повернулся навстречу Полтону, как раз вошедшему в комнату; хозяин и слуга обменялись дружескими взглядами, говорившими о взаимопонимании. Отношения Торндайка и его помощника не переставали меня умилять: с одной стороны — верная, беззаветная служба, а с другой — искренняя привязанность.
— Мне кажется, вот эти подойдут, сэр, — сказал Полтон, передавая хозяину картонную коробочку, похожую на футляр для игральных карт. Торндайк снял крышку, и я увидел, что ко дну коробочки прикреплены желобки, а в них вставлены две фотографические пластинки. Это оказались в высшей степени необычные снимки: первый — копия страницы Ветхого Завета на русском, второй — копия страницы на идише. При этом буквы были белые на черном фоне; они занимали только середину снимков, оставляя широкие черные поля. Обе карточки были приклеены на плотный картон в двух экземплярах — с лицевой и обратной стороны.
Торндайк показал их мне с заговорщической улыбкой, осторожно держа пластинки за края, а потом поместил обратно в коробку.
— Как вы видите, мы делаем маленький экскурс в филологию, — произнес он, кладя коробочку в карман. — Но нам пора, чтобы не заставлять Дэвидсона ждать. Спасибо, Полтон.
Окружная железная дорога быстро перенесла нас на восток, и мы сошли на станции «Олдгейт» на целых полчаса раньше назначенного срока. Несмотря на это, Торндайк поспешил вперед, но не направился в сторону морга, а зачем-то свернул на Мэнсел-стрит, сверяя по пути номера домов. Его, кажется, особенно интересовал ряд домов справа, некогда красивых, но покрытых копотью; подойдя к ним поближе, он замедлил шаг.
— Вот прелестный осколок старины, Джервис, — заметил он, указывая на грубо расписанную деревянную фигурку индейца рядом с дверью старомодной табачной лавочки. Мы остановились посмотреть, но тут открылась боковая дверь. Из нее вышла женщина и принялась оглядываться по сторонам.
Торндайк немедленно пересек тротуар и обратился к ней, по-видимому, с вопросом, поскольку я услышал ее ответ: «Обыкновенно он приходит точно в четверть седьмого, сэр».
— Спасибо, я запомню, — сказал Торндайк и, приподняв шляпу, споро зашагал прочь, сразу свернув в переулок, по которому мы и дошли до Олдгейта. Было уже без пяти минут четыре, и поэтому мы прибавили шагу, чтобы не опоздать в морг к назначенному времени; но, хотя мы вошли в ворота под бой часов, доктор Дэвидсон уже снимал фартук, собираясь уходить.
— Извините, я не мог вас ждать, — сказал он, даже не пытаясь делать вид, что говорит правду, — но post-mortem в таком деле — просто фарс; вы видели все, что можно было увидеть. Но тело еще здесь, Гарт пока его не убрал.
Он коротко попрощался и ушел.
— Я должен извиниться за доктора Дэвидсона, сэр, — сказал Гарт раздосадовано; он сидел за столом и что-то записывал.
— Не стоит, — ответил мой друг. — Не вы учили его манерам. А здесь я справлюсь сам, мне нужно только уточнить пару деталей.
Мы с Гартом поняли его намек и остались у стола, а Торндайк, сняв шляпу, прошел к длинному секционному столу и наклонился над телом жертвы этой ужасной трагедии. Некоторое время он не двигался, сосредоточенно рассматривая тело — несомненно, в поисках синяков и других следов борьбы. Затем нагнулся еще ниже и тщательно исследовал рану, особенно у краев разреза. Вдруг он придвинулся совсем близко, как будто что-то привлекло его внимание, потом вынул увеличительное стекло, взял маленькую губку и обтер ею обнажившийся выступ позвонка. Он снова дотошно осмотрел это место через лупу, после чего с помощью скальпеля и зажима вытащил что-то, осторожно сполоснул этот предмет и еще раз рассмотрел через лупу, держа его на ладони. Затем, как я и ожидал, он достал свою «коробочку для улик», вынул из нее конвертик, опустил в него этот крошечный предмет, надписал конверт и положил его обратно.
— Кажется, я увидел все, что хотел, — сказал он, кладя коробочку в карман и надевая шляпу. — Встретимся завтра утром на дознании у коронера.
Он пожал руку Гарту, и мы вышли на относительно свежий воздух.
Под разными предлогами Торндайк оставался в окрестностях Олдгейта до тех пор, пока церковный колокол не пробил шесть, и тогда он направился к Хэрроу-элли. Не спеша, с задумчивым видом он прошел по этой узкой извилистой улице параллельно Литл-Сомерсет-стрит и вышел на Мэнсел-стрит, так что ровно в четверть седьмого мы оказались перед той самой табачной лавочкой.
Торндайк бросил взгляд на часы и остановился, настороженно глядя вперед. Через мгновение он достал из кармана свою картонную коробочку и вытащил те самые снимки, которые уже успели повергнуть меня в совершенное изумление. Теперь, судя по выражению его лица, они и самого Торндайка изумляли не меньше; он поднес их к глазам и рассматривал, нахмурясь и постепенно пятясь к подъезду рядом с лавкой. Тут я заметил какого-то человека, который приближался к нам и разглядывал Торндайка с некоторым любопытством и одновременно с заметной неприязнью. Это был молодой мужчина очень маленького роста, крепко сбитый, по виду еврей-иммигрант; лицо его, от природы мрачное и не располагающее к себе, было изрыто оспинами, отчего казалось еще безобразнее.