Фриш Макс. Санта Крус

   Слуга. Какую им заблагорассудится. Совсем нетрудно, ваша милость, быть смелым, когда дошел до точки.
   Эльвира. Я ценю правду.
   Слуга. Даже когда она неприлична? Он, видимо, немало повидал на своем веку.
   Эльвира. Например?
   Слуга. И в тюрьме сидел.
   Эльвира. В тюрьме?
   Слуга. Тут замешана женщина, я думаю...
   Эльвира. Он был в тюрьме, ты говоришь?
   Слуга. Он так сказал.
   Эльвира. Замечательно!
   Слуга. Его хотели повесить, я думаю.
   Эльвира. Замечательно, просто замечательно.
   Слуга. Что же здесь замечательного, ваша милость?
   Эльвира. Что? (Снова поворачивается к клавикордам). А то, что человек, который недоволен своей судьбой, на этом примере сможет кое-чему научиться - вот что. (Трогает клавикорды)
   Слуга. (хочет уйти, но замечает в дверях гостя) Гость, ваша милость.
   Эльвира. А! Разве уже был гонг... (Поворачивается, чтобы идти навстречу гостю, но останавливается, увидев его).
   Пелегрин. Добрый вечер, Эльвира.
   Эльвира. Пелегрин?!
   Пелегрин. Я приглашен на ужин, если не ошибаюсь.
   Эльвира. Пелегрин...
   Молчание.
   Пелегрин. Не пугайся, Эльвира, я скоро уйду, у меня не много времени.
   Молчание.
   Вы прекрасно живете, я всегда так и думал... Вот только это полено... мне кажется, лучше задвинуть его подальше в камин, ты позволишь?.. (Берет кочергу) Ты удивлена, Эльвира, что я появился здесь, в этих невероятных местах... Я был болен, у меня была лихорадка, такая, что казалось, будто черти тянут из меня жилы. И вот я снова здоров. Бывает же: здоровее, чем когда-либо!.. (Выпрямляется) На Кубе меня дожидается одна ферма, всеми забытая, опустевшая, выгоревшая ферма. Я буду выращивать на ней фрукты: ананасы, персики, сливы, инжир, виноград. Корабль отходит через месяц, а через год, Эльвира, я пришлю вам свой собственный кофе!
   Эльвира, стоявшая до сих пор молча и неподвижно,
   как статуя, вдруг поворачивается, подбирает юбку и
   решительно устремляется прочь.
   Куда же ты? Я не хотел тебя пугать... Ага, вот и ваша дочка. (Останавливается перед фотографией.) Ты похожа немного на мать. Глаза, как у серны. Может быть, она теперь плачет от гнева, твоя мать, - я напомнил ей о вещах, о которых тебе вовсе не следует знать, умнее от этого не станешь, а главное - жизнь коротка, вот в чем вся штука. (Оглядывается кругом). А, книги... (берет одну из них в руки) Когда-нибудь, не знаю только, когда, я все вас прочту, о вы, чудесные соты, со следами воска на страницах, на которых оседает разум столетий.
   Появляется Барон; он явно озабчен появлением
   своего гостя, который, ничуть не смущаясь,
   продолжает листать книгу.
   Барон. Желаю здравствовать.
   Пелегрин. И вам того же... Ваша милость тоже, по-видимому, любитель гравюр? У вас прелестное собрание.
   Барон. Жена появится сию минуту.
   Пелегрин. Вы думаете?
   Барон. Мне сказали, что вы уже около недели в нашем доме, вас задержал снег.
   Пелегрин. И снег тоже.
   Барон. У нас редко бывает столько снега.
   Пелегрин. Когда-то и я собирал... индейские головы, в Америке. Черт знает, как им это удается, но величиной они вот такие - с кулак, натуральные человеческие головы. Мертвые, конечно. Но безупречной сохранноти мясо, кожа, глаза, волосы, даже черты лица - только в уменьшенном размере. На ферме, где я тогда работал, у мен был целый набор таких голов, их можно было дежать в руке, как клубни картофеля. Но однажды меня разозлили жещины, и я покидал в их все головы, так что ни одной не осталось. (Смеется). Почему вы так смотрите на меня?
   Барон. Мне кажется, мы уже где-то виделись...
   Пелегрин. Правда?
   Барон. Не знаю, помните ли вы меня...
   Входит слуга.
   Слуга. Ее милость просят ее извинить. У нее мигрень, она говорит, или что-то с желудком.
   Барон. Спасибо.
   Слуга уходит.
   Сядем!
   Пелегрин. Мне кажется, это было на Санта Крусе... Спасибо... Это было на Санта Крусе, в том проклятом кабачке, где у меня украли серебряный амулет!
   Барон. Кто, я?
   Пелегрин. Негры! Помните негра, который продавал устрицы? Я и сейчас утверждаю, что они воняли... Спасибо... Я ждал вас тогда на нашем корабле, вы ведь сказали, что поедете с нами? Корабль с красным вымпелом, помните?
   Барон. Отлично помню.
   Пелегрин. "Виола."
   Барон. Виола?!
   Пелегрин. Да, попутешествовали мы тогда! Под Мадагаскаром нас взяли французы и нацепили наручники. Девять недель мы сидели в тюрьме и грызли ногти, жрали плесень на стенах! К счастью, я заболел, остальных сослали на галеры. Ведь мы пираты! Меня должны были послать вслед за ними, но сначала отвезли в госпиталь. Больничная сестра дала мне свою кровь... Да, она закатала белый рукав, села и дала мне свою кровь. Потом я спрыгнул с мола и поплыл. Понимаете, я все плыл и плыл, а во мне была кровь той сестры, была лунная ночь, на рейде стояло голландское грузовое судно, и я уже слышал, как на нем поднимали якорь. Но простите.
   Барон. За что же?
   Пелегрин. Я все болтаю, не даю вам рта раскрыть.
   Барон. Я слушаю...
   Пелегрин. К тому же вы не едите. Это невежливо с моей стороны.
   Барон. Я слушаю с интересом. Правда! Пусть вас не смущает мое любопытство к тому, что мне не удалось испытать в жизни.
   Пелегрин. Давайте чокнемся!
   Чокаются.
   За вашу супругу!
   Пьют.
   Потом мы добрались до Гавайи.
   Они собираются приступить к еде, но внезапно
   раздается музыка. Они прислушиваются, смотрят друг
   на друга, встают, не выпуская салфеток из рук,
   пытаются понять, откуда доносится музыка.
   Барон. Что бы это значило?
   Пелегрин. Музыка...
   Барон. Откуда?
   Пелегрин. Они всегда это пели, матросы, эти загорелые дьяволы с глазами кошек, когда мы ночами валялись на палубе и не могли уснуть от жары - в такие ночи, в те безветренные ночи...
   Барон. Что бы это значило?
   В дверях появляется юная девушка.
   Виола. Отец...
   Барон. Что случилось?
   Виола. Не знаю.
   Барон. Что-то случилось...
   Виола. Мама плачет и не говорит, почему.
   Барон. Позвольте представить - наша дочь.
   Пелегрин. Здравствуй.
   Барон. Виола.
   Пелегрин. Виола?
   Сцена погружается в темноту, но музыка не
   смолкает, пение матросов слышится все ближе и
   ближе
   АКТ ВТОРОЙ
   Палуба.
   Ночь. Кругом лежат матросы и поют известную по
   первому акту песню. Внезапно она обрывается.
   Первый. Ветер заствляет себя ждать.
   Второй. Ветер не торопится...
   Третий. Наши бочки адски воняют!
   Первый. Месяц повис над морем, словно серебряный гонг.
   Второй. А по-моему, он похож на фонарь, подвешенный к мачте...
   Третий. Педро! Педро!
   Первый. Он спит. О и оков не чувствует, когда спит.
   Третий. Педро, эй!
   Педро. Не сплю я.
   Третий. Что нового в стране небылиц, Педро?
   Педро. Ведь вы не верите мне, ни одному моему слову, и все-таки заставляете меня рассказывать снова. Вы, злобный сброд, вы заковали меня, потому что я говорю правду!
   Третий. Не шуми, приятель...
   Педро. Кто заставил меня три ночи лежать на животе, чтобы я не видел звезд?
   Третий. А не говори нам того, чего не бывает. Например: звезды поют. А кто это слышал? Ты все лжешь. Поэтому тебя и заковали.
   Педро. Раз то, что я говорю, ложь, зачем же вы заставляете меня снова рассказывать? Зачем вы меня слушаете?
   Первый. Затем, что нам скучно...
   Педро. А почему вам скучно?
   Второй. Он поэт! Оставь его.
   Третий. Вот этого-то проклятого трепа я и не выношу! Болтает том, чего не увидишь. Ну ладно! Помаешься ты у нас, пока мы не убедимся, что хоть в одной твоей истории есть доля правды! Тогда и освободим тебя.
   Педро. Когда увидите, что все это правда?
   Третий. И ни секундой раньше! Не смейся!
   Педро. Когда вы еще это увидите, вы, слепцы! Вы, с вашим неизлечимым всезнайством и самодовольтвом; вы, ничтожная толпа, с вашей бесстыдной наглостью, пустотой и скукой, вы ничто, вы бездонная бочка, вы толпа!..
   Смех и шум
   Ничего я вам не буду рассказывать! Ничего!
   Третйй. Вношу предложение - три дня без хлеба.
   Второй. И три дня без воды.
   Все Принято.
   Голос где-то в другой части корабля поет песню.
   Педро. Семнадцать лет назад, говорю я, на этом самом месте он похитил девушку по имени Эльвира, девушку, говорю я, и отнес ее в каюту, там все и случилось...
   Второй. Что?
   Педро. Сменадцать лет назад...
   Третий. Все ложь, выдумка и ложь!
   Педро. Теперь она замужем за одним бароном, живет с ним в замке, далеко отсюда, на той стороне земного шара, там, где теперь зима. Мы не можем уснуть от жары, а там, представьте себе, они греются у камина, барон и его жена. Они не знают, о чем говорить, - так долго уже длится их брак. Входит слуга. "Что случилось?" - спрашивает барон. "В доме бродячий певец". Они приглашают его на ужин, изнывая от скуки, а когда баронесса его видит, как вы думаете, что она делает?
   Первый. Да о ком идет речь?
   Педро. О нашем капиттане! О ком же еще...
   Третий. Все ложь, выдумки и ложь.
   Педро. Как вы думаете, что делает баронесса, когда видит, кто поднимается из полуподвала в зал их фамильного замка? Она поворачивается, и, не говоря ни слова, уходит.
   Первый. Почему же?
   Педро. Барон и Пелегирн остаются вдвоем за столом, они едят и пьют, болтают о былых временах и вдруг слышат музыку..."Что бы это значило? - спрашивает барон. - Что бы это значило?"
   Второй. Ну и?
   Педро. Конечно, то была песня, которую мы только что пели, что ж еще!
   Второй. Не может быть!
   Педро. Против памяти бессильны любые расстояния, друзья мои. Баронесса слышит нашу песню, даже если она лежит на другом конце света, там, где теперь зима, где идет снег. Она лежит в спальне фамильного замка, плачет, бедняжка, в подушку и, как верная жена, гонит от себя воспоминания о том, что случилось здесь, в каюте, семнадцать лет назад...
   Первый. Представляю себе!
   Второй. Как верная жена!
   Педро. Лишь иногда во сне...
   Третий. Все ложь, выдумки и ложь!
   Педро. Лишь иногда во сне он снова приходит, тот соблазнитель, дерзкий, как тогда, юный, как тогда... Ночь тогда была такая же, как сегодня, - на небе серебряный путь луны, - и вот он снова похищает ее, во сне, ей снится, что она снова девушка и вновь теряет невинность...
   Второй. Здорово! Вы слышали, что снится баронессе? Что она теряет невинность!
   Первый. Нет ничего лучше невинности и страсти...
   Третий. Ложь, наглая ложь!
   Педро. Тихо...
   Третий. Ложь, говорю я, ложь!
   Педро. Вот они идут - сзади...
   Появляются Эльвира, в шелковой ночной рубашке, и
   Пелегрин - такой, каким он был семнадцать лет
   назад.
   Пелегрин. Еще ступенька.
   Эльвира. Мне никак нельзя оступиться, иначе я проснусь.
   Пелегрин. Я держу тебя.
   Спускаются.
   Педро. Мне жаль барона, который ничегошеньки не видит, глядя на лоб своей жены...
   Пение прекращается.
   Пелегрин. Встать, эй, вы, живо! Околачиваетесь здесь, да распеваете, и никто не встанет, когда я иду. Что это значит? Раскачивайтесь-ка побыстрей, поднять паруса! Мы выходим в море. Или вы спите?
   Матросы нехотя поднимаются.
   Выходим в море. Сейчас же! Понятно?
   Матросы принимаются за работу. Только скованный
   Педро остается лежать в темноте.
   Эльвира. Это и сеть ваш корабль?
   Пелегрин. Да, "Виола"
   Эльвира. "Виола"?
   Пелегрин. Жалкая посудина, что и говорить! Мы захватили ее совсем недавно около Марокко. Вся их команда напилась мертвецки, нам это недорого стоило всего трех человек. Большего она и не стоит, но этого достаточно, чтобы выйти в море с Эльвирой, в море, где нет ничего, кроме воды и луны...
   Эльвира. Здесь ты назвал меня красивой.
   Пелегрин. Ты красива, Эльвира.
   Эльвира. Ты сказал это по-другому... тогда.
   Пелегрин. Эльвира, представь себе раковину, каких не бывает на самом деле, о каких можно только мечтать - так она красива. Можно объездить все морские побережья, вскрыть тысячи, сотни тысяч раковин, и ни одна из них не будет такой же красивой, как та, о которой можно только мечтать, ни одна не будет красива так, как ты, Эльвира!
   Эльвира. О Пелегрин! (Теряет равновесие).
   Пелегрин. (поддерживает ее, усаживает на бочку.) Егу!
   Эльвира. Мне не холодно. Совсем нет!
   Пелегрин. Егу!
   ьльвира. Я не хочу, чтоб они приносили красный ковер.
   Пелегрин. Егу! Черт возьми, куда он запропастился? Егу!
   Эльвира. Я не хочу пить. Я больше никогда не буду пить ваше желтое вино, никогда! Слышишь Пелегрин? Я не хочу...
   Входит молодой малаец.
   Пелегрин. Принеси нашей гостье ковер. Принеси фруктов, вина, яств - все самое лучшее, что у нас есть.
   Малаец уходит.
   Смех разбирает меня, как вспомню твоего отца! Такой строгий господин! Завтра, когда он, как обычно, встанет с постели, я наказал слуге, чтобы тот сказал: "Вон там вдали, - так скажет ему слуга, - видите кораблик с красным вымпелом?" Он ответит: "Я ничего не вижу". И слуга скажет: "О, теперь и я не вижу!.."
   Эльвира. Бедный отец, мне жаль его, он так страдает из-за меня.
   Пелегрин. Не всякому человеку можно сказать: моя дочь жемчужина, а ты, бродяга, недостоин и взглянуть на нее! "А где она?" - спрашиваю. "Не твое дело, - рычит он, - она помолвлена..."
   Эльвира. Он был прав.
   Пелегрин. "Она помолвлена, - сказал он, и гордость, о, какая гордость скривила его губы, - с одним аристократом, с бароном!"
   Эльвира. В самом деле, Пелегрин...
   Пелегрин. В самом деле: уже тринадцать недель я мчусь к тебе.
   Раздаются неразборчивые крики.
   Эльвира. Что это?
   Пелегрин. Они распустили паруса. Четкая работа. Держу пари как только исчезнет луна, появится ветер! А завтра, когда ты проснешься, будет утро, полное ликующего солнца, утро, полное лазури и ветра, утро без берегов, без границ...
   Эльвира. Я знаю, Пелегрин, Каким оно будет, - ведь оно уже было.
   Малаец вносит корзину с фруктами, живописную, как
   на полотнах Тициана.
   Боже мой, боже мой!
   Пелегрин. Я считаю, нам не стоит скучать до наступления утра. Люблю фрукты! Они учат меня благочестию. Фрукты, по-моему, удались господу, как ничто... Спасибо, Егу.
   Малаец уходит.
   Люблю малого. Он ходит, словно не касаясь пола, взгляд у него печальный, как у зверя, голос - бархатный, особенно когда он смеется... (поднимает бокал, чтобы чокнуться) За наше здоровье!
   Эльвира. Я не буду пить.
   Пелегрин. Вино превосходное. Нужно отдать должное французам...
   Эльвира. Никогда больше, Пелегрин, никогда!
   Пелегрин. Почему же? (Поднимает бокал.) Чокнемся, пока оно не пролилось!
   Эльвира не шевелится.
   В такую ночь опаснее пренебрегать вином, чем его пить.
   Эльвира. Как это?
   Пелегрин. Мне может показаться, что девушка чего-то боится. Но чего, буду думать я, чего? Мужчину это может натолкнуть на отчаянные мысли, а потом, в конце концов, раз ты не пьешь, мужчина подумает, что те же мысли и у тебя в голове.
   Эльвира берет бокал.
   За наше здоровье! (Пьет).
   Эльвира. (Смотрит в бокал). Почему мне все это снится? И часто. Я точно знаю, потом ты меня бросишь, ты поведешь себя как подлец. Я знаю, потому что все это уже было. Много лет тому назад. И все это прошло, прошло навсегда, и все-таки никак не кончится. Потом я выйду замуж за барона. Даже смешно, как мне все это знакомо, до мелочей - я лежу в спальне нашего замка, а он, добрый, славный, поднимается по лестнице, входит, смотрит на мое лицо, объятое сном, - в эту самую минуту!..
   Входит матрос, несущий вахту.
   Матрос. Господин капитан!
   Пелегрин. Что тебе нужно, собака?
   Матрос. Там корвет!
   Пелегрин. Где?
   Матрос. Сзади по борту.
   Пелегрин. Ну и что же?
   Матрос. Мы без флага, они приняли нас за пиратов...
   Пелегрин. Может быть.
   Матрос. Они обстреляют нас, едва рассветет.
   Эльвира. Обстреляют?
   Пелегрин. (Опоржнив бокал и выбросив его за борт.) Разумеется, они нс обстреляют. Порядок прежде всего. Чего ж им еще делать на этой земле... Поднять всех по тревоге, расставить по местам! Я сам буду на мостике, если дойдет до дела!
   Матрос. Слушаюсь (Уходит).
   Пелегрин. Пойдем в каюту, Эльвира. Да поможет нам луна тем, что спрячется в тучах. Нам не впервой уходить от них!
   Эльвира. Я не пойду в каюту, Пелегрин.
   Пелегрин. Но почему?
   Эльвира. Никогда больше, Пелегрин, никогда!
   Пелегрин. Что это значит? Я не понимаю...
   Эльвира. Я не пойду в каюту! Ни за что на свете!
   Пелегрин. Там лучше всего, поверь мне, всего спокойнее. Там ты найдешь ложе, единственное на всем корабле, а когда все будет позади, я разбужу тебя!
   Эльвира. А потом?
   Пелегрин. Здесь может быть опасно. Тебе не место на палубе! Я ведь знаю этих идиотов, пристроившихся по нашему курсу, - они свирепо завидуют чужой жизни, потому что у них нет своей собственной...
   Эльвира стоит неподвижно.
   Почему ты так пристально смотришь на меня?
   Эльвира. Я снова верю тебе, как тогда.
   Пелегрин. Веришь чему?
   Эльвира. Потом, когда я вспоминала об этой ночи, мне всегда казалось, что то была хитрость с твоей стороны, коварный план эта каюта и все - самый что ни на есть подлый расчет.
   Пелегрин. Нам нужно уйти, Эльвира, заклинаю тебя!
   Эльвира. О Пелегрин...
   Пелегрин. В каюте ты будешь надежно укрыта. И одна.
   Эльвира. Я ведь знаю, Пелегрин, что было в каюте семнадцать лет назад, когда кончилась стрельба... (Вскрикивает) Боже мой! Что это за человек лежит здесь в оковах.
   Педро. Это я.
   Пелегрин. Педро?
   Педро. Что поделать, господин, они опять заковали меня!
   Эльвира. Великий боже, нас подслушали...
   Пелегрин. Это всего лишь поэт, которому никто не поверит, если он станет болтать... Пойдем, Эльвира, пойдем! Спустимся в каюту, там ты будешь надежно укрыта.
   Слышен пушечный выстрел.
   А, они загромыхали уже, эти кретины на страже порядка.
   Эльвира. (падает в его объятия). Почему, почему мне все еще снится это?
   Пелегрин уносит ее в каюту.
   Педро. А барон ничегошеньки не видит - на лбу своей спящей жены.
   АКТ ТРЕТИЙ
   В замке.
   За столом сидит писарь. На полу - чемоданы. Около
   них - слуга.
   Писарь. Уже заполночь.
   Слуга. Не знаю, что и подумать...
   Писарь. Семнадцать лет я на службе, и никогда никаких капризов, никаких причуд. Все шло своим чередом - свободный вечер, ночной сон, человеческое достоинство. Вчера еще, когда я сидел за этим столом, я мог об заклад побиться, что наш барон человек разумный, порядочный, умеющий ценить такого писаря, как я. Сколько раз я говорил ему: если понадобиться, ваша милость, я буду работать и ночью - и можно было не опасаться, что он злоупотребит моим рвением.
   Слуга. Тсс! (Прислушивается). Это бродячий певец.
   Писарь. И он тоже еще не спит?
   Слуга. Я его встретил, когда тащил чемоданы из кладовки. Хотел показать ему его комнату, но он поблагодарил и отказался, сказал, что не хочет спать, ему жаль времени, он сбирается посмотеть картины.
   Писарь. Вот баранья голова. (Зевает.)
   Слуга. Знаете, что я думаю?
   Писарь. Велели писать письмо, это среди ночи-то.
   Слуга. Во всем виноват этот бродяга. Я так думаю. Все началось с того, что у госпожи заболел живот. Потом они пили до самой ночи, барон и он. Кололи орехи - там целая гора шелухи! и все пили...
   Писарь. Я замерз как собака.
   Слуга. Разве может человек, у которого замок, жена, ребенок, просто так взять и уехать? Послезавтра праздник, придут арендаторы, кто будет говорить с ними? Пусть мне ответят - кто? А что будет с быками? И кто будет платить мне жалованье? Не верю, чтобы барон мог уезхать так просто, как будто в мире он один.
   Писарь. А если его охватит тоска, которая сильнее, чем два быка?
   Слуга. Вы рассуждаете, как холостяк. А что может знать о мире холостяк, даже если он объехал весь мир...
   Писарь. Хватит болтать, Килиан. Зевота берет.
   Слуга. Ничего холостяк не знает о мире, ничего...
   Писарь. Завтра я тебе отвечу.
   Слуга. Никогда не поверю, чтобы барон мог вот так взять да и сделать, что ему в голову придет.
   Писарь. Он чуть было в домашнем халате не уехал. Я ему об этом сказал. Верно, говорит, сейчас ведь зима, здесь всегда зима!
   Слуга. Ну, это он преувеличил...
   Писарь. Пошел переодеваться. Сказал, что хочет снова надеть куртку, которую носил в молодости...
   Слуга. Что, что он хочет надеть?
   Писарь. Куртку, которую носил в молодости. Потому так долго и возится, наверное, никак найти не может...
   Слуга. Ничего не понимаю.
   Писарь. Друг мой, есть вещи, которые происходят вовсе не для того, чтобы их понимали. И все-таки они происходят. Это называется безумием.
   Слуга. Тсс, тихо!
   Входит барон в куртке, которую он носил в
   молодости.
   Барон. Сани готовы?
   Слуга. Разумеется, ваша милость.
   Барон. Чемоданы погружены?
   Слуга. Ваша милость приказали...
   Барон. Килиан...
   Слуга. Да?
   Барон. Говори тихо. Чтобы никто не проснулся. Ночь ведь. Госпожа спит. И видит сны.
   Слуга выносит чемоданы.
   На чем мы остановились?
   Писарь. "Супруге моей, в час отъезда, который нельзя отложить, ибо мне стала близкой мысль о краткости нашего бытия. Дорогая Эльвира, поскольку ты не знаешь, что мне все известно, и поскольку я в свою очередь не знаю, где ты витаешь в эту ночь, в то время как внешне ты почиваешь наверху, в нашей спальне, как все эти годы, - витаешь там, куда умчал тебя незнакомец, чье имя трижды слетело с твоих уст, я пишу тебе это письмо. Я оставлю его на столе, где ты найдешь его утром, если спустишься, как все эти годы, к завтраку, как будто ничего не случилось, и обнаружишь, что ты одна, о чем я искренне сожалею. В эту ночь, когда я стоял подле тебя, Эльвира, мне стал ведом женский голос, исполненный такой нежности, которой я никогда не знал..."
   Барон. Пояс стал, кажется, слишком узок. (Отбрасывает его). Мне стал ведом женский голос, исполненный такой нежности, которой я никогда не знал... да.
   Писарь. На этом мы остановились.
   Барон. Хорошо... Ввиду таких обстоятельств... Изволь писать. Ввиду таких обстоятельств я считаю себя вправе дать волю моей тоске, которую убивал, глушил, хоронил в течение многих лет, чтобы она не испугала тебя, Эльвира.
   Писарь. "...Испугала тебя, Эльвира".
   Барон. (ходивший по комнате во время диктовки, останавливается. Непонятно, для кого он говорит - для себя или для Эльвиры.) Еще раз море... Понимаешь, что это значит? Еще раз безбрежная ширь возможностей. Не знать, что принесет тебе следующий миг, слово, за которым устремляешься на другой край света, корабль, случай, разговор в кабаке и кто-то произносит: Гавайи! А когда просыпаешься, плещут волны, и ничего вокруг, кроме неба, кроме моря, на которых где-то там повисли континенты. Я их люблю, я думаю о них в светлые часы одиночества, они на том созвездии, что сверкает дрожащим алмазом в ночи...
   Писарь. Не так громко, ваша милость...
   Барон. Поговорив с пришельцем, как остро почувствовал я опять нашу бренность! Бездна времени за нами, и темная, неуловимая сущность вещей, природы, пустота бога, бурлящего в вулканах, испаряющегося на море, цветущего в джунглях, увядающего, гниющего, превращающегося в уголь и вновь цветущего, бога, у которого не хватает глаз окинуть взором все свои бесконечные весны! Мы же - его единственная надежда на то, что он будет узрим, отражен в блеске бренного человечьего глаза, мы - этот невероятный миг, называемый человечеством, мы - частный случай одного из медленно остывающих звездных образований... И я, я сам - искра этого вселенского мига: чувствовать это, знать это, жить этим...
   Писарь.Тише!
   Барон. Эльвира, я хочу снова жить, мочь, плакать, смеяться, любить, испытывать трепет в душной ночи, ликовать. Мы уже не помним, как это было, - ведь то были мгновения, рассыпанные по годам. Я хочу снова почувствовать, какое это счатье - жить на полном дыхании, пока нас навсегда не засыпало снегом.
   Возвращается слуга.
   Слуга. Сани готовы, ваша милость.
   Барон. На чем мы остановились?
   Писарь. "Ввиду таких обстоятельств" и так далее до слов "испугала тебя, Эльвира".
   Барон. Пока нас навсегда не засыпало снегом. (Уходит прежде, чем писарь кончает писать).
   Писарь. "... Пока нас навсегда не засыпало снегом". (Посыпает письмо песком) Вот оно как... Проклятый певец! Слоняется по дому, щелкает орехи, смотрит картины, лицемер проклятый, а тем временем разгуливает с нашей госпожой по океанам сна... вновь увозит ее на корабле воспоминаний...
   В дверях стоит Пелегрин, он щелкает орехи, которые
   достает из карманов брюк, и жует их.
   Пелегрин. На улице все еще идет снег.
   Писарь. Вот тебе на! А я только что проклинал вас, да-да, именно вас!
   Пелегрин. За что же?
   Писарь. Да знаете ли вы, что натворили этой ночью?
   Пелегрин. Я? Что же?
   Писарь. Вы, бродячий певец, призрак, да как вы посмели? По вашей милости меня разбудили среди ночи... Что вы потеряли в снах замужней женщины?
   Пелегрин. Я?
   Писарь. Вы даже не краснеете...
   Пелегрин. Я ничего не знаю (Щелкает орехи). Замечательные у вас тут орехи!
   Писарь (собирает бумаги). Мы в курсе дела! Вот письмо! Среди ночи... Вы что думаете, вам можно перевертывать время вверх дном? У нас в доме порядок - главное, ясно? Что прошло, то прошло. Вчера, сегодня, завтра! Вы же листаете в годах то вперед, то назад, это просто свинство!
   Пелегрин. Не понимаю, почему вы сердитесь?
   Писарь. Подождите только, вот проснется госпожа, уж она-то вас не поблагодарит, уж она-то вам все скажет...
   Звон колокольчиков вдали.
   Вот, слышите? Он уезжает, среди ночи - раз, два, и был таков...
   Пелегрин. Кто?
   Писарь. Барон.
   Пелегрин. Куда?
   Некоторое время слышится серебряный звон
   колокольчиков, постепенно он затихает.
   На улице все идет снег. От него растут сугробы тишины - все выше и выше. Снег засыпает лес, крыши, дороги, ветви, столбы, и растет тишина, и нет ничего, кроме тишины и снега. Куда ни посмотришь - везде снег. Даже на сосульках. Снег падает и на ручей, и скоро все смолкнет.