Страница:
Он очнулся, когда его на носилках доставили к операционному столу. В своих воспоминаниях он скромно умалчивает, что первыми его словами по возвращении сознания были: «Доложите командиру, что орудие номер шесть вышло из строя. Двое при нем убиты. Командование батареей я передал мичману Сакеллари…»
Юный офицер, почти мальчик, не думал ни о ране, ни о боли, а только о своем долге.
Ни врач, ни находившийся на перевязочном пункте корабельный инженер Костенко не могли узнать в чумазом от угольной пыли раненом Туманова, и только, когда принесшие его санитары сообщили, кто он, они его засыпали вопросами: «А как наши дела?»
По молодому лицу с размазанной угольной пылью покатилась слеза от огорчения, что из-за этой пыли его батарея не могла так метко стрелять, как он этого хотел. Сделав попытку отмахнуться рукой, он от внезапной сильной боли только застонал.
Часть вторая. Кризис боя
Глава VI. Сила не берет
Глава VII. Гибель «Осляби»
Глава VIII. Выход из строя «Суворова»
Юный офицер, почти мальчик, не думал ни о ране, ни о боли, а только о своем долге.
Ни врач, ни находившийся на перевязочном пункте корабельный инженер Костенко не могли узнать в чумазом от угольной пыли раненом Туманова, и только, когда принесшие его санитары сообщили, кто он, они его засыпали вопросами: «А как наши дела?»
По молодому лицу с размазанной угольной пылью покатилась слеза от огорчения, что из-за этой пыли его батарея не могла так метко стрелять, как он этого хотел. Сделав попытку отмахнуться рукой, он от внезапной сильной боли только застонал.
Часть вторая. Кризис боя
Глава VI. Сила не берет
Согласно мнению капитана 2-го ранга Смирнова, точка поворота японского флота с целью лечь на параллельный курс с русской эскадрой находилась на курсовом углу в 34° по отношению к курсу норд-ост 23°, который вел русские корабли во Владивосток.
Сейчас же после поворота первых двух японских броненосцев «Суворов» открыл огонь с дистанции в 32 кабельтовых. Если последовательный поворот японского флота занял 15 минут времени, то русская эскадра, идя 9-узловым ходом, за это время должна была бы приблизиться на 10 кабельтовых к последнему поворачивающему японскому кораблю. Но, как мы знаем, этого не произошло – японская эскадра удерживала дистанцию боя между 28 и 32 кабельтовыми. Кроме того, если японская эскадра во время поворота находилась на таком остром курсовом углу по отношению к русскому флоту, то Рожественский, наверно, не пропустил бы возможности со своей стороны склониться влево и прорваться под кормой японского флота.
Поэтому более правдоподобными являются донесения адмирала Рожественского и капитана 2-го ранга Шведе и японские сведения, что в момент поворота японская эскадра находилась несколько выше траверза первых русских броненосцев. Головные японские корабли, развивая 15 узлов хода, начали постепенно выдвигаться вперед по отношению к русскому флоту, а дальнейшие поворачивающие корабли объявлялись на траверзе середины русской линии. Поскольку курсы обоих флотов были мало сходящимися, то дистанция медленно уменьшалась.
Если придерживаться этой последней схемы, то становится понятным, что наибольший эффект русская стрельба произвела на флагманский корабль японского флота «Миказа», по которому некоторое время сосредоточенно стреляли все 4 новых русских броненосца и который получил в первой стадии боя до 10 попаданий крупными снарядами. Следующим наиболее пострадавшим японским кораблем оказался броненосный крейсер «Асама», шедший пятым с конца, т. е. в середине японской линии. Японцам удалось скрыть от русских, что крейсер «Асама» уже в 2 часа дня должен был выйти из строя после того, как три русских снаряда разорвались на корме этого крейсера и повредили рулевое управление.
Таким образом, «Асама» был первым кораблем, вышедшим из строя обеих эскадр, почти на полчаса раньше первых двух русских кораблей, покинувших боевую линию. Во время выхода из строя в «Асама» попало еще 9 снарядов, произведших пробоину около ватерлинии, и, пока крейсер заделывал пробоину, его корма села на 5 футов. После временного исправления повреждений «Асама» в 2 часа 55 минут присоединился к отряду броненосцев под флагом адмирала Того и только в 5 часов вечера вернулся на свое старое место, в эскадру адмирала Камимуры.
Когда русские орудия пристреливались к какому-нибудь японскому кораблю, то он покидал строй, описывал коордонат и шел тем же курсом на несколько увеличенном расстоянии, а потом снова занимал свое место в строю. Русские корабли без крайней нужды этого маневра не делали, так как неприятельский огонь после выхода из строя одного корабля переносился с тем большей интенсивностью на соседние корабли. Временное облегчение для себя покупалось ценой большого количества жертв со стороны своих соратников. Боевые традиции Российского Императорского Флота не знали подобной практики. Наоборот, самоотверженное поведение командира «Осляби», подставлявшего бока своего искалеченного корабля за других, как раз отвечает этим освященным веками традициям. Но японский флот был более молодым и не обремененным правилами рыцарского поведения в морском бою. Японские корабли выходили из строя чаще русских, и это обстоятельство помогло им скрыть факт повреждения крейсера «Асама».
Поэтому на русских кораблях не заметили эффект своей стрельбы по японским судам, что, конечно, отразилось на бодрости духа русских моряков. Вот какое впечатление о бое вынес капитан 2-го ранга Семенов, находившийся на «Суворове»: «Неприятель уже закончил поворот; его 12 кораблей в правильном строю, на тесных интервалах, шли параллельно нам, постепенно выдвигаясь вперед. Никакого замешательства не было заметно. А у нас? – Я оглянулся. Какое разрушение! Пылающие рубки на мостиках, горящие обломки на палубах, груды трупов… Сигнальные и дальномерные станции, посты, наблюдающие за падением снарядов – все сметено, все уничтожено… Позади “Александр III” и “Бородино”, тоже окутанные дымом пожара…»
– Что? Знакомая картина? Похоже на бой 28 июля? – крикнул из своей башни лейтенант Редкин.
– Совсем то же самое, – ответил Семенов и тут же поясняет в своих воспоминаниях, что это было сказано неискренне. Было бы правильнее сказать: «Совсем не похоже».
«Ведь 28 июля за несколько часов боя “Цесаревич” получил только 19 крупных снарядов… А теперь снаряды сыпались беспрерывно, один за другим. Такой стрельбы я не только никогда не видел, но и не представлял себе…
За шесть месяцев на Артурской эскадре я все же кой к чему пригляделся: и шимоза, и мелинит были, до известной степени, старыми знакомыми, но здесь было что-то совсем новое. Казалось, не снаряды ударялись о борт и падали на палубу, а целые мины. Они рвались от первого соприкосновения с чем-либо, от малейшей задержки в полете… Поручень, топрик шлюцбалки были достаточны для всеразрушающего взрыва… Стальные листы рвались в клочья и своими обрывками выбивали людей… Железные трапы свертывались в кольцо… Неповрежденные пушки срывались со станков… Этого не могла сделать ни сила удара самого снаряда, ни тем более сила ударов его осколков. Это могла сделать только сила взрыва…
А потом – необычайно высокая температура взрыва и это жидкое пламя, которое, казалось, все заливает. Я видел своими глазами, как от взрыва снаряда вспыхивал борт. Конечно, не сталь горела, но краска на ней. Такие трудногорючие материалы, как пробковые койки и чемоданы, сложенные в несколько рядов, траверзами, и политые водой, вспыхивали мгновенно ярким костром… Временами в бинокль ничего не было видно – так искажались изображения от дрожания раскаленного воздуха…
Нет. Это было не то, что 28 июля…
Мое недоумение еще усиливалось тем обстоятельством, что ведь шимоза, как и мелинит, дает при взрыве густой черный или зеленовато-бурый дым (на это мы довольно нагляделись в Порт-Артуре). Такие снаряды тоже были и в этот роковой день, но те, которые словно заливали нас жидким пламенем, все жгли, все разрушали с какой-то до сих пор неведомой силой – они давали облако совсем не густого рыжего удушливого дыма и массу едкой гари, носившейся в воздухе белыми хлопьями…
Это было что-то совсем новое…
Нет. Это было совсем не похоже на 28 июля. Там было впечатление, что сошлись два противника, почти равные по силам; что оба они сражаются равным оружием, что это был бой… А здесь… Не бой, а бойня какая-то…»
Таково было непосредственное впечатление о бое высокообразованного и уже много раз обстрелянного в этой войне офицера. Что же говорить о простых матросах, еще никогда не бывших под огнем. Когда первое оцепенение при виде рвущихся снарядов и первых жертв боя, трупы которых становились восковыми, прошло, то они молчаливо и хладнокровно выполняли свои обязанности. Но, видя, как смерть хозяйничает у них на кораблях, как вспыхивают пожары, как красавцы корабли, на которых они находились, превращаются в груды развалин, в то время как идущий вдали противник не подает ни малейших симптомов разрушений от боя, – они сокрушенно качали головами и, сжав зубы, цедили: «Сила не берет…»
Тогда еще не было известным, что первый снаряд, полученный «Суворовым» и, вероятно, всей эскадрой, разорвался в судовой церкви флагманского корабля. Тяжелый снаряд угодил в верхнюю батарейную палубу, расположенную между двумя центральными башнями средней артиллерии. Временно это помещение было превращено в перевязочный пункт.
Несмотря на сокрушительный взрыв, на большом судовом образе даже не разбилось стекло киота. Множество образов, которыми напутствовали эскадру различные организации и родственники уходящих на Дальний Восток моряков, оказались нетронутыми. Перед иконами продолжали гореть несколько восковых свечей. Но всюду кругом валялись кучи обломков, черепков разбитой посуды, груды трупов и то, в чем трудно было опознать останки человеческих тел.
Одним из первых тяжелораненых оказался иеромонах отец Назарий. Сраженный градом осколков, он отстранил протянувшиеся к нему руки помощи, приподнялся и прерывающимся от подступившей к горлу крови, но еще твердым голосом произнес:
– Силой и властью… отпускаю… прегрешения… во брани убиенным… – осенил крестом окружающих и потерял сознание…
Это попадание было символичным. Оно как бы предсказывало трагическую судьбу не только эскадры адмирала Рожественского, но и всей Российской Империи, которой суждено было вскоре повторить крестный путь эскадры, посланной бродить вокруг половины света.
Духовная сила Церкви Христовой остается неоскверненной, но народ, отошедший от Церкви, усомнившийся в ней, хулящий ее, обречен испить свою горькую чашу до конца. Вместе с виновными погибнут и праведные – за то, что не нашлось в них достаточно моральных сил, чтобы вовремя остановить своих заблудших братьев.
С того времени прошло полстолетия. Но горькая чаша, к краю которой прикоснулись губы участников Цусимского сражения, еще не испита нами до настоящего дня.
Сейчас же после поворота первых двух японских броненосцев «Суворов» открыл огонь с дистанции в 32 кабельтовых. Если последовательный поворот японского флота занял 15 минут времени, то русская эскадра, идя 9-узловым ходом, за это время должна была бы приблизиться на 10 кабельтовых к последнему поворачивающему японскому кораблю. Но, как мы знаем, этого не произошло – японская эскадра удерживала дистанцию боя между 28 и 32 кабельтовыми. Кроме того, если японская эскадра во время поворота находилась на таком остром курсовом углу по отношению к русскому флоту, то Рожественский, наверно, не пропустил бы возможности со своей стороны склониться влево и прорваться под кормой японского флота.
Поэтому более правдоподобными являются донесения адмирала Рожественского и капитана 2-го ранга Шведе и японские сведения, что в момент поворота японская эскадра находилась несколько выше траверза первых русских броненосцев. Головные японские корабли, развивая 15 узлов хода, начали постепенно выдвигаться вперед по отношению к русскому флоту, а дальнейшие поворачивающие корабли объявлялись на траверзе середины русской линии. Поскольку курсы обоих флотов были мало сходящимися, то дистанция медленно уменьшалась.
Если придерживаться этой последней схемы, то становится понятным, что наибольший эффект русская стрельба произвела на флагманский корабль японского флота «Миказа», по которому некоторое время сосредоточенно стреляли все 4 новых русских броненосца и который получил в первой стадии боя до 10 попаданий крупными снарядами. Следующим наиболее пострадавшим японским кораблем оказался броненосный крейсер «Асама», шедший пятым с конца, т. е. в середине японской линии. Японцам удалось скрыть от русских, что крейсер «Асама» уже в 2 часа дня должен был выйти из строя после того, как три русских снаряда разорвались на корме этого крейсера и повредили рулевое управление.
Таким образом, «Асама» был первым кораблем, вышедшим из строя обеих эскадр, почти на полчаса раньше первых двух русских кораблей, покинувших боевую линию. Во время выхода из строя в «Асама» попало еще 9 снарядов, произведших пробоину около ватерлинии, и, пока крейсер заделывал пробоину, его корма села на 5 футов. После временного исправления повреждений «Асама» в 2 часа 55 минут присоединился к отряду броненосцев под флагом адмирала Того и только в 5 часов вечера вернулся на свое старое место, в эскадру адмирала Камимуры.
Когда русские орудия пристреливались к какому-нибудь японскому кораблю, то он покидал строй, описывал коордонат и шел тем же курсом на несколько увеличенном расстоянии, а потом снова занимал свое место в строю. Русские корабли без крайней нужды этого маневра не делали, так как неприятельский огонь после выхода из строя одного корабля переносился с тем большей интенсивностью на соседние корабли. Временное облегчение для себя покупалось ценой большого количества жертв со стороны своих соратников. Боевые традиции Российского Императорского Флота не знали подобной практики. Наоборот, самоотверженное поведение командира «Осляби», подставлявшего бока своего искалеченного корабля за других, как раз отвечает этим освященным веками традициям. Но японский флот был более молодым и не обремененным правилами рыцарского поведения в морском бою. Японские корабли выходили из строя чаще русских, и это обстоятельство помогло им скрыть факт повреждения крейсера «Асама».
Поэтому на русских кораблях не заметили эффект своей стрельбы по японским судам, что, конечно, отразилось на бодрости духа русских моряков. Вот какое впечатление о бое вынес капитан 2-го ранга Семенов, находившийся на «Суворове»: «Неприятель уже закончил поворот; его 12 кораблей в правильном строю, на тесных интервалах, шли параллельно нам, постепенно выдвигаясь вперед. Никакого замешательства не было заметно. А у нас? – Я оглянулся. Какое разрушение! Пылающие рубки на мостиках, горящие обломки на палубах, груды трупов… Сигнальные и дальномерные станции, посты, наблюдающие за падением снарядов – все сметено, все уничтожено… Позади “Александр III” и “Бородино”, тоже окутанные дымом пожара…»
– Что? Знакомая картина? Похоже на бой 28 июля? – крикнул из своей башни лейтенант Редкин.
– Совсем то же самое, – ответил Семенов и тут же поясняет в своих воспоминаниях, что это было сказано неискренне. Было бы правильнее сказать: «Совсем не похоже».
«Ведь 28 июля за несколько часов боя “Цесаревич” получил только 19 крупных снарядов… А теперь снаряды сыпались беспрерывно, один за другим. Такой стрельбы я не только никогда не видел, но и не представлял себе…
За шесть месяцев на Артурской эскадре я все же кой к чему пригляделся: и шимоза, и мелинит были, до известной степени, старыми знакомыми, но здесь было что-то совсем новое. Казалось, не снаряды ударялись о борт и падали на палубу, а целые мины. Они рвались от первого соприкосновения с чем-либо, от малейшей задержки в полете… Поручень, топрик шлюцбалки были достаточны для всеразрушающего взрыва… Стальные листы рвались в клочья и своими обрывками выбивали людей… Железные трапы свертывались в кольцо… Неповрежденные пушки срывались со станков… Этого не могла сделать ни сила удара самого снаряда, ни тем более сила ударов его осколков. Это могла сделать только сила взрыва…
А потом – необычайно высокая температура взрыва и это жидкое пламя, которое, казалось, все заливает. Я видел своими глазами, как от взрыва снаряда вспыхивал борт. Конечно, не сталь горела, но краска на ней. Такие трудногорючие материалы, как пробковые койки и чемоданы, сложенные в несколько рядов, траверзами, и политые водой, вспыхивали мгновенно ярким костром… Временами в бинокль ничего не было видно – так искажались изображения от дрожания раскаленного воздуха…
Нет. Это было не то, что 28 июля…
Мое недоумение еще усиливалось тем обстоятельством, что ведь шимоза, как и мелинит, дает при взрыве густой черный или зеленовато-бурый дым (на это мы довольно нагляделись в Порт-Артуре). Такие снаряды тоже были и в этот роковой день, но те, которые словно заливали нас жидким пламенем, все жгли, все разрушали с какой-то до сих пор неведомой силой – они давали облако совсем не густого рыжего удушливого дыма и массу едкой гари, носившейся в воздухе белыми хлопьями…
Это было что-то совсем новое…
Нет. Это было совсем не похоже на 28 июля. Там было впечатление, что сошлись два противника, почти равные по силам; что оба они сражаются равным оружием, что это был бой… А здесь… Не бой, а бойня какая-то…»
Таково было непосредственное впечатление о бое высокообразованного и уже много раз обстрелянного в этой войне офицера. Что же говорить о простых матросах, еще никогда не бывших под огнем. Когда первое оцепенение при виде рвущихся снарядов и первых жертв боя, трупы которых становились восковыми, прошло, то они молчаливо и хладнокровно выполняли свои обязанности. Но, видя, как смерть хозяйничает у них на кораблях, как вспыхивают пожары, как красавцы корабли, на которых они находились, превращаются в груды развалин, в то время как идущий вдали противник не подает ни малейших симптомов разрушений от боя, – они сокрушенно качали головами и, сжав зубы, цедили: «Сила не берет…»
Тогда еще не было известным, что первый снаряд, полученный «Суворовым» и, вероятно, всей эскадрой, разорвался в судовой церкви флагманского корабля. Тяжелый снаряд угодил в верхнюю батарейную палубу, расположенную между двумя центральными башнями средней артиллерии. Временно это помещение было превращено в перевязочный пункт.
Несмотря на сокрушительный взрыв, на большом судовом образе даже не разбилось стекло киота. Множество образов, которыми напутствовали эскадру различные организации и родственники уходящих на Дальний Восток моряков, оказались нетронутыми. Перед иконами продолжали гореть несколько восковых свечей. Но всюду кругом валялись кучи обломков, черепков разбитой посуды, груды трупов и то, в чем трудно было опознать останки человеческих тел.
Одним из первых тяжелораненых оказался иеромонах отец Назарий. Сраженный градом осколков, он отстранил протянувшиеся к нему руки помощи, приподнялся и прерывающимся от подступившей к горлу крови, но еще твердым голосом произнес:
– Силой и властью… отпускаю… прегрешения… во брани убиенным… – осенил крестом окружающих и потерял сознание…
Это попадание было символичным. Оно как бы предсказывало трагическую судьбу не только эскадры адмирала Рожественского, но и всей Российской Империи, которой суждено было вскоре повторить крестный путь эскадры, посланной бродить вокруг половины света.
Духовная сила Церкви Христовой остается неоскверненной, но народ, отошедший от Церкви, усомнившийся в ней, хулящий ее, обречен испить свою горькую чашу до конца. Вместе с виновными погибнут и праведные – за то, что не нашлось в них достаточно моральных сил, чтобы вовремя остановить своих заблудших братьев.
С того времени прошло полстолетия. Но горькая чаша, к краю которой прикоснулись губы участников Цусимского сражения, еще не испита нами до настоящего дня.
Глава VII. Гибель «Осляби»
Море бурлило вокруг броненосца. Стальной дождь падал с неба. Упавшие в море снаряды выбрасывали вверх огромные фонтаны воды. Потоки соленой воды обрушивались на палубу. А так как сточные отверстия, так называемые шпигаты, засорило обломками, то вода переливалась и гуляла по палубе беспрепятственно.
Снаряды падали не только в воду, но и все время попадали в корабль. Иной раз два или три снаряда одновременно. Они разрывались с оглушительным треском. Факелы огня взлетали к небу. Стальные балки ломались, как соломинки. Крутило, рвало и мяло железные листы. Кучу обломков поднимало в воздух. Тела людей разрывало на части. Отрывало головы, ноги и руки. Раскаленные и рваные куски металла впивались в тело.
Души одних покидали мгновенно этот прообраз ада на море, у других они не хотели расстаться с изуродованным телом, и несчастные люди страшно мучались, страдали, теряли рассудок. Наконец, третьи, а их было большинство, оставались на своем посту, продолжали биться с врагом или бороться с огнем и водой, не замечая, что их поступь оставляет за собой алый след крови, и не обращая внимания на боль, причиняемую впившимися в их тело осколками.
На месте разрывов обычно начинался пожар. Горело все, вплоть до краски, которой была покрыта сталь. Огонь и вода протягивали друг другу руку в общем стремлении раздавить, уничтожить, утопить непокорных людей и сломить их гордую волю.
За двадцать минут боя все мелкие орудия левого борта оказались искалеченными. Прислуга орудий была перебита или спустилась под защиту броневой палубы. В это время осколки, проникшие в левый средний каземат, подожгли тележку с патронами, приготовленными для стрельбы. Раздался оглушительный взрыв, уничтоживший прислугу орудия и само орудие в этом каземате. Но броненосец продолжал отвечать, стреляя из своей кормовой башни и двух 6-дюймовых орудий в казематах левого борта.
В пробоины, произведенные снарядами в небронированной части левого борта, вливались новые массы воды. У корабля снова появился крен на левый борт. Вода начала заливать носовую электростанцию. Персонал станции смог спастись от поступавшей воды, поднявшись наверх через уже замолчавшую носовую башню. Пробираться пришлось сквозь трупы убитых защитников этой башни, растаскивая их в стороны и унося отпечатки их потемневшей крови.
Вокруг боевой рубки и переднего мостика бушевал пожар. Вода уже залила носовую часть и произвела короткое замыкание главной электрической магистрали на корпус судна. Немедленно якоря динамо-машин кормовой электрической станции перегорели. Корабль погрузился в темноту. Остановились лебедки, подающие снаряды в башни и казематы, замолкли все моторы, питаемые электрическим током, но самое главное – перестали работать помпы, откачивающие воду, поступающую в корабль. Вода стала быстро прибывать. Крен начал медленно увеличиваться.
Но во внутренних помещениях замигали запасные фонари, фитили, свечи. Команда оставалась работать на своих постах. Паровые машины продолжали вращать винты, а винты – двигать корабль вперед, навстречу его ужасной судьбе.
После того как свет погас, раненые, получившие перевязку, в естественном стремлении выжить начали медленно пробираться из операционно-перевязочных пунктов ближе к верхней палубе. Но навстречу им двигался поток свежих раненых. Доблестные врачи Григорий Степанович Васильев и Георгий Роландович Бунтиг, не замечая темноты и невзирая на крен, продолжали оперировать и перевязывать новые партии мучеников. Не прекращая выполнять свой милосердный долг, они ушли вместе с кораблем на дно морское.
Снаряды продолжали осыпать корабль. Они, как острые ножи, вонзались в тело броненосца и, поворачивая в нем свое лезвие, просверливали новые дыры в изрешеченном борту корабля. Каждый новый исполинский удар сотрясал корабль. Грохот от разрывов не умолкал. Он перемешивался с лязгом ломаемого железа и со зловещим треском злорадствовавшего огня. Пожар уже охватил все верхние надстройки. Яркие языки пламени вырывались из люков и казематов. Горели адмиральская и офицерские каюты.
Но корабль продолжал держать свое место в строю. Он двигался с глубоко погруженной в воду своей носовой частью.
Не имея электричества, должна была прекратить стрельбу кормовая башня. Шестидюймовые орудия еще постреляли некоторое время, подымая снаряды из погребов вручную, но и они вскоре должны были прекратить огонь, так как крен увеличился настолько, что эти орудия могли стрелять только в воду. Командир одного из плутонгов, лейтенант Владимир Александрович фон Нидермиллер, вынужденный прекратить стрельбу, отпустил прислугу орудий, а сам в порыве отчаяния застрелился.
Неприятельские снаряды обрушились на боевую рубку. Вскоре были убиты или тяжело ранены и позднее утонули: старший офицер капитан 2-го ранга Давид Борисович Похвиснев, старший штурман лейтенант Иван Валентинович Дьяченков, младший артиллерийский офицер лейтенант Константин Карлович Тундерман, мичманы Василий Васильевич Шиповалов, Петр Сергеевич Бачманов, Валерий Валерьевич Байков и другие. Командир капитан 1-го ранга Бэр был ранен в голову, но он не покинул рубку и продолжал вести корабль, удерживая его в строю эскадры.
Его корабль был уже для боя бесполезен, но он служил мишенью для сосредоточенного огня всех японских броненосных крейсеров, и пока японцы стреляли по его кораблю, остальные корабли второго отряда не были столь интенсивно обстреливаемы и могли с максимально возможной меткостью для их старых орудий стрелять по японским кораблям. Его корабль, весь разбитый и изуродованный, в огне и дыму, с умолкшими орудиями и с большим креном в сторону противника, продолжал идти между остальными яростно стрелявшими русскими кораблями. Он подставлял за них свои продырявленные бока под новые попадания неприятельских снарядов. Трудно представить себе более яркий пример самоотверженности в бою на море.
Японские снаряды продолжали осыпать обреченный корабль. Один за другим три тяжелых снаряда попали в одно и то же место – у ватерлинии в середину судна. Разрыв первого снаряда расшатал болты, поддерживавшие тяжелую броневую плиту. Взрыв от второго снаряда сорвал броневую плиту, и она, как пустая скорлупа, отвалилась и исчезла в волнах. Наконец, третий тяжелый снаряд сделал в уже незащищенном борту пробоину размером с большие ворота, в которую могла бы въехать целая тройка. Вода хлынула неудержимым потоком в броневую палубу и стала заливать пороховые погреба и угольные ямы. Напрасно трюмная команда во главе с корабельным инженером Константином Ивановичем Змачинским пыталась закрыть пробоину деревянными щитами, подпереть их упорами и приостановить поступление воды. Команда самоотверженно работала по пояс в воде. Но стихия была сильнее: она вышибала брусья, отталкивала щиты и валила в воду людей. Силы борющихся с водой матросов слабели, и вскоре вода, преодолев сопротивление, стала беспрепятственно заливать корабль. Крен стал быстро увеличиваться.
Броненосец выкатился из строя вправо. Сведения, когда это произошло, расходятся. Одни этот момент относят к 2 часам 25 минутам, а другие – к 2 часам 40 минутам. Согласно донесению о бое адмирала Рожественского, «Ослябя» прошел мимо покинувшего линию «Суворова», держа свое место в строю. После того как остальные три броненосца первого отряда повернули вслед за «Суворовым», «Ослябя» оказался в голове колонны остальных русских броненосцев и попал снова под сосредоточенный огонь всего японского флота. Это был смертный приговор героическому кораблю.
Капитан 1-го ранга Бэр отослал из боевой рубки еще остававшихся в живых старшего артиллерийского офицера капитана 2-го ранга Сергея Эмильевича Генке и старшего минного офицера лейтенанта Михаила Павловича Саблина. Он еще немного задержался в рубке, чтобы выпрямить курс корабля после выхода из строя эскадры на расходящийся курс с ней. Произведя этот маневр, он также вышел из рубки на накрененный и обгоревший мостик. Обратившись к своим офицерам, Бэр торопливо сказал:
– Спасайтесь, господа, тонем… прощайте…
Без фуражки, с окровавленной головой, но с папиросой в руке, он широко расставил ноги, ухватился за тентовую стойку, чтобы удержаться на наклонившемся мостике, в последний раз затянулся, отбросил папиросу и зычным голосом скомандовал:
– Все за борт… Команде спасаться… Живо за борт…
Броненосец стал быстрее валиться на левый борт. В темноте из всех внутренних помещений корабля люди стремились подняться наверх, карабкались по наклонившимся трапам и скобянкам, боролись со сталкивавшей их водой, спотыкались, срывались вниз, застревали в люках, гонимые одной мыслью – спасти хоть свою жизнь, раз все усилия спасти корабль оказались безуспешными.
Наиболее трагичной была судьба машинной команды. Она оказалась в ловушке. Подъемные механизмы, открывающие тяжелые броневые люки, которые предохраняли машины от попадания снарядов, не действовали. Находящиеся на верхней палубе, не думая о собственном спасении, пытались открыть эти люки при помощи немногих талей, которые уцелели от пожара и снарядов. Но люки были тяжелые и открывались медленно. Их удалось только приподнять, а не открыть, как корабль уже почти лег плашмя и начал зачерпывать воду своими тремя огромными трубами, из которых валил густой дым и расстилался по воде.
Из машинной команды не спасся никто. Они все, во главе с судовыми механиками полковником Николаем Андреевичем Тихоновым, поручиками Григорием Григорьевичем Даниленко, Алексеем Александровичем Быковым, Анатолием Георгиевичем Шевелевым и упомянутыми Змачинским и Успенским, были похоронены в стальном гробу, которым для них оказался так бережно ими опекаемый свой корабль.
На верхней палубе одни бросались за борт, другие колебались и как будто не могли расстаться с кораблем, с которым они сжились, и, наконец, третьи самоотверженно, не думая о себе, лихорадочно сбрасывали за борт все, что могло плавать и что могло помочь тонущим держаться на поверхности моря.
На пылающем мостике по-прежнему находился командир броненосца. Он был одинок. Он уже не держался на ногах, а повис, держась руками за стойку. Стараясь превозмочь грохот рвущихся снарядов, треск пожара, шипение пара, вопли раненых и крики утопающих, он из последних сил кричал:
– Дальше от корабля!.. Вас затянет водоворотом, черт возьми! Отплывайте дальше от борта!
«В этот момент, – пишет советский писатель Новиков-Прибой (питающий лютую ненависть к царским офицерам, показавшим себя строгими исполнителями своих командирских обязанностей), – капитан 1-го ранга Бэр – перед лицом смерти – был великолепен…»
Палуба корабля перешла угол начала скольжения тел. Все незакрепленные или оторванные взрывами предметы, как-то: ящики, рундуки, обломки шлюпок, куски железных балок с ускоряющейся скоростью начали скользить на левый борт, увлекая за собой людей, ломая им кости, разбивая головы. Броненосец быстро перевернулся вверх килем, приподнял корму и начал носом уходить в воду. Гребные винты вылезли из воды, судорожно вращаясь в воздухе, и, когда корабль уже исчез подводой, они еще некоторое время продолжали бурлить, кроша тела несчастных людей, которые не успели отплыть от тонущего корабля в сторону. На волнующейся поверхности моря раскачивалась живая каша человеческих тел и бесформенных обломков. Над водой еще держался густой едкий дым, валивший из лежавших горизонтально труб броненосца и ныне отравлявший плавающих моряков. И в это скопление тонущих и бедствующих людей продолжали беспрерывно падать японские снаряды, вздымая высокие столбы воды и разрывая на части тела тех, кого смерть еще не освободила от мучений.
К месту гибели броненосца подошли русские миноносцы и буксир «Свирь», которые спасли около 400 человек. По иронии судьбы половина спасенных оказалась в числе тех немногих, которые доплыли до Владивостока или добрались до нейтральных портов и тем избежали горести пленения. Судьба хоть к этой части команды этого рокового, но героического корабля оказалась милосердной.
Снаряды падали не только в воду, но и все время попадали в корабль. Иной раз два или три снаряда одновременно. Они разрывались с оглушительным треском. Факелы огня взлетали к небу. Стальные балки ломались, как соломинки. Крутило, рвало и мяло железные листы. Кучу обломков поднимало в воздух. Тела людей разрывало на части. Отрывало головы, ноги и руки. Раскаленные и рваные куски металла впивались в тело.
Души одних покидали мгновенно этот прообраз ада на море, у других они не хотели расстаться с изуродованным телом, и несчастные люди страшно мучались, страдали, теряли рассудок. Наконец, третьи, а их было большинство, оставались на своем посту, продолжали биться с врагом или бороться с огнем и водой, не замечая, что их поступь оставляет за собой алый след крови, и не обращая внимания на боль, причиняемую впившимися в их тело осколками.
На месте разрывов обычно начинался пожар. Горело все, вплоть до краски, которой была покрыта сталь. Огонь и вода протягивали друг другу руку в общем стремлении раздавить, уничтожить, утопить непокорных людей и сломить их гордую волю.
За двадцать минут боя все мелкие орудия левого борта оказались искалеченными. Прислуга орудий была перебита или спустилась под защиту броневой палубы. В это время осколки, проникшие в левый средний каземат, подожгли тележку с патронами, приготовленными для стрельбы. Раздался оглушительный взрыв, уничтоживший прислугу орудия и само орудие в этом каземате. Но броненосец продолжал отвечать, стреляя из своей кормовой башни и двух 6-дюймовых орудий в казематах левого борта.
В пробоины, произведенные снарядами в небронированной части левого борта, вливались новые массы воды. У корабля снова появился крен на левый борт. Вода начала заливать носовую электростанцию. Персонал станции смог спастись от поступавшей воды, поднявшись наверх через уже замолчавшую носовую башню. Пробираться пришлось сквозь трупы убитых защитников этой башни, растаскивая их в стороны и унося отпечатки их потемневшей крови.
Вокруг боевой рубки и переднего мостика бушевал пожар. Вода уже залила носовую часть и произвела короткое замыкание главной электрической магистрали на корпус судна. Немедленно якоря динамо-машин кормовой электрической станции перегорели. Корабль погрузился в темноту. Остановились лебедки, подающие снаряды в башни и казематы, замолкли все моторы, питаемые электрическим током, но самое главное – перестали работать помпы, откачивающие воду, поступающую в корабль. Вода стала быстро прибывать. Крен начал медленно увеличиваться.
Но во внутренних помещениях замигали запасные фонари, фитили, свечи. Команда оставалась работать на своих постах. Паровые машины продолжали вращать винты, а винты – двигать корабль вперед, навстречу его ужасной судьбе.
После того как свет погас, раненые, получившие перевязку, в естественном стремлении выжить начали медленно пробираться из операционно-перевязочных пунктов ближе к верхней палубе. Но навстречу им двигался поток свежих раненых. Доблестные врачи Григорий Степанович Васильев и Георгий Роландович Бунтиг, не замечая темноты и невзирая на крен, продолжали оперировать и перевязывать новые партии мучеников. Не прекращая выполнять свой милосердный долг, они ушли вместе с кораблем на дно морское.
Снаряды продолжали осыпать корабль. Они, как острые ножи, вонзались в тело броненосца и, поворачивая в нем свое лезвие, просверливали новые дыры в изрешеченном борту корабля. Каждый новый исполинский удар сотрясал корабль. Грохот от разрывов не умолкал. Он перемешивался с лязгом ломаемого железа и со зловещим треском злорадствовавшего огня. Пожар уже охватил все верхние надстройки. Яркие языки пламени вырывались из люков и казематов. Горели адмиральская и офицерские каюты.
Но корабль продолжал держать свое место в строю. Он двигался с глубоко погруженной в воду своей носовой частью.
Не имея электричества, должна была прекратить стрельбу кормовая башня. Шестидюймовые орудия еще постреляли некоторое время, подымая снаряды из погребов вручную, но и они вскоре должны были прекратить огонь, так как крен увеличился настолько, что эти орудия могли стрелять только в воду. Командир одного из плутонгов, лейтенант Владимир Александрович фон Нидермиллер, вынужденный прекратить стрельбу, отпустил прислугу орудий, а сам в порыве отчаяния застрелился.
Неприятельские снаряды обрушились на боевую рубку. Вскоре были убиты или тяжело ранены и позднее утонули: старший офицер капитан 2-го ранга Давид Борисович Похвиснев, старший штурман лейтенант Иван Валентинович Дьяченков, младший артиллерийский офицер лейтенант Константин Карлович Тундерман, мичманы Василий Васильевич Шиповалов, Петр Сергеевич Бачманов, Валерий Валерьевич Байков и другие. Командир капитан 1-го ранга Бэр был ранен в голову, но он не покинул рубку и продолжал вести корабль, удерживая его в строю эскадры.
Его корабль был уже для боя бесполезен, но он служил мишенью для сосредоточенного огня всех японских броненосных крейсеров, и пока японцы стреляли по его кораблю, остальные корабли второго отряда не были столь интенсивно обстреливаемы и могли с максимально возможной меткостью для их старых орудий стрелять по японским кораблям. Его корабль, весь разбитый и изуродованный, в огне и дыму, с умолкшими орудиями и с большим креном в сторону противника, продолжал идти между остальными яростно стрелявшими русскими кораблями. Он подставлял за них свои продырявленные бока под новые попадания неприятельских снарядов. Трудно представить себе более яркий пример самоотверженности в бою на море.
Японские снаряды продолжали осыпать обреченный корабль. Один за другим три тяжелых снаряда попали в одно и то же место – у ватерлинии в середину судна. Разрыв первого снаряда расшатал болты, поддерживавшие тяжелую броневую плиту. Взрыв от второго снаряда сорвал броневую плиту, и она, как пустая скорлупа, отвалилась и исчезла в волнах. Наконец, третий тяжелый снаряд сделал в уже незащищенном борту пробоину размером с большие ворота, в которую могла бы въехать целая тройка. Вода хлынула неудержимым потоком в броневую палубу и стала заливать пороховые погреба и угольные ямы. Напрасно трюмная команда во главе с корабельным инженером Константином Ивановичем Змачинским пыталась закрыть пробоину деревянными щитами, подпереть их упорами и приостановить поступление воды. Команда самоотверженно работала по пояс в воде. Но стихия была сильнее: она вышибала брусья, отталкивала щиты и валила в воду людей. Силы борющихся с водой матросов слабели, и вскоре вода, преодолев сопротивление, стала беспрепятственно заливать корабль. Крен стал быстро увеличиваться.
Броненосец выкатился из строя вправо. Сведения, когда это произошло, расходятся. Одни этот момент относят к 2 часам 25 минутам, а другие – к 2 часам 40 минутам. Согласно донесению о бое адмирала Рожественского, «Ослябя» прошел мимо покинувшего линию «Суворова», держа свое место в строю. После того как остальные три броненосца первого отряда повернули вслед за «Суворовым», «Ослябя» оказался в голове колонны остальных русских броненосцев и попал снова под сосредоточенный огонь всего японского флота. Это был смертный приговор героическому кораблю.
Капитан 1-го ранга Бэр отослал из боевой рубки еще остававшихся в живых старшего артиллерийского офицера капитана 2-го ранга Сергея Эмильевича Генке и старшего минного офицера лейтенанта Михаила Павловича Саблина. Он еще немного задержался в рубке, чтобы выпрямить курс корабля после выхода из строя эскадры на расходящийся курс с ней. Произведя этот маневр, он также вышел из рубки на накрененный и обгоревший мостик. Обратившись к своим офицерам, Бэр торопливо сказал:
– Спасайтесь, господа, тонем… прощайте…
Без фуражки, с окровавленной головой, но с папиросой в руке, он широко расставил ноги, ухватился за тентовую стойку, чтобы удержаться на наклонившемся мостике, в последний раз затянулся, отбросил папиросу и зычным голосом скомандовал:
– Все за борт… Команде спасаться… Живо за борт…
Броненосец стал быстрее валиться на левый борт. В темноте из всех внутренних помещений корабля люди стремились подняться наверх, карабкались по наклонившимся трапам и скобянкам, боролись со сталкивавшей их водой, спотыкались, срывались вниз, застревали в люках, гонимые одной мыслью – спасти хоть свою жизнь, раз все усилия спасти корабль оказались безуспешными.
Наиболее трагичной была судьба машинной команды. Она оказалась в ловушке. Подъемные механизмы, открывающие тяжелые броневые люки, которые предохраняли машины от попадания снарядов, не действовали. Находящиеся на верхней палубе, не думая о собственном спасении, пытались открыть эти люки при помощи немногих талей, которые уцелели от пожара и снарядов. Но люки были тяжелые и открывались медленно. Их удалось только приподнять, а не открыть, как корабль уже почти лег плашмя и начал зачерпывать воду своими тремя огромными трубами, из которых валил густой дым и расстилался по воде.
Из машинной команды не спасся никто. Они все, во главе с судовыми механиками полковником Николаем Андреевичем Тихоновым, поручиками Григорием Григорьевичем Даниленко, Алексеем Александровичем Быковым, Анатолием Георгиевичем Шевелевым и упомянутыми Змачинским и Успенским, были похоронены в стальном гробу, которым для них оказался так бережно ими опекаемый свой корабль.
На верхней палубе одни бросались за борт, другие колебались и как будто не могли расстаться с кораблем, с которым они сжились, и, наконец, третьи самоотверженно, не думая о себе, лихорадочно сбрасывали за борт все, что могло плавать и что могло помочь тонущим держаться на поверхности моря.
На пылающем мостике по-прежнему находился командир броненосца. Он был одинок. Он уже не держался на ногах, а повис, держась руками за стойку. Стараясь превозмочь грохот рвущихся снарядов, треск пожара, шипение пара, вопли раненых и крики утопающих, он из последних сил кричал:
– Дальше от корабля!.. Вас затянет водоворотом, черт возьми! Отплывайте дальше от борта!
«В этот момент, – пишет советский писатель Новиков-Прибой (питающий лютую ненависть к царским офицерам, показавшим себя строгими исполнителями своих командирских обязанностей), – капитан 1-го ранга Бэр – перед лицом смерти – был великолепен…»
Палуба корабля перешла угол начала скольжения тел. Все незакрепленные или оторванные взрывами предметы, как-то: ящики, рундуки, обломки шлюпок, куски железных балок с ускоряющейся скоростью начали скользить на левый борт, увлекая за собой людей, ломая им кости, разбивая головы. Броненосец быстро перевернулся вверх килем, приподнял корму и начал носом уходить в воду. Гребные винты вылезли из воды, судорожно вращаясь в воздухе, и, когда корабль уже исчез подводой, они еще некоторое время продолжали бурлить, кроша тела несчастных людей, которые не успели отплыть от тонущего корабля в сторону. На волнующейся поверхности моря раскачивалась живая каша человеческих тел и бесформенных обломков. Над водой еще держался густой едкий дым, валивший из лежавших горизонтально труб броненосца и ныне отравлявший плавающих моряков. И в это скопление тонущих и бедствующих людей продолжали беспрерывно падать японские снаряды, вздымая высокие столбы воды и разрывая на части тела тех, кого смерть еще не освободила от мучений.
К месту гибели броненосца подошли русские миноносцы и буксир «Свирь», которые спасли около 400 человек. По иронии судьбы половина спасенных оказалась в числе тех немногих, которые доплыли до Владивостока или добрались до нейтральных портов и тем избежали горести пленения. Судьба хоть к этой части команды этого рокового, но героического корабля оказалась милосердной.
Глава VIII. Выход из строя «Суворова»
«Князь Суворов» вел русскую эскадру, стреляя из башен тяжелой артиллерии и орудий левого борта, и, в свою очередь, привлекал на себя стрельбу половины японского флота. Вихрь снарядов всех калибров накрывал броненосец. Пророчество его командира, капитана 1-го ранга Игнациуса, выполнялось.
Впрочем, не нужно было быть пророком, чтобы предсказать, что флагманский корабль русской эскадры подвергнется в бою самому жестокому обстрелу в первую очередь. В свете этого логичного заключения следует особенно отметить мужественное решение адмирала Рожественского идти со своим кораблем головным, впереди всего флота, и не перенести свой флаг на другой броненосец или быстроходный крейсер. Командующий предпочел быть там, где была наибольшая опасность. Своим личным присутствием на корабле, наиболее обстреливаемом неприятельским флотом, он хотел подать пример верности присяге и выполнения своего воинского долга для всего личного состава эскадры.
Рассуждения о том, что командующий, находясь на головном корабле, легко может лишиться возможности управлять флотом и после выхода флагманского корабля из строя оставляет флот без руководства, являются хотя и верными, но скорее теоретическими, чем практическими. Средства связи и сигнализации всюду ненадежны. Удачное попадание может свалить мачту, сжечь фалы, снести радиосеть не только на флагманском, но и на любом корабле, – и командующий уже лишен возможности передавать приказания. В обоих случаях командующий должен быть снят с поврежденного корабля и его флаг перенесен на другой корабль. По несчастному стечению обстоятельств это было сделано в Цусимском бою слишком поздно, когда адмирал Рожественский был уже настолько изранен, что управлять эскадрой не мог.
Его решение идти во главе эскадры и мужественное поведение в бою настолько сами за себя говорят, что жалкая попытка советского писателя Новикова-Прибоя набросить тень на память адмирала Рожественского, недобросовестно подтасовывая факты и перемешивая их с измышлениями, вызвало возражение в примечаниях к его книге со стороны даже советской редакции.
Сразу же после начала боя на «Суворов» начали сыпаться стальные удары столь часто, что видавший виды и получивший уже большой опыт в современной войне капитан 2-го ранга Семенов сравнил эту фазу боя с бойней.
Впрочем, не нужно было быть пророком, чтобы предсказать, что флагманский корабль русской эскадры подвергнется в бою самому жестокому обстрелу в первую очередь. В свете этого логичного заключения следует особенно отметить мужественное решение адмирала Рожественского идти со своим кораблем головным, впереди всего флота, и не перенести свой флаг на другой броненосец или быстроходный крейсер. Командующий предпочел быть там, где была наибольшая опасность. Своим личным присутствием на корабле, наиболее обстреливаемом неприятельским флотом, он хотел подать пример верности присяге и выполнения своего воинского долга для всего личного состава эскадры.
Рассуждения о том, что командующий, находясь на головном корабле, легко может лишиться возможности управлять флотом и после выхода флагманского корабля из строя оставляет флот без руководства, являются хотя и верными, но скорее теоретическими, чем практическими. Средства связи и сигнализации всюду ненадежны. Удачное попадание может свалить мачту, сжечь фалы, снести радиосеть не только на флагманском, но и на любом корабле, – и командующий уже лишен возможности передавать приказания. В обоих случаях командующий должен быть снят с поврежденного корабля и его флаг перенесен на другой корабль. По несчастному стечению обстоятельств это было сделано в Цусимском бою слишком поздно, когда адмирал Рожественский был уже настолько изранен, что управлять эскадрой не мог.
Его решение идти во главе эскадры и мужественное поведение в бою настолько сами за себя говорят, что жалкая попытка советского писателя Новикова-Прибоя набросить тень на память адмирала Рожественского, недобросовестно подтасовывая факты и перемешивая их с измышлениями, вызвало возражение в примечаниях к его книге со стороны даже советской редакции.
Сразу же после начала боя на «Суворов» начали сыпаться стальные удары столь часто, что видавший виды и получивший уже большой опыт в современной войне капитан 2-го ранга Семенов сравнил эту фазу боя с бойней.