Габбер Холли. Методика обольщения

   — Это опять ты, Пенни? — выкрикнула Джессика, распахивая дверь, и оторопела — перед ней стоял Том: весь в грязи, вымокший до нитки, но, как всегда, лучезарно улыбающийся.
   — Это не Пенни, это я. Почему ты сначала открываешь дверь, а потом выясняешь, кто снаружи? А если бы в дом ворвалась толпа бандитов, вооруженных гранатометами? Как в «Крепком орешке»? Надо быть осторожнее, время-то уже позднее. Мне можно войти?
   Джессика молча кивнула и посторонилась, пропуская Тома. Дар речи вернулся к ней не сразу.
   — Спасибо, что напомнил о времени. Как ты здесь оказался, Том? Ты что, опять катался на роликах?! Почему у тебя такой вид, словно ты искупался в луже? Почему ты в одной рубашке?
   Том глубоко вздохнул, внимательно изучил свои мокрые, грязные рукава, один из которых продрался на локте, а затем вновь устремил на Джессику взгляд восхитительно-голубых глаз.
   — Отвечаю по пунктам, начинаю с конца. Во-первых, я не в одной рубашке — на мне еще штаны и ботинки. Приличия соблюдены. Во-вторых, я действительно искупался в луже. Точнее, я туда упал. А еще точнее, меня туда швырнули. Здоровые парни, человек пять-шесть, один все время крутил в руках какую-то железку малоприятного вида. Подошли и стали требовать денег. Связываться было бесполезно, поэтому я молча вынул из кармана две двадцатки. Они говорят: «Это все?» Я отвечаю: «Все, ребята, я же не Билл Гейтс». Хотя они, наверное, не знали, кто это такой. Они говорят: «Давай мобильник». Отдал. Они потоптались, посмотрели — похоже, модель не устроила. Говорят: «Куртка из натуральной кожи? Снимай». Я снял, а что мне еще оставалось делать? Доказывать, что она из рыбьей чешуи? — Том весело засмеялся. — Тогда один из них пихнул меня под ребро, и я свалился в лужу. А они забрали куртку, телефон, денежки и смотались. Да… Все хорошо, что хорошо кончается, Джесси. Будет о чем рассказать внукам. Жалко, конечно, что я не раскидал их во все стороны, как Рэмбо, но для такого героизма нужна подготовка, а ее у меня нет. Ах да, ты еще спрашивала, что я здесь делал? Я иногда гуляю по вечерам около твоего дома. Предаюсь разнообразным мечтам. Но, заметь, никогда не показываюсь тебе на глаза. Выходит, здесь довольно криминальный квартал, почему же ты меня не предупредила?
   Том передернулся от холода в своей прилипшей к телу рубашке, потер щеку, к которой пристал кусок грязи, и прислушался к отдаленному раскату грома.
   — Знаешь, что будет, если скрестить такую грозу с овцой? Мокрое шерстяное одеяло… Джесс, дашь мне денег на такси? А то мне не добраться до дому. Завтра верну, обещаю. Просто мне некого больше попросить.
   Привычная твердая решительность вернулась к Джессике незамедлительно.
   — Я не дам тебе ни цента, Том. В такую погоду хозяин собаку на улицу не выгонит, а ты хочешь в промокшей одежде разгуливать по ночным улицам под ливнем? Не терпится ввязаться еще в одну историю? Немедленно раздевайся и в ванную! Клянусь Господом, сейчас ты будешь отогреваться в крутом кипятке! Еще не хватало, чтобы из-за тебя опять отменили съемки. Переночуешь у меня на диванчике.
   Том изобразил застенчиво-виноватую улыбку, но его глаза полыхнули таким торжеством, что это не могло укрыться от Джессики.
   — Томми, каким бы одаренным актером ты ни был, я вижу тебя насквозь. Даже не надейся. Марш купаться, поросенок!
   Минут через десять Джессика постучала в дверь ванной.
   — Том, ты не заперся? Если ты надежно скрыт под слоем пены, я войду на минутку.
   — Мадам, мы не настолько близки, чтобы позволять себе подобные вольности, — раздался жеманный голос.
   — Пошел к черту! Я захожу.
   Джессика с трудом открыла дверь локтем и протиснулась внутрь. В одной руке она держала стакан, в другой ломтик огурца из салата. Том, возлежащий, словно бог, в облаках ароматных перламутровых пузырей, откинул мокрые волосы и посмотрел на нее сияющими глазами. Стойко выдержав этот взгляд, Джессика уселась на край ванны, отметив, что противостоять напору его обаяния становится все сложнее.
   — Томми, ты знаешь Ширли Олейник, которая снималась во втором сезоне «Кладбищенских сказок»? Ее предки с Украины. Она научила меня, как предупреждать простуду, — это их национальный рецепт. В стакане неразбавленное виски, в которое я всыпала немножко черного перца. Надо выпить и заесть огурцом. Запивать водой нельзя. Обожжет все внутренности, но зато, как утверждала Ширли, стопроцентная гарантия, что не заболеешь. Правда, огурцы тоже следовало как-то обработать — кажется, вымочить в очень соленом маринаде, но, думаю, сойдет и обычный огурец.
   Том посмотрел на стакан с сомнением:
   — Я не смогу это выпить. Мне станет плохо.
   — Не станет, ты молодой и здоровый. А здесь порция на котенка.
   — А если я опьянею и начну к тебе безобразно приставать?
   — Сидя в ванне? Тогда придется тебя утопить.
   — А тогда я буду являться тебе в виде привидения. Поселюсь навсегда в твоей ванной и буду творить здесь всякие непотребства. Помнишь фильм «Что скрывает ложь»?
   — Ладно, не морочь мне голову, пей.
   Том коротко вздохнул, взял стакан мокрыми пальцами и осушил его одним глотком. В следующую секунду его глаза широко раскрылись и наполнились слезами. Он втягивал воздух судорожными рывками, прижав левую руку к груди, а правой пытаясь ухватить комья мыльной пены. Немного испуганная, Джессика торопливо запихнула огурец ему в рот, в тот же момент Том поймал ее запястье и удержал ладонь у своих губ.
   — Это супер, — пробормотал он с набитым ртом, еще немного задыхаясь, — я даже не мечтал… чтобы ты клала мне кусочки… прямо на язык…
   — А ну, прекрати! — рявкнула Джессика и резко встала. — Глотай свой огурец. И не три глаза мыльными руками, олух, давай я сама их вытру. Боже, как тяжело иметь дело с неразумными детьми. Когда выберешься из воды, я соображу тебе что-нибудь поесть. Вот полотенце, вот халат. Но сначала я выйду и закрою за собой дверь!
 
   В желтом махровом халате с вышитым на груди цветком Том выглядел, по меньшей мере, непривычно. Он сидел, скрестив под столом босые ноги, и с удивительной скоростью уничтожал холодное мясо, так удачно нашедшееся в холодильнике. От адского пойла его щеки раскраснелись, постепенно высыхающие волосы завились надо лбом, и сейчас он совсем не походил на того бледного жуткого упыря, в которого ежедневно перевоплощался. Джессика пристроилась сбоку и молча крутила в руках чайную ложечку, размышляя, как вести себя дальше.
   — Вкусно? — наконец поинтересовалась она, увидев, что говядина исчезла без следа.
   — Супер, не то слово. Одного моего знакомого спросили, молится ли он перед обедом. А он ответил: «В этом нет необходимости, моя жена хорошо готовит». Очень вкусно. Особенно после той гадости, которой ты меня напоила. — Том скорчил рожу и передернулся. — Знаешь, Джесси, сидеть в твоей ванне было очень романтично, и у меня несомненно останется бездна впечатлений, но, если бы ты не преподнесла мне эту отраву, воспоминания были бы куда приятнее.
   — Зато ты останешься здоровеньким, — невозмутимо ответила Джессика, поднимаясь. — Я верю в рецепт Ширли. Видела, как она проверяла его действие на себе. Я заварила бергамотовый чай. Как ты к нему относишься?
   — Честное слово, не знаю. Значит, вечер знакомств с живительными напитками для меня еще не закончился? Хорошо, я и его попробую.
   — Сахар положить?
   Том кивнул, разглядывая кисти на поясе своего халата.
   — Ты не находишь, что в этом одеянии я похож на гея?
   Джессика глянула на него искоса, наливая чай.
   — Неудивительно, халат ведь женский.
   — То есть похож? — Том принял из рук Джессики полную чашку. — Спасибо.
   — За чай или за характеристику?
   — За то, что не насыпала в чай перцу. — Том улыбнулся и принялся усердно размешивать сахар, оглядываясь по сторонам.
   — У тебя славно. О, те самые засушенные цветы? А это что за картинка?
   Джессика немного смутилась.
   — Это иллюстрация к «Шиповничку». Знаешь такую сказку?
   — Ну да… «Шиповничек»… Это розы?
   — Это не розы, а шиповник!
   — Подожди… Ты что, сама нарисовала? Ну и ну… Здорово. Мне нравится. И чай такой вкусный…
   Еще некоторое время Том задумчиво созерцал картинку, постукивая пальцем по чашке. Затем он поднял глаза:
   — Слушай, Джесс, я хочу тебе кое-что сказать. Боюсь, у меня больше не будет такой роскошной возможности: ночь, тишина, мы наедине… Ты дашь мне высказаться, не прервешь? Если я собьюсь, то не смогу продолжить.
   Джессика пожала плечами и прислонилась к стене, заложив руки за спину.
   — Я хочу кое-что объяснить, Джесс, — раз и навсегда. Ты думаешь, я пристаю к тебе просто потому, что меня терзает потребность перепихиваться лишь бы с кем в перерыве между дублями? Что я считаю себя светилом первой величины, которому все дозволено и которому доступны все девочки? Это не так, Джесси. То есть я действительно мог бы подобрать с десяток энтузиасток. Желающих хватает, я проверял. Но проблема не в том, что меня эти гладенькие, не обезображенные интеллектом красотки не радуют. Проблема в том, что вот уже два месяца я хочу только тебя. Я твердил себе: «Она кажется тебе идеальной, но это быстро пройдет. Ты узнаешь ее поближе и поймешь, что она самая обычная дамочка, не лучше других. Погоди, ты еще разочаруешься и будешь рад, что не спутался с какой-то гримершей». Беда в том, Джесс, что время шло, а я не разочаровывался. Я узнавал тебя и западал еще сильнее. Сначала ты мне просто нравилась — твои волосы, глаза, твой голос, твоя походка. Потом твои руки… О господи, когда ты меня раскрашиваешь, я улетаю. А когда приклеиваешь клыки, я до жути хочу откусить твои пальчики! Знаешь, чего мне стоит сдерживаться, когда ты прикасаешься ко мне? Джесс… Я тебя заучивал, как текст роли, — твою манеру говорить, держать сигарету, твои привычки, характер. И чем лучше я узнавал, тем больше у меня съезжала крыша. Я увяз в тебе, как в болоте. Я дома часами валяюсь на кровати, смотрю в потолок и думаю о тебе. Ты так не похожа на других, ты такая умная, независимая, такая… стоящая отдельно. Джесси! — Том поднялся и подошел к ней вплотную. — Ты шпыняешь меня, как комнатную собачку, а я терплю. Говоришь мне гадости, и я не обижаюсь. Я понимаю, почему ты так себя ведешь. Постоянно доказываешь мне и всем остальным, что подъезжать к тебе бесполезно. Ну конечно, вранье — это же наш хлеб… Но хоть сейчас ты можешь поверить? Что я говорю искренне? Что я не играю, а реально схожу по тебе с ума? — Том приблизился еще на шаг, Джессика инстинктивно уперлась рукой ему в грудь, но не оттолкнула. Том кончиками пальцев провел по ее щеке. — Какая у тебя кожа… Мне плевать на то, кто что подумает и скажет. Джесси, детка, ну пожалуйста, поверь мне…
   Последние слова Джессика больше почувствовала, нежели услышала, потому что Том договаривал их, уже подобравшись к ее губам. «Да пошло все к черту, — подумала она, обхватывая его шею руками и закрывая глаза, — я ведь тоже давно этого хочу. А уж сейчас…» Они каким-то образом оказались на ее кровати, хотя Джессика не помнила, как они сюда добрались, потом услышала прерывистый шепот Тома: «Ты ведь не прогонишь меня на диванчик?»… А все, что было после, оказалось настолько упоительным и насыщенным количеством эмоций в единицу времени, что жалеть, право, было не о чем.
 
   Как выяснилось, Том решал все проблемы очень быстро. На следующий день он вновь предстал перед Джессикой в дверях ее квартиры с двумя огромными сумками и заявил, что перебирается к ней. Она вправе его выгнать, но идти ему некуда, потому что свою комнату он уступил приятелю. Джессика, все еще пребывающая под впечатлением от прошлой ночи, не только не выгнала его, но даже помогла разложить вещи. Последующие несколько недель слились в сплошную мерцающую карусель непрекращающегося любовного шторма, перемежающегося краткими периодами, когда она в абсолютно сомнамбулическом состоянии заставляла себя работать.
   Когда Том в минуты затишья твердил, что никак не может ею насытиться и, возможно, не насытится никогда, Джессика верила, потом ругала себя за то, что верит, а после очередного бешеного всплеска эмоций ругала за то, что не верила. На трезвую голову она пыталась разобраться в собственных чувствах и все чаще приходила к выводу, что Том завладевает ею безраздельно — сознание безропотного подчинения этому обрушившемуся на нее смерчу и страшило, и сладостно обжигало. В его отсутствии ее посещали холодные и скользкие мысли о том, как легко спугнуть неожиданное счастье, но, когда неутомимый Том вновь начинал шептать ей бесконечные нежные слова, подкрепляя их активными действиями, она проваливалась в блаженство и заверяла себя, что бояться совершенно нечего.
   В августе установилась необычная жара. Поскольку слегка смазанный цвет неба и дрожащая в воздухе дымка подсказывали, что это последние погожие дни перед началом осени, Джессика решила вытащить Тома на длительную прогулку. После нескольких часов бесцельных блужданий по парку они обнаружили стопроцентно декоративный пригорок, украшенный внушительным дубом, к которому приткнулась деревянная скамейка. Пейзаж так и просился на любительскую акварель, и Джессика не могла не присесть в таком восхитительном месте. Она с наслаждением опустилась на горячую от солнца скамью и автоматическим движением выудила из сумки пачку сигарет.
   — Ну вот… — огорченно протянул Том, усаживаясь рядом, — только я хотел накинуться на тебя с неистовыми лобзаниями, как ты втыкаешь в зубы сигарету.
   — Хоть на минуту придержи свои желания при себе. Вокруг бегают дети. Можно просто посидеть на солнышке и поблаженствовать?
   — Можно, можно. Под этим деревом действительно славно. Неплохо было бы заняться глупостями прямо здесь, на травке. Ты как считаешь?
   Ну уж нет, я предпочитаю комфорт. Утехи на лоне природы не для меня. В лучшем случае, тебя искусают все летающие и ползающие насекомые, в худшем — на тебя свалится с дерева белка или собачка подбежит и поднимет лапку…
   — Супер. Ты так восхитительно это описала, что мне захотелось немедленно записаться в общество добровольных усмирителей плоти и впредь воздерживаться до самой смерти. Кстати, о собачках. Один мой знакомый…
   — Том! Я умоляю…
   — …пришел в гости. И говорит хозяевам, — Том перешел на сюсюкающий тон дебила: — «Какой у вас чудесный песик! Сидит у моих ног, умильно смотрит в глаза и машет хвостиком!» Они отвечают: «Это неудивительно. Вы ведь едите из его миски».
   — Томми, чертов лицедей, откуда ты такой взялся? Том пожал плечами:
   — Из родительского дома.
   — А чем занимаются твои родители?
   — Папа работает в строительном бизнесе. Он вообще не имеет никакого отношения к лицедейству. А мама умерла, когда мне было три года.
   — О господи… Извини, я не знала.
   — Да ничего… Я ее не помню. Только какие-то ощущения остались, но, может, я их сам придумал.
   — А что с ней случилось?
   — У нее была какая-то очень редкая болезнь дыхательных путей. Не помню названия. Она умерла от ураганного отека легких. Отец жутко боялся, что эта болезнь передастся мне; он сказал, что убьет меня, если увидит с сигаретой. Железная логика, да? Больше он так и не женился.
   — Он сам тебя воспитывал?
   Для этого он слишком занятой человек. Нанимал мне нянек — старых фурий одну омерзительнее другой. Ух, как я их доводил… Когда перед ними вставал вопрос, убить меня или повеситься, они каждый раз принимали промежуточное решение: высказывали отцу все, что обо мне думают, и увольнялись. Уступали место следующей. А одна из них даже сказала: «Помяните мое слово: из вашего сына вырастет настоящий преступник». И это только потому, что я залез на полку с коллекционным фарфором и рухнул вместе с ней на пол. Не нарочно — так получилось. Пока нянька выуживала меня из кучи осколков, она радостно сулила мне самые страшные кары. Когда появился отец, она бросилась ябедничать, а тот сразу перебил: «Томми живой?» Она завопила: «Ну конечно да!» — «Он не сильно порезался?» — «Нет, но он разбил все тарелки!» А папа спокойно ответил: «Это всего лишь тарелки».
   — И твой папа никогда не пытался на тебя воздействовать?
   — Нет… Я же единственное, что у него есть. И потом, в совсем уж критические минуты я всегда знал, как на него посмотреть. У меня мамины глаза. У него руки опускались.
   — Ах ты, змееныш.
   — Джесси, каждый улучшает свое существование, как умеет. Может, и змееныш… Только папа прекрасно понимал, что мне тоже несладко с этими мучительницами. А кто твои родители?
   — Папа — нефтехимик, мама — медсестра в отделении косметологической хирургии. Они сто лет разведены и не общаются. Я случайный плод безумной, но короткой страсти.
   — Потрясающий плод. — Том извернулся, как жираф, и поцеловал ее в шею. — Значит, в отделении косметологической хирургии? Теперь понятно, откуда у тебя это стремление уродовать чужие лица.
   — А откуда у тебя стремление постоянно играть?
   — Не знаю. Я всегда играл. А потом кто-то сказал отцу, что на этой маленькой мартышке можно зарабатывать большие деньги — какой смысл корчить рожи впустую? Между прочим, есть сотни способов зарабатывать деньги, но только один честный.
   — Какой?
   Я знал, что ты не знаешь. Ага! Я тебя купил… Ну так вот. Папа подошел к этому вопросу серьезно. Как и ко всему, впрочем. Прежде чем запустить меня в процесс кинопроизводства, он долго и обстоятельно выяснял, не стану ли я жертвой какого-нибудь разнузданного режиссера-педофила… Представляешь? Я не шучу. Его убедили, что на съемочной площадке я буду в безопасности. Ну а дальше жернова заработали, и пошло-поехало.
   — Ты хоть учился?
   — По-твоему, я вместо подписи ставлю крест? Учился… кое-как, школу, во всяком случае, закончил. Отец все время требовал, чтобы я получил «достойное» образование. Ну, полгода я таскался на высшие курсы драматического искусства, потом еще год меня натаскивали в школе драматического искусства. Всякие там этюды, пластика… В общем, это драматическое искусство у меня уже из ушей полезло — я же еще постоянно снимался. Нет, кое-какого образования я все же нахватался и узнал немало полезного, но теперь с меня хватит. Учиться можно и в процессе работы. Думаешь, я вечно буду полоскаться в сериалах и на задворках больших проектов? Нет, я пробьюсь в крупнобюджетное кино. На первые роли.
   Джессике стало грустно. Не успела она свыкнуться с мыслью, что получила маленького Тома в свою собственность, как он пытается расправить крылья и упорхнуть куда-то в поднебесье — туда, где роскошные женщины в бриллиантах и загорелые мужчины в смокингах фланируют по ковровым дорожкам. Утешает лишь то, что это случится не завтра.
   — Да… Пробьешься. Потом будешь всюду ходить с двумя амбалами-телохранителями, прятаться за их спинами от папарацци и просто так в парке уже не погуляешь. Знаешь, Томми, я видела тебя в каком-то детском фильме, где ты играл маленького гнома. Ты был такой хорошенький, кудрявый, с пухлыми Щечками.
   А… — Том улыбнулся, — он назывался «Деревянные башмачки». Там была сцена, где я полз на четвереньках, а злодей выливал на меня полную чернильницу. Никогда не забуду. Они перевернули этот котел раньше времени — не на спину, а прямо мне на голову. Ух! На тебя когда-нибудь выливали целую цистерну воды разом? Незабываемые ощущения. Слепнешь, глохнешь и перестаешь соображать одновременно… Куда только смотрел профсоюз? Получилось очень эффектно, только я чуть заикой не остался. Хорошо, что ограничились одним дублем… Но это была далеко не первая работа. Мой папочка хотел всего и сразу: когда мне стукнуло восемь, он отвел меня на кастинг к фильму «Маленький лорд Фаунтлерой». Претензии у него были просто космических масштабов: он был уверен, что меня с ходу утвердят на главную роль. Самое смешное, что меня действительно взяли, — только в итоге я сыграл не этого зануду-лорда, пай-мальчика, а его скверного кузена. Правда, вся роль уместилась в четыре минуты экранного времени, но для разгона и это было неплохо…
   — Я читала эту книжку в детстве, но совершенно не помню, что там наличествовал какой-то скверный кузен.
   — Я эту книжку в детстве не читал, но кузен наверняка наличествовал, иначе я бы его не сыграл, — весело ответил Том, абсолютно точно копируя ее интонации.
   — Прекрати меня передразнивать, неуч. Что ты вообще читал?
   — Честно? Преимущественно сценарии. Знаешь, одного моего знакомого спросили: «Вы в курсе, что читаете книгу вверх ногами?» Он ответил: «Конечно, знаю. Думаете, мне легко?» Да… Сколько себя помню, постоянно зубрю текст. Но мне повезло: память у меня просто феноменальная, до сих пор не забыл куски ролей, выученных невесть когда.
   Это точно, у тебя не память, а огромная мусорная свалка. Чего там только нет. Сколько ты знаешь дурацких историй, которыми с утра до ночи морочишь мне голову?
   Том придвинулся к Джессике поближе и медовым голосом промурлыкал:
   — Ну уж… Я не только рассказываю дурацкие истории, по-моему, у нас находится время и для других развлечений… Джесси, детка, сними очки, иди сюда…
   — Я уже сказала: не надо, вокруг дети.
   — Дети, дети, — пробормотал Том, озираясь. — Кстати, о детях. Один мой знакомый…
   — Том!!!
   — Ладно, в другой раз…
 
   В начале октября, когда зарядили дожди, Джессика жестоко простудилась и отлучила Тома от себя на целую неделю. Промозглым вечером, натянув шерстяные носки и свитер с высоким воротником, она, беспрерывно чихая, полулежала на диване под пледом и выслушивала сбивчивый рассказ Тома. Ему, благодаря невероятному стечению обстоятельств и случайной встрече, удалось перехватить роль в эпизоде одного из популярнейших детективных сериалов «Инспектор Белл».
   — Не бог весть что, — возбужденно говорил он, меряя шагами комнату, — но этот сериал уже пять лет все смотрят — даже ты иногда поглядываешь вполглаза. Будь здорова! У меня всего две сцены, но неплохие. Идея такова: мой отец, крупный бизнесмен, убит. Я один из подозреваемых. Кроме меня, подозревают его любовницу и совладельца предприятия. Будь здорова! Но убийцей оказывается его незаконная дочь — то есть моя сводная сестра. Будь здорова! О господи, Джесс, только кошки умеют так чихать! Знаешь, один мой знакомый ехал в автобусе, а рядом с ним сидела девочка и всю дорогу шмыгала носом. Он не выдержал и говорит: «Девочка, у тебя есть носовой платок?» А девочка отвечает: «Есть. Но мама запрещает одалживать его незнакомым людям». Будь здорова!
   — Спасибо. Если ты один из главных подозреваемых, то почему у тебя только две сцены?
   — Ты же знаешь, большую часть экранного времени Белл или задумчиво потягивает пиво, или обменивается остротами с напарниками. А сцены такие: разговор с Беллом на автостоянке, где я на пике эмоций доказываю, что не способен совершить убийство, и объяснение с моей подружкой на кладбище после похорон. Будь здорова! Завтра я получу текст и начну его учить, а сцену на кладбище снимают через пять дней… Что же ты не воспользовалась старым добрым зельем Ширли Олейник? Оно так тонизирует.
   — Я бы умерла.
   — А влить его в меня ты не побоялась… Будь здорова! Но и от лекарств, я смотрю, мало толку. Может, тебе хлебнуть горячего молока?
   — Я ненавижу молоко, меня от него тошнит.
   — Тебе не угодишь. Кстати, знаешь, какого ребенка следует выкармливать слоновьим молоком?
   — Не знаю и знать не хочу!
   — Слоненка, Джесси.
   По прошествии пяти дней Том ранним утром уехал на съемки, а вполне пришедшая в себя Джессика направилась в магазин и купила два комплекта роскошного нижнего белья, способного взбудоражить воображение даже самого искушенного наблюдателя. Облачившись в дерзкие черные кружева и прикрыв их коротким платьем, она стала ждать Тома. Он появился в семь, мрачный как туча.
   — Что ты такой хмурый? — весело поинтересовалась Джессика. — Неужели выяснилось, что настоящий убийца — ты?
   Том с протяжным вздохом рухнул в кресло, вытянул ноги и посмотрел на Джессику исподлобья с видом мученика.
   — Катастрофа. Провал. Полное фиаско. Я думал, что могу с ходу сыграть все. Но такой бред, который они придумали… Слушай. Мизансцена такова: кладбище. Туман. Вокруг всякие мраморные ангелы и могилки. Мрак, безысходность. Я сижу на каменной скамье, тупо глядя в пустоту. И тут…
   — …Из-под земли вылезает покойный папаша? — Джессика не могла больше сдерживаться и начала смеяться.
   — …Ко мне подходит моя подружка — кстати, на редкость противная штучка с тонким носиком и злыми щелевидными глазками. Никогда бы на нее не запал. Понятно, что она чья-то любовница, но мне искренне жаль того идиота, который ее протежирует… Так вот, она садится рядом, начинается диалог. Нас снимают общим планом, мы оба — вполоборота друг к другу. Камера смещается вправо-влево и берет полупрофили — то есть видно и выражение глаз, и малейшие детали мимики. Она говорит, что погода соответствует обстоятельствам, бла, бла, бла и все такое. Я сижу, как нахохлившийся сыч, слушаю. Пока все нормально, но главное впереди. Она держит паузу, а потом с невероятным пафосом заявляет: «Ты должен знать: я спала с твоим отцом». Ох, Джесси, эта фраза будет мне сегодня сниться!
   Джессика безостановочно хохотала, сама не понимая, что ее так веселит. Том трагически продолжал, не обращая на нее никакого внимания:
   — И вот тут, Джесси, происходит самое страшное: я реагирую на эту новость. Реагирую, как мне велено. Сначала я подпрыгиваю — в прямом смысле. Потом размахиваюсь, чтобы съездить по ее лисьей морде, но в последний момент удерживаю руку. Потом хватаю ее за уши и начинаю судорожно смотреть ей в глаза: в правый, в левый, в правый, в левый… Потом закрываю лицо руками — свое лицо — и начинаю мелко трясти головой, как будто у меня болезнь Паркинсона…