Габорио Эмиль. Рабы Парижа

   …Затем наступила моя очередь говорить. Я должен был поднять руку и произнести клятву, что буду говорить одну правду, однако, не мог преодолеть своего душевного волнения.
   Что такое клятвопреступник – надо испытать на самом себе. Я едва мог поднять руку: она казалась мне тяжелее свинца. Возвращаясь на свое место, я задыхался – так, будто взошел на высокую гору, пульс мой едва ли делал сорок ударов в минуту. Вот до чего могут довести злоба и невоздержанность. Нет, никогда не следует уступать первому порыву страстей».
   – Действительно, барон Кленшан свято исполнил эту обязанность. В течение целого года он писал об этом в своем дневнике. Мне рассказывали это люди, в руках которых находился этот дневник…
   Уже в который раз Маскаро старался дать заметить графу выражение «эти люди», но тот все никак не хотел поинтересоваться, что это были за люди и какова их роль в этом деле. Это было непостижимо и отчасти беспокоило даже Маскаро.
   Граф, между тем, поднявшись со своего места, принялся ходить взад и вперед по комнате. То ли он хотел обдумать свою мысль, то ли хотел показать Маскаро, насколько свободен от волновавших его воспоминаний.
   – Вы закончили? – спросил он после некоторого молчания.
   – Да, ваша светлость.
   – Так позвольте вам заметить, на что годны ваши показания, с точки зрения справедливого суда присяжных…
   – Сделайте милость, мне было бы весьма приятно услышать!
   – Суд скажет вам: возможно ли, чтобы человек в здравом уме мог писать подобные вещи? Ведь подобную тайну каждый стремится как можно скорее забыть, а не доверять бумаге, которая может попасть в чужие или даже враждебные руки. Ведь записав такую вещь, если только это не сделано сумасшедшим, этот человек сознается, что виновен, как минимум, в двух преступлениях, за каждое из которых ему грозят, по крайней мере, галеры.
   Достойный комиссионер не мог отказать себе в удовольствии выразить некоторого рода сожаление.
   – Мне кажется, ваша светлость, что вряд ли вам стоит искать защиты с этой стороны. Ни один адвокат не взялся бы развивать подобного рода защиту. Хотя бы потому, что если эта запись – плод больного воображения, то за тридцать лет в дневниках барона должно было накопиться еще хотя бы несколько подобных нелепостей.
   Мюсидан задумался. Но лицо его по-прежнему сохраняло спокойствие; казалось, что он нашел ту точку опоры, которая ему нужна, и спорит он из одного только желания поспорить.
   – Хорошо, допустим, что эта система не годится…
   – Последнее будет логичнее.
   – И все-таки из этого еще ничего не следует. Кто меня уверит, что эти бумажки – не грубый подлог? В наше время подделывают даже банковские билеты, а уж подделать почерк, я думаю, не составит особого труда.
   – Ваша светлость, видимо, забывает, что последнее обстоятельство всегда можно проверить. Дневники барона Кленшана существуют на самом деле. И в них не хватает именно этих страниц.
   – Это еще не доказательство!
   – Это именно доказательство, непреложное, как конторская книга. Люди, которые это делали, позаботились о том, чтобы при сверке было видно, что листы эти могут быть пригнаны один к одному.
   Граф только улыбнулся.
   – Так вы в самом деле вообразили, что я в ваших руках? – спросил он, продолжая иронично улыбаться.
   – По совести сказать, да.
   – В таком случае, извольте, я сам сознаюсь: я убил Монлуи именно так, как здесь описано. Я имел с ним ссору, причина которой Кленшану тоже известна. И, тем не менее, глупцы те, кто хотят сделать сенсацию из этого несчастного случая.
   И, произнеся эти слова, он направился к одному из шкафов, достал с верхней полки том уголовного кодекса и, развернув его на нужной странице, положил его перед глазами Маскаро.
   – Читайте, – с едва скрываемым торжеством произнес он.
   Маскаро прочел следующее:
   «Преступление, совершенное гласно или негласно, результатом которого стала смерть или какое-либо временное увечье, по прошествии десяти лет срока никем, ни в коем случае преследуемо быть не может».
   Маскаро прочел эти строки и вздохнул с большим облегчением. Он было и в самом деле смутился вначале, увидев насмешку графа.
   – Э, ваша светлость, – отвечал он, ничуть не удивленный тем, что ему пришлось прочесть, – неужели вы думаете, что я не знал о существовании этого закона? Ха, ха! Да после этого надо мной куры бы стали смеяться! Я знал его отлично и указал на него тем, кто меня послал.
   – Ну и что?
   – Смеялись, ваша светлость! Мои доверители – ловкие и смышленые люди; если бы не существовало этой статьи, им было бы достаточно явиться к вам и потребовать половину вашего состояния, которую вы с удовольствием им бы отдали. В том-то и все дело, что даже при существовании этой статьи она все-таки не защитит вас…
   Мюсидан смутно, но все сильнее и сильнее сознавал, что попал в руки шайки мошенников сильных и умных, которые используют те законы, которые дала им цивилизация. Он ясно это видел, и его сердце сжималось от горя за тот поступок в юности, который столько лет спустя принес такие ужасные последствия. Но внешне он сохранял хладнокровие.
   – Так вы говорите, что эта статья не может служить мне защитой?… Какими же источниками вы пользуетесь? Продолжайте, говорите…
   – С большим удовольствием, извольте! По смыслу этой статьи никакому юридическому суду вы, конечно, не подлежите, никто не станет вас преследовать за преступление, совершенное двадцать три года назад… Но разве это все? Разве не существует других вещей?
   – А, понимаю, вы хотите натравить на меня прессу, ну, что ж, начинайте, я даже не стану преследовать вас по суду за клевету, как мне разрешает тот же закон.
   – Скажите на милость, – изумился Маскаро, – ведь и это предвидели мои клиенты! Они знали, что вы лично не обратите на такие вещи никакого внимания, и придумали другое средство, которое будет чувствительно не только для вас, но и для барона Кленшана.
   – Говорите, что за средство?
   – За этим я, собственно, и был к вам прислан.
   Он приостановился немного, как бы соображая, как вернее и понятнее изложить перед графом свой проект, затем продолжал:
   – Предположим, граф, что вы отвергли тот доклад, который я имел честь вам представить.
   – Очень мило, вы называете докладом все то, что я от вас услышал!
   – Дело не в названии, граф. Итак, предположим, что я проиграл. Что мне остается делать? Завтра же я отправляюсь к своим клиентам, и вся эта история попадает в газеты. Вы были правы, к прессе мы прибегнем, только не к той, что вы думаете. Мы печатаем небольшой рассказ под названием «Случай на охоте», в который войдут слышанные вами выдержки из дневника барона, с той небольшой разницей, что вместо четырех действующих лиц там будет пятеро. И на другой же день пятое лицо подаст в суд за клевету, это, безусловно, будет наш человек. Суд вынужден будет поднять дневники барона. После чего тысячи людей кинутся читать эти листки, перечитывать и обсуждать их. Я достаточно ясно выражаюсь, граф? Действительно, махинация, довольно сложная.
   Граф не сказал ни слова.
   Он подумал о будущем и увидел в нем позор и скандал на всю оставшуюся жизнь. Вся Франция будет судачить об этом скандале долгие годы. Он – граф Мюсидан на скамье подсудимых! И кто же может довести его до этого? Шайка висельников, которым потребовались деньги, и они прямо и открыто заявили ему об этом! Золото или бесчестие и позор, они не оставили ему другого выхода.
   Если бы дело касалось его одного, то можно было бы выгнать этого презренного комиссионера, но дело касалось и его старинного друга, участью которого он не имеет права рисковать. Ведь, как человек тихий и робкий, он мог и не вынести такого удара.
   Так думал бедный граф, меряя шагами свою библиотеку. Он не знал, на что решиться. Он даже готов был пережить позор и понести заслуженное наказание, наброситься на этого подлеца Маскаро и заставить его раскаяться в том, что он к нему пришел. Но эта решимость графа продолжалась недолго. Он начал постепенно склоняться к благоразумию, к необходимости щадить других, замешанных в его судьбе лиц. Наконец, поборов злость, какой он еще ни разу в жизни не испытывал, он быстрыми шагами приблизился к Маскаро и, нисколько не скрывая презрительного отношения к нему, произнес:
   – Довольно, окончим это! Больше я с вами не хочу говорить. Скажите, за сколько вы продаете ваши документы?
   Маскаро скорчил обиженную гримасу честного человека.
   – Ваша светлость предполагает во мне только бесчестные намерения, – начал было он.
   Но граф прервал его, нетерпеливо пожав плечами:
   – Прошу вас – назначьте сумму, какая вам нужна за это дело, – продолжал он, не меняя тона.
   Впервые Маскаро несколько затруднялся ответить немедленно.
   – Деньгами не возьмут ничего! – произнес он наконец после некоторого раздумья.
   – Не возьмут деньгами?! – повторил граф, глубоко удивленный. – Но чего же большего они могут от меня требовать?
   – О, от вас требуют вещи ничтожной, ничтожной для вас, однако весьма важной для тех, кто меня прислал: мне поручено сообщить вам, что вы можете спать спокойно и быть уверенным, что ваше дело с Монлуи навеки кануло в Лету, если только вы согласитесь отказать барону Брюле-Фаверлею в руке вашей дочери. Тогда вырванные листы тетради Кленшана будут вам представлены в день брака мадемуазель Сабины со всяким другим претендентом на ее руку, которого вам угодно будет для нее избрать.
   Это оригинальное требование было до того неожиданным для графа, что он в первую минуту даже не нашелся, что на него ответить.
   – Черт возьми, что это за безумие? – проворчал он. – Уж не насмешка ли это?
   – Нисколько, ваше сиятельство, я говорю совершенно серьезно.
   Неожиданно графа как бы осенила некая мысль свыше, от которой он даже вздрогнул.
   – Возможно, вы уже имеете и даже осмелитесь предложить мне кого-нибудь в зятья?
   Ловкий комиссионер отступил при этом вопросе на несколько шагов.
   – Помилуйте, граф, я достаточно опытен, чтобы понимать: ничто не заставит вас вверить судьбу вашей дочери в руки вашего покорнейшего слуги.
   – Естественно!
   – Дело в том, что вы слишком плохо думаете о моих клиентах. Действительно, они вам угрожают. Но их целью было сделать вред не вам, а барону Брюле-Фаверлею! Они его ненавидят и поклялись не допустить его брака на той невесте, у которой окажется около миллиона приданого…
   Граф был настолько удивлен, что, оставив всякую осторожность, совершенно изменил тон своего разговора с Маскаро и начал рассеянно отвечать ему, предавшись собственным размышлениям.
   – Но ведь барону Брюлю я уже дал слово, – заметил он.
   – Ну, можно найти какой-нибудь мелкий предлог…
   – Да, но графиня Мюсидан почему-то очень хочет этой свадьбы. С ее стороны я могу встретить немало препятствий…
   Комиссионер счел для себя удобным не отвечать на это замечание.
   – К тому же мне жаль огорчать дочь: возможно, мой отказ ей будет трудно перенести…
   Благодаря Флористану Маскаро уже знал лучше графа, насколько его дочери будет трудно перенести этот отказ.
   – О, молодая особа того круга и воспитания, к которому принадлежит мадемуазель Сабина, вряд ли позволит себе глубоко привязаться к кому-либо!
   Некоторое время граф еще колебался. Его бесила мысль о необходимости уступить желаниям каких-то темных личностей, которым удалось узнать его тайну. И все-таки он уступил.
   – Хорошо, я согласен, моя дочь не будет женой барона Брюле, – произнес он наконец, садясь на свое прежнее место.
   Маскаро внутренне ликовал, хотя внешне был совершенно непроницаем. С таким видом он и вышел от графа, отвесив низкий поклон и уверив его в своем глубочайшем почтении.
   Зато, выйдя на лестницу, он, с наслаждением потирая руки, громко воскликнул:
   – Ну, если у Ортебиза все так же благополучно сошло с рук, то, надо признать, наше дело в шляпе.

Глава 6

   Чтобы добиться чести быть представленным графине Мюсидан, доктору Ортебизу не пришлось прилагать столько усилий, как его другу Маскаро.
   Едва он вошел, как двое лакеев, зевавших от скуки в громадной прихожей графини, начали поспешно стаскивать с него пальто, узнав в нем привычного гостя.
   – Графиня у себя? – спросил Ортебиз.
   Лакеи с улыбкой переглянулись между собой и ответили утвердительно.
   Действительно, этот вопрос не был лишним, графини с утра до ночи не было дома, и редко кто из ее друзей отваживался позвонить у дверей ее квартиры, зная наперед, что скорее всего ее можно встретить утром, например, на какой-нибудь выставке или публичной лекции, а вечером – в опере, в ресторане или на балу. Словом, ее можно было видеть везде, только не у себя дома.
   Короче, это была одна из тех женских натур, которые не терпят даже минутного застоя. И все чего-то жаждут, куда-то спешат…
   Собственная семья, муж и дочь, никогда особенно не занимали ее. У нее было много других забот: то она устраивала какую-нибудь лотерею в пользу бедных, то организовывала приют для падших девушек, то участвовала в хозяйственных делах разных богаделен для призрения стариков и старух. Добавьте ко всему этому полный беспорядок в денежных делах, беспорядок, способный разорить какое-угодно состояние: франки и луидоры, проходя через ее руки, таяли, как снег в жару. Куда и на что она их тратила, не мог объяснить никто, в том числе и она сама.
   Отношение ее к мужу было весьма прохладным, так что несчастный граф, неся на плечах все тяготы брака, не получал взамен ни одной его радости.
   Рассказывают, что в течение нескольких лет он ежедневно вынужден был ждать свою жену к обеду. Иногда она приезжала, а иногда – нет. Кончилось тем, что он начал обедать в клубе и вообще повел жизнь холостяка.
   Все это было прекрасно известно доктору, так что он без малейшего смущения шел впереди лакея, сопровождавшего его затем, чтобы, распахнув двери в приемную гостиной, сообщить о его приходе. Приемная была огромна и высока, роскошно убрана, стены и потолки украшала живопись первоклассных художников. И все-таки эта приемная была как-то до странности холодна. В ней чувствовалось, что здесь никто не живет и не дышит счастьем, тем домашним уютом, который может создать у себя в доме только его хозяйка.
   Полулежа на мягкой вычурной кушетке перед жарко натопленным камином, графиня читала роман.
   Увидев доктора, она грациозно приподнялась со своего места.
   – Как это мило с вашей стороны, доктор, что вам вздумалось рассеять мое одиночество, – сказала она и сделала знак лакею – придвинуть доктору кресло.
   Высокая и стройная, графиня, несмотря на свои сорок пять лет, держалась как молоденькая девушка. Ее роскошные волосы, благодаря их природному пепельному оттенку, скрывали пробивающиеся там и сям седые нити.
   От нее пахло весьма изысканными духами, а светлые голубые глаза сверкали высокомерным и ледяным равнодушием ко всему на свете, кроме собственной персоны.
   – Только вы, доктор, способны так угадывать момент, когда приходить… Я умираю от скуки. Книги мне уже надоели; кажется, все уже читано-перечитано… Нужно иметь воистину тонкое чутье, чтобы знать, когда приходить!
   Редкое чутье доктора, как мы уже знаем, заключалось в особе Маскаро, пославшего его сюда.
   – Я так редко кого-нибудь у себя принимаю, – продолжала графиня, – что все решительно позабыли о моем существовании. Надо будет выбрать какое-нибудь утро среди недели, когда мои друзья наверняка могли бы застать меня дома. А то поневоле начнешь с ума сходить от скуки… Последние три дня я постоянно нахожусь дома по случаю болезни графа, которого не желаю оставлять одного.
   Это заявление было выдумкой, и довольно дерзкой, но кто в большом свете обращает внимание на подобные мелочи?
   – Да, – продолжала графиня, – третьего дня граф, спускаясь по лестнице, нечаянно оступился и сильно ушиб ногу. Хотя наш доктор уверяет, что это пустяки, но я не очень верю ему.
   – Должен согласиться с вами, имея собственный печальный опыт общения с докторами.
   – О, вы, доктор, – совсем другое дело! Клянусь, что вашим советам я всегда доверяю. Только после ваших брошюр о гомеопатии я немного, признаюсь, начала бояться…
   Ортебиз беззаботно махнул рукой.
   – А. Бог с ней, с этой глупой книгой! Есть немало других на свете, не хуже ее.
   – Вы так думаете?
   – Не только думаю, но уверен.
   Графиня снисходительно улыбнулась.
   – Ну. если это так, то я попрошу у вас маленького совета.
   – Вы плохо себя чувствуете, графиня?
   – О, благодарение Богу, нет. Недоставало мне еще только заболеть. Нет, нет… Но меня весьма беспокоит состояние здоровья моей дочери…
   – Гм!
   – Надо вам сказать, что при моих делах, я довольно редко вижусь со своей дочерью. Последний раз, представьте себе, я виделась с ней месяц назад! И, по-моему, за этот месяц она очень переменилась.
   – Вы, конечно, спросили ее, не чувствует ли она какого-нибудь недомогания?
   – Разумеется, но она ответила, что чувствует себя как нельзя лучше.
   – Может быть, она была чем-нибудь огорчена или раздосадована?
   – Она?! Моя Сабина?! Бог с вами, доктор, неужели вам неизвестно, что моя дочь – одна из самых счастливых девушек Парижа! Впрочем, не хотите ли увидеть ее?
   Графиня позвонила. Вошел слуга.
   – Попросите мадемуазель Сабину спуститься на минуту ко мне.
   – Мадемуазель Сабины нет дома, ваша светлость.
   – Давно ли?
   – Часа три, ваша светлость.
   – Кто пошел ее провожать?
   – Их горничная – мадемуазель Модеста.
   – Госпожа Сабина говорила, куда она направляется?
   – Никак нет, ваша светлость.
   – Хорошо, ступайте.
   Слуга поклонился и вышел.
   Невозмутимый доктор Ортебиз не мог, однако, не удивиться. Как? Дочь графа и графини Мюсидан, восемнадцатилетняя девушка, пользуется такой свободой, что может уходить из дому в любое время, не ставя об этом в известность родителей, и они находят это естественным.
   – Досадно, право, – произнесла графиня, – ну, будем надеяться, что то небольшое расстройство, которое я у нее заметила, все-таки не помешает ее свадьбе.
   Ортебиз был счастлив, когда сам собою всплыл вопрос, к которому он не знал как подступиться.
   – Вы выдаете дочь замуж, графиня? – спросил он.
   Госпожа Мюсидан таинственно приложила палец к губам.
   – Тсс! Это пока еще тайна! – ответила она, – ничего еще окончательно не решено. Но вам, как доктору, который по положению в обществе может быть приравнен к священнику, я уж так и быть сообщу по секрету, что в конце этого года Сабина будет супругой барона Брюле-Фаверлея.
   Доктор Ортебиз не обладал отвагой Маскаро, но надо признать, что, взявшись за какое-нибудь дело, он всегда старался довести его до конца. И шел тогда напролом, не признавая никаких условностей.
   – Я должен вам признаться, графиня, – произнес он с улыбкой, – что кое-что, краем уха, я уже слышал об этом браке.
   – Вот как?! Стало быть, об этом уже говорят?
   – Да, и довольно много. Должен вам признаться, что не случай, а именно слухи об этом браке заставили меня нанести вам этот утренний визит.
   Надо сказать, что графиня Мюсидан ценила злое остроумие доктора, но только тогда, когда это касалось кого угодно. Но услышать из его уст рассказ о своей собственной дочери… Это было уже слишком!
   – Не кажется ли вам, доктор, что вы оказываете слишком большую честь нам с графом, интересуясь свадьбой нашей дочери? – надменно произнесла графиня.
   Но доктор явился сюда не для того, чтобы считаться с чьим бы то ни было самолюбием.
   – Будьте уверены, графиня, – продолжал он самым беспечным тоном, – что мною руководит одна лишь глубокая преданность вашему дому.
   – Вот как, – удивилась графиня, – вы, оказывается, так преданы нашему дому?
   – Я действительно предан ему, графиня. И, выслушав меня, вы сами убедитесь в этом…
   Последние слова он произнес серьезно и достаточно сухо. Графиня, уловив что-то в его тоне, встревожилась и оставила свой насмешливый тон.
   – Стало быть, вы действительно хотите мне сообщить что-то очень серьезное?
   – Возможно. Видите ли, если кому-то выгодно притворяться идиотом, а на самом деле он владеет определенными доказательствами…
   – Так что из этого следует, доктор?
   – Только то, что вам не следует отвергать некоторых услуг, потому что я связан с человеком, который, к сожалению, может иметь над вами огромную власть вследствие того, что владеет вашими тайнами.
   Графиня расхохоталась.
   – Нет, доктор, ваша торжественная физиономия и этот зловещий тон способны уморить меня со смеху!
   «Ба, – подумал доктор, – для того, чтобы это было правдой, ты, милая моя, слишком громко смеешься. Пожалуй, Батистен прав, нужно быть осторожнее». – Затем он продолжал уже вслух:
   – Дай Бог, графиня, чтобы ваш смех имел основания. Позвольте вам напомнить ваши собственные слова, что доктора и духовники имеют право на семейные тайны. Но докторам следует доверять все-таки больше, так как они, как ни взгляните, все-таки ближе к реальной жизни.
   – Вы забыли прибавить, что доктора, так же, как и священнослужители, склонны читать проповеди и нравоучения.
   На этот раз графиня постаралась смягчить свой ответ забавной гримаской. Но Ортебиз даже не улыбнулся в ответ. Напротив – произнес сухо и совершенно серьезно:
   – Тем лучше, если я кажусь вам забавным, пусть это будет бальзамом для вашей израненной души, хотя вы и отрицаете эти раны.
   – Не надо беспокоиться обо мне, доктор.
   – В таком случае я начинаю. Помните ли вы, графиня, молодого человека, который в первые годы вашего замужества играл столь блестящую роль в свете и пользовался при этом такой завидной репутацией в Париже, словом, я говорю о маркизе Жорже Круазеноа…
   Графиня Мюсидан, уставившись в потолок, усиленно делала вид, что напряженно вспоминает что-то.
   – Вы говорите: Жорж Круазеноа? Нет, при всем желании не могу припомнить…
   – Это тот самый Круазеноа, графиня, у которого есть брат Генрих, а его вы не можете не знать, так как я сам видел его танцующим на балу с мадемуазель Сабиной.
   – Ах, да, теперь я точно что-то припоминаю…
   – История с Жоржем Круазеноа в свое время наделала много шума и чуть было не привела к смене кабинета министров. С тех пор прошло уже больше двадцати лет…
   – Что-то подобное я припоминаю…
   – В последний раз перед исчезновением его видели в одной из парижских кофеен обедающим в кругу нескольких друзей. Рассказывают, что к девяти часам он поспешно встал и на вопрос, увидятся ли с ним вечером, ответил, чтобы на него не рассчитывали. После его ухода все решили, что у него свидание…
   – Почему же они так решили?
   – Да просто потому, что он был одет изысканнее, чем обычно. Впрочем, это уже не важно. Важно другое – с тех пор его никто никогда не встречал… Дня три это казалось весьма странным, но через неделю забеспокоились…
   – Послушайте, доктор, к чему эти воспоминания, нельзя ли о деле?
   – Извольте. Друзья Круазеноа начали его поиски, заявили даже в полицию. На ноги подняли всю префектуру. Первое, что пришло в голову, – самоубийство. Но его дела были в порядке, он был весел, богат… Так что мысль о самоубийстве сменилась мыслью о преступлении. Однако все поиски ничего не дали. Круазеноа исчез, как исчезают сказочные герои…
   Графиня подавила нервный зевок, а доктор продолжал:
   – Но в одно прекрасное утро один из его друзей вдруг получает письмо из Каира, в котором Жорж его уверяет, что, бросив парижскую жизнь, он решил заняться научными изысканиями в Африке. Разумеется, письму этому никто не поверил, хотя бы потому, что все знали: у Жоржа с собой не было денег, а со счетов ничего не снималось. Разумеется, немедленно были посланы в Каир сыщики, но никаких следов таинственного беглеца и там обнаружено не было. До сих пор…
   Доктор нарочно говорил медленно, но графиня застыла словно бронзовое изваяние.
   – Ну и чем это все кончилось? – небрежным тоном спросила она.
   Прежде, чем ответить на этот вопрос, Ортебиз постарался поймать взгляд графини и, когда ему это удалось, сказал:
   – Вчера поутру ко мне зашел один человек, который заявляет, что знает настоящую причину исчезновения маркиза.
   Однако графиня упорно не желала замечать намеков доктора. Заливаясь смехом, она отвечала:
   – Вы рассказываете какие-то удивительные вещи, друг мой! Ваш знакомый через меня хочет узнать, где находится маркиз? Увы, я так же, как и все остальные, не имею никакого понятия об этом! По-моему, если полиция отказалась от этого дела, лучше всего вам направиться к гадалке, – насмешливо закончила графиня.
   – Ну, что ж, – произнес Ортебиз с видом человека, свалившего с себя тяжелую ношу, – в таком случае я рад, что для вас и для меня тоже все так благополучно завершилось.
   – Прекрасно. Но мне все-таки хотелось бы знать, кто этот дерзкий негодяй, который смеет каким-то образом связывать мое имя с этой непонятной историей?
   – Зачем вам это? – грустно спросил Ортебиз, – ведь он, видимо, посмеялся не над вами, а надо мной. Я рисковал навсегда лишиться вашего расположения. Но, если бы вы захотели, графиня, я готов даже подать в суд на него…
   – Ну, об этом следовало бы еще хорошенько подумать, так как история может получить нежелательную огласку и над вами же смеяться будут… Скажите мне только имя этого болтуна, вполне возможно, что я его знаю!