– Браво! Браво! – воскликнул заметно увлеченный отец Планта.
– Нет, еще не браво! – воскликнул в свою очередь Лекок. – Потому что именно здесь моя нить и прерывается, и я натыкаюсь на пробел. Если бы мои выводы были справедливы, то этот топор был бы спокойно положен на пол, а не брошен с силой.
– И еще раз браво! – повторил отец Планта. – Потому что эта подробность представляет собой только частность, от которой нисколько не страдает ваша система в целом. Ясно, что убийцы имели намерение поступать именно так, как вы говорите. Случай с топором, который они планировали как раз не так, как вы его поняли, их выдал.
– Может быть, – проговорил сыщик, – может быть, вы и правы. Но есть и кое-что другое.
– Что?
– Так себе… пустяки. Прежде всего необходимо осмотреть столовую и сад.
Лекок и судья тотчас же спустились вниз, и отец Планта показал сыщику стаканы и бутылки, которые по его приказанию были отставлены в сторону.
Лекок оглядел стаканы один за другим, осмотрел их на свет и исследовал влажные места, которые еще оставались на хрустале.
– Ни из одного из них не пили! – решительно сказал он, закончив осмотр.
– Как, неужели ни из одного?
– Решительно ни из одного.
Улыбнувшись, Лекок подошел к двери, отворил ее и позвал:
– Франсуа!
Явился личный лакей графа Тремореля. Он был очень расстроен, сожалел о своем господине и плакал.
– Послушай-ка, милейший, – обратился к нему агент тайной полиции с той фамильярностью, которая свойственна служащим в сыскном отделе. – Выслушай меня хорошенько и постарайся отвечать на вопросы с чувством, с толком, с расстановкой. Было ли в обычае у вас в замке приносить из погреба вино про запас?
– Нет, сударь, перед каждой едой я сам лично спускался в погреб.
– Значит, у вас в столовой никогда не оставалось полных бутылок вина?
– Никогда.
– Но ведь могло же несколько остаться в буфете?
– Нет, сударь.
– А где ставили пустые бутылки?
– Я ставил их в этот угловой шкаф, вниз, и когда их набиралось достаточно, то я относил их обратно в погреб.
– Когда ты в последний раз относил их туда?
– Дней пять или шесть тому назад.
– Отлично. Какой ликер пил твой барин?
– Покойный граф почти никогда не пил ликеров. Как-то случайно ему захотелось рюмочку водки, и он взял ее вот из этого погребца.
– Значит, у него в шкафу не могло быть начатых бутылок рома и коньяка?
– Нет, сударь.
– Спасибо, милейший, можешь проваливать!
Франсуа пошел было, но Лекок его вернул.
– Загляни-ка в шкаф. Столько ли там пустых бутылок, сколько ты туда ставил?
Слуга повиновался, открыл шкаф и воскликнул:
– Вот так штука! Там нет ни одной!
– Превосходно! – ответил Лекок. – На этот раз проваливай так, чтобы засверкали пятки.
Как только лакей затворил за собою дверь, сыщик спросил:
– Ну-с, господин мировой судья, что вы думаете об этом?
– Вы правы, господин Лекок.
Сыщик понюхал поочередно каждый стакан и каждую бутылку.
– Ну конечно! – воскликнул он. – Новое доказательство моих предположений!
– Что еще? – спросил мировой судья.
– На дне стаканов – не вино. Из всех бутылок, вынутых из шкафа, только в одной и была жидкость, а именно – уксус. Из нее-то убийцы и разлили жидкость по стаканам.
И, подставив к носу судьи стакан, он спросил:
– Чем пахнет?
Нечего было и разговаривать, так как уксус был крепкий, и не оставалось более никаких сомнений в том, что убийцы имели намерение сбить следствие с толку. Их замыслы оказались шиты белыми нитками, и, как сказал некий знаменитый сыщик, каждая половица жгла убийцам подошвы.
– Осмотрим остальное! – сказал Лекок, и они вышли в сад.
В саду все оказалось в порядке.
– Вот, господин Лекок, – обратился к нему старик судья, когда они проходили по аллее, полукругом спускавшейся к Сене. – Вот здесь, на этом самом месте, прямо на траве, была найдена туфля бедного графа. А вон там, за этой клумбой герани, нашли его платок.
Они подошли к берегу реки и с большой предосторожностью подняли доски, положенные мэром, чтобы оградить следы.
– Мы предполагаем, – сказал отец Планта, – что графиня искала спасения, добежала до этого места, но здесь ее поймали и добили одним ударом.
– Из всего того, что нами уже установлено, – возразил на это Лекок, – следует, что графиня не могла убежать. Ее принесли сюда уже мертвую, иначе логика не была бы логикой. Тем не менее посмотрим.
И он снова опустился на колени, как в доме, и стал еще тщательнее изучать песок на аллее, стоячую воду и водоросли. А затем отошел немного назад, поднял камень и бросил его, чтобы увидеть, какой эффект это произведет в тине.
Потом он возвратился к крыльцу дома и уже оттуда направился к вербам прямо по траве, где еще свежи были следы от чего-то тяжелого, что волокли по ней сегодня утром.
– Наши предположения верны! – воскликнул он. – По траве волокли именно графиню.
– Вы уверены в этом? – спросил отец Планта.
– В этом не может быть никаких сомнений, – ответил сыщик, весело улыбаясь. – Но так как ум – хорошо, а два – лучше, то я попрошу вас выслушать меня, а потом высказать и свое мнение. Нет, господин судья, нет! Госпожа Треморель не убегала вовсе. Убитая здесь, она упала бы со страшной силой; следовательно, ее тяжесть заставила бы воду забрызгать большое пространство, да и не только воду, а еще и тину, и мы нашли бы тогда несколько брызг.
– Но вы забыли про солнце, а ведь с утра прошло уже много времени.
– Солнце испарило бы воду, но сухие куски грязи остались бы, а я их не нахожу. Отсюда ясно, что графиня не была убита здесь, ее принесли сюда уже мертвую и тихонько опустили именно в то самое место, где вы ее нашли.
Отца Планта это еще не совсем убедило.
– А следы борьбы на песке? – спросил он.
– Да ведь эти следы не обманут и гимназиста! – ответил Лекок.
– Однако я думаю…
– Нечего и думать, господин судья. Что песок взбит и рахрыхлен, то это совершенно верно. Но все эти следы, которые избороздили песок вплоть до самой земли, сделаны одной и той же ногой. Вы можете этому не верить… И даже больше, они сделаны исключительно пяткой этой ноги – это уже и вы сами можете заметить!
– Да, да, я это признаю.
– Ведь для борьбы на месте, таком удобном для следствия, как это, обязательно должны быть два вида следов: убийцы и жертвы. Убийца, который нападает, обязательно должен опираться на переднюю часть ступни, и, следовательно, эта часть и должна отпечататься на земле. Жертва же, которая защищается, наоборот, старается высвободиться из рук нападающего, находясь к нему лицом, естественно, откидывается назад и поэтому ищет точку опоры в пятках, каковые и должны быть оттиснуты на песке. А здесь что мы находим?..
Отец Планта не дал Лекоку договорить.
– Довольно, милостивый государь, – сказал он, – довольно. Даже неверующий поверит. Я более не возражаю.
– Я еще не закончил, – добавил Лекок. – Мы установили, что графиня не была убита именно здесь. Я добавляю: ее не несли, ее волокли. Доказать это очень легко. Существует два способа тащить труп: за плечи и за ноги. Если за плечи – то останутся два следа от ног, если же за ноги – то голова оставит на земле только одну резкую полосу. Исследуя траву, я обнаружил два параллельных следа от ног, но трава между ними оказалась тоже примятой. Что это значит? Это значит, что волокли женщину, одетую в тяжелые юбки, в те самые, в которых нашли графиню. А отнюдь не графа.
Лекок ожидал возражений, но их не последовало.
Наступал вечер, и туман стал подниматься с Сены.
– Пора назад, – сказал вдруг отец Планта. – Что-то там доктор со вскрытием?
И они тихонько направились в дом.
На крыльце они встретили судебного следователя, который шел им навстречу. У него был очень довольный вид.
– Я должен вас оставить, – обратился он к мировому судье. – Мне сегодня же вечером необходимо повидаться с прокурором, и я сейчас отправляюсь к нему. Был бы очень вам благодарен, если бы вы закончили следствие. Доктор Жандрон задержится еще на несколько минут, и его акт я получу от него завтра. Опечатайте все, что найдете нужным, и расставьте стражу. Я пришлю архитектора снять точный план всего дома и сада. А вы, господин агент тайной полиции, что обнаружили?
– Кое-что очень важное, – ответил Лекок, – но я прошу вас разрешить мне доставить вам рапорт завтра после полудня.
– Да ведь все так просто, дело очень ясное, двое подозреваемых арестованы, и улики против них достаточно ясны.
Отец Планта и Лекок переглянулись в крайнем удивлении.
– Разве вы нашли новые улики? – спросил судебного следователя судья.
– Даже лучше, чем улики, – ответил следователь. – Жан Берто, которому я устроил новый допрос, начал смущаться. Он бросил упираться. Я сбил его с толку с двух слов, и он закончил тем, что сознался, что видел убийц.
– Убийц! – воскликнул отец Планта. – Он сказал «убийц»?
– По крайней мере, он видел одного из них. Но он клянется, что не знает, кто это такой. В этом-то для нас и весь вопрос. Но, во всяком случае, тюрьма окажет на него спасительное действие. Завтра, после бессонной ночи, я убежден, он будет посговорчивее.
– А Геспену вы тоже устраивали допрос? – с беспокойством спросил судья.
– О, с ним я уже покончил, – ответил Домини.
– Он сознался? – воскликнул озадаченный Лекок.
– Он не сознался ни в чем, но положение его не из завидных. Пришли рыбаки. Они еще не нашли тело Тремореля. Вероятно, его унесло течением. Но зато на другом конце парка, у берега, им удалось найти другую туфлю графа и, кроме того, под мостом, заметьте это – под мостом, – чью-то одежду из толстого сукна, испачканную кровью.
– А это разве одежда Геспена? – спросили одновременно судья и сыщик.
– Разумеется. Ее опознали все слуги замка, да и сам Геспен без всяких разговоров признал ее своей. Но это еще не все… На правом боку, у кармана этой куртки, оказалась большая дыра, вырван целый клок. Знаете, куда он исчез?
– Это не тот ли кусок, который мы нашли в руке у графини? – спросил отец Планта.
– Совершенно верно, господин судья. Теперь вы убеждены в виновности задержанных?
Отец Планта был поражен и опустил руки.
Что же касается Лекока, то он воскликнул:
– Черт возьми! У графини был зажат в пальцах кусок сукна! Но его всунули туда тогда, когда она была уже мертва!
Домини даже не слышал этого восклицания Лекока и не обратил абсолютно никакого внимания на его мысль. Он протянул руку только одному Планта и в сопровождении своего письмоводителя уехал. А спустя несколько минут после его отъезда Геспен и старик Берто в ручных кандалах были отправлены под конвоем в тюремный замок.
– Это вы, Планта, – сказал он. – А где же Домини?
– Он уехал, – ответил отец Планта.
– Мне нужно поговорить с ним, и как можно скорее. Весьма возможно, что я ошибаюсь, я могу заблуждаться…
Он был бледен, бледнее, чем сама покойница, лежавшая под покрывалом. Было очевидно, что он обнаружил нечто совсем уж экстраординарное.
Лекок выступил вперед.
– Я знаю, – сказал он, – почему доктор так взволнован. Он установил, что госпожа Треморель была убита только одним ударом, а все остальные ей были нанесены тогда, когда она была уже мертва.
Остановившись на сыщике, глаза доктора выражали полное недоумение.
– Откуда вы это знаете? – спросил он.
– Я это вовсе не знаю, – скромно ответил Лекок, – но вместе с господином судьей я имел честь установить логическую систему, которая привела нас к этому выводу.
Жандрон ударил себя по лбу.
– Совершенно верно, – сказал он, – ваши предположения оправдались. Между первым ударом ножом, который стал причиной смерти, и другими, которые были нанесены позже, прошло не менее трех часов.
Жандрон подошел к бильярду и тихонько приподнял покрывало с покойницы, открыв голову и часть груди.
– Посветите нам, Планта, – сказал он.
Старик судья взял лампу и поставил ее с другой стороны бильярда. Руки его дрожали так, что глобус и стекло, соприкасаясь, звенели. Дрожащий свет оставлял на стенах мрачные тени.
Лицо графини было чисто вымыто, куски запекшейся крови и тины были удалены. Следы от ударов вырисовывались еще рельефнее, но все-таки, несмотря и на это, красота ее бросалась в глаза.
Лекок тоже подошел к бильярду, наклонился над трупом и стал изучать его.
– Госпожа Треморель получила восемнадцать ударов кинжалом, – сказал доктор Жандрон. – Из них только один смертельный, а именно вот этот, вертикального направления, вот здесь, около плеча. – И он указал на зиявшую рану, приподняв левой рукой труп.
Роскошные волосы графини рассыпались по сторонам. Глаза ее еще сохранили выражение испуга. Так и казалось, что вот-вот ее открытые губы закричат: «Помогите! Сюда!»
– Клинок ножа должен быть шириной до трех сантиметров, – сказал доктор, – а длиной никак не менее двадцати пяти. Все другие ранения: на руках, на груди, на плечах – сравнительно легкие. Необходимо предположить, что их нанесли не менее чем часа через два после смерти покойной.
– Превосходно! – воскликнул Лекок.
– Это я могу утверждать перед судом, – продолжал Жандрон, – под присягой, без малейшего колебания. Все эти раны на голове, за исключением только одной, нанесены уже после смерти. В этом не может быть сомнения, нечего об этом и разговаривать. Только вот один этот удар над глазом сделан при жизни. Как вы видите, здесь имеются синяк и значительная опухоль. Но все другие совершенно не похожи на него, даже вот этот, который был настолько силен, что расколол графине висок, и тот без кровоподтека.
– Мне думается, доктор, – настаивал Лекок, – что, признав факт нанесения графине ударов каким-то тупым орудием уже после ее смерти, можно сделать заключение, что она умерла именно от удара ножом.
Жандрон подумал.
– Это очень возможно, господин агент, – сказал он. – Со своей стороны, я в этом убежден. Но ведь моя и ваша отправные точки диаметрально противоположны. Медицина может утверждать только то, что составляет факт неоспоримый, осязаемый. Если она имеет хоть малейшее сомнение, даже ничтожное, то она должна молчать. Скажу даже более: всякое сомнение должно быть истолковано в пользу оправдания, а не обвинения.
Сыщик был другого мнения, но счел нужным промолчать.
Доктор вновь закрыл труп, и отец Планта поставил лампу обратно на маленький столик.
– Так-с… – сказал Лекок. – Направление раны госпожи Треморель доказывает мне, что она находилась у себя в комнате, пила чай, сидя, немного наклонившись вперед, когда ее убили. Убийца подошел к ней сзади, поднял руку и, выбрав место поудобнее, нанес удар громадной силы. Сила удара была настолько велика, что жертва упала вперед и при падении ударилась лбом об угол стола. Только этим и объясняется единственное место у нее на лбу, где имеется синяк.
Жандрон посмотрел на Лекока и отца Планта, которые обменялись каким-то особенным взглядом.
– Очевидно, преступление совершено именно так, – сказал он, – как объяснил это господин агент.
Последовало такое долгое молчание, что отец Планта счел нужным его нарушить.
– Вы все осмотрели, – спросил он, – что предполагали?
– На сегодня все, – ответил Лекок. – Завтра утром осмотрю то, что еще может быть для меня полезным. За исключением только одной детали, которая меня беспокоит, я, кажется, нахожусь уже полностью в курсе дела.
– В таком случае, – сказал доктор, – кажется, можно и по домам?
– Я попросил бы об этом, – ответил Лекок. – Я с утра ничего не ел.
– Разве вы сегодня вечером отправитесь в Париж? – спросил его отец Планта.
– Нет, я заночую здесь, на постоялом дворе «Верный гренадер», где я оставил свои вещи. Там я поужинаю и посплю.
– Гораздо лучше вам заночевать у меня, – сказал судья. – Нам еще о стольком надо поговорить, а лишняя комната найдется… Ваши вещи мы захватим по дороге…
Лекок поклонился и поблагодарил за приглашение.
– И вы тоже, доктор, – продолжал отец Планта. – Как хотите, а я вас уведу к себе. Пожалуйста, не возражайте. А если вам так уж необходимо вернуться домой, то мы вас проводим после ужина.
Оставалось только опечатать помещение. Но с этим управились довольно быстро. Опечатаны были все двери нижнего этажа. Дверь комнаты с топором и дверки шкафа, куда были сложены все вещественные доказательства, собранные следствием. И, несмотря на всю поспешность при выполнении этих формальностей, отец Планта и приглашенные им гости смогли выбраться из замка Вальфелю только к десяти часам вечера.
Всю дорогу старый судья беспокоился о Куртуа.
– Что у него за несчастье случилось? – обратился он к доктору Жандрону. – Не письмо ли это от его дочери Лоранс, за которой посылали?
Подошли к «Верному гренадеру».
– Ах, господин мировой судья! – воскликнул трактирщик. – Какое несчастье! Входите, входите! В зале много гостей, которые видели убийц. Но какой негодяй Жан Берто! Каков Геспен! Обязательно пойду в Корбейль посмотреть, как их будут выводить на эшафот.
Тем временем Лекок вошел в трактир за своими вещами. Кто он такой, теперь уже не составляло тайны ни для кого. Сегодня утром с ним здесь обошлись довольно нелюбезно, приняв его за приказчика в отставке, теперь на его вопрос, сколько с него следует, жена трактирщика обиделась и сказала: «Ничего».
Когда он вышел из трактира со своими вещами, отец Планта сказал:
– Пойдемте скорее! Хочется узнать что-нибудь о нашем несчастном мэре.
У калитки дома они увидели десятка с полтора женщин. Между ними стоял слуга Баптист, который разглагольствовал и размахивал руками. Но при приближении мирового судьи, которого все побаивались, кумушки, как дробь, разлетелись в разные стороны. Неожиданное появление судьи заметно смутило и Баптиста, разочарованного бегством своих слушательниц на самом интересном месте.
– Ах, сударь! – воскликнул он. – Какой случай! Я ведь бежал вас искать…
– Разве я нужен твоему хозяину?
– Когда мы возвратились сюда из Вальфелю, хозяин, как ураган, бросился в гостиную, где, вся в слезах, сидела хозяйка. Он был так взволнован, что едва мог говорить. «Что такое? Что случилось?» – спросил он. Тогда хозяйка, которая тоже лишилась языка, протянула ему письмо от барышни, бывшее у нее в руке.
Все трое во время рассказа Баптиста стояли как на угольях, и им казалось, что он тянет и никогда его не закончит.
– Ну-с, – продолжал Баптист, – хозяин взял письмо и приблизился к окошку, чтобы лучше его разглядеть. Одним взглядом он прочитал его все. А потом он вдруг как закричит! А сам руками вот этак, вот этак, точно плавающая собака, повернулся два раза вокруг своей оси и бух на пол, как мешок с мукой! На том дело и кончилось.
– Умер! – воскликнули все трое разом.
– Нет, зачем же… – ответил Баптист. – Пожалуйте заглянуть…
Поставив свой чемодан на землю, Лекок схватил правой рукой Баптиста за руку, а левой погрозил ему изогнутой палкой.
– Я тебя прошу серьезно закончить свой рассказ, – сказал он ему.
Баптист испугался, искоса поглядел на палку и заспешил:
– С хозяином случился припадок. Весь дом перевернулся вверх дном. Все потеряли голову, за исключением только одного меня. Тогда мне в голову пришла мысль бежать за доктором, и я бросился искать, кто первый попадется под руку. Доктор Жандрон так доктор Жандрон, аптекарь так аптекарь, все равно! На мое счастье, на углу улицы я встретил Робело, костоправа. «Иди скорее за мной!» – сказал я ему. Он пошел за мной, разогнал всех, кто окружал хозяина, и пустил ему кровь из обеих рук. Немного времени спустя хозяин вздохнул, открыл глаза и наконец заговорил. Теперь уже он совсем пришел в себя, лежит на диване в гостиной и горько плачет. Мне сказали, что он хочет повидаться с вами, господин мировой судья, и я тотчас же со всех ног…
– А барышня Лоранс?.. – спросил отец Планта дрогнувшим голосом.
– О, не спрашивайте, господа, – ответил Баптист, встав в трагическую позу. – Это раздирает душу!
Мировой судья и доктор не стали его дальше слушать и вошли. Вслед за ними вошел и Лекок.
– Отнеси мой чемодан к мировому судье, живо! – крикнул он Баптисту, которого сроду не ругали и которого это заставило задрожать и во всю прыть броситься исполнять указание.
Приход отца Планта вывел Куртуа из того отупевшего состояния, в которое он был погружен. Он поднялся и, покачиваясь, тотчас же упал на руки старику судье.
– Ах, милый друг, – пробормотал он прерывающимся голосом. – Я так несчастен. Я так несчастен!
Никто не узнал бы в нем прежнего мэра: так он изменился. За какие-нибудь два-три часа он постарел на двадцать лет. И, по-видимому бессознательно, он повторял только одно слово:
– Несчастен! Несчастен!
Старый судья уложил Куртуа снова на диван, сев около него, взял его за обе руки и старался его утешить в его беспредельной скорби.
– Ах, мой друг, – простонал Куртуа, – вы всего не знаете. Если бы она умерла здесь, среди нас, окруженная близкими ей людьми, согретая до самого последнего своего вздоха нашей лаской, мое отчаяние было бы бесконечно, но все-таки слабо по сравнению с тем, какое убивает меня сейчас. Если бы вы только знали, если бы только вам было известно…
Отец Планта вздрогнул, испугавшись того, что ему придется услышать.
– Кто может мне сказать, – продолжал мэр, – где и как она умерла? Дорогая Лоранс, некому тебя спасти, некому услышать твой предсмертный стон. Что случилось с тобой, такой молодой, такой счастливой?..
В отчаянии он вскочил и закричал:
– Пойдемте, Планта, пойдемте поскорее в морг!
Но тут же он снова упал и только едва слышно прошептал страшное слово «морг».
– В морг…
Видя эту душераздирающую сцену, все присутствующие стояли молча и неподвижно, затаив дыхание.
– Я ваш друг, – проговорил отец Планта, – вы знаете это, я ваш лучший друг. Говорите, доверьтесь мне, что случилось?
– Извольте… – ответил Куртуа. – Слушайте.
– Нет, еще не браво! – воскликнул в свою очередь Лекок. – Потому что именно здесь моя нить и прерывается, и я натыкаюсь на пробел. Если бы мои выводы были справедливы, то этот топор был бы спокойно положен на пол, а не брошен с силой.
– И еще раз браво! – повторил отец Планта. – Потому что эта подробность представляет собой только частность, от которой нисколько не страдает ваша система в целом. Ясно, что убийцы имели намерение поступать именно так, как вы говорите. Случай с топором, который они планировали как раз не так, как вы его поняли, их выдал.
– Может быть, – проговорил сыщик, – может быть, вы и правы. Но есть и кое-что другое.
– Что?
– Так себе… пустяки. Прежде всего необходимо осмотреть столовую и сад.
Лекок и судья тотчас же спустились вниз, и отец Планта показал сыщику стаканы и бутылки, которые по его приказанию были отставлены в сторону.
Лекок оглядел стаканы один за другим, осмотрел их на свет и исследовал влажные места, которые еще оставались на хрустале.
– Ни из одного из них не пили! – решительно сказал он, закончив осмотр.
– Как, неужели ни из одного?
– Решительно ни из одного.
Улыбнувшись, Лекок подошел к двери, отворил ее и позвал:
– Франсуа!
Явился личный лакей графа Тремореля. Он был очень расстроен, сожалел о своем господине и плакал.
– Послушай-ка, милейший, – обратился к нему агент тайной полиции с той фамильярностью, которая свойственна служащим в сыскном отделе. – Выслушай меня хорошенько и постарайся отвечать на вопросы с чувством, с толком, с расстановкой. Было ли в обычае у вас в замке приносить из погреба вино про запас?
– Нет, сударь, перед каждой едой я сам лично спускался в погреб.
– Значит, у вас в столовой никогда не оставалось полных бутылок вина?
– Никогда.
– Но ведь могло же несколько остаться в буфете?
– Нет, сударь.
– А где ставили пустые бутылки?
– Я ставил их в этот угловой шкаф, вниз, и когда их набиралось достаточно, то я относил их обратно в погреб.
– Когда ты в последний раз относил их туда?
– Дней пять или шесть тому назад.
– Отлично. Какой ликер пил твой барин?
– Покойный граф почти никогда не пил ликеров. Как-то случайно ему захотелось рюмочку водки, и он взял ее вот из этого погребца.
– Значит, у него в шкафу не могло быть начатых бутылок рома и коньяка?
– Нет, сударь.
– Спасибо, милейший, можешь проваливать!
Франсуа пошел было, но Лекок его вернул.
– Загляни-ка в шкаф. Столько ли там пустых бутылок, сколько ты туда ставил?
Слуга повиновался, открыл шкаф и воскликнул:
– Вот так штука! Там нет ни одной!
– Превосходно! – ответил Лекок. – На этот раз проваливай так, чтобы засверкали пятки.
Как только лакей затворил за собою дверь, сыщик спросил:
– Ну-с, господин мировой судья, что вы думаете об этом?
– Вы правы, господин Лекок.
Сыщик понюхал поочередно каждый стакан и каждую бутылку.
– Ну конечно! – воскликнул он. – Новое доказательство моих предположений!
– Что еще? – спросил мировой судья.
– На дне стаканов – не вино. Из всех бутылок, вынутых из шкафа, только в одной и была жидкость, а именно – уксус. Из нее-то убийцы и разлили жидкость по стаканам.
И, подставив к носу судьи стакан, он спросил:
– Чем пахнет?
Нечего было и разговаривать, так как уксус был крепкий, и не оставалось более никаких сомнений в том, что убийцы имели намерение сбить следствие с толку. Их замыслы оказались шиты белыми нитками, и, как сказал некий знаменитый сыщик, каждая половица жгла убийцам подошвы.
– Осмотрим остальное! – сказал Лекок, и они вышли в сад.
В саду все оказалось в порядке.
– Вот, господин Лекок, – обратился к нему старик судья, когда они проходили по аллее, полукругом спускавшейся к Сене. – Вот здесь, на этом самом месте, прямо на траве, была найдена туфля бедного графа. А вон там, за этой клумбой герани, нашли его платок.
Они подошли к берегу реки и с большой предосторожностью подняли доски, положенные мэром, чтобы оградить следы.
– Мы предполагаем, – сказал отец Планта, – что графиня искала спасения, добежала до этого места, но здесь ее поймали и добили одним ударом.
– Из всего того, что нами уже установлено, – возразил на это Лекок, – следует, что графиня не могла убежать. Ее принесли сюда уже мертвую, иначе логика не была бы логикой. Тем не менее посмотрим.
И он снова опустился на колени, как в доме, и стал еще тщательнее изучать песок на аллее, стоячую воду и водоросли. А затем отошел немного назад, поднял камень и бросил его, чтобы увидеть, какой эффект это произведет в тине.
Потом он возвратился к крыльцу дома и уже оттуда направился к вербам прямо по траве, где еще свежи были следы от чего-то тяжелого, что волокли по ней сегодня утром.
– Наши предположения верны! – воскликнул он. – По траве волокли именно графиню.
– Вы уверены в этом? – спросил отец Планта.
– В этом не может быть никаких сомнений, – ответил сыщик, весело улыбаясь. – Но так как ум – хорошо, а два – лучше, то я попрошу вас выслушать меня, а потом высказать и свое мнение. Нет, господин судья, нет! Госпожа Треморель не убегала вовсе. Убитая здесь, она упала бы со страшной силой; следовательно, ее тяжесть заставила бы воду забрызгать большое пространство, да и не только воду, а еще и тину, и мы нашли бы тогда несколько брызг.
– Но вы забыли про солнце, а ведь с утра прошло уже много времени.
– Солнце испарило бы воду, но сухие куски грязи остались бы, а я их не нахожу. Отсюда ясно, что графиня не была убита здесь, ее принесли сюда уже мертвую и тихонько опустили именно в то самое место, где вы ее нашли.
Отца Планта это еще не совсем убедило.
– А следы борьбы на песке? – спросил он.
– Да ведь эти следы не обманут и гимназиста! – ответил Лекок.
– Однако я думаю…
– Нечего и думать, господин судья. Что песок взбит и рахрыхлен, то это совершенно верно. Но все эти следы, которые избороздили песок вплоть до самой земли, сделаны одной и той же ногой. Вы можете этому не верить… И даже больше, они сделаны исключительно пяткой этой ноги – это уже и вы сами можете заметить!
– Да, да, я это признаю.
– Ведь для борьбы на месте, таком удобном для следствия, как это, обязательно должны быть два вида следов: убийцы и жертвы. Убийца, который нападает, обязательно должен опираться на переднюю часть ступни, и, следовательно, эта часть и должна отпечататься на земле. Жертва же, которая защищается, наоборот, старается высвободиться из рук нападающего, находясь к нему лицом, естественно, откидывается назад и поэтому ищет точку опоры в пятках, каковые и должны быть оттиснуты на песке. А здесь что мы находим?..
Отец Планта не дал Лекоку договорить.
– Довольно, милостивый государь, – сказал он, – довольно. Даже неверующий поверит. Я более не возражаю.
– Я еще не закончил, – добавил Лекок. – Мы установили, что графиня не была убита именно здесь. Я добавляю: ее не несли, ее волокли. Доказать это очень легко. Существует два способа тащить труп: за плечи и за ноги. Если за плечи – то останутся два следа от ног, если же за ноги – то голова оставит на земле только одну резкую полосу. Исследуя траву, я обнаружил два параллельных следа от ног, но трава между ними оказалась тоже примятой. Что это значит? Это значит, что волокли женщину, одетую в тяжелые юбки, в те самые, в которых нашли графиню. А отнюдь не графа.
Лекок ожидал возражений, но их не последовало.
Наступал вечер, и туман стал подниматься с Сены.
– Пора назад, – сказал вдруг отец Планта. – Что-то там доктор со вскрытием?
И они тихонько направились в дом.
На крыльце они встретили судебного следователя, который шел им навстречу. У него был очень довольный вид.
– Я должен вас оставить, – обратился он к мировому судье. – Мне сегодня же вечером необходимо повидаться с прокурором, и я сейчас отправляюсь к нему. Был бы очень вам благодарен, если бы вы закончили следствие. Доктор Жандрон задержится еще на несколько минут, и его акт я получу от него завтра. Опечатайте все, что найдете нужным, и расставьте стражу. Я пришлю архитектора снять точный план всего дома и сада. А вы, господин агент тайной полиции, что обнаружили?
– Кое-что очень важное, – ответил Лекок, – но я прошу вас разрешить мне доставить вам рапорт завтра после полудня.
– Да ведь все так просто, дело очень ясное, двое подозреваемых арестованы, и улики против них достаточно ясны.
Отец Планта и Лекок переглянулись в крайнем удивлении.
– Разве вы нашли новые улики? – спросил судебного следователя судья.
– Даже лучше, чем улики, – ответил следователь. – Жан Берто, которому я устроил новый допрос, начал смущаться. Он бросил упираться. Я сбил его с толку с двух слов, и он закончил тем, что сознался, что видел убийц.
– Убийц! – воскликнул отец Планта. – Он сказал «убийц»?
– По крайней мере, он видел одного из них. Но он клянется, что не знает, кто это такой. В этом-то для нас и весь вопрос. Но, во всяком случае, тюрьма окажет на него спасительное действие. Завтра, после бессонной ночи, я убежден, он будет посговорчивее.
– А Геспену вы тоже устраивали допрос? – с беспокойством спросил судья.
– О, с ним я уже покончил, – ответил Домини.
– Он сознался? – воскликнул озадаченный Лекок.
– Он не сознался ни в чем, но положение его не из завидных. Пришли рыбаки. Они еще не нашли тело Тремореля. Вероятно, его унесло течением. Но зато на другом конце парка, у берега, им удалось найти другую туфлю графа и, кроме того, под мостом, заметьте это – под мостом, – чью-то одежду из толстого сукна, испачканную кровью.
– А это разве одежда Геспена? – спросили одновременно судья и сыщик.
– Разумеется. Ее опознали все слуги замка, да и сам Геспен без всяких разговоров признал ее своей. Но это еще не все… На правом боку, у кармана этой куртки, оказалась большая дыра, вырван целый клок. Знаете, куда он исчез?
– Это не тот ли кусок, который мы нашли в руке у графини? – спросил отец Планта.
– Совершенно верно, господин судья. Теперь вы убеждены в виновности задержанных?
Отец Планта был поражен и опустил руки.
Что же касается Лекока, то он воскликнул:
– Черт возьми! У графини был зажат в пальцах кусок сукна! Но его всунули туда тогда, когда она была уже мертва!
Домини даже не слышал этого восклицания Лекока и не обратил абсолютно никакого внимания на его мысль. Он протянул руку только одному Планта и в сопровождении своего письмоводителя уехал. А спустя несколько минут после его отъезда Геспен и старик Берто в ручных кандалах были отправлены под конвоем в тюремный замок.
* * *
В бильярдной замка Вальфелю доктор Жандрон исполнял свою печальную обязанность. Наступили сумерки, и большая стоячая лампа с круглым колпаком освещала эту страшную картину. А когда вошли мировой судья и Лекок, доктор уже мыл в тазу, полном воды, свои руки.– Это вы, Планта, – сказал он. – А где же Домини?
– Он уехал, – ответил отец Планта.
– Мне нужно поговорить с ним, и как можно скорее. Весьма возможно, что я ошибаюсь, я могу заблуждаться…
Он был бледен, бледнее, чем сама покойница, лежавшая под покрывалом. Было очевидно, что он обнаружил нечто совсем уж экстраординарное.
Лекок выступил вперед.
– Я знаю, – сказал он, – почему доктор так взволнован. Он установил, что госпожа Треморель была убита только одним ударом, а все остальные ей были нанесены тогда, когда она была уже мертва.
Остановившись на сыщике, глаза доктора выражали полное недоумение.
– Откуда вы это знаете? – спросил он.
– Я это вовсе не знаю, – скромно ответил Лекок, – но вместе с господином судьей я имел честь установить логическую систему, которая привела нас к этому выводу.
Жандрон ударил себя по лбу.
– Совершенно верно, – сказал он, – ваши предположения оправдались. Между первым ударом ножом, который стал причиной смерти, и другими, которые были нанесены позже, прошло не менее трех часов.
Жандрон подошел к бильярду и тихонько приподнял покрывало с покойницы, открыв голову и часть груди.
– Посветите нам, Планта, – сказал он.
Старик судья взял лампу и поставил ее с другой стороны бильярда. Руки его дрожали так, что глобус и стекло, соприкасаясь, звенели. Дрожащий свет оставлял на стенах мрачные тени.
Лицо графини было чисто вымыто, куски запекшейся крови и тины были удалены. Следы от ударов вырисовывались еще рельефнее, но все-таки, несмотря и на это, красота ее бросалась в глаза.
Лекок тоже подошел к бильярду, наклонился над трупом и стал изучать его.
– Госпожа Треморель получила восемнадцать ударов кинжалом, – сказал доктор Жандрон. – Из них только один смертельный, а именно вот этот, вертикального направления, вот здесь, около плеча. – И он указал на зиявшую рану, приподняв левой рукой труп.
Роскошные волосы графини рассыпались по сторонам. Глаза ее еще сохранили выражение испуга. Так и казалось, что вот-вот ее открытые губы закричат: «Помогите! Сюда!»
– Клинок ножа должен быть шириной до трех сантиметров, – сказал доктор, – а длиной никак не менее двадцати пяти. Все другие ранения: на руках, на груди, на плечах – сравнительно легкие. Необходимо предположить, что их нанесли не менее чем часа через два после смерти покойной.
– Превосходно! – воскликнул Лекок.
– Это я могу утверждать перед судом, – продолжал Жандрон, – под присягой, без малейшего колебания. Все эти раны на голове, за исключением только одной, нанесены уже после смерти. В этом не может быть сомнения, нечего об этом и разговаривать. Только вот один этот удар над глазом сделан при жизни. Как вы видите, здесь имеются синяк и значительная опухоль. Но все другие совершенно не похожи на него, даже вот этот, который был настолько силен, что расколол графине висок, и тот без кровоподтека.
– Мне думается, доктор, – настаивал Лекок, – что, признав факт нанесения графине ударов каким-то тупым орудием уже после ее смерти, можно сделать заключение, что она умерла именно от удара ножом.
Жандрон подумал.
– Это очень возможно, господин агент, – сказал он. – Со своей стороны, я в этом убежден. Но ведь моя и ваша отправные точки диаметрально противоположны. Медицина может утверждать только то, что составляет факт неоспоримый, осязаемый. Если она имеет хоть малейшее сомнение, даже ничтожное, то она должна молчать. Скажу даже более: всякое сомнение должно быть истолковано в пользу оправдания, а не обвинения.
Сыщик был другого мнения, но счел нужным промолчать.
Доктор вновь закрыл труп, и отец Планта поставил лампу обратно на маленький столик.
– Так-с… – сказал Лекок. – Направление раны госпожи Треморель доказывает мне, что она находилась у себя в комнате, пила чай, сидя, немного наклонившись вперед, когда ее убили. Убийца подошел к ней сзади, поднял руку и, выбрав место поудобнее, нанес удар громадной силы. Сила удара была настолько велика, что жертва упала вперед и при падении ударилась лбом об угол стола. Только этим и объясняется единственное место у нее на лбу, где имеется синяк.
Жандрон посмотрел на Лекока и отца Планта, которые обменялись каким-то особенным взглядом.
– Очевидно, преступление совершено именно так, – сказал он, – как объяснил это господин агент.
Последовало такое долгое молчание, что отец Планта счел нужным его нарушить.
– Вы все осмотрели, – спросил он, – что предполагали?
– На сегодня все, – ответил Лекок. – Завтра утром осмотрю то, что еще может быть для меня полезным. За исключением только одной детали, которая меня беспокоит, я, кажется, нахожусь уже полностью в курсе дела.
– В таком случае, – сказал доктор, – кажется, можно и по домам?
– Я попросил бы об этом, – ответил Лекок. – Я с утра ничего не ел.
– Разве вы сегодня вечером отправитесь в Париж? – спросил его отец Планта.
– Нет, я заночую здесь, на постоялом дворе «Верный гренадер», где я оставил свои вещи. Там я поужинаю и посплю.
– Гораздо лучше вам заночевать у меня, – сказал судья. – Нам еще о стольком надо поговорить, а лишняя комната найдется… Ваши вещи мы захватим по дороге…
Лекок поклонился и поблагодарил за приглашение.
– И вы тоже, доктор, – продолжал отец Планта. – Как хотите, а я вас уведу к себе. Пожалуйста, не возражайте. А если вам так уж необходимо вернуться домой, то мы вас проводим после ужина.
Оставалось только опечатать помещение. Но с этим управились довольно быстро. Опечатаны были все двери нижнего этажа. Дверь комнаты с топором и дверки шкафа, куда были сложены все вещественные доказательства, собранные следствием. И, несмотря на всю поспешность при выполнении этих формальностей, отец Планта и приглашенные им гости смогли выбраться из замка Вальфелю только к десяти часам вечера.
* * *
Обратно пошли не по той дороге, по которой шли утром, а по узенькой тропинке, по диагонали спускавшейся к железному мосту. Это был кратчайший путь до трактирчика, где Лекок оставил свои вещи.Всю дорогу старый судья беспокоился о Куртуа.
– Что у него за несчастье случилось? – обратился он к доктору Жандрону. – Не письмо ли это от его дочери Лоранс, за которой посылали?
Подошли к «Верному гренадеру».
– Ах, господин мировой судья! – воскликнул трактирщик. – Какое несчастье! Входите, входите! В зале много гостей, которые видели убийц. Но какой негодяй Жан Берто! Каков Геспен! Обязательно пойду в Корбейль посмотреть, как их будут выводить на эшафот.
Тем временем Лекок вошел в трактир за своими вещами. Кто он такой, теперь уже не составляло тайны ни для кого. Сегодня утром с ним здесь обошлись довольно нелюбезно, приняв его за приказчика в отставке, теперь на его вопрос, сколько с него следует, жена трактирщика обиделась и сказала: «Ничего».
Когда он вышел из трактира со своими вещами, отец Планта сказал:
– Пойдемте скорее! Хочется узнать что-нибудь о нашем несчастном мэре.
У калитки дома они увидели десятка с полтора женщин. Между ними стоял слуга Баптист, который разглагольствовал и размахивал руками. Но при приближении мирового судьи, которого все побаивались, кумушки, как дробь, разлетелись в разные стороны. Неожиданное появление судьи заметно смутило и Баптиста, разочарованного бегством своих слушательниц на самом интересном месте.
– Ах, сударь! – воскликнул он. – Какой случай! Я ведь бежал вас искать…
– Разве я нужен твоему хозяину?
– Когда мы возвратились сюда из Вальфелю, хозяин, как ураган, бросился в гостиную, где, вся в слезах, сидела хозяйка. Он был так взволнован, что едва мог говорить. «Что такое? Что случилось?» – спросил он. Тогда хозяйка, которая тоже лишилась языка, протянула ему письмо от барышни, бывшее у нее в руке.
Все трое во время рассказа Баптиста стояли как на угольях, и им казалось, что он тянет и никогда его не закончит.
– Ну-с, – продолжал Баптист, – хозяин взял письмо и приблизился к окошку, чтобы лучше его разглядеть. Одним взглядом он прочитал его все. А потом он вдруг как закричит! А сам руками вот этак, вот этак, точно плавающая собака, повернулся два раза вокруг своей оси и бух на пол, как мешок с мукой! На том дело и кончилось.
– Умер! – воскликнули все трое разом.
– Нет, зачем же… – ответил Баптист. – Пожалуйте заглянуть…
Поставив свой чемодан на землю, Лекок схватил правой рукой Баптиста за руку, а левой погрозил ему изогнутой палкой.
– Я тебя прошу серьезно закончить свой рассказ, – сказал он ему.
Баптист испугался, искоса поглядел на палку и заспешил:
– С хозяином случился припадок. Весь дом перевернулся вверх дном. Все потеряли голову, за исключением только одного меня. Тогда мне в голову пришла мысль бежать за доктором, и я бросился искать, кто первый попадется под руку. Доктор Жандрон так доктор Жандрон, аптекарь так аптекарь, все равно! На мое счастье, на углу улицы я встретил Робело, костоправа. «Иди скорее за мной!» – сказал я ему. Он пошел за мной, разогнал всех, кто окружал хозяина, и пустил ему кровь из обеих рук. Немного времени спустя хозяин вздохнул, открыл глаза и наконец заговорил. Теперь уже он совсем пришел в себя, лежит на диване в гостиной и горько плачет. Мне сказали, что он хочет повидаться с вами, господин мировой судья, и я тотчас же со всех ног…
– А барышня Лоранс?.. – спросил отец Планта дрогнувшим голосом.
– О, не спрашивайте, господа, – ответил Баптист, встав в трагическую позу. – Это раздирает душу!
Мировой судья и доктор не стали его дальше слушать и вошли. Вслед за ними вошел и Лекок.
– Отнеси мой чемодан к мировому судье, живо! – крикнул он Баптисту, которого сроду не ругали и которого это заставило задрожать и во всю прыть броситься исполнять указание.
Приход отца Планта вывел Куртуа из того отупевшего состояния, в которое он был погружен. Он поднялся и, покачиваясь, тотчас же упал на руки старику судье.
– Ах, милый друг, – пробормотал он прерывающимся голосом. – Я так несчастен. Я так несчастен!
Никто не узнал бы в нем прежнего мэра: так он изменился. За какие-нибудь два-три часа он постарел на двадцать лет. И, по-видимому бессознательно, он повторял только одно слово:
– Несчастен! Несчастен!
Старый судья уложил Куртуа снова на диван, сев около него, взял его за обе руки и старался его утешить в его беспредельной скорби.
– Ах, мой друг, – простонал Куртуа, – вы всего не знаете. Если бы она умерла здесь, среди нас, окруженная близкими ей людьми, согретая до самого последнего своего вздоха нашей лаской, мое отчаяние было бы бесконечно, но все-таки слабо по сравнению с тем, какое убивает меня сейчас. Если бы вы только знали, если бы только вам было известно…
Отец Планта вздрогнул, испугавшись того, что ему придется услышать.
– Кто может мне сказать, – продолжал мэр, – где и как она умерла? Дорогая Лоранс, некому тебя спасти, некому услышать твой предсмертный стон. Что случилось с тобой, такой молодой, такой счастливой?..
В отчаянии он вскочил и закричал:
– Пойдемте, Планта, пойдемте поскорее в морг!
Но тут же он снова упал и только едва слышно прошептал страшное слово «морг».
– В морг…
Видя эту душераздирающую сцену, все присутствующие стояли молча и неподвижно, затаив дыхание.
– Я ваш друг, – проговорил отец Планта, – вы знаете это, я ваш лучший друг. Говорите, доверьтесь мне, что случилось?
– Извольте… – ответил Куртуа. – Слушайте.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента