Галина Мария. Медведки

   Сейчас было много столового фарфора. Я приценился к мейсену с голубыми бабочками. Продавец просил полтораста баксов, я сбил до девяноста, но, пока я крутил тарелку в руках, раздумывая, брать или не брать, подскочил незнакомый тип и сторговался с продавцом. Может, стоило все-таки взять – на будущее, подождать, пока она вырастет в цене, и потом толкнуть?
   Впрочем, почти тут же я натолкнулся на приятную тарелку с цветочными мотивами, золото по кобальту, за тридцатник, ну и взял, раз уж мейсен уплыл. Продавец уверял, конечно, что тоже мейсен, они все так говорят, но если это мейсен, то подозрительно дешевый, а если нет, то я, похоже, переплатил. Чтобы определиться, я показал тарелку Жоре, который стоял на углу. На расстеленной газетке у него лежало неплохое блюдо, модерн, рельефные цветы и фрукты, четырехугольное, один угол как бы заворачивается конвертиком. Блюдо было без клейма и со склейкой, я покрутил его в руках, но как-то не решился. Еще была неплохая супница, из семьдесят восьмого сервиза, но без крышки. Крышки бьются быстрее супниц.
   Тарелка с принтами, он сказал, уже ушла. Жаль. Там, на ней, был лев в зарослях, гривастый, с почти человеческим лицом, как вообще тогда рисовали львов.
   – А, – он привычно повернул тарелку донышком вверх. – И почем?
   – За тридцатку. Похоже, паленый мейсен.
   Он подумал.
   – Ну, хочешь, я у тебя за семьдесят возьму?
   – Нет, – сказал я, – не хочу.
   – Хорошая вещь. Не расстраивайся.
   – Я и не расстраиваюсь.
   – Только это никакой не мейсен. Довоенный немецкий шабах. Валлендорф.
   – А скрещенные мечи?
   – Это не мечи, а стилизованное дубль-вэ. У них до войны было такое клеймо. Вот как это у тебя получается? Нюх у тебя, что ли?
   – Сам не знаю, – сказал я, – просто понравилось.
   Завернул тарелку в мятую газету и положил в сумку.
   – Вот ты нам тут весь бизнес портишь, – дружелюбно сказал мне в спину Жора.
   На углу я купил в киоске пакетик с чипсами и колу – очень вредная еда, сплошные калории и усилители вкуса – и пошел к маршрутке. Тут неподалеку автовокзал, народу набивается полным-полно, и я всегда боюсь, что подавят мои покупки.
   В конце концов, заработал я хотя бы на то, чтобы один раз проехаться с комфортом, или нет?
   Тачка и подкатила, чуть ли не чиркнув по бордюру, серебристая «Мазда», я приоткрыл дверцу и сказал:
   – Дачный переулок!
   И назвал цену.
   Я думал, он станет торговаться, но он молча кивнул. Я захлопнул переднюю дверцу и сел сзади, а сумку поставил на пол – некоторым не нравится, когда большие сумки ставят на сиденье.
   Пока я вертелся, пытаясь умоститься, «Мазда» тронулась с места и поплыла вдоль желтых покосившихся домишек, вдоль расстеленных у стен ковриков и газет, на которых выстроились бэтмены, пластиковые фигурки из киндер-сюрпризов, гипсовые богоматери и пластиковые китайские кашпо. Сами стены были увешаны, как флагами, разноцветными махровыми полотенцами, восточными халатами, плюшевыми ковриками, и я увидел уезжающую назад прекрасную бордовую плюшевую скатерть, с кистями и розами, но постеснялся сказать водителю, чтобы притормозил.
   Тут я сообразил, что водитель что-то говорит.
   – Простите, – сказал я, – недослышал. Задумался.
   – Вот мне интересно, кто-то садится спереди, кто-то сзади. Почему?
   – Что почему?
   – Почему вы сели сзади? Боитесь? Ну да, самое опасное вроде место считается, рядом с шофером, один мой знакомый тачку тормознул, хотел сесть спереди, ручку заело. Так он сел сзади, а на перекрестке в них «бээмвуха» врезалась. На полной скорости. Все всмятку, у него ни царапинки.
   – Не знаю, – сказал я честно, – не думаю, что я боюсь. Просто...
   Мама как раз тогда ехала сзади. На заднем сиденье.
   – А я вам скажу, – он повернул руль, и «Мазда» мягко выехала с булыжника на относительно гладкий асфальт – тот, который спереди садится, он садится, чтобы спереди обзор был. Чтобы видно все. И чтобы с водителем можно было поболтать. Потому что понимает, раз человек остановился, подобрал, то не обязательно ради денег. Может, ему просто поговорить хочется. А те, которые сзади... они скрытные. Они одиночества ищут. Для них водила все равно что автомат, ведет, и ладно. Неодушевленный предмет.
   Я поднял глаза, пытаясь в зеркальце над водительским местом рассмотреть говорившего. Увидел серый глаз и небольшие залысины. Затылок у него был крепкий, стриженый, небольшие уши плотно прижаты к голове. Лет тридцать пять – сорок. Тоже психолог, вот те на.
   Он неуловимо напоминал моего последнего клиента. Словно вывелась новая порода, все крепкие, все коротко стриженные. Этот, правда, поговорить любит, что скорее исключение. Обычно таким, чтобы разговориться, нужно выпить. Снять зажимы.
   Машинально отметил, что у него вроде нет слова-паразита. Странно.
   – А ведь что получается? – продолжал он. – Получается, такие не уважают людей. А то и презирают. Нет?
   Может, из тех, что все время ищут ссоры? Тогда я попал. Но руки, лежащие на руле, были спокойные, с сильными пальцами и чистыми ногтями.
   Такому не надо врать.
   – Почему – не уважают? Бывают просто нелюдимые люди. На то, чтобы поддерживать разговор с незнакомым человеком, у них уходит слишком много нервной энергии. Поэтому они стараются избегать таких ситуаций. Скорее всего, бессознательно.
   – «Нелюдимые люди», это как?
   Я по-прежнему не видел его лица, и руки лежали на руле, поэтому мне трудно было его вычислять.
   – Несовместимое получается понятие, есть специальное слово...
   – Оксюморон.
   – Вот. Отксюморон. Я же помню.
   Не очень-то он помнил.
   По стеклу потекли капли, в каждой, если всмотреться, видна грязноватая улица с желтыми, розовыми мокрыми домами. Со своего ложа восстали «дворники» и мягко прошлись, сметая множество миниатюрных миров.
   Он молчал, но я уже не мог расслабиться – ждал, что он вот-вот заговорит опять. Ладони тут же взмокли, я вытер их о джинсы.
   Зачем я сел вообще в машину? Дождался бы маршрутки. Правда, вон какой дождь зарядил. И в сумке хрупкие вещи.
   – Вот вы, простите, кем работаете?
   На этот счет у меня всегда заготовлен ответ.
   – Редактором.
   Редактор – удобная профессия. Никакая. И близко к правде.
   – Не писателем?
   – Нет, – сказал я и почувствовал, что голос сделался чуть тоньше, чем обычно, как всегда бывает, когда человек врет.
   – Жаль, – он вздохнул, и «дворники» эхом прошуршали по стеклу, – потому что мне нужен писатель.
   Он не просто так остановился, чтобы подобрать меня.
   Налоговый инспектор? Но зачем налоговому инспектору подстерегать меня на блошке? Он мог просто заявиться ко мне на дом, ну, не на дом... в общем, мог, правда, непонятно, много из меня не выдоишь, деньги по нынешним меркам, если честно, смешные. Рэкетир? Опять же, какой смысл?
   Или, что еще хуже, сумасшедший заказчик.
   Открыть дверцу, выскочить на повороте? На светофоре? Хрен с ней, с сумкой. Правда, тарелку валлендорфскую жалко, хорошая тарелка. Впрочем, это все ерунда. Раз за мной следил, значит, знает, где живу. Тем более мы как раз вырулили на трассу, с одной стороны железнодорожные пути, с другой – плотная серая стена городской тюрьмы с проволокой поверху и выцветшим щитом «Здесь могла быть ваша реклама!», прямая трасса и никаких светофоров. И три ряда машин.
   – Тогда вам в Союз писателей надо. На Белинского. Такой домик с башенкой. Там все – писатели.
   – Мне не нужен домик с башенкой, – сказал он, – мне нужны вы. А вы что, испугались? Я-то думал, неформальная обстановка, то-се. Посмотреть на вас хотелось, узнать поближе.
   – Это вы зря. Я не люблю, когда на меня давят.
   – Кто же на вас давит, Семен Александрович? Я просто хотел предложить вам работу. Заказ.
   – Если так, вы плохой психолог, – сказал я.
   – Я вообще не психолог, – он снова вздохнул, и на сей раз «дворники» не поддержали его, потому что дождь закончился и в разрывах облаков холодно сверкало небо, – это у нас вроде бы вы психолог, нет? Уникум, можно сказать.
   Точно. Сумасшедший заказчик. Меня несколько раз пытались подрядить на особенное, тонкое, как они обычно говорят, но никакой тонкости там нет и в помине, просто короткое замыкание рефлексов, одного безусловного, другого условного, что-то залипает в голове.
   – Я занят сейчас, – сказал я, – и заказы не беру.
   – У меня спецзаказ.
   Ну да, верно. Тот же Серый... Но Серый пришел ко мне через предыдущего клиента, по рекомендации, да и пристрастия у него оказались безобидные, как потом выяснилось. Зря он так стеснялся. Ну, относительно безобидные.
   Черт его знает, может, и правда просто клиент. Кто его на меня навел, вот что интересно.
   Была такая сценка у Ильченко и Карцева, давным-давно, в мохнатые годы. Клиент приходит к врачу, просит сшить костюм. Отрез принес. Врач, понятное дело, отнекивается (я в детстве думал, надо говорить «оттенкивается»), говорит, вы с ума сошли, я врач, я больных лечу. Клиент напирает, говорит, я же все понимаю... врач уже плачет. Под конец, когда врача уже становится сил нет как жалко, он говорит – ладно, первая примерка в пятницу. Жванецкий, наше все.
   – После Нового года. Оплата по верхнему тарифу. Эротика. Не порнография. И учтите, с бэдээсэм я еще готов работать, но не больше. Зоофилия, педофилия, это не ко мне.
   – Чего?
   – Сейчас я занят, – сказал я терпеливо, – записывайте телефон, созвонимся и обсудим. После Нового года.
   Я и правда не люблю работать по спецзаказам. Может, он к тому времени передумает. Или найдет, на что потратить деньги. Новый год затратный праздник.
   – Я знаю ваш телефон, – рассеянно сказал он, – погодите... вы подумали, – он не покраснел, но пальцы на руле чуть дрогнули, – что я... извращенец, да? Что-нибудь этакое? Но я хотел... Знаете что? Тут пиццерия есть хорошая. Вы вообще-то есть хотите?
   Я прислушался к внутренним ощущениям и понял, что просто ужасно хочу есть.
   – Нет.
   – Зато я хочу, – сказал он.
   Я подумал: здесь, в машине, я заперт и полностью в его власти, а в пиццерии, по крайней мере, волен в любой момент встать и уйти. Впрочем, куда уйти-то? Он, похоже, все обо мне знает. И как меня зовут. И где я живу. И телефон.
   Мы проехали мимо лужи, где лежали, развалившись и вытянув тонкие ноги, две серые, с розовыми пролысинами собаки и глядели друг на друга.
   Если ехать прямо и прямо, будет спуск к морю, единственное, что осталось на своем месте, это море, когда-то за старой одноэтажной почтой, магазинчиком пляжных товаров и ларьком «Союзпечать». Сейчас – за трехэтажной частной гостиницей «Арения» (что это вообще значит?), за вычурным особняком с колоннами, за стеклянным павильоном «Мир метизов».
   Может, в пиццерии будет проще, я подберу к нему нужный тон, нужный ключ. Если человек к тебе спиной, а руки держит на руле, работать практически невозможно.
   Каждый раз по пути в город я проезжал мимо этой пиццерии. Так, кафешка, одна из многих. Терраса увита красноватыми сейчас плетьми дикого винограда. И Челентано поет – еще бы, как же без него.
   Я прихватил сумку и прошел вперед, в самый дальний угол. Сумку я поставил на вытертый пол, рядом с ножкой стула, так, чтобы можно было быстро схватить ее и уйти.
   Сейчас, осенью, кафешка была почти пуста, только за столиком у входа молодые родители деловито поглощали пиццу, а девочка лет пяти – мороженое, облитое каким-то разноцветным сиропом. Я отвел взгляд.
   Когда я садился в машину, я его не разглядывал, я вообще не люблю контакта глаза в глаза. Обычно я смотрю на руки и слушаю дыхание и голос.
   И правда, чем-то похож на моего последнего клиента. Подтянутый, с коротковатой шеей, тридцать пять уже исполнилось, а сорока скорее всего нет, в свитере поло и пиджаке (пиджак он снял и повесил на спинку стула), руки спокойно лежат на темных досках столешницы.
   Официантка подошла сразу – они таких чуют. Он просмотрел меню, обернулся ко мне.
   – Вы что будете?
   – Ничего, – сказал я.
   – Как, совсем ничего?
   – Ну, можно кофе. Эспрессо.
   Кофе – удобная отмазка. Вроде что-то заказал, а вроде и нет.
   Он тоже заказал эспрессо. И пиццу с морепродуктами. Идиотское слово «морепродукты».
   – Тут хорошее пиво, – сказал он с сожалением. – Я за рулем. Жаль.
   Я молчал.
   – Вы странный человек, Семен Александрович. И заработок у вас странный.
   – Вы, похоже, много обо мне знаете.
   В красной пятипалой листве, обвивающей ограду летней веранды, шуршал бражник. Вместо крыльев – размытое бледное пятно.
   – Навел справки. Пришлось. Ковальчуки уехали в Швейцарию по контракту, пустили вас пожить, чтобы дача не пустовала... с условием, что девок водить не будете. Да вы и не водите. Зато принимаете клиентов. Ну, так я еще один клиент. В чем же дело?
   Принесли пиццу. От нее волнами расходился запах теплого хлеба и симпатичных морских гадов. Принесли соус. Он пах лимоном и чесноком.
   Я сглотнул слюну и отвернулся.
   Интересно, тут можно заказать пиццу на дом?
   – Вы точно не хотите? – Он кивнул на пиццу.
   – Точно не хочу. И заказы сейчас не принимаю. После Нового года обращайтесь.
   Может, все-таки налоговый инспектор? Кто-то из заказчиков его ко мне подослал? Кто-то недоволен работой? Нет, чушь, такое только в дешевых триллерах бывает. Блин, я же сам их и пишу.
   Я полез в карман пиджака за трубкой, потом вспомнил, что забыл ее дома. Жаль. Без трубки труднее войти в образ.
   – Мне нужно сейчас. – Он для убедительности похлопал ладонью по столу. Ладонь была сухая, влажного следа на столешнице не осталось. Везет же людям.
   Чем больше он напирал, тем больше я упирался. Он и правда плохой психолог. На таких, как я, нельзя давить. Нельзя давить на робких людей с воображением.
   Семья за соседним столиком собралась уходить, шумно двигая стульями. У мужа были слишком четкие жесты, как бы разбитые на аккуратные фрагменты. Ей наверняка будет нелегко с ним – не сразу, но будет, позже, после возрастного кризиса. Пока что он просто кажется аккуратным и хозяйственным.
   Я встал. Бросил на стол смятую деньгу, хотя кофе еще и не поднесли, подхватил сумку и пошел к выходу.
   – Приятно было познакомиться, – сказал я, – нет, вру. В общем, не очень приятно. После Нового года. И то... не уверен, что смогу с вами работать.
   – Хоть кофе выпейте.
   – Дома выпью. До свиданья.
   – Семен Александрович, – сказал он мне в спину, – вы дурак.

* * *

   Дома я первым делом вынул из сумки валлендорфскую тарелку. Она сейчас казалась даже ярче, чем на рынке. И больше. И жизнерадостней.
   Вещи там теряются в пестром обществе других вещей. Начинают стесняться. Если бы это были люди, они бы стояли, втянув голову в плечи, сгорбившись и сунув руки в карманы. Некоторые, впрочем, наоборот, хвастаются собой, выставляются, кричат каждым своим изгибом «вот я какая!».
   Эти, попадая в дом, стремительно блекнут, вдруг обнаруживают трещины и сколы, и радость от их приобретения сменяется разочарованием. Зато дурнушки расцветают, словно в благодарность за то, что их забрали из страшного места, из страшных чужих рук или, что еще хуже, из знакомых рук, вдруг ставших чужими.
   Я поставил тарелку на полку над диваном и осмотрелся.
   В общем, тут уютно.
   И почти тихо, почти – потому что с дальнего участка в будние дни доносится шум стройки.
   Теперь все время что-то строят.
   Я включил ноут. Просмотрел почту – ничего, сплошной спам. Убил Соловьева. Убил Олега. Убил Лебедева, какую-то Рогулину, Виталия Хрисофановича и честную супервиагру. Зашел на форум коллекционеров. Поискал валлендорфские клейма. Действительно.
   Позвонил, заказал пиццу на дом. Вспомнил, что забыл купить кофе в зернах. Включил электрический чайник. Накрутил чашку растворимого кофе. Отхлебнул. Поморщился. Посмотрел на часы.
   Четырнадцать тридцать.
   Пиццу все не несли, хотя по идее пиццу должны развозить с космической просто скоростью. Я уже хотел звонить им, устроить скандал, но тут курьер позвонил сам. Сказал, что стоит у калитки Дачной улицы, десять, звонит в звонок уже двадцать минут и никто не отвечает. Я сказал, что пиццу заказывали в Дачный переулок. Он сказал, что, когда заказываешь, надо выражаться точнее. Я сказал, что он не умеет читать – в заказе все четко написано. Он приехал минут через десять. К этому времени пицца уже начала остывать и вообще показалась мне не такой вкусной, какой обещала быть в той пиццерии. И не такой красивой. Хотя я заказал ее там же и точно такую же, с морепродуктами. Они даже соус привезли – лимон, чеснок и толченый укроп. И все равно не то. Почему?
   Не знаю...
   Может, потому, что я до этого выпил мерзкий, кислый растворимый кофе?
   Я доел остывшую пиццу с резиновыми, безвкусными морепродуктами, выбросил упаковку, вымыл чашку.
   Впереди еще длинный-длинный день.
   Открыл рабочий файл и двинулся дальше. Вошел в тему с трудом, назойливый несостоявшийся клиент влез со своей харизмой и перебил впечатление от того, предыдущего. Именно потому я никогда и не берусь за две работы одновременно. Пришлось сосредоточиться, вспомнить, как он сидел напротив меня, как разговаривал, как говорил «ну и...».
   Поймал волну.
   Настроился.
   Потихоньку дело сдвинулось с мертвой точки, герой со своими верными друзьями плыл к далекому острову, он по натуре не стяжатель, ему эти сокровища на фиг не нужны, но девушка и ее папа-сквайр... Он хочет доказать сквайру, что достоин девушки... это похоже на правду, это в его характере. Сквайр, кстати, плывет на этом же корабле. Надо как-то так устроить, чтобы он сквайра этого по дороге спас... Какое-то еще приключение, которого нет в каноне. Пираты? Пираты потом все равно будут, слишком много пиратов не катит, предположим, они попадают в страшный шторм, сквайра смывает за борт, а наш герой, храбрый юноша...
   У Конрада вроде бы было хорошее описание шторма. Я опять полез в Сеть, нашел описание шторма, скопировал, вымарал ненужные куски, оставил нужные. Получилось красиво.
   «Он ловил ртом воздух, и вода, которую он глотал, была то пресной, то соленой. Большей частью он оставался с закрытыми глазами, словно боялся потерять зрение в этой сумятице стихий. Когда ему удавалось быстро моргнуть, он испытывал некоторое облегчение, видя с правого борта зеленоватый огонек, слабо освещающий брызги дождя и пены. Он смотрел как раз на него, когда свет упал на вздымающийся вал, погасивший огонь. Он видел, как гребень волны с грохотом перекинулся за борт, и этот грохот слился с оглушительным ревом вокруг, и в ту же секунду столбик вырвало из его рук. Он грохнулся на спину, потом почувствовал, как волна подхватила его и понесла вверх. Первой его мыслью было – все Китайское море обрушилось на мостик».
   Все-таки Конрад хороший писатель!
   «Китайское море» я поменял на «Карибское».
   Наш герой видит, как у сквайра, отца его первой любви, вырвало из рук конец линя, и сам, по своей воле, бросается за борт, чтобы поддержать утопающего. Он обвязывается веревкой, страшный удар, вода как бы твердая, веревка натягивается, волна бьет ему в лицо, он не может дышать, отворачивается, хватает ртом смесь воздуха и воды, петля каната под мышками в кровь истирает кожу, режет, грозя разорвать его надвое, отсюда, снизу, судно кажется очень большим, громада, заслоняющая небо, и несется оно прочь в океанских водах очень быстро, и тут он видит мелькающий в волнах яркий камзол и из последних сил...
   Мне и самому понравилось.
   Я и сам видел эту воду, ее стеклянную стену, ее заворачивающийся гребень, пенный, чуть розоватый, мне не хватало воздуху, и я тянул шею, чтобы избежать смертоносных объятий волны, и тут...
   – Да, – сказал я, – да, слушаю.
   У моих героев не было сотовых. Никто не мог их достать в тропических морях. Ни одна сволочь.
   – Сенька, у тебя все в порядке?
   – Да, – сказал я осторожно, – в порядке. А что?
   – Папа здоров?
   – Здоров. Все нормально. Как там, в Цюрихе?
   Преамбула для Ковальчука длинновата. Не такой он был человек, чтобы спрашивать о здоровье чужих родственников, да еще по международному тарифу. Я сразу насторожился.
   И голос у него был чуть выше обычного. Может, конечно, низкочастотная составляющая теряется при передаче...
   – Цюрих на месте, – сказал Ковальчук, – только это Берн. Не Цюрих, Берн. У тебя точно все нормально?
   – Все нормально. Дома все спокойно. Дача на месте. Ничего не взорвалось, ничего не сгорело, ничего не протекло. Котел работает. За электричество я заплатил. За газ тоже. До конца сезона поливал. По утрам, как ты велел. Регулярно.
   – А что ты сейчас делаешь?
   – Сижу за столом. Пытаюсь работать. С тобой разговариваю.
   – И девок никаких не водишь? – спросил Ковальчук подозрительно.
   – Я не вожу никаких девок. Не веришь, спроси у соседей. У этой, как ее...
   Я попытался вспомнить, как зовут эту, как ее, и не смог.
   – Ну хорошо, – неубедительно сказал Ковальчук, – ну ладно...
   Он скорее всего купил карточку, по карточке это копейки стоит, или что там у них, а с меня, по-моему, все равно эти гады сдерут, даже если звонок входящий.
   – Валька, – спросил я напрямик, – ты чего?
   У меня образовалась неприятная пустота под ложечкой.
   Не люблю разговаривать по телефону, разве что коротко и по делу. Мне надо видеть собеседника. Валька наверняка сейчас дергает себя за ухо. Есть у него такая привычка, когда ему неуютно или неловко...
   – Ничего... подвернулся один вариант, понимаешь. У меня нет претензий, ты не думай. Но тут дорого все, в Цюрихе.
   – В Берне?
   – Ну да, в Берне. Транспорт, и вообще... Ты без обид, а? Это ж не то что на улицу.
   – Я не могу жить с папой, – сказал я, – мне надо работать. В чем дело, Валька? Мы же договаривались.
   – Мы договаривались, что ты присмотришь за дачей, пока других вариантов нет. – Голос Вальки стал жестче, он для себя решил, что я неблагодарная свинья, готовая укусить дающую руку. – А другие варианты появились.
   Гребень волны с грохотом перекинулся за борт, и этот грохот слился с оглушительным ревом вокруг. Волна трепала меня, крутила и швыряла, я мысленно повторял: «Боже мой, боже мой, боже мой, боже мой!»
   Что я буду делать? Это же конец всему!
   – Валька, – сказал я мерзким заискивающим голосом, – вот сколько они тебе обещают?
   – А тебе какое дело? – сухо спросил он.
   – Ну все-таки?
   Он сказал. Мне показалось, он соврал. Завысил сумму. Ему было неловко, что он предал меня так дешево.
   На всякий случай я спросил:
   – За сезон или за месяц?
   Он помялся, но честность взяла верх:
   – За сезон.
   Тогда ладно. Тогда еще ничего.
   – Я буду платить столько же.
   Там, далеко, в своей Женеве, Валька молчал.
   Потом сказал:
   – Неудобно как-то. Со своих брать.
   – Свои лучше, чем чужие. – Я оглядел книги на полках, камин, прекрасную зеленую лампу... – Ты ж меня знаешь. А тут неизвестно кто...
   – Вообще-то известно кто, – пробурчал Валька.
   – Валька, – сказал я, – не морочь голову. Я тебе на этой неделе заплачу. Вперед. На твой счет положу, хочешь? Или через «Вестерн Юнион»?
   Я старался не оставлять ему путей к отступлению, теперь, если он мне откажет, он сам себя почувствует последней сволочью.
   – До конца месяца сможешь?
   – Да, – сказал я, – смогу.

* * *

   Он стоял у калитки.
   Еще бы. Он знал мой адрес.
   Я сказал:
   – Послушайте, ну что вам надо? У меня сейчас есть работа. Заказ. Я не могу работать над двумя заказами сразу. И вообще...
   Он сказал:
   – Можно все-таки войти?
   Серебристая «Мазда» стояла у ворот, в сумерках она казалась полупрозрачной.
   Я посторонился.
   Он пошел по дорожке, мне оставалось только идти за ним, уставясь в его крепкий затылок. Интересно, а у меня-то какой затылок? В двух зеркалах, поставленных напротив друг друга, можно увидеть свою спину, в парикмахерской, например... Смотришь на себя в непривычном ракурсе и сразу понимаешь, что ты чужой себе человек.
   – Декорация, – сказал он, оглядывая комнату, – для лохов.
   – Я тут живу.
   – Значит, живете внутри декорации.
   Чаю я ему не предложил. Даже сесть не предложил. Это и не понадобилось. Он уселся в кресло, сложил руки на коленях и молча посмотрел на меня.
   Я тоже молчал. Молчание висело в комнате как целая тонна стекла.
   Наконец я не выдержал.
   – Это вы устроили. Натравили на меня Ковальчуков.
   – О чем это вы? – очень натурально удивился он.
   – Почему не обратились ко мне обычным, стандартным образом? По рекомендации, как все. Почему устроили этот цирк?
   – Мне хотелось посмотреть на вас, – он пожал плечами, – познакомиться поближе. Чтобы в непривычной обстановке. Это помогает.
   – Познакомились?
   – Да. Потому что у меня были сомнения. Годитесь ли вы для этой работы.
   – А теперь сомнений нет?
   Он вздохнул.
   – Я ведь все про вас знаю, Семен Александрович. Навел справки. Пробил по своим каналам. Никаких высших литературных курсов в Москве вы не кончали, сценариев для любимого народом сериала «Не родись красивой» не писали, хотя ваши клиенты почему-то так думают. А были вы в это время совсем в другом месте... Но, знаете, все это выяснить было трудновато. Ни один из тех, кто пользовался вашими услугами, о вас ничего не хотел говорить. Ни один.
   Я услышал тихое шуршание, топот сотен маленьких ножек... Опять дождь?
   – А как вы вообще на меня вышли? Откуда узнали?
   – Случайно. Одна женщина рассказала. Ее муж что-то читал и спрятал, как только она вошла. Она думала, это что-то, ну, какое-то особенно жесткое порно.