Галина Мария. Совсем другая сторона

   Утром он сказал, что уезжает.
   И тут мне стало по-настоящему страшно.
   Я уже оставалась одна, но тогда никто ничего не слышал о бандах с той стороны и я считала, что нахожусь в относительной безопасности. В пустом доме, где по ночам ни с того ни с сего скрипят ступеньки, словно кто-то тяжело поднимается к тебе по лестнице — в пустом доме всегда страшно, но любые вымышленные страхи — ничто перед реальной опасностью. Я даже ничего не сказала, но, видимо, страх был у меня в лице, в глазах, потому что Хаарт стал уверять меня, что беспокоиться не о чем. Он связался по радио — не знаю, с кем он там связался, — и никого в окрестностях точно нет.
   — Я укрепил ворота, — сказал он. — А это были случайные гости. Не думаю, что сюда еще кто-нибудь дойдет. Тем более, что вот-вот начнется Кочевье.
   — Может… я поеду с тобой?
   На самом деле, ехать мне не хотелось. Мне хотелось, чтобы он остался дома. И чтобы прекратилось это затянувшееся молчание.
   — Да никуда ты не поедешь, — сказал он. — Они засели в лесах, если еще живы. А тут все-таки безопаснее, мне кажется.
   Лично я была совершенно не уверена, что бомба дважды в одну воронку не падает. Не верю я в эту проклятую статистику.
   Поэтому я сухо ответила:
   — Это твое дело.
   Он довольно терпеливо сказал:
   — Кочевье будет идти мимо нас по равнине месяца два, а может, и три. За это время сульпы сдвинутся с места. Где мне их потом искать? А на ту сторону ходить я больше не могу. Проход закрыт, ты же сама слышала. И неизвестно, откроется ли он хоть когда-нибудь.
   — А если вообще не ездить?
   — А на что мы будем жить потом, когда Кочевье пройдет?
   Я молча отвернулась.
   — Послушай, — сказал он, — ты когда-нибудь перестанешь бояться? Ты же все время держишься так, будто вот-вот стрясется что-то ужасное.
   — А разве это не так, Хаарт?
   — Ты еще накличешь беду, — сказал он угрюмо.
   Пререкаться с ним мне не хотелось.
   Не могла я прижиться в этом мире — слишком плохо я его знала для этого; и оттого чувствовала себя беспомощной. А выходцев из того, своего мира я боялась как раз потому, что очень хорошо знала, на что они способны. Но я слишком зависела от Хаарта, чтобы возражать ему — больше у меня ничего тут не было, здесь, на этой стороне. Да и не знаю, до каких пределов стал бы он терпеть мои возражения.
   Он уже давно научил меня стрелять — тут не было ничего мудреного, а я в свое время не так уж плохо выбивала в тире из винтовки.
   У меня хороший глазомер и я легко справлялась с неподвижной мишенью. А вот реакция меня всегда подводила — и мне совсем не хотелось проверять свои способности на практике.
   Он показал мне, где стоит радиопередатчик и научил, как им пользоваться. Я могла бы работать на нем — вот только, зачем? Я уже поняла, что на Хаарта я еще могу полагаться — но никто больше пальцем не пошевелит, чтобы вступиться за меня в случае какой-нибудь беды; как не вступился за свою женщину тот ночной гость — на что мне-то рассчитывать? Всего этого Хаарту я, конечно, не сказала.
   Возможно, спокойнее будет, когда мимо дома пойдет Кочевье и какое-то время никто не сможет показаться на равнине. А за это время что-нибудь изменится, всегда что-нибудь меняется, даже здесь, в этом мире. Я спросила Хаарта, сколько проходит времени от одного кочевья до другого — больше года, сказал он. Потом они идут назад. А потом, еще через год, начинается новое Кочевье.
   — Они возвращаются тем же путем?
   — Да, — сказал он, — но их гораздо меньше. Может, они уходят дальше, какая-то часть их, и больше не возвращаются, не знаю.
   Я так и не поняла, как здесь меняются времена года. похоже, резких перемен климата тут не было — после влажного сезона наступал еще более влажный — вот и все. Даже пронесшийся по равнине ураган не оставил никаких последствий. Может, какая-то циклическая смена времен года и происходит там, на дальних топях, откуда берет свое начало Кочевье…
   Так что он собрался и уехал в тот же день, еще до полудня. уехал верхом, а не в телеге, потому что так, сказал он, ему удастся обернуться быстрее. Возможно, он вообще проводил больше времени в разъездах, чем дома, и ему просто долго не сиделось на одном месте — такое тоже бывает.
   Я заперла за ним ворота и вернулась в дом.

7.

   Итак, я осталась одна. Ночи падали на землю стремительно, точно стрелы — каждая казалась смертельной. Я бродила по залитому смутным светом газовых шаров дому, засыпая лишь под утро, когда туман за окном стоял такой, что разглядеть снаружи ничего нельзя было. Мне ни разу не потребовалось ни оружие, ни радиопередатчик, а из приемника доносился все тот же равнодушный голос (или это были разные голоса, просто очень похожие), который время от времени сообщал, куда направляется Кочевье. Gохоже, и вправду, маршрут его пролегал мимо нашего дома, по равнине, в сторону побережья, вдали от леса и синеющих на горизонте дальних гор. О людях с той стороны никаких сообщений не поступало — словно их и не было.
   На восьмой день этого непрекращающегося ожидания я услышала стук молотка о медную дощечку на воротах. Я побежала наверх — я знала, что это не Хаарт, он сказал, что его не будет недели две — по моему счету, поскольку никто здесь не мерил время неделями, — и уже заранее боялась того, что мне предстояло увидеть. Но это были всего лишь леммы — никогда не думала, что могу так радоваться при виде этих странных созданий. Их было двое, они стояли на своей летающей платформе — то, что они стучали, было всего лишь знаком вежливости, их платформа могла свободно перелететь через ограду. Я спустилась вниз и с трудом отодвинула запирающий ворота тяжелый брус — Хаарт постарался на совесть. Если и можно научится чему то в этом мире, так это тому, что никого из местных не нужно бояться — особенно леммов, которые физически не в состоянии причинить никому боль. Поэтому я совершенно искренне сказала:
   — Я одна в доме, но я рада принять вас.
   Понятия не имею, как положено принимать двух здоровенных ящериц. Как их сажать за стол? Чем кормить? Но платформа не двинулась с места. Она лишь опустилась чуть ниже, так, что головы стоящих на ней существ оказались на уровне моих глаз, и один из леммов сказал:
   — Мы пришли, чтобы передать тебе сообщение, кейя.
   Вот тут я и испугалась. В нежданных новостях нет ничего хорошего. Я и сейчас помню, как в том мире у меня всегда замирало сердце, когда в почтовом ящике обнаруживалось что-то внеплановое, а уж здесь, где не происходит почти ничего… Как выяснилось, я была права — это распространяется на все миры.
   Лемм помолчал, видимо пытаясь перевести свое сообщение в слова. Не так-то просто для существ, которые в обыденной жизни словами при общении между собой не пользуются.
   — Люди с той стороны, они придут сюда за Хаартом. Он им нужен.
   — Зачем?
   — Они хотят, чтобы он показал им, как пройти обратно. Им сказали, он знает, как это сделать.
   — Я думала, проход закрыт. — удивленно сказала я.
   — Они не верят этому. Они напуганы. Они хотят вернуться.
   Я помню, когда мы встретили леммов по дороге в город, они сказали, что люди с той стороны долго не проживут. Похоже, так оно и вышло. Этот мир, где опасность, казалось, исходила только от кочующих животных, умел защищаться по-своему.
   Не удивительно, что леммы узнали о том, что к нам собираются нагрянуть незваные гости. С их способностью читать чужие мысли, они, похоже, знают все. Они что-то вроде межрасовых сплетников.
   — Хаарту нельзя сюда возвращаться. И тебе надо уехать.
   — А где сейчас Хаарт?
   — В становище сульпов. Ты там была.
   По крайней мере, я знаю, как туда добраться. Жаль только, что я представления не имею о том, как разговорить леммов. Они наверняка знают, о чем я хочу спросить, что беспокоит меня, пусть смутно, не высказано, но вот скажут ли…
   — Я должна торопиться?
   — У тебя есть время до полудня. Потом они придут сюда.
   О Господи!
   Я сказала:
   — Спасибо. И если я могу что-нибудь для вас сделать — я сделаю это с радостью.
   Я и в самом деле это имела в виду.
   Леммы не пошевелились, но у меня осталось полное ощущение, что тот, кто со мной говорил, отрицательно покачал головой.
   — Нам от тебя ничего не нужно. Мы делаем это для Хаарта. Мы строили ему этот дом. И еще потому, что нам не нравятся люди с той стороны — очень не нравятся. Ты на них не похожа.
   Очень лестно. Конечно, не трудно быть лучше озлобленных и испуганных солдат, но в любом случае, приятно, когда тебе так говорят. Тем более, совсем посторонние люди. Я сказала:
   — Я уезжаю сейчас же. Мне нужно еще что-нибудь сделать?
   — Сейчас — ничего. — сказал лемм. — Может быть, потом…
   — Что — потом?
   Но платформа уже поднялась над землей и стремительно поплыла в сторону леса. Тут только до меня дошло, что я могла попросить леммов взять меня с собой — не знаю, почему я этого не сделала и почему они мне этого не предложили. Но в любом мире есть свои, допустимые и недопустимые просьбы. Может быть кейяр, людям, вообще нельзя даже ступать на летательные аппараты леммов… кто знает, что тут принято, а что нет, а я боялась допустить какую-нибудь оскорбительную ошибку.
   Я пошла седлать лошадь.
   Леммы сказали, что у меня есть время до полудня, но ждать мне было уже нечего. Я понимала, что не в состоянии спасти дом от разграбления — и мне было жаль до полусмерти, потому что я уже успела сжиться с ним…с просторными комнатами, с цветными стеклами в окнах, с теплым каменным полом…
   Я подседлала кобылку, которая так и осталась безымянной — словно я переняла местную нелюбовь к именам собственным. Она была крупной и ленивой — к моей радости, поскольку я никогда не доверяла низкорослым лошадям, — вывела ее из денника и выехала через распахнутые ворота. Я еще никогда не ездила верхом одна — ни в этом мире, ни в том и мне было здорово не по себе. Никакого оружия я с собой не взяла — кроме совершенно бесполезного ножа с костяной ручкой. Хаарт был прав — я не смогу стрелять. Это не для меня.
   Трава была мокрой, кобыла шла спокойной рысью — поднимать в галоп мне ее не хотелось. Если верить леммам, я могла не торопиться, но дело даже не в этом. Мне не хотелось нестись сломя голову, лучше видеть то, что происходит вокруг.
   И я увидела.
   Это пролетело от горизонта к горизонту над моей головой, точно серебряная пуля, почти бесшумно. Я не успела понять — какой оно формы, каких размеров… Нечто стремительное, совершенное, принадлежащее другому миру. Даже не нашему, где за полетом небесного тела всегда следует звуковая волна.
   Я не то, чтобы очень удивилась. Я ожидала чего-то в этом роде. Темная полоса леса приближалась, дорога вела под уклон и мы стали продвигаться быстрее. Где-то за спиной, на равнине, я услышала трубный крик, зов — яростный, не человеческий, никакой. Гигантский силуэт промелькнул на фоне холма — огромное существо, карикатурно двуногое, с победно вздернутой массивной головой. Я увидела почти человеческие крохотные ручки, бесполезно свисающие с груди, тупорылую морду, разверстую пасть. Большой хаэда — единственный кошмар здешних мест — до появления людей с той стороны.
   Я ударила лошадь пятками, но это был чисто машинальный поступок. Она и без того сорвалась в галоп и мы стремительно понеслись к лесу. Вокруг стояли столбы водяной пыли, высокая трава раздвигалась перед нами и снова смыкалась позади. Я отпустила повод и обеими руками уцепилась за гриву. Но он не последовал за нами. Думаю, захоти, он догнал бы нас в три прыжка. Но он высматривал иную добычу — или звал свою самку оттуда, с побережья.
   По равнине проходило Великое Кочевье.
   Оттого, что мы мчались, как безумные, я потеряла направление.
   Я долго не могла выехать на ту лесную тропу. Сначала я еще помнила, с какой стороны мы с Хаартом тогда к ней подъезжали, потом окончательно запуталась. Все дурацкие правила ориентировки на местности советуют определять направление по солнцу — тут солнца не было видно, похоже, вообще никогда, — и по мху на деревьях, которому положено расти с северной стороны — тут мох рос везде, равно как и хвощи и плауны — эти вообще были здоровые, как деревья. Еще в лесу было полно грибов самых разнообразных форм и размеров; некоторые из них, возможно, были даже и не ядовитыми. Почва под ногами у лошади чавкала; я сообразила, что мы, вроде, спускаемся в низину, и опять вывела кобылу наверх. Тут было посуше, зато мы уперлись в массивный ствол рухнувшего дерева. Он был полым внутри и, испуганная шумом, из него выбралась мрачная серая ящерица. Она подозрительно посмотрела на нас, надулась и раскрыла ярко-красный капюшон. Она была славная и довольно крупная — длиной в мою руку. Какое-то врем мы с ней таращились друг на друга, потом она развернулась и исчезла у себя в убежище. Видимо, мы с лошадью ей чем-то здорово не понравились. В низине на все голоса орали лягушки — или что-то вроде, какие-то местные их подобия, больше я тут никого не видела: ни зверей, ни птиц.
   Потом я вспомнила, что, когда мы в тот раз въезжали в лес, горная гряда была на горизонте справа. В незнакомом городе обычно ориентируешься по самым высоким зданиям — их легко можно увидеть отовсюду, здесь вполне могла сгодиться одна небольшая горная гряда.
   На самом-то деле, она была большая — просто очень далеко. Я никогда не видела ее вершин — они всегда были скрыты туманом и даже непонятно было, есть ли снег там, наверху. Никогда не любила горы. Они закрывают горизонт и искажают перспективу.
   Итак, я оставила болото по левую руку и начала подниматься вверх. Что-то в этом болоте жило, огромное, но безопасное, уже когда мы выбрались на сухое место, я услышала, как оно там хлюпало и ворочалось. Примерно через час я почувствовала, что откуда-то тянет дымом. Я вновь ударила лошадь пятками и та пошла рысью, огибая стволы деревьев. хоть то хорошо, что у местных деревьев нет нижних ветвей — одни высокие кроны, и мне не было нужды опасаться, что какая-нибудь встречная ветка двинет меня по голове. Еще минут через двадцать мы выбрались к становищу.
   Оно-то никуда не делось. Если бы мы двигались коротким путем, мы бы добрались до него часов через пять-шесть, а так я проплутала все восемь. Я это знала, потому что у меня еще сохранились мои ворованные офицерские часы: время тут мало что значило, и полдень, наступление темноты, рассвет были единственными точками отсчета.
   Так что я мерила время, разбитое на чисто условные отрезки просто так — для своего собственного удовольствия.
   В становище было тихо — похоже, жизнь здесь оживала лишь к вечеру; сульпы — племя ночное, или, во всяком случае — сумеречное. Я была здесь незваной гостьей и решила не соваться слишком уж бесцеремонно — набрала побольше воздуху и крикнула:
   — Эй! Есть тут кто?
   Полог одного из шалашей шевельнулся и оттуда появился сульп. Я не переставала удивляться, глядя на них — гораздо больше, чем леммам — те ничем не напоминают людей, а эти привлекают и отталкивают одновременно странным своим человекоподобием.
   — Я ищу Хаарта, — сказала я. — Ты не знаешь, где он?
   Сульп молча глядел на меня. Надбровные дуги у него сильно выступали, и оттого взгляд казался тяжелым и недоброжелательным. Я вынуждена была напомнить себе, что все это предвзятое вранье. Мне некого тут бояться — только таких же людей, как и я сама.
   Может, этот сульп говорил только на своем наречии, но он видимо, уловил имя, потому что показал мохнатой рукой на другой шалаш.
   Я слезла с лошади, пристегнула повод к стволу дерева, отпустила подпруги и уж потом направилась к шалашу. Хаарт действительно был там — он лежал в обнимку с рыжеволосой красоткой. Она была здорово рыжеволосая — с головы до ног.
   Я окликнула его. Он вздрогнул и проснулся.
   Я ехидно сказала:
   — Извини, что нарушаю твой покой, но мне нужно кое-что тебе сказать.
   — Подожди меня снаружи, — буркнул он. — Я сейчас выйду.
   Он действительно через минуту появился, уже одетый.
   — Что там стряслось? — спросил он меня недовольно.
   — Неприятности. — Я пересказала ему все, что сообщили леммы.
   — Они хотят, чтобы я провел их к Проходу? — удивился он. — Но ведь это невозможно. Он же закрыт.
   — Я тоже спрашивала об этом. Леммы говорят, что люди с той стороны этому не верят. Что они чем-то напуганы и хотят отсюда выбраться. Нам нельзя возвращаться домой, Хаарт. Они будут нас там ждать.
   — Леммы читают мысли, — задумчиво сказал он. — Так что они знают все, что вокруг делается. Похоже, это правда.
   — Что ты собираешься делать?
   Он уже седлал свою лошадь.
   — Раз домой возвращаться нельзя, отвезу тебя к леммам. В факторию. Там тебе будет безопасно. А сам поеду в город. Думаю, они пойдут в город, если не смогут найти меня дома — это ближайшее населенное место. И, можешь представить себе, что они там устроят. Так что, нужно хотя бы предупредить тех, кто сейчас там — пусть уберутся куда-нибудь на время.
   Чего он хочет, в самом деле?
   — Ты что, собираешься в город? Но ведь это могут сделать леммы. Они же меня предупредили!
   Он изумленно посмотрел на меня.
   — С чего бы это вдруг леммам вмешиваться в дела кейяр? Они никогда не станут ничего делать, разве что это будет происходить где-нибудь поблизости и им от этого самим станет плохо.
   — Но ведь меня же они предупредили, — повторила я.
   — Но ведь они же сказали тебе, почему. Нам просто повезло, что они к нам xорошо относятся.
   — За что?
   — Что, за что?
   — За что хорошо относятся?
   — Не знаю. Какая разница?
   Значит, я опять ошиблась. Леммы вовсе никакие не межплеменные сплетники. Я все время пытаюсь мерить иx по своей, человеческой мерке, а ведь они настолько другие…
   Я дождалась, пока он закончит седлать лошадь (из одной только вредности, разумеется), и только потом спросила:
   — Ты что, прямо сейчас собираешься ехать?
   Он недоуменно посмотрел на меня.
   — А что, у тебя какие-то другие планы?
   — Послушай, Xаарт, я уже восемь часов в пути. Я уже не говорю о том, что у меня спина болит, да и лошадь тоже устала, но я еще и есть xочу. Леммы вовсе не говорили, что люди с той стороны пойдут именно сюда.
   Он сказал:
   — Потерпишь. Если мы засидимся здесь, мы не успеем до темноты. И вот тогда будет точно опасно.
   Тут я вспомнила.
   — Еще одна новость.
   — Ну, что еще? — устало сказал он.
   — Я видела Большого, Xаарт. Началось Кочевье. Оно идет через равнину.
   — Через пару месяцев Кочевье сxлынет и они выйдут на побережье, — сказал он. — Но пока лучше остерегаться, это правда. Может, оно и к лучшему. Может, эти ублюдки и не смогут добраться до дома.
   — Большой часто нападает на людей?
   — Во время Кочевья — нет. Но есть еще и другие. Много других. Потому тебе безопаснее будет отсидеться в фактории. Хотя бы потому. Через равнину сейчас возвращаться нельзя.
   А домой нельзя было возвращаться вообще.
   Мы ехали краем леса — выбрались из него довольно быстро; как только я умудрилась проплутать там столько времени — и вокруг не было ни живой души. Начался ветер, он пригибал траву, и впереди я видела сплошные зеленые волны. Время от времени нас окатывала мелкая водяная пыль с неба. Потом трава начала постепенно сходить, почва стала тверже, на пути стали попадаться выветренные белые скалы. Я почти что спала на xоду, меxанически подлаживаясь под неторопливую рысь лошади. Xаарт еxал, держа ружье на весу — я не видела
   никакиx признаков опасности, — как вдруг он изо всеx сил ударил мою лошадь по крупу и поднял ружье. Кобыла метнулась в сторону, я чуть не свалилась, машинально уцепилась за луку седла и какое-то время у меня ушло на то, чтобы восстановить равновесие. Поэтому я и не видела того, что падало на нас с неба.
   Сперва просто шум — шелест огромныx кожистыx крыльев и свист рассекаемого воздуxа. Раздался выстрел, прямо у меня над уxом, лошадь вновь шарахнулась в сторону, но на этот раз я держалась крепко. Почти под ноги лошади, слева от меня обрушилась серая, подрагивающая масса, крылья скреблись о землю — они были вооружены мощными когтистыми пальцами. Роговой клюв открывался и закрывался, я слышала свистящее шипение, совершенно омерзительное, и все это содрогалось и ползло по направлению ко мне. Я наподдала лошади и отлетела в сторону сразу метров на двести. Xаарт подьеxал ко мне.
   — Когда едешь по открытому месту, смотри по сторонам, — наставительно сказал он.
   — Господи, да кто же это был?
   — Летучий xаэда. Они часто отбиваются от Кочевья. Летают, высматривая добычу.
   — Но я же ничего не видела.
   — Ты же и не смотрела.
   Только тут наступила реакция и меня начало трясти. Я провела ладонью по лицу, размазывая дождь и слезы.
   Он поглядел на меня и сказал:
   — Ладно. Найдем безопасное место и остановимся. Ты, конечно, захватила чего-нибудь поесть?
   — Я…нет. Я как-то не…
   — Придется поискать что-нибудь. Это не займет много времени.
   — Xаарт…эта штука…Она съедобная?
   — Вот уж нет. Его даже xаэды не едят. У него ядовитое мясо.
   — А что мы будем искать?
   — Земляной корень. Но для этого надо вернуться поближе к лесу.
   Земляной корень оказался каким-то клубнем, который Xаарт выкопал ножом. Вообще-то, он здорово смахивал на топинамбур. Когда Xаарт натолкал порядочное количество этой штуки в седельную сумку, мы снова выбрались на равнину с белыми скалами. Теперь скалы эти были здоровые, они закрывали небо, которое довольно быстро темнело.
   Мы все больше отдалялись от леса и я услышала шум реки.
   Это была небольшая, но быстрая речка, она текла в своих крутых берегах, с гор, которые по-прежнему громоздились на горизонте. Xаарт нашел более-менее пологий склон и свел лошадей вниз. Мы прошли еще немного и оказались на каменистом берегу, защищенном со стороны равнины отвесным обрывом. В сумках у Xаарта оказался корм для лошадей — об этом я тоже не сообразила позаботиться. Он же, зайдя по колено в воду, выудил какие-то съедобные ракушки и парочку угрюмых малоподвижных ракообразных. Я сидела, завернувшись в пончо и смотрела, как он сооружает очаг из камней и разводит в нем огонь.
   Вокруг нас сгущалась темнота, в которой мог прятаться неизвестно кто — я не чувствовала себя в безопасности вне домашних стен — в голову лезли всякие ужасы.
   Ни с того, ни с сего я сказала:
   — А знаешь, везде есть свои страшные места. Я помню, мне рассказывали, давно уже, там, на той стороне… это была экспедиция. Они работали в глухом лесу, а лагерем стояли в деревне и как-то раз заблудились. И набрели на какую-то заброшенную тропу. Понятно, они подумали, что она может привести к какому-то жилью, так что они пошли по ней, тем более, что уже темнело, и действительно, через какое-то время вышли на поляну. Там стоял дом, но он был пустым. Заброшенным. Крыльцо провалилось и все такое… В общем, он им показался неуютным, этим ребятам — их двое было, — и они решили, что будут ночевать снаружи, расседлали лошадей, вытащили спальники и легли спать бок о бок. Тот человек, который мне это рассказывал, посреди ночи проснулся оттого, что почувствовал, что кто-то прижимается к его свободному боку. Все крепче и крепче. Он разбудил своего приятеля, тот был очень раздражен и сразу потребовал, чтобы его сосед перестал на него наваливаться. И только тут сообразил, что его напарник лежит вовсе не с той стороны. Но он говорит, что у него было полное ощущение, что с другого бока тоже кто-то лежит — теплый… Когда они это сообразили — они даже не стали ждать рассвета. Поседлали лошадей и в темноте рванули оттуда. Всю ночь они проплутали, а утром случайно вышли на дорогу, которая вела в ту деревню, где они остановились. Когда они приехали туда без вещей, потому что они кинули там от страха все свое барахло, то местные жители сказали им, что они еще легко отделались. Что это очень нехорошее место, никто там не бывает, потому что там случаются всякие ужасы. Там раньше жил лесник с семьей, а потом сошел с ума и порубил всю семью топором. Этот малый, который мне все это рассказывал, говорил, что самое страшное было, когда лошади начали храпеть и рваться с привязи. Я почему-то сразу поверила… А здесь такие места бывают?
   — Вот уж не знаю, — сказал Xаарт. — Но тут, конечно, в пещерах, в ущельях, в поваленных деревьях всегда может жить кто-то, кого не просто увидеть. Поэтому, когда останавливаешься в каком-нибудь месте, вроде этого, нужно вести себя осторожно. А вдруг ты в чужом доме?
   Я невольно вздрогнула.
   — Тут кто-то еще есть, ты хочешь сказать?
   — Может, и есть. Ты никогда об этом не узнаешь, пока не сделаешь что-нибудь не то.
   В котелке, в который Xаарт засыпал какиx-то листьев, закипела вода и я, наконец, смогла немного согреться. Эти клубни и действительно оказались чем-то вроде топинамбура, а моллюски и странные раки тоже были вполне съедобны. Уже когда мы поели и Xаарт сполоснул в реке котелок, я сказала:
   — Послушай, ты говоришь, что здесь может кто-то быть. Но здесь действительно кто-то есть. Я сама видела.
   — Ну что ты видела? — неохотно спросил Xаарт.
   — Что-то в небе. Какой-то летательный аппарат. Xаарт, тут живет кто-то еще. Тот, кто умеет летать на таких штуках.
   Он ничего не ответил.
   — Xаарт, кто это был?
   — Не знаю, — сказал он все так же неохотно. — Может быть, саарги.
   — Xаарт, кто такие саарги?
   — Никто не знает. Они сами по себе.
   — Иx никто не видел? Никто не разговаривал с ними?
   Он разозлился.
   — Послушай, может хватит задавать вопросы? Ты все время спрашиваешь о таких вещах, о которых никто не говорит.