Галина Островская. Талисман жены Лота

Галина Островская
Талисман жены Лота
роман во спасение

   Автор выражает благодарность фонду «Апотропус» и Министерству абсорбции Государства Израиль за помощь в издании книги

Пролог

   В сердце мертвой выжженной пустыни лежала женщина. Три ангела парили над ней.
   Медленно опустился и сел в изголовье Ангел Первопричины.
   Ангел Огня, взрезав ночь молниями, приземлился у ног ее...
   Из-за крыла, перебитого в боях за любовь, молодой Ангел Жизни никак не мог совершить точную посадку. Наконец, почти упав, прикрыл единственным сильным крылом ее сердце.
   – Братья, – сказал Старший Ангел, – она заслужила.
   – Да, – согласно кивнули два других.
   – Освободим ее? – спросил каменный исполин – Ангел Первопричины.
   Посланцы неба тихо запели Молитву ВОСКРЕШЕНИЯ.

Суета

   Сквозняк хозяйничал в доме, как римский легионер.
   Тяжелые двери распахивались сами собой и, тотчас брошенные назад, с животным визгом вонзались в дверные проемы.
   Аглая сидела в кресле.
   – Встань, закрой окно, – ругала она себя.
   – Ну, не ленись, – упрашивала тихо и безнадежно.
   Распластанное тело отдавало другие приказы:
   – Сиди, не двигайся! Не шевелись... Замри!
   – Давай, сударыня, посчитаем, во сколько тебе обойдутся новые стекла, – язвил, как всегда, трезвенник-мозг.
   – Сиди, – стонало тело. – Знаешь, откуда я сейчас тебя вытащило?
   – Ты хочешь сказать, из ада? – попыталась сыронизировать Аглая.
   Лихорадочно рассекая пограничье времени, застукали часы в холле.
   Аглая вдавила ногти в ладони. Скулы свела оскомина, спина выпрямилась.
   В замке входной двери еле слышно заворочался ключ.
   – Ты чего, киска? – на пороге стоял Алик, жилец. – На тебе лица нет.
   – Закрой балкон... сквозняк, – прошептала Аглая, чувствуя, однако, что иезуитская воронка, всасывающая в себя потоки ее жизненных сил, прекращает свое бешеное вращение.
   – Не понял? – переспросил Алик.
   – Я попросила закрыть балкон, потому что сильный сквозняк. Думала, стекла вышибет...
   С Аликом она всегда говорила предельно четко.
   – Балкон закрыт, – привстав на цыпочки и вытянув кадыкастую шею, констатировал Алик. – Да. На щеколду, – подойдя поближе, деловито доложил. – Собственно, откуда взяться сквозняку...
   Он подошел к двери в спальню и закрыл ее.
   – Так ты ездила в Иерусалим сегодня? – спросил. И тут же добавил: – Зря!
   – Будь любезен, принеси воды, – с трудом попросила Аглая и поморщилась, представив, как долго и тщательно будет выполняться эта маленькая просьба...
 
   ...Она лежала в плотной пене, заломив в локте левую руку и свесив ее за фаянсовый край ванны. Ручейки пота все быстрее бежали по влажной груди, обтекая тяжелый серебряный талисман с бирюзой. На квадрате кафеля растекалась лужица. Контур ее...
   – Какой странный контур! – удивилась женщина. – Он напоминает... старинный герб. Да, очень напоминает. А вот и лилия... Как четко она видна!
   Аглая рассматривала белые лепестки, их изгибы... и все больше теряла силы. Усталость одолевала ее.
   – Если бы прямо сейчас, не делая никаких усилий, очутиться в постели! Немедленно! – появившееся желание ничего общего не имело с изысканной символикой на полу в ванной комнате... – И чтоб никаких Аликов в моей жизни больше бы не было!
   Выдернув пробку из сливного отверстия, она в который раз, с тех пор как нечаянно переспала с жильцом, подумала:
   – Надо сказать, чтоб искал себе другую квартиру.

* * *

   Вульф, не сводя глаз, следил за длинной резной стрелкой больших напольных часов работы немецких мастеров конца 1б-го века. Куплены они были у одной полунищей и почти безумной старухи с год назад.
   Старуха плохо понимала и плохо помнила, какие деньги сейчас в ходу в Израиле, обмануть ее ничего не стоило, но Вульф почему-то поостерегся обманывать это существо. Впрочем, часы и так продавались за бесценок...
   – Шекели, шекели, шекели, – все повторяла старуха, обнюхивая купюры.
   Ее заболоченные возрастом глаза мутнели.
   – Шекели... – раскачивалась из стороны в сторону старуха, монотонно бубня заклинанье. – Тысяча шекелей... А деньков еще меньше тебе осталось, любезный... Не жилец ты, голубчик, не жилец! Долго не протянешь. ...А денежки мои с собой заберу, в саван спрячу, откуплюсь. Ишь, уставились, наглые! Изыдите! И ты убирайся вместе с ними, муженек покойный, нечего подглядывать! Кыш!
   Старуха начала мелко плевать прямо перед собой и дергать ногами в шелковых, с желтыми слониками, штанах. Гость сделал знак грузчикам и вышел из пропахшей бредом квартиры.
 
   ...Когда стремительная, идеально созданная для полетов по кругам Времени минутная стрелка наконец-то настигла бочонок часовой, Вульф резко встал с кресла, подошел к бюро, достал из верхнего ящичка сигару, чиркнул спичкой, затянулся и подошел к окну.
   Красный дракон солнца, медленно покрываясь серебристой чешуей волн, исчез в логове средиземноморской бездны.
   – Ты будешь моей, Аглая. Так надо, – сказал Вульф задумчиво, словно что-то еще взвешивая, и задвинул плотную штору.

* * *

   Аглая услышала, как кошка скребется в окно, пытаясь пробраться в дом, но сознание ее еще блуждало среди грифельно-черных скал. Она видела – отчетливо – как карабкается по этим скалам. Чувствовала на себе чей-то взгляд. Скорбный... Да, скорбный взгляд... Женский... Он предупреждал о чем-то...
   Однако сонные образы быстро теряли власть над реальностью.
   – Бася! Заткнись! – крикнула наконец Аглая, спустив ноги с кровати.
   В тот же миг ее подбросило и швырнуло обратно в горячие простыни. Навзничь. На секунду стерлись все ощущения, кроме одного: мощный поток несет ее по лабиринту, стены которого испещрены орнаментами. Яркие ковровые узоры извиваются в долгом ритуальном танце, затягиваются петлями вокруг летящей фигурки... И вдруг исчезают. Стеклянная пустота в лабиринте. Беззвучие. И в конце его, вдалеке – плывущая в облаках табачного дыма мужская красивая голова. Почему-то – в профиль...
   Аглая пошевелилась, открыла глаза. Виденье стало ярче и как бы приблизилось. Резко очерченная ноздря, темный свод глаза... Лицо смутно знакомо, видено где-то, когда-то... Она осторожно перевернулась на бок...
   И снова очутилась среди безлюдных скал, одна-одинешенька...
 
   ...Стоя посреди кухни – невыспавшаяся, в стоптанных тапочках – Аглая пыталась расшифровать утреннюю полуявь. Ничего не получалось.
   Сипло замяукала кошка, завертелась под ногами. Аглая насыпала корма, налила воды в блюдечко. Трижды прокрутившись между ногами хозяйки, Бася с остервенением принялась грызть сухие звездочки.
   – Наваждение какое-то! Что за скалы?! Удавки пляшущие, голова без туловища, глаза без лица! Как это все понять?! – гадала тем временем женщина, все больше и больше чувствуя незримую угрозу. – Что значил этот взгляд... скорбный?! Что?! И на какой шабаш я сама неслась... даже помело не прихватив?!
   Ниспосланное свыше никак не поддавались разумному толкованию. Тогда Аглая решила объяснить все значительно проще – играми собственного подсознания.
   – Сдохнуть можно! – почти развеселилась она, припоминая фрейдистскую концепцию сновидений. – Во сне ползаю по фаллическим символам, наяву... Наяву трахаюсь с кем ни попадя! Что было вчера – не помню.
   А что было вчера?!
 
   – Водки, что ли, выпить, – решила, вдруг чего-то испугавшись, Аглая.
   Но тут же передумала.

* * *

   – Аглаюшка, милая, ты меня совсем бросила, – заворковал Юрчик, едва заслышав ее голос в телефонной трубке.
   – Это ты меня бросил, – протянула она. – Хочешь, приеду?
   – Нет, не хочу! – хохотнул он.
   – Тогда жди. Скоро буду.
   – Ага.
 
   Быстро – холодный душ, горячая струя фена...
   Тушь... Помада... Глаза заблестели...
   Что надеть? Белое платье? Годится! Утюг! Где утюг? Хорошо, сойдет и это. Босоножки... Вот они! Все, готова!
   Сделав последний вираж по квартире и уже взявшись за ручку двери, Аглая на секунду замешкалась. Пытаясь припомнить, что забыла, она обернулась. И тут же за спиной услышала, что кто-то поворачивает ключ в замке.
   – Алик?! – возмутилась она. – С какой стати так рано!
   С вызовом посмотрела на дверь. Та, закованная в железные латы дверного проема, взирала на нее безучастно.
   – Кажется, слуховые галлюцинации начинаются, – Аглая резко распахнула дверь.
   Конечно же, никого...
 
   Обругав себя за мнительность, свалив все на расшатанные вчерашним иерусалимским приключением нервы, она двинулась к стоянке, на ходу рукой взлохмачивая легкие волосы.

* * *

   – Лапонька, ты так быстро добралась, – Юрчик потянулся к ней, чтоб поцеловать, но тут же озаботился: – Ты чего такая невеселая?
   – Голодная. Кормить будешь?
   – Спрашиваешь! – обрадовался он и засуетился у плиты, заворочал чугунными сковородками.
   – Как дедок-то твой поживает? Еще концы не отдал? – вспомнил он почему-то.
   – Жив, – ответила Аглая и, подумав, добавила: – Он... странный какой-то, этот Старик. Жуткий... Я все время настороже. Не боюсь его, но... Что-то не то происходит. Особенно в последние дни.
   – Со всеми, лапонька надо настороже быть. Ушко-то востро держать надо. Обведут вокруг пальца – и пикнуть не успеешь! – философски заключил хозяин.
   – Но он платит, и – хорошо платит, – парировала Аглая. – А на днях сказал, что я даже не представляю, что для него значу.
   – Я тебе, милая, то же самое без конца твержу. Только ты мне не веришь. Цены тебе нет, Аглаю шка.
   Юрчик оглянулся. Свет, сжавшийся в точку возле зрачков, остро полоснул гостью. Она поежилась и продолжила:
   – Знаешь, за все время, что работаю там, я даже инвалидную коляску его ни разу не двинула... Все служанки делают... Сижу, Гете читаю... Два раза в неделю по два часа... высокая поэзия входит в дом моей жизни... и уносит к сияющим вершинам небесного Санктума....
   Нарисовав в воздухе рукой замысловатую спираль, она добавила патетически:
   – О!.. Скользя по разверзающимся безднам духовного... погружаясь в вихревые потоки сверхчеловеческого разума... имею с этого... нехилый заработок на хлеб насущный.
   – Да что ты говоришь, лапочка! – на лице стоящего вплотную к ней Юрчика блуждало благодушно-радостное выражение. – Тебе помидорчиков нарезать?
   Она кивнула, налила джина в стакан, плеснула немного тоника, отпила глоток. И заплакала.
   Кто-то почти бесшумно приоткрыл входную дверь. Размазав слезы по щекам, Аглая обернулась...
 
   – Чего ты опять человека обидел! – выкладывая на стол пакеты со снедью, напустилась на Юрку супруга.
   – Да я ничего, и слова не сказал! А она как тяпнула стакан без меня, так сразу в слезы... Аглаюшка, ну ты чего!
   – Наденька! Он меня голодной смертью уморить хочет, – притворно закапризничала Аглая.
   – Юрка, да пошевеливайся ты, наконец! – рассердилась на мужа хозяйка.
   – Все я да я! – в ответ беззлобно заворчал тот, распихивая продукты по холодильнику. – Надюша, джинчику тебе налить?
   – Я пиво буду, – донесся из ванной голос. – Включи новости. Опять, говорят, теракт был.
   Юрчик мощно напряг плечи, сцепил руки на груди. Взгляд его стал желто-звериным.
   – Что, не видели, как кишки по мостовой расползаются? На оторванные бошки желаете полюбоваться? Не дождетесь! Мусик, я не буду включать телевизор! – заорал он через голову гостьи.
   Шмякнув дымящееся варево в глубокую тарелку, Юрчик хлебанул джина прямо из бутылки, тыльной стороной ладони вытер рот, передернул плечами. И сразу как-то обмяк.
   Аглая наблюдала за ним. Она прекрасно знала, что значат столь резкие перепады в настроении друга: болезнь опять одолевала бедную его душу.
   – Юрчик, я хотела тебе рассказать что-то. Можно? – спросила она, с трудом отогнав от себя воспоминания о том времени, когда Юрчик был здоров. Сколько тогда возле него всякого люду интересного кружилось, сколько друзей было...
   – Ну что ты мне можешь рассказать, милая, – по инерции зло отреагировал тот, но тут же освобождено засмеялся. – Расскажи, конечно, расскажи, я так люблю твои глупости...
   – Я вчера... была... в Иерусалиме, – начала она.
   – И познакомилась с очередным мудаком, – тут же перебил хозяин.
   Аглая пригубила прозрачную, пузырящуюся от тоника жидкость. В нос неприятно ударило запахом боли и отчаянья.
   – Ты что мне подсунул! – завопила она.
   – Опять человека обижаешь! – вернувшаяся Наденька включила телевизор.
   Юрчик задумчиво поскреб жесткую бороду, махнул рукой и принялся варить кофе.
   Через час, выйдя проводить гостью, он нацепил новые шлепанцы на пробковой подошве. Идти было неудобно, и по причине этой Юрчик чертыхался на чем свет стоит ежесекундно.
   – С тобой стыдно рядом идти, – подтрунила над ним Аглая.
   – Зато тебя, лапонька, такое счастье провожать. Приехала, покушала вкусненько, поплакала и уехала. Жди теперь тебя целую неделю!

* * *

   Дорога была недоброй. Аглая то и дело уворачивалась от машин, норовящих ее подрезать. Потели руки, рябило в глазах, светофоры в упор глядели на женщину за рулем и не давали двигаться. За спиной беспрестанно сигналили.

* * *

   Вульф медленно наливал тягучее вино в бокал цветного стекла. Горящая рубиновым цветом жидкость источала сладостно-отравный аромат.
   – Ты нужна мне... – мысленно обращался он к той, что ехала сейчас по перегруженной тель-авивской улице Бней-Егуда. – Одна ты – и никто другой... Никто...

* * *

   Свернув на узкую боковую улочку, Аглая чуть не врезалась в желтый «Фольксваген», за рулем которого сидел горбоносый красавец-сабра. Резко затормозила и остановилась. Сабра покинул автомобиль, не спеша приблизился к Аглае. Его продолговатые глаза – две сомнамбулы – тускло смотрели на растерявшуюся женщину...
   – Все в порядке? – спросила Аглая.
   Голова на гибкой шее качнулась, толстая рыбина губ чуть дрогнула.
   – Я доставлю тебе удовольствие. Поехали, – шепнула эта фиолетовая рыбина.
   – Найди себе кого-нибудь помоложе! – с досадой ответила Аглая.
   – Помоложе меня не интересуют... Ты мне понравилась... Поехали.

* * *

   – У нас мало времени, – постукивая перстнем по подлокотнику кресла, продолжал говорить Вульф.
   – Каменная не ждет. Она уже дала знак. И только ты можешь что-то изменить. Ты будешь моей, Аглая.

* * *

   – С ума сегодня все посходили! – еле успев увернуться от невесть откуда вынырнувшего палевого «Мерседеса», возмутилась Аглая и нелогично добавила про себя: – как на верблюдах по пустыне едут – куда ни попадя!
   И лишь спустя мгновенье поняла, что автомобиль этот был миражем. Он двигался навстречу, летел на скорости неотвратимой беды. И – исчез... Его фары были похожи на скорбные глаза женщины из сна.

Ночные фантазии

   Измотанная дорогой, занявшей в три раза больше времени против обычного, Аглая наконец-то добралась до дома. На ее стоянке торчал чей-то чумазый драндулет. Женщина замерла. Нет! Нет, нет, нет. Нормальный, желтого цвета номер. Израильский. Почему-то он показался черным, арабским – могильной ямой с белой датой конца. Здесь нет палестинцев!
   Сделав два круга по нелепым улочкам с односторонним движением, она припарковала машину у ближайшей овощной лавки и под кипятильником ненормального солнца поплелась домой.
   На столе стояли намытые Аликом фрукты, под салфеткой – купленные им же миндальные пирожные.
   – Интересно, что он рассчитывает за все это получить? – хмуро подумала Аглая и, не притронувшись к угощению, пошла прикорнуть. На полпути в спальню ее остановил телефонный звонок.
   – Эглая, – услышала она свое имя.
   Звонил Старик, у которого она работала сиделкой несмотря на то, что две у него уже были: Фаруда – сухая выжженная ливийка, быстроглазая и неприветливая, и абсолютно беспрекословная девочка-филлиппинка, выполняющая всю грязную работу по обслуживанию полупарализованного, абсолютно немощного, но цепкого и ясного умом человека.
   Звонил Старик, по чьей просьбе она вчера поехала в Иерусалим и там угодила – уже по собственной дури! – в этот ад... во временную расщелину... в страшное место, где гнев Господний истреблял грешную плоть человеческую.
   – Я вас внимательно слушаю. Нужна моя помощь? – собранно ответила она.
   – Эглая, – гортанно коверкая ее имя, повторил Старик. – Письмо все еще у тебя? Хорошо... Самолет моего... родственника... – Старик сухо кашлянул. – Родственник не прилетел вчера. Он прилетел сегодня. Обстоятельства... Можешь ты завтра прийти ко мне? Время – обычное...
   Старик не обращался к ней прежде с подобными просьбами.
   – Конечно, могу. Я обязательно буду.
   – Письмо вернешь, – раздалось в трубке, и пошел отбой.
   Аглая не могла понять, почему ее так взволновала просьба Старика. Но – взволновала.
   В раздрызганную картину последних двух дней этот звонок добавил какой-то странный тон. Он был значим. Безусловно! Он высвечивал что-то... важное?.. как на невидимом аркане притягивал... Что!?
   – Какой завтра день?!
   Аглая запуталась во времени, в своих ощущениях, алогичностях и сюжетных ходах событий последнего времени.
   – Дура! – обозвала себя Аглая за безрезультатные попытки разобраться в собственных подозрениях. – Деньги тебе платят за просто так! Правильно? Правильно! Гете она, видите ли, в оригинале умирающему читает! Это работа? Это стоит столько, сколько ты получаешь? Кинули тебе кусочек сыра... Бесплатного... Но если допустить, что все просто... Просто кто-то не прилетел...
   ...Механически помешивая ложечкой чай, куда так и не положила сахар, она пыталась вспомнить – во всех подробностях – когда в действительности начались странности.
   Ведь не сегодня оке?
   И – не вчера....
   Кто принес ей эту газету с объявлением, именно тогда, когда муж, столь неожиданно получивший приглашение на работу – годовой контракт! – из «MICROSOFT», уехал в Америку?
   То, что подозрительно быстро оформлялись документы, словно их кто заговорил, объяснить можно: повезло. Но газетка-то откуда взялась? Ведь она появилась именно в тот день, когда муж уехал.
   Точно! Аглая вернулась из аэропорта... Зашла в вылизанный, вычищенный еще накануне от всякого рекламно-газетного хлама дом... Тут же позвонила Соня, мужнина тетка... Аглая ей сообщила, что самолет улетел вовремя... Снова самолет!.. Тетушка со вздохами, паузами и чистой воды вампиризмом принялась рассказывать о «мерзавках-служащих» из службы Национального страхования, ругать своего мужа – «остолопа, купившего курей замороженных на шекель дороже, чем на рынке продают...» Уставшая Аглая присела у журнального столика... На пятой тетушкиной болезни – провались она пропадом! – взяла в руки эту самую газету... Задаваясь одновременно двумя вопросами: о каких именно паразитах – то ли тараканах, то ли религиозных тетушкиных соседях идет речь; и откуда на столике оказалась «толстушка», Аглая от скуки начала медленно листать страницы.
   – К сожалению, Софья Соломоновна, мне надо убегать, – сказала она, наткнувшись на это странное объявление...
   ...Очень странное объявление...
   – Куда?! – чуть не захлебнувшись на полуслове от возмущенья, спросила тетушка.
   – Потом объясню, – несчастная жертва родственного террора с превеликим удовольствием надавила рычажок телефонной трубки.

   НА РОЛЬ ШЕХЕРЕЗАДЫ
   ПРИГЛАШАЮ МОЛОДУЮ КРАСИВУЮ ЖЕНЩИНУ.
   БЛЕСТЯЩЕЕ ЗНАНИЕ НЕМЕЦКОГО ЯЗЫКА ОБЯЗАТЕЛЬНО.

   «Старый маразматик» – мгновенно определила возраст подателя объявления Аглая. Потом засомневалась и свое бессознательное первое ощущение по этому поводу многажды опровергала. Версия, что это дурное объявление – розыгрыш, казалась ей более вероятной.
   Был еще вариант: какой-то ушлый малый желает поснимать сливки из-под трусиков молоденьких легковерных дурочек.
   Но при чем здесь блестящее знание немецкого!
 
   Пахнущие дешевым фарсом, типографской краской и, почему-то, опасностью, эти рекламные строчки день ото дня все больше места занимали в голове женщины. Из черных цепочек газетных буковок каким-то непостижимым образом в ее воображении складывались мозаики и живописались картины – ни на что виденное ранее не похожие.
   Буйный цветистый Восток с его караванами и шелками все явственнее накладывался – как лупа на карту – на холодные готические соборы Германии, накрывая их нежно-скользящими июлями ночей. Или наоборот. Готика острыми шпилями пронзала библейские, бездыханные от солнца пейзажи. Тусклые и по-иезуитски беспощадные.
   Ароматы тоже путались. Едкий запах костровинквизиции мешался то с солнечно-пыльным, то с тяжело-влажным средиземноморским ветром, гуляющим по дворцам жестоких властителей. Древних, как их языческие боги.
   ...Бой часов плыл поверх всей этой мешанины...
 
   По ночам Аглая, совершенно выбитая из колеи, не могла заснуть. И тогда она перед зеркалом усаживалась в позе восточной наложницы, накидывая на себя – по очереди – струящиеся легкие ткани, которых в ее гардеробе было не так-то и много. В конце концов, из золотистой туники она смастерила лиф, нашила на него старые бусины, из остатков ткани приладилась сооружать чалму. Сиреневый газовый шарф служил в этом наряде Шехерезады шароварами. Стекая сладостно-порочными складками к коленкам, он, увы, никак не дотягивался до тонких щиколоток, и тогда Аглая наклонила зеркало под таким углом, что изъян этот просто-напросто исчез.
   Иная женщина – не Аглая – и иная реальность – не нынешняя – жила в тусклом зеркале по ночам целую вечность – неделю, на исходе которой и было принято решение – позвонить немедленно!
 
   На третьем гудке на том конце провода подняли трубку. Липкий холодок, пробегающий по спине последние полчаса, резко усилился и стремительно переместился в живот. Оглушенная странным предчувствием, Аглая изо всей силы вдавила рычаг в телефонный аппарат.
   Сердце заколачивало сваи в мерзлую стену груди.
   Она отодвинула телефон от себя, подошла к окну, долго пыталась сложенной газеткой прибить тупо бьющуюся о стекло муху. Та, наконец, сделала резкий зигзаг в воздухе и вырвалась из стеклянного плена на волю через распахнутую половинку окна. Аглая вернулась в холл. Жужжание так и не убитого ею насекомого висело в воздухе. Или это был иной звук? Он был летним, полуденным... напоминающим что-то далекое-далекое, забытое...
   Решительно набрав номер телефона, Аглая услышала короткие гудки. Занято.
   – Еще одна Шехерезада выискалась, не иначе, – сказала сама себе надменно Аглая.
   Зацепив себя за самое больное – самолюбие, она успокоилась окончательно, тщательно свернула газету, бросила ее в мусорное ведро...
   Спустя полчаса еще раз набрала въевшийся в память номер.
 
   ...Как давно это было! Месяц назад? Два? В голове все смешалось...
 
   – Алло, – услышала она сухой голос и непривычное разбиение на слоги.
   – Алло, – еще раз поскребся к ней в ухо голос.
   – Здравствуйте, – сказала Аглая, – я по объявлению.
   – Алло? – в третий раз царапнул ее голос из трубки.
   – Я по объявлению, – с напором сказала Аглая.
   – Мне недавно в руки попалась газета, – еще более громко произнесла женщина заготовленную ложь и извинилась, что, может быть, звонит слишком поздно и беспокоит зря.
   – Хорошо, – услышала она.
   Не совсем поняв, что означает это безынтонационное «хорошо», она продолжила торопливо:
   – Вам требуется молодая женщина, знающая в совершенстве немецкий язык... Мне тридцать восемь лет. Я замужем. Закончила Романо-германское отделение Московского университета. Много лет работала переводчиком. В Германии была неоднократно.
   Она задумалась, что бы еще добавить.
   – Хорошо, – нисколько не оживляясь, повторил голос.
   Аглая рассердилась. Вытащила из сумочки маленькое зеркальце, поднесла его к лицу и, наблюдая, как у отражения глаза становятся все более яркими и негодующими, холодно спросила:
   – Что – хорошо?
   – Хорошо, что ты позвонила.
   – Идиотка, – про себя назвала свое отражение Аглая, а вслух незамедлительно спросила:
   – Вы намерены нанять женщину на тысячу и одну ночь? Говорить на немецком ей нужно будет в постели?
   – ...Надо будет... два раза в неделю... в вечерние часы.... читать мне литературу... в оригинале.... И, по мере надобности... – в голосе появились сиплые нотки – писать деловые письма... моим партнерам и, одновременно, друзьям... в Германию... Я жду тебя завтра в восемнадцать часов по адресу... Записывай.
   Аглая покорно взяла ручку.
   – Повтори! – скомандовал Старик.
   Она повторила.
   – До встречи. Не опаздывай, – еще более повелительно сказал человек.
   С того часа обыденная Аглаина жизнь была переведена в какое-то иное временное измерение...

Голос из ниоткуда

   Аглая с силой, чего раньше никогда не делала хлопнула крышкой стиральной машины.
   – Муж не звонит, вчера чуть не вляпалась в какое-то дерьмо... А может и вляпалась... Сейчас явится Алик из магазина, и я буду вынуждена слушать, что молоко в синем пакете – трехпроцентной жирности – мое – будет стоять на верхней полке, а однопроцентное – его – на нижней. Потом все равно все забуду... Какие-то полки, ковры, магазины, жильцы, письма, Мефистофели с фаустами и... эта сволочь из муниципалитета! Ну что его дернуло именно на ту улицу с проверкой сунуться, где я припарковалась! Теперь штраф плати!
   Подведя печальный итог своей жизни, Аглая уселась на краешек бачка для грязного белья. Руки ее чуть подрагивали, скрытое глубоко в мышцах напряжение криво и уродливо перекашивало что-то внутри. Глаза тускнели и стыли.