Галина Романова. Тайну хранит звезда

   – Все люди разные, милочка, – сонно заявила где-то через пару часов ей Ирка в телефонную трубку. – Не может быть одинаково опрятных Сашек и одинаково безалаберных Володиных.
   – Да он не то чтобы безалаберный! – вступилась с жаром за Володина Анна и тут же получила порцию подозрительного любопытства в ответ.
   – Он что, тебе понравился?! – ахнула подруга, забыв зевнуть в сто двадцать четвертый раз за последние десять минут. – Этот небритый, неумытый мент в грязных стоптанных башмаках тебе понравился???
   – Ир, он не мог мне понравиться, во-первых. – Аня раздраженно поморщилась, уже пожалев, что рассказала Ирке все. – Во-вторых, почему это он неумытый?
   – Если бы морду умывал, то и побриться бы не забыл. Он в зеркало-то, наверное, смотрится раз в месяц. – Подруга судорожно вздохнула и вдруг всхлипнула. – Надо же так пасть русскому дворянству, а! Стоило пижону за дверью раствориться, так ты всякую нечисть уже в дом тащишь.
   – Ты не мели чепухи. – Аня вдруг как-то сразу успокоилась, расслышав в голосе подруги неподдельную плаксивую тревогу. – Я его не тащила никуда. Он просто говорил со мной о соседях…
   – Кстати, о соседях! – подхватила тут же Ирка со зловещим клекотом. – Ты ведь живешь, как на острове, Нюрочка!!! Ты же никого в упор не видишь за извергами своими, за тетрадками, за заботой об Игорьке! Не видишь, не знаешь, не замечаешь!
   – А оно мне надо? – И Аня нарочито громко зевнула, следуя примеру подруги. – Зачем, Ир?! Лишняя словесная обуза. Иду я себе и иду с работы, проскочила в квартиру – и замечательно. А это надо о чем-то говорить, раскланиваться, придумывать что-то. Не могу! Сил нет и желания!
   – Ага… – Подруга вдруг надулась, когда она дулась, то сопела часто-часто и еще время от времени фыркала, как ежик. – По этой самой причине ты и меня избегать начала.
   Не спросила, констатировала.
   – Нет, Ир, с тобой сложнее. С тобой я бы просто расквасилась.
   – А без меня?
   – А без тебя заморозилась, – нехотя призналась Аня. – Как треска какая-то! Знаешь, что сегодня мне родной сын выдал?
   – Что?
   – Судиться собрались они с папой со мной.
   – Как это?! – опешила Ирка, перестав сопеть и снова начав всхлипывать. – За имущество, что ли? Я тебе сразу сказала, отдай ты ему его дрова и…
   – Да нет, милая, не за деревяшки. За Игоря.
   – Что-о-о-о??? – Ирка тут же зашлась такой матерщиной, что у Ани ухо вспыхнуло. – Вот сволота, а!!! Мало того что сам ушел, так еще и пацана переманивает. Прикармливает, паскуда!!! Видела я их тут как-то днем в ресторане. Обедаем, говорит Шурик. С сыном решили вкусненького перекусить. А вкусненькое в этом кабаке твоей месячной зарплаты стоит. А пацану много ли надо?! Счет увидал, который папа оплатил, и слюни распустил тут же. Тебе-то экономить приходится, а там шикуют! Вот гад, а!
   Аня вздохнула, посмотрела на портрет сына на длинной полке под серый мрамор. Обо всем этом она уже знала, Игорек потчевал ее подробностями, когда приходил домой от папы. О чем он умалчивал, о том она догадывалась.
   – Но ему, Ань, все равно Игоря не отдадут.
   – Почему?
   – Потому что он постоянно в разъездах, так?
   – Вроде…
   О новой работе Сашки она мало что знала. Это раньше, когда он распространителем всего на свете работал, она знала все-все. Он взахлеб рассказывал ей всякие интересные истории, а она внимательно слушала. А потом, когда начал карабкаться вверх, красноречие поутратил. И довольствоваться ей приходилось лишь сведениями, получаемыми от сына или от Ирки.
   – Вот! Как он сможет заниматься воспитанием сына, разъезжая-то так?!
   – Не знаю.
   Аня покосилась на три непроверенные тетради, ей все еще не хотелось лезть в них. Все еще не хотелось рыться в ошибках, не хотелось пытаться уловить смысл в том, в чем смысла не могло быть априори.
   – А я знаю! Знаю! Нельзя доверить человеку ребенка, если у него нет времени на его воспитание и на то, чтобы присматривать за ним. Ты не дрейфь! Пусть только попробует в суд сунуться, мы ему такое устроим… Ты же не пьянь, не безработная какая-нибудь. Ты у нас уважаемый всем человек.
   – Ага, особенно двоечниками. – Анна снова покосилась на тетрадки. – Ты у них мнения спроси, они тебе такого наговорят.
   – Это не в счет, – опротестовала тут же ее теорию Ирка-адвокат. – Ладно, давай-ка прощаться, подруга. Дел еще по дому невпроворот. Завтра на работу. Тебе к первому уроку?
   – Нет, ко второму.
   – Везет, поспишь подольше. – Ирка вздохнула, зевнула, шепнула что-то и тут же простилась, повесив трубку, но перед этим успев пообещать, что забежит как-нибудь на неделе.
   А Ане все же пришлось проверять тетрадки. Она оттащила их в кухню, но прежде чем пробираться сквозь безграмотную ерунду, она сварила себе кофе, слепила тоненький бутербродик с листиком салата и ломтиком красной рыбки. На кофе с бутербродом у нее ушло минут десять. Потом полчаса на то, чтобы поставить три жирные двойки. Две за безграмотность и лень, третью за полное отсутствие и первого и второго.
   Галкина Нина не стала утруждать себя написанием сочинения, она просто вложила в тетрадь записку с просьбой понять ее и простить, поскольку она так же, как и Петровский, переживает семейный кризис.
   Слухи, стало быть, все же просочились. Проросли буйными ростками с пустыря, где ее подстерегал Петровский, забрались по ступенькам школы, вскарабкались выше на этажи, заползли из шумного школьного коридора в классную комнату и были взяты извергами на вооружение.
   Аня не рассердилась, нет. Она расстроилась. Софья-математичка оказалась права – Петровскому веры нет. Почему права оказалась Софья, а не она? Почему Петровский солгал? Почему использовал ее? Такой гнусный по природе своей или учится приспосабливаться?
   – Ох, дети, дети, – шепнула с горечью Анна, швырнула три последние тетрадки в общую стопку и пошла с ними в прихожую, чтобы убрать в сумку.
   Почти тут же зазвонил домашний телефон.
   – Алло? – сняла она трубку и почему-то, наивная, тут же подумала про Володина.
   Это мог быть и Игорек, вдруг заскучавший по маме и измучившийся чувством вины, что обидел ее утром. Это мог быть Сашка с очередными отвратительными требованиями быть благоразумной. Она, по его мнению, не должна была драматизировать нелепейшую, на его взгляд, ситуацию. Какая разница, на чьей территории живет мальчик? Он же с родителем. А то, что Аня задыхается без сына в пустом доме, так это блажь. И то, что ей непременно нужно целовать сына в макушку перед сном, вообще ни в какие ворота не лезет. Он должен расти мужиком, сильным, непреклонным. И да, бессердечным, если того требуют обстоятельства. И весь ее лепет о том, что ей не нравится жестокость, зародившаяся не так давно во взгляде ее сына, пускай она перенесет на своих учеников. Им пригодится. Его сыну – нет!
   – Алло? – повысила голос Анна, не услыхав ответа. – Кто это?!
   Это не был Володин, не был Игорек, и Сашка тем более. Это был кто-то бестелесный, кто-то ужасный и злой. И он едва слышно, голосом, схожим с шелестом осенних листьев под ногами, прошептал ей на ухо:
   – Сссу-у-ука-а-а, издохни-и-и…
   Трубку бросили. А она стояла со своей телефонной трубкой еще какое-то время, не в силах сдвинуться с места.
   Господи!!! Что это было только что?! Кто посмел?!
   Память тут же послушно начала выдергивать эпизоды неприятных стычек с учениками. Все пролистав, Аня недоуменно подергала плечами. Не было ничего такого, хоть убей, не было. Она себя контролирует из последних сил, чтобы не поддаться провокации, чтобы не наорать, не ударить, без нужды не выгнать из класса или вызвать родителей. Она себя держит в руках! И даже эта противная Кольская ее несколько раз на педсоветах в пример ставила.
   Было что-то такое неприятное, со слезами группы девочек, с ором их родителей в учительской, но уже давно. Еще в самом начале учебного года, когда девчонки удумали в школьном туалете курить и малышей гонять. А теперь весна! Уже май скоро! Не могли же они так долго вынашивать свой гнев. Не могли. Дети в их возрасте сколь эмоциональны, столь и забывчивы.
   Кто тогда вдруг возжелал ее смерти?!
   И вдруг накатило! Глаза сами собой поднялись к потолку, и он словно сделался стеклянным, воссоздав всю картину сегодняшней кровавой бойни. Вспомнилось все до мельчайшей детали. Окровавленный ковер, брызги крови на стенах, на мебели, остекленевшие мутные глаза девушки, спутавшиеся, взмокшие от крови темные волосы парня.
   Вдруг… Вдруг это какой-то серийный убийца, надумавший уничтожать жителей их подъезда?! Вдруг он начал с них, а теперь доберется и до нее?!
   Она летала по квартире как сумасшедшая. Проверила все замки на двери. Задвинула тяжелую щеколду, хоть за одно это спасибо бывшему – сделал, когда жил. Закрыла окно в кухне, остальные и не открывала. И плотно задвинула шторы, хотя на улице было еще светло. Пустила в ванну такую горячую воду, что рука еле терпела. Хотелось согреться, зажариться, ее трясло как в лихорадке. Насыпала горсти три морской соли, влезла в воду по самые уши и замерла.
   Это шутка? Злой розыгрыш? Кому-то надо ее напугать? Или все же, все же отголоски дневного преступления?! Кто ответит, черт побери?!
   Сколько ни крутилась в ванной, сколько ни намыливала себя, никого, кроме Володина, ни надумала. Ему надо звонить. Он что-то придумает, как-то да ответит.
   Ответил! Да как!!!

Глава 3

   В квартире было тихо и душно. Нина толкнула ногой дверь сразу, как вошла. Подождала, пока та щелкнет замком, запираясь, и громко позвала:
   – Па! Па, ты дома?!
   Отца дома не было, хотя его рабочий день должен был уже закончиться. Нина вздохнула. Что-то с предком в последние дни такое творилось, чему она вообще не могла дать объяснения. Он подолгу запирался у себя в комнате, почти не выходил на кухню, откуда раньше она его веником гнала, чтобы не мешал ей готовить своей болтовней про невероятные открытия и их с Нинусиком светлое будущее.
   – Вот, дочуня, смогу защитить свой проект, тогда мы с тобой… – Отец мечтательно жмурился. – Куда хочешь слетаем!
   – Куда, па? В Африку, что ли? – фыркала Нина в сторону отца недоверчиво.
   – Может, и туда, – загадочно ворочал он бровями. – А что!
   – Сиди уж, африканец! – смеялась она беззвучно.
   Отца она считала большим талантливым ученым и вместе с тем рассеянным и не приспособленным к нынешней жизни дитятей. Там, где отец трудился, к нему было несколько иное отношение. Там его считали неудачником. Но наряду с этим пользовались его мозгами, как и кому хотелось. Нина злилась, пыталась учить его жизненной хитрости. Получалось плохо. Отец переучиваться не хотел. И все время мечтал. Мечтал сделаться богатым, осчастливить дочь, показать ей мир мечтал. Но при этом почти ничего для этого не делал, по-прежнему просиживая старые штаны в своей старой конторе, зачатой еще в социалистическом, удобном для многих мирке.
   Где-то полгода назад он вдруг посерьезнел, начал приносить работу на дом. Подолгу просиживал у себя в комнате. Потом был период ликования, следом на отца накатила озабоченность, а совсем недавно ей почудился в его глазах страх. И как-то пару раз он вдруг приходил к школе ее встречать вечером после секции. Свою странность в поведении объяснить отказался. На неделю воцарился мир и понимание. Отец шутил, был в приподнятом настроении, но с телефоном по-прежнему запирался в своей комнате почти каждый вечер. И еще начал уходить куда-то. Без объяснений уходил, без объяснений возвращался. Каких-то незнакомых людей стал в дом приводить.
   Вот и сейчас его нет. Нина это поняла по тапкам отца, сиротливо жавшимся к стенке прихожей. И даже в комнату не пошла. Зачем? Она переоделась, разложила учебники на столе, показав им длинный язык – учить страшно не хотелось, но надо было. Подружке обещала. Ее подвести она не могла. Подруга – это святое.
   Потом приготовила поесть, села к столу, пододвинула к себе тетрадку и учебники и… тут же минуты через две начала болтать по телефону.
   Ну не училось, ну! И неохота, и новостей и планов куча, которые надо обсудить, обтрещать с подругой. И душно ужас-то как! Окно, что ли, открыть? Так высоты она боится. Нина покосилась в сторону окна. А что, если открыть, и отойти от окна подальше, и учить уроки не за столом, что рядом с окошком, а на диване? Идет! Подумано – сделано. Она открыла окно, занавесила голый проем, плюхнулась с разбегу на диван и…
   И тут же услыхала нечто, заставившее ее швырнуть учебник в сторону. Какое-то странное осторожное шарканье. Что за фигня?! Отец дома? А тапки?
   – Па? – снова позвала она, и он снова не отозвался.
   Нина встала, рванула на себя дверь комнаты и опешила.
   Вдоль стены крался мужик! Он и шаркал, понятное дело! С чего отцу-то ее так ходить – вдоль стены бочком, на цыпочках.
   Высокий симпатичный и будто даже знакомый какой-то. Она его точно видела, только где?! На артиста какого-то будто бы похож. Причесан хорошо, одет прилично.
   Обо всем этом она успела подумать в первые три секунды, пока не накрыл тихий, свистящий холодом ужас.
   – Только тихо, – шепнул мужик ей, глядя прямо в глаза и начав медленно идти прямо на нее. – Только не вздумай кричать, если не хочешь, чтобы твоему папе сделали больно. Не хочешь ведь, нет?
   – Папа… – всхлипнула Нина, на мгновение зажмурилась. И тут же замотала отчаянно головой. – Нет, не хочу! Не надо!
   – Кричать не станешь? Вот и умница, – с ласковой убежденностью проговорил мужчина, продолжая идти на пятившуюся Нину и при этом потирая руки в кожаных черных перчатках. – Зачем кричать? Разве криком можно что-то решить? Нет, милая… Сейчас мы с тобой…
   Перед тем как он выбросил ее в окно, она еще успела подумать, что он решил взять ее. Прямо в ее комнате, прямо не снимая перчаток, прямо на диване, на котором ее еще мама пеленала в младенчестве. А как было не подумать, если он судорожно глотал все время, жадно осматривал ее всю, от растрепанных волос до голых ног, едва прикрытых шортами? А потом потянул к ней руки. Хищно, алчно, жадно. Схватил за талию, потом прижал к себе, ощупав разом спину, зад, бедра. Потом чуть оттолкнул, подхватил, поднимая вверх, и швырнул. Но не на диван, о господи! Он бросил ее в окно!..

Глава 4

   Кольская Анастасия Станиславовна влетела в школу на своих тоненьких шпильках привычно легко и стремительно. Старательно поджимая живот, она распахнула легкий бежевый плащик. Быстро осмотрела себя в зеркале, висевшем сразу за дверями. Вздохнула про себя: опять набрала килограмм. Диета не помогала, тренажеры, установленные дома в цокольном этаже, тоже не помогали. Сколько себя ни истязала, не похудела ни на грамм.
   – Это, мать, у тебя от сытой, спокойной жизни, – похохатывал муж, нежно шлепая ее по бокам. И тут же щурился хитро и подмигивал. – Может, мне загулять, а, мать? Может, тогда нервничать начнешь и сбросишь килограмма три?
   Настя нервно хихикала в ответ, грозила ему кулаком, но всерьез его угрозы не воспринимала. С мужем прожили сто лет, кажется. Любили друг друга искренне и преданно. Растили детей. Долго растили, трудно. Сын часто болел, приходилось ездить с ним за границу на лечение. Дочка оставалась с мужем. И душа у нее разрывалась за них обоих. Потом все пошло как по маслу – цитата ее педагогического состава. Жизнь стала спокойной, размеренной, дети выросли, определились. Муж все чаще время стал проводить дома, назначив генерального – приличного парня из дальней родни. А она вдруг засобиралась на работу, устав скитаться по большому дому.
   – Ну вот! – ворчал супруг, встречая ее, уставшую, на пороге дома. – Я в дом, жена из дома. На кой тебе это надо, Настена?
   – Похудеть хочу, – шутила она, щурясь от усталости, и с благодарностью влезала в домашние тапки, брошенные мужем к ее ногам. – А то вообще колобком стану скоро…
   Честно? Работа ей нравилась. Нравились дети, причем всякие нравились: спокойные и озорные, хулиганистые и воспитанные. Нравился педагогический состав, за исключением одного-двух человек. Она очень мечтала с ними расстаться, очень. Повода все не было к ним придраться. Нравился шум школьной перемены и тишина в коридорах, когда шли уроки. Нравилось, когда каждый, кто встречался с ней, уважительно кивал и быстро проговаривал:
   – Здрасте, Анастасия Станиславна.
   – Надоест когда-нибудь, Настена. Когда-нибудь тебе это надоест, – обещал муж, наслаждающийся тишиной и покоем их большого уютного дома. – И захочется ко мне под крылышко.
   Под его крылышком ей было очень хорошо, очень, но иногда немного душно. И еще был у нее крохотный бабий секретик. Настя Кольская считала, что если постоянно будет мелькать у мужа перед глазами, то очень быстро надоест ему. Она ведь уже не молода, морщинки режутся, как зубки у младенцев, что ни месяц, новые. Раз посмотрит – не заметит. Второй присмотрится, а на третий и пальцем ткнет. А так…
   А так он по ней даже скучает. Звонит часто, дома ждет. Хорошо!
   – Здравствуйте, Анастасия Станиславовна.
   Охранник у входа непривычно резво вскочил с места и вытянулся по струнке.
   – Здравствуй, Михалыч, – удивленно заморгала Кольская. – Чего это ты как на плацу? Случилось чего?
   Антон Михайлович – бывший военный, исполнительный, внимательный, трудолюбивый и просто хороший мужик – вдруг побледнел.
   – А вы разве ничего не знаете? – удивился он.
   – А что я должна знать?
   – У нас такое ЧП, Анастасия Станиславовна! – Михалыч округлил глаза. – Ужас просто!!!
   Кольская насторожилась и быстро осмотрела фойе. Только теперь заметила, что не все так привычно. Дети возле раздевалки шумят, как обычно, но как-то не так. Разбились на группы, шеи вытянуты, глаза страшные. Слухи, стало быть, уже вовсю гуляют по школе. Судя по обстановке, страшные слухи.
   – Что, Михалыч, не томи?!
   Кольская свела полы плаща, устав держать пресс под напряжением. Даже спина заныла. Худеть надо, ох, надо худеть!
   – ЧП у нас! – снова повторил охранник. – Девочка одна из одиннадцатого класса из окна выбросилась.
   – Где??? – ахнула Кольская и почувствовала, как белеет ее лицо, даже больно сделалось у висков.
   Вот вам и стресс, худей теперь на здоровье, Настасья Станиславовна. Что теперь начнется, представить тошно.
   – Что где?!
   Из угла, где висел динамик, брызнула трель звонка, дети заспешили, забегали, и через минуту в фойе никого не осталось. Спина у охранника вдруг прогнулась, и он обессиленно опустился на свой стул. Глаз с директрисы он не спускал. Больных и почему-то виноватых глаз. Будто он не уберег бедную девочку.
   – Из какого окна выбросилась?! Жива???
   – Нет, что вы! Какой жива! Этаж-то восьмой!
   – Господи, да погоди ты, не путай меня! – прикрикнула она на него,
   Вздохнула, выдохнула. Сделалось душно, и она снова распахнула плащ. Михалычу не до ее фигуры. Плевать он хотел на окружность ее талии. Он в шоке теперь пребывает от ужаса содеянного глупышкой одиннадцатиклассницей.
   – Какой восьмой? В школе шесть этажей!!!
   – Так она дома выбросилась! Из окна собственной квартиры.
   – Ух ты, господи! – выдохнула Кольская.
   Дышать стало немного проще. Будут, конечно, будут проверки. Долгие беседы с классным руководителем. Школьным психологом. С ней лично и в ее кабинете, и в кабинете наверху. Потом их соберут всех вместе и снова станут беседовать. Но, думается, обойдется без последствий. Девочка покончила жизнь самоубийством – это жутко, страшно, непоправимо, но… вины их и конкретно ее – здесь нет.
   – Из полиции никого пока не было? – уточнила Кольская, немного порозовев, это она тоже ощутимо почувствовала по легкому покалыванию на скулах.
   – Нет, пока нет.
   – Ты-то, Михалыч, откуда узнал?
   – Из прокуратуры звонили прямо на мой телефон, вас спрашивали. И еще из областного отдела образования звонили тоже на мой телефон и тоже вас спрашивали.
   Начинается!
   – Ладно, разберемся, – кивнула она и шагнула от его стола по блестящему полу, выложенному плиткой затейливым узором.
   – Настасья Станиславовна. – окликнул ее охранник. – Тут вот какое дело-то…
   – Что еще?
   Она обернулась, нетерпеливо ерзая в сумке рукой, пытаясь нащупать ключи от своего кабинета.
   – Девочка та – Галкина Нина.
   Она замерла, как стояла – чуть согнувшись, с растопыренной пятерней в распахнутой сумке.
   Галкина! Как же, как же! Очень проблемная девочка восемнадцати лет. Считающая, что с наступлением совершеннолетия устав школы и прочая дребедень типа уроков ее не должны больше волновать. Воспитывалась отцом и бабушкой до недавнего времени. Бабушка пару лет назад умерла от старости и болезней. Отец и дочь остались одни. Но будто ладили даже. Он ее хвалил как хозяйку, как дочь, когда его вызывали. Только вот они ее как школьницу похвалить не могли.
   – Помню Галкину, и что? – Ключи нашлись, она вытащила руку из сумки, выпрямилась. – Она же не обвинила в своей смерти весь педагогический состав, нет? И слава богу!
   Михалыч снова встал, вытянулся, рот открыл и тут же захлопнул, а глаза его сделались еще ужаснее.
   – Михалыч, ты чего таращишься, как окунь? Дело говорить можешь?
   – Могу, – покивал он.
   – Так говори! – прикрикнула Кольская, нетерпеливо гарцуя на месте, там теперь в кабинете наверняка телефоны разрываются.
   – Не весь, – бухнул охранник и снова примолк.
   – Что не весь?! – Она начала закипать.
   – Вы спросили, что не обвинила ли Нина весь педагогический состав в своей смерти?
   – Ну!
   – А я говорю, что обвинила, но не весь.
   – Та-а-ак… – снова заныло внутри и побелело снаружи. – Она что, записку оставила посмертную?
   – Болтают, что да.
   – И? Содержание той записки тоже выболтали?
   – Ну да.
   – И?!
   – Классную обвиняет будто.
   – А классная у нее… – Кольская постучала себя ногтем указательного пальца по зубам. – Корнеева, если не ошибаюсь?
   – Да, Корнеева.
   – Ух ты!!!
   Вот вам и повод!
   Корнеева была одним из тех самых педагогов, от которых Кольской до зуда хотелось избавиться. Нет, педагогом та была от бога. Все показательные уроки проходили на ура. По пятибалльной шкале все проверяющие ее оценивали на семь! И дети ее будто уважали и побаивались. Не любили, нет. Уважали и именно побаивались. И с родителями та была всегда сдержанна и мила. Но…
   Но Кольская ее терпеть не могла. У нее просто скулы сводило, когда Корнеева обреталась поблизости. И что самое страшное, объяснить причину своей нездоровой – как она полагала – неприязни она не могла, как ни старалась.
   – Лапа, может, ты ей завидуешь? – предположил как-то муж, пристроив голову на пухленьком животике Кольской.
   – Я??? Завидую??? С чего бы! – Она гневно стряхнула голову мужа на кровать. – От нее муж ушел, сын сбежал к отцу следом. У нее ни друзей, ни врагов! Она… Она скучная, серая, заурядная! К ней и дети-то относятся не так, как надо. Они вообще-то либо любят, либо нет. А к Корнеевой у них особое отношение – дистанционная боязнь, вот!
   – А она красивая? – вдруг спросил ее тогда муж, со скучной миной выслушав все ее доводы.
   – Кто? Корнеева?
   – Да.
   – Красивая? Молодая?
   И она, к стыду своему, скомкала тогда свой ответ. Скомкала и перевела разговор на другую тему. Муж сделал вид, что не заметил ее уловки. Но он, конечно же, заметил и все понял.
   А она насупилась, затаилась и больше никогда о ней с ним не разговаривала. Он не должен был знать о ее тайных демонах. И даже догадываться не должен был.
   Ну не поворачивался у нее язык назвать Корнееву молодой, красивой и стройной! Не поворачивался! И признать ее таковой ей было сложно. А та ведь такой и была: молодой, утонченно красивой и шикарно сложенной.
   И проработала она столько лет в ее школе лишь потому, что весьма удачно камуфлировала все свои достоинства. Одевалась не пойми во что. Под ее одеждой тело не угадывалось вовсе. Не красилась совершенно. И волосы, господи! Свои красивые густые волосы Корнеева скручивала тугим отвратительным узлом на затылке, обнажая до неприличия высокий лоб и тонкие от природы брови. Пройдись по ней рука художника, заблистала бы. Но тогда…
   Тогда Кольская ее просто выдавила бы, и все! Она не позволила бы ей существовать рядом с собой, такой необычайно привлекательной. И даже не в этом дело было. А в чем-то еще неуловимом и коробящем ее постоянно. Что это было, она не понимала и объяснить не могла.
   – Сама Корнеева здесь? – спросила она у охранника.
   – Нет пока. В учительскую звонили, там сказали, что ей ко второму уроку.
   – Какой теперь второй урок, господи? – проворчала Кольская, а в груди вдруг разлилось непозволительное тепло.
   Все, все, это конец. Она теперь выставит ее вон из школы – и все! Никаких уроков. Никакого присутствия в их школе этой милой гордой красавицы. И тут на этих мыслях Кольскую будто кто в грудь ударил мягкой лапой.