Страница:
«Что можно сейчас знать, дорогая Надежда Александровна? — грустно усмехается Бреднев. — Главные претенденты на престол — Троцкий и Сталин. Один носится с маниакальной идеей мировой революции, у другого, как сплетничают в институте у Бехтерева, развивается паранойя вкупе с сухорукостью».
Маленькая Ада не выдерживает:
«А что такое паранойя?»
Головы взрослых, как по команде, поворачиваются в ее сторону. На лицах их написана растерянность, и тетя Надя торопливо говорит:
«Иди играть с мальчиками, Адонька, нехорошо слушать и повторять то, что говорят взрослые».
В кармане у Бреднева неожиданно играют часы, он достает их и долго жмет на кнопки, а звон все не хочет умолкать, такой резкий, тягучий и прерывистый.
Резко встряхнув головой, Ада Эрнестовна заставила себя открыть глаза — на столе вовсю трещал-заливался телефон. Еще не до конца очнувшись, она поднесла трубку к уху и, услышав голос старшего брата, обрадовалась:
— Петя, ты? Когда же ты приехал? Я думала, ты пробудешь в Москве до двадцатого.
— Ты что, решила теперь и ночевать у себя в институте? — поинтересовался он. — Одевайся, минут через двадцать я подъеду.
Спустившись, Ада Эрнестовна отдала вахтеру ключ от лаборатории и вышла на крыльцо института. Вдыхая всей грудью чистый морозный воздух, она ждала брата и, закрыв глаза, пыталась мысленно восстановить подробности сна, что приснился ей сейчас в лаборатории. Шуршание колес затормозившей «волги» не сразу заставило ее очнуться.
— Устала? Смотрю, ты уже спишь, — с укором заметил Петр Эрнестович, открывая дверцу машины.
— Петька! — радостно чмокнув брата в щеку, Ада Эрнестовна нетерпеливо спросила: — Ну, какие новости?
Он подождал, пока она заберется в машину, проверил дверцу, пристегнул сестру к сидению ремнем безопасности и только потом ответил:
— Институт предложили возглавить мне.
Хорошо, что она была уже пристегнута, иначе, по-детски подпрыгнув от радости, пробила бы головой потолок салона машины.
— Конечно, так и должно было быть, кому же еще!
— Ну, претендентов на это место достаточно.
— Что значит достаточно? Ни у кого нет такого опыта, как у тебя! А сколько раз, когда ваш директор болел или уезжал, ты официально выполнял его обязанности? К тому же, твое избрание членом-корреспондентом утверждено, и Сурен Вартанович тебя всегда и во всем поддержит.
— Разумеется, — тон его был суховат, но Ада Эрнестовна не обратила на это внимания.
— Знаешь, Петя, — мечтательно сказала она, глядя в окно, за которым кружились и падали с неба крупные снежинки, — я сейчас задремала в лаборатории, и мне приснилось, что мы с тобой опять маленькие, играем в снежки. И папа с тетей Надей там были. Мне приснились такие интересные подробности — раньше я этого не помнила.
— Скоро вообще на ходу будешь засыпать. Нормальные люди по ночам дома спят, а не в институте просиживают.
Ада Эрнестовна сама не поняла, что ее задело — иронический ли тон брата, его нежелание поддержать разговор о годах детства или то, что он упорно продолжал смотреть прямо перед собой, хотя они стояли у светофора, и можно, кажется, было бы повернуть голову в ее сторону.
— А куда мне спешить, дома меня никто не ждет, — с ребяческим вызовом в голосе проговорила она. На это Петр Эрнестович спокойно возразил:
— Переехать в отдельную квартиру было твоей собственной инициативой, Адонька, из родного дома тебя никто не гнал.
Именно это он говорил сестре, всякий раз, когда она начинала жаловаться на свое одиночество. Крыть тут было нечем — все правильно. Ада Эрнестовна вздохнула — протяжно, как и полагается обиженному судьбой человеку, — а потом откинулась на спинку сидения и умолкла.
…Давным-давно, институт, где работала Ада Эрнестовна, начал строить кооперативный дом, и все сотрудники бросились вступать в жилищный кооператив. Поддавшись общему порыву, она тогда тоже сделала первый взнос, хотя жилплощадь была ей абсолютно не нужна, потому что покидать свою квартиру на Литовском проспекте у нее и в мыслях не лежало. Но не оставаться же в дураках — все подали, ну и почему ей не подать?
Строительство было начато и тут же благополучно заморожено — предполагалось, что оно завершится в неопределенно далеком будущем. Со временем разговоры о кооперативном доме стали частью семейного фольклора Муромцевых. Петр Эрнестович поддразнивал сестру, слагая легенды о ее будущей кооперативной квартире, где будет жить правнук Сергея и Вали Синицыной — хорошей и умной девушки, на которой Ада Эрнестовна страстно желала женить младшего брата.
Однако в шестьдесят пятом события неожиданно начали развиваться с космической скоростью. Начать с того, что тридцатилетний Сергей, устав от холостой жизни, в одночасье женился, но не на Вале — он привел в дом восемнадцатилетнюю девочку Наташу Лузгину. Ада Эрнестовна повздыхала немного, но потом смирилась и даже обрадовалась, когда через месяц после свадьбы оказалось, что юная невестка ждет ребенка. Ко всеобщему изумлению оказалось, что беременна также Злата, жена Петра Эрнестовича, — ей было сорок семь, и прежде почти четверть века она безуспешно лечилась от бесплодия.
В течение нескольких месяцев в семье Муромцевых царила атмосфера восторженного ожидания. В марте шестьдесят шестого у Наташи и Сергея родилась дочка Таня, а две недели спустя появились на свет тройняшки — дети Златы Евгеньевны и Петра Эрнестовича. Эрнест, Евгений и Мария — так решили назвать их обезумевшие от счастья родители. В тот же год строительство кооперативного дома неожиданно возобновилось и было полностью завершено к весне шестьдесят седьмого. К тому времени Ада Эрнестовна, всю жизнь прежде мечтавшая о племянниках, успела понять, что четыре постоянно орущих младенца в одной квартире это совсем не то, что может способствовать ее научной работе. Однажды за ужином, отведя глаза в сторону, она сказала домашним:
«Я всех вас очень люблю».
Поскольку не в ее обычаях было объясняться в любви, за столом наступила ошеломляющая тишина. Сергей, первым пришедший в себя, с искренней тревогой в голосе поинтересовался:
«Адонька, ты не заболела?»
«Нет, но я решила, что всем нам будет намного удобней, если я немного поживу отдельно. Моя квартира готова к заселению, так что в ближайшее время я…»
Все ахнули, а Петр Эрнестович так рассердился, что даже стукнул кулаком по столу:
«Ты соображай немного, дорогая, как ты сможешь жить одна? Ты ведь совершенно неприспособленна!»
Злата Евгеньевна вторила мужу:
«Ты ведь даже поесть забудешь, если тебе не напомнить».
Однако Ада Эрнестовна была непреклонна. В конце концов, сошлись на том, что она переедет на время, а потом… Короче, посмотрим. Невесткам она бодро заявила:
«Не волнуйтесь, дорогие мои, вы ведь знаете, что я обожаю своих племянников и ради них готова на все — в любой момент вернусь, чтобы помочь вам с детьми. Если, конечно, возникнет такая необходимость».
Женщины переглянулись и, сдерживая улыбки, хором ответили:
«Спасибо, Ада!»
В дальнейшем особой необходимости в ее помощи не возникало, поэтому из-за недостатка времени Ада Эрнестовна все реже и реже забегала на Литовский проспект. Как-то раз получилось, что она отсутствовала в родных пенатах почти год, а когда явилась с очередным визитом, ее ждал неприятный сюрприз. Дело в том, что поначалу кроватки всех четверых детей поставили в бывшем кабинете Петра Эрнестовича, но через несколько лет Сергей с женой отдали свою комнату подрастающим девочкам, а сами переместились в спальню Ады Эрнестовны, однако забыли ей об этом сообщить. В другое время она отнеслась бы к данному факту с полнейшим равнодушием, но в тот день ее с самого утра допекала головная боль, и все вокруг представлялось в черном свете. При виде сурово сжатых в тонкую линию губ старшей сестры родные почувствовали себя виноватыми. Деликатная Злата Евгеньевна немедленно начала просить прощения:
«Адонька, прости, что мы не спросили твоего разрешения, просто мы были уверены, что ты не будешь возражать. Если хочешь, Сережа с Наташей сию минуту освободят твою комнату»
И так далее. Ада Эрнестовна сухо возразила:
«Ты же знаешь, Злата, что не только комната — вся моя жизнь принадлежит вам. Но можно было бы хоть поставить меня в известность».
«Конечно, конечно, мы просто не подумали — ты ведь даже ночевать здесь никогда не остаешься, если заходишь».
Естественно, с какой радости ей оставаться? Ночью кто-нибудь из малышей обязательно да проснется, начнется беготня по квартире — то на кухню попить, то в туалет. После очередного визита к братьям Ада Эрнестовна, успевшая оценить преимущества спокойной жизни, предпочитала заказать по телефону такси и уехать к себе. Тем не менее, созерцание виноватых лиц невесток доставило ей садомазохистское удовольствие, от которого головная боль вдруг начала проходить. Конечно, она еще немного поворчала:
«Выкинули старую тетку за ненадобностью, даже места в отеческом доме не оставили. Что ж, пусть так и будет. Нет, даже и не думайте ничего менять, пусть Сережа с Наташей остаются в моей комнате, иначе я очень рассержусь! Вы ведь знаете, что я всегда рада жертвовать собой ради вас! Если честно, я даже рада, что комната не пустует — я сама уже подумывала о том, девочки подросли, и им нужна отдельная спальня»…
Зажегся зеленый свет, машина вновь тронулась, и Ада Эрнестовна, закрыв глаза, представила себе племянников — Машу, Танюшку, Женьку и тезку ее отца Эрнеста. Душу наполнила нежность — родные, маленькие. На днях нужно будет обязательно выкроить время и съездить их повидать. Хотя… в квартире на Литовском проспекте всегда так шумно! Мальчишки вечно о чем-то спорят, что-то обсуждают, а Танька вообще стала невыносимая — хамит и не стесняется. После разговора с ней наверняка опять голова будет раскалываться. Машка не такая — вежливая, тактичная, постоянно бегает на занятия со своей скрипочкой. А вот с Наташей, женой Сергея, пришлось недавно поговорить на повышенных тонах — хорошо, что ни дети, ни мужчины не слышали.
При воспоминании о разговоре с младшей невесткой ей стало немного неловко — не нужно было, все-таки, перегибать палку. Ладно, шут с ней! Усталость все же давала себя знать, и убаюканная мерным движением машины, Ада Эрнестовна начала клевать носом. Очнуться ее заставил голос Петра Эрнестовича, притормозившего у подъезда ее дома.
— Прогуляемся немного, Ада? Погода хорошая.
Стряхнув сонное оцепенение, она глубоко втянула в легкие морозный воздух, задержав на секунду дыхание, зажмурилась и потрясла головой.
— Снег, чудесно, да, Петя? Помнишь, как папа возил нас в Александровский сад за Биржевым мостом? Мы долго ехали на трамвае, и нам казалось, что это очень-очень далеко.
— Мы были малы, и любая поездка представлялась нам кругосветным путешествием.
— Знаешь, Петя, я получила интереснейшие результаты, теперь…
— Потом, — перебил он, прижал к себе локоть сестры, а когда они дошли до угла, без всякого перехода негромко сказал: — Сейчас мне нужно серьезно поговорить с тобой, Ада.
Ее брови удивленно поползли вверх.
— Почему такой таинственный тон? Подожди, я только сниму очки, а то мне их совсем запорошило снегом, — она сунула очки в карман и, щуря свои подслеповатые блестящие глаза, пошутила: — Ладно, я вас слушаю, товарищ Муромцев.
— То, о чем мы будем говорить, должно остаться строго между нами, я вынужден просить тебя кое о чем. Возможно, моя просьба тебе не понравится, но ничего не поделаешь.
Странное выражение лица брата, его немного торжественный тон и то, что он замялся прежде, чем начать, Ада Эрнестовна неверно истолковала, как смущение. Чего это он? Наверняка Наталья поплакалась Злате в жилетку, а та, добрая душа, попросила мужа тактично дать понять старшей сестре, что не следует обижать «девочку». Хороша девочка — за тридцать уже!
— Если ты по поводу того, что я высказала Наталье свое мнение, то сразу говорю: я отвечаю за все свои слова и брать их назад не собираюсь. Могу повторить: мне не нравится, как она относится к своим обязанностям жены и матери.
— Я, собственно, не…
Брат искренне изумился, но ее уже понесло:
— Не перебивай, Петя, я еще не договорила. Когда-то она повесилась нашему брату на шею, залезла к нему в постель, и он, как порядочный человек, вынужден был жениться. Мы все с этим согласились, никто из нас даже слова упрека ей не сказал, разве не так?
— Ада, ты с ума сошла? Это нас с тобой абсолютно не касается! К тому же я не…
— Когда она родила, все с ней сюсюкались, особенно Злата: ты, мол, учись, Наташенька, получай диплом и ни о чем не тревожься. А ведь Златушка сама в то время родила троих, ей и без этого хватало забот.
— Злата была тогда так счастлива, — голос Петра Эрнестовича дрогнул, и взгляд его просветлел, — ей весь мир хотелось согреть своей заботой, а Наташа… Она недавно осиротела, ей было всего девятнадцать, и Златушка относилась к ней, как к ребенку. Однако я не…
— Дай и мне сказать, Петя! От всех домашних дел ее освободили, Таней она практически не занималась — Злата с няней заботились обо всех четверых детях одинаково. Материальных проблем она тоже не знала — Сережа даже ее сироте-племяннику Юре постоянно помогал, пока тот не начал работать.
— Ада, прекрати, пожалуйста!
— Нет, я ничего не говорю, наш брат — благородный человек и все делал правильно. Я просто спрашиваю: до каких пор это может продолжаться? Наталья уже давно врач, ей за тридцать, а Злата по-прежнему одна тянет на себе весь дом.
— Злата ушла с работы сразу же после рождения близнецов и решила полностью посвятить себя их воспитанию. Ей нравится заниматься домом и детьми, просто ты, Адонька, устроена иначе и не хочешь этого понять. И потом, почему это Злата одна — ребята и в магазин бегают, и посуду моют, и картошку чистят. Если генеральная уборка или что-то в этом роде, то мы приглашаем девушек с фирмы. А Наташа с утра до вечера на работе и, конечно…
— Пусть перейдет работать на полставки, Сережа получает достаточно. Просто ей нужен предлог, чтобы отвертеться от своих прямых обязанностей! Женщина должна заниматься домом!
В ответ на это безапелляционное утверждение брат Ады Эрнестовны лишь многозначительно поднял брови и усмехнулся.
— Да? Как я рад, Адонька, что ты тоже, наконец, начала так думать!
Слегка покраснев, она возразила:
— У меня нет ни мужа, ни детей, поэтому я могу жить так, как хочу. А Наталья… Ладно, пусть она работает, но свободное время можно ведь посвятить мужу? В выходные, как ни позвоню, только и слышу: Наташа в парикмахерской, Наташа у подруги, Наташа поехала в Москву к Юре. Нет, скажи, для чего ей постоянно мотаться в Москву к своему племяннику? У меня есть сильное подозрение, что она завела любовника.
Петр Эрнестович побагровел.
— Ада, как тебе не стыдно! Юра — единственный родственник Наташи, сын ее любимой погибшей сестры, они вместе росли, как брат и сестра. Естественно, что она к нему привязана — и к нему, и к его семье. Надеюсь, ты не высказала ей ничего подобного?
Она уклонилась от прямого ответа.
— Я… гм…я, разумеется, объяснила ей, что наш брат заслуживает лучшего отношения. И что Злате трудно одной вести хозяйство и воспитывать четверых детей, тем более, что ее Танька десятерых стоит — такая несносная, такая избалованная!
— Подожди, Ада, что такое? Танюшка тоже тебе чем-то досадила?
— Да ты посмотри — ей тринадцать, а она только и думает, что о тряпках. Глаза накрасила! Когда я ее в последний раз видела, меня чуть кондрашка не хватила! Я ей говорю: иди и немедленно умойся, бессовестная! А она мне знаешь, что ответила? Вильнула задком и говорит: а на меня так лучше пацаны западают. И это в ее возрасте!
— Да она просто решила тебя подразнить, вы с ней никак характерами не сойдетесь.
— Нет, это потому, что мать ею не занимается, и девочка делает все, что пожелает, а Злате неловко проявлять излишнюю строгость — Таня ей, все-таки, не дочь, а племянница.
— Не говори глупостей, Ада, Злата относится ко всем детям одинаково.
— Ну, значит, это просто плохие задатки. Девчонка даже не понимает, что я намного старше нее, что я ей не подруга. Нет, мне даже стыдно повторить, что она мне сказала! Тебе, говорит, тетя Ада, пора завести друга сердца — в Париже у женщин твоего возраста как раз начинается третья молодость. Только сначала закажи себе модную шляпу, сделай макияж и причешись.
— Гм, — Петр Эрнестович невольно покосился на воинственно сбившуюся набок меховую ушанку сестры, из-под которой свисала прядка спутавшихся волос.
— Чтобы я в ее возрасте посмела сказать такое кому-нибудь из старших! — кипятилась Ада Эрнестовна, вспоминая дерзкую эскападу дочери любимого младшего брата. — Тете Наде, например! Где, скажи, она вообще могла такого набраться? Вы хоть следите за тем, что она читает? Хотя, что я говорю, дети ведь растут все вместе, но твоя Маша, например, совсем другая — в ней столько такта, она такая приятная девочка! Мальчишки, конечно, есть мальчишки, но Танька… Наверняка сказываются гены.
— У нашей Танюшки вполне нормальные гены, хоть ты и за что-то невзлюбила ее маму Наташу. Таня наша племянница, не забывай.
— Да, конечно, — Аде Эрнестовне стало неловко от укоризненного тона брата, — конечно, Петя, я всегда это помню, и я люблю всех своих племянников, но… но тебе не кажется, что Танюша внешне стала очень походить на Клавдию?
— Трудно сказать, хотя в этом не было бы ничего удивительного — Клавдия была матерью Сережи. Однако, как ты помнишь, она никогда не была дерзкой и языкастой, все делала исподтишка. Если Танюша на кого-то и похожа, то это на нашу младшую сестру Людмилу. Однако ты ее никогда не видела, тебе трудно сравнивать.
— Ну, судя по вашим с Сережей рассказам, эта наша сестренка тоже еще та штучка, — недовольно пробурчала Ада Эрнестовна, не любившая вспоминать о существовании младшей сестры, — и если Танюша пошла в нее, то мы с ней еще наплачемся. Нет, чтобы я в ее возрасте…
Решив сменить тему разговора, Петр Эрнестович решительным движением сдвинул шапку сестры ей на макушку, оглядел ее и хмыкнул:
— Вот так чуток получше, а то ты какая-то несимметричная. Хватит тебе ворчать, Адонька, мир изменился бесповоротно, ничего не поделаешь. Лучше признавайся в своих собственных грехах — похоже, что ты провела ночь вне дома и утром забыла причесаться.
От его шутки недовольство Ады Эрнестовны как-то сразу улеглось, на губах ее мелькнула усталая улыбка:
— Ладно, Петька, ты прав, признаюсь: ночь я действительно провела вне дома — просидела в институте в обнимку со своими бумагами. И еще я стала старой ворчливой мымрой, раздражаюсь по каждому пустяку. Ладно, можешь с подобными просьбами ко мне больше не обращаться — не стану ни к кому лезть со своими нотациями, так что будь спокоен.
Лицо его неожиданно помрачнело.
— Я не это имел в виду, Ада, ты меня отвлекла своими глупостями. Помнишь последнюю работу Сережи?
Сморщив лоб, она покачала головой:
— Напомни.
— Это связано с фотосинтезом.
— Ах, да, вспоминаю — Сережа дал мне копию месяца два назад. Я просмотрела ее, а потом куда-то…
— Неважно. Дело в том, что этой работой заинтересовались физики из министерства обороны. Поскольку я соавтор и с самого начала курировал работу, меня в течение всех этих дней, что я провел в Москве, в прямом смысле слова затеребили.
Ада Эрнестовна в недоумении подняла брови:
— Почему? Как это связано с физиками?
— Если ты читала работу Сережи, то помнишь, что она связана с гало-бактериями. Между прочим, это древнейшие обитатели Земли.
— Если бы ты со мной решил поговорить о галлах, то я была бы на высоте, но тут…
— Сережа обнаружил, что bacteria sapiens переняли у галобактерий их способ проводить фотосинтез и…
— Нет-нет, только не начинай объяснять подробности, я просто хочу знать, чем это все чревато. Работу Сережи теперь засекретят? Вторая форма?
— Примерно так. Но в другом месте мы с тобой эту тему обсуждать не станем.
— Ясно, не маленькая. Что ж, печально, конечно, но не трагедия. У вас в институте ведь несколько лабораторий ведут закрытые исследования, разве нет?
— Не понимаю, сестра, — с усмешкой заметил Петр Эрнестович, — ты, кажется, работаешь совершенно в другом НИИ и занимаешься проблемами далекими от микробиологии. Откуда у тебя такая богатая информированность о том, что происходит в нашем институте?
— Не помню, кажется, Би-Би-Си сообщило, — беспечно ответила Ада Эрнестовна. — Ладно, Петька, хватит кота водить за нос, нас сейчас никто не слышит. Минус этой ситуации, как я понимаю, в том, что материалы по bacteria sapiens нельзя будет опубликовать в открытых журналах, а наш братик лишается возможности выезжать за кордон. Но с другой стороны есть и плюсы — финансирование закрытых работ намного выше. Помнишь, сколько тебе пришлось выбивать средства на создание экспериментальной базы в Дагестане, где обнаружили bacteria sapiens? Сережа каждое лето мотался туда со своими аспирантами, и они всегда возвращались злые как собаки — невозможно было работать с микроскопами из-за того, что постоянно отключали электричество.
— Ты права, нашу экспериментальную базу в совхозе «Знамя Октября» решено преобразовать в крупный научно-исследовательский комплекс, уже перечислены средства на закупку оборудования, а через месяц начинается строительство. Да, кстати, я виделся с Рустэмом Гаджиевым — его тоже вызывали в Москву по этому вопросу.
— Ах, да, это же ведь его совхоз! Ну, и как он отнесся к строительству комплекса на своей территории?
— Раз нужно — построит, мы это не обсуждали. Два дня назад пообедали вместе у Лузгиных, поговорили о семейных делах, а вечером он улетел обратно. Кстати, все Лузгины передают тебе приветы.
— А…ну, да, спасибо, — она смутилась при упоминании о родственниках Натальи и вспомнила самое начало их разговора. — Но о чем таком серьезном ты, все-таки, хотел говорить?
— Как продвигается твоя книга — та, где ты пишешь о возможности контактов с внеземной цивилизацией bacteria sapiens?
Изумленная Ада Эрнестовна вытащила очки, протерла их рукавом, нацепила на нос и, воззрившись на брата, какое-то время молчала.
— Продвигается помаленьку, — ответила она наконец, — но, конечно, раньше апреля я ее в редакцию не представлю. Может быть, даже и позже — видишь ли, нынче мне удалось сопоставить кое-какую информацию, и я получила ключ к расшифровке тех посланий, что прежде вообще отчаялась прочесть. Так что работы непочатый край.
— Ты уже говорила с редактором?
— С редактором? Нет. Вернее, говорила, что готовлю материал для печати, но о содержании никто ничего не знает, хочу, чтобы это стало для всех потрясением.
— У меня к тебе просьба. Ты ведь упоминаешь там о людях, которые в шестьдесят пятом вместе с Сережей уцелели в той аварии?
— Разумеется, — она потерла лоб, как всегда, когда хотела точно восстановить в памяти написанное, — там была супружеская пара — Тихомировы, у мужа еще очень такое оригинальное имя — Прокоп. Через две недели после аварии раздробленные кости ног полностью срослись. Года через три после катастрофы, у них родился ребенок, и Сережа один раз навещал их, чтобы сделать анализы. Младенец, как и его родители, носитель bacteria sapiens.
Петр Эрнестович усмехнулся:
— Что ж, у тебя прекрасная память юной девушки, Адонька.
— Ладно тебе, — буркнула Ада Эрнестовна, но не смогла не поддаться слабости и вновь продемонстрировать свою «девичью» память: — Там был еще грудной ребенок Васенька, отец и мать которого погибли в той аварии — у него тоже обнаружена bacteria sapiens, его через год после катастрофы тетка забрала в Воронеж. Года три назад, когда Сережа был в Воронеже на конференции, он каким-то образом раскопал телефон этой тетки и позвонил. Помнишь, еще рассказывал, что эта дама говорила с ним не особенно любезно, чуть ли не послала подальше? Об этом я, конечно, упоминать не буду — главное, что здоровье у мальчика прекрасное, учится он хорошо и даже побеждает на каких-то олимпиадах по математике или физике. Ну, и еще, конечно, Юра Лузгин — тяжелейшая травма позвоночника, через две недели на ногах.
— Я прошу тебя, сестра, уничтожить все твои записи, где упоминается об этих людях. И сделай это как можно скорее — прямо сегодня.
— Ты шутишь, Петя?
Он ответил медленно, делая ударение на каждом слове:
— Во время беседы — не буду уточнять где, сама понимаешь — меня попросили ознакомиться со списком.
— Со списком? С каким списком?
— Списком всех тех, кто при жизни или от рождения заражен bacteria sapiens. В нем фигурируют академик Оганесян Сурен Вартанович, наш брат Сергей Муромцев и его дочь Татьяна, моя жена Злата Муромцева и наш сын Евгений Муромцев. Сведения эти достаточно точны — им известно, например, что другие мои дети не являются носителями bacteria sapiens. В списке также Рустэм Гаджиев и все его односельчане. В том числе его дочь Халида Лузгина и ее дети. Всю документацию, в которой упоминались эти имена и результаты наблюдений, Сергей хранил у нас дома в специальном сейфе — на работе у него лишь открытые статистические данные. Однако каким-то образом госбезопасность получила эти данные.
Услышав такое, Ада Эрнестовна сразу впала в панику.
— Они проникли к вам в дом? — ее пальцы судорожно вцепились в рукав брата.
Маленькая Ада не выдерживает:
«А что такое паранойя?»
Головы взрослых, как по команде, поворачиваются в ее сторону. На лицах их написана растерянность, и тетя Надя торопливо говорит:
«Иди играть с мальчиками, Адонька, нехорошо слушать и повторять то, что говорят взрослые».
В кармане у Бреднева неожиданно играют часы, он достает их и долго жмет на кнопки, а звон все не хочет умолкать, такой резкий, тягучий и прерывистый.
Резко встряхнув головой, Ада Эрнестовна заставила себя открыть глаза — на столе вовсю трещал-заливался телефон. Еще не до конца очнувшись, она поднесла трубку к уху и, услышав голос старшего брата, обрадовалась:
— Петя, ты? Когда же ты приехал? Я думала, ты пробудешь в Москве до двадцатого.
— Ты что, решила теперь и ночевать у себя в институте? — поинтересовался он. — Одевайся, минут через двадцать я подъеду.
Спустившись, Ада Эрнестовна отдала вахтеру ключ от лаборатории и вышла на крыльцо института. Вдыхая всей грудью чистый морозный воздух, она ждала брата и, закрыв глаза, пыталась мысленно восстановить подробности сна, что приснился ей сейчас в лаборатории. Шуршание колес затормозившей «волги» не сразу заставило ее очнуться.
— Устала? Смотрю, ты уже спишь, — с укором заметил Петр Эрнестович, открывая дверцу машины.
— Петька! — радостно чмокнув брата в щеку, Ада Эрнестовна нетерпеливо спросила: — Ну, какие новости?
Он подождал, пока она заберется в машину, проверил дверцу, пристегнул сестру к сидению ремнем безопасности и только потом ответил:
— Институт предложили возглавить мне.
Хорошо, что она была уже пристегнута, иначе, по-детски подпрыгнув от радости, пробила бы головой потолок салона машины.
— Конечно, так и должно было быть, кому же еще!
— Ну, претендентов на это место достаточно.
— Что значит достаточно? Ни у кого нет такого опыта, как у тебя! А сколько раз, когда ваш директор болел или уезжал, ты официально выполнял его обязанности? К тому же, твое избрание членом-корреспондентом утверждено, и Сурен Вартанович тебя всегда и во всем поддержит.
— Разумеется, — тон его был суховат, но Ада Эрнестовна не обратила на это внимания.
— Знаешь, Петя, — мечтательно сказала она, глядя в окно, за которым кружились и падали с неба крупные снежинки, — я сейчас задремала в лаборатории, и мне приснилось, что мы с тобой опять маленькие, играем в снежки. И папа с тетей Надей там были. Мне приснились такие интересные подробности — раньше я этого не помнила.
— Скоро вообще на ходу будешь засыпать. Нормальные люди по ночам дома спят, а не в институте просиживают.
Ада Эрнестовна сама не поняла, что ее задело — иронический ли тон брата, его нежелание поддержать разговор о годах детства или то, что он упорно продолжал смотреть прямо перед собой, хотя они стояли у светофора, и можно, кажется, было бы повернуть голову в ее сторону.
— А куда мне спешить, дома меня никто не ждет, — с ребяческим вызовом в голосе проговорила она. На это Петр Эрнестович спокойно возразил:
— Переехать в отдельную квартиру было твоей собственной инициативой, Адонька, из родного дома тебя никто не гнал.
Именно это он говорил сестре, всякий раз, когда она начинала жаловаться на свое одиночество. Крыть тут было нечем — все правильно. Ада Эрнестовна вздохнула — протяжно, как и полагается обиженному судьбой человеку, — а потом откинулась на спинку сидения и умолкла.
…Давным-давно, институт, где работала Ада Эрнестовна, начал строить кооперативный дом, и все сотрудники бросились вступать в жилищный кооператив. Поддавшись общему порыву, она тогда тоже сделала первый взнос, хотя жилплощадь была ей абсолютно не нужна, потому что покидать свою квартиру на Литовском проспекте у нее и в мыслях не лежало. Но не оставаться же в дураках — все подали, ну и почему ей не подать?
Строительство было начато и тут же благополучно заморожено — предполагалось, что оно завершится в неопределенно далеком будущем. Со временем разговоры о кооперативном доме стали частью семейного фольклора Муромцевых. Петр Эрнестович поддразнивал сестру, слагая легенды о ее будущей кооперативной квартире, где будет жить правнук Сергея и Вали Синицыной — хорошей и умной девушки, на которой Ада Эрнестовна страстно желала женить младшего брата.
Однако в шестьдесят пятом события неожиданно начали развиваться с космической скоростью. Начать с того, что тридцатилетний Сергей, устав от холостой жизни, в одночасье женился, но не на Вале — он привел в дом восемнадцатилетнюю девочку Наташу Лузгину. Ада Эрнестовна повздыхала немного, но потом смирилась и даже обрадовалась, когда через месяц после свадьбы оказалось, что юная невестка ждет ребенка. Ко всеобщему изумлению оказалось, что беременна также Злата, жена Петра Эрнестовича, — ей было сорок семь, и прежде почти четверть века она безуспешно лечилась от бесплодия.
В течение нескольких месяцев в семье Муромцевых царила атмосфера восторженного ожидания. В марте шестьдесят шестого у Наташи и Сергея родилась дочка Таня, а две недели спустя появились на свет тройняшки — дети Златы Евгеньевны и Петра Эрнестовича. Эрнест, Евгений и Мария — так решили назвать их обезумевшие от счастья родители. В тот же год строительство кооперативного дома неожиданно возобновилось и было полностью завершено к весне шестьдесят седьмого. К тому времени Ада Эрнестовна, всю жизнь прежде мечтавшая о племянниках, успела понять, что четыре постоянно орущих младенца в одной квартире это совсем не то, что может способствовать ее научной работе. Однажды за ужином, отведя глаза в сторону, она сказала домашним:
«Я всех вас очень люблю».
Поскольку не в ее обычаях было объясняться в любви, за столом наступила ошеломляющая тишина. Сергей, первым пришедший в себя, с искренней тревогой в голосе поинтересовался:
«Адонька, ты не заболела?»
«Нет, но я решила, что всем нам будет намного удобней, если я немного поживу отдельно. Моя квартира готова к заселению, так что в ближайшее время я…»
Все ахнули, а Петр Эрнестович так рассердился, что даже стукнул кулаком по столу:
«Ты соображай немного, дорогая, как ты сможешь жить одна? Ты ведь совершенно неприспособленна!»
Злата Евгеньевна вторила мужу:
«Ты ведь даже поесть забудешь, если тебе не напомнить».
Однако Ада Эрнестовна была непреклонна. В конце концов, сошлись на том, что она переедет на время, а потом… Короче, посмотрим. Невесткам она бодро заявила:
«Не волнуйтесь, дорогие мои, вы ведь знаете, что я обожаю своих племянников и ради них готова на все — в любой момент вернусь, чтобы помочь вам с детьми. Если, конечно, возникнет такая необходимость».
Женщины переглянулись и, сдерживая улыбки, хором ответили:
«Спасибо, Ада!»
В дальнейшем особой необходимости в ее помощи не возникало, поэтому из-за недостатка времени Ада Эрнестовна все реже и реже забегала на Литовский проспект. Как-то раз получилось, что она отсутствовала в родных пенатах почти год, а когда явилась с очередным визитом, ее ждал неприятный сюрприз. Дело в том, что поначалу кроватки всех четверых детей поставили в бывшем кабинете Петра Эрнестовича, но через несколько лет Сергей с женой отдали свою комнату подрастающим девочкам, а сами переместились в спальню Ады Эрнестовны, однако забыли ей об этом сообщить. В другое время она отнеслась бы к данному факту с полнейшим равнодушием, но в тот день ее с самого утра допекала головная боль, и все вокруг представлялось в черном свете. При виде сурово сжатых в тонкую линию губ старшей сестры родные почувствовали себя виноватыми. Деликатная Злата Евгеньевна немедленно начала просить прощения:
«Адонька, прости, что мы не спросили твоего разрешения, просто мы были уверены, что ты не будешь возражать. Если хочешь, Сережа с Наташей сию минуту освободят твою комнату»
И так далее. Ада Эрнестовна сухо возразила:
«Ты же знаешь, Злата, что не только комната — вся моя жизнь принадлежит вам. Но можно было бы хоть поставить меня в известность».
«Конечно, конечно, мы просто не подумали — ты ведь даже ночевать здесь никогда не остаешься, если заходишь».
Естественно, с какой радости ей оставаться? Ночью кто-нибудь из малышей обязательно да проснется, начнется беготня по квартире — то на кухню попить, то в туалет. После очередного визита к братьям Ада Эрнестовна, успевшая оценить преимущества спокойной жизни, предпочитала заказать по телефону такси и уехать к себе. Тем не менее, созерцание виноватых лиц невесток доставило ей садомазохистское удовольствие, от которого головная боль вдруг начала проходить. Конечно, она еще немного поворчала:
«Выкинули старую тетку за ненадобностью, даже места в отеческом доме не оставили. Что ж, пусть так и будет. Нет, даже и не думайте ничего менять, пусть Сережа с Наташей остаются в моей комнате, иначе я очень рассержусь! Вы ведь знаете, что я всегда рада жертвовать собой ради вас! Если честно, я даже рада, что комната не пустует — я сама уже подумывала о том, девочки подросли, и им нужна отдельная спальня»…
Зажегся зеленый свет, машина вновь тронулась, и Ада Эрнестовна, закрыв глаза, представила себе племянников — Машу, Танюшку, Женьку и тезку ее отца Эрнеста. Душу наполнила нежность — родные, маленькие. На днях нужно будет обязательно выкроить время и съездить их повидать. Хотя… в квартире на Литовском проспекте всегда так шумно! Мальчишки вечно о чем-то спорят, что-то обсуждают, а Танька вообще стала невыносимая — хамит и не стесняется. После разговора с ней наверняка опять голова будет раскалываться. Машка не такая — вежливая, тактичная, постоянно бегает на занятия со своей скрипочкой. А вот с Наташей, женой Сергея, пришлось недавно поговорить на повышенных тонах — хорошо, что ни дети, ни мужчины не слышали.
При воспоминании о разговоре с младшей невесткой ей стало немного неловко — не нужно было, все-таки, перегибать палку. Ладно, шут с ней! Усталость все же давала себя знать, и убаюканная мерным движением машины, Ада Эрнестовна начала клевать носом. Очнуться ее заставил голос Петра Эрнестовича, притормозившего у подъезда ее дома.
— Прогуляемся немного, Ада? Погода хорошая.
Стряхнув сонное оцепенение, она глубоко втянула в легкие морозный воздух, задержав на секунду дыхание, зажмурилась и потрясла головой.
— Снег, чудесно, да, Петя? Помнишь, как папа возил нас в Александровский сад за Биржевым мостом? Мы долго ехали на трамвае, и нам казалось, что это очень-очень далеко.
— Мы были малы, и любая поездка представлялась нам кругосветным путешествием.
— Знаешь, Петя, я получила интереснейшие результаты, теперь…
— Потом, — перебил он, прижал к себе локоть сестры, а когда они дошли до угла, без всякого перехода негромко сказал: — Сейчас мне нужно серьезно поговорить с тобой, Ада.
Ее брови удивленно поползли вверх.
— Почему такой таинственный тон? Подожди, я только сниму очки, а то мне их совсем запорошило снегом, — она сунула очки в карман и, щуря свои подслеповатые блестящие глаза, пошутила: — Ладно, я вас слушаю, товарищ Муромцев.
— То, о чем мы будем говорить, должно остаться строго между нами, я вынужден просить тебя кое о чем. Возможно, моя просьба тебе не понравится, но ничего не поделаешь.
Странное выражение лица брата, его немного торжественный тон и то, что он замялся прежде, чем начать, Ада Эрнестовна неверно истолковала, как смущение. Чего это он? Наверняка Наталья поплакалась Злате в жилетку, а та, добрая душа, попросила мужа тактично дать понять старшей сестре, что не следует обижать «девочку». Хороша девочка — за тридцать уже!
— Если ты по поводу того, что я высказала Наталье свое мнение, то сразу говорю: я отвечаю за все свои слова и брать их назад не собираюсь. Могу повторить: мне не нравится, как она относится к своим обязанностям жены и матери.
— Я, собственно, не…
Брат искренне изумился, но ее уже понесло:
— Не перебивай, Петя, я еще не договорила. Когда-то она повесилась нашему брату на шею, залезла к нему в постель, и он, как порядочный человек, вынужден был жениться. Мы все с этим согласились, никто из нас даже слова упрека ей не сказал, разве не так?
— Ада, ты с ума сошла? Это нас с тобой абсолютно не касается! К тому же я не…
— Когда она родила, все с ней сюсюкались, особенно Злата: ты, мол, учись, Наташенька, получай диплом и ни о чем не тревожься. А ведь Златушка сама в то время родила троих, ей и без этого хватало забот.
— Злата была тогда так счастлива, — голос Петра Эрнестовича дрогнул, и взгляд его просветлел, — ей весь мир хотелось согреть своей заботой, а Наташа… Она недавно осиротела, ей было всего девятнадцать, и Златушка относилась к ней, как к ребенку. Однако я не…
— Дай и мне сказать, Петя! От всех домашних дел ее освободили, Таней она практически не занималась — Злата с няней заботились обо всех четверых детях одинаково. Материальных проблем она тоже не знала — Сережа даже ее сироте-племяннику Юре постоянно помогал, пока тот не начал работать.
— Ада, прекрати, пожалуйста!
— Нет, я ничего не говорю, наш брат — благородный человек и все делал правильно. Я просто спрашиваю: до каких пор это может продолжаться? Наталья уже давно врач, ей за тридцать, а Злата по-прежнему одна тянет на себе весь дом.
— Злата ушла с работы сразу же после рождения близнецов и решила полностью посвятить себя их воспитанию. Ей нравится заниматься домом и детьми, просто ты, Адонька, устроена иначе и не хочешь этого понять. И потом, почему это Злата одна — ребята и в магазин бегают, и посуду моют, и картошку чистят. Если генеральная уборка или что-то в этом роде, то мы приглашаем девушек с фирмы. А Наташа с утра до вечера на работе и, конечно…
— Пусть перейдет работать на полставки, Сережа получает достаточно. Просто ей нужен предлог, чтобы отвертеться от своих прямых обязанностей! Женщина должна заниматься домом!
В ответ на это безапелляционное утверждение брат Ады Эрнестовны лишь многозначительно поднял брови и усмехнулся.
— Да? Как я рад, Адонька, что ты тоже, наконец, начала так думать!
Слегка покраснев, она возразила:
— У меня нет ни мужа, ни детей, поэтому я могу жить так, как хочу. А Наталья… Ладно, пусть она работает, но свободное время можно ведь посвятить мужу? В выходные, как ни позвоню, только и слышу: Наташа в парикмахерской, Наташа у подруги, Наташа поехала в Москву к Юре. Нет, скажи, для чего ей постоянно мотаться в Москву к своему племяннику? У меня есть сильное подозрение, что она завела любовника.
Петр Эрнестович побагровел.
— Ада, как тебе не стыдно! Юра — единственный родственник Наташи, сын ее любимой погибшей сестры, они вместе росли, как брат и сестра. Естественно, что она к нему привязана — и к нему, и к его семье. Надеюсь, ты не высказала ей ничего подобного?
Она уклонилась от прямого ответа.
— Я… гм…я, разумеется, объяснила ей, что наш брат заслуживает лучшего отношения. И что Злате трудно одной вести хозяйство и воспитывать четверых детей, тем более, что ее Танька десятерых стоит — такая несносная, такая избалованная!
— Подожди, Ада, что такое? Танюшка тоже тебе чем-то досадила?
— Да ты посмотри — ей тринадцать, а она только и думает, что о тряпках. Глаза накрасила! Когда я ее в последний раз видела, меня чуть кондрашка не хватила! Я ей говорю: иди и немедленно умойся, бессовестная! А она мне знаешь, что ответила? Вильнула задком и говорит: а на меня так лучше пацаны западают. И это в ее возрасте!
— Да она просто решила тебя подразнить, вы с ней никак характерами не сойдетесь.
— Нет, это потому, что мать ею не занимается, и девочка делает все, что пожелает, а Злате неловко проявлять излишнюю строгость — Таня ей, все-таки, не дочь, а племянница.
— Не говори глупостей, Ада, Злата относится ко всем детям одинаково.
— Ну, значит, это просто плохие задатки. Девчонка даже не понимает, что я намного старше нее, что я ей не подруга. Нет, мне даже стыдно повторить, что она мне сказала! Тебе, говорит, тетя Ада, пора завести друга сердца — в Париже у женщин твоего возраста как раз начинается третья молодость. Только сначала закажи себе модную шляпу, сделай макияж и причешись.
— Гм, — Петр Эрнестович невольно покосился на воинственно сбившуюся набок меховую ушанку сестры, из-под которой свисала прядка спутавшихся волос.
— Чтобы я в ее возрасте посмела сказать такое кому-нибудь из старших! — кипятилась Ада Эрнестовна, вспоминая дерзкую эскападу дочери любимого младшего брата. — Тете Наде, например! Где, скажи, она вообще могла такого набраться? Вы хоть следите за тем, что она читает? Хотя, что я говорю, дети ведь растут все вместе, но твоя Маша, например, совсем другая — в ней столько такта, она такая приятная девочка! Мальчишки, конечно, есть мальчишки, но Танька… Наверняка сказываются гены.
— У нашей Танюшки вполне нормальные гены, хоть ты и за что-то невзлюбила ее маму Наташу. Таня наша племянница, не забывай.
— Да, конечно, — Аде Эрнестовне стало неловко от укоризненного тона брата, — конечно, Петя, я всегда это помню, и я люблю всех своих племянников, но… но тебе не кажется, что Танюша внешне стала очень походить на Клавдию?
— Трудно сказать, хотя в этом не было бы ничего удивительного — Клавдия была матерью Сережи. Однако, как ты помнишь, она никогда не была дерзкой и языкастой, все делала исподтишка. Если Танюша на кого-то и похожа, то это на нашу младшую сестру Людмилу. Однако ты ее никогда не видела, тебе трудно сравнивать.
— Ну, судя по вашим с Сережей рассказам, эта наша сестренка тоже еще та штучка, — недовольно пробурчала Ада Эрнестовна, не любившая вспоминать о существовании младшей сестры, — и если Танюша пошла в нее, то мы с ней еще наплачемся. Нет, чтобы я в ее возрасте…
Решив сменить тему разговора, Петр Эрнестович решительным движением сдвинул шапку сестры ей на макушку, оглядел ее и хмыкнул:
— Вот так чуток получше, а то ты какая-то несимметричная. Хватит тебе ворчать, Адонька, мир изменился бесповоротно, ничего не поделаешь. Лучше признавайся в своих собственных грехах — похоже, что ты провела ночь вне дома и утром забыла причесаться.
От его шутки недовольство Ады Эрнестовны как-то сразу улеглось, на губах ее мелькнула усталая улыбка:
— Ладно, Петька, ты прав, признаюсь: ночь я действительно провела вне дома — просидела в институте в обнимку со своими бумагами. И еще я стала старой ворчливой мымрой, раздражаюсь по каждому пустяку. Ладно, можешь с подобными просьбами ко мне больше не обращаться — не стану ни к кому лезть со своими нотациями, так что будь спокоен.
Лицо его неожиданно помрачнело.
— Я не это имел в виду, Ада, ты меня отвлекла своими глупостями. Помнишь последнюю работу Сережи?
Сморщив лоб, она покачала головой:
— Напомни.
— Это связано с фотосинтезом.
— Ах, да, вспоминаю — Сережа дал мне копию месяца два назад. Я просмотрела ее, а потом куда-то…
— Неважно. Дело в том, что этой работой заинтересовались физики из министерства обороны. Поскольку я соавтор и с самого начала курировал работу, меня в течение всех этих дней, что я провел в Москве, в прямом смысле слова затеребили.
Ада Эрнестовна в недоумении подняла брови:
— Почему? Как это связано с физиками?
— Если ты читала работу Сережи, то помнишь, что она связана с гало-бактериями. Между прочим, это древнейшие обитатели Земли.
— Если бы ты со мной решил поговорить о галлах, то я была бы на высоте, но тут…
— Сережа обнаружил, что bacteria sapiens переняли у галобактерий их способ проводить фотосинтез и…
— Нет-нет, только не начинай объяснять подробности, я просто хочу знать, чем это все чревато. Работу Сережи теперь засекретят? Вторая форма?
— Примерно так. Но в другом месте мы с тобой эту тему обсуждать не станем.
— Ясно, не маленькая. Что ж, печально, конечно, но не трагедия. У вас в институте ведь несколько лабораторий ведут закрытые исследования, разве нет?
— Не понимаю, сестра, — с усмешкой заметил Петр Эрнестович, — ты, кажется, работаешь совершенно в другом НИИ и занимаешься проблемами далекими от микробиологии. Откуда у тебя такая богатая информированность о том, что происходит в нашем институте?
— Не помню, кажется, Би-Би-Си сообщило, — беспечно ответила Ада Эрнестовна. — Ладно, Петька, хватит кота водить за нос, нас сейчас никто не слышит. Минус этой ситуации, как я понимаю, в том, что материалы по bacteria sapiens нельзя будет опубликовать в открытых журналах, а наш братик лишается возможности выезжать за кордон. Но с другой стороны есть и плюсы — финансирование закрытых работ намного выше. Помнишь, сколько тебе пришлось выбивать средства на создание экспериментальной базы в Дагестане, где обнаружили bacteria sapiens? Сережа каждое лето мотался туда со своими аспирантами, и они всегда возвращались злые как собаки — невозможно было работать с микроскопами из-за того, что постоянно отключали электричество.
— Ты права, нашу экспериментальную базу в совхозе «Знамя Октября» решено преобразовать в крупный научно-исследовательский комплекс, уже перечислены средства на закупку оборудования, а через месяц начинается строительство. Да, кстати, я виделся с Рустэмом Гаджиевым — его тоже вызывали в Москву по этому вопросу.
— Ах, да, это же ведь его совхоз! Ну, и как он отнесся к строительству комплекса на своей территории?
— Раз нужно — построит, мы это не обсуждали. Два дня назад пообедали вместе у Лузгиных, поговорили о семейных делах, а вечером он улетел обратно. Кстати, все Лузгины передают тебе приветы.
— А…ну, да, спасибо, — она смутилась при упоминании о родственниках Натальи и вспомнила самое начало их разговора. — Но о чем таком серьезном ты, все-таки, хотел говорить?
— Как продвигается твоя книга — та, где ты пишешь о возможности контактов с внеземной цивилизацией bacteria sapiens?
Изумленная Ада Эрнестовна вытащила очки, протерла их рукавом, нацепила на нос и, воззрившись на брата, какое-то время молчала.
— Продвигается помаленьку, — ответила она наконец, — но, конечно, раньше апреля я ее в редакцию не представлю. Может быть, даже и позже — видишь ли, нынче мне удалось сопоставить кое-какую информацию, и я получила ключ к расшифровке тех посланий, что прежде вообще отчаялась прочесть. Так что работы непочатый край.
— Ты уже говорила с редактором?
— С редактором? Нет. Вернее, говорила, что готовлю материал для печати, но о содержании никто ничего не знает, хочу, чтобы это стало для всех потрясением.
— У меня к тебе просьба. Ты ведь упоминаешь там о людях, которые в шестьдесят пятом вместе с Сережей уцелели в той аварии?
— Разумеется, — она потерла лоб, как всегда, когда хотела точно восстановить в памяти написанное, — там была супружеская пара — Тихомировы, у мужа еще очень такое оригинальное имя — Прокоп. Через две недели после аварии раздробленные кости ног полностью срослись. Года через три после катастрофы, у них родился ребенок, и Сережа один раз навещал их, чтобы сделать анализы. Младенец, как и его родители, носитель bacteria sapiens.
Петр Эрнестович усмехнулся:
— Что ж, у тебя прекрасная память юной девушки, Адонька.
— Ладно тебе, — буркнула Ада Эрнестовна, но не смогла не поддаться слабости и вновь продемонстрировать свою «девичью» память: — Там был еще грудной ребенок Васенька, отец и мать которого погибли в той аварии — у него тоже обнаружена bacteria sapiens, его через год после катастрофы тетка забрала в Воронеж. Года три назад, когда Сережа был в Воронеже на конференции, он каким-то образом раскопал телефон этой тетки и позвонил. Помнишь, еще рассказывал, что эта дама говорила с ним не особенно любезно, чуть ли не послала подальше? Об этом я, конечно, упоминать не буду — главное, что здоровье у мальчика прекрасное, учится он хорошо и даже побеждает на каких-то олимпиадах по математике или физике. Ну, и еще, конечно, Юра Лузгин — тяжелейшая травма позвоночника, через две недели на ногах.
— Я прошу тебя, сестра, уничтожить все твои записи, где упоминается об этих людях. И сделай это как можно скорее — прямо сегодня.
— Ты шутишь, Петя?
Он ответил медленно, делая ударение на каждом слове:
— Во время беседы — не буду уточнять где, сама понимаешь — меня попросили ознакомиться со списком.
— Со списком? С каким списком?
— Списком всех тех, кто при жизни или от рождения заражен bacteria sapiens. В нем фигурируют академик Оганесян Сурен Вартанович, наш брат Сергей Муромцев и его дочь Татьяна, моя жена Злата Муромцева и наш сын Евгений Муромцев. Сведения эти достаточно точны — им известно, например, что другие мои дети не являются носителями bacteria sapiens. В списке также Рустэм Гаджиев и все его односельчане. В том числе его дочь Халида Лузгина и ее дети. Всю документацию, в которой упоминались эти имена и результаты наблюдений, Сергей хранил у нас дома в специальном сейфе — на работе у него лишь открытые статистические данные. Однако каким-то образом госбезопасность получила эти данные.
Услышав такое, Ада Эрнестовна сразу впала в панику.
— Они проникли к вам в дом? — ее пальцы судорожно вцепились в рукав брата.